Вылови меня

— Я старый, больной и беременный человек, — протестует сердитая Таюя. — Я, мать вашу, хочу страшных историй!

— Да, потом еще неделю будешь ночью подворачивать одеяло под ноги, — соглашается с ней чрезвычайно спокойный Обито.

Где-то на фоне Изуна глотает смешинку и старательно ее вычихивает, иначе эти звуки никак не объяснить.

Сакура их не видит, но отлично слышит. Даже сквозь полуприкрытую прозрачно-матовую дверь в большую кухню. Эта семья чересчур громкая, когда собирается в одном помещении, а это еще даже не все её члены.

— Значит, купи себе отдельное! — рявкает Таюя.

У Сакуры нет никакого запаса спокойствия, чтобы вмешаться и предложить всем посмотреть семейку Аддамс, например. Она все утро делает морковно-малиновые кексы, и тесто для них получается только со второго раза, вдобавок она умудряется обрезать ладонь и обжечься об противень из духовки.

Праздновать выходные с родственниками мужа — это, конечно, всегда испытание. А Сакура никогда не могла похвастаться устойчивой непробиваемостью. Ни сейчас, ни пару лет назад.

Мадара открывает дверь на кухню ногой. В одной руке у него пакет с бутылками, во второй пакет с непонятно чем. Если считать лицо — вежливое спокойствие, которое продлится недолго, если Таюя продолжит протестовать во весь голос.

— Смотрим сегодня остросоциальные боевики, если я правильно понимаю? — между тем, чтобы поставить пакеты на столешницу, и начать их разбирать, вставляет он.

— Я старый и больной человек, — отвечает ему Сакура, подходя с другой стороны, и забирается холодными ладонями ему под накинутый на плечи плащ. — Я собираюсь подремать в берушах. На тебе и с пледом.

Привыкший к разнице в их температурах Мадара даже не вздрагивает, когда ее пальцы нагло забираются между пуговицами рабочей рубашки. Только мышцы живота от прикосновения напрягаются.

— Мне придется раздеться? — он скашивает на нее невозмутимый взгляд.

— Конечно, — Сакура водит ногтем по плотной человеческой коже и улыбается острозубо. — Так мне будет теплее.

Взятые минуту назад упаковки сока так и держатся в ладонях Мадары. В просторной кухне достаточно места, чтобы провести тут лишние два часа и не повторяться, но — Сакура закатывает глаза — при гостях люди ведут себя ужасно скованно.

— Они только пришли, — Мадара морщится, когда слышит еще один таюин возглас. — Уже жалею, что их впустил.

Все человеческие семьи чрезвычайно разные. Но семья Учиха бывает настолько разной в своих пределах, что Сакура до сих пор разбирается, что для них нормально, а что — нет.

— Но сказать, чтобы уходили, ты им не можешь? — она заглядывает ему в лицо.

Потому что никаких сил уже нет, беруши хочется достать уже сейчас. Она знает Таюю до замужества с Обито и беременности вскользь. Но, кажется, тогда она не была настолько громкой?..

— Часа через два, — обещает Мадара и успокаивающе поглаживает ее по шее, мягко щекочет выдающиеся позвонки под тонкой влажновато-холодной кожей.

От его ладони идет тепло.

Сакура успевает к этому привыкнуть. Ей не нужно больше заманивать людей в воду, чтобы получать от них вспышки тепла, растворяющиеся слишком быстро, чтобы оправдывать усилия.

Поэтому она делает это достаточно редко и, зачастую, не в одиночку — с какой-нибудь сестрой. С Ино, например, или с Карин. Они умеют внушать людям, что ничего не произошло, чтобы потом отпускать. Не топить же их, действительно, считает Сакура.

Мадару топить не приходится. В этом деле у него есть помощники и без нее.

Сакура просто оказывается неподалеку — плывет к берегу, чтобы немного побродить по человеческому городу и полакомиться говядинкой. У нее, как и у всех сестер, выходящих на сушу, есть свой тайник на побережье, где лежит одежда, обувь и либо деньги, либо жемчуг, который они роняют вместо слез. И так, всякие человеческие важные мелочи.

Когда темные воды прорезает сначала яркий луч, а потом целое облако пузырьков, окутавших опускающийся вниз предмет, Сакура сначала думает — ну снова что-то прячут. Но объемный предмет в замедленном падении на дно дергается.

И Сакура понимает, что это.

Кто бы ни выбросил тело в матово-черную воду, он знал — брошенный не всплывет без помощи. А у Сакуры вполне лирическое настроение, новая шпилька для волос, а через пару ночей — вылазка вместе с Ино за малиновыми панкейками…

Долго быть под водой люди не могут, поэтому ей приходится развить большую скорость и держать сопротивляющегося человека покрепче.

Кого бы он там ни воображает с мешком на голове, отбивается как от акулы.

