Чимин, лёжа на кровати, ногтями до боли и отметин впивается в ладони. Сжимая кулаки, он жмурит глаза и кусает губы. Покалывания в ладонях помогают и отвлекают. Пульсируют немного, потому что следы там остаются глубокие. Плакать хочется неимоверно, но Чимин всё держит в себе. Всегда так было, так и останется. Так Тэхён научил. И Пак его не ослушается. Потому что иначе ему будет ещё хуже. Если разноется, Тэхён разозлится, будет недоволен им, начнёт орать. Хорошо, если бить не станет. Да и в принципе ревут только девчонки и дети. А Чимин ведь не ребёнок давно и уж точно не девчонка. Права не имеет плакать. Этому тоже Тэхён научил.

Паку осточертело всё здесь. Абсолютно. Ему вообще всё равно, где быть. Лагерь или город, всё одно — Тэхён его ненавидит. И это так больно на самом деле. Чувствовать и видеть ненависть единственного родного человека, к которому всегда стремился. Тэхён буквально его кумир, его идол и его пример для подражания. Они никогда не были близки, это правда. Но Тэхён прежде его хотя бы не ненавидел. А сейчас даже внимания на него не обращает, разговаривать не хочет, игнорирует в большинстве случаев. Делает вид, что его не существует. А когда Чимин хочет поговорить, он кричит и обвиняет, не давая и слова сказать.

Каждый день здесь проходит одинаково. Чимин почти не встаёт с кровати, только в столовую ходит вместе со всеми и в душ по вечерам. Мужики себе находят занятия. Книги читают, которые лежат на столе. Телу время уделяют, превращая тюремную камеру в спортивный комплекс. Они подтягиваются на выступающем дверном косяке, отжимаются на полу, качают пресс, стоят на руках у стены. Им только волю дай, они весь день заниматься будут. Это делают и братья Кимы, и Тэхён.

Но Чимин — нет. Он даже заставить себя не может это сделать, хотя ему нравится спорт. Он всегда занимался, в лагере ведь нельзя по-другому, слабых нигде не любят. Просто сейчас не получается даже пальцем пошевелить, чтобы начать что-то делать. Мозг будто блокирует все действия. Да даже в столовой Чимин не может поесть нормально, ковыряясь в тарелке и оставляя порцию почти нетронутой. Ему кусок в горло не лезет, колом встаёт. Вся еда кажется пресной и безвкусной, хотя это явно не так, здесь еда даже выглядит лучше, чем в лагере.

Единственное, что делает Пак — прокручивает в голове ситуацию, когда Чонгук начал превращаться.

Это было страшно. Реально страшно. Настолько, что Чимину до сих пор снятся кошмары, из-за которых он не может спать. Он просыпается посреди ночи и тупо смотрит в стену, дожидаясь утра. Когда снятся кошмары, Чимина натурально трясёт, тело прошибает пот, зубы сводит. Ему становится тяжело дышать, в грудной клетке горит и давит. Паника после кошмаров накрывает с головой, такое было и в лесу, и здесь, в городе. Но этого никто не замечает. А если и замечают, ничего не говорят. После таких приступов Чимин глаза больше не закрывает, пялясь в стену пустым взглядом и мечтая, чтобы ночь поскорее закончилась. А иногда Пак и вовсе не засыпает, боясь сомкнуть глаза и увидеть страшное. Он буквально заставляет себя не спать, постоянно щипая себя за руку или впиваясь ногтями в ладони. Иногда рвёт на себе волосы, бесшумно и незаметно, тянет у самых корней. Всё для того, чтобы не спать — ему слишком тревожно окунаться в сон. После таких ночей он всегда разбитый. Под глазами давно залегли мешки и тёмные синяки. Но Чимину на них плевать. Рассказать о своих кошмарах Пак никому не может. Нет здесь человека, который бы его выслушал и понял. Нет того, кому можно было бы открыться. Нет человека, который бы не обвинял его в этой ситуации. Их обвинения понятны и логичны, но… Пак и без них себя ненавидит, съедая изнутри. А их постоянные осуждающие взгляды и слова Тэхёна просто добивают.

