— Ты мог выбрать место получше, niño insoportable? — высокая фигура нагнулась, чтобы не удариться лбом о дверной косяк. Вокс проскользил мимо и сразу же захлопнул дверь, запирая все имеющиеся на ней замки.

В его дыхании чувствовалась хрипота, будто его лёгкие чем-то забились. Валентино отлично мог даже сказать, чем именно – ебучим пеплом.

Ебучий пепел, который он принял за странный дождь, а потом и за августовский снег, падал с неба большую часть его дороги по городу. Воняло гарью и безнадёгой, а ещё травкой, но это был их запах. Валентино знал, что от него самого ещё пахнет жаром пыли и казино, потому Вокс вместо обычного ленивого рукопожатия и короткого поцелуя в щёку, так приник к груди и судорожно хватал ртом воздух.

А потом Валентино уловил, как цепкие пальцы его ощупывают, трогают пресс и бёдра, забираются во внутренние карманы наброшенной на плечи шубы, чтобы изъять пачку сигарет.

— Обычные?

— Твои любимые, — он склонил голову и оставил на губах Вокса влажный поцелуй и след ярко-красной помады. Тот закурил, передавая его сигарете, убрал зажигалку вместе с пачкой в карман его брюк.

— Так вот, здесь абсолютно ужасно, ты не мог выбрать любое другое место? — Валентино выбрался из неудобных высоких сапог и застонал от облегчения, когда ступил на прохладный пол. И ещё раз, но когда наконец уместился на широком диване посреди гостиной. Вокс наворачивал длинные круги от закрытого шторами окна, чтобы глянуть в него и снова плотно закрыть, до выхода в прихожую, чтобы ещё раз дёрнуть какой-то из замков.

Он за прошедшие несколько недель с их расставания, стал выглядеть ещё более нервным и бледным. Валентино разглядел пятна крови на воротнике его рубашки и распознал в себе прилив сочувствия. В следующий раз стоит напомнить Воксу, что кокаин можно втирать в дёсны, чтобы он не угробил слизистую раньше времени. Вокс обычно прислушивался к нему в таких делах, но только в таких.

Они бы были в Калифорнии, если бы Вокс прислушивался к Валентино в чём-то большем.

— Я просто выбрал место на карте, считай, что Бог указал дорогу для нас.

Валентино причмокнул губами, совершенно забыв, что он, в отличии от некоторых, не мог сейчас закурить. Но он рассмеялся искренне и весело, потому что слушать про Бога от Вокса всегда было забавно. Он ведь сам улыбался между ними.

— Тот же Бог, которому мы собираем пожертвования круглый год, Вокси? Он не мог найти город не настолько ужасный.

— Всё могло быть намного хуже, он мог вытащить нас в Европу, — Вокс шагал вперёд и назад по гостиной, оставляя пыльные следы от кроссовок на полу.

— Милый, едва ли тут есть клининг, чтобы всё это почистить после тебя.

— Клининг? — он замер напротив дивана, будто задумываясь о чём-то. Валентино уловил момент и дёрнул его за руку, чтобы опустить на мягкие подушки. Вокс не стал сопротивляться, он только позволил закинуть на себя ноги и впился крепкими сильными пальцами в болезненно ноющую ступню.

— Забей. Европа не так и плоха, — Валентино вспомнил, что должен был обидеться на это. Он мог бы заговорить Воксу зубы на испанском в отместку, но его пальцы так хорошо справлялись со ступнями, а ещё Вокс выглядел таким уставшим и одиноким, что пришлось передумать.

— Не думаю, что ты бы захотел оказаться в какой-нибудь Братиславе.

Валентино издал согласное мычание, он даже кивнул, совершенно растекаясь в лужу головой на подлокотнике. Вокс массировал его ноги скорее рефлекторно, потому что нашёл беспокойным рукам занятие. Пришлось дёрнуться, чтобы он хотя бы сменил действие. Вокс всегда был хорошим послушным мальчиком.

