Хэ Сюань подхватывает Ши Цинсюаня рефлекторно, еще до того, как успевает осознать, что происходит, слишком часто он это делал по самым разным причинам. Сейчас, впрочем, ему требуется время, чтобы понять, что именно заставило Ши Цинсюаня упать без сознания. Он берет его на руки и бережно укладывает на софу, отчего-то особое внимание уделяя тому, чтобы аккуратно уложить голову, словно по привычке, когда причиной бессознательного состояния небожителя была травма головы, и за ним требовался особо бережный уход.

Но на этот раз у Цинсяюня нет никаких травм, по крайней мере, не тех, о которых Хэ Сюань бы знал. Ему приходит в голову, что ныне смертный человек мог легко травмироваться, когда тонул в Черных Водах, или когда Хэ Сюань вылавливал его с помощью костяного дракона. Но ведь в таком случае Хэ Сюань бы заметил травму, слишком привыкший их подмечать, когда сам Цинсюань не обращал на них внимания или делал вид, что их нет, чтобы те не могли его задержать. Или не заметил бы? Ши Цинсюань явно был напряжен до предела, и не обратил бы внимания на свою травму, а даже если бы заметил ее — не попросил бы о помощи, только не в той ситуации, в которой был час назад. А сам Хэ Сюань тоже был слишком взвинчен, чтобы присматриваться, — он смотрел лишь на лицо, что и без того было искривлено страхом и попеременно то отчаянием, то злостью.

Но могло ли смертное тело Ши Цинсюаня быть таким слабым, что травмировалось от такого незначительного воздействия? Нерешительно — опасаясь, что Цинсюань может очнуться и вновь неправильно понять его действия, — Хэ Сюань ощупытает его руки, ноги и ребра, проверяя, нет ли у того переломов, на боль от которых Цинсюань мог не обращать внимания от эмоционального напряжения, параллельно, распахивая верхний халат его ханьфу в поисках проступившей сквозь одежду крови. К его облегчению, Ши Цинсюань выглядит невредимым.

Хэ Сюань поспешно прикладывает ладонь ко лбу Цинсюаня, проверяя, нет ли у того жара. Быть может, Цинсюань прото-напросто простудился в холодной воде? Но может ли простуда вызвать у смертного обморок? Стоило этому слову пронестись в голове демона, а Цинсюаню тихо вздохнуть от прохлады чужой руки, как до Хэ Сюаня наконец доходит. Конечно, как он сразу об этом не подумал. Хэ Сюань давно не имел дел со сметрными и позабыл, какие они хрупкие. Травмы и простуда может и не заставляют их ни с того ни с сего упасть в обморок, а вот истощение — да. При чем, в случае Ши Цинсюаня, как понимает Хэ Сюань, не только физическое, но и эмоциональное.

Миска с рисом, к которой младший Ши так и не притронулся, так и стоит на столе на кухне, и со вчерашнего дня этот — теперь уже смертный — человек ничего не ел и едва ли что-то пил. А после пережил приступ паники, едва не утонул в Черных Водах, потратив все свои силы на борьбу со стихией, и провел больше часа в сильнейшем эмоциональном напряжении. Ши Цинсюань всегда был сильнее, чем казался на первый взгляд, но даже для самого сильного смертного это все могло бы стать причиной обморока. Не удивительно, что Цинсюань потерял сознание, стоило поддерживающему тело в готовности бежать или сражаться страху схлынуть.

Хэ Сюань не медлит, прикладывает ладонь к щеке Ши Цинсюаня, вливая в него духовную энергию медленным потоком, чтобы та случайно не вышла из-под контроля от приближающегося зова Тунлу. Голова раскалывается от боли, давая знать, что в ближайший шичень2 часа боль станет невыносимой, и защищающий разум сон поглотит его. Впитывающие духовную силу щеки Цинсюаня постепенно розовеют, и лишь тогда Хэ Сюань осознает, до чего же бледным тот был до этого.