Чимин помнит всё до мельчайших подробностей. Он помнит, как наговорил Чонгуку гадостей. Не хотел их говорить и даже не думал так, ситуация вынудила и собственный раздрай в чувствах и эмоциях. Он помнит, как Чонгук толкнул его, спасая от чужих цепких щупалец. Он помнит, как обернулся, готовый драться, но увидел белоглазого, который смотрел прямо на него, вонзая в шею пацана свои клыки.

Чимин помнит, как глаза Чонгука стали менять цвет. Мгновенно. Он помнит, как вместо тонких холодных пальцев начали появляться скользкие щупальца, прорастающие прямо из кистей. Он помнит, как они постепенно менялись, пока Чонгук стоял застывшей статуей и смотрел прямо на Чимина, приоткрыв рот. Пак помнит, как губы пацана дрожали. Помнит, как весь воздух из груди вышел, как испугался тогда, что и его сделают таким. Помнит, как струсил и начал отползать от того места по холодному снегу, едва не рыдая от ужаса и безысходности. Он помнит, как белоглазый обвил щупальцами голову Чонгука. Помнит бледную кожу Гука, помнит его молчаливое принятие ситуации.

Чимин помнит страх, мурашками расползающийся по телу и парализующий его. Кажется, это и есть его наказание — помнить всё, что тогда происходило.

Пак и сейчас мысленно это прокручивает. Словно издеваясь сам над собой, вспоминает быстрый рост щупалец и смену цвета глаз. У Чонгука глаза всегда были большими, круглыми и такими чёрными-чёрными, что, казалось, и зрачка-то там нет. Они всегда сверкали. Глядеть в них было даже страшно — они были слишком добры для всей злости, которая царила в мире и в самом Чимине. Страшно было видеть эту доброту, особенно по отношению к себе. Но Пак всё равно в них смотрел, поражаясь иногда, как можно после всех проблем и бед оставаться таким ребёнком и излучать невидимый свет. Он так не умел. Не смог.

А после этих глаз не стало. Чимин помнит, как выцветала радужка, сливаясь с белком. Он помнит, как зрачок стал ужасно узким, словно острый продолговатый ромб. Взгляд стал жутким, даже пугающим. Большие чёрные глаза исчезли. Такое чувство, что с ними и в Паке исчезла вера во что-то светлое. Окончательно. Словно в нём тоже что-то потухло после обращения Чонгука в белоглазого монстра.

А было ли в нём вообще хоть что-то доброе?..

— Пак Чимин, — Чимин даже вздрагивает, оборачиваясь на открывшуюся дверь. На пороге появляется мужчина в белом халате и двое белоглазых, которые смотрят прямо на него, — на выход.

— Зачем? — Пак спрашивает, потому что твари доверия совершенно не внушают. Да и этот мужчина в халате — тоже. Идти не хочется. Мало ли, что с ним будут делать? Что здесь вообще делают с людьми? Чимин не хочет становиться подопытной крысой или, что ещё хуже — белоглазым, как Чонгук.

— Это приказ. Вы переходите в больничное отделение, — мужчина ждёт, пока парень подойдёт к ним, но этого не происходит.

— Я не пойду, — Чимин садится на кровати, пятясь к стене. Протестует, мельком глядя на Тэхёна. Тот сидит за столом, безмолвно наблюдая за всей сценой. Ничего не предпринимает и, кажется, даже не собирается.

— Нет? — мужчина выгибает бровь, но сохраняет спокойствие. Он оборачивается на белоглазых, кивая им. Те тут же идут к Чимину, по жесту понимая, что от них требуется.

— Я не пойду! — Чимин хватается за перекладину на кровати с такой силой, что пальцы белеют, — Тэхён! Тэхён, помоги! — он кричит громче, когда белоглазые щупальцами обвивают его тело и пытаются отцепить от перекладины.

Это не очень-то получается, потому что расположение неудобное и схватить парня получше у них не выходит. Однако спустя пару неудачных попыток у них всё же получается. Брыкающегося Чимина стаскивают на пол, но тот не сдаётся — пинается и машет руками, пытаясь ударить и причинить боль хоть одному из белоглазых. Он пыхтит и кричит, даже кусается, задерживая процесс. Твари ему боли не причиняют, у них другой приказ, в котором чётко сказано, чтобы парня просто доставили в больницу.