— Фу, променять Лас-Вегас на Братиславу даже хуже, чем на эту дыру, — Валентино замотал головой, даже не обратив внимание на то, каким торжествующим выглядел Вокс. Он не выглядел. Он выглядел, как человек, который ужасно давно не спал. Валентино приподнялся, коснулся его растрёпанных влажных от пота волос и зачесал их назад, позволяя снова быть беспорядочными. Его кожа была горячей.

— Дозы мало? Я привёз, — Валентино опустился обратно, будто ничего не случилось. Вокс заулыбался ему пожеванными и яркими от этого губами.

На записях он всегда выглядел таким: бледным и встревоженным. Иногда казалось, что только это их и спасало всё время. И то, как отлично Вокс умел болтать свою религиозную ерунду, чтобы на карточку падали пожертвования.

Плёл он просто невероятно, Валентино выслушивал проповеди дома, а потом всё равно зачаровывался, когда этот человек выходил к толпе или вставал в студии перед камерами. Все люди, все, кто действительно были важны, свято верили в то, что он выглядит умирающим ради них, что он действительно старается ради них.

Однажды Вокс блевал десятью порциями Пина колады, пока Вал водил круги по его напряжённой спине.

Это тоже было ради них.

С тех пор Вокс не отходил дальше виски с колой, даже когда вкус его заёбывал.

— Пришлось экономить последнюю неделю, — пожаловался он, растягивая и растирая уставшие от обуви пальцы. Валентино издал понимающий стон, потому что продолжать этот разговор не хотелось. У него было всё необходимое, а ещё люди, которые имели всё необходимое.

— Завтра всё должно быть идеально, — сообщил Вокс, когда конец скинул с себя ноги. Валентино понял его, но ноги убирать не стал, настойчиво толкнув тёплое тело в бок, чтобы этот дурак перестал дёргаться. Дурак дёргаться перестал, только вздохнул и сполз на диване ниже.

— Нашёл, кого хочешь впечатлить, пока меня не было?

Вокс криво заулыбался. Валентино захотел дать ему лёгкий подзатыльник, но только раздвинул его ноги и огладил пах пяткой под продолжительный хриплый стон.

Валентино вообще-то смог соскучиться за это время.

— Я всё равно буду тебе дороже, — напомнил он под ещё один довольный стон. Вокс всегда был излишне чувствителен ко всему. И воспринимал мир всегда очень серьезно и прямо, потому так часто параноил, что это переставало быть забавно. Только потому разговор про преследующих их ФБРовцев Валентино решил оставить на любой другой удобный случай.

После службы.

Точно это стоило обсудить после службы. Едва ли они накинутся сразу же. В конце концов, Вокс только начал здесь.

***

Температура скакала к началу сентября резвее летних уродливых зайцев. Они всегда подхватывали какие-то заразы и распугивали своим видом лес. Валентино нравились весенние зайцы и кролики. Он бы завёл кролика, если бы его не начинали раздражать животные через несколько часов после контакта.

У него было прекрасное домашнее животное, мерившее шагами узкую тёмную ризницу. Вокс глянул на себя в зеркало на стене, поправил ворот рубашки и ещё раз шумно втянул носом воздух. Валентино лично отмерил ему нужную дозу и свернул купюру, позволяя снюхать с его тыльной стороны ладони. Вокс расслабился и вернулся в тот вид, в котором он был лучше всего. Последние несколько лет его можно было терпеть только таким, апатия и мания преследования становились сильнее. Вокс говорил, что это проблема. Но Вокс стал много говорить о том, что долго им так не продержаться.

Пластырь на его лице был отклеен и возвращён назад, Вокс не приглаживал его, позволяя топорщиться на коже. Едва ли с заполненных скамеек это бы кто-то нибудь заметил.

Церковь была старой и пыльной. Камень пересекался с деревом, а фигура Христа осыпалась извёсткой. Витраж под потолком никто и не собирался пытаться отмыть. Валентино назвал бы это место его личным оскорблением, но Вокс решил не жаловаться.

Вокс едва ли имел право читать свои проповеди в какой-нибудь из церквей, но он редко спрашивал чьего-нибудь мнения.

