Эта история началась в небольшом прибрежном городке Роклэнд, что находился в штате Мэн, в сорока восьми милях от столицы, Огасты. Несмотря на близость к главному городу в штате, Роклэнд был той еще деревней с всего лишь шестью тысячами жителей и площадью в тридцать девять квадратных километров. Не стоит брать в расчет и то, что в городе заканчивается не самая знаменитая Мэнская Восточная железная дорога, а также, что город пользовался неплохим спросом у туристов из-за этой же дороги и возможности сесть на паром для посещения островов Пенобскота. Люди, казалось, все еще жили в двадцатом веке здесь, однако для них это не было чем-то странным, жителям было вполне комфортно. Из интересного Рокленд мог похвастаться обширной лесной территорией, Музеем искусств Фарнсворта, Музеем Маяков США и прекрасным песчаным берегом. А еще ржавой статуей лобстера, которая отчего-то считалась местной достопримечательностью наравне с вполне неплохими музеями. Странно это, но каждый сходит с ума по-своему, ведь так?

Что до контингента здешнего, то популярным занятием были сплетни и слухи, ведь местным невероятно скучно в этом местечке, как, впрочем, и в любом другом маленьком городишке. Развлечений, как можно догадаться, было немного, однако по мере развития технологий и прочего, с течением времени, по мере взросления Феликса, здесь стали появляться кафешки, даже один торговый центр и другие радости жизни при капитализме. Все же туристов нужно было как-то развлекать, да и деньги зарабатывать тоже. Мышление у людей тут, несмотря ни на что, было довольно современным, близость к столице делала свое, поэтому за короткую юбку тут не порицали. Лишь обсуждали между собой, не более. Подростков, к слову, тут было не особо много, но и не мало, вполне себе достаточно для такого города. Феликс, кстати, был одним из них.

В общем-то, таков был городок, где случилась эта история, где проживал последние несколько лет юноша по имени Ли Феликс, и таким было то место, которое он точно забыть уже не сможет.

Однако история самого парня началась далеко отсюда и задолго до этого самого момента, в бесконечно недосягаемом и отдаленном, однако большом, значительно больше маленького Роклэнда, городе Омаха, что в штате Небраска, где и родился Феликс. Город этот, а его можно было даже назвать мегаполисом, находился на границе Небраски и Айовы, будучи самым крупным в своем штате с населением близким к полумиллиону, здорово превосходя столицу, где-то в два раза. Стоял он на реке Платт, что была довольно важной рекой в здешних местах, а также знаменитой и на полноводной реке Миссури, что так часто фигурирует в рассказах и романах авторов времен покорения индейцев, которые всегда завораживали детский ум. Описания этих вод, словно сама река и нашептывала, ведь стоило взглянуть на строки Рида, мельком упоминавшего этот приток могущественной Миссисипи, становилось понятно, что автор и сам бывал даже в таких краях, как Небраска, в то время еще бывшая угодьем дикарей. К слову, название мегаполиса произошло как раз-таки от индейского племени, которое проживало на северо-востоке Небраски, что еще больше распаляло воображение любого, хоть сколько-нибудь увлеченного историей этого края или историческими романами, человека. Поскольку Омаха был большим городом, то людей здесь было много, как и развлечений, на любой вкус и цвет, как говорится. Множество кинотеатров, торговых центров, гольф клубов и прочего, что так нравилось жителям, расслабляло их после тяжелого рабочего дня. Много исторически важных зданий и музеев разбавляли вереницы небоскребов и однообразных жилых строений. Склад ума у местных, конечно же, был современным, а потому здесь хоть и ходили слухи, но совершенно иного характера, нежели в деревне. Слухи — вообще неотъемлемая часть человеческой культуры. Обсуждали здесь власть и богатство определенных людей, их влияние на город, новые проекты по строительству чего-либо, ну и любовников или любовниц того или иного человека.

Именно в таком месте родился Феликс, можно даже сказать, что ему повезло там родиться, ибо место для жизни было воистину прекрасным. Однако сам мальчик никогда так считать не будет. Он и его родители, самые замечательные люди на свете, жили не в центре, где бесконечно много машин, где нечем дышать, где витают эти самые сплетни, крутятся большие деньги, порой довольно опасно, да и вообще жить невозможно, нет. Они проживали в отдаленном от центра районе в своем милом и небольшом двухэтажном домике с задним двориком, — все как в типичной сказке об американской мечте. Близко здесь было все: магазинчики, медицинский центр, школа, библиотека, даже небольшая церковь и парк. Кажется, что лучше места и не придумать, собственно говоря, и не хотелось.

В этом месте, в этом районе Феликс, думается ему сейчас, испытывал то, что можно назвать счастьем и удовлетворением. Хотя, признаться, он никогда особо не понимал значения этих слов. Маленький мальчик будто с рождения страдал тем, что иногда называют подавленностью, пытаясь понять, как можно было это исправить. Ах, если бы ему дали какой-нибудь простой рецепт, где все понятно и просто, как дважды два… Люди, а именно взрослые, друзья родителей, в основном, часто говорили ему, что ему нужно радоваться мелочам: новой игрушке, там, или сладости, как делают все другие дети, и тогда он будет счастлив, он будет испытывать это пресловутое счастье, тогда он будет удовлетворен. Но Феликс не понимал, что это значило. Что такое счастье? Что есть удовлетворение? Это определение из словаря? Неужели счастье — это чувство и состояние полного, высшего удовлетворения, как писалось на этих листах бумаги? А что следует понимать под этим самым чувством и состоянием? Как понять, что ты счастлив, как это ощутить? Ведь это что-то, что ты ощущаешь внутренне, никак нельзя понять это по внешним признакам, не появляется никакой метки на руке или любой другой части тела, никто не сообщает тебе, что теперь ты счастлив. Так как же быть счастливым?.. Ответа на этот вопрос Феликс, конечно же, не знал, и от того юная душа и мучилась в тайне ото всех.

Сам не зная того, Феликс рано научился врать и притворяться. Для родителей он был послушным сыном, примерным даже, у которого в жизни короткой его были лишь те самые детские заботы, в то время, как внутренне он все еще пытался познать, что же значит — быть беззаботным ребенком без груза этих вопросов. Потому даже близкие не знали, что мальчику тягостно от непонятных ему вещей в собственной голове. Так он и жил, не зная, что такое счастье. Со временем, казалось, что привык. А может, лишь казалось, может, то была иллюзия.

Когда он подрос, родители отдали его в школу, что была совсем недалеко от дома, даже автобус по утрам ждать не нужно было. Это тоже казалось чем-то очень хорошим, если не идеальным. Заведение было прекрасным, с новейшим оборудованием и сильным преподавательским составом, а потому варианты из соседних районов даже и не рассматривались. К тому же, после начальной школы, здесь была возможность продолжить обучение в соседних корпусах средней и старшей школы. Феликса отдали туда, когда ему было, как и всем детям, около пяти лет. И отчего-то жестокие маленькие дети невзлюбили Феликса, который, думалось, ничем от них не отличался, совсем ничем, не считая груза мыслей, которые, однако, глупым созданиям не были доступны. И эта неприязнь, естественно, означала, что покоя ему не будет в этой самой школе. Совсем уж жестоких действий с их стороны не наблюдалось, однако играть на переменах его не брали, даже когда он просился пару раз, отказывали, а потому мальчик понял, что надеяться на снисхождение не следует и не стал снова пытаться. Нам ним подшучивали из-за его ярких веснушек, которые он станет впоследствии прятать, ведь те были слово разбрызганный горячий шоколад, а для детей это ой, как смешно. Предметом насмешек стали и его пухлые руки вполне, однако, нормальные для его возраста, из-за чего Ли ненавидеть стал и их. Ну и плюсом ко всему, почему-то горе одноклассники решили прицепиться к его росту, который, как им всем казалось, был слишком маленьким. От чего, Феликс стал не любить всего себя. В юном мозгу зародилась ядовитая ненависть к себе, что прочно укрепилась там с годами, отравляя существование.

Почему-то, он родителям ничего не рассказал, посчитав, что все прекратится само как-нибудь, если он будет всех игнорировать. С тех самых пор, мальчишка стал одинок. Шумным компаниям он предпочитал одиночество и тишину, находя утешение под могучим дубом на большой перемене; крона дерева скрывала бледные юношеские черты, а сам мальчик наблюдал за неизменным пейзажем внутреннего дворика, за небом, где летали птицы, за листьями, колышимыми ветром, за детьми, которые его не принимали, за движением за оконными стеклами, — словом, за всем и вся, и ему от этого не было некомфортно, наоборот, для него это занятие было самым что ни на есть интересным. Тогда он еще не открыл для себя волшебный мир книг и историй, сокрытых в них. Одноклассники не прекратили приставать к нему, при любом удобном и не очень случае задевая его словом или плечом, однако Ли все так же их игнорировал, даже несмотря на то, что его тактика не имела успеха. Так легче, если абстрагироваться, если не замечать. Феликс был ребенком, не стоит винить его за не смышленость, в некотором роде. Не каждый ребенок догадается даже до того, чтобы не отвечать обидчику, не говоря уже о чем-то большем.

В общем-то так, с мелкими издевками и нарастающей ненавистью к себе, и прошел первый год Феликса в месте под названием «Школа». Да и следующий начался не лучше, абсолютно также. Все те же лица, те же слова, ничего не поменялось. За исключением того, что у самого Ли появился маленький друг, а также книги в качестве компании. Друга звали до банального просто — Макс, — и он был мини-хаски, любвеобильным и совершенно замечательным. Родители все же не слепые, они увидели, что сын ни с кем не общается, никого не зовет в гости и особо не улыбается, а потому решили помочь своему драгоценному и единственному ребенку, подарив тому щенка. Феликс с невиданным доселе энтузиазмом принялся ухаживать за новым домашним питомцем. С утра он стал вставать раньше, хоть и не любил ранних подъемов от слова «совсем», чтобы выгулять Макса, после школы бежал домой, дабы покормить животное и, опять же, вывести его на прогулку, да и вечером они тоже уходили. С собакой Феликс стал чаще гулять, намного чаще. Плюс, мальчик научился ответственности и, в какой-то мере, пунктуальности, ведь пса нужно было выводить вовремя. В общем-то, с появлением Макса, в Феликсе будто проснулась жизнь, которой все это время в нем, казалось, не было.

В это же время у мальчика появился личный дневник, куда он с завидной регулярностью стал писать свои мысли, совершенно ничего не стесняясь. Это, в какой-то мере, помогало ему переживать одиночество и подавленность. Однако не стоит забывать о его состоянии, потому что записи были соответствующие. Детским почерком там было выведено:

«21.09

Недавно началась школа, хотя я и писал об этом. Как и писал то, что насмешки совсем не прекратились. Я правда стараюсь не обращать на них внимания, мама как-то раз сказала мне, что это действенный способ, но будто это не помогает вовсе. Мои одноклассники жестоки, но почему? Как бы ни пытался, я все еще не понимаю, почему они не любят меня. Из-за внешности? Если честно, мне кажется это странным, хотя я и не так хорош собой, можно даже сказать совсем, но это ведь не повод… Или только мне так кажется?.. Не знаю. Мне даже не с кем это обсудить, кроме Макса и этих листов бумаги, никто ведь не слушает. И не хочет слушать. Что ж, надо… быть сильнее, я думаю.

Кстати, о Максе. Он научился еще одной команде, он теперь может падать замертво, причем реалистично! Я доволен, тем что смог его этому научить.

Что до других событий…

<...>

27.12

Пару дней назад было Рождество, Санта принес мне игрушки. Но они отчего-то не обрадовали меня, но почему? Я правда сам не могу ответить на этот вопрос. Я не испытал счастья, хотя должен был. Это заставляет меня чувствовать себя каким-то не таким…

<...>

07.05

Ничего интересного сегодня. Как и вчера. Как и позавчера. Дни однообразны, но мне не кажется это чем-то плохим…

<...>

10.06

Скоро школа заканчивается. Я жду этого дня…»

В общем-то, Ли стал много писать, хотя некоторые из его записей были совсем уж маленькими. Ну и не переставал уделять внимание Максу, уходя с ним на долгие прогулки.

Как раз в одну из таких, уже полюбившихся Феликсу прогулок, они с Максом набрели на городскую библиотеку, которую Ли отчего-то раньше не замечал. И странное любопытство заставило его вернуться в это место и зайти в поисках незнамо чего. Он совсем недавно научился читать, однако это не помешало ему попросить томик Жюля Верна, что стоял на стенде «Книги месяца». Любезная библиотекарша, миссис Лит, как потом узнал мальчик, с радостью отдала ему приглянувшуюся книгу, сказав, что юноша большой молодец, что решился читать такое. Именно с Верна и его приключенческого романа «Дети капитана Гранта» и началось знакомство Ли с художественной литературой, которая стала еще одним его другом, в компании которого он станет коротать часы и дни. С собакой под боком, разумеется. Он стал брать пса с собой и уходить в парк неподалеку от дома, где садился на скамейку, хотя чаще всего под дерево и зачитывался очередной книгой, погружался в очередную историю, совсем, порой забывая о времени, за что он получал выговоры от родителей, ведь те за него беспокоились.

«24.07

Вроде бы родители обычно радуются, когда их дети читают. Мои тоже, конечно рады, но частенько я получаю выговоры, что мы с Максом пропадаем на улице слишком долго. Взрослым не угодить: гуляешь — почему так долго? не гуляешь — почему не хочешь дышать свежим воздухом? читаешь — не читай слишком много. не читаешь — почему, это ведь полезно. Странно.

И как тут радоваться чему-то, как пытаться любить свое занятие, если тебя порицают? Может, из-за этого я и не чувствую хороших эмоций?.. Стоит подумать над этим…»

Выговоры, как стало ясно, не мешали Феликсу раз за разом читать и читать. За одним романом Верна последовал другой, а потом еще и еще, и, таким образом, Ли прочитал все его произведения, некоторые даже по несколько раз, оставаясь в неизменном восторге. В его, казалось, серой жизни книги стали источником красок и света, придавая существованию его хоть какой-то смысл. Но не только романы поселились в его сердце, еще и сложная психология стала пробираться в душу. Ведь попыток понять, что такое счастье мальчик не оставлял. Он часами мог читать сложные тексты, дабы хоть на йоту приблизиться к пресловутому счастью. И все эти авторы, все психологи писали об одном и том же, совсем не давая ответа на нужные юному разуму вопросы. А потому очень скоро Ли забросил психологию, ведь она была бесполезна для него и муторна, вернувшись к приключениям и красочным мирам несуществующих реальностей.

Так и пролетело время до того момента, пока ему не исполнилось восемь. Ежедневные придирки, ненависть к себе, которая начала проявляться в неосознанном селфхарме, книги, Макс и чувство одиночества. И попытки найти чертово счастье в этой пучине черноты и, казалось, беспросветной тьмы. Поскольку предметом насмешек были, в частности, пухлые пальцы и руки Феликса, он стал царапать их короткими ногтями, которые, однако, иногда оставляли кровавые отметины. Но мальчик их успешно маскировал под когти буйного и любвеобильного пса. Родители верили, или, по крайне мере, ему так казалось. Раны появлялись не часто, а потому подозрений-то и не было. Макс за это время подрос и превратился в собаку средних размеров, достаточно грозную, если нужно, и достаточно милую только для хозяина. Юный Феликс же к этому моменту прочитал великое множество различных книг, открыв для себя и ужасы Лавкрафта, попытавшись осилить Кафку и Эдгара Алана По, что у него не получилось в силу возраста, зачитываясь и школьной программой, которая не всегда ему нравилась. Плюсом к чтению, у него появилась и любовь к фильмам, в частности к франшизе Звездных войн, а также комиксам DC и Marvel, которые он стал покупать на первые карманные деньги. А на день рождения, родители, зная о его новом увлечении, подарили ему фигурку Человека-паука, который Ли больше всего нравился. На мгновение, когда получил подарок, мальчик испытал что-то немного странное. Мимолетный восторг и ощущение будто в глазах появился блеск? Это… радость?

Что ж, эмоция была необычной, но сравнимой с той, что он испытал, впервые увидев щенка, своего нового друга; тогда он радовался больше, но чувства-то были похожи. А значит… он ощутил что-то, что является частью счастья? Но даже если и так, это не решало проблемы, не отвечало на вопросы: что такое счастье и как быть счастливым. Нельзя же все время покупать фигурки или собак, это дорого, да и надоест скоро. Поэтому обсуждение все еще оставалось открытым.

Возвращаясь ко дню рождения, то он провел его лишь в компании родителей и собаки, а также бабушки, которая приехала откуда-то издалека. Было хорошо, спокойно, по-домашнему, довольно тихо. Все именно так, как Феликс и любил. А большего и не надо. Бабушка, к слову, подарила ему немного денег на детские хотелки. В общем-то, все прошло даже отлично. Ну а потом дни вновь стали привычными и однообразными, однако в этом, казалось, не было ничего плохого.

«15.09

Сегодня мой день рождения, мне уже восемь. Вроде бы это совсем не много, но у меня есть ощущение, будто я прожил больше реального. Странное чувство усталости и тоски, почему я чувствую это? Я задаюсь вопросами, которые, как по мне, восьмилетка задавать не должен. Почему я не могу быть, как все? Почему не могу радоваться искренне и мне приходится натягивать улыбку ради родителей? Мне стыдно перед ними за это, я не хочу врать, но я не могу по-другому. Из-за чего это все так сложно?..

Мне бы так хотелось быть, как все, быть обычным ребенком, но я почему-то не могу. Может, одноклассники и правы, подтрунивая меня? Может, они видят, что я не такой и показывают мне это? Это может быть так? Но ведь даже не спросишь, не ответят потому что. Жизнь тяжела… но из-за чего так…

Если бы желания действительно сбывались, стоило лишь произнести их про себя перед тем, как задуть свечи, все, возможно, было бы проще. Потому что я уже в который раз загадываю быть таким же, как все, обычным, потому что мне не хочется нести этот груз мыслей на себе, сколько бы я не загадывал, ничего не сбывается. Поэтому я уже не верю в Санту, не верю в магию дня рождения, кажется, ни во что не верю. Детские иллюзии разрушены, и это ощущается странно.

Хотя, чего греха таить, вся моя жизнь ощущается странно. Лишь бы это прошло…»

Однако все это спокойствие, пускай и шаткое, вся эта рутина была перечеркнута тем самым днем.

Днем, когда погиб отец Феликса. Это произошло летом, тогда, когда на улице уже достаточно жарко, особенно в засушливой местности Омахи, но учеба еще не кончилась; все еще нужно было ходить в школу последние полторы недели, а потом долгожданный отдых. Итак, Феликс, как обычно, был в школе, не ожидая ничего такого от этого дня, Макс явно был дома, а мама с папой на работе. Все как и всегда. Около двух часов Ли вернулся домой и сразу же повел любимого пса гулять, чтобы потом они вместе пообедали, а после полежали бы в гамаке на заднем дворе с очередной книгой в руках. Примерно в это же время отец мальчика ехал домой на свой обеденный перерыв. Он привычными маршрутами плутал по шумным и душным улицам Омахи, надеясь побыстрее выбраться отсюда и попасть в родной район. И именно это желание доехать побыстрее стоило ему жизни, ведь он не заметил, что ехал на красный, а огромная фура, естественно, не успела остановиться. Глупая ошибка, чертова невнимательность, фатальная осечка.

А Феликс тем временем вернулся назад и уже успел поесть сам и покормить собаку, — они оба уже валялись в мягком гамаке в приятной тени деревьев. Сейчас мальчик читал «Мэри Поппинс» Памелы Трэвэрс, произведение вполне соответствовало его возрасту и было довольно легким и интересным для чтения, поэтому он правда наслаждался процессом. Он помнил и о домашних заданиях, конечно помнил, но кто смог бы отказать себе в удовольствии провести немного времени на свежем воздухе, причем с пользой? Правильно, никто, вот и Феликс не был исключением. Когда же он закончил с чтением, то вернулся в дом. Проходя мимо часов на стене, он отметил, что было уже три с чем-то часа и что отец должен был уже приехать и даже уехать назад, но почему-то тот этого не сделал. Однако мальчик успокоил себя тем, что, возможно, у того на работе случилось что-то важное, а потому заехать домой, чтобы пообедать не получилось. Все бывает. Поэтому Ли спокойно пошел делать свои уроки на завтра.

Миссис Ли позвонил незнакомый номер, пока ее рабочий день был в самом разгаре, что показалось ей подозрительным. Она не брала трубки обычно, ведь зачастую это были всего лишь спамеры и глупая реклама. К тому же, какой нормальный человек будет звонить другому в такое время? Но что-то подсказало ей все-таки ответить. Может быть, секундное беспокойство за сына, что это он мог звонить, так как потерял телефон или что-то подобное. Может быть, просто предчувствие или что-то свыше. Голос принадлежал мужчине, который ровным и безэмоциональным голосом спросил, действительно ли он разговаривает с миссис Ли, на что та ответила положительно. После чего, он сказал, что произошло ДТП с участием ее мужа и принес соболезнования. Он принес соболезнования. Пару секунд мозг отказывался думать, а затем ее резко прошибло осознание. Кажется, ее муж погиб. Женщина попросила адрес места происшествия, который был ей любезно сообщен, а затем обратилась к начальству за срочным отгулом про причине серьезной аварии, которая приключилась с супругом, и после стремглав полетела к тому самому месту. В глубине души она надеялась, что все это будет шуткой, неправдой, ошибкой, что это не могло произойти с ее семьей, просто не могло. Такое ведь непременно происходит, но с кем-то другим, это не может, не должно настигнуть их…

Но машина, что была красного цвета и абсолютно точно принадлежала мистеру Ли, бывшая всмятку раздавлена фурой, служила неопровержимым доказательством реальности, кошмарной и ужасной, ставшей таковой в один миг. Это действительно настигло женщину тогда, когда она не ожидала, совсем даже не думала об этом, а потому трагедию она восприняла ужасно. Вызвали скорую, которая приехали через минут десять, констатировали смерть водителя легковушки и множественные травмы водителя фуры, ведь тот не был пристегнут и от того вылетел через переднее стекло. Труп, извлеченный из авто, забрали в морг, а живого пострадавшего срочно повезли в больницу. В морг, это жуткое место нужно будет приехать только тогда, когда придет время забирать справку о смерти, поэтому после всего этого ужаса, что произошел за последние полтора часа, миссис Ли тут же поехала домой, предупредив руководство об утрате и прочем, стараясь не плакать, чтобы и самой не попасть в аварию, но слезы все равно создавали эффект размытости в глазах.