— Куда его? — Тэхён вмешивается, вставая с места, как и мужики. Намджун уже подходит ближе, но Алонзо останавливает.

— В больничный отсек, я ведь сказал. У него слишком плохие анализы, надо подлечить, — Тэхён кивает, рукой давая знак мужикам, чтобы те не вмешивались. Он сам решит.

Ким быстро подходит к Чимину, которого уже ставят на ноги и держат с двух сторон. Тот, стиснув зубы, всё ещё дёргается, пытаясь освободиться от цепких скользких щупалец. Всё тщетно — муррийцы слишком сильны, однако всё ещё не причиняют ему вреда, не обращая внимания на его попытки ударить их. Они держат крепко, своими белыми глазами смотря теперь на подошедшего мужчину.

— Тэхён, пожа-а… — хлёсткая пощёчина мгновенно останавливает все попытки Чимина. Она буквально оглушает. Пак тут же замолкает. Щека горит огнём, в груди дыра образуется всё больше. Внутри словно срабатывает переключатель, который почти что выбивает из груди парня воздух. Под ногами пол больше не ощущается, тело обмякает, колени подгибаются. Реальность словно перестаёт существовать.

Тэхён давно его не бил. Не так. У них были стычки и ссоры, Тэхён мог поднять руку, но здесь другое. Он этой пощёчиной словно выжег в душе неизгладимый след. Ударил не по лицу — по измученной душе, перешёл границу и заставил Чимина замолчать. Проглотить все крики о помощи и потеряться окончательно. Тэхён должен был этой душе тоже помочь, но своим поступком только что усугубил всё. Он только что просто бросил Чимина врагу. Почти буквально. Не стал размусоливать и убил последнюю надежду в Чимине. Заставил ребёнка внутри парня заткнуться и спрятаться в самый дальний, тёмный угол. Чтобы больше не достали и больно не сделали. Пак лица не поднимает, смотрит в пол, но словно вообще сквозь него. Пытается собраться, а не получается. Внутренности безумно сдавливает, сердце гулко бьётся где-то за рёбрами, а Чимину впервые реально хочется, чтобы оно остановилось навсегда. Чтобы не билось больше и не доставляло ему проблем. Чтобы сам Чимин не доставлял никому проблем своим существованием. Он моргает, пытается взгляд сфокусировать, но снова не получается. Перед глазами плывет, в горле ком застревает. Он дышит поверхностно, не обращая внимания на странный гул в ушах, которого прежде никогда не было. В голове звенящая пустота, мысли словно разом решили разбежаться. Чимин и сам бы от себя убежал. Жаль, тело покинуть не может.

Или может?..

— Успокойся, — Тэхён чеканит, цедит сквозь зубы со злостью, — чё ты устроил здесь? И на что вообще рассчитывал?

На помощь. Чимин рассчитывал на помощь и участие. На то, что Тэхён не отдаст его тварям, как не отдал бы Чонгука. На то, что защитит его. Но даже в такой ситуации Тэхён холоден и безразличен. Он снова бьёт. Снова зол. Яростью и ненавистью от него буквально веет. Но Чимин заслужил. Нужно было сразу сказать, что тогда произошло. Нужно было признать вину сразу и просить прощения, а не молчать. Сейчас поздно. Тэхён и слушать не желает.

Белоглазые, пользуясь внезапным спокойствием Чимина, уводят его за дверь, хотя он еле ноги волочит после произошедшего. Алонзо, мельком глянув на сурового Тэхёна, выходит и закрывает камеру. У него ни один мускул на лице не дрогнул, когда Ким ударил парня. Это не его дело.

— Ты не слишком ли жесток с ним? — Намджун садится за стол, поднимая взгляд на Тэхёна. Тот тоже садится, вновь открывая книгу, которую читал до этого.

— Он заслужил, — Тэхён непреклонен, холоден и груб. Даже головы не поднимает, отвечая Намджуну, — мы из-за него здесь.

— Ты его даже не выслушал ни разу. А он пытался с тобой поговорить…

— Ты решил поучить меня жизни, Намджун? — Тэхён поднимает глаза, выглядя при этом ещё злее, чем прежде. Он раздражён, потому что терпеть не может, когда его пытаются учить, — Чимин виноват, и он сам это сказал. Оправданий я слушать не хочу. Пусть подумает немного о том, во что мы все вляпались из-за него.