Он поднял руку в приветственном жесте, когда наконец вышел к людям. Сбившаяся в кучу толпа на скамейках. Местные, которым принесли развлечения, их собственные люди и паства, которая следовала за ними из самого Вегаса. Валентино узнавал лица, он узнавал уродливых на колясках и костылях, находил среди них своих и приветственно кивал.

Они все думали, что он ничего не понимает на английском, потому что отвечал он исключительно на испанском. Они не спрашивали, как он может отвечать, если не понимает. Думали, что он говорит глупости или решали, что на все воля божья.

Вокс проигнорировал амвон и спустился в широкий проход между скамейками. Крест был за его спиной. Он жестом попросил толпу притихнуть и указал на свой пластырь.

Голос его отражался от пустых стен и казалось, что он звучит сразу отовсюду. Валентино прижался к стене, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, и чувствовал ладонью вибрации.

— Вы все помните, как это случилось, вы все видели это, как ужасна была та рана, но я смог справиться с ней. Мы все смогли, я знаю, вы писали, как вас покалечило это внутри. И мы справились с этим, посмотрите, — он остановился посреди прохода под шепот и затаённое дыхание. Пришлось дождаться абсолютной тишины, Валентино не видел ничего, но готов был говорить, что изо рта Вокса вырывался пар, будто было холодно. Они изнывали от жары в прогретых стенах церкви.

Он потянул сначала за пластырь на лбу, рывком избавляясь от него, открывая кожу с грубым красноватым рубцом. Он был аккуратнее, чем мог бы быть. Валентино стоял возле операционной, когда сказали, что все будет в порядке, рана не была серьёзной, но Вокс выглядел умирающим, пока они ехали в больницу.

Мальчишка, который тогда прорвался сквозь толпу. Мальчишка, который нанёс удар своим перочинным ножиком, рассекая Воксу лицо. Мальчишка говорил что-то о пожертвованиях, которые делала его умирающая мать. И о том, что пожертвования её не спасли. Мальчишка желал мести, но дал им странный необычайный дар.

Теперь Вокс почти считался живым мучеником.

— Посмотрите, это прямое доказательство того, о чём я вам говорил всё это время, — Вокс не кричал, но его голос был таким громким, что застревал в черепных коробках слышащих. Он выпрямился и содрал остатки пластыря с лица, обнажая глубокую кривую красную линию. Он моргнул, задержав один глаз закрытым, чтобы шрам сложился в полную картину. — Он исцелил меня, он не дал мне потерять глаз, он не дал мне умереть.

***

— Многие в эпоху церкви верят в одухотворение Бога, и если вы верите в дух Божий, в соответствии с духом, вы можете исцелиться ментально и духовно, — вещал отец Вокс, расхаживая мимо людей. Они смотрели за ним, как домашние собаки смотрят на хозяина, который выносит миски во двор. Или как коровы наблюдают за кувалдой в человеческих руках.

Вокс не знал тогда, что местный шериф сидел в последнем ряду, не отпуская руку с плеча своей восьмилетней дочери. Вокс не знал, что шериф потерял жену, а потом потерял бога. Вокс не знал, что шериф верил и намеревался вернуть в эту веру искренность.

Люцифер Морнингстар не умел растить детей, но умел задерживать ублюдков. Проблема была в том, что после смерти его жены, на втором году жизни дочери, первый навык стал ему намного нужнее.

Чарли на всеобщее удивление была тихим ребенком, который старательно не создавал проблем, будто осознавая тяжесть бремени, лежащего на плечах её отца. Однако тишина и понимание не отбирали у неё любовь к детству. Чарли всё ещё была ребёнком, а значит нуждалась в неподъёмном количестве вещей.

Люцифер решил, что может сделать то, на что у него нет права, когда он отпустил ограбившего магазин человека в полупрозрачном чулке на голове. Через несколько дней в его открытое окно его дома закинули камень с привязанной пачкой денег. Он вслушивался в вой уезжающего мотоцикла и думал, что это всё могло значить.

Он отпустил нарушившего ограничения скорости человека, получив смятые доллары в карманы.

Он позволил сутенеру избить шлюху, потому что тот заплатил за закрытые глаза.