Чтобы ускорить пробуждение, он прикладывает свою мертвенно-холодную ладонь ко лбу Ши Цинсюаня, а когда тот охлаждается, — ко второй щеке, смутно припоминая из собственной смертной жизни, что прохлада может помочь. Когда щека охлождается, он осторожно прикладывает свою вечно холодную руку к шее Цинсюаня под ухом. Ледяное прикосновение к такому нежному месту заставляет уже начавшего востанавливать силы Ши Цинсюаня вздрогнуть и с тихим шипением распахнуть глаза.

Те все еще мутные и фокусируются на Хэ Сюане медленно, но он определенно приходит в сознание, и демон торопится убрать руку от чужой шеи, чтобы случайно не напугать только что очнувшегося Цинсюаня. Едва ли тот в ближайшее время сможет не вздрагивать от страха, окажись руки демона в опасной близости с его горлом.

— Очнулся? — спрашивает Хэ Сюань, как только Ши смотрит ему в глаза более-менее осознанным взглядом, чтобы проверить, различает ли тот, что ему говорят.

— Я… — Цинсюань слабо кивает, а затем рассеянно оглядвается по сторонам. Его взгляд скользит по софе, на которой он лежит, вопреки тому, что должен был упасть на пол, и на Хэ Сюаня, что склонился над ним, поджав губы и нахмурив брови. — Прости, я отключился… Я думал, успею дойти до кухни и что-нибудь съесть, но не вышло, прости, — тушуется он и пытется подняться.

— Успокойся, не делай резких движений, — тут же давит ему на плечо Хэ Сюань, чтобы тот не смог резко подняться в вертикальное положение. Поскольку он не желал напугать Ши Цинсюаня своими прикосновениями, руку, что передавала тому духовную энергию, он тоже отдернул, и стоило предположить, что сил в этом смертном теле хватает лишь на то, чтобы оставаться в сознании. — Резко встанешь — опять голова закружится.

Убедившись, что Ши Цинсюань кивнул и послушно остается лежать, Хэ Сюань отходит на кухню, и приносит оттуда две пиалы, одну с водой, вторую с так и не съеденым Цинсюанем рисом. Поставив еду на столик, он помогает Цинсюаню медленно сесть и подает ему воду.

— Спасибо, — произносит тот тихо, делая жадные глотки, держа пиалу чуть подрагивающими руками.

— И не извиняйся, — произносит Хэ Сюань, принимая пустой сосуд и заменяя его в руках Цинсюаня миской с рисом.

Вторую руку Цинсюаня он берет в свою, открывая поток энергии, чтобы та вливалась в мередианы Ши. Тот не сразу соображает, что требуется сделать, слишком отвлеченный последней репликой собеседника, но спустя пару мгновений начинает использовать передаваемую ему энергию, чтобы нагреть рис.

— Ты бы не оказался в таком состоянии, если бы я был к тебе внимательнее, — произносит Хэ Сюань тихо, но твердо, так что в голосе его слышится что-то похожее на строгость. — Это я должен просить у тебя прощения.

— Вовсе нет, — тут же качает головой Цинсюань, и по тому, как вздрагивает его ладонь, понятно, что не будь его руки заняты, он бы уже по привычке принялся ими махать в отрицании. — Я ведь и сам еще не привык к тому, каким слабым может быть мое тело, и сам забываю о еде, воде и отдыхе, так с чего бы тебе об этом помнить?

Хэ Сюань в ответ на то лишь качает головой, но ничего не возражает.

Правда в том, что за эти пятьсот лет, что он играл лучшего друга Ши Цинсюаня, он привык быть тем, кто заботится о Повелителе Ветра больше, чем сам Повелитель Ветра о самом себе. Да, тело небожителя не было слабым или уязвимым, но даже бог нуждался в отдыхе, восполнении энергии и исцелении ран. И не то чтобы Хэ Сюань когда-либо планировал заботиться о Цинсюане, как раз наоборот: всякий раз, когда он ловил себя на том, что невольно это делает, он хмурился и злобно поджимал губы, недоумевая, как так вышло.