— Ты забываешь о том, что он ребёнок…

— Он — не ребёнок, — Тэхён отрезает, потому что Чимин по общим меркам уже взрослый, — забыл, в каком мы мире находимся? Здесь нет детей.

— О Чонгуке ты так не думаешь.

— Ещё одно слово, Намджун, и словами наш диалог не закончится, — Тэхён злится, Намджун давит.

Делает это специально, потому что давно заметил пренебрежительное отношение Тэхёна к Чимину. Он не вмешивался прежде, хотя и видел, как пацан страдал и с возрастом менялся в худшую сторону. Ему банально жаль, хотя не то чтобы он проявлял своё недовольство или эмоции. Особенно по отношению к чужим людям. Он всегда был чёрств. Просто сейчас им всё равно больше нечего делать. А учитывая, что они в любой момент могут потерять свою жизнь, хочется хоть что-то изменить в лучшую сторону. Намджун никогда не отличался пацифизмом, но они сами загнали себя в тупик. И сидеть в нём уже осточертело.

— Хочешь подраться? Я не против, но нас всё равно разнимут через несколько секунд и подарят удары током, — Намджун меланхолично жмёт плечами. Его безэмоциональность словно бы куда-то испаряется, а внутри появляется отвращение и разочарование. К себе в том числе, — вот только ты всё равно не сбежишь от правды. Ты двуличный и гнилой, Тэхён. Одного пацана принял, а другого нет. Он же тоже за тобой везде таскался и просил только, чтобы ты его заметил. А ты его просто растоптал. Ребёнка, Тэхён. Ты мразь, каких, к сожалению, много, — Намджун говорит, глядя прямо в наполненные злостью, потемневшие глаза. Он устал молчать, а сейчас, видимо, решил высказать всё, что думает. Обстановка просто слишком накалена. Они в тюрьме, во вражеском городе, ничего не могут, вот всё наружу и лезет. Он не удивиться, если подобный диалог вскоре повториться — И ты ничем не лучше того же Ильсана, который чуть не изнасиловал своего сына.

— Всё сказал? — Тэхён выслушивает всё, равнодушно глядя Намджуну в лицо. Он впервые видит, чтобы тот вообще как-то проявлял какие-то другие эмоции, кроме безразличия и чёрствости, — считаешь себя лучше меня? Так чё ты, такой хороший, и ничего сам не сделал? Чё не приютил его сам? Не воспитал? Тебе было плевать, как и мне. Тебе и сейчас плевать, не строй из себя ангела, Джун, — Тэхён наклоняется над столом, говоря спокойным тихим голосом, который сейчас больше похож на шипение, — мы разлагающееся общество моральных уродов, Джун. Всем станет лучше, когда человечество в принципе вымрет. Не строй из себя святого, я помню, как ты голыми руками душил людей и стрелял в тварей. Хочешь повоспитывать Чимина? Пожалуйста. Ко мне только не лезь, мне и без тебя хватает проблем. Хватит пытаться навязать мне то, чего нет и в тебе, Намджун.

Они замолкают, какое-то время сверля друг друга взглядами. Но в итоге возвращаются к своим делам, больше не разговаривая. Оба знают, что правы. Каждый по-своему. Но правда, увы, слишком режет слух и неприятно скребётся внутри, где её и запирают, чтобы не мешала. Правду никто не любит, особенно сказанную вот так, без прикрас и прямо в лоб.

***

Чимин сидит в медицинском кабинете на специальном кресле. Он тупо смотрит в стену, по которой ползут блики от голубого цвета. Внутри всё также пусто. Не за что больше ухватиться. Словно всё рухнуло. Оно давно грозилось обрушиться, но Пак ещё на что-то надеялся, пытался что-то выстроить, каждый раз для Тэхёна находил оправдания. Он ловил каждый его взгляд, каждое слово, даже грубо брошенное вскользь. Он рад был даже отрицательному вниманию, побоям и крикам в свою сторону. Просто потому что Тэхён обращал на него внимание.