На берегу, куда Сакура его вытаскивает, приходится заняться распутыванием. Пока он откашливается — это легко. Стоит ему откашляться и избавиться от мешка на голове, как человек удобно замирает, дыша с хрипами, дико смотрит на нее так… и не нужно очень хорошо знать особенности поведения отдельной особи, чтобы догадаться: сейчас он начнет задавать вопросы.

А на это лирического настроения у нее уже не хватит.

— Я вам снюсь, — решает воспользоваться чужим оцепенением Сакура, смотрит в глаза и призывает все свои скромные гипнотические способности.

Она может лечить повреждения простым наложением ладони, может отлично лавировать и скользить над самой поверхностью незаметно для людей, но гипноз… гипноз — это камень преткновения.

Так что еще неизвестно, кто кого гипнотизирует.

У мужчины, достаточного молодого по человеческим меркам, попросту непроницаемый взгляд, только на секунду полыхнувший удивлением. Теперь его удивление выдает только сведенная челюсть и то, что он вообще не моргает, водя взглядом по ней, будто впервые видит кого-то без одежды. Может, правда впервые?

Сакура очень старается не фыркнуть, откидывает волосы, тяжелые и длинные, за спину, и человек мгновенно упирается взглядом ей в переносицу.

Очевидно гипноз не срабатывает…

Она решает не рисковать — как раз человек приоткрывает посиневшие губы, наверняка чтобы что-то спросить — и молниеносным движением прижимает пальцы к человеческой шее, горячей и манящей. Черные глаза стекленеют. Мужчина теряет сознание, обмякая на песке.

На всякий случай Сакура осматривает его, вдруг где-то ранен, и залечивает разбитый затылок. Даже не вытягивает из него тепло — и так едва живой. Смысл его добивать, если уж дотащила до суши?..

Всплывает еще одна заминка. Нельзя оставлять мокрого насквозь человека в прохладную весеннюю ночь на берегу. Сакуре уже жутко холодно, ему вряд ли теплее…

Приходится запомнить место и пойти искать свой тайник на другом конце длинного пляжа.

Вернувшись с древним человеческим телефоном, доставшимся от Карин, Сакура распаковывает его из водонепроницаемого пластика. Вызывать врачей кому-то для нее ново, поэтому работнику, который принимает телефонный звонок, приходится постараться, чтобы ее понять.

Она решает, что бросить человека до того, как за ним приедут, безответственно, но от холода спасается на мелководье, пряча спину и плечи и оставляя на поверхности только голову и часть шеи.

Когда огни подъезжающих машин высвечивают пляж, она уходит под воду легко и непринужденно. На этом ее лирическое настроение заканчивается, ведь теперь предстоит еще одна вылазка на сушу — вернуть запакованный в пластик телефон к сокровищам в тайнике… А она уже успевает достаточно замерзнуть. Да и говядинки уже не так хочется.

Он, конечно, память не теряет. А жаль. Сестры над ней смеются. Зовут посмотреть — не к ней ли.

По берегу третий день ходят неизвестные, но одни и те же люди. Сакура, подперев голову руками, смотрит на них из-за торчащей над водой скалы.

Вот и спасай после этого всяких тонущих негипнотизируемых мужчин. А она еще, хоть утопи, не помнит, видел он ее хвост или нет?..

Впрочем, решает Сакура, если видел и кому-то сказал, никто не поверит. Люди больше не верят в русалок.

Она прячется от весеннего солнца под водой и, погружаясь в привычную синюю полутьму, собирается избегать сестер пару недель. Пока они не прекратят травить шутки про принцев, русалочек и проданные голоса.

Сакуру это ужасно раздражает. Она в более младшем возрасте думает, что исследовать людей — это интересно, а еще интересней — прикинуться человечкой и посмотреть, как быстро ее раскроют. Раскроют ли вообще?

И вот дергает ее же кто-то за язык поделиться этим с сестрами! Теперь они при каждом удобном случае соревнуются, кто подшутит над ней изящнее.

Ничего-ничего. Вот будут у них гонки ближе к концу лета, и Сакура им покажет, у кого хвост мощнее, а ловкости на двоих хватит! И вот тогда обсмеет всех поголовно!

Пару недель она честно выжидает, а позже — не выдерживает. Малиновые панкейки, которых хочется до слез, тянут ее на берег, и что тут сделать?

Сакура выглядит вполне прилично — в объемном розовом платье и красном пальто, которое слегка длинновато и вообще не ее, а Ино. Но компания из неуловимо похожих людей смотрит на нее во все шесть черных глаз, будто она без одежды вообще.

Один из них, самый лохматый и слегка кудрявый, давится отпитой из прозрачного стакана красной жидкостью. Второй, более прилизанный и со шрамами на лице, не отрывая от нее стеклянного взгляда, тянется к карману. Третий — с очаровательным хвостом — тянется не к телефону, а к висящей на поясе какой-то квадратной штуке…

Сакура, дожевав последний кусочек, со вздохом упирается подбородком в замок из рук. Она узнает одного из них — того, что с красным напитком. Ино, недавно вернувшись с поверхности, игриво сообщает, что собирается его притопить на неделе.