Он позволил проходящему через город наркотрафику течь, когда мог остановить это. Он присоединился к общей схеме полиции, прикрывая людей, которых не должен был прикрывать.

Он делал всё это, потому что так его дочь могла улыбаться. Он делал всё это, чувствуя, как с каждым разом теряет что-то живое внутри себя, а ведь именно этого он и боялся.

— Когда вы видите Бога в материальном мире, вы исцеляетесь в своем физическом мире. Тогда освобождение приходит в физическом теле, свобода приходит естественным путем. Мы обретаем свободу от бедности, нужды и болезней, — сказал Вокс тогда, стоя в самом конце.

Чарли смотрела на него, высоко задрав голову. Люцифер видел, как преподобный опустил к ней взгляд и приветливо улыбнулся. Не так, как он улыбался толпе до этого. Улыбнулся, будто они уже были приятелями. Люцифер почему-то решил, что может кивнуть ему, и получил кивок в ответ.

Его родители считали, что люди слишком склонны к неверным трактовкам. Они утверждали, что Люцифер – исключительно падший ангел. Любимый божественный сын, созданный, чтобы нести свет. Его родители считали, что нельзя персонализировать зло, потому что тогда оно начнёт зарождаться в человеческих душах.

Люцифер нёс свое имя и с каждым годом старался не упоминать об его происхождении. Люцифер не хотел, чтобы о нём говорили, как о названном в честь падшего ангела. Как о названного в честь Дьявола.

Человеческая трактовка застряла в его голове и всплывала каждый раз, как он позволял преступлению случиться. Она грызла его потрёпанное сердце.

— Если вы примените это к духу Божьему, ваш дух будет исцелен. И если вы примените это к разуму Бога, ваш разум может быть исцелен. Но если вы примените это к телу Бога, тогда ваше тело исцелится, — голос Вокса гремел на всю церковь, его взгляд бегал по толпе, а красные от постоянного недосыпания глаза казались стеклянными, будто он ничего не видел, возможно, он ничего даже не слышала. Казалось, что его голосом говорит кто-то другой. Люцифер не мог перестать его слушать и не мог отвести взгляд от его удаляющейся спины. Вокс снова развернулся к ним всем лицом.

В их маленьком городе, прикрытом горами и дымом от горящего леса жило зло. Какое-то первородное, чужое, Люцифер находил его в домах, которые теряли кормильцев. Мужчины здесь пропадали постоянно, но никто не собирался убираться. Такого уникально тихого места было не сыскать больше нигде в мире. Люцифер подумал, что защитить это место – его теперь главная задача.

Даже если он сам позволил городу упасть в страдания.

Вокс устало и тяжело дышал, когда заканчивал. От жары его кожа покрылась потом. Он глубоко дышал и всё ещё улыбался, но его голос постепенно стихал. Люцифер обнаружил себя выброшенным из транса, он моргнул и тряхнул головой

— Те, кто признает тело Божье, должны повторить этот процесс в себе. Если вы увидите храм Святого Духа, то сможете воспроизвести Бога в себе, — Вокс широким жестом зачесал тёмные волосы назад, позволяя им разглядеть блеснувшие на свету седые пряди. Он не выглядел действительно стареющим, он выглядел только повидавшим достаточно, чтобы начать седеть.

— Совсем скоро, вы сможете в очередной раз убедиться в этом, — он заулыбался ещё шире, дыша весёлой усмешкой. Толпа издала радостный звук, наполненный нетерпением и восхищением. Вокс поднял руку, чтобы они не стали слишком громкими, и закончил: — я покажу вам, на что способна вера.

Когда Люцифер вышел из церкви и убрал руку с плеча Чарли, чтобы его дочь присоединилась к незамысловатой детской игре: маленькая свора подобрала какую-то особенно гремящую консервную банку и теперь дружно пинала её в неизвестном направлении. Люцифер подумал, что пинают они банку к озеру и крикнул дочери:

— Не намокни и вернись к обеду.

И уставился на небо. Они были внутри совсем немного времени, но за это время ветер стал неожиданно прохладным, а свинцовые тучи заволокли небо. Чарли могла промокнуть и не от озера. Она могла попасть под первый дождь в этом августе.