А сейчас… внутри дикая пустошь. Будто всё под чистую снесли. Чимин так себя не чувствовал даже тогда, когда Тэхён ушёл, бросив его. Возможно, потому что тогда не было Чонгука, к которому отношение было совершенно другим. Пак просто увидел, что Тэхён может быть другим. Недоумевал, почему к нему мужчина так и остался холоден. Что он сделал не так? Или у него изначально не было шанса? Он всегда был обузой, ей и останется, видимо.

Чимин даже не обращает внимания на то, что на его руке выше сгиба локтя завязывают жгут. Он лишь дёргается немного, когда мужчина в халате берёт у него кровь — Пак не привык к иголкам, поэтому морщится, и это немного отрезвляет. Боль отрезвляет. Отвлекает от внутреннего кошмара. На секунду это даже становится приятно. Отвлечься и забыться, переключиться с внутреннего на внешнее. Словно становится легче дышать после секундной боли, которая и не была сильной. Но Чимин это запоминает.

— Вставайте на весы, — мужчина, которого зовут Алонзо — Пак читает на бейдже — кивает на устройство, — сделаем замеры, потом пойдёте в палату, вас сопроводят, — Алонзо обращается на «вы», потому что ко всем пациентам относится одинаково. Он даже к детям на «вы» обращается, чтобы никого не выделять. Ни для себя, ни для них. Это проще, таким образом, он ни к кому точно не привяжется.

Пак послушно встаёт, немного приходя в себя. Он всё ещё ни на что не обращает внимания, но теперь хотя бы может различать чужие слова и действия. Это не то чтобы сложно, просто ему абсолютно плевать, что сделает с ним врач. Теперь плевать. Он мог бы даже и подопытной крысой стать. Он мог бы хоть кем стать, лишь бы привлечь внимание конкретного человека. Хотя Чимин уже сомневается, что ему это нужно. С одной стороны да, но с другой… Пак запутался.

— Вам необходимо будет питаться, — Алонзо смотрит на цифры на табло, которые стали ещё меньше, чем были в прошлый раз, когда парень только оказался в городе, — я переведу вас на отдельный стол, потому что у вас недобор массы.

Чимин ничего не отвечает. Пускай переводят. Он всё равно не будет есть. В последнее время он даже голода не ощущает. Может, будет лучше, если он и вовсе не будет есть. И тогда уж точно он не будет чувствовать бесконечной боли, которая сейчас царит в нём. Он тогда вообще не будет ничего чувствовать, а это прекрасно.

Пак разглядывает медицинские инструменты мужчины, который отходит от него и отворачивается к своему столу. Алонзо пишет что-то, а Пак бесшумно подходит к инструментам, быстро хватая лезвие. Скальпель — кажется, так это называется. Чимин не уверен. Но уверен в том, что он острый, как хорошо заточенный нож. Пак прячет его в глубокий карман свободных штанов, оставаясь незамеченным. Эта вещь ему нужна, даже слишком. Без неё будет сложно сделать кое-что.

Чимина уводят в палату через несколько минут. Алонзо не замечает того, что у него что-то пропадает. Может, и не заметит никогда. На это Пак и рассчитывает. Он оглядывает палату, радуясь тому, что она одноместная. Кровать стоит у стены, около неё есть тумба, у другой стены — небольшой стол, стул и шкаф. Чимин проходит вглубь, подходя к ещё одной двери. Он открывает её, понимая, что это душевая и туалет. Интересно, здесь есть камеры и прослушка, о которых говорил Тэхён? Чимин надеется, что нет.

Потому что то, что он хочет сделать, вряд ли хоть кому-то понравится. Оно противоречит моральным установкам нормальных людей и, наверное, белоглазых.

Осторожно, селфхарм. Пропустите следующую сцену, если не можете или не хотите читать, как персонаж причиняет себе боль

Чимин, надеясь, что датчиков в ванной нет, заходит внутрь, запирая дверь. Он достаёт из кармана скальпель, садясь на закрытую крышку унитаза. Металл приятно холодит кожу, а ещё блестит в голубом свете, ловя отражение от лампы. Красиво. Чимин разглядывает его, сглатывая внезапно собравшуюся слюну. Сердце бьётся быстрее, чем обычно, по телу разливается предвкушение.