До дома она все же доехала успешно и тогда лишь дала волю эмоциям. В это время стрелка часов неумолимо шла к вечеру, а Феликс сидел в своей комнате, смотря фильм на домашнем компьютере. В этот раз он выбрал фэнтези, по которому начал фанатеть совсем недавно. Несмотря на позднее время, ни одного из родителей дома все еще не было, Ли считал это странным, но звонить не решался, ибо на работе могло быть действительно что-то важное, а он не совсем уж маленький. Поэтому он сам уже поел и пса покормил. От просмотра кинокартины его отвлекли странные звуки, донесшиеся снизу. Мальчик остановил фильм и пошел вниз, чтобы найти маму, сидевшую в столовой и безудержно рыдавшую. Кажется, она даже не заметила появления сына.

— Мам, что случилось? — спросил Феликс, искренне не понимая, почему она плачет.

— Сынок… — она действительно только сейчас обратила на него внимание. А теперь ей предстояло самое сложное задание: сообщить ребенку о смерти близкого человека, а именно отца, — Понимаешь… — неуверенно начала женщина, смахивая слезы, — Так получилось, что… Папа попал в аварию и… Он умер, его больше нет, Ликси, — и она не смогла сдержаться, чтобы вновь не зарыдать.

— У-умер? — переспросил мальчик, подходя ближе, — Это насовсем?

— К сожалению, да, — она горько улыбнулась, посадив сына к себе на колени.

— А где он сейчас? — Феликс пытался понять, что ему только что сказали, и совсем не осознавал: умер — это как? Что это за состояние, что за эмоции?

— На пути в лучший мир, — ответили ему. Что за лучший мир, понятно не было, но, возможно, там папа будет испытывать счастье? Даже без своей семьи…

Они какое-то время сидели с матерью в обнимку, а после мальчик ушел к себе, переваривая новую информацию. Он лег на кровать и стал задумчиво гладить пса.

— Макс, папа умер, понимаешь? — разговаривал он с собакой, которая его внимательно слушала, — Его больше нет, — он повторял слова мамы, но почему-то сейчас стало очень грустно, — Это… значит, что он ушел насовсем. В какой-то лучший мир, понимаешь?..

Последующие свои мысли он изложил в любимом дневнике, чьи страницы стали влажными от невольных слез:

«13.06

Я хотел написать сегодня о том, как была хороша погода сегодня, но сейчас не до этого.

Мама пришла домой и плакала сильно-сильно, а когда я спросил причину, то она сказала, что папа умер. Для меня это странное слово. Она объяснила мне, что он ушел навсегда и что ушел он в лучший мир. Но я правда не могу понять, неужели он действительно больше не вернется? И мы с ним не поиграем во что-нибудь? Неужели он сейчас настолько далеко, что не сможет вернуться? Я знаю, что аварии случаются, и люди умирают, но… я правда никогда не сталкивался с этим лично, да и не хотелось бы. Но жизнь решила иначе. И теперь мне, кажется, придется отложить попытки понять жизнь для того, чтобы понять смерть.

А вроде я ребенок, вроде в моей жизни не должно быть такого. Так почему, почему, почему, почему?..»

В этих неумелых строках Феликс, как мог, пытался описать свои смешанные чувства, боль и непонимание. Ведь правда, чем он заслужил такую трагедию в своей жизни? Он всего лишь был, как все дети (или почти, как все): ходил в школу, делал уроки, гулял со своим псом, смотрел фильмы и читал книги. Почему Вселенная выбрала именно его, чтобы такое произошло? Ответов на эти вопросы, к сожалению, не будет, они не могут быть найдены, ибо Судьба молчаливо вершит свои дела, не объясняя ни причин, ни мотивов, всего лишь оставляя человека один на один со всем случившимся. Что Феликс, что его мать не могли уснуть почти всю ночь, пытаясь осознать произошедшее.

Лишь утром, миссис Ли смогла более-менее взять себя в руки и позвонить в ритуальное агентство, чтобы оформить все нужные услуги и прочее. Затем, она сообщила сыну, что едет по делам, что тот мог не идти в школу, ведь она позвонила и предупредила классного руководителя, а также, чтобы тот что-нибудь поел. Мальчик сонно кивнул и дальше лег спать, ведь уснул он совсем недавно. Однако, стоило ему попасть в цепкие лапы Морфея, он увидел кошмар, яркий и жуткий, от которого плакать хочется, а впоследствии и засыпать страшно. Ему снилось, что папа уходит, а он просит его остаться, но отец не слушает, и лишь шагает куда-то далеко-далеко. Проснулся Ли в слезах, отчаянно желая, чтобы папа не уходил. Но сознание любезно напомнило ему, что тот уже ушел, и мальчика вновь накрыла истерика, хотя еще вчера слез не было, но вчера он и не осознавал все произошедшее до конца.

Сколько прошло времени, он не знал, но все же Феликс вылез из кровати и поплелся в ванную вместе с Максом, где мальчик более-менее привел себя в порядок, а после пошел гулять с собакой. Только потом он вспомнил, что нужно было поесть. Простая яичница успокоила разбушевавшийся желудок да и сознание тоже. Простая рутина немного отвлекла от ужаса осознания. Читать сегодня не было ни сил, ни желания, слишком невыносимо. Раз в школу можно было не идти, да он итак уже проспал, нужно было себя все же чем-то занять, чтобы не погружаться в пучину отчаяния полностью, без какой бы то ни было возможности вынырнуть назад. Феликс решил, что хорошим решением будет просто посмотреть на небо, лежа на траве.

Так он и сделал. Даже несмотря на некоторую неприязнь к насекомым, мальчик все же лег на мягкую траву и устремил свой взор на небо. Оно было невероятно голубым сегодня и ярким, что глаза слепило, но взгляда он не отвел. Какое-то время не было видно ни единого облачка, люди могли узреть бесконечно прекрасное чистое небо с миллионами далеких и недостижимых звезд, сокрытых солнечным светом, с миллионами галактик, где, возможно, есть жизнь, а может, и нет. Кто знает? Людям это уж точно не дано, они могут лишь гадать. Отчаянно надеяться. Не более. Да и действительно ли хотим мы найти разумную жизнь, отличную от нашей? Или же нам нужны лишь подобные нам, умнее или глупее нас самих, чтобы мы могли либо подчинить, либо перенять знания, как писал Станислав Лем в «Солярисе»? Феликс склонялся именно ко второму варианту. Люди наверняка не готовы к другим цивилизациям, действительно другим, которые будут выглядеть так, как мы себе даже представить не сможем. Ли и сам не был готов, это все, право, слишком жутко, слишком страшно. Неизвестность пугает.

Как он и мама дальше будут без папы? Она грустит, очень сильно, это было видно еще вчера, да и Феликс сам не в лучшем состоянии. Так как же им дальше существовать? Неизвестность пугает. Как же они смогут без его шуток, без его активности? Без возни с машиной, красной Феррари, которую мистер Ли бесконечно любил, которая теперь непонятно где. Как же без совместных прогулок с Максом? А без семейных просмотров фильмов? А есть ли теперь вообще их семья, если в ней больше нет отца? Неизвестность пугает. А Феликс ведь тайно хотел, чтобы родители дожили до глубокой старости, чтобы они счастливы были, что бы это не значило, как и он сам. Чтобы они друг друга любили и поддерживали. Но теперь этому всему не суждено было сбыться. Нет больше глупых мечт, надежд и планов. Все разрушено, растоптано, ведь папа ушел и, как мама сказала, не вернется. Слезы вновь мелкими дорожками покатились из глаз, стоило мыслям направиться в это русло.

Где же отец сейчас? Как он себя чувствует? Взгляд все еще был направлен на небо, а потому Феликс подумал, что он мог бы быть там. Они никогда не были особо религиозной семьей, но в церковь иногда ходили, да и Рождество праздновали, а это ведь христианский праздник, так что… Возможно ли, что папа сейчас рядом с Богом, на небесах? Хотелось, отчаянно хотелось бы в это верить, ведь это значило бы, что, наверное, они смогут когда-нибудь встретиться. Или это хотя бы немного успокаивало юную душу. Значит, папа где-то там и обязательно наблюдает теперь свысока. Бог, должно быть, забрал его для важных дел, ведь наверняка на небе много чего нужно делать, а поэтому… В этом нет ничего плохого. Нет, плохое есть, он ушел, но ушел в лучшее место. Значит, плохое — это для Феликса, а хорошее — для папы. Ну раз ему хорошо, значит и Ли станет когда-то легче. Можно же на это надеяться? Слезы тем временем сами по себе остановились. Объяснение, данное себе самостоятельно, вполне себе облегчило нелегкую для детской души ношу.

Феликс наконец посмотрел по сторонам, отвлекшись от созерцания неба, и увидел Макса. Мальчик невольно улыбнулся, пес всегда был с ним с самого своего появления, и всегда незримо помогал ему, а потому Ли был рад, и горе чуть поуменьшилось.

Он не заметил, как к нему подошла мама и тихо позвала по имени.

— Привет, мам, — произнес юноша, повернув голову на нее, но не поднимаясь с травы.

— Привет, сынок, — сказала она, — Как себя чувствуешь?

— Мне грустно из-за того, что папы нет, — признался он.

— Мне тоже, милый. Ты хочешь сходить на его похороны? Попрощаться, — спросила женщина.

— Да, — не особо задумываясь, ответил Феликс. Ему хотелось увидеть отца в последний раз.

— Хорошо. Они завтра, — сообщила она, — Нужно будет одеться во все черное, ладно?

— Угу.

И она оставила сына одного. Ее радовало, что он согласился пойти, ведь ей правда не хотелось, чтобы ее мальчик потом жалел, что не попрощался с папой.

«14.06

Сегодня я не пошел в школу. Мы с Максом расположились на заднем дворе и долго смотрели на небо. Смотря на него, я много думал о красоте его, о звездах и галактиках, которые так далеко. А затем я начал отчего-то думать о папе. Мне грустно без него, невыносимо. Я не могу, я не хочу принимать, что он больше не вернется, почему это не может быть просто кошмаром? Почему это обязано быть реальностью?

Мамы не было целый день, а когда она вернулась, то спросила, не хочу ли я пойти на похороны. Мне даже не нужно было думать, чтобы ответить «да». Потому что, мне кажется, если я увижу папу в последний раз, то мне станет легче. Ну мне хочется на это надеяться, точно знать я не могу.

Кстати, читать пока что охоты нет, я думаю, оно и понятно почему…»

***

На следующий день мама подняла его, как обычно и сказала, что пора одеваться. Сама она в это время уже успела приготовить все для поминального обеда, поскольку встала намного раньше. Когда же мальчик собрался, то они с мамой сели в машину и поехали к месту проведения церемонии прощания, а именно, к церкви. Там-то и произошло основное действо: долгое отпевание, а затем и слова прощания от близких. Все присутствующие, в том числе и родственники мамы из Кореи, и бабушка по папиной линии, плакали без остановки, да и Феликс себя не сдерживал, крепко сжимая мамину руку в своей, маленькой. Между прочим, гроб был закрытым, поэтому отца Феликс увидеть не смог, но может, оно и к лучшему. После же процессия поехала на кладбище, которое было за городом.

Доехали без происшествий, и гроб опустили в заранее вырытую могилу, начав закапывать. Мама шепнула Феликсу, чтобы тот бросил немного земли на гроб, и сама сделала также, так как это было своеобразной традицией, а Ли послушался. По мере того, как комья земли беспорядочно приземлялись вниз, слезы высыхали и вроде бы даже становилось легче. Когда с прощанием было покончено, впереди оставалась еще одно важное дело: поминальный обед. Все направились к семье Ли домой.

Обед прошел неплохо, никто, конечно, особо не улыбался, но все, в том числе и Феликс, вспомнили хорошие моменты с мистером Ли, то, каким человеком он был и поблагодарили за то, что он был в жизни каждого. Когда все родственники разъехались, кроме бабушки, они в три пары рук принялись убираться.

В общем-то, Феликс был прав, после похорон стало легче, будто он действительно смог попрощаться с папой, а тот будто попрощался с ним в ответ. В душе, хоть и измученной, наступило некое спокойствие. А этот изматывающий день наконец подошел к концу, и можно было со спокойной душой идти спать. Выгуляв Макса, Феликс так и сделал, перед этим написав пару строчек в своем дневнике.

«15.06

Сегодня был день похорон, и он был довольно тяжелым как в моральном плане, так и в физическом.

С самого утра мама была на ногах, она готовила поминальный обед, как она потом объяснила. Где-то в восемь она подняла и меня, я оделся во все черное (это традиция, как мне сказали), и вскоре мы поехали в церковь. Впервые за долгое время, кстати. Но повод был далеко не радостным.

Там было отпевание. Это было правда тяжело, слушать непонятное пение священника, вдыхать ладан (?) (Я не уверен, что это именно он, если честно) и смотреть на гроб, который был закрыт. Даже несмотря на то, что он был закрыт, что мне показалось странным, все равно было тяжело, ведь мысль, что там внутри лежит мой папа не покидала меня. Однако когда церемония подходила к концу, и нас допустили попрощаться с папой, я почувствовал маленькое облегчение, прошептав тихое «пока» этому гробу. Будто мы и правда с ним попрощались. А после мы поехали на кладбище.

Там мы опять соблюли традиции, а именно кинули немного земли на крышку, от чего тоже стало слегка легче. Затем был поминальный обед, что был для меня максимально странным. Потому что все сидели и вроде бы о чем-то обычном разговаривали и ели (кстати, приехали мамины родственники, я, конечно, не видел их давно, но не хотел встретить их в таких обстоятельствах), но при этом было осознание, что это в честь папы, поэтому это было странно. Мы все вспомнили моменты с ним, я рассказал про наши вечерние просмотры фильмов, другие взрослые тоже вспомнили что-то свое. Возможно, это была еще одна традиция, не знаю, но она помогла ощутить что-то светлое в душе, надежду на лучшее, наверное. А потом все, кроме бабушки, разошлись. И мы втроем убрали посуду.

Этот день был очень тяжелым, но, кажется, мне стало чуть легче осознавать, что папа ушел, потому что я видел это своими глазами…»

***

К этому времени учебный год подошел к концу, и мальчику уже не нужно было ходить в школу. Благо, у него не было каких-то важных контрольных или тестов, поэтому его отсутствие в конце учебы ни на что не повлияло.

Через какое-то время жизнь вроде бы стала возвращаться в привычное русло: Феликс вернулся к книгам, прогулкам с Максом, научился смотреть фильмы в одиночестве, иногда все же представляя отца рядом. Отучился ждать его где-то к двум часам к обеду, потому что больше не было смысла, хотя это и было больно. Привык, что папы больше нет физически, но ментально он будто ощущал его рядом иногда. Будто тот приходил временами, чтобы понаблюдать за сыном, словно Бог иногда отпускал его назад, на бренную Землю, по крайне мере, мальчику так казалось. Жизнь изменилась, но вернулась через несколько месяцев в более-менее привычное русло, за исключением одного: матери Феликса.

Ли, как мог, но кажется пережил трагедию, смирившись, что папа, будто просто исчез, слово «умер» ему было страшно использовать в силу возраста. Пускай внутри что-то с треском сломалось в тот июньский день, пускай что-то и было похоронено, закопано на шесть футов под землю вместе с гробом, но вроде бы он справился. Для восьмилетнего, уже даже девятилетнего ребенка это очень значимым достижением.

Лето прошло почти что мимо Феликса. Под словом «почти что» стоит понимать двухнедельную поездку к бабушке в захолустье под названием Роклэнд. Впрочем, Ли и не возражал особо, ведь мама даже разрешила взять ему Макса с собой. Посадила она его на самолет и отправила в другой штат, через полстраны, чтобы мальчик сменил обстановку и отвлекся от трагедии. Перелет занял около шести часов только до Огасты, прилетел он ближе к позднему вечеру. В аэропорту порту его и Макса встретила бабушка, которая была очень рада тому, что внук приехал к ней на какое-то время. До Роклэнда они втроем доехали на такси, что отняло еще час, так что добрались до дома, который находился почти на окраине города, уже ночью. Феликс, пересиливая сонливость, максимально быстро выгулял пса, а тот недалеко от хозяина ушел и только радовался столь быстрой прогулке. Затем они оба, стоило им только вернуться, завалились спать.

Проспали Макс и Феликс аж до обеда, проснувшись часа в три, и то лишь от того, что услышали аромат чего-то очень вкусного. Перед едой нужно было сначала привести себя в порядок, потому Ли пошел в ванную, смахивая остатки сна по дороге, а пес, как и всегда, последовал за ним. Спустившись через минут двадцать, мальчик наконец узрел своими глазами то, от чего доносился запах: лимонный пирог. Феликс, признаться, обожал его. Любил, когда бабушка привозила с собой это лакомство, и всегда был рад маминому пирогу, а потому то, что бабушка приготовила именно его: либо замечательное стечение обстоятельств, либо она специально. В любом случае, Ли поблагодарил ее за это и принялся есть с превеликим удовольствием. Давно он не ощущал на языке чего-то столь вкусного. Да и к тому же, этот пирог пробудил приятные воспоминания о светлых днях, когда единственной его проблемой был поиск счастья и понимания этого состояния, в то время, как сейчас эту задачу пришлось отложить. Феликс бы хотел почувствовать себя счастливым в течение какого-то промежутка времени, но пока что ему удавалось лишь мимолетом ощутить эту эмоцию, которую он с таким трудом научился отличать.

За прошедшее время мальчик много анализировал все в своей жизни, поскольку чтение ни в какую не шло, и пришел к выводу, что он испытывал счастье в течение жизни, однако не замечал этого раньше, будучи немного глупым ребенком. Благодаря этому открытию, он смог отделить это чувство от других и все же понять, каково это — испытывать счастье. И с тех пор он стал действительно замечать эту эмоцию и радоваться ей. Но она все еще была редкой гостьей в его жизни. Но сегодня, благодаря этому невероятно вкусному лимонному пирогу, Феликс смог почувствовать себя в какой-то мере радостно. Храни Бог лимонные пироги.

После вкусного завтрака Феликс дал Максу игрушку, чтобы тому не было скучно, а сам направился в местную библиотеку. Он ведь не взял с собой ни одной книги, ибо думал, что читать ему все также не будет хотеться, но жизнь резко поменяла свои планы. Поэтому, ориентируясь лишь по знакам, он шел до библиотеки. И успешно достигнул точки своего назначения. Только зайдя, мальчик тут же поздоровался и попросил завести ему читательскую карточку, на что библиотекарша, милая старушка, с радостью согласилась. Когда все было сделано, она спросила у Ли, что бы он хотел почитать, и взгляд его упал на «Шарлотта Бронте. Джейн Эйр», и тут же было решено взять именно эту книгу. Чем-то она его зацепила, и Феликс уже предвкушал, как будет зачитываться ею в ближайшие пару часов, ведь помимо того, что сегодня у него не было ни малейшего желания выходить на улицу, кроме как за книгой, так еще и начал накрапывать дождь, мелкими каплями приземляясь на веснушчатые щеки.

Вернувшись, Феликс непременно похвастался бабушке тем, что взял для чтения. Они немного поговорили с ней на тему книг, зацепившись языками, а затем она решила переменить тему и спросить:

— Внучок, ты не против сходить со мной в церковь на этой неделе?

— Думаю, не против? — не совсем уверенно ответил тот. Ему было бы интересно, в принципе. Поэтому, почему нет?

— Оу, хорошо, — женщина повеселела. Видно была, что она рада положительному ответу.

После они еще немного поболтали, и мальчик ушел к себе наверх, где его, виляя хвостом, встретил Макс. Феликс, как и планировал, забылся в новой, как оказалось, весьма интересной книжке. А остаток дня прошел как-то мимо него.

«14.07

Сегодня с утра я проснулся от запаха лимонного пирога, моего любимого, между прочим! И именно он помог мне испытать радость впервые за долгие дни после смерти папы.

Приезжая сюда, я и не надеялся на что-то такое, просто думал, что какое-то время пробуду здесь и забуду про Роклэнд на очень долгое время. Я помню, что бывал здесь, но это было, кажется, лет в шесть, то есть очень давно. И с папой. Но, несмотря на это, сейчас я чувствую себя лучше, чем в последнее время, спасибо этой возможности уехать сюда и лимонному пирогу. Макс, кстати, тоже со мной, и он тоже немного ошеломлен сменой обстановки, как и я. Вообще, собаки, как я понял, часто копируют эмоции своих хозяев, потому Макс испытывает то же, что и я. Он будто зеркало моей души.

Первый день здесь, как я начал писать, прошел довольно хорошо. Я без карт нашел дорогу к своему любимому месту, библиотеке, попутно я прогулялся по городу. Пускай, он и маленький и больше похож на деревню, в нем есть какая-то своя атмосфера. Неплохая, к слову. Я взял себе книгу Шарлотты Бронте «Джейн Эйр» и уже прочитал около ста страниц! Не хочу сейчас читать ее взахлеб, у меня есть желание растянуть удовольствие. Когда я вернулся домой, а это было часа через три после ухода, ведь я гулял по городу и плутал по его тихим улицам, встречая иногда людей, бабушка завела со мной разговор.

