В одном из миров Авантюрину ноги целуют те, кто раньше до задушенного хрипа тянул раба за поводок.
В другом — он хрипит раненым зверем и дёргается заложником стальных зубьев капкана, пока по костям предплечья разрастается паутина кривых трещин, напоминанием о нежелательной хрупкости дарованной богиней без чувства юмора угловатой формы. Задуманной подобием, слепленной как успелось в пыли конца света. По коже плодами отравленного яблока расползаются синяки, клеймом выжигая на теле дрожащего в лапах смерти след от недолгой борьбы. Шумом прибоя к голым лодыжкам подкатывается осознание. На языке горчит послевкусие вина.
Сандей равнодушно бросает взгляд на свои испачканные флëром чужого сопротивления ботинки. В вакууме от взрыва сверхновой гудит работающая лампочка под потолком цвета звёздного неба, временами кажущегося картиной из серебряных гвоздей. Крошечное небесное светило окружает пояс астероидов из узоров согнувшегося дерева. Воздух сотрясает задушенный вздох. Авантюрин избеганием скрывается от столкновения, забинтовывая ладони ещё до появления рваных царапин, отступает во время подсчёта очков на финише, касается шеи раньше, чем туда взваливают ярмо ответственности, вот только на отремонтированной дороге неизменно проваливается в люк канализации. Падает на самое дно. Чем вызывает у Сандея очередную сложную эмоцию.
Должно быть, он расстраивается, что испортил подаренную сестрой обувь. На тонких губах уродливой льдинкой застывает тяжёлый вдох наигранного разочарования. Уж точно не жалеет о пролитой крови одного из Десяти каменных сердец. Бессмысленностью карточного домика собирает лживые обещания друг другу, продиктованные физическим влечением, сотканные плёночно-серым моментом случившегося несколько системных часов назад — Авантюрин задыхается в объятиях своего соулмейта, даже если мечтает о другом. О ком-то чуть выше, холоднее, казалось, умнее, но Сандей превосходит все ожидания лёгкостью уверенного в правоте гения перед дебатами.
Роняет капли из фонтана грёз на причинëнную им же боль.
В янтаре глаз отражаются тусклые скопления планет, слишком далёкие, чтобы пытаться лететь туда в попытке обнаружить жизнь и, быть может, найти нечто иное, скрытое Эонами в недрах переплетений человеческих судеб.
Авантюрин хочет убить этого бога, даже если лицом к лицу столкнётся с уродством бессмертия. На внутренней стороне век выжигается усмешка чудовища из недр зловонного Роя, связанного нитями генетического кода из пробирок нахмурившихся учёных, рождëнного под взрывы разрушающейся космической станции, брошенного в жерло Пенаконии пережевать и съесть без жалости недостижимого к наивно-смертному. Сандей стоит за спиной у КММ — на их стороне, вот только прячет лицо фальшью организатора цветастого карнавала, утопающего в ворохе сладких церковных благовоний и горечи пороха пистолета на столе для русской рулетки.
Их губы сталкиваются — землетрясением, губящим скучные человеческие жизни. Утопающие во мраке. Обещающие спасти, если удастся выбраться сейчас. Складывающие совместно пережитое балками подвесного моста. В сотнях световых лет от войны люди признаются друг другу в любви.
Глава Семьи целует Авантюрина под аккомпанемент капающей на мраморный пол крови.
— Я подул, заживëт.
Как когда-то, сжав сердце — мёртвого птенчика — в кулаке Авантюрин говорил усмешкой познавшего вкус божественности. Раздавленного человечностью.