Чимин стягивает толстовку, бросая её на пол рядом. Немного закатывает рукав свободной футболки, чтобы освободить плечо. Именно там Пак планирует сделать первый надрез. Так, чтобы никто не видел. Просто попробовать. Проверить то, что он понял за пятнадцать лет своей жизни. Внешняя боль приглушает внутреннюю. Не так много, как хотелось бы, но хоть что-то.

Острое лезвие плавно скользит по коже, разрезая её и являя взору Чимина полосу алой крови. Пак шипит, закусывая губу и морщась. Сжимает в ладони скальпель, отдирая его от плеча. Откидывает голову назад, дыша через рот и закрывая глаза. Рана не глубокая, но она действительно даёт глоток воздуха. По руке тонкой струйкой стекает кровь, щекоча кожу. Её хочется размазать, хочется испачкать в этой крови все пальцы, хочется продлить эту режущую боль. На удивление, это помогает. Мозг переключается на другую проблему — на боль в плече. Ноющую, но такую отрезвляющую сейчас.

Чимин, выдыхая, снова подносит скальпель к плечу. На сей раз надавливает чуть сильнее, делая надрез глубже. И тут же мычит от боли, роняя лезвие на пол. Пак напрягается всем телом, свободной рукой прижимая рану и, тем самым, давя на неё сильнее. Он поджимает пальцы на ногах и плотно сжимает челюсть, не обращая внимания на то, что ладонь пачкается в крови. Порезы как будто огнём горят, их жжёт, но это помогает. Плевать становится уже на проблемы. Пусть минутно, пусть это всё снова вернётся, но сейчас Чимину легче. И это главное.

Он, выпрямляясь в спине, чистой ладонью отрывает бумагу. Прикладывает её к плечу, а после заматывает так, чтобы кровь впиталась туда и не пачкала одежду. Чимину не нужно, чтобы кто-то заметил кровавые разводы на одежде. Начнут задавать вопросы, а Чимин и ответить не сможет. Он, держа бумагу на ране, снова расслабляется, откидывая голову назад. Пак выравнивает дыхание, всё ещё чувствуя жжение. Он отвлекается на него, полностью концентрируясь на боли. Плевать, даже если белоглазые его увидят, даже если узнают о его новой наклонности. Ему уже нечего терять. Пусть делают с ним, что хотят.

В эту секунду кажется, что отпустить всё проще. И Тэхёна, и Чонгука. Легче отпустить свою вину. Словно она уходит, когда приходит боль. И внутри это слишком приятно ощущается. Правильно. Так, как и должно быть. И Чимин готов каждый раз причинять себе боль, лишь бы не чувствовать вины.

Он снова берёт скальпель в руки, поднимая его с пола. На сей раз и футболку снимает, морщась от неприятных ощущений в плече. Чимин подходит к зеркалу, которое висит над раковиной. Оно длинное, ему прекрасно видно себя до пояса.

Первое, что бросается в глаза — алая щека, которую ударил Тэхён. Она всё ещё саднит, но теперь это даже плюс. Пак трогает её окровавленными пальцами, рисуя на ней крест. Не знает, зачем, просто помечает. Это место, куда Тэхён чаще всего бил. Самое удобное, наверное. Красные линии выделяют щеку ещё больше. Подчёркивают место удара. Чимин, отрываясь от неё, разглядывает себя в отражении, замечая, наконец-то, свою худобу. Кости выпирают буквально со всех сторон. Кожа тонкая и бледная, обтягивает кости, словно у мертвеца. Именно такая ассоциация приходит Чимину на ум. Он действительно похож на ходячий труп. Штаны на тазовых косточках давно спали бы, если бы не резинка в них. Ключицы тоже торчат, они такие острые, словно и об них можно порезаться, как и об скальпель, который сейчас удобно лежит у Чимина в ладони. Пак обращает внимание и на руки. Тоже одни кости, мяса, кажется, совсем нет. Мышцы тоже теперь не особо видно, хотя он и жилистый.

Взгляд цепляется за ладонь, испачканную в крови, а после скользит к плечу, всё ещё замотанному в бумагу. Алые капли редко падают на пол, разбиваясь о кафель и образуя внизу беспорядок. Чимин уберёт после. Он ещё не закончил.