А Ино дает людям выжить по настроению…

Предупредить его, что ли?

Сакуре все равно, что с ним сделает сестра, но это Ино возглавляет креативный насмешнический центр…

— В ближайшее время вас ждет смерть от воды, — хорошо поставленным пророческим голосом, спасибо Конан, научила, говорит она, когда проходит к выходу.

Дернувшийся слишком подозрительно в ее сторону мужчина с хвостом так и замирает — впивается в нее леденящим взглядом. Будто она не предупредила, а пообещала. Неженки какие. Бродить по русалочьему заброшенному пляжу — это у них нервов хватает, а как совета послушать и прекратить искушать судьбу, Бога и Ино…

Сама Сакура искушать никого не собирается. Если эти трое здесь, то дополнение может оказаться неподалеку. Заступивший ей дорогу мужчина со шрамами шарахается и чуть не сбивает только что вошедшую парочку. Сакура довольно прячет острозубый оскал за мягкими и нежными губами и выпархивает из кафе навстречу теплому весеннему дню.

Человек появляется из толпы так неожиданно, что Сакура, готовая к тому, что может попасть к нему в руки, слегка вздрагивает.

В темной фигуре — черный плащ по погоде, официально-деловой костюм какого-то синего оттенка, блестящая обувь — не читается угрозы. Только поэтому она не демонстрирует оскал первой и даже поворачивается к нему всем телом.

— Я не займу много вашего времени, — негромко и низко сообщает мужчина, держа руки сложенными за спиной.

Сакура копирует его позу и внимательно наклоняет голову набок, готовясь постоять не больше трех минут, а потом все-таки нашипеть на него по-русалочьи.

Зубы у нее, в отличие от хвоста, становящегося ногами, ничуть не меняются. Поэтому у нее слегка шепелявый человеческий выговор, что не слишком помогает использовать слабые гипнотические способности…

Кстати о них.

— Вы меня не видели, — монотонно говорит Сакура, позволяя силе обволочь горло изнутри и вплестись в слова.

Мужчина поддается. Мутный отблеск в черных глазах ее радует. Нет, все-таки гипнотизировать нужно на сытый желудок!

Сакура проскальзывает мимо застывшей темной фигуры, оказывается обдана теплым горьковато-терпким запахом человеческой кожи и — разочаровывающе — прихвачена за локоть.

— Лечить сотрясение мозга у вас получается лучше, чем стирать память, — от едва уловимой усмешки, шуршащей в голосе, как наползающая на песок волна, у Сакуры сводит всю челюсть. — Вы спасли мою жизнь. А я не люблю оставаться в должниках.

Смешной. Что он может ей предложить?

Сакура громко фыркает и вырывает руку из чужих пальцев. Нависший над ней мужчина прищуривается. В этот момент она должна испугаться или, хотя бы, напрячься, но люди не помнят ни русалок, ни то, что русалок не стоит злить. А уж пугать — совсем бесполезно.

— Раз не любите, уберите ваших людей с пляжа, — предлагает она ему идеальный вариант. — Иначе одним может стать меньше. Мои сестры любят таких настойчивых, как вы.

Так и просится на язык: особенно кудрявых. Но давать лишнюю подсказку — это уже излишество.

Его лицо, светлое, острочертное, хищное, не меняет выражения и даже не вздрагивает, но почему-то становится очень опасным.

— Это угроза?

— Это я спасаю еще одну жизнь за этот месяц, — раздраженно складывает руки на груди Сакура. — И только потому, что пользы от вас мертвых — никакой.

— В каком смысле? — то, как иронично приподнимаются его брови, Сакуре нравится.

Похоже на то, как делает Ино, только еще лучше. Ну у Ино, конечно, нет таких глаз и такого подбородка…

— В холодном, — сообщает ему Сакура с умильной улыбкой и гладит стылой ладонью по чужой шее.

Не понявший, что делать с ее порывом, мужчина платит за это ощущениями. Человеческое тепло мгновенно согревает пальцы, напоминая, что для нее на суше холодно даже в теплый весенний день.

Сакура отнимает ладонь в тот момент, когда видит шевеление около дверей кафе — его люди за ними наблюдают. Она растворяется в толпе, оставляя за спиной окаменевшего от ужасающего холода человека, и довольно мурлыкает под нос знакомый с детства напев. Отобранное тепло плещется внутри и отдается покалыванием в низу живота.

Приятно.

Кого-то это должно напугать. Но того человека жизнь ничему не учит.

С берега пропадают его люди — позже выясняется, что родственники — а вместо них появляется он сам. Сакура узнает об этом не сама, а от меланхоличной Конан. Конан задумчиво роняет: Ино решила посмотреть. И Сакуре в ее рывке к берегу приходится развить чудовищную скорость.

Чем ближе к суше, тем розовее свет, проникающий сквозь воду. Закат.

Тело, увлекаемое на дно юркой хвостатой фигуркой, видно издалека.