— Вы выглядите обескураженным, — Вокс остановился в нескольких шагах за спиной. Люцифер не дрогнул от его голоса, чувствуя себя снова в его власти. Он не был против, даже если что-то глубоко внутри ему сопротивлялось.

Он не должен был быть под влиянием.

Он тряхнул головой и поднял взгляд. Вокс уже не выглядел таким истощённым, он снова был свеж и доволен собой. Люцифер оглядел его и столкнулся с внимательным взглядом. Кажется, у Вокса не было ни одного целого капилляра в глазах.

— Это было неплохо, — Люцифер поймал себя на слабом сопротивлении, которое не позволило ему сказать большего. Сказать то, о чём он думал во время службы.

Сказать, что это действительно было впечатляюще. Вокс ему кивнул, потому что сам всё прекрасно знал про свои выступления.

***

Его мать, может быть, и была святой по меркам Христианства. Может быть, он любил её, как никого в жизни, но едва ли Аластор мог простить то, что она забыла на чердаке.

Их общее прошлое.

Общаться напрямую с Богом было так глупо и нереально. Было даже глупо думать, что он один. Его мать под конец жизни тоже начала это говорить, но Аластор помнил, как она рассказывала ему про Папу Легбу, про одержимость и настоящих духов. Они стали прятаться за новыми, но всё равно любили, когда люди говорят с настоящим.

Вокс с настоящим не говорил, но он догнал в тот день Аластора, мягко потянул его за рукав, засияв глазами в поисках одобрения. Аластор не знал, почему этому человеку понадобилось вдруг именно его одобрение.

Он рассматривал шрам, думая, как трепетно его сшивали. Он видел, как игла проходит сквозь кожу и видел, как нить связывается в узелок. Ему пришлось моргнуть, чтобы избавить себя от наваждения.

Вокс отпустил его руку и выпрямился в полный рост. Они были так близко и дышали в одном ритме. Аластор подумал, что будет, если вдруг закрепить в этом человеке возникшую одержимость. Он вытянул руку и положил её на чужую грудь, чувствуя складки рубашки и бьющееся сердце.

Вокс нахмурился, но так ничего про это не сказал. Он только подался вперёд, оставляя между ними интимно мало расстояния. Аластор не стал давить ему на грудь, принимая правила игры.

— Ну как? — от Вокса пахло одеколоном и мятной жвачкой, когда он дышал через рот.

— Неплохо, — наверное, он не соврал. Он действительно так думал. Человек был впечатляющим, Аластор собирался с этим согласиться.

Вокс похлопал его по плечу и выдохнул, будто бы испытав облегчение от этого. Он развернулся, потому что высокий человек возле церкви закричал, сложив широкие ладони рупором:

— Cariño, ¿dónde has ido? Te necesito ahora y aquí. No me dejes.

Вокс поднял руку вверх и закричал в ответ:

— Ya vuelvo. No te asustes.

А потом отошёл от Аластора на шаг назад и его улыбка стала ухмылкой, будто списанной с карикатуры злодея в истории, хотя его голос звучал всё ещё приветливо:

— Надеюсь, мы увидимся в ближайшее время.

Надо было помнить, что Вокс испортил всю его охоту. Аластор отлично различал в толпе людей, которые были здесь, чтобы рано или поздно скрутить его. Они были уставшие и злые, видимо, ожидая, пока он оступится. Но этого всё никак не происходило.

Аластор почему-то всё забывал, что этот человек был проблемой. Он даже забыл об этом, когда поднялся на чердак и вытащил сел на пол, подтягивая к себе пыльную деревянную коробку.

В его настоящей вере людей не приносили в жертв, но Аластор был убеждён, что, на самом деле, некоторые люди не будут хуже животных. Это было его оправданием, даже если он не использовал жертвы для обрядов.

Ему просто нужно было оправдание.

В коробке были старые книги его прапрабабки. Сушеные пучки трав и кость. Он ничего не использовал, но любил перебирать их и думать о лучшем времени.

Обычно после этого он ставил пластинку Луи Армстронга и садился в кресло до наступления темноты.