А мне, в принципе, только в радость. Насколько я знаю, многие дети даже моего возраста предпочитают разговаривать с друзьями, нежели чем с родителями или другими родственниками. Но, как это уже давно понятно, я не такой. Я наоборот привык разговаривать с родственниками, людьми старше себя, и мне это даже интересно. Чувствую, будто я набираюсь опыта у них и становлюсь умнее. Даже если мне только кажется это, иллюзия эта приятна. В общем-то, она предложила сходить с ней в церковь в воскресенье. Почему бы и нет? Может, стоит поговорить с пастором о папе? Узнать, где бы он мог сейчас быть, может ли он сейчас за мной наблюдать. Думаю, я бы хотел этого. Поэтому и согласился. Но до этого еще три дня, поэтому я напишу об этом позже…»

***

На следующий день Феликс встал намного раньше, чем вчера и с превеликим удовольствием, несмотря на все еще немного дождливую погоду, вновь пошел изучать окрестности города вместе с псом под боком. Они исходили множество улиц, где были лишь жилые дома и не больше, вышли на главную площадь к набережной, где был уже ржавый и большой краб или лобстер, которого, как позже выяснилось, местные считали своей визитной карточкой. Странно, конечно, но кто такой Феликс, чтобы их судить? Он также прошелся мимо разных магазинчиков со всякой всячиной. Ассортимент был большим и разнообразным, как для такого маленького города, но все же преобладали морепродукты, но оно и понятно.

Ли очень хотелось увидеть океан своими глазами, потому что он лицезрел его слишком уж давно в последний раз. А океан своей близостью манил, поэтому мальчик вместе с собакой отправились на поиски уединенного побережья, где можно было бы сполна насладиться буйством или спокойствием природы. Шли они около часа, немного устали, но наконец безлюдный песчаный пляж был найден. Феликс с восторгом увидел океан, большой и бескрайний.

Поскольку в Роклэнде и окрестностях все еще стояла пасмурная погода, океан бушевал. Его волны остервенело бились о скалы неподалеку и простирались намного метров по небольшому пляжу, чуть не доставая до подошвы кроссовок мальчика. От воды дул сильный ветер, который чуть было не сдувал тех, кто был неподалеку, но ни животное, ни человека это не волновало. Макс словно действительно чувствовал настроение хозяина и тоже неосознанно наслаждался тем, что сейчас происходило, истинным буйством природы, господством ее над всем человеческим. Они оба смотрели и ощущали себя так умиротворенно, как никогда до этого.

Пускай, Феликс и ненавидел себя уже долгое время, не мог без отвращения смотреть на себя в зеркале, но никому не говорил о своих проблемах не только, потому что сказать было особо некому, но и еще потому, что вряд ли кто-то всерьез задумался о поиске выхода из подобной ситуации. Все слишком заняты собой, как бы грустно то ни было. Пускай, у него и не было друзей, а в школе над ним ежедневно подшучивали; сказать травили было нельзя, ведь это действительно были просто шутки, пускай и очень обидные для самого мальчишки (или ему казалось, что это были всего лишь шутки). Пускай, в его душе и был разлад, дыра, ставшая еще больше из-за смерти отца; пускай, он и потерял уже одного близкого человека и теперь чувствовал себя самым одиноким в этом мире, даже несмотря на Макса, который всегда был рядом; пускай, его единственным другом, если можно так выразиться, был пес, который был молчалив; пускай, он и не видел особо смысла в собственной жизни. И много еще таких вот «пускай», но даже принимая во внимание все эти «пускай», сейчас они меркли и становились такими неважными, такими глупыми, мелочными и незначительными. Сейчас, стоя на берегу беспощадного, темного и равнодушного ко всему океана, Феликс ощущал неведомое спокойствие и душевное равновесие. Ему было хорошо здесь и сейчас, когда бесконечные мысли и домыслы не терзали его, а это делал лишь жестокий ветер. Сейчас, когда все, что было в этом мире, в его маленьком мире, — это Макс, океан и он сам. И ничего лучше и представить, да и не хотелось, собственно говоря.

Единение с природой было чем-то, в чем, возможно, его измученная душа отчаянно нуждалась. И наконец она получила долгожданное исцеление.

Феликс стоял под несильным дождем, будучи сдуваемым ветром у берега океана уже довольно долго, как вдруг он почувствовал на себе чей-то взгляд, причем очень пристальный, даже изучающий. Кто мог быть здесь в такую непогоду, кроме как такой же потерянный человек? Он осмотрелся по сторонам, но никого не обнаружил, пейзаж был неизменен за его спиной: лишь дома неподалеку и выход с пляжа. Может, ему показалось? Это вполне могло быть правдой. А может, это отец пришел посмотреть за сыном? Тоже возможно. Ли решил не раздумывать над этим слишком долго и пошел на выход, так как принял это за своеобразный знак, что ему пора возвращаться домой. Однако то, чего мальчик не знал, так это то, что ему совсем не показалось, и за ним действительно наблюдала пара любопытных карих глаз.

«15.07

Сегодня я ходил к побережью вместе с Максом. До этого мы также прошлись по городу, разведали обстановку, так сказать. Роклэнд маленький, но гуляли мы около двух часов. Набрели на статую(?) лобстера или краба, похоже на лобстера больше все-таки. Она ржавая из-за погоды, скорее всего. Что ж, очень… интересный архитектурный памятник. Не мне судить, но лично для меня он странноватый.

А затем мы наконец двинулись к пляжу. Его поиск отнял у нас час, но мы нашли. Все это время капал дождь, кстати, но, думаю, это лишь создавало еще более волшебную что ли атмосферу. В общем-то, конечно же, пляж был безлюдным, в такую-то погоду. И… не описать словами мою первую за столько лет встречу с океаном… Он будто ждал меня, словно своего блудного сына, подойдя ближе, я чувствовал, что волны словно приветствуют меня, они как будто ластились ко мне. Ветер, который был очень холодным, дул мне в лицо, и в этом, кажется, выражалось недовольство океана моим долгим отсутствием, ведь мы не виделись около трех лет. Стихия была беспощадна, как и всегда, океан буйствовал, показывал свою мощь, думается, одному лишь мне, и я правда был польщен столь высокой честью лицезреть это. Я подошел ближе к кромке воды и вдруг почувствовал такое спокойствие, которое не ощущал, кажется, еще никогда. Все мои мысли, все проблемы стали такими неважными, несерьезными. Потеря отца перестала такой сильной болью отдаваться в душе, мое постоянное несчастье — все это куда-то исчезло. Остались лишь я, Макс где-то рядом и океан, такой большой, такой бескрайний, такой опасный. Да, я прекрасно осознавал его опасность, особенно в сегодня, но мне почему-то было хорошо и спокойно рядом с бушующими водами. С неба капал дождь, как я уже говорил, и это создавало самый красивый и необычный пейзаж в моей жизни. Я видел картины Айвазовского, и этот вид мог бы стать основой очередного его сюжета. Да будь я сам художником, я бы непременно нарисовал этот момент, но я слишком мал, да и не тяготею я к искусству, именно рисованию, если честно. Возможно, танцы — это то, что могло бы стать моей страстью, но я пока не знаю. Рано еще об этом судить.

И, в общем, я простоял так довольно долгое время, просто наслаждаясь тишиной, непогодой, безлюдностью и океаном. И этот момент был самым запоминающимся в моей жизни, я думаю, поскольку, такого душевного спокойствия, чтобы меня ничего не терзало, я не испытывал еще никогда. Может, это сможет стать моей волшебной таблеткой от боли? Кто знает…

Вот так и прошла моя встреча с океаном.

В какой-то момент мне показалось, будто на меня кто-то смотрит, но оглядевшись по сторонам, я понял, что мне правда просто показалось. Хотя, я думаю, что это мог быть папа? Что, может, он пришел понаблюдать за мной? Хотелось бы в это верить…»

***

На следующий день погода наконец улучшилась, как передали по прогнозу погоды, циклон сменился или что-то подобное, короче говоря, теперь Роклэнд ожидала солнечная погода аж до конца месяца. Тем лучше. Итак, следующий день прошел быстро и ничем не запомнился, обычная рутина. А вот на воскресенье стоит остановиться подробнее, ведь это был день похода в церковь.

Как говорилось ранее, семья Феликса раньше иногда посещала церковь в качестве дани традициям и просто ради правил приличия, но после похорон они с мамой совсем перестали это делать. На то, конечно же, была причина: похороны и отпевание в особенности — довольно тяжелые события, а для детской психики так вообще. Но вот сегодня Феликс вполне сознательно пойдет с бабушкой в церковь. Ведь тут она другая, не связанная со страшными событиями, просто церковь, как церковь. Да и как сам мальчик считал, было бы интересно и хорошо поговорить с пастором об отце. Он пойдет, как только проснется, разумеется. Будильника он не ставил, так как не знал, во сколько надобно вставать, а потому его любезно разбудила бабушка.

Он проснулся где-то в семь тридцать с ее легкой руки и был даже благодарен за это, ведь он успел выгулять пса, покормить его и сам оделся, умылся, поел. В общем, все было сделано. А после они выдвинулись в путь, который занял добрых тридцать минут.

Здание было небольшим, но опрятным, а внутри уже было довольно много людей, которые собрались слушать сегодняшнюю проповедь. Ей оказалось Евангелие от Матфея, одно из самых популярных произведений для проповедей из Нового Завета, а пастор читал главу двадцать три, — это все Феликс выяснил, слушая его.

— Сегодня я прочитаю вам Евангелие от Матфея, двадцать третью главу, стихи с первого по тридцать девятый, то есть полностью. А после мы, как обычно, обсудим это с вами.

Тогда Иисус начал говорить народу и ученикам Своим, — после приветствия и небольшой беседы начал читать мужчина средних лет в типичных для пастора одеждах с типичным, как думалось мальчику, для пастора голосом, — и сказал: на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи;

итак всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают:

связывают бремена тяжелые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям…

Понимать ребенку это было тяжело, причем даже слишком, потому что написано было непонятно и сложно, но Ли отчаянно старался вникнуть. Он слушал проповедь и даже начал понимать немного сюжет, но также он осознавал, что для того, чтобы понять все это, ему нужно, как минимум, быть постарше. Понимание некоторых вещей приходит только с возрастом. И вроде бы ничего слишком уж сверхъестественного не было в двадцать третьей главе, все вполне себе обычно, написано линейным повествованием и прочее, и прочее… но стих девять зацепил Феликса.

Гласил он: «и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах». И это было в высшей мере странно для Ли. Ведь у него же есть… был папа, а если нельзя отцом никого, кроме Бога называть, то кто же ему его папа? Это… странно. Мальчик уже сказал бабушке, еще по дороге сюда, о своем желании поговорить с пастором, поэтому, помимо загробной жизни, он хотел бы теперь и это обсудить. Думая об этом, Феликс и не заметил, как все закончилось, что все уже обсудили и выяснили непонятные моменты, а теперь пастор разговаривал с желающими. Они с бабушкой подошли к небольшой очереди и через пару человек им представилась возможность поговорить. Бабушка же тактично отошла, ибо этот разговор обязан быть приватным.

— Здравствуй… Как твое имя? — спросил мужчина.

— Здравствуйте. Я Феликс.

— Хорошо, Феликс. Меня зовут Лиам. Можешь звать меня пастор Лиам или же мистер Браун. Что тебя интересует?

— Вы читали сегодня… двадцать третью главу Евангелия, если я не ошибаюсь. И там была такая фраза, что у нас один отец — и это Бог. А как же тогда называть папу?

— Иисус сказал это не для того, чтобы кто бы то ни было не смел больше называть родителей мамой или папой, — начал мистер Браун, — Не следует воспринимать слова Христа буквально. Он имел в виду, что нашим духовным отцом может быть только Создатель, и нельзя ставить кого-то выше Него самого. А родителей мы, конечно, можем называть матерью или отцом, ведь они наши проводники в этот мир, — он мягко улыбнулся, закончив объяснение.

— А… — изумленно выдал Феликс. Это действительно теперь проясняло многое, — Спасибо.

— У тебя есть еще какие-то вопросы, дитя?

— Да… Мой папа… он умер, — как же страшно было произносить это слово… — Пару месяцев назад и… Не знаю, мне хочется знать, где он сейчас.

— Что ж… Прими мои соболезнования, — мальчик кивнул, — Твой отец умер своей смертью? Извини за вопрос, мне просто нужно понимать.

— Машина сбила, — Ли сдерживал слезы. Воспоминания ранят.

— В таком случае, — он вздохнул, — Я уверен, что твой папа сейчас находится в лучшем мире, в Раю, рядом с Богом. Он, должно быть, забрал его к себе для какого-то важного дела. Смерть — это всегда очень страшное событие для живых, Феликс. Я прекрасно понимаю твои чувства. Оно наверняка отразилось на тебе, но я надеюсь, что тебе станет хоть немного легче от осознания, что отец сейчас в хорошем месте.

— Да… Мне кажется, что так действительно легче. Я правда хочу в это верить.

— Я всегда рад тебе в этом помочь, — улыбнулся Лиам, — Он наверняка за тобой присматривает.

Они поговорили еще какое-то время, а затем Феликс попрощался и пошел к бабушке, которая ждала его на улице. После разговора с пастором ему правда стало спокойнее. Осознание, что отец действительно сейчас где-нибудь на небесах, радовало наивную детскую душу. Он был благодарен бабушке за то, что она привела его сюда. Хорошее место.

Перед церковью играли дети, довольно много детей. Феликс не видел их во время своих прогулок, может быть, из-за дождей. Но сейчас их тут было порядка тридцати — сорока, и все весело проводили время. За исключением одного мальчишки. Тот возрастом явно был не старше самого Ли, кожа его была бледна, но не до болезненного белая; черты лица, пусть и детские, были красивы, а волосы даже сейчас ниспадали на плечи, переливаясь темным блеском. Он был одет в простую кофту с длинными рукавами и черные шорты. В общем, симпатичный и обыкновенный ребенок, такому бы сейчас играть вместе со всеми и ни о чем не париться, но вместо этого он сидел на небольшом камне и просто смотрел на толпу веселящихся одногодок. Это было странновато. Но… это ведь его дело, так? Феликс и не заметил, что разглядывал незнакомца уже добрых две минуты, и тот, видимо почувствовав на себе чей-то взгляд, уставился прямо на Феликса почему-то. Этот взор отчего-то показался мальчику смутно знакомым. Такой пронзительный и уверенный, он будто ощущал его на себе раньше…

— Ликси, ты хочешь с другими детьми поиграть? — неожиданно спросила бабушка, которая словно из ниоткуда появилась. Ли отмер.

— Да нет, не особо, — посмотрев на нее, он тут же вновь взглянул на незнакомца, но тот уже не обратил на него ни капли своего внимания, — Пойдем домой?

По дороге, пока церковь не скрылась из виду, мальчик обернулся пару раз в надежде еще раз заглянуть в глаза загадочному мальчишке, но тот это словно понял и вообще отвернулся в другую сторону. Странная встреча, если это можно так назвать.

«17.07

Сегодня был не менее интересный день, чем вчера. Потому что я посетил местную церковь с бабушкой. Здание довольно красивое, но небольшое. Когда мы зашли, в главном зале было уже довольно много людей, по ощущениям человек сто, не меньше. Мы пришли перед самым началом.

 Проповедь была не слишком длинной, однако для меня довольно сложной. Оно и понятно, я всего лишь ребенок. Было интересно послушать что-то новое, правда. Особенно для меня необычным было то, что этот текст читал не я сам, я ведь так к этому привык. А тогда это делал другой человек. Это довольно необычно, но интересно, хотя и воспринимать текст таким образом было трудно.

Один момент особенно зацепил меня, а именно фрагмент про отца. Он гласил примерно следующее: не называйте никого отцом своим кроме того, что на Небесах. Мне стало странно, ведь как мне тогда называть папу, если не папой? Об этом я и спросил у пастора, которого зовут Лиам Браун (мистер Браун), и он ответил мне, что не стоило воспринимать слова Христа буквально, хотя мне простительно, я не опытен. Он также сказал, что конечно можно называть родителей мамой и папой, однако Иисус имел в виду, что у нас у всех один духовный отец — Бог. Это вполне удовлетворило мой вопрос и объяснило непонятный момент.

В общем-то, я остался вполне довольным как походом в церковь, так и днем в целом. За исключением одного, немного странного события. Перед церковью, уже после проповеди играли дети, много детей, около сорока. Но поодаль ото всех сидел один мальчишка, и все бы ничего, если бы он не посмотрел на меня слишком уж пронзительным взглядом, от которого было немного (ладно, много) некомфортно. Однако стоило мне перестать смотреть на него хотя бы на секунду, он уже отвернулся, и меня для него будто не существовало. Странное происшествие, как по мне...»

***

Оставшееся время в Роклэнде прошло довольно спокойно, рутинно даже: прогулки с Максом и в одиночестве, вкуснейшая бабушкина еда, новые книги, хорошая погода и еще один поход в церковь. Поскольку Феликс приезжал всего на две недели, следовательно, он мог бы сходить всего два раза, и сегодня как раз был второй. Этим известием, к слову, пришлось огорчить мистера Брауна, который уже наделялся на то, что Феликс станет частым гостем здесь, ведь мальчишка понравился ему тем, какие умные вопросы он задавал, да и его интерес к вере тоже играл свою роль. В общем, Лиам хотел бы видеть в его лице постоянного посетителя наравне с его бабушкой, но новость перечеркнула эти планы. После того, как Ли сообщил ему об этом, он немного грустно улыбнулся и сказал, что его всегда будут ждать здесь, а также, что Бог рад будет такой светлой душе, которая могла бы следовать за Ним. Мальчик обещал подумать над этим, и он действительно собирался это сделать. И начать как раз с дороги назад. Времени было много, лететь назад около десяти часов с пересадками, поэтому здесь можно было дать мыслям на этот счет волю.

А стоило Феликсу выйти из церкви, как он вновь столкнулся с пронзительным взглядом незнакомого знакомца, который будто в душу пытался заглянуть. Они смотрели друг на друга долгих, бесконечно долгих пятнадцать — двадцать секунд, а затем Ли смог первым отвести взор и, как ни в чем не бывало, направиться домой.

Все оставшееся воскресенье он собирал чемодан и пса, готовясь к поездке домой. Он не забыл, к слову, сбегать в библиотеку и вернуть книгу, которую взял сразу после «Джейн Эйр». И все это время мальчик думал о том (не)знакомце. Он снова смотрел на него так странно, так пронзительно, будто враждебно, хотя на злость и намека не было, но эта переглядка пугала, причем точно такая же случилась и неделю назад… Странно это, очень странно. Однако Феликс не хотел зацикливаться на этом особенно сильно, ведь он уедет домой уже завтра и неизвестно, когда вернется, так что… Пускай. Пускай, эти два странных случая останутся где-нибудь в этом городе, на его улицах, в его воспоминаниях, но не более.

За всеми сборами Феликс и не заметил, что совсем забыл написать что-нибудь в дневник, да и некогда было. Но потом он обязательно вспомнит про это, хлопнет себя по лбу в своей излюбленной манере и сядет описывать последние несколько дней и возвращение в частности.

***

Рано утром он, Макс и бабушка покинули Роклэнд на такси, которое ехало прямиком в аэропорт. Сегодня, после стольких солнечных дней, в округе стояла дождливая погода. Можно было подумать, что эти места плачут из-за того, что Ли уезжает, но Феликсу не до этого было. Он жутко хотел спать. Полночи уснуть не мог из-за мыслей о скором отъезде и потому сейчас отключался. Благо, в самолете будет время поспать, так как за псом особо следить не надо… Ведь Макс перелеты переносил только так: спал беспробудным сном почти весь полет, хотя собаке его породы такое количество сна было не свойственно. Но каждый справляется с перелетом и стрессом, как может, поэтому за животным особо смотреть не нужно будет.

В общем-то, спустя где-то час они доехали. Бабушка проводила внука до стойки регистрации, где у него забрали багаж, выдали билеты и прочее, а затем тот уже самостоятельно пошел в зал ожидания, предварительно попрощавшись с бабушкой и мысленно с этим местом. До вылета оставалось всего ничего, около полутора часов и мальчик с собакой уселись неподалеку от выхода на посадку. Макс тут же уснул, будучи утомленным всей этой суетой, а вот Феликс стал смотреть в огромное панорамное окно за самолетами, которые то взлетали, то приземлялись.

Странные чувства обуревали его детскую душу. Казалось, что возвращение домой должно быть радостным и долгожданным, но… возвращаться не хотелось, и мальчик сам не совсем понимал причины, почему. Хотя, они вроде бы лежали на поверхности. Дома, в родной Омахе царили зло и боль. Зло от окружающих, которые Феликса совсем не принимали, да и не хотели, которые травили его и унижали, заставив ненавидеть себя, которые никогда бы не смогли стать ему друзьями, да даже знакомыми. Боль из-за потери отца; родной дом был насквозь пропитан этими чувствами, этими эмоциями и переживаниями. Он словно был омыт печалью, как жертвенный алтарь был омыт чей-то кровью. Туда, по правде говоря, не хотелось возвращаться, ведь это место для Ли стало чужим еще в тот злополучный день. Хоть и маму увидеть хотелось, но вот отчий дом — совершенно точно нет. А здесь, в Роклэнде… было лучше. Этот город не был связан ни с какими событиями цепью воспоминаний, ничто не омрачало его пейзажи. Здесь Феликса никто не осуждал, наоборот даже, пастор Лиам хорошо принял его и даже хотел бы видеть как маленького прихожанина. Возможно, пройди больше времени, Феликс бы и подружился с другими детьми, попытавшись забыть неприятный опыт. Подошел бы к тому (не)знакомцу и заговорил, наверное. Много чего можно было еще сделать, если не только две недели, что были отведены ему на посещение Роклэнда. Этот город мог стать спасением для Феликса, но не успел, ведь нужно вернуться. Именно поэтому Феликс и не хотел возвращаться.