Он, глядя на себя в зеркало, снова подносит скальпель к коже, покрытой мурашками. Только теперь чуть ближе к груди. Здесь тоже никто не заметит. Тем более теперь, когда Пак один в комнате. Да даже если бы кто-то и заметил, всем плевать. После смерти родителей всем и всегда было на него плевать. Раны Чимина никто не обрабатывал, никто не интересовался им, никто не спрашивал, где болит и как болит. Никто помощи не предлагал, не заботился, не любил. Никто добра не желал.

Никто, кроме одного пацана, который теперь вместо тонких пальцев имеет скользкие щупальца.

Только Чонгук беспокоился, только он готов был обработать Чимину каждую ссадину. Только он делал для него крем и сам лично наносил его на саднящие руки Пака, несмотря на всё, что Чимин ему сделал. Чонгук готов был прощать и прощал, верил и открывался. Чонгук был ангелом в его жизни, а Чимин лично от него отказался. Струсил, бросил его, не стал даже помогать. Даже не попытался, хотя мог бы что-то придумать. Из-за него Чонгук теперь страдает, из-за него они все здесь, в городе тварей. Из-за него ненависть Тэхёна стала ещё сильнее.

Вина снова кроет, затапливая с головой. Боль внутри возобновляется, начиная разъедать. Чимин хмурится, глядя на себя же исподлобья. Он — отродье. Был бы лучше, Тэхён бы так себя не вёл. И остальные тоже. Если бы Чимин был таким, как Чонгук, всё было бы по-другому. А Пак не справился. Значит, заслужил всю боль, и Тэхён в этом прав.

Чимин снова проводит скальпелем по телу, на сей раз ещё глубже. И теперь терпит, стиснув зубы и напрягаясь. Боль расползается вокруг пореза, пульсирует, снова перебивая остальные мысли и чувства. Она словно проясняет сознание, помогая освободиться от невидимого груза. На плече, чуть выше груди, теперь красуется алая рана. Кровь бежит по груди, уродливо расчерчивая бледную кожу бордовыми полосами. Линии длинные, тонкие и кривые. Они ползут на живот, а после ещё ниже, впитываясь в кромку штанов. Уродливо, некрасиво и жутко. Это освобождение, но это и наказание. Заслужил. Это теперь не просто в голове звучит, это и на теле высечено. Порезы тому доказательство. И благодаря им Чимин может отвлечься и искупить свою вину.

Чимин бросает окровавленный скальпель в раковину, сгибая колени и садясь на прохладный пол. Он подтягивает ноги к себе, запрокидывая голову и закрывая глаза. Концентрируется на тянущей, странной боли. Отдаётся ей, позволяя окутать себя. Это лучше, чем концентрироваться на вине и своих ошибках. Лучше, чем постоянно помнить о том, что он всех подвёл. Лучше, чем думать о Тэхёне, любовь и одобрение которого он так и не смог заслужить.

Эта боль — лучшее, что случалось с Чимином.

Конец сцены с селфхармом

Чимин выходит из ванной после принятия душа. Порезы промыты и замотаны в бумагу. Кровь ещё сочится, но это скоро заживёт, Пак уверен, у него уже были шрамы. Сейчас они всё ещё болят, но так и нужно. Чимин так и хотел. И главное, этого никто не узнает. Одежда неплохо всё прикрывает. Даже если и узнают про порезы — Чимин лагерный, было бы странно, если бы у него не было шрамов. Никто ведь не поймёт, какие он делал сам, а какие приобрёл случайно.

Он уже лежит на кровати, когда в палату заходит молодая девушка, хлопая дверью и нарушая покой. На вид она не старше самого Чимина. Пак, напрягаясь и глядя на неё исподлобья, следит за каждым её движением. Но она, только поправив волосы, стриженные под каре, подходит к шкафу.

— Зачем это? — Чимин замечает в руках девчонки свёрток.

— Это одежда, — девчонка, не оборачиваясь, кладёт одежду в шкаф, который Чимин не открыл даже, когда обследовал комнату. Там, кроме одежды, есть что-то ещё, но издалека Пак не понимает, — не будешь же ты всегда ходить в одном и том же.

— Какая разница? — Пак практически всю свою жизнь ходил в обносках и не больно-то заботился об одежде. О сменной мог только мечтать. Конечно, на складе можно было откопать что-то хорошее, но это было редкостью, и чаще всего не по размеру.