Преодолевая сопротивление, она за несколько длиннющих минут оказывается рядом и в первую очередь отцепляет мужчину от разъяренной Ино. Во вторую — развивает скорость еще выше, чтобы успеть вытащить его на поверхность прежде чем он возьмет и по-дурацки утонет. Ино выныривает через секунду после того, как это делает Сакура.

— Он выслеживал тебя, — рычит она, смотря заплывшими яростной синевой глазами.

Сакура вливает силу в чужое тело так, будто у нее этой силы немерено. Одной рукой приходится держать мужчину, почти уложив его на себя, а вторую держать на спине. Светлая рубашка липнет к ее коже.

— А так нас бы выслеживали его люди, — между делом пыхтит она, замечая, что цвет лица у мужчины становится более приближенным к живому. Чтобы посмотреть, приходится отстраниться, и Сакура едва не роняет его под воду снова.

— Я продиктовала ему предсмертную записку и заставила снять обувь, — Ино вскидывает острый подбородок с неповторимой дозой превосходства. — Мне, в отличие от тебя, люди не сопротивляются.

Это правда. Ино может свести с ума так же легко, как Сакура — залечить царапину. Только Сакура не может использовать свою способность во вред, а Ино ради семьи готова на сделки с совестью.

В старые времена это место было запретным, потому что для людей русалки были не мифом. А потом люди забыли о них и забыли, что русалки умеют не оставлять от чрезмерно любопытных даже костей. Особенно если эти любопытные пытаются выследить одну из их сестер.

— А ты не могла просто память ему стереть? — бормочет Сакура сердито и берет курс на берег.

Она не слушает, что Ино цедит ей вслед. Ей достаточно сложно держать голову человека над водой, плыть и заодно следить за тем, что происходит на берегу.

Но закатный берег пустынен, и кроме машины, кажущейся с такого расстояния маленькой, там нет ничего постороннего.

Сакура вытаскивает медленно отходящего от ярости Ино человека на песок, терпит минутное раздвоение хвоста на две отличные сильные ноги и старается решить: сбежать сейчас или подождать, пока он придет в себя.

Человек решает сам — с трудом разлепляет темные щели глаз, смотрит сквозь нее, нависшую и напряженную, мутно.

— Ино не нравится, когда нас пытаются выследить, — спокойно сообщает ему Сакура.

У закатных лучей есть свойство все делать красивым — даже прояснившийся и ставший опасным темный взгляд, сквозь который она видит человеческое непонимание. Он действительно думает, что если его спасает одна русалка, то другая точно не навредит?

Повезло, что о нем узнает первой Ино, а не Карин. Карин гипнотизирует ничуть не хуже, но утягивать на дно не станет — усадит его в эту машину и прикажет врезаться в какой-нибудь столб за пару километров отсюда. С теми, кто им угрожает, она не разбирается в воде.

Где там, кстати, его обувь?..

А Конан надо сделать внушение. Сакура и сама разберется. Если помощь понадобится — она ее попросит.

— Я не собирался причинять вам вред, — находит силы на вкрадчивость, отдающую где-то под ребрами дрожью, мужчина.

Она фыркает и отбрасывает длинные тяжелые волосы с вплетенных в них ракушками и водорослями. Мокрые, они неприятно льнут к замерзшей спине.

Взгляд человека взлетает с ее переносицы куда-то в район макушки.

— В моей машине есть пальто, — кашлянув, нейтрально говорит он и рассматривает прилипшую к виску блестящую водоросль.

Ах, да, конечно…

Сакура качает головой, чувствуя, как холод, от которого не спастись одеждой, напоминает о себе мурашками. Мужчина дергается, собираясь из расплывшегося по песку черного пятна в четко очерченную фигуру. Движения даются ему с трудом. И неудивительно. Ино, наслушавшаяся от Сакуры возмущений по поводу того, как на него не действует гипноз, сил не жалеет.

— Не приходите больше, — советует она и плавно встает, от чего он вообще со сжавшимися челюстями запрокидывает голову, чтобы смотреть в лицо, а не ниже.

Смешной.

Попросту невозможный, думает Сакура, когда слышит от Карин, что на берегу снова кто-то есть. Карин всегда дает сначала справиться самой. И за это Сакура сейчас благодарна.

Она не понимает, почему этого человека тянет туда, где он чуть дважды не умер. Почему он хочет увидеть ее после того, как Сакура демонстрирует ему свой коронный оскал? После того, как она его предупреждает? Что это за бессмысленное и опасное любопытство?

Ладно, решает она, в конце концов, кто-то должен его прогнать. Ну и не убить случайно.

На Карин и Ино тут полагаться нельзя.

Сначала она действительно не понимает. Люди должны их опасаться. А он точно знает, с кем говорит и кого ждет на берегу, усевшись на заднюю часть машины. Она не выходит к нему из воды, а сначала наведывается в тайник.

— Кого-то ждете? — интересуется она, подойдя к нему сзади, вообще с другой стороны.

К его чести, он даже не вздрагивает.

— Нет, — полуобернувшись, отвечает мужчина. — Тут безлюдно и красивый закат.