Вскоре объявили открытой посадку на его рейс, и Феликс с собакой направились в самолет, где удобно устроились: Ли на сидении, а Макс в ногах. Теперь мысли мальчика устремились в другое русло, он все думал о последнем разговоре с мистером Брауном. «Бог был бы безмерно счастлив видеть в рядах своих последователей такую светлую душу, как твоя, Феликс», — вспоминались его слова. Но отчего пастор решил, что его душа чиста настолько, насколько он себе представлял? С другой стороны, чем она уже могла быть запятнана? И ответа он не нашел. А сам он что думает по поводу религии и прочего? Вроде бы так легче; да, так однозначно легче воспринимать мир и все вокруг себя. Да и сама атмосфера в церкви, по крайне мере, в Роклэндской была дружелюбной и приятной. Поэтому… почему бы не дать религии и Богу шанс появиться в его жизни и стать неотъемлемой ее частью? Что ж, посмотрим, что из этого выйдет, так решил для себя Феликс.

***

Итак, в конце июля — начале августа Ли возвратился в Омаху, и жизнь стала прежней, вернувшись в свое почти типичное русло. Август прошел незаметно, ведь совсем ничего интересного не происходило в жизни мальчика, дни были однообразными, а от того совсем уж серыми. В общем-то, началась школа, да и тут ничего не изменилось.

За каникулы, конечно, кардинально ничего не поменялось в плане отношения Феликса к себе и собственной внешности, однако в какой-то момент он поймал себя на мысли о том, что ему не так уж противно смотреть на себя в зеркало, а это можно было назвать прогрессом. По приходу в школу, все эти маленькие шаги в положительном направлении были стерты, словно море омыло тот берег, где они были оставлены. Травля возобновилась, и Феликс снова забыл, что такое мочь смотреть на себя. Отвратительно, но это жизнь, жестокая жизнь, где ему просто пришлось смириться с этим и как-то существовать.

Мама Феликса, кажется, не оправилась от трагедии, будто она застряла в том дне, когда ее муж погиб. Она вернулась на работу, следила за сыном, но в ней не было больше той живости, присущей ей ранее, огонек в ее глазах угас. Под глазами у нее залегли мешки, да и она теперь почти всегда ходила заплаканная, даже слой макияжа не мог этого скрыть. Она будто угасала на глазах, как последний цветочек розовой гвоздики поздней осенью. Феликс замечал эти перемены в маме, но что он был способен сделать? Он спрашивал ее иногда, как она себя чувствовала и, получая в ответ, что все нормально, молча уходил к себе в комнату, будучи совсем не удовлетворенным ответом, ощущая себя обманутым в какой-то степени. Но что он мог предпринять? Ему безусловно было грустно и обидно, что мама его игнорирует и совсем не замечает сына, предпочитая отдаваться своему горю, но, черт возьми, разве он мог что-то изменить?

Беспомощность удручала. Она тонкой нитью проходила сквозь всю недолгую жизнь мальчика, связывая почти все ситуации собой. Травля в школе, которая не могла быть прекращена им; Смерть отца, которая тоже не могла быть предупреждена, как и ее последствия; Подавленность матери, на которую Феликс также не мог повлиять, — все это были одни из ключевых событий в его жизни, и на все это он повлиять совсем не мог. Что-то просто не в его силах, а что-то было лишь случайностью, стечением обстоятельств, и маленький мальчик, ничего не значащий в океане жизни, бывший просто малюсенькой каплей в нем, не имел возможности что-то изменить. А потому он смирился, просто смирился с несправедливостью жизни, с ее невзгодами и тяжбами. А что ему еще оставалось сделать, чтобы не утонуть в пучине отчаяния и негатива?

Пускай беспомощность и была спутником его жизни, он научился идти с ней под руку, мирясь с тем, что ему преподносили.

В общем-то, жизнь, пускай и нелегкая, шла своим чередом. Единственным спасением от этого всего были книги и Макс. Собака несомненно была лучшим лекарством от всего, с ним можно было гулять долго-долго и забываться, не беспокоясь о возвращении домой, ведь матери стало как-то все равно. С одной стороны, это хорошо, ведь можно было долгие часы проводить где-нибудь на улице, наедине с собой и окружающей средой, а с другой — это кошмарнейшая безответственность. Но Феликса это уже мало волновало.

Так и проходили дни его, вплоть до дня рождения. Благо, хоть в этот день мать вспомнила про существование сына. Утром Ли не ожидал ничего от своего дня рождения, смирившись с тем, что маме на него все равно, поэтому он, как и всегда, быстро сделал водные процедуры и выгулял пса, а затем и позавтракал. Матери дома он не нашел. Не сочтя это странным, он собрался и пошел в школу. Там не происходило ничего необычного, хотя его никто и не поздравил, мальчику это было не особо нужно, потому что поздравления он хотел бы слышать от близких людей, а в этом месте никого близкого, да даже знакомого у него не было. Когда же он вернулся домой, то там его ждал сюрприз: мама накупила шариков и даже сделала торт для него, а еще, ко всему прочему, отпросилась с работы, чтобы провести это время с Феликсом. Мальчик был несказанно рад, настолько, что это чувство до краев переполняло его, и это было так необычно и приятно, ведь положительных эмоций он уже давно не испытывал. Начиная с момента возвращения домой, если быть точным. Но сейчас он радостно улыбался, задувая свои девять свечей. Они вместе съели половину торта, который был с восхитительной шоколадной начинкой и вкуснейшим кремом сверху, а затем мама повезла его в ресторан, чтобы и там вкусно поесть.

Они побывали в ресторане корейской кухни, страны, которая была родной для миссис Ли, и отлично провели время за вкусной едой. Вернулись они лишь под вечер, мама вручила Феликсу конверт с небольшой суммой денег на всякие его хотелки. Мальчик решил их пока что не тратить, он откладывал, ведь никакие вещи ему не были особо нужны, а деньги в будущем могут и пригодиться. Бабушка, к слову, не смогла приехать в этот раз, но обещала Ли как-нибудь навестить его в ближайшее время, чего Феликс уже ожидал. В общем, его день рождения прошел намного лучше, чем он ожидал, и засыпал он счастливым.

«15.09

Мой день рождения. Помню, что год назад, я писал в этот день что-то, но что, у меня нет особого желания перечитывать. Также я помню, что мой прошлый день рождения прошел вполне неплохо, как, собственно говоря, и этот. На удивление.

Я правда не думал, что мама вспомнит про этот день, ведь уже несколько месяцев она ходит подавленная и грустная, разбитая. Ей плохо из-за смерти папы, я понимаю, но не понимаю, почему она не пытается жить дальше. Я ведь не имею в виду забыть его, это невозможно как для меня, так и для нее, но… отпустить? Потому что мне кажется, что я отпустил его, ведь я же как-то живу дальше. Даже радуюсь каким-то вещам. Может, маме нужно что-то типа религии? Мне помогло. Я верю, что папа рядом с Богом сейчас, что ему там хорошо и что он чувствует себя отлично, и от этого осознания становится легче. Но не думаю, что она хочет об этом говорить. Я пытался как-то начать даже простой разговор, желая подойти и к этой теме, но она не изъявляла никакого желания, поэтому я и не стал дальше пытаться завести разговор. Так было несколько раз, потому я отчаялся уже.

Но сейчас я не об этом хотел написать. А о дне рождения. Так вот, я не ожидал от этого дня ничего такого, ведь привык к апатичности мамы, не думал даже, что она вспомнит обо мне. Я, как обычно, выгулял Макса и прочее, прочее. В школе тоже ничего интересного не было, все, как и всегда. Никто не поздравил меня, но от таких людей оно мне и не нужно. Я пришел домой, и каково же было мое удивление, когда я увидел много шариков и маму среди них. Она держала торт, который сделала сама, в руках. Мне стало так радостно в этот миг. На торте красовались девять свечек, которые я задул, загадав желание. Но какое, я даже тут не напишу, а то не сбудется. Мы съели немного торта, он был очень вкусным! А потом поехали в ресторан корейской кухни, где тоже хорошо поели. А по возвращении домой, мама дала мне конверт с деньгами, я их отложил. Сейчас нет такой вещи, на которую я бы хотел потратить деньги, поэтому пусть они пока что лежат.

Я давно не чувствовал себя таким счастливым, со дня смерти папы… Но сегодня я смог вновь ощутить радость! Поэтому я еще больше счастлив. Парадокс, да?..»

Но вот после праздника, все стало, как было, и мама вновь перестала обращать на него внимание, снова погрузившись в свое апатичное состояние. Дни сменялись другими, серыми, мрачными, осенними. Сентябрь сменился октябрем, а тот уже плавно перетек в ноябрь. На улице стало довольно холодно, приходилось кутаться в зимние вещи, хоть такие холода для здешней местности и не были свойственны. И как-то незаметно, параллельно течению времени, состояние матери Феликса стало ухудшаться, но мальчик этого не видел и не обращал внимания, ведь для него это уже, как ни прискорбно, стало чем-то обыденным и привычным. Он свыкся уже с грустной мамой, которой нет дела до него за очень редким исключением. Это наводило тоску, но что он, девятилетний ребенок, мог сделать? Ничего. За что он позже станет винить себя, проводя ночи без сна, ведь…

Сегодняшний день выдался одним из самых холодных за последнее время, температура на улице опустилась аж до 1,4 градусов по Фаренгейту, что было очень неожиданно для жителей города. Да и местная флора была, мягко говоря, не в восторге. Но что поделать, приходилось лишь посильнее зарываться в свои свитера и бежать от помещения к помещению. Гулять с собакой совсем не хотелось, ни самой собаке, ни ее хозяину. Но надо. Поэтому, прибежав со школы, Феликс взял Макса, и вместе они пошли исследовать заснеженные улицы родного города. К счастью, сильный ветер, который пробирал до костей и был причиной нежелания высовывать нос на улицу, стих, и теперь можно было спокойно гулять. Даже пес перестал так отчаянно рваться домой, поэтому прогулка стала затягиваться. Есть особо не хотелось, поэтому они и скитались сначала по узким улицам, а затем и по большому и просторному парку. Только когда начало смеркаться, а это было часов в пять вечера, Феликс решил, что пора возвращаться и наконец поесть, а также сделать уроки, слава Богу, была пятница, и это значило выходные. За эту неделю мальчик довольно сильно устал в школе, ведь активно работал, и теперь с нетерпением ждал отдыха.

Итак, где-то через сорок минут, они добрались до дома. Мальчик разделся и, не снимая с собаки поводка, повел Макса в ванную, чтобы помыть ему лапы, да и самому руки помыть. Он спокойно открыл дверь и включил свет, но увиденное заставило его замереть в шоке и неверии: его мама лежала в ванной, в которой он и собирался мыть пса, а все вокруг, в том числе и она сама, было в крови. Кровь. Кровь. Кровь. Слишком много крови, слишком нереально это все выглядело. Детский мозг отказывался воспринимать картину перед собой. Нет, нет, нет. Это не может быть правдой, это не его мама, нет. Это шутка, сон, но не правда… нет… неправда же…

На глазах начали наворачиваться неконтролируемые слезы ужаса, боли и осознания, которое все никак не могло обосноваться в мозгу. Тело отмерло, выходя из оцепенения, и Феликс, не выпуская повода, побежал назад в коридор, передвигаясь лишь по памяти и на ощупь, ведь из-за пелены слез он ничего не видел. Быстро обувшись и одевшись, он побежал к соседке, с которой был знаком и которой он иногда заносил книги из библиотеки или помогал по мелочи. Сейчас она могла ему помочь, наверное.

Добежав, тоже по памяти, Ли принялся, как обезумевший, стучать в дверь. И очень скоро ее открыла шокированная женщина, увидев перед собой заплаканного ребенка с собакой рядом.

— М-миссис Д-донс… — голос чертовски сильно дрожал, он почти не мог говорить из-за боли внутри, — Т-там ма-мама… в ванной… в к-к… крови вся, — он снова зашелся рыданиями, произнеся страшные слова вслух. А миссис Донс и не знала, что делать, пребывая в шоке пару секунд.

Но затем она все же провела мальчика в свой дом, посадив в гостиной вместе с псом, и позвонила в полицию, так как это могло быть и убийство, а также в скорую, скорее всего, для констатации факта смерти. Ей было искренне жаль милого мальчишку, который сейчас плакал навзрыд, обнимая своего пса, ведь он увидел такое собственными глазами, и никого у него больше не осталось. А не осталось ли? Это было необходимо выяснить, желательно сейчас.

— Феликс, — мягко позвала пожилая женщина, присаживаясь рядом на диван, — Скажи, у тебя есть еще родственники?

— Е-есть. Б-бабуш… шка, — еле выговорил он.

— А ты помнишь ее номер? — кивок вместо ответа. У него с собой был телефон, поэтому он просто разблокировал его и отдал женщине.

Ей сейчас предстояло сообщить очень тяжелую новость, поэтому, пока шли гудки, она морально к этому готовилась. Пускай, она и не была членом семьи Ли, все же, сообщать о чьей-то смерти всегда нелегко. Она не знала, в какой штат звонила, потому надеялась на не слишком большую разницу в часовых поясах. Трубку подняла женщина ее возраста, мило здороваясь с внуком, но когда услышала чужой голос, то была в шоке. А то, что сказал ей этот голос так вообще ввело ее в высшей степени замешательство и неверие. Но слова на том конце трубке были слишком уж убедительными, поэтому она сообщила, что сейчас же будет выезжать в Омаху, а пока попросила добрую миссис Донс приютить Феликса до этого времени, на что та согласилась.

— Твоя бабушка скоро приедет сюда, а пока ты можешь остаться у меня, — сообщила она Ли, когда вновь пришла в гостиную и отдала ему телефон. Тот лишь угукнул, буркнув почти неразличимое «спасибо». Сейчас он был слишком слаб для разговора.

Понимая, что в дом Феликса вернуться не получится, женщина не могла предложить ему ничего лучше, чем большую пижаму ее мужа, который сейчас был на рыбалке где-то на Аляске, на что тот покорно согласился. Ему постелили в гостевой комнате и пожелали спокойной ночи, оставив в темноте, наедине с Максом под боком и своими жуткими мыслями, от которых не было спасения.

Почему, почему, почему? Ответа на этот вопрос, конечно же, не было. Зачем? Как? Когда? И эти вопросы тоже повисли в воздухе. Феликс лежал на большой и такой бесконечно чужой кровати и плакал, беззвучно, но безудержно. Да и как тут остановить слезы, если ты собственными глазами видел труп своей матери? Мальчик не понимал, почему именно с ним это происходит. Он потерял и маму сегодня, оставшись сиротой. Мало того, он сам же и нашел ее мертвое тело. Почему это должен был быть именно он? По какой причине, за какой проступок он должен был это пережить? Он не знал. Почему именно ему нужно потерять обоих родителей? Почему он не понял, что маме хуже, чем казалось? Он ведь мог это предотвратить…

Мог ведь? Сложный вопрос. Разве он в действительности мог бы это сделать? Сумел ли повлиять на взрослого человека, которому как-то до лампочки на весь мир? Вряд ли. Но мог ли он хотя бы попытаться? Да, вполне. Значит ли это, что все это — его вина? И то, что он увидел было его наказанием?.. Получается, что так?.. Так почему же он не смог…

Слезы все еще катились по веснушчатым щеках, а глаза опухли. Если честно, то хотелось их вырвать, лишь бы только не видеть жуткой картины чьей-то смерти. Как содрать этот момент с внутренней стороны век? Мальчик не знал. Он лишь продолжал плакать и думать-думать-думать, обвиняя себя все больше и больше.

***

Бабушка Феликса прилетела под утро, около десяти часов, и сразу же помчалась в полицейский участок, чтобы выяснить подробности происшествия, а потом уже решать, что делать, основываясь на полученной информации. Там ей сообщили, что вскрытие проведут лишь в час дня сегодня, а пока что ей нечего было тут делать, поэтому женщина поехала к, успевшему стать злополучным, дому.

Она не без опаски зашла внутрь, но когда увидела, что, слава Богу, все было любезно убрано, то с некоторым облегчением смогла выдохнуть. Она беспокоилась, что Феликс не сможет сюда прийти из-за расследования и прочего, но все вполне себе неплохо. Однако сможет ли он войти в дом, где нашел свою мертвую мать, сможет ли он сделать это в психологическом плане, было уже вопросом. В любом случае, им обоим придется остаться здесь на какое-то время, чтобы решить все юридические вопросы, и самый важный из них — это опека над мальчиком. Второстепенная важность была у получения страховки со смерти матери, пособия по потере обоих родителей и прочее, чтобы иметь возможность Ли обеспечить. Но, как уже было сказано, для начала нужно было оформить опекунство.

Миссис Ли быстро разложила свои вещи в доме и направилась в соседний, где проживала миссис Донс. Они обменялись телефонами, чтобы поддерживать связь, а также Донс написала адрес, чтобы бабушка смогла забрать внука. Было около половины первого, когда бабушка Феликс пришла за ним. Мальчик еще спал, скорее всего, он был слишком сильно утомлен всем происходящим, да и мозг наверняка пытался справиться с двумя сильнейшими стрессами: потерей и незнакомым местом. В общем-то, женщины пока разговаривали, а в скором времени по ступенькам сбежал вполне довольный жизнью Макс, а за ним и Феликс, который выглядел немногим лучше покойника. Глаза заплаканные, белки совсем уж красные, лицо же опухшее и бледное.

Увидев бабушку, он подбежал к ней и вцепился, словно в спасательный круг, снова начав тихо плакать.

— Тише, тише, — успокаивала она его.

Когда же Ли успокоился, она посадила его за стол и попыталась простыми словами объяснить их дальнейшие действия, а именно, поездку в суд для начала и прочее, прочее. Он лишь кивал, сейчас Феликсу было совсем не до этого, ему не хотелось думать ни о чем, но раз так сказали, значит надо. Миссис Донс их любезно накормила, а позже они сразу же, оставив собаку дома, поехали в суд для оформления опеки и чего-то там еще.

На юридические издержки у них ушел почти целый день, но все заявления были поданы, в том числе и запросы на материальные выплаты, а к тому времени было готово и свидетельство о смерти, где черным по белому было написана причина: «самоубийство». Бабушка решила пока мальчику этого не говорить. Она понимала причины поступка невестки, но не до конца, ведь как можно было бросить на произвол судьбы собственного сына?! Стоило жить хотя бы ради него и его счастья, но возможно, здесь дело было в скрытой депрессии от потери любимого человека. Сделанного не воротишь, поэтому придется теперь мириться с последствиями. Вечером бабушка привезла Феликса домой, так как его присутствие больше нигде не требовалось, накормила, а после сказала, что уедет по делам и поехала подавать другие заявления, связанные уже с похоронами. Ей безусловно было больно терять близкого человека, да и видеть внука таким, представлять, что ему пришлось пережить, но вся эта куча бумажной волокиты, спасибо бюрократизму в нашем обществе, сама себя не заполнит. Поэтому пришлось на какое-то время отодвинуть эмоции на задний план, чтобы сделать то, что было нужно.

В это время Феликс сидел в своей комнате, в компании верного пса и делал очередную запись в своем дневнике, потому что это стало уже привычкой и неотъемлемой частью жизни, потому что по-другому он и не мог. Буквы смазывались не только в глазах из-за слез, но и на бумаге все из-за тех же слез.

«19.11

Вчера я как обычно пришел домой и хотел помыть Максу лапы, ничего не предвещало беды, абсолютно ничего, но… Когда я вошел в ванную и включил свет, то… я увидел… нет, я не могу написать это, не могу… Мне слишком больно, а мысли путаются. В общем, мамы больше нет, и я остался совсем один, не считая Макса и бабушки. Я чувствую себя таким одиноким, каким не чувствовал еще никогда. И папа, и мама, они… покинули меня, отправившись к Богу. Конечно, они будут за мной присматривать оттуда, но что если они нужны мне здесь?.. Я не знаю, что будет дальше, мне страшно думать об этом, но… я не знаю. Я не хочу это переживать, правда. Если бы можно было повернуть время вспять, то я бы непременно это сделал, потому что я не хочу терять маму и папу тоже, я просто хочу быть обычным ребенком с обычными родителями. Я готов даже на всю жизнь остаться без друзей, лишь бы они были живы… но это невозможно. Они не воскреснут… Все, что мне остается, так это надеяться на то, что на Небесах им будет лучше…»

Дальше писать не было сил, да и глаза застелила пелена слез, поэтому Феликс оставил это занятие, дав волю эмоциям.

***

Бумажная и юридическая волокита затянулась аж на три недели. За это время уже состоялись похороны и поминки, что сильно ударило по мальчику, стоило ему увидеть тело матери в гробу. Также сначала была получена страховка за смерть мамы Феликса, потом пособие по потере обоих кормильцев и еще пара пособий. Самым длительным и муторным было оформление опекунства, так как тут требовалось множество бумажек и заверений. К сожалению, приходилось таскать и Ли по всем этим заведениям, показывать его, словно цирковую обезьянку всем и вся, лишь бы бабушке дали это чертово удостоверение опекуна. Она понимала, что внуку тяжело, к тому же, он не ходил в школу в связи с этими событиями, но по-другому было никак. Она уже серьезно задумывалась о том, чтобы позже отвести его к психологу, ведь смерть матери, да и все последующее явно сказалось на детской психике.