— Гигиена, умник. Ты в городе уже давно, одежду надо менять почаще, чтобы от тебя не воняло, — девчонка отходит к двери, на сей раз глядя прямо на Чимина, — если чё ты можешь нажать на кнопку позади, придёт медсестра, — она информирует, выполняя свою работу. Но делает это с явной неохотой, — или можешь выйти в коридор, если захочешь.

— Я могу выходить? — Пак вскидывает бровь. Он думал, что они здесь пленники.

— Можешь, — девчонка закатывает глаза, — ты не пленник, если чё. Но только на этаж, дальше муррийцы тебя не пустят.

— Потому что я, всё-таки, пленник? — Чимин хмыкает, отворачиваясь.

— Очевидно, потому что ты болен, а наверху идёт война, которую взрослые идиоты до сих пор не могут остановить, — она говорит смело и раздражённо. Её ситуация явно не устраивает, — Безопасность. Не слышал о таком?

Чимин ей не отвечает, ложась на кровати и поворачиваясь на бок. Честно говоря, ему плевать. Он, может, даже не выйдет отсюда. Смысл? С этажа уйти не сможет, до Тэхёна теперь не доберётся, до Чонгука тоже. А на остальных плевать. Собственно, и остальным на него плевать. Новых знакомств Пак уж точно не ищет. Поэтому вопрос о том, выходить ему или нет, решается сам собой. В палате, где никого нет, и где Чимин в любой момент может запереться в ванной, комфортнее. И, к счастью, здесь нет прозрачной стены, которая есть у большинства палат.

***

Алонзо наблюдает за Чонгуком через окошечко в двери. Мальчик не отходит от волчонка, как и тот от него. Локи везде бегает за Гуком, даже в ванную. Они и спят в обнимку. Волчонок домашний, по нему видно теперь. Он ластится, постоянно трётся о Чонгука, по несколько раз на дню облизывает его. Их объединение явно пошло на пользу, Локи всё равно, как мальчишка выглядит.

Однако в последние несколько часов Чонгук не встаёт с кровати, даже не играет с Локи, как это было прежде. Волчонок постоянно тянет его клыками за одежду, но Гук не реагирует. Он кутается в одежду сильнее, прячется под одеялом, ворочается, елозит по кровати, не находя себе места и не успокаиваясь. Даже плачет, чего волчонок не может понять. Он бегает к двери и подвывает, а после снова бежит к Чонгуку, запрыгивая на кровать и трогая его носом и лапами. Пытается растормошить, видимо. Но мальчишка не обращает внимания.

Алонзо заходит внутрь, закрывая за собой дверь. Он догадывается, почему у Чонгука такое состояние. Он видел переход не раз, видел мучения детей. Успел выучить, какие симптомы присутствуют в определённых фазах обращения. Конечно, может быть, пацан снова скучает по Тэхёну и мучается из-за него, но здесь, кажется, другое. Если это то, о чём думает Алонзо, нужно срочно решать вопрос с Тэхёном, иначе Чонгуку будет хуже.

Мужчина опирается коленом о кровать, наклоняясь над Чонгуком и откидывая в сторону одеяло. Пацана трясёт, он холодный, щупальца стали ещё влажнее, чем были. Алонзо всё это осматривает, а Гук и не противится — у него сил совсем нет. Его зрачки непроизвольно сужаются, превращаясь в тонкую полосу, из горла вылетают тихие, едва различимые хрипы. Алонзо после осмотра приступает к главному — нажимает на щёки мальчишки двумя пальцами, открывая его рот. Взгляду тут же открываются воспалённые дёсна. Они припухшие и покрасневшие. Невооружённым взглядом понятно, что с зубами кое-что не так. Это состояние продлится не долго. Буквально несколько дней. Дёсна пройдут, больше не будут болеть. Но самое главное другое.

У Чонгука растут клыки. И через несколько дней он должен будет прокусить шею Тэхёна, который всё ещё не может принять этот факт. В тот день их связь либо начнёт крепнуть, либо снова произойдёт мощный откат, который будет слишком сложно исправить в будущем.

Если Тэхён воспротивится, доверие Чонгука подорвётся, что скажется на его состоянии слишком ярко.