Но, в конце концов, стало очевидно, что Повелитель Ветра, при своей идиотской тенденции лезть во все возможные передряги, чтобы кому-нибудь помочь, и несмотря на свою репутацию капризной дивы, совершенно не был способен замечать собственное истощение или обращать внимание на свои небольшие раны, если был занят чем-то, по его мнению, более важным. А более важным, как позже выяснилось, могло оказаться очень и очень многое, если не сказать «что угодно».

Казалось, у Цинсюаня было два типа энергии — эмоциональная, что несла его вперед и не давала сесть передохнуть, пока он не побывает всюду и не переделает все, что возможно; и та, что действительно позволяла его телу двигаться и исцеляться. И если первая не иссякла, Ши не мог заметить, что иссякла вторая, пока либо не окажется полностью опустошен, либо Хэ Сюань не схватит его за локоть бесцеремонно и не утащит за собой, не слушая возражений, чтобы подлечить ссадины и накормить.

Теперь, когда их отношения стали настолько сложными, и даже спустя десяток изнурительных разговоров и попыток прийти к соглашению, они так и не поняли, кем им теперь считать друг друга, и насколько же все-таки далеки они теперь от понятия «друзья», Хэ Сюань все еще по привычке чувсвтует ответственность за этого человека, как и пятьсот лет до этого, но… должен ли? И если да, то в какой степени?

— Ты в моем доме, и у тебя нет своих собственных духовных сил. Как ни крути, ты зависишь от меня, так что это моя ответственность — следить, чтобы с тобой все было нормально, — отрезает в итоге Хэ Сюань твердо.

Цинсюань на это открывает рот, но, наткнувшись на немного усталый взгляд Хэ Сюаня, решает ничего на это не возражать. В конце концов, они только что пришли к мирному соглашению, и если Хэ Сюань хочет закрепить его, показав свое небезразличие к благополучию Ши, то будет очень недальновидно вступать в очередной спор, убеждая, что демон не должен о нем волноваться вовсе.

— Спасибо, — произносит Цинсюань со слабой улыбкой на губах.

Хэ Сюань лишь молча кивает. Они оба не знают, что еще могут сказать друг другу сейчас, и стоит ли вообще, поэтому какое-то время сидят в тишине, пока энергия перетекает от одного к другому. Как только Хэ Сюань чувствует, что передал достаточно не только на нагрев риса, но и на пару печатей тысячи Ли, а щеки Цинсюяня вновь приобретают здоровый цвет, он отпускает чужую ладонь.

— Поешь, — произносит он и уходит в другую комнату, чтобы не смущать Ши Цинсюаня своим присутствием.

С губ Цинсюаня едва не срывается ещё одно «спасибо», но он сдерживается в последний момент, решая не нагружать их пока ещё шаткие разговоры лишними репликами. Да, Хэ Сюань дружелюбен с ним, это они уже выяснили, и Ши Цинсюань закрепил это знание в свой голове. Но Хэ Сюань так же никогда не был в восторге от излишней болтливости, так что выкрикивать ему второе «спасибо» в спину уже после окончания разговора было бы лишним.

Вместо этого Цинсюань принимается за еду, лишь сейчас осознав, до чего же голодным, оказывается, был. Небожители едят по большей части для удовольствия и в качестве повода встретиться с кем-то и поговорить, а то и просто по привычке, и редко востанавливают с помощью еды энергию. Теперь же, хоть рис в миске Ши Цинсюаня и пресный, но он проглатывает его жадно, параллельно напоминая себе постараться больше не забывать о потребностях своего тела, чтобы избежать дальнейших обмороков.

Закончив со своей порцией, он относит миску на кухню и ищет, чем бы ещё можно было подкрепиться и что приготовить на ужин, но не обнаруживает ничего съесного. Тогда он наконец вспоминает, что изначально, еще утром, до всего этого безумия, он собирался пойти на рынок за продуктами. Он оборачивается на дверь в главном зале и видит, что печать сжатия тысячи Ли на ней еще не погасла, а на столе все еще лежит лист бумаги с начертаной на ней сложной печатью — ключ от дома Хэ Сюаня, а по венам Цинсюаня все еще течет достаточно духовной энергии демона, чтобы сотворить три портала.