Сложно сказать, что он говорит неправду. На его спокойном лице — серьезно, красивый закат можно найти только тут? — слишком мало вводных для определения хоть какой-либо эмоции. Сакура не сильна в этом без подсказок, поэтому предпочитает поверить даже лжи.

— Тогда я не буду вам мешать, — с довольной улыбкой обещает она, собираясь удалиться и провести вечер где-нибудь, где могут вкусно и сладко накормить.

Пусть сидит тут хоть до утра.

— Говорят, тут живут русалки, — словно не слышит ее фразы, после которой вежливый диалог ни о чем обычно заканчивается, человек.

С другой стороны, если он действительно будет тут долго, а Сакура не вернется в ближайшее время… живущие тут русалки могут выбраться на берег и посмотреть, что тут происходит. И лучше в этот момент человеку быть отсюда подальше.

— Говорят, они даже едят людей, — она тут же с ним соглашается и понимает: мужчина просто заходит с другой стороны.

Людей они не едят, но при желании могут понадкусывать. Так. Если люди слишком сильно трепыхаются. Сакура обычно никого не кусает, люди смотрят на нее с восхищением, а когда оказываются в воде — она ловко их выключает. Это Карин любит игры в еду. Но, может, он поймет намек?

— Вам холодно, — слышащий только то, что хочет, мужчина внимательно следит за ее руками, обнявшими плечи.

Очевидно, намеки он понимает как-то однобоко.

— Так всегда на суше, — со вздохом признается Сакура, поняв, что в игре «незнакомец дурит незнакомца» она не выиграет. — Тепло, если об кого-то греться.

Он должен вспомнить то, как она легко заставляет его замерзнуть в позапрошлую встречу.

Можно, конечно, греться не только так. Обычной температуры человеческого тела, а не внутренней энергии, хватит, чтобы холод отступил. Но Сакура об этом ему сообщать пока не собирается.

Мужчина внимательно кивает, бросая странный косой взгляд на стоящий рядом странный длинный стальной предмет.

— Вы уже вышли и даже оделись… — замечает он с идеально спокойным лицом.

— Да, — мгновенно кивает Сакура, не давая ему продолжить, и решает сыграть с ним в другую игру. — А вы что, никогда не видели женщин без одежды?..

Он не краснеет. Сакура, с детства выходящая к людям, потому что интересно, знает, как они реагируют на смущающие вещи. Но мужчина только сдержанно предлагает ей свой бок в качестве грелки. Борется ли в нем это смущение с любопытством — остается только гадать. Она редко общается с такими закрытыми людьми, чтобы знать наверняка.

Бок действительно оказывается теплым, а еще почти не пахнущий чем-то искусственным. Только слегка горьковато-терпко, как в первый раз, и возможно, это просто индивидуальный запах. Приятно. Сакура радуется отсутствию раздражителей, потому что мода на духи и на отдушки заставляет ее чихать и находиться в закрытых помещениях с опаской.

Мужчина не очень подробно обрисовывает то, как падает в воду с мешком на голове, вскользь интересуется, почему она его спасла… Лирическое настроение как причина часто высмеивается и Карин, и Ино, иногда даже спокойная Конан кривит губы в усмешке…

У Сакуры есть сомнения, что человек отреагирует по-другому.

— Не давайтесь бандитам в следующий раз, — советует она ему вместо ответа. — Вам повезло, что вас заметила я, а не мои сестры. Они не любят людей в море.

— Рядом с морем тоже, — замечает он в сторону, явно вспоминая Ино.

Сакура усмехается ему в плечо, закрытое несколькими слоями ткани, но все же теплое. Пусть скажет «спасибо», что не попался Карин.

В стальном предмете оказывается чай. Сакура, которая, к своему сожалению, имеет пробелы в знании человеческих достижений, узнает термин «термос» и решает, что такая штука в тайнике не повредит… интересно, на него придется наплакать или денег хватит?

Человек ненавязчиво придерживает ее рукой за плечи, спрашивает о перепадах температур и давления, о том, почему она выходит на сушу, если на суше — холодно… Сакура отвечает выборочно, если вопрос кажется ей безопасным. У теплого чая нет подозрительного запаха или привкуса, и она спокойно пьет его из маленькой пластмассовой чашечки.

Она не задает ему вопрос: зачем?

У людей все иногда бывает так просто, что смешно. Впрочем, так сложно, что смешно, тоже случается. Ей не хочется смеяться, поэтому она только улыбается, когда замечает чужие попытки скрыть интерес.

— У нас есть плюющиеся огнем трезубцы, — сообщает она после того, как мужчина спрашивает: стоит ли ему опасаться чего-то кроме гипноза, — и говорящие рыбы.

— И на каком же языке говорят рыбы? — скептично приподнимает он брови.