И вот, спустя бесконечно долгое время, разрешение на опекунство было получено, и теперь, казалось, все закончится, и вновь начнется более-менее спокойная жизнь, однако без мамы и папы, но этой самой жизни надо было ошарашить (читай: добить) Феликса окончательно известием о переезде. Его бабушка, как и отец когда-то, жила в Роклэнде, там был ее дом, и в Омахе она оставаться и оставлять внука не собиралась, ведь здесь для него произошло слишком много травмирующих событий, поэтому лучшим решением она видела продать этот дом, которым она теперь владела, и увезти мальчика к себе, в штат Мэн. А что мог сделать Феликс? Да, собственно говоря, ничего. И не хотелось ему как-то. Естественно, ему было грустно осознавать тот факт, что отчий дом будет продан, а сам он с собакой поедет за много миль в чужое место, которое должно будет заменить ему родные переулки, магазины и прочие простые вещи. Но, с другой стороны, в этом переезде он видел возможность попытаться жить с чистого листа. В городе, где его никто не знает, можно попробовать завести друзей, и, может быть, это даже получится. В городе, который пока что покрыт дымкой лишь хороших воспоминаний, можно попытаться принять факт смерти и второго родителя и пережить его. В Роклэнде, в этом захолустье можно попробовать жить по-другому. Другой вопрос: получится ли, нужно оставить на потом, и лучше вообще им не задаваться.

Что ж, дом был уже выставлен на продажу, а Феликс тем временем потихоньку собирал все свои вещи по чемоданам. Он аккуратно складывал плакаты с собой, собирал компьютер, одежду, пару игрушек. Что-то отдавал бабушке, а та это куда-то передавала, либо же просто выкидывала. Медленно, но верно это место переставало излучать уют и комфорт, становясь бездушной коробкой. Некогда уютная комната теперь являла собой лишь голые стены, от которых веяло холодом, все постеры были сложены. Когда-то заваленный стол сейчас пустовал, исключение составлял любимый дневник, без записи в нем Феликс не мог закончить свой день. В шкафу все еще висела одежда, но и она должна была отправиться в чемодан совсем скоро. В общем, жизнь, можно сказать, медленно покидала дом, бывший в прошлом самым жизнерадостным в этом мире.

И скоро дом был куплен какой-то миловидной семьей. Они приехали, посмотрели и в тот же день купили его. Да, опять же, юридические издержки займут какое-то время, но факт остается фактом: это место больше не принадлежит ни бабушке Феликса, ни тем более самому мальчику.

«11.12

Сегодня был продан дом, где я нахожусь сейчас. Место, где я прожил всю свою жизнь, оно раньше было таким солнечным и уютным, а теперь везде лишь голые и бездушные стены. Родители умерли, а вместе с ними, кажется, умер и дом. Один лишь я жив. Но, в общем-то, это означет то, что недолго нам осталось находиться в Омахе с бабушкой. Поскольку она теперь отвечает за меня, мне и Максу придется навсегда переехать в Роклэнд. Не знаю, хорошо это или плохо, но расставаться с Омахой мне грустно.

Пускай, этот город и не был лучшим в моей жизни, здесь произошло много плохого, но я все равно привязан к нему. Разрывать эту связь больно, да и не хочется. Но разве у меня есть выбор? Конечно же, нет.

Прошел почти месяц со дня смерти мамы, я думаю о ней каждый день и мне безумно плохо, все еще. Я все еще не могу в это поверить… Так тяжело смириться. Возможно, я теперь немного понимаю ее подавленное состояние и апатию… Но я надеюсь, что смогу отпустить ее и жить дальше, потому что просыпаться с этим щемящим отвратительным чувством пустоты внутри невыносимо.

Я не знаю, с какого момента я задаю этот вопрос, но задам его еще раз: почему я не могу просто быть, как все? Иметь обычные проблемы обычного ребенка, а не пытаться пережить смерть обоих родителей. Радоваться мелочам и глупостям просто так, а не пытаться найти радость. Мне так тяжело… Я не хочу всего этого…»

***

Через несколько дней они втроем — Феликс, его бабушка и пес — летели в Роклэнд, штат Мэн, где Ли предстояло построить свою жизнь заново. Новая школа, новый город, новый дом, — неизвестность была всюду, и она пугала, однако нужно было как-то жить эту жизнь. В сам город они приехали поздно ночью и тут же легли спать, так как все были очень уставшими и вымотанными, а на утро, пока миссис Ли начала заниматься записью Феликса в новую школу, его новой пропиской и прочими взрослыми вещами, сам мальчик принялся распаковывать чемоданы и раскладывать вещи в своей теперь уже постоянной комнате. Приехав сюда летом, он и подумал не мог, что это место ему придется называть родным. Но даже если это и не получится, то привыкнуть все равно стоит, поэтому он стал первым делом разбирать вещи и вешать их в шкаф или же раскладывать в ящиках небольшого комода. Комната в этом доме была цвета беленого дуба, и в ней было довольно приятно находиться. На втором этаже, где и располагалась спальня мальчика вместе с отдельной ванной, был только вход на чердак, а комната бабушки была внизу. 

Зайдя в комнату, первым делом можно было увидеть окно прямо напротив входа. Слева располагалась просторная кровать, где можно было и с Максом развалиться, а слева от кровати шкаф, справа же — комод. По бокам спального места были небольшие тумбы. Под окном расположился небольшой стеллаж, а с правой стороны, у западной стены стоял стол и удобный стул, а также там была дверь в ванную. Пока что обстановка не была столь уютной, но скоро это явно будет исправлено. Пока что лишь вещи были разложены. После же Феликс сбегал вниз и расставил там всю свою обувь, а затем, вернувшись в свою обитель, непременно сопровождаемый Максом, он принялся наконец наводить уют. В ход пошли постеры, пара картин из мозаики или чего-то подобного встали на тот самый стеллаж, с первого этажа было успешно взято несколько растений, которые нашли свое место на подоконнике, а на полках появились книги, которые Ли взял из семейной библиотеки и из своей прошлой комнаты. На кровать приземлились пара игрушек: плюшевый мишка и акула из Икеи, которых Феликс просто обожал и без которых не мог спать. После на мягкий белый ковер полетели игрушки собаки, с которыми тот тут же начал играться, вызывая много шума их писком. Когда мальчик закончил с расстановкой всего, за окном был уже поздний вечер, бабушка звала ужинать, а в теле была приятная усталость. Сегодня он хорошо потрудился и сделал место своего пребывания довольно комфортным, а от того ощущал если не радость, то точно удовлетворение.

За ужином он бабушке о своих успехах рассказал, а та поделилась, что записала его в Роклэндскую начальную школу (Феликсу ведь все еще было девять), и что там ему помогут нагнать программу, которую тот из-за столь удручающих обстоятельств пропустил, чему мальчик не сказать, что был рад. Воспоминания о прошлом месте учебы болезненным эхом отозвались где-то внутри, а ненависть к себе резко напомнила о своем существовании. Но выбора, опять же, нет; учиться надо, и остается только надеяться, что новые одноклассники будут хорошими. Ко всему прочему, миссис Ли поинтересовалась, не хотел бы Феликс сходить завтра в церковь, как они ходили летом, на что мальчик согласился. Хоть он и решил для себя, что верит, в церковь с самого июля не ходил. Отличная возможность это исправить.

«15.12

Можно ли назвать это первым днем в новом доме? Думаю, да. Итак, я и Макс переехали, если это можно так назвать. Ну то есть, мы приехали еще вчера вечером, но разбирать вещи я начал только сегодня.

Подробнее об этом. Сначала я одежду разобрал, так как это основное, что нужно было сделать, не хотелось, чтобы она очень уж сильно помялась но все равно некоторые вещи нужно будет погладить. Хотя… мне и не нравится идея глажки, просто трата времени, все выглядит вполне себе сносно. Но бабушка сказала, что надо… она меня заставит… Ладно, это мелочи, на самом деле. Итак, я разложил одежду, а потом стал развешивать постеры везде. Я обожаю их! Затем я достал мишку и акулу и положил их на кровать, ведь там их законное место. После я сбегал вниз и стащил у бабушки пару цветов, хотелось как-то придать живости комнате что ли? Ну а потом я собирал компьютер, игрушки для Макса тоже достал. А когда со всем закончил, то было уже довольно поздно.

Мы с бабушкой поужинали, она сказала, что записала меня в школу, куда я пойду после Рождественских каникул. Она хочет дать мне время на акклиматизацию, так сказать, за что я ей очень благодарен. Но все же, я не горю желанием идти в школу, хотя и знаю, что надо. Не хочу и все. Но надо… А и плюсом ко всему, завтра мы пойдем в церковь. Я не был там с… июля. Долго же…

В любом случае, думаю, что пастор Лиам будет рад увидеть меня снова, как и я его. А еще я смогу снова поговорить с ним…»

***

В эту ночь, как и во все предыдущие, Феликсу снова снился кошмар, который имел один и тот же сюжет: смерть мамы. Ее мертвое тело раз за разом фигурировало в жутких снах, а мозг достраивал все остальное, давая на выходе что-то очень жуткое, от чего кровь стыла в жилах и от чего засыпать не хотелось. Ближе к утру он проснулся в холодном поту.

Мама пыталась встать в ванной, но у нее ничего не получалось, а кровь стекала с ее рук, и это выглядело до тошноты реалистично. Она пыталась не просто встать, но достать Феликса своими жуткими кривыми ногтями, будто выцарапать ему лицо, словно хотела его с собой на тот свет утащить. А мальчик стоял, как вкопанный, в ужасе наблюдая за этим. И вот, когда мамины руки почти схватили его, он резко проснулся. Так себе ночка…

Разбудил его, как ни странно, Макс, который буквально залез на кровать с поводком в зубах, недвусмысленно намекая на свои желания. Ну а Феликсу не оставалось ничего другого, кроме как исполнить волю собаки, пойдя на прогулку в полусонном состоянии. Пес был очень уж активным сегодня, поэтому очень скоро и Феликс проснулся в попытках догнать животное, которое тянуло его куда-то вдаль, вглубь городских улиц. В конце концов, минут через сорок, пес успокоился, сделал свои собачьи дела, и Ли вполне себе спокойно мог вести того домой. Неимоверно странно было называть бабушкин дом и своим домом теперь, но нужно было привыкать. Вернувшись, они наспех поели, а затем уже пришло время идти в церковь.

Как и в прошлые разы, сегодня было также много людей. Поскольку приближалось Рождество, мистер Браун предложил сегодня прочитать притчу о рождении Христа, на что все согласились. В ней не было ничего особо сложно, за исключением, конечно, слога, поэтому Феликс все прекрасно понял. Однако с нетерпением Ли ждал конца проповеди, ведь ему было жизненно необходимо поговорить с пастором о маме и о том, где она сейчас, да и просто поделиться.

— Здравствуйте, мистер Браун! — воодушевленно произнес Феликс, когда подошла его очередь после нескольких человек.

— Феликс! Здравствуй! — с такой же теплотой сказал он, когда увидел мальчика, — Давненько тебя не было, рад снова видеть тебя с нами.

— Да… я тоже… Наверное, — он заметно погрустнел, вспоминая причину своего нахождения здесь.

— Почему ты не рад? Отчего погрустнел?

— Я… об этом и хотел поговорить. Дело в том, что, как вы возможно помните, я не отсюда и приезжал лишь на пару недель летом. Но… недавно моя мама… — ему стоило больших трудов подавить всхлип, — Она… умерла… Я нашел ее в ванной…

— Прими мои соболезнования, — Лиам тоже погрустнел. Так больно было слышать, что этот милый мальчишка потерял обоих родителей и остался сиротой, да и к тому же, судя по всему, он и нашел свою собственную мать мертвой. Ужасно, просто ужасно, — Тебя тревожит ее смерть?

— Да… Да, потому что… она себя убила, — сказал он, и все же одна слеза скатилась по веснушчатой щеке, — И… я читал, что самоубийцы попадают в Ад, а я так не хочу верить, что она сейчас там.

— Послушай, Феликс, — мужчина положил руку ему на плечо в поддерживающем жесте, — Да, твоя мама в Аду сейчас, как бы то прискорбно ни было. Однако есть одно важное «но»: если она сможет там искупить свою вину, то попадет в Рай и воссоединится с твоим папой, — а то, что никому это не удавалось сделать, никогда; тем более самоубийцам, пастор Лиам решил не говорить, чтобы вселить в мальчика хоть капельку надежды на лучшее и помочь ему справиться с утратой.

— Правда? — в глазах мелькнул тот самый, еле заметный огонек надежды.

— Да. Так что верь в ее исцеление, хорошо?

— Обязательно. Спасибо вам большое.

— Всегда рад помочь, — он улыбнулся, — Буду ждать тебя на следующей неделе.

— Хорошо, — с этими словами мальчик покинул помещение.

Его душу терзали смутные чувства, непонятные эмоции. С одной стороны, мама действительно в Аду, но с другой… у нее ведь есть шанс выбраться, а значит стоит надеяться на это? Можно ли позволить себе верить в лучшее?.. Феликс сказал бабушке, что прогуляется, а та лишь попросила его вернуться к обеду или ужину. Ему нужно было обо всем подумать, желательно на улице, чтобы, так сказать, проветрить голову, потому что новая информация абсолютно точно была слишком неоднозначной. Он уже успел уйти в свои мысли, абстрагировавшись от внешнего мира и начать идти в неизвестном направлении, поэтому не услышал, как его кто-то позвал. А затем еще раз. И еще. Вернулся Ли в реальность только тогда, когда чья-то рука сжалась на его собственной, заставив остановиться. И каково же было удивление Феликса, когда он увидел перед собой того мальчишку, с которым он играл в гляделки летом. Привет, незнакомый знакомец.

— Эй, ты не слышишь или игнорируешь? — спросил тот, выгнув бровь. А у него довольно яркая мимика.

— Извини, не слышал. Думал о своем, — признался Ли.

— А, понятно, — тот почесал голову, — Я Хенджин. Хван Хенджин. А ты? Как твое имя?

— Ли Феликс.

— М-м, Феликс, — он будто пробовал его на вкус, пытаясь понять, как оно чувствуется на языке. И пришел к выводу, что приятно, — Красивое имя.

— Твое тоже, — вся ситуация была максимально стрессовой для того, кто никогда толком и не общался ни с кем. Что говорить? Что делать? Как себя вести? Как же страшно…

— Ты не против еще поболтать? Просто еще давно ты показался мне интересным, летом, если быть точнее, но я подойти не решился. А сегодня мы снова встретились, и я подумал, что это мой шанс, — он на секунду замер, а затем снова заговорил, — Ой, извини, я, наверное, слишком много говорю, да? Так что?..

— Д-да, я не против, — неуверенно согласился Ли. Неужели этот мальчик и правда хочет пообщаться с ним, с Феликсом? Тут есть какой-то подвох? Есть лишь один способ узнать — и это поговорить немного. Блондин выбрал именно эту стратегию для себя.

Хенджин тем временем потянул его в прямо противоположном направлении, но все еще неизвестно куда. Феликсу странна была эта ситуация, эти обстоятельства, но от того они не были менее захватывающими и необычными. Впервые за всю его жизнь к нему проявили какой-то интерес, причем не в негативном плане, и это, честно говоря, больше пугало, чем радовало, нетипичный случай ведь. Хенджин тем временем завел разговор.

— Знаешь, ты сегодня так неожиданно появился на проповеди, я совсем не ожидал тебя увидеть, но был рад, когда все же ты вдруг пришел. Я хотел познакомиться с тобой летом, пообещал себе, что подойду в следующий раз, но… Ты испарился будто. Словно тебя в городе и не было. Тебе перестала нравиться церковь?

— Что? Нет. Мне нравится церковь, а пастор Лиам очень хороший человек, — поспешил ответить Феликс, — И меня на самом деле не было в городе, потому что я не отсюда.

— Ого, откуда же, в таком случае?

— Я из Омахи, Небраска, — ответил мальчик, а воспоминания уже привычной болью отозвались внутри.

— А почему теперь здесь? Омаха же большой город с кучей возможностей, в отличие от Роклэнда.

— А… это… — не стоит винить Хенджина в неосторожности его вопроса, ведь он не знал ничего о ситуации Феликса, но все же, это больно кольнуло измученную душу, — В общем, у меня больше нет родителей, поэтому бабушка забрала меня к себе, я приехал буквально вчера. Я теперь живу здесь, поэтому больше исчезать не буду, — он грустно усмехнулся.

— Оу… — Хенджин не знал, что ответить. Ну а что может на такое ответить ребенок? Вот и он не понимал, однако точно знал, что смерть — это очень грустное событие, — Мне… жаль, что так получилось. Не знаю, стоит ли это говорить, но ты можешь поболтать со мной, если тебе это поможет.

— С-спасибо? — прозвучало очень неуверенно. Но затем, чуть менее скомкано и чуть более решительно поинтересовался о том, что тревожило его почти все это время, — Хенджин, — мальчишка даже остановился и обернулся, услышав собственное имя из чужих уст, — Почему? Почему ты решил заговорить со мной?

— Мне показалось, что ты можешь быть интересным. Пока что я лишь в этом убеждаюсь, — сказано слишком легко и непосредственно, как самая непреложная истина, что действительно озадачило и без того встревоженного Ли, — А что?

— Просто… со мной как-то не разговаривал никто особо… — нехотя признался он. Почему-то сейчас было немного стыдно это говорить.

— Чего? — глаза собеседника расширились в немом шоке. То есть, у этого мальчика, что больше похож на солнышко не было друзей?.. Он решился озвучить этот вопрос вслух.

— Ну… да… В основном надо мной только издевались из-за внешности и любви книгам, — Ли спрятался в воротнике своей куртке из-за смущения.

— Что? Не могу поверить, правда? — легкий кивок, — Какой кошмар… Что ж, надо это исправлять, Феликс! — звучало как приговор. Хороший или плохой, предстояло выяснить, — Поверь, я больше не позволю никому тебя обижать и попытаюсь стать для тебя хорошим другом, идет?

— Идет, — слабо верится в слова этого самоотверженного, но такого воодушевленного человека, но верить отчего-то хочется. А кто говорил, что Феликс не мог дать ему шанс? Мог. И он решил рискнуть.

— Кстати, мы пришли, — объявил Хенджин, и Феликс только сейчас перевел свой взгляд с лица напротив на то, что было впереди, чтобы обнаружить… Тот самый пляж, на котором он когда-то сидел с Максом.

Это «когда-то» будто было в прошлой жизни, такой далекой и недосягаемой.

Пляж был небольшим, но это не помешало мальчикам гулять по нему и разговаривать, наблюдая за океаном. Не один Феликс, как оказалось, любил это занятие. Да и вообще, у них, как выяснилось, довольно много схожих интересов и черт, что не могло не радовать. Ли большую часть времени все же слушал, ему было тяжело подолгу говорить, ведь он не привык, но Хвана это нисколько не напрягало. Они были, считай, идеальным дуэтом: словоохотливый Хенджин и любящий слушать Феликс, что может быть лучше? За разговорами время летело незаметно, но никто из них не собирался пока обращать на это внимания, ведь намного интереснее было участвовать в разговоре. Хенджин много рассказывал о Роклэнде, который оказался для него родным городом, что-то о своей жизни, что-то о школе. К слову, ходить они будут в одну школу, что не могло не радовать брюнета. Плюсом ко всему, Хван обещал познакомить нового друга и с другими своими приятелями, на что услышал тихое и нерешительное: «может, позже?..». Феликс был не готов, он однозначно был не готов. Слишком резкие изменения, а наполеоновские планы нового друга пугали. И мальчик, кажется, уловил все же это настроение, поскольку добавил потом, что он может устроить знакомство и позже и что необязательно было торопиться; за это Ли поблагодарил его.

Солнце уже ушло за горизонт, и на Роклэнд спускался темный вечер, поэтому Хенджин вызвался проводить Феликса до дома, не желая заканчивать столь приятную беседу. Дорога заняла у них час, и за это время Ли окончательно растратил силы на разговоры и реакции на различные истории собеседника, но был вполне доволен сегодняшним днем. Хоть недоверие все еще присутствовало, он уже в меньшей степени ощущал фальшь в словах другого, а это было прогрессом. Напоследок они обменялись телефонами, а после наконец разошлись.

Войдя домой, Феликса застали врасплох расспросы бабушки. Где он так долго был? Что делал? И с кем это пришел? Ну и мальчику, соответственно, пришлось отвечать, ведь негоже было оставлять бабушку в неведении, хотя и сил на рассказ особо не было. Только после получения ответов, женщина внука накормила, а после и отпустила наверх, где тот нашел Макса, выгулял его и только потом смог запереться в своей обители, чтобы, как обычно, описать день в своем дневнике.

«16.12

Сказать, насколько сегодня был насыщенный день, — это не сказать ничего. Я чувствую себя очень уставшим, но думаю, что это с непривычки. Но все же, мои жизненные силы на нуле.

Начать стоит с того, что сегодня мы с бабушкой, как и планировалось, пошли в церковь. Я не особо помню, о чем была проповедь, меня больше волновал разговор, который я хотел завести с мистером Брауном. К слову, он был очень рад, увидев меня вновь. Я поделился с ним своей трагедией (все еще не могу называть вещи своими именами, мне чертовски страшно) и поинтересовался, где сейчас может быть мама. На что он ответил, что, скорее всего, она в Аду (какой кошмар…), а я даже не знал, да и сейчас не знаю, что думать. Слишком страшно даже ненадолго впускать эту мысль в свой разум, не говоря уже о ее детальном рассмотрении. Несмотря на то, что мама сейчас может быть в Аду, мистер Браун также сказал, что если она искупит свои грехи Там, то сможет попасть на Небеса, к папе! Я буду молиться за это. Не хочу, чтобы она страдала и после… не могу написать это слово. Не могу и не буду.