Он замирает и прислушивается, пытаясь понять, чем сейчас занят Хэ Сюань, но дом наполнен тишиной. Ши Цинсюань мнется, не чувствуя никакой уверенности в том, что хочет сейчас искать хозяина и отвлекать его от дел, чтобы что-то спросить, но приходит к выводу, что все-же не уточнить, можно ли ему все еще куда-то уходить и стоит ли это делать прямо сейчас, нельзя. Он ступает по коридору тихо и стучится в дверь спальни, но ему не отвечают, и он осторожно заглядывает внутрь. Однако, Хэ Сюаня там не оказывается, и приходится отправиться искать на нижний этаж.

Дверь в комнату, заставленную шкафами, оказывается открыта, и Цинсюань заглядывает в нее, зависая на пороге, привлекая внимание сидящего за столом Хэ Сюаня тихим кашлем. Тот сидит над какими-то бумагами, сгорбившись и держась рукой за голову, а когда оборачивается на звук, его лицо все еще немного нахмурено. Очевидно, его вновь мучает сильная головная боль.

— Как ты себя чувствуешь? — произносит Ши Цинсюань и тут же замолкает, когда осознает, что тоже самое одновременно с ним спросил и Хэ Сюань.

Они оба неловко молчат несколько мгновений, пока в итоге Цинсюань не решает ответить первым.

— Я в порядке, спасибо большое, — тараторит он, и сразу же повторяет свой вопрос. — Как ты? Голова болит?

— Мгм, зов Тунлу приближается, — поясняет Хэ Сюань, потирая лоб кончиками пальцев. — Скоро отключусь. Тебе что-то нужно?

— Нет-нет, я просто зашел уточнить… Ты хотел, чтобы я сходил купить еды, — нерешительно напоминает Ши Цинсюань, и демон кивает. — Мне сходить сейчас или подождать?

— Иди, — пожимает плечом Хэ Сюань. — У тебя достаточно духовной энергии? — он дожидается кивка Ши. — Так чего тебе ждать? Если тебе уже лучше — иди.

— Я просто подумал… — мнется Цинсюань, заламывая руки. — Тебе ведь нехорошо.

Несколько мгновений они оба молчат, Цинсюань — не зная, что еще сказать, чтобы объяснить свой ход мыслей, а Хэ Сюань — напрочь не понимая, как его состояние может быть связано с тем, стоит ли Ши Цинсюаню куда-то уходить или нет. В конце концов, Хэ Сюань догадывается первым.

— Все нормально, — качает он головой. — Я буду в таком состоянии, пока гора не закроется, и ты ничего не сможешь с этим сделать. Мне просто нужно уснуть, когда станет невыносимо, ты тут ничем не поможешь, — объясняет он и спустя пару секунд, глянув на все еще подавленного после произошедшего Цинсюаня, решает добавить: — Спасибо, что спросил.

Слышать это Ши Цинсюаню неожиданно и странно, он понимает, что это дополнение — не то, что естественным образом проскользнуло бы в речи Хэ Сюаня, но тот решил сказать это, чтобы Цинсюань… почувствовал себя спокойнее, касательно отношения Хэ Сюаня к нему? Из-за того, что произошло, Хэ Сюань теперь пытается убедиться, что его манера речи не заставит Цинсюаня нервничать?

— К тому же, тебе сейчас не помешает отвлечься и расслабиться, — добавляет Хэ Сюань, как бы между делом, перебирая бумаги на столе. — Так что иди, есть в доме нечего.

— Хорошо, я понял, — Ши Цинсюань улыбается мягко, благодарный, но не решаясь быть навязчивым. На всякий случай он уточняет: — Я скоро вернусь.

Он произносит это, чтобы не создавать острых углов. Ранее утром Хэ Сюань сказал, что позволяет ему погулять по городу подольше, но, в связи с недавней напряженной ссорой и вновь пошатнувшимся доверием, Цинсюань решает поначалу не создавать лишних поводов для недопониманий. Чем плавнее все будет развиваться — тем больше шансов, что они смогут наладить спокойные взаимоотношения, не терзая разум друг друга. Хэ Сюань в ответ на его реплику лишь кивает и вновь возвращает внимание на свои свитки, давая тем самым понять, что Цинсюаню нет нужды задерживаться дольше и он может идти.