Сакура хохочет так, что почти сваливается с машины в песок. Ловко удержавший ее рядом с собой человек смотрит на то, как она смеется во весь зубастый рот, без оторопи. А, казалось бы, стоило провести параллели между такой особенностью и намеком на людоедство. И немного напрячься, если такие острые и чудесные — Сакура ухаживает за ними, поэтому у ее улыбки ослепительный блеск — зубы оказываются неподалеку от шеи.

Чудак.

И…

…огонь под водой его не смущает?

Он действительно не причиняет ей вреда и не спрашивает то, что Сакура сама не хотела бы кому-то рассказать, не требует ответа, но приходит. Нечасто, но все же… хотя бы несколько раз в месяц.

Она даже привыкает сначала замечать его, а потом появляться за спиной, сидеть накрытой чужой одеждой под боком, чувствовать теплый запах и расплываться под чужой рукой, слушать то его, то себя…

Человек становится Мадарой.

У имени есть забавное сокращение, которое он терпеть не может, но его племянники в неофициальной атмосфере не зовут его иначе. Сакура не подхватывает — ей нравится его полное имя, шероховатое, слегка рычащее, нагретое то ли солнцем, то ли огнем.

Он любит быструю езду и — действительно — закаты в безлюдных местах. До того, как Сакура вылавливает его и возвращает на сушу, он не верит, что в этом мире существует что-то сверхъестественное, разумное и живое одновременно.

Сакура делает открытия и самостоятельно: горьковато-терпко действительно пахнет его кожа, он устойчив к холодной погоде, а еще внимателен настолько, насколько и одинок, даже со своей большой семьей. Потому что никакой человек не проводил бы столько времени по ночам на опасном русалочьем берегу, чтобы поговорить. Люди любят удобство и часто до чудного практичны. Этот либо чрезвычайно любопытный, либо Сакура права.

Мадара в свою очередь узнает о том, что у нее очень опекающие сестры, что они могут смеяться друг над другом, но, если какой-то из них грозит опасность — этой опасности лучше исчезнуть до их вмешательства.

Потому что у вмешательства вкус морской воды и растворившейся в ней крови, думает Сакура тогда, но не говорит вслух. Ей не хочется озвучивать то, что он может умереть в море от рук какой-то из сестер. Ей и представлять это не хочется.

Поэтому она беззаботно шутит о гонках на дельфинах и рассказывает, как красиво наблюдать закаты не с берега, а с воды, когда солнце растворяет в ней свое цветное сияние и медленно и беззвучно гаснет.

— Я бы тебе показала. Но мои сестры… — вздыхает Сакура, поджимая ноги к груди, добавляет на всякий случай, хотя знает, что он не дурак (ну, может, только избирательно): — Лучше не заходи в воду, если рядом нет меня.

— Ты самая младшая? — повернувший к ней голову, лохматую от кружащего вокруг ветра, Мадара будто не слышит очередного предупреждения.

Видит их Бог, Сакура устает оставлять их то там, то тут.

— Нет. Но я не могу заставить тебя утонуть, — пожимает она левым плечом, которое уютно укрыто слоем пледа и чужой рукой поверх, но почему-то покрыто мурашками. Не от чужого же взгляда?

Сестрам это, конечно, не нравится.

Первой с ней говорит Карин. Она похожа на всполох человеческого салюта, которые нередко расцветают над водой. Задиристая и яркая, всегда говорящая то, что думает — наихудший вариант для такого разговора. Особенно если до этого она дает решить все самостоятельно.

— Люди зря своих не топят, — убеждает ее Карин, а в ее алых волосах вьются нити жемчуга, мерцающие в голубой мгле нежно и призрачно. — Пока ничего сделал, ну и что, хочешь подождать? Забыла, что раньше они нас ловили и мучили?

Сакура знает. Однажды Карин случайно попадается в рыболовецкие сети и оказывается на барже вместе с тоннами рыбы. Люди пытаются сделать с ней что-то нехорошее, если Карин, обычно вспыльчивая, но отходчивая, топит их всех разом. С тех пор у нее стойкая нелюбовь к проплывающим над ними баржам и к людям в рыболовецкой одежде. И, если быть честной, к людям вообще.

Но человек Сакуры не одевается в рыболовецкую форму. Он очень теплый и совсем не жестокий с ней, пускай и выглядит как обветренный зимним соленым ветром камень на побережье.

— Если он меня обидит, — она посматривает на Карин лукаво, — я затащу его к нам.

— Предоставь это мне, — предлагает появившаяся из неоткуда Ино.

Видимо, прячется за камнями и подслушивает. Они не разговаривают с того момента, как Мадара почти оказывается утоплен. Сакура не рвется, а Ино, оскорбленная в своих лучших порывах, гордо проплывает мимо. Впрочем, она и сейчас надувается, стоит Сакуре на нее тяжело посмотреть.

— Чей человек, тот и топит, — напоминает педантичная Карин. — Лучше давай до баржи сплаваем.

— Да ну твои баржи, — капризно отмахивается Ино, ловя смену темы цепко, потягивается всем телом. — Рыбаки пахнут рыбой, какой-то дрянью и редко бывают красивыми.