Что же, разговор с мистером Брауном, честно говоря, ввел меня в смятение. Я правда без понятия, что думать, мне нужно было проветриться, чтобы прийти к чему-нибудь, к какому-то решению или выводу в своей голове, поэтому я сказал бабушке, что пойду и прогуляюсь немного, она была не против. Однако моим планам не суждено было сбыться, так как мою прогулку, которая даже не началась, прервал Хенджин. Так зовут того мальчика, с которым мы переглядывались летом. Он сказал, что хочет со мной пообщаться и… я не выразил несогласия, поэтому он потащил меня куда-то, а сам стал много болтать, да и спрашивать тоже. Не сказать, что я был не рад его разговорам, просто мне стало страшно. Никто еще не пытался просто пообщаться со мной, я видел да и сейчас вижу в этом какой-то подвох. Благо, мне не слишком страшно было озвучить это вслух. Но вот его ответ меня смутил еще больше! «Я просто нашел тебя интересным и сейчас в этом убеждаюсь», — что-то такое он сказал. До чего же странно! Я… не могу поверить, что интересен ему просто так, без злого умысла, слишком странно.

Хотя мы и провели почти весь день вместе и даже обменялись телефонами, это все еще пугает. Возможно, мне нужно время, чтобы привыкнуть? Или же, чтобы убедиться, что я прав в очередной раз. Ладно, надо мыслить позитивно, надеяться на лучшее, пускай это и тяжело. Кстати, Хенджин предложил встретиться завтра около берега океана, где мы сегодня гуляли, около трех часов дня. Я буду рад увидеться с ним еще раз, я думаю…»

***

Так и завязалась их дружба. День за днем, вплоть до Рождества, мальчики гуляли почти каждый день, за исключением лишь пары раз, и наслаждались зимними деньками и обществом друг друга.

Феликс с течением времени все же убедился в своей неправоте, чему был рад, ведь у него действительно появился друг, хотя бы один. Ли совсем не умел нормально общаться, как оказалось, хотя это и не было свойственно детям его возраста. Но что поделать, если до этого его единственными друзьями были книги и пес, которые не очень-то словоохотливы? Хенджин терпеливо учил нового друга общаться и коммуницировать. Это давалось очень нелегко, причем им обоим, однако что Хван, что Ли были заинтересованы в общении, поэтому некоторые успехи все же имелись. Для себя Хенджин решил, что действительно Феликса стоит познакомить со своими друзьями намного позже, когда тот будет чувствовать себя увереннее в обществе его самого, а сейчас надо было помочь мальчику эту самую уверенность обрести. Как и думал Хенджин, Ли оказался интересным человеком, к тому же очень начитанным, как для своих лет, поэтому общаться с ним было сплошным удовольствием, они могли обсудить буквально любую тему. Своей любовью к книгам Феликс заразил и Хвана, до этого не слишком тяготевшего к подобного рода занятиям, теперь они вместе читали различные произведения и обсуждали их. Будто свой маленький литературный клуб.

На Рождество Феликс с радостью подарил другу, которого он считал, что мог теперь так называть, поскольку они много времени провели вместе, и подвоха Ли уже не чувствовал, набор акварельных карандашей, на которые тот неровно смотрел уже очень долгое время. Хенджин был невероятно счастлив получить их в подарок, а сам он подарил мальчику коллекционную версию «Джейн Эйр», поскольку друг был просто невероятным фанатом этой истории, хотя и видел в ней некоторые минусы. В общем-то, с подарками друг для друга они угадали.

А вот после Рождественских каникул Феликсу нужно было идти в новую школу, а этого ой, как не хотелось. Но надо. Автобус приехал за ним около семи тридцати, что было для Ли, привыкшего к пешим прогулкам до школы, в высшей степени необычно. Хенджина в салоне он не обнаружил, а потому сел один, устроившись около окна. Время в дороге прошло быстро, и вот автобус уже подъехал к школе. Она была меньше, чем та, что в Омахе, но оно и понятно. Феликс направился ко входу, уже представляя, как он будет искать свою учительницу миллион лет или около того.

Однако домыслам его не суждено было стать правдой, ведь на него кто-то налетел, причем со всей силы, и сгреб в объятия, и этим кем-то не мог быть не кто иной, как Хенджин.

— Феликс! — радостно воскликнул он, все еще сжимая немного шокированного мальчишку в тисках своих рук, — Я так рад тебя видеть!

— Я тоже, Хенджин, — Ли еле слышно усмехнулся, отстраняясь, — Ты случайно не знаешь, где найти миссис… Томсон? — раз уж он наконец встретил знакомого, то стоило бы воспользоваться шансом.

— О-о, так мы в одном классе! — улыбка брюнета стала еще шире. Казалось, он сейчас треснет от радости, — Пойдем, я тебе покажу, — он взял друга за руку и уже собирался вести, как увидел вдалеке других своих друзей, — О, давай подождем пару секунд. Там мои друзья. Ты же не против с ними познакомиться? — в глазах мольба.

— Ну… Нет, наверное? — и Феликс не мог отказать. Никто ведь не обязывает его близко общаться с ними потом, ведь так?

— Отлично! — а через пару мгновений подошли те самые друзья, — Знакомься, это Минхо, — Хван указал на мальчика, который был довольно высоким, с чертами лица, напоминавшими кошачью мордочку, — А это Джисон, — он указал на того, кто больше напоминал белку или… квокку? — Ребята, это Феликс, мой новый друг.

— Приятно познакомиться, Феликс! — Хан был в неимоверном восторге, — Хенджин про тебя рассказывал, я рад наконец лично увидеть тебя!

— Д-да, я тоже, — Ли сильнее сжал Хенджинову руку, которую из своей все это время не выпускал. Хван почувствовал это и понял, что другу страшно и немного некомфортно из-за такого количества внимания в свою сторону, поэтому он поспешил перебить Джисона:

— Ладно, нам пора идти, Феликсу еще к миссис Томсон нужно.

— Хорошо! Увидимся! — улыбнулся Хан, Минхо же лишь кивнул, выразив подобие улыбки на лице.

Они с Хенджином довольно быстро дошли до нужного кабинета, где и была миссис Томсон. Она объяснила мальчику все, дала его расписание, бывшее идентичным с Хваном, а также приставила брюнета как гида по школе, чему Феликс был рад. Не хотел он общаться с кем-то новым, это утомительно. Ну а затем они вдвоем пошли на уроки.

«09.01

Первый школьный день прошел довольно хорошо. Автобус приехал к бабушкиному дому около половины восьмого. Для меня ездить на автобусе в школу — это странно, потому что в Омахе мне до школы было идти минут пять. Но я больше не в Омахе… Да, приходится теперь часто себе об этом напоминать… Ладно, неважно.

Приехали мы к школе около восьми, как раз перед началом уроков. К слову, Хенджина в автобусе со мной не было, но он позже объяснил, что ездит на другом из-за того, что живет в другой части города. И стоило мне только подойти ко входу в новую школу, угадайте кто налетел на меня со всей силы. Правильно, конечно же, Хенджин! Как оказалось, мы учимся в одном классе, поэтому он вызвался проводить меня до ее кабинета, но перед этим он завидел своих друзей и спросил, не хочу ли я с ними познакомиться. И как я мог отказать такому взгляду? Никак… Минхо и Джисон их зовут. Они милые, конечно, но… мне с ними рядом некомфортно. Именно такие же люди и травили меня в Омахе. Не могу им доверять. Возможно, когда-то это изменится, но не сейчас.

В общем-то, мы были представлены друг другу, а затем все же мы с Хенджином дошли до миссис Томсон. Она объяснила что да как, а также приставила ко мне Хенджина как гида. Ну и хорошо, у меня совсем нет желания знакомиться с кем-то еще, мне хватает и одного друга. Дружба — это очень тяжело…

После этого нас ждали уроки, которые ничем не отличались от любых других. Все как обычно. Что радовало, — так это то, что никто и правда меня не трогал, даже не подходили знакомиться, просто отлично. Никакого внимания — это то, что мне и нужно. Хенджин и правда держит свое слово, спасибо ему за это. После школы мы пошли погулять, он спросил, понравилось ли мне в новой школе, и я не стал врать: вполне. Он был рад.

А затем я вернулся домой, ну и далее по списку, все как всегда. Не вижу смысла исписывать страницы этим…»

***

Началась новая глава в жизни Феликса.

В последующие дни его тоже никто не трогал, за исключением Хенджина, конечно же, но Ли был не против. Он иногда общался с Минхо и Джисоном, все еще чувствуя себя немного зажато рядом с ними, но постепенно недоверие, как и в случае с Хенджином, сходило на нет. Казалось бы, что все налаживается да и в принципе все хорошо, однако было одно «но».

Ненависть к себе ядовитыми змеями расползалась внутри, отравляя жизнь. Феликс уже не мог спокойно смотреть на себя в зеркало, поэтому предпочитал этого не делать, не мог принять себя и свое тело. Свои веснушки, которые Хенджин обожал, свои пухлые пальцы и щеки, небольшой рост, — словом все, что в нем было, то он и ненавидел. И ничего с собой поделать не мог, просто не понимал, почему он был таким некрасивым и уродливым, почему Хенджин говорил и утверждал обратное. Несмотря на хорошие слова со стороны друга и его друзей, несмотря на спокойную обстановку вокруг, эти ядовитые ростки, что были посеяны в нем еще в Омахе, начали прорастать и остановить их рост было невозможно. По крайне мере, Феликсу это было не под силу. Поэтому все, что ему оставалось, — так это пытаться подавлять эти порывы. Но получалось не очень. Частыми стали ночные терзания не только из-за смертей родителей, но и из-за собственной внешности и ее дефектов. Глупо? Возможно, но дети всегда слишком подвержены чужому влиянию, особенно если оно негативное. Однако пока все, можно сказать, было под пресловутым контролем, ведь это не было частым явлением, просто фоном дня. Поэтому Ли пытался это игнорировать.

В таком ритме проходили дни и даже месяцы, и настал день рождения Хенджина, который тот отпраздновал вместе с Минхо, Джисоном и Феликсом. Тогда ребята замечательно провели время, даже втроем. Ради Хвана Ли пытался не показывать своего недоверия к его друзьям, правда пытался взаимодействовать с ними и хоть на йоту поверить им, и вроде бы это получилось. Естественно, всецело, даже наполовину он доверять им не мог, но ощущение мнимой близости было между ними. Хвала Небесам, никто не замечал того, что действия Феликса — притворство, по большей части. Оно и к лучшему, ведь в этот день было главное видеть Хенджина счастливым, и тот таковым и был. А вот через какое-то время после дня рождения Хван неожиданно для всех заявил, что больше не хочет ходить в церковь и что вообще он в Бога не верит, что было шоком для всех окружающих, в частности для его родных. Феликс тоже был в недоумении, честно говоря. Это если не странно, то, по крайне мере, неожиданно и шокирующе. И, конечно же, он не преминул возможностью расспросить об этом друга, когда они тусовались у Ли, в его маленькой обители и крепости, ставшей уютной и родной для них двоих.

— Хенджин.

— М?

— Так почему ты больше не хочешь верить в Бога?

— Потому что его нет, — последовал флегматичный ответ, — Никто еще не смог доказать Его существования за все время, что человек живет на Земле…

— Но и опровергнуть тоже, — возразил мальчик.

— … Хотя можно было уже это сделать. Плюс, Библия изобилует различными нестыковками, например про Ноев ковчег там вообще две версии. В одной книге. Ее писали разные люди под разные политические нужды своего времени, а не посланник Божий, — говорил он вполне уверенно, ведь в достаточной мере изучил этот вопрос, — Еще сейчас религия — это инструмент влияния на людей.

— Она всегда им была.

— Сейчас это огромные деньги, Феликс. Мне не нравится эта идея. Совсем. Хоть пастор Лиам и хороший человек, правда, но я не хочу поддерживать это. Ну и наконец, даже если Бог есть, я не хочу в него верить, потому что в таком случае он слишком жесток, а это отвратительно.

— С чего ты взял? — спросил Ли.

— Потому что, если бы он действительно любил свои творения, если бы он любил людей, то не забрал бы у тебя родителей, — выдал он, и тут же поспешил извиниться, — Прости за такой пример, но, смотря на твою историю, я лишь убедился в сказанном ранее. Я правда не понимаю, что мог сделать такой хороший человек, как ты, Феликс, чтобы лишить тебя родителей. Поэтому я больше не то, что не хочу, но не могу верить. Не могу возносить молитвы такому божеству.

— Мм, понятно, — Феликс погрустнел. Его все еще задевали темы смерти его родителей, да что уж там, ему до сих пор кошмары с участием мамы снились.

— Ликс, прости, — он придвинулся ближе, положил руку ему на плечо, обращая на себя внимание, — Я не хотел поднимать эту тему, я знаю, что это больно для тебя, но… Если честно, — Хван понизил тон голоса до шепота, — То именно ты и твоя жизненная ситуация изменили мое мнение насчет веры.

— П-правда? — на него устремилась неверящая пара глаз.

— Да. Просто… я уже сказал тебе, что не могу понять, почему такой… лучик солнца, как ты, должен страдать.

Ли не знал, что ответить. А что отвечают, когда ты становишься чьей-то причиной отказа от религии? Есть справочник с ответами? Потому что Феликсу он очень нужен. Пробубнив что-то не совсем внятное, блондин притянул друга к себе, заключая в объятия. Не только потому, что ему захотелось, не только потому, что он хотел уйти от темы разговора, что была довольно тяжелой, но и еще потому, что ему хотелось таким образом показать, что все нормально, все хорошо и что это никак на него не повлияло, хотя последнее и было ложью.

— Ты же помнишь, что Бог всегда будет рад принять тебя назад? — спросил Феликс. Хенджин на это лишь закатил глаза. Будет рад и будет, Хван сам не вернется к Нему, это уж точно.

«03.04

… Сегодня Хенджин наконец рассказал мне причину, почему он отказался от Бога и религии, и, честно говоря, она повергла меня в шок. Ведь он сказал, что я стал первопричиной этого… Я… не знаю, как реагировать и что делать. И, возможно, чувствую вину за это. Просто это так странно… Что я должен с этим делать? По идее, ничего, но… Не знаю. Мне нужно как-то переварить эту информацию что ли. Было бы легче, если бы он остановился на том, что просто считает, что Бога нет. У каждого свое мнение, я бы не стал пытаться переубедить его, принял бы это, как и сейчас пытаюсь принять, но процесс был бы легче, если бы не причины…

Тяжело смириться с этим, чувствую себя сейчас просто отвратительно из-за вины, что лежит теперь на мне. А что с ней делать я совсем не знаю… Если бы хоть кто-то помог мне сейчас…»

***

День проходил, как обычно, скучно и невзрачно, за исключением того, что Хенджин сегодня был каким-то уж слишком раздраженным. За несколько лет их дружбы Феликс уже научился определять эмоциональное состояние друга, и сегодня, если он правильно понял, парень был чем-то очень сильно раздражен, но вот чем, оставалось загадкой, которую Ли намеревался разрешить после уроков, а пока что он просто молча находился неподалеку от Хвана. Минхо и Джисон тоже заметили эту раздраженность, о чем Феликсу сообщили на одной из перемен, а это значило, что все даже хуже, чем можно было предположить.

За прошедшие два года Ли все же привык к обществу друзей Хенджина, мог даже называть их своими знакомыми, но не более. Около полугода ему потребовалось лишь для того, чтобы окончательно перестать подозревать их в чем-то плохом. Да, пускай они и были на вид, как те, кто унижал его когда-то, особенно Джисон, но время показывало, что ребята совсем не такие, какими их блондин изначально представлял. Они оба милые, но Минхо все же более отстраненный; участливые, Хан, например, всегда спрашивает, как у Феликса дела, при любой возможности; поддерживающие, ведь когда у Ли случилась паническая атака из-за слишком большого скопления людей на каком-то мероприятии, куда они вчетвером отправились, не только Хенджин, но и эти двое помогали мальчику успокоиться: Минхо учил его дышать, чтобы прийти в норму, а Джисон поделился тем, что у него тоже иногда случается подобное; внимательные, потому что запоминали почти каждую книгу, которую читал Ли, ведь он с ними в школу таскался (пускай и забывали быстро). В общем, они все же хорошие друзья, точнее могли бы ими быть, если бы Феликс самолично не держал их на расстоянии. Ничего не поделать, он просто не хотел пока что сближаться с другими людьми, ему все еще было достаточно, даже более чем, Хенджина. Но Минхо и Джисон все же были отличными знакомыми. Кто знает, может Ли когда-нибудь будет называть их друзьями?

В общем-то, даже Минхо и Джисон заметили скрытую агрессию Хвана в его словах и действиях, сообщили об этом Феликсу, но что делать, никто из них не знал. Но блондин сказал, что попробует сегодня поговорить с другом, а то тот совсем, как фурия по школе носится; это стремление было встречено одобрением со стороны знакомых. Поэтому, когда уроки закончились, мальчик принялся приводить свой план в исполнение. Он Хенджина сразу после занятий схватил за руку и потащил гулять, а тот и не против был, лишь молча следом поплелся. Когда же они отошли от школы на некоторое расстояние, Ли отпустил друга, и они поравнялись. За прошедшее время Хенджин вырос, а потому сейчас блондину приходилось смотреть немного вверх. Пока Феликс собирался с мыслями, чтобы начать диалог и как-то подойти к интересующему его вопросу, он услышал, что Хван сам начал разговор:

— Как спалось сегодня? — поинтересовался он. Даже спустя такое долгое время у Феликса не прекратились кошмары, а снились ему с завидной регулярностью, поэтому у брюнета уже вошло в привычку спрашивать это, узнавая о состоянии друга.

— Не очень, — вздохнул мальчик, — Снова мама снилась… Не понимаю, что она или Бог хотят мне сообщить.

— Это не мама или бог, Феликс, а твой мозг, — раздражение, бывшее сегодня его спутником, вернулось. Опять Бог, опять религия…

— Да не… — начал было Ли, но был перебит:

— Тебе бы к врачу сходить, не думаешь? — в любой другой ситуации это прозвучало бы, как хорошая рекомендация неравнодушного человека, но сейчас это было больше похоже на издевательство.

— Не думаю, — Феликс — очень эмоциональный человек, к тому же, эмпат, поэтому злость отчасти передалась и ему, отчего он раздраженно буркнул это себе под нос.

— Очень жаль, а то религия твоя тебе не поможет, — продолжил Хван.

— Хенджи… — Ли не мог понять, почему вдруг друг начал плеваться ядом, а от этого становилось некомфортно, страшно и отвратительно. Чем он заслужил это? Хотя… может и заслужил?..

— Что «Хенджин»? Ты постоянно говоришь о боге, о том, что тот будто посылает тебе какие-то знаки или что-то еще, но ты не думал, что ты себе все просто придумываешь? Что это все вранье? М? Может, стоит решать проблемы, а не уповать на чудо или какого-то там бога?

Ничего не ответив, Феликс развернулся и быстрым шагом, переходящим в бег, удалился от Хвана как можно дальше. Что заставило его это сказать? Потому что это чертовски больно, неприятно и ужасно. Ли чувствовал себя поистине ужасно сейчас, а из-за этого мелкие, непрошенные слезы холодными дорожками покатились по бледному лицу. За что? За что? За что?.. Он ведь всего лишь хотел узнать, что же такого случилось, что друг целый день злой, а получил… будто плевок в лицо. Хотя именно это он и был, и от этого становилось еще хуже. Мальчик не помнил, как добрался домой, ведь перед глазами была пелена слез. Благо, ноги запомнили дорогу и просто по привычке дошли до дома. У входа его встретил радостный Макс, но Ли сейчас было не до собаки, ведь внутри больно, больно, больно.

Он на ощупь добрался до ванной комнаты, чтобы умыться. Обычно это помогало. По крайне мере, после кошмаров и приступов ненависти к себе помогало. Кстати, о ненависти к себе, она уже начала делать свое дело, подкидывая различные мысли. А что если он и правда виноват? Что если заслужил? Он ведь и правда постоянно говорит о религии… Только сейчас глаза открылись. Но… религия ведь является для него слишком сильной опорой, и Хенджин об этом прекрасно знает, но все же… Значит, Феликс и правда очень много об этом болтает.

«Ничтожество», — кричала ему ненависть, — «Недостойный. Бракованный. Уродливый. Да и говоришь слишком много, как выяснилось. Почему ты еще существуешь?»

И правда. А почему? Потому что Бог даро… Опять он про Бога. Но зачем тогда? А ответа нет. Отчего-то вспомнилась мама, ее порезы и кровь повсюду. Почему она это сделала? Неужели эти раны помогли ей заглушить боль? Неужели так было проще?

А что если и правда проще? Сейчас это почему-то показалось выходом, спасением. Поэтому Феликс порылся в шкафчиках на кухне и выудил оттуда небольшой ножик, пропажу которого бабушка явно не заметит. Благо, она сегодня была в Огасте, вынужденная поездка из-за каких-то важных дел, иначе у нее возникли бы вопросы. Ли тем временем прошел к себе и заперся в ванной, оставив собаку в комнате.

Он посмотрел на себя в зеркало и тут же испытал приступ отвращения. Убожество. Поэтому от него взгляд пришлось оторвать, и он тут же переместился на руки, сжимавшие нож. А оно того стоит? Есть лишь один способ узнать… Лезвие было занесено над бледной худощавой рукой и вскоре опустилось рядом со сгибом кисти, но надавить сильнее, чем просто приложить, Феликс не решился. Было банально страшно, все же он как и все люди, боялся боли, не хотел испытывать ее. Но он ведь уже испытывал боль, но только не физическую. Так чего стоит одно заменить другим? Станет же легче. И так собственные мысли убедили его надавить сильнее, оставить первый порез.

Он провел ножом по тонкой коже, и она тут же повредилась, отозвавшись неприятной болью. Хлынула тонкая струйка крови. Однако ничего не произошло, легче не стало. Но ведь это был всего лишь один порез… Поэтому он нанес еще. И еще. И еще. Было больно, безусловно было, только вот боль, моральная все же стала уходить постепенно. Будто с пролитой кровью вытекала и она сквозь эти тонкие ранки. Это… правда помогло? Оставив на своей руке с десяток порезов, Феликс остановился и убедился, что, кажется, да?.. Теперь он остался один на один с физической болью, которая была в разы терпимее, чем едкая моральная. И это было лучше, по крайне мере, для него.