Тот возвращается на кухню, где берет со стола тот самый листок бумаги с начертаной печатью и аккуратно складывает его, пряча за пазуху. В рукав отправляется баночка с киноварью для печатей. Последней на глаза попадается та самая корзина, что ему недавно одолжила старая торковка. Точно, он ведь и в этот раз едва не забыл взять с собой что-то, куда можно было бы сложить продукты. Ши Цинсюань проверяет в одном из шкафчиков и обнаруживает там другую корзину — побольше и покрепче, и недолго думая берет ее с собой. Позаимствованную, впрочем, необходимо вернуть.

Однако, печать сжатия тысячи ли уже открыта в имперскую столицу и тратить духовную энергию на дополнительные печати сегодня было бы неразумно. К тому же, Цинсюань надеялся узнать какие-нибудь новости, а сделать это в большом городе, как ни крути, проще. Таким образом Ши Цинсюань принимает решение сегодня зайти на рынок в имперской столице, а в следующий раз наведаться в ту маленькую деревню и отдать корзину старой торговке. Кивнув собственному плану, Цинсюань осторожно отворяет дверь с печатью и выходит в освещенном солнцем переулке, около какого-то заброшенного здания.

Трудно сказать был ли то когда-то храм или чей-то дом. В здании, когда Ши Цинсюань заглядывает внутрь, оказывается пусто, без следов мебели или хотя бы присутствия человека, а также отсутствует одна стена и половина крыши. Лишь дверь, выходящая на узкую тропинку, ведущую вниз по склону к имперской столице, и осталась единственной полезной частью разрушенного здания. Это место, где редко проходят люди — чаще на телегах, и реже пешие — самое то, чтобы пользоваться перемещением тысячи ли, не боясь людских глаз.

Окинув внимательным взглядом место и запомнив его хорошенько, чтобы потом сюда же вернуться, Цинсюань отправляется вниз по тропе в сторону города. Как и во многих крупных городах, Цинсюань бывал в этой местности не раз — за пару сотен лет ветер успел пронестись по горам и рекам, от цзяньхумир боевых искусств в Древнем Китае до самых обычных городков смертных, а имперская столица и вовсе была его самым частым пристанищем в мире смертных.

Частично потому, что была самым большим и богатым городом на Центральных Равнинах, и от того была переполнена рынками, магазинчиками, постоялыми дворами и чайными, и прогуляться здесь самому было в удовольствие, и затащить привиредливого Повелителя Земли, подкупив едой, было проще. Частично же потому, что город этот стоял недалеко от того места, где когда-то шесть сотен лет назад был городок, близ которого, у подножья гор и жили братья Ши. И, как теперь уже знал Цинсюань, лишь в двух десятках ли* от поселка Богу.

* 10 км

Теперь, конечно, город был другим, как и люди, и лишь птицы с голубоватым оперением, что водятся лишь в южной части Центральных Равнин, да деревья, что сменились за века, но остались отражением своих могучих предков, возвышавшихся над маленьким Цинсюанем когда-то великанами, и горы в далеке, напоминали Цинсюаню о прошлом.

Он бредет в сторону города вниз по тропе, и чувствует как его сердце наполняется смесью тоски и легкости. В нем самом, в его жизни и в людях, чья судьба оказалась связана с ним, теперь уж не осталось ровным счетом ничего прежнего, и лишь чувство беспомощности, которое Цинсюань так яростно пытался похоронить как можно глубже в своем сердце, силясь преодолеть все отчаяние мира одним лишь упрямством, так и осталось обернутым острыми шипами вокруг его горла. Ши Цинсюань даже проводит ладонью по шее, забывшись, словно действительно может ощущать удушающее чувство на ней, и привычным жестом встряхивает рукой, распрямляя плечи и бодро шаг прибавляя, запирая тем самым это чувство в самом дальнем и темном углу подсознания.