Сакура тогда со смутным ощущением подвоха думает: хорошо, что она не слишком разглядывала Мадару. Ино любит тянуть энергию и тепло только из тех, кто, по ее мнению, этого достоин. Рыбаки никогда не бывают в такой безопасности, как когда Ино проплывает под их катерами и баржами.

К общему облегчению, Ино больше не злится. Но в голове Сакуры еще долго звучат раскатистым эхо слова Карин:

— Около него тебе всегда будет холодно. Ему это однажды надоест.

Она ищет подтверждение — заглядывает в лицо, вслушивается в голос, ловя мельчайшие изменения, мимоходом понимает: с ней что-то не так. Зачем ей так волноваться из-за человека? Исчезнет — и хоть к черту морскому. Почему же нет?

Она выясняет это поздней августовской ночью, когда фиолетовое небо настолько бархатное, что можно протянуть руку и его зачерпнуть.

Мадара греет ее щеку своей ладонью, хотя Сакура об этом его совсем не просит. Иногда он без слов делает то, о чем другие люди обычно говорят.

В тот момент она думает о том, что это будет забавно — вернуть ему услугу, только наоборот, охладить. Контраст температур, видимо, ему не нравится. Мадара на секунду замирает под ее осторожным прикосновением.

И вот тогда Сакура вспоминает, что такое — это выражение лица, этот внимательный сканирующий взгляд, наклон головы, ненавязчивое движение навстречу.

Она уже видит это и не единожды. Но, даже зная, что произойдет дальше, Сакура не собирается это предотвращать.

Мадара, кутая ее в плед, поступает по-человечески — он ее целует. И, кажется, что время ускоряет ход, не оставляя надежды решить все отстраненно и холодно. Потому что невозможно это решить не в его сторону. У незнакомого ранее прикосновения обжигающий эффект. Часть дергает ответить и получить еще больше, а часть мечется и рвется, потому что дальше только неизвестность.

В Сакуре борются эхо Карин и собственная надежда, даже когда она обнимает его за шею и привстает на цыпочки, чтобы удобнее доставать и быть осторожнее. Зубы, все-таки, действительно острые...

— Я не человек, — шепчет она ему в подбородок, когда мужчина с медленным и почти бесшумным выдохом отпускает.

— Я знаю, если ты не заметила, — Мадара наклоняется к ней, вдруг закрывший собой и небо, и пространство вокруг.

Сакуре хочется объяснить — до зуда в деснах — что она действительно будет мерзнуть, что она никогда не бросит море, даже ради него, что у нее есть мстительные сестры, которые против…

— Зато ты человек, — до невообразимого глупо бормочет она.

— Это проблема, — соглашается он непоколебимо. — К сожалению, я не смогу отрастить хвост.

В его уверенности столько человеческого, что это должно быть смешно. Смешно, ведь он и не помнит, и вряд ли когда-то знает, что люди делали с русалками. И если Карин права, если она права вдвойне, то быть Сакуре — мерзнущей не только на суше до самого конца.

Мадара смотрит на ее, и впервые она замечает в его взгляде — густое уязвимое ожидание. Почти незаметное. Его лицо не изобилует мимикой, поэтому приходится замечать что-то действительно по мелочам… а если уж эти мелочи прячутся под черной радужкой как под темными водами… впрочем, Сакура ориентируется даже в таких.

Что же, быть ей и выпотрошенной, и насквозь больной, раз уж не может оттолкнуть и слишком надеется.

— Только зубы, — говорит она с неуверенной улыбкой, а когда взгляд меняется с ожидающего на удивленный, поясняет: — Ты не сможешь отрастить только зубы. Хвост сможешь.

И, выпроставшись из теплых рук, собирает свои волосы на затылке.

Почти сразу вернувший ее обратно Мадара тихо усмехается ей в макушку. По коже бегут мурашки, только не от холода, а от горячей волны, лизнувшей все тело разом.

— Вот и договорились, — соглашается он и ненавязчиво, будто на пробу, целует ее висок.

Мерзлая боль так и не наступает. Ни спустя месяц, ни спустя два года, когда Сакура вживается в человеческую роль так, что даже имеет все документы. У этого есть большая профилактическая работа.

Договариваться приходится не только о хвостах и зубах. Сакура сбивается со счета, когда думает об этом и пытается вспомнить, сколько недопониманий у них происходит. Потому что русалки и люди бывают в чем-то схожи — в любви к говядине и к сладкому, например — а в чем-то различны до ужаса.

Мадара, оказывается, не может спать несколько часов в сутки или… или не может просто отдыхать. Сакура замечает это, когда проводит с ним несколько суток подряд, и на следующие выходные утаскивает его гулять на побережье в полной тишине. Даже телефон отбирает.

Мадара сначала сверкает на нее глазами, но спустя полчаса, несколько солнечных просветов в серовато-белом небе и множество шипящих волн морщинки на его лбу и около поджатых губ разглаживаются. Приходится закрепить успех еще и вечерней прогулкой, только уже по городу. Учить человека отдыхать — это иногда сложнее, чем убеждать Ино и Карин, что на суше для нее безопасно. А вот пользоваться результатом — другое дело. Сакуре нравится нежиться в чужих руках, когда их обладатель спокоен и настроен исключительно мирно.