С порезами нужно было что-то сделать, обработать что ли. Поэтому, выйдя из ванной, Ли сразу же направился за аптечкой, откуда взял перекись и вату, сделав мысленную пометку купить их лично для себя позже, чтобы не вызывать подозрений. Он обработал все, это тоже сопровождалось болью, но отличной от той, когда ржешь себе кожу. Неприятно, в общем. Только после этих махинаций он, как ни в чем не бывало, повел Макса гулять, ведь тот заждался. Обида все еще грызла что-то внутри, как и вина, но уже не так сильно и яростно, как до этого. Именно спокойствие, хотя бы какое-то, хотя бы шаткое и ненадежное нужно было Феликсу.

***

В дверь раздался звонок, и это было в высшей степени странно. Было около девяти вечера, и Феликс совсем никого не ждал, поэтому то, что кто-то прямо сейчас настойчиво звонил, казалось ему неожиданным. Но, несмотря на это, он все же спустился вниз и открыл полночному посетителю, коим оказался… Хенджин, как ни странно.

Тот стоял на пороге и переминался с ноги на ногу, не зная, как начать диалог. Все это время он бродил по улицам Роклэнда и думал о том, что произошло между ним и Феликсом. Черт, он просто так накричал на друга, который ничего плохого не сделал, из-за проблем в семье, отвратительно. Чувствовал он себя соответствующе.

— Что за проблемы? И почему ты раньше не сказал?.. — поинтересовался Ли.

— Прости, я просто… не знаю. Был слишком сосредоточен на своей злости… Извини, Ликс. Просто родители прямо перед походом в школу решили вновь поспорить о том, почему это я не верю, почему отказываюсь даже спустя такое количество времени. Что я неправильно поступаю и бла-бла-бла. Меня этот разговор очень разозлил, ведь я уже столько раз им все объяснял, а они не понимают… А потом еще твои домыслы… Да, это неправильно, что я сказал так, я не должен был, ведь для тебя это важно, а я просто думать об этом в тот момент не хотел, поэтому накричал. Я знаю, что это очень сильно задело тебя, но прости меня, пожалуйста. Мне правда жаль, — сказав все это, Хенджин опустил взгляд в пол, ожидая вердикта друга.

Ли чувствовал, что Хван и правда раскаивается и сожалеет о сказанном, что не он не забыл о важности этой темы для него и что ему правда стыдно. Так ведь бывает, что из-за других своих конфликтов, люди срываются на тех, кто ни в чем не повинен просто, потому что те под руку попались. Так бывает, вот и у Хенджина тоже случилось, а потому Феликс простил его. Не мог не простить, потому что не хотел терять. Перестать общаться из-за этого было бы слишком глупо. Так вот, Феликс простил брюнета, а потому притянул того к себе, заключая в объятия, показывая, что все хорошо теперь. Спустя пару секунд мальчик на эти объятия ответил. Они простояли так долго, кажется, вечность, но Хван нашел в себе силы отстраниться первым, чтобы получить словесное подтверждение того, что они помирились, но увидел, что из-под задравшихся рукавов тонкой кофты выглянули свежие царапины, и они тут же завладели его вниманием. Мальчик аккуратно перехватил чужую руку, до этого покоившуюся на его плече и присмотрелся внимательнее.

— Феликс… — он не был глупым, поэтому сразу понял, что собака такие царапины оставить не может, причем в таком количестве, а значит это был селфхарм. А он мог быть только по одной и самой очевидной причине, — Это… — он указал на порезы, — Из-за моих слов?..

Ответа не последовало. Феликс отвел взгляд, не желая сталкиваться с Хенджиновым, а губы сжались в тонкую полоску. Стыдно. Противно от себя. Хван тем временем легким движением руки повернул голову Ли к себе, заглядывая в темные омуты:

— Ликс, скажи правду, пожалуйста. Это из-за сегодняшней ситуации? — легкий кивок и вновь отведенный взгляд, а Хван почувствовал тяжкий груз вины, легший на плечи в один момент, — Прости… — он утянул друга в очередные объятия, — Прости, я даже подумать не мог, что… это так на тебя повлияет… Прости, прости, прости, — словно в бреду шептал он.

— Все… все нормально, — тихо произнес Ли, отстраняясь, — Давай… просто забудем про это, — взгляд метнулся к порезам, — Пожалуйста? — нерешительный кивок послужил ему ответом, хотя они оба знали, что не смогут забыть это, — Ты… зайдешь? Никого дома нет…

Хенджин в нерешительности вошел внутрь. Пускай он и был здесь уже примерно миллион раз или около того, сейчас весь дом будто давил на него осознанием своей ужасности. Он довел Феликса до селфхарма… Подумать только, что же он за человек после этого?.. Явно не хороший.

Ли тем временем, как будто и не было этой ссоры, предложил ему поужинать, от чего Хван отказываться все же не стал. Он со школьного обеда совсем ничего не ел, поэтому желудок уже протестовал из-за отсутствия пищи. После быстрого ужина они переместились в комнату Феликса, где тот любезно предоставил другу сменные вещи, так как обоим было понятно, что Хенджин сегодня останется здесь, а затем они разговаривали какое-то время обо всем, что приходило в голову, иногда это было что-то глупое, а иногда глубокое и заставляющее подумать. Бабушка Феликса вернулась примерно в это время, и мальчик сообщил ей, что сегодня Хван ночует у них, против чего никто, конечно же, не возражал. Когда же Ли вернулся к себе, то обнаружил брюнета спящим с Максом в обнимку. До чего мило выглядела эта картина. Мальчик укрыл обоих одеялом, а сам сел за стол, чтобы сделать традиционную запись в дневнике. Без этого небольшого ритуала не обходился ни один вечер ни одного дня.

«15.10

Сегодня был очень странный день, если честно.

Хенджин сегодня был очень раздраженным, даже Минхо и Джисон это заметили, о чем мы с ними и переговорили. Я решил узнать, что же произошло и после уроков потащил Хенджина прогуляться, и, к моему удивлению, он сам завел разговор. Спросил, как мне спалось, на что я привычно ответил, что не очень, ведь мне снова приснился кошмар с участием мамы. Я высказал ему предложения, что это Бог или она сама пытаются что-то мне передать таким образом, на что он сказал, что это мой мозг. Будто я этого не понимаю, наоборот, я отлично знаю это, но просто верить, что это не мой собственный организм так надо мной издевается, а Высшие силы или мама пытаются послать сигнал, намного легче, и мы ведь это как-то обсуждали. Но в тот момент он сказал, что сказал. На мои возражения он ответил, что мне бы ко врачу сходить по-хорошему. Если честно, я и сам это знаю, но мне не хочется слышать это от других, неприятная правда режет слух. Мне просто… не знаю, не хочется обсуждать это с бабушкой, стыдно что ли, но не могу себя заставить, вот и все. В общем, Хенджин наговорил мне много неприятных вещей, я не стал отвечать, а ушел.

Мне было так больно из-за его слов, слезы еще на улице начали катиться по моим щекам, хотя я и пытался их сдерживать. Когда я пришел домой, то чувствовал себя еще хуже, мне было очень обидно и плохо из-за того, что мы поссорились впервые за все время нашей дружбы. В момент отчаяния я вспомнил маму, порезы на ее руках. Я подумал: неужели это принесло ей облегчение? Неужели так было легче? И, думаю, мое сознание помутилось из-за боли от ссоры и прочего, потому что я оставил на себе порезы. Это было больно, но в этом-то и заключалась суть, через физическую боль я избавлялся от ментальной, и это правда помогло…

Позже, вечером, кто-то постучался в дверь, и это оказался Хенджин. Мы поговорили, он извинился, я простил его, ведь было видно, что он раскаивался искренне. А затем он заметил порезы и спросил, из-за него ли это. Как стыдно мне было ответить, что да… Но и врать не хотелось, и когда я подтвердил его слова, то Хенджин принялся шептать «прости, прости, прости». Мне самому совестно стало, что я сделал это с собой, мне было больно видеть вину в его глазах, но уже ничего не поделать.

Я пригласил Хенджина зайти, и он остался на ночь. Сейчас вот посасывает на кровати с Максом вместе. Они оба милые, когда спят…»

***

Больно. В очередной раз. Но боль уже не является спасением, просто лишь неприятным фактором. И снова порез в надежде на облегчение, но оно так и не наступает, а потому парень бросает это дело, откидывая лезвие в раковину.

Он снова сорвался, снова не смог сдержать себя, сдержать слово. По веснушчатым щекам начали скатываться мелкие слезы отчаяния. Ноги подкосились, и даже опора в виде раковины не спасла от приземления на пол. Снова вся рука в порезах, снова это чувство вины, снова осознание сделанного. Феликс не знал, как будет оправдываться перед Хенджином в этот раз, да и не хотелось об этом думать, не хотелось придумывать отмазку, не хотелось смотреть в разочарованные глаза напротив снова. Поэтому он и решил ничего не придумывать, просто… Если Хенджин вдруг увидит, — а он увидит, ведь попросит показать руки — Ли не станет открещиваться от собственных действий. Это так выглядит отчаяние? Скорее всего да. Однако все вышеописанное произойдет лишь завтра, а сейчас Феликс сидел на полу своей ванной комнаты и тихо плакал из-за собственной слабости, никчемности и уродства как внешнего, так и внутреннего.

С момента первого акта селфхарма прошло чуть больше года, и это стало пагубной привычкой Ли. В следующий раз после самого первого он снова нанес себе вред после ночной истерики из-за своей внешности. Да, комплексы никуда не ушли, лишь развились еще больше, и вот такой способ Ли нашел, чтобы хоть ненадолго подавлять их ядовитые голоса, их отвратительное влияние. Поначалу он действительно помогал, заглушал все ненужные эмоции, приносил облегчение, но вместе с тем и чувство вины перед очень близким человеком — Хенджином, который искренне переживал за Феликса и каждый раз очень сильно расстраивался, видя новые порезы на бледной коже. Бабушка, благо, не знала, потому что Ли не смог бы объяснить ей это. Хенджин пытался помочь, поговорить или сделать что-то еще, но селфхарм, он словно наркотик: затягивает в свои сети и не отпускает, становится неотъемлемой частью жизни, необходимой ее составляющей. Поэтому Феликс и продолжал это делать из раза в раз, но через какое-то время самоповреждение перестало помогать, принося с собой лишь чувство вины вместо облегчения, однако остановиться уже было невозможно. Любой всплеск негативных эмоций приводил к новым порезам, это стало самой настоящей зависимостью, похуже алкоголя или сигарет. И Ли ничего не мог с этим поделать, хоть и пытался. Его рекорд — два дня без порезов, больше он продержаться не мог, как ни пытался. И за это он винил себя еще больше, и за это он оставлял на себе все больше порезов. Порочный круг.

В дверь тем временем тихо постучали, но не в ванную, а в ту, что вела в комнату. Ли тут же собрал себя в кучу, пытаясь на ходу привести себя в нормальное состояние, не хотелось перед бабушкой в таком виде представать, но мягкий тембр голоса, принадлежавший его другу, заставил расслабиться и не так усиленно вытирать сопли рукавом длинной кофты, которая стала неотъемлемой частью его образа.

— Ликс? Можно войти? — спросили за дверью, парень же молча открыл, впуская полночного гостя. Было уже довольно поздно, однако сейчас за окном стояло лето, поэтому подобные визиты не были чем-то, что могло бы иметь последствия потом. Хенджин закрыл за собой дверь, и когда он повернулся, Феликс обнаружил в его руках упаковку своих любимых печений с шоколадной крошкой, — У меня для тебя есть кое-что, — сказал Хван и протянул печенья парню.

— С-спасибо, — голос подрагивал из-за недавней истерики. В любой другой момент он был бы искренне рад возможности съесть любимый снэк, но сейчас чувство вины слишком сильно давило на него.

— Эй, ты чего? — обеспокоенно поинтересовался друг. Боже, как же Ли не хотелось говорить… — Что-то случилось?

Но говорить было нужно. Даже если и не языком. Вместо ответа он быстро закатал рукава и показал свежие порезы. Феликс не мог просто сказать, это чересчур тяжело, это требует силы воли, которой у него нет и не было. К чувству вины примешался стыд. Так бывало каждый раз, почти каждый чертов раз, когда Хенджин или сам замечал порезы, или спрашивал про них. Но даже несмотря на отвратительные эмоции, которые тот испытывал, Феликс все равно упрямо продолжал причинять себе боль. Привычка. Зависимость.

— Ликси… — в голосе слышится разочарование, которое Хван пытается скрыть, но ничего не получается, впрочем, как и всегда. Он аккуратно, даже нежно берет худые руки, истекающие кровью в свои и смотрит масштаб повреждений, уже прикидывая, где и что нужно обработать. Привычка. Рутина, — Из-за чего ты сделал это снова? — голос уже не дрожит, как в первые разы, в нем теперь слышны лишь спокойные интонации и желание помочь. Ну и разочарование, конечно. Однако не в Феликсе, как тот мог бы и уже наверняка подумал, нет. В самом себе. Что снова не смог помочь или как-то предотвратить.

Усталость. Оба безмерно устали: один из-за себя самого, своего уродства, своих недостатков, другой же — из-за чертовой несправедливости жизни и явной болезни, коей страдал его друг. Меж тем в комнате воцарилось молчание. Ли знал, что ему нужно, необходимо ответить, что, пускай, причина все та же, Хенджин ждал ее оглашения. Привычка. Традиция.

— П-прости, — снова хочется разреветься, он слишком слаб, для этого мира, для всего, — Я п-просто… посмотрел на себя в зеркало и… ну ты понимаешь… Мне стало так отвратительно от себя. Снова, — на выдохе произнес он.

— Извиняйся не передо мной, — ответил ему Хван, пока направлялся за перекисью и ватой. Привычка. Ритуал, — А перед собой, Ликс, я уже говорил тебе об этом.

— Знаю, — донесся шепот.

Они уселись на кровать Феликса для того, чтобы Хенджин смог обработать порезы друга, в чем он стал уже профессионалом. Привычка. Болото. В котором тонули двое.

— Остаться с тобой сегодня? — поинтересовался брюнет, когда они закончили. Ответом ему послужил кивок, — Хочешь почитать? — снова кивок, и Ли потянулся за книгой, которая лежала на прикроватной тумбочке. «Есенин. Стихи», — гласила надпись на обложке. В последнее время они особенно полюбили читать друг другу вслух, а поэзия подходила для этого как нельзя кстати, поэтому-то парни вместе ходили в библиотеку и брали понравившихся авторов, в этот раз им обоим приглянулся Есенин. Хенджин принял книгу из чужих рук и, посмотрев оглавление, открыл стихотворение, которое заинтересовало его даже своим названием. Прочистив горло, он принялся читать: — Гори, звезда моя, не падай.

Роняй холодные лучи.

Ведь за кладбищенской оградой

Живое сердце не стучит, — с первых строк он понимал, что не просто читает стих, но обращается к Феликсу, молит его о том, чтобы тот горел подобно этой звезде, — Ты светишь августом и рожью

И наполняешь тишь полей

Такой рыдалистою дрожью

Неотлетевших журавлей.

И, голову вздымая выше,

Не то за рощей — за холмом

Я снова чью-то песню слышу

Про отчий край и отчий дом, — было слишком похоже на историю одного солнечного мальчика, чей свет стремительно гас, и это причиняло боль, ведь тот мог бы сиять ярче всех, — И золотеющая осень,

В березах убавляя сок,

За всех, кого любил и бросил,

Листвою плачет на песок, — не просто осень, лишь время года, но Феликс. Осень в стихе словно была им, словно он был ей, ведь он также лил слезы по родителям, что покинули его так рано, так скучал по ним. Однако он их не бросал, только лишь если из-за переезда, но разве можно обозначить это словом «бросил»? Вряд ли, — Я знаю, знаю. Скоро, скоро

Ни по моей, ни чьей вине

Под низким траурным забором

Лежать придется так же мне, — голос слегка дрогнул. Тема смерти все еще была довольно тяжелой и в какой-то мере страшной, — Погаснет ласковое пламя,

И сердце превратится в прах.

Друзья поставят серый камень

С веселой надписью в стихах.

Но, погребальной грусти внемля,

Я для себя сложил бы так:

Любил он родину и землю,

Как любит пьяница кабак, — закончив читать, он выдохнул. Конец был ожидаемым, как для Есенина, который безумно любил свою родину, Россию, однако он не так сильно зацепил Хенджина, как начало, что буквально было стихом о его друге, — Что думаешь по поводу этого стиха?

— Интересный. Рифма мне тоже нравится, — отозвался Ли, — Тут есть несколько тем, и мне нравится, как одна перетекает в другую. А ты что думаешь?

— Соглашусь с тобой и добавлю, что он очень красивый. Твоя очередь, — добавил брюнет, передавая книгу другу. Тот также посмотрел на оглавление и выбрал для себя кое-что, что отозвалось где-то меж ребер:

— Грустно… Душевные муки

Сердце терзают и рвут, — наверняка вопрос, почему было выбрано это стихотворение отпал сам собой, ведь это было именно тем, что испытывал Феликс постоянно, а в особенности в моменты ненависти к себе, — Времени скучные звуки

Мне и вздохнуть не дают.

Ляжешь, а горькая дума

Так и не сходит с ума…

Голову кружит от шума.

Как же мне быть… и сама

Моя изнывает душа, — и душа мальчишки тоже изнывала от боли, бесконечной и нескончаемой. Есенин будто залез к нему в душу и выпотрошил ее, а после написал об этом в стихах, — Нет утешенья ни в ком.

Ходишь едва-то дыша.

Мрачно и дико кругом.

Доля! Зачем ты дана!

Голову негде склонить,

Жизнь и горька и бедна,

Тяжко без счастия жить, — он отложил книгу. Автор словно испытывал абсолютно то же самое. Хотя, если учитывать тот факт, что он совершил самоубийство, возможно, что их мысли и правда были похожи.

Они прочитали еще пару стихотворений, а затем Феликса стало клонить в сон, поэтому они, как обычно втроем, улеглись на его просторной кровати и, пожелав друг другу спокойной ночи, уснули. К печенью в этот день так никто и не притронулся.

***

Феликсу совсем недавно исполнилось четырнадцать, но он был этому не рад. Вообще, он уже почти ничему не был рад. За прошедший год состояние Ли ухудшилось еще сильнее, причем ухудшалось оно в геометрической прогрессии, так быстро, что даже он сам не понял, как оказался в этой яме, не говоря уже о Хенджине. Тот совсем не знал, что ему делать и как помочь другу, и раньше бы блондин почувствовал вину за это, за то, что заставляет кого-то переживать о себе, но… в нем будто больше не было чувств, абсолютно никаких. Он ощущал себя пустым сосудом, который скоро придет в негодность, если уже этого не сделал. Если раньше, еще, наверное, около полугода назад Феликс занимался самоповреждением, чтобы заглушить эмоции, то сейчас он делал это, чтобы хоть что-то почувствовать. Но и физическая боль тоже будто притупилась.

Вообще, за последние полгода или около того все и полетело в Тартарары. Началось с того, что Ли перестал проявлять интерес к чтению, его страсти в прошлом. Просто не было сил перелистывать страницы. Лень, скажете вы. Бесконечная внутренняя усталость, ответит вам Феликс. Хенджин забеспокоился в тот момент, ведь когда друг отказался от их маленькой традиции читать вслух, для него это стало самым настоящим шоком. Но каким-то образом Хвана все же удалось успокоить. Затем прогулки с Максом тоже перестали приносить былое удовольствие, он просто делал это, потому что надо, потому что кроме него этого никто не сделает, а если бы сделал, Ли бы перестал гулять с псом. Это превратилось из приключения в рутину, отягощающую и немного раздражающую. После и посещения церкви, в которую Феликс исправно ходил каждое воскресенье уже в течение пяти лет. Пастор Лиам тогда спросил, все ли в порядке у мальчика, который еще недавно был более-менее веселым и живым, а сейчас от него осталась лишь оболочка, а Феликс ответил, что пока что у него нет сил ходить, что, в общем-то, было правдой, поэтому он и не нарушил завет «Не обмани» и объяснил свою причину нормально. Но несмотря на беспокойство мистера Брауна, он ничего не мог сделать, поэтому пришлось отпустить Феликса, переживая за его судьбу. В Бога Ли все еще верил, безусловно верил, но ходить в церковь правда больше не было сил. Даже простые ежедневные задачи стали казаться чем-то непосильным, хотя с ними парень и справлялся. А после и селфхарм стал просто шумом на фоне, еще одной рутиной, от которой не было совсем никакого толку. Но конечной, если можно было так назвать, стало отдаление от Хенджина.

Ли и сам не особо понял, как это произошло, но в какой-то момент он обнаружил, что Хван больше не так часто заходит к нему на ночевки, да и в принципе заходит. Что в школе он не особо контактирует с ним, наедине, — если они остаются наедине — не просит показать руки, будто итак знает, что увидит там. Не пишет в соцсетях, лишь иногда, раз в день, если повезет. Не ходит вместе со школы до перекрестка, где они расходились. Все реже сидит с ним за одним столом на обеде. Да и Минхо с Джисоном тоже как-то редко стали подходить. Феликс, возможно, понимал, что отталкивал единственного друга своим поведением и действиями, своим состоянием. В тайне он осознавал, что любому надоест бороться и спасать утопающего, если сам утопающий стремится утонуть. Но принимать это было слишком больно, сталкиваться с последствиями — еще больнее. Но жестокая реальность ударяла его лицом об асфальт раз за разом, проверяя, сколько еще он сможет выдержать.