На смену ему приходит легкая улыбка, привычно изгибающая губы, все таже, что и шестьсот лет назад, и Цинсюань подставляет лицо солнечным лучам и легкому ветерку. Он никогда не обладал потенциалом к самосовершенствованию и культивированию духовной энергии медитациями, но мог бы основать собственную школу, практикующую исключительно мастерство игнорирования негативных эмоций и страхов до такой степени, что начинаешь хохотать от счастья. И он готов покласться: стал бы самым почитаемым богом на гонке фонарей.

— Ваше Превосходительство? — слышит вдруг Ши Цинсюань голос и подскакивает на месте от испуга, сначала от мысли, что его кто-то встретил на улице, а через мгновение его глаза расширяются в шоке от осознания, что двигались его собственные губы. — Ваше Превосходительство, это Се Лянь, вы слышите меня? — произносит Цинсюань против своей воли, и на несколько секунд замирает, пораженный сверх меры.

Лишь спустя несколько мгновений приходит осознание, что Его Высочество, должно быть, все еще имеет доступ к его каналу перемещения душ.

— Ваше Высочество?! — вскрикивает он чересчур громко от удивления, а после добавляет чуть тише. — Это вы? Как вы смогли это сделать? Я думал, это больше невозможно.

Тогда, во дворце Черных Вод, когда Хэ Сюань обнаружил, что Ши обо всем догадался, Цинсюань потерял сознание на время, а когда очнулся, больше не чувствовал присутствия Се Ляня в его разуме. Он не сомневался, что друг не сдался бы так просто и непременно попытался бы сделать все, что в его силах, чтобы помочь ему. В таком случае, логично было предположить, что техника перемещения душ больше не работает.

— Да, Ваше Превосходительство, это я, — произносит Се Лянь, выждав пару секунд на случай, если Ши Цинсюань сам захочет сказать что-то еще. В отличие от его собственного возгласа, сейчас Цинсюань слышит из своих уст шепот, и краем сознания догадывается, что Се Лянь делает это, должно быть, на случай, если Хэ Сюань где-то рядом. — Тогда, в Черных Водах я потерял способность управлять вашим телом и в конце концов никак не смог вам помочь, а когда пробовал повторить технику перемещения душ позднее, то уже не мог попасть в ваше сознание и вовсе, — объясняет Се Лянь. — Тогда я предположил, что Господин Хэ как-то блокирует духовные потоки в вашем теле, чтобы с вами нельзя было связаться таким образом. Но после нашего сегодняшнего разговора я много думал о вашей ситуации и решил попробовать еще раз, просто чтобы проверить. Я не ожидал, что получится, но очень рад, что могу говорить с вами.

— Я тоже рад, Ваше Высочество, — отвечает Ши Цинсюань на автомате, и действительно имеет это в виду, но при этом не уверен до конца, чему именно рад, и что это за другие блеклые эмоции, что проскальзывают в его душе. — Я не уверен, что именно блокировало вас несколько дней назад, но, кажется, я догадываюсь, почему вы не могли использовать технику все эти дни, но смогли сейчас. В доме, где мы теперь живем, стоит барьер, не допускающий внутрь никого, кого предварительно не впустил Хэ Сюань. Думаю, он достаточно мощный, чтобы препятствовать даже вашей душе попасть в мое тело, пока я в том доме.

Ши Цинсюань делат паузу, чтобы дать Се Ляню возможнось ответить. Говорить с человеком, деля тело на двоих, так сложно. Тем не менее, Се Лянь немного медлит, словно задумавшись, прежде чем ответить.

— Я думаю, это вероятно, — заключает он в итоге. А затем добавляет осторожным тоном. — Значит ли это, что вы сейчас за пределами этого дома? Господин Хэ где-то рядом?

— Да, я… — Цинсюань запинается, не увереный, что стоит говорить свое точное местоположение, опасаясь, что желающий помочь друг мгновенно окажется рядом. А ведь Ши Цинсюань пообещал Хэ Сюаню не встречаться ни с кем из небожителей без его ведома, и он не хочет нарушать это обещание, когда они только что ступили на шаткий мост, ведущий к мирной совместной жизни без взаимной боли. — Я за пределами дома. И Хэ Сюаня нет со мной рядом. Я довольно далеко от него в данный момент.