Побочным эффектом становится решение для вечно мерзнущей Сакуры.

После того, как она впервые пробует секс и около десяти часов ощущает себя вполне комфортно и забывает про холод напрочь, Мадара сдержанно шутит на эту тему, предлагая составить расписание. Сакура отбивает шутку своей — предлагает узнать, это он такой особенный или похожий эффект от личности не зависит. После внушительного экскурса в природу моногамных закрытых отношений она извинениям предпочитает действие — утягивает своего человека в кровать.

Позже Сакура, отойдя от впечатлений и чужой ревности, признает: девять-десять часов — это отлично!

Учитывая, что из недели она проводит где-то четыре дня в море, с сестрами, и не всегда подряд… Возможно, расписание им и не понадобится. А еще, возможно, об этом стоит рассказать Ино. Насильно вытянутая из человека энергия дает тепло только на пару часов. Секс же гораздо приятнее.

А Ино любит то, что ощущается приятно — от шелка на коже до испуга красивых людей…

— Сакура, сделай что-нибудь! — возмущается Таюя во весь голос, гремя на всю виллу.

Сакура, выплывая из воспоминаний, снова морщится, заранее жалея Шисуи, который с Таюей работает в одном помещении. Но сейчас он самый благословленный из них, потому что проводит выходные не с семьей…

— Мэд, почему в твоем доме командует женщина? — возмущается так же во весь голос Обито, заглянувший на кухню.

— Ах ты паршивец! — появившаяся вслед за ним Таюя, прижимая ладонь к небольшому животу, второй шлепает мужа по затылку.

— В моем доме, — раздельно и холодно говорит Мадара, разворачиваясь к ним, — никто так не кричит. Без исключений для беременных и инвалидов.

— А что, для стариков исключение все-таки есть? — поддевает его Таюя, которая в жаре перепалки иногда забывает, что и кому говорит.

Мадара проживает свои тридцать четыре иногда как шестьдесят, а иногда как двадцать. И вот сейчас он склоняется скорее к первому, чем ко второму. А это значит, что кто-то сейчас получит экскурс в основы этикета…

— Рыбные чипсы? — предлагает Сакура, пока Мадара медленно набирает воздуха в грудь, и ведет пальцем по его позвоночнику до самой поясницы. — Думаю, мы забыли их наверху… Может, сами разберетесь, пока мы их найдем? — это она уже говорит немного напрягшейся Таюе.

Рубашка под прикосновением проминается и слегка шуршит. Останавливаясь над ремнем, Сакура перебирает пальцами, постукивая. Ни Таюе, ни Обито этого не видно, и это первая причина, почему Мадара ее не останавливает. Вторая причина — временной отрезок, уже превышающий десятичасовую отметку.

— Определенно, — решает вместо них Мадара достаточно сдержанно для человека, который только что был готов подавлять интеллектом. — Полчаса вам хватит?

— Надеюсь, вам тоже, — иронично бормочет им вслед Обито.

Но прежде чем Мадара среагирует, Сакура утягивает его к лестнице и уже на подходе к комнате утягивает в поцелуй.

— Пара часов, — напоминает она ему, когда поцелуй кончается. — И мы их выставим.

— И больше никогда не пустим, — с едва слышным рычанием цедит Мадара и подхватывает ее на руки.

Дверной звонок настигает их в тот момент, когда Сакура, устроившись на чужих коленях, нагло кусает чужое плечо сквозь рубашку.

— Сами откроют, — нашептывает ей во влажный висок Мадара, только-только справившийся с застежкой нового бюстгальтера. — Не дергайся.

***

— Мэд! Сакура! — восклицает Шисуи, встретив их, спускающихся в гостиную, с широченной улыбкой. — Вечно вы двое где-то теряетесь… Я ненадолго. Был неподалеку кое с кем… решил вас познакомить!

Шисуи непонятно подмигивает Сакуре, и она понимает: сейчас что-то будет.

В гостиной, где борьба за пульт от телевизора перешла в борьбу за чужое внимание, становится на одного человека больше.

Или не совсем.

Длинные золотистые волосы, убранные в затейливую косу, бросаются Сакуре в глаза первыми. Уже потом — знакомый изгиб плеч, насмешливый профиль и мелькнувшие острые кончики зубов в хитрой улыбке.

— Я уверен, с Сакурой ты знакома, — Шисуи подходит к высокой девушке и приобнимает ее, ненароком оттесняя Изуну. — А это мой самый старший дядя — Мадара. Мэд, это моя невеста, Ино.

У Мадары дергается щека.

— Очень приятно, — ангельски улыбается Ино, пряча хитрый взгляд за опущенными светлыми ресницами.

Будто она и не помнит, кого несколько лет назад пыталась утопить в порыве сестринского долга.