Но Феликс уже слишком устал, чтобы пытаться встать после ударов и вновь пытаться как-то барахтаться. Он замучался уже, жизнь сполна надавала ему проблем и препятствий. Ему надоело бороться, он уже месяц носил в себе мысли о том, чтобы это все прекратить. Потому что борьба невыносима, а боль слишком сильна.

Единственное, что не изменилось в его жизни, что стала больше похожа на кошмар, — так это ведение дневника, которых у него скопилось аж целых две полки в стеллаже. Бабушка их никогда не трогала, да и вообще редко заходила к нему в комнату, именно по этой причине, кстати, Ли удавалось до сих пор строить из себя нормального человека перед ней. Это тоже своего рода ложь, притворство, но парень не мог ничего с собой поделать, он привык носить эту маску перед ней, она намертво к нему приклеилась. Возвращаясь к дневникам, Хенджин тоже никогда не брал их и не читал, знал, что это максимально личное, поэтому нужды прятать их не было. В общем-то, в беспросветной мгле, дневник стал чем-то вроде маленького островка спасения, куда Феликс уже долгое время выливал все свои мысли и эмоции, которые он иногда испытывал. И сегодня Ли решил сделать в нем последнюю запись.

«09.10

Не знаю даже, что сюда написать. Впервые, если честно. Ладно, скажу, как есть: это последняя запись в этом дневнике и в принципе. Я наконец решил все для себя. Завтра красивое число, оно было бы еще красивее, если бы на дворе был 2010, но не суждено. Завтра я хочу закончить это все, всю эту борьбу с жизнью и обстоятельствами, с невзгодами, — со всем. Я не знаю, сколько я терпел, не считал как-то, но по ощущениям целую вечность, и это было безумно больно, да и сейчас мне больно тоже.

В последнее время, как можно понять, моя жизнь превратилась в какой-то кошмар наяву, мне теперь необязательно даже спать, чтобы его видеть. У меня нет хобби больше, я не хожу в церковь, я не радуюсь времени с Максом, и мы с Хенджином отдалились очень сильно. Все это причиняет мне такую сильную боль, что я не знаю подходящих эпитетов, чтобы описать ее. Я могу понять Хенджина, правда, я бы тоже устал на его месте, но это не облегчает ситуацию ни на грамм. Нет сил расписывать, но, в общем, я буду надеяться, что он не будет винить себя, потому что мне бы этого не хотелось. Он мне все еще очень дорог.

Надеюсь, что с Максом тоже все будет в порядке, как и с бабушкой, что они уживутся вместе как-нибудь. Что тоже не будут грустить. Надеюсь также, что пастор Лиам тоже не будет расстроен этим слишком долго, не хочется, чтобы этот хороший человек грустил. В общем-то, и все с моими пожеланиями, получается.

Я знаю, прекрасно знаю, что суицид — это грех, что я точно попаду в Ад, но я хочу верить в то, что смогу искупить свою вину. Бог послал мне слишком тяжелые испытания, они оказались мне не под силу, я не справился, поэтому хочу надеяться, что Бог простит меня за этот поступок.

Вроде и все… Так странно. Мне стоит написать что-то еще? А, вот. Я не жалею ни о чем, я думаю. Хотя… возможно, есть одна вещь, о которой я мог бы жалеть, но уже завтра это будет совсем не важно, поэтому не стану писать о ней здесь.

Что ж, теперь действительно все. Прощай, дневник, прощай этот мир…»

Стоит ли говорить, что заснуть Феликс долго не мог?

***

С утра светило солнце, да и на улице было не особо холодно, день был начинался очень хорошо. Даже немного жаль, что он станет для Ли последним, но отступать он уже не видел смысла. Парень отчего-то не боялся скорой смерти, был слишком уж спокоен. Он заправил кровать перед тем, как навсегда покинуть свою комнату, аккуратно, но быстро разложил свои вещи. В ванной он также навел порядок, захватив в собой коробку с лезвиями: они стали ему родными уже, поэтому он и решил убить себя таким способом. Собрал рюкзак, который собирался оставить в школьном шкафчике. А затем последний раз повел Макса на прогулку; тот так радовался рыжим листьям, мокрой от росы траве и прочим прелестям осени, что Феликсу снова стало немного жаль покидать этот мир, возможно, где-то в глубине души, он хотел бы встретить еще одно такое утро, но решение уже принято, поэтому подобные мысли скоро были благополучно забыты. После он в последний раз попрощался с бабушкой и ушел из дома. Навсегда.

Автобус приехал, как и всегда, в половину восьмого и, как и всегда, отвез мальчика в школу, но в последний раз. Странно было осознавать, что ты больше никогда не войдешь в эти двери, никогда не пороешься в своем шкафчике, никогда больше не пообедаешь в столовой, никогда больше не поболтаешь с Хенджином.

Хенджин. Мысль о нем больно отозвалась где-то внутри? Интересно, а он будет грустить из-за смерти Феликса? Они ведь так отдалились… И он даже не знает, что у друга сейчас на душе, какое решение он принял. Грустно немного.

Ли планировал уйти чуть раньше окончания уроков, чтобы не вызывать особых подозрений, поэтому сейчас он отсиживал один из последних уроков, во всех смыслах последних, и все думал о Хване. Блондин уйдет, а тот даже не узнает, только если потом из новостей или как-то еще. Это как-то… несправедливо по отношению к нему что ли. Желание хоть чем-то намекнуть о своем решении росло в геометрической прогрессии. И нет, не потому, что Феликс подумал о том, как было бы хорошо, если бы Хван его спас все-таки; не потому, что он хотел быть спасенным, где-то внутри, не потому, что он хотел, чтобы все наладилось, но ничего не менялось, а потому импульсивный подросток принял такое решение. Нет, не по этой причине, а просто из дани уважения к их дружбе, когда-то близкой и крепкой. Но как бы это сообщить?..

Строчки из любимого когда-то романа стали ответом. Они ведь прекрасно подходили под ситуацию, хоть контекст и был другой. Быстро вырвав листочек из тетради, он начал писать:

«— Но куда ты уходишь, Хелен? Ты видишь? Ты знаешь?

— Я верую, и в вере я тверда: я ухожу к Богу.», —

Пускай, Феликс и знал, что он уходит не к Богу, а в объятия дьявола, он решил не менять этой строчки, да и не менять в этом диалоге из «Джейн Эйр» ничего вообще, —

«— Где Бог? Что Бог?

— Мой Творец и твой. И Он никогда не уничтожит то, что сотворил…», —

Потому что творение его уничтожит себя само, думалось парню, —

«… Я бестрепетно доверяю себя Его могуществу и уповаю на Его милосердие…» —

Потому что это все, что оставалось маленькому потерянному мальчишке, —

«Феликс.», —

Зачем-то решил добавить он в конце.

Небольшая записка была готова, оставалось лишь подбросить ее Хенджину, который сидел на несколько парт впереди его самого. Благо, учитель объявил, что урок в принципе окончен, и кому нужно, те могли идти переодеваться на кружки и секции. Схватив портфель, Феликс направился к выходу, бросив записку на стол Хвана. Из школы он ушел менее, чем через пять минут.

***

От школы было относительно недалеко до океана, и это радовало измученную душу, которой хотелось лишь поскорее покинуть этот бренный мир. Вдохнув свежего воздуха, Ли направился к массивному камню, с которого хорошо было наблюдать за водной гладью. Он сел прямо на песок перед кромкой воды, облокотившись на булыжник спиной. Песок был холодным, да и с океана дул пронизывающий ветер, но парня это мало волновало. В руках появилась коробочка с лезвиями, он целый день носил ее в кармане, чтобы ни в коем случае нигде не забыть. Пару секунд он покрутил ее в руках в секундной нерешительности.

Но как только картон зашуршал, открываясь, страх будто исчез, но на самом деле лишь притаился. Острие лезвия тем временем привычным блеском сверкнуло в руках. Парень закатал рукава, обнажив ряды порезов, которые буквально через пару секунд он собирался перечеркнуть двумя самым главными. Рука была занесена, но остановилась прямо у изувеченной кожи. Как тогда, когда он впервые причинил себе боль таким способом. Снова та же самая нерешительность, но пути назад теперь точно не было, поэтому Феликс изменил угол наклона и направил лезвие вдоль своей руки, нажимая как можно сильнее.

А это было больно. Даже больнее простых порезов. Он поймал себя на мысли, что впервые за долгое время ощутил физическую боль. Кровь тем временем хлынула на одежду и землю, пачкая все вокруг. Руки затряслись, поэтому пока еще не было совсем поздно, Ли начертил такую же полосу и на другом предплечье, после этого силы резко покинули его, оставив наедине с беспорядочными мыслями и кровью повсюду.

«Так вот что чувствует тот, кто умирает», — подумалось ему, — «Странные чувства». Потому что их было слишком много: с одной стороны — это странное спокойствие и смирение, а с другой — отчаянные крики разума что-нибудь сделать, чтобы спасти себя, но Феликс не собирался слушать его, а потому он лишь продолжил смотреть вдаль бескрайнего океана. Хорошее все-таки место для смерти он выбрал. Сознание начало медленно угасать, покидая его. «Вот значит как выглядит смерть», — думал умирающий мозг, — «Никакого белого света в конце туннеля. Океан. Так даже лучше… Понятно теперь, что чувствовала мама. Хотя я не думал, что когда-то смогу понять ее. Жизнь чудна…»

Глаза стали закрываться, захотелось спать. Но возможный сон был прерван чьими-то истошными криками. До боли знакомый и родной голос кричал «Феликс!», но Ли совсем не мог вспомнить, кто это был. Интересно почему?.. Лишь когда перед поплывшим зрением предстал силуэт, парень подумал: «Хенджин…», а после сон забрал его в свои объятия. Больше не было ни боли, ни криков, ни шума океана, ни Хенджина. Ничего. Лишь блаженная пустота.

***

В нос ударил стойкий запах чего-то смутно знакомого. Это так пахнет в Аду? Глаза через какое-то время удалось разлепить, и перед ними предстали неровные очертания белого потолка. Осмотревшись, можно было понять, что все вокруг имеет формы, очень напоминавшие больничную палату. Неужели Ад — это больница? И неужели в Аду… есть Хенджин?

Парень сидел рядом с кроватью, на которой, очевидно, лежал Ли, опустив голову; Феликс не мог понять, что тот сейчас делал или о чем думал, но вполне мог догадаться. Винил себя. Чем мог бы заняться и сам блондин сейчас, но как-то ему было не до этого. Хотелось блевать. Да так, чтобы все органы вышли и проветрились какое-то время. Отвратительное чувство, но ничего с ним сделать было, кажется, нельзя. Тошноты не было, но сильное желание прокашляться или сделать что-то подобное присутствовало. Постепенно все чувства начали возвращаться к нему, а потому вскоре парень ощутил и невыносимую боль в руках, а еще ломоту во всем теле. И все еще он не мог понять одного: он действительно жив или все же умер? Взгляд почему-то вновь упал на Хвана. Тот наконец обратил свое внимание на бренное тело, что безвольной куклой лежало на кровати, и заметил, что оно очнулось.

— Ликс! Ты живой, — выдохнул он, обвивая тонкую шею, утягивая в объятия. Теперь можно было почувствовать тремор рук у брюнета, — Живой… — повторил он еще раз, будто утверждаясь в этой мысли. Феликс мог лишь хлопать глазами, будучи не в силах пошевелить руками. Значит, все-таки живой. Значит, все-таки Хенджин спас его, как он и хотел и мечтал где-то глубоко внутри.

Феликс попытался было что-то сказать, но вместо этого получилось лишь какое-то неразборчивое бормотание, которое все же услышал Хван. Отстранившись, он произнес:

— Не говори пока, ты слишком слаб. Я так хочу спросить тебя о многом, но пока тебе лучше не говорить, голосовые связки что-то там, я не помню, короче, пока не надо. А, точно, — он хлопнул себя по лбу, Ли показалось это чересчур мультяшным и милым, — Нужно врача позвать, раз ты проснулся. Я сейчас.

Через пару минут он действительно вернулся в сопровождении врача, который парня осмотрел, сделал пометки в своих записях, сказал, что пока необходимо соблюдать постельный режим и что скоро Феликса покормят, поспрашивал о самочувствии односложными предложениями, которые требовали лишь кивка или мотания головой, также, как и Хенджин до этого, сказал, что пока напрягать голос не стоит, лучше сделать это уже после еды, и только потом ушел, оставив их наедине наконец.

— Я… так рад, что ты жив. Не могу описать словами, — признался Хенджин через какое-то время, проведенное в молчании, — Ты… хочешь узнать, что было после того, как ты отключился? — кивок, — В общем, я сразу вызвал скорую, у меня будто предчувствие было, к тому же, твоя записка была такой… пугающей. И сразу побежал на наше место, потому что подумал, что ты будешь там. К счастью, так и оказалось. Ты был… — он сглотнул, замолчав. Слишком страшно было это вспоминать, — … весь в крови и… Я и медики, мы… — голос дрожал, не верится даже, что он реально пережил весь этот кошмар наяву, — Несли тебя до машины, пока ты уже потерял сознание. В нашей больнице тебе не смогли бы помочь, поэтому поехали сразу в Огасту, мы сейчас здесь, кстати. И я был с тобой, мне было безумно страшно, как и все это время. Ты почти не дышал, — прошептал он, — Как только мы приехали, тебя увезли на операцию, а я спустя какое-то время позвонил родителям и твоей бабушке, мало, конечно, что объяснил, но они приехали сюда. Твоей бабушке стало плохо, но сейчас с ней все хорошо, более-менее. Думаю, ей уже позвонили, и она скоро приедет, — его монолог был прерван тем, что Феликсу принесли еду, вытащив катетер перед этим, чтобы прекратить процесс парентерального питания, которое ему установили из-за бессознательного состояния, но больше в этом не было необходимости, да и цикл ПП завершился несколько часов назад

а поскольку есть сам он, очевидно не мог, Хенджин вызвался добровольцем. С поставленной задачей он успешно справился, да и Ли вполне наелся; после еды Хван продолжил рассказ, — В общем, да, я позвонил всем, и пока они ехали в Огасту, я был тут, весь в… твоей крови, и это было очень страшно. Я так боялся за тебя тогда и все последующие дни, потому что мне слишком страшно тебя потерять, — где-то в районе грудной клетки у Феликса что-то екнуло. Хенджин боялся его потерять, — Родители забрали меня домой, хотя я не хотел уезжать, страшно было тебя оставлять тут, но пришлось. И ходить в школу тоже… Все шепчутся о тебе, и это, как по мне, отвратительно. Я по возможности стараюсь это прекратить, — сердце снова пропустило удар. Такая забота от Хенджина была безумно приятна, — Ты спал три дня, и я уговорил родителей ездить к тебе после уроков, поэтому я тут. А еще твоя бабушка попросила взять тебе одежду, она там, — он указал на стол неподалеку, — И на столе у тебя дома, я увидел дневник… В общем, я надеюсь, ты простишь меня, но я прочитал его. Я хотел понять, почему ты это сделал… — брюнет опустил голову.

— Все… нормально, — еле прошептал Феликс. Наверное, будь он на месте Хенджина, он сделал бы то же самое, поэтому он его и не винил.

— Да?.. — кивок, — Все равно мне стыдно. Но… Ликс, тебе правда было и… есть настолько плохо? — неуверенный кивок, — Почему ты не говорил никому?..

— Казалось, что… никто… не понимает, — признался парень, отведя взгляд. Сейчас это ощущалось глупостью, ведь Хенджин бы точно понял. Стоило сказать ему…

— М-м, — неопределенно выдал он, — И прости меня за то, что отдалился…

— Ничего… — Ли не дал ему договорить. Он ведь писал о том, что прекрасно понимал, почему друг это сделал, что не винит его и не будет. И все равно слышал извинения от Хенджина.

— Все равно прости… Я не мог подумать, что ты чувствуешь себя так ужасно и что на тебя это так повлияет. В общем, я постараюсь быть рядом в будущем, — от этих слов на веснушчатом лице появилась слабая улыбка. Хван улыбнулся в ответ и, встав со стула, обнял Феликса, — Ликс, обещай пожалуйста, что ты больше не попытаешься… убить себя; что ты попытаешься справиться с этим всем, а я буду рядом.

— Обещаю… — то, что хотелось выполнить. Потому что только сейчас, во время этого разговора он понял, как на самом деле сильно нужен Хенджину. Жаль, что ради этого осознания пришлось пройти такой путь…

***

Спустя какое-то время бабушка зашла в палату, а Хенджин тактично удалился, оставив их наедине. С ней был не менее тяжелый разговор, чем с другом, но в конце концов они пообещали друг другу, что будут пытаться построить доверительные отношения. А еще миссис Ли сообщила, что Феликса после выписки ждет сеанс с психиатром, чему парень был… ни рад, ни расстроен. Равнодушен. Не думал он об этом до самой выписки, а когда пришло время посещения, то не придал этому особого значения, не верилось как-то в реальность всего происходящего.

На сеансе ему диагностировали, прежде всего, тяжелую депрессию и ПТСР из-за смерти родителей, а также деперсонализацию из-за попытки суицида. Отсюда и вытекали остальные прелести болезни: селфхарм, суицидальные мысли и сама попытка, отстраненность и безучастность, ненависть к себе и еще целый букет всего самого наихудшего. Тогда же и было принято решение назначить ему антидепрессанты и начать курс психотерапии, чтобы постепенно восстанавливать ментальное здоровье. Феликс, собственно говоря, не возражал, возможно, где-то глубоко внутри он был рад началу своего лечения. Психотерапию можно было проходить онлайн, да и лекарства купить в аптеке Роклэнда, по рецепту, естественно, поэтому через какое-то время парня отпустили домой с условием: каждый месяц проверяться в Огасте.

Возвращаясь домой, он испытывал странное ощущение нереальности происходящего, но это было вызвано болезнью, поэтому он старался почувствовать себя в настоящем, объяснить мозгу, что он жив и действительно сейчас поднимается по лестнице к себе в сопровождении Макса. Ситуация была максимально сюрреалистичной. Все осталось также, как и было, как он оставил сам, за исключением, разве что, дневника, но Хенджин ему об этом рассказал, поэтому особого удивления это не вызвало. Комната выглядела опрятно и красиво, но Ли чувствовал от этой атмосферы какую-то странную энергию и ауру, поэтому поспешил навести небольшой беспорядок, чтобы обстановка наполнилась хоть капелькой потерянной жизни.

Пока парень разбирал свои вещи и намеренно их разбрасывал, дверь медленно открылась и Хенджин зашел в комнату, встав у входа. Видеть Феликса живым и занимающимся чем-то в своей комнате было, как оказалось, очень ценным занятием. Вскоре и Ли заметил его, остановившись у кровати. Они долгую минуту смотрели друг на друга, но затем блондин сорвался и в секунду оказался рядом с Хваном, утянув того в объятия. Швы ему уже сняли, но все еще было немного больно делать какие-то резкие движения руками, однако сейчас парня это волновало меньше всего. Пока Феликс буквально повис у друга на шее, тот аккуратно обнял того за талию, также притянув к себе. От Феликса пахло немного больницей, но все же больше родным запахом акации и полевых цветов, который Хенджин просто обожал.

— Спасибо, Джинни, — произнес Ли, отстранившись немного, но все еще оставляя руки на чужих плечах, — Спасибо, что ты спас меня. Я не знаю, как благодарить тебя за это…

— Давай ты будешь лечиться, а это будет для меня благодарностью? — предложил тот.

— Хорошо, — блондин снова уткнулся во впадинку между плечом и шеей.

«20.10

… Получается, что я соврал, сказав, что предыдущая запись будет последней здесь и в принципе. Впрочем, я даже рад этому отчасти…»

***

Так начался долгий и тернистый путь лечения. Феликс вернулся в школу, хотя ему и было страшно, сделать это было необходимо. Поначалу на него смотрели косо и перешептывались за спиной. Не без помощи Хенджина, Минхо и Джисона это прекратилось через какое-то время, за что Ли был безумно благодарен этим троим, которые стали для него настоящими друзьями. Ну а после самым тяжелым в жизни четырнадцатилетнего Феликса стало лечение.

Он проходил курс психотерапии, как и положено, начал пить таблетки, но от них ему не становилось лучше почему-то. Суицидальные мысли никуда не уходили, да и состояние не улучшалось совсем, о чем Ли сообщил терапевту только спустя два с половиной месяца приема лекарств, когда это стало совсем невыносимо. Тогда ему заменили их, но и это не помогло, потому что эти таблетки имели побочку в виде очень ярких и жутких кошмаров, что парень буквально боялся спать, поэтому и их было принято решение заменить. Таким образом, Феликс сменил очень много лекарств, которые то не помогали совсем, то помогали но в относительно короткий промежуток времени. Психотерапия, конечно, давала свой эффект, но без медикаментозного лечения, в случае Ли, заниматься ей было не совсем практичным занятием. Поэтому около шести месяцев назад Феликс принял довольно самовольное решение, которое могло сильно сказаться на нем.

Он перестал принимать лекарства. Не в один день, но постепенно он исключил их из своей жизни, потому что ему было плохо и без них, а с ними — еще хуже, а вместе с ними ушла и психотерапия. Благо, ему повезло, что все прошло нормально и сейчас он чувствовал себя более-менее, а именно, состояние его было примерно таким, как за семь — восемь месяцев до попытки суицида, что имела место быть уже целых два года назад. «Невероятная удача», — сказал бы Хенджин (а он и сказал) на то, что парню так повезло с тем, что с отменой таблеток все прошло хорошо; «Бог помог», — ответил бы ему Феликс. Их вечный небольшой спор.

Кстати, о Хенджине.

В этой, казалось, бесконечной пучине боли и отчаяния, вечной борьбы и испытаний, мире, где депрессия была заклятым другом Феликса, парень не заметил, как, кажется, влюбился в Хенджина, своего единственного близкого друга. И что с этим делать он совсем не знал.