— Оу, — срывается с его собственных губ удивленный звук, и Се Лянь, который до этого момента воздерживался от того, чтобы как-то управлять телом бывшего небожителя, поднимает голову и осматривается вокруг.

Смотреть пока что особо не на что: город видно лишь издалека, а помимо него лишь поля и подлесок, и определить, где именно Цинсюань находится, было бы почти невозможно, чему тот в душе рад. Тем не менее, он позволяят другу осмотреться, и даже сам поворачивается поочередно в разные стороны, давая убедиться, что действительно один, без присмотра демона.

— Я вижу, Ваше Превосходительство, — Се Лянь, которого, по мнению Цинсюаня, не так-то просто удивить или заставить растерться, на некоторое время замолкает. К удивлению Ши Цинсюаня, он не начинает с вопросов о том, как Цинсюаню удалось уйти, а вместо этого осторожно интересуется: — Вы сами ведь знаете, где именно находитесь?

— Да, конечно, — отвечает Цинсюань, хмурясь, не понимая, к чему вопрос.

— И вы не хотите сказать мне, где вас найти, чтобы я пришел и помог вам вернуться? — произносит Се Лянь, каким-то чудом воспроизведя свой спокойный и учтиво-проницательный тон голосом Ши Цинсюаня. Тот даже ресницами хлопает от удивления тому, как быстро и, судя по всему, правильно Се Лянь понял основную суть.

— Вы правы, Ваше Высочество, — признается Ши Цинсюань. — Более того, ранее я сказал правду: я действительно прошу вас не говорить другим небожителям, а тем более моему брату, что знаете, что со мной.

— Я понял, Ваше Превосходительство, этому я поверил еще с первого раза, на самом деле, — произносит Се Лянь, и теперь Ши Цинсюань слышит в своем голосе легкий смешок. — Я лишь не знал, стоит ли мне верить, что с вами действительно все в порядке, когда вы говорили это перед Господином Хэ. В вашем голосе, когда вы прощались, слышалась душевная боль, в моем сердце осталось беспокойство.

В ответ на это искреннее заявление Цинсюань чувствует, как его собственное сердце сжимается от благодарности, тронутое чужой дружбой и небезразличием. Из трех единственных людей, которые когда либо о нем заботились, Се Лянь был единственным, кто делал это просто так, будучи не связанным с ним родством или судьбой.

— Спасибо вам, Ваше Высочество, — тихо выдавливает из себя Ши Цинсюань. — Вы правы, эти дни были довольно тяжелыми эмоционально, я много нервничал, и когда мы с вами говорили утром, я действительно чувствовал себя не лучшим образом. Но со мной действительно все хорошо, это лишь переживания, со мной не произошло ничего плохого, — объясняет он честно, при этом стараясь не заставить друга волноваться лишний раз. — Хэ Сюань, он… Он не намерен вредить мне, — произносит он со всей твердостью и убежденностью, на которую способен, не только для убеждения Се Ляня, но и для закрепления этой мысли в своей собственной голове.

— Вы о чем-то с ним договорились? — догадывается Се Лянь. — Ваш брат сказл, что Господин Хэ забрал вас в обмен на его жизнь.

— Это верно, — кивает Ши Цинсюань. — Вы наверняка уже знаете, чем гэ провинился перед Хэ Сюанем. Я не могу прекратить эту ненависть, но и не могу позволить брату умереть, — объясняя это вслух другому, не причастному к этой болезненной истории человеку, Цинсюань чувствует, как в плечах начинает скапливаться слабость, и присаживается на ближайший большой камень у дороги. — Мы с Хэ Сюанем заключили договор. Мое полное исчезновение и незнание брата о том, что со мной, станут наказанием гэ. И я намерен позволить этому случиться, в обмен на то, что Хэ Сюань его не тронет.

— Ваш брат уже в безопасности, — отмечает Се Лянь все таким же спокойным голосом. В отличие от утреннего разговора, сейчас он действительно кажется более убежденным в благополучии Ши Цинсюаня, по крайней мерее — физическом. — Вы могли бы позволить мне забрать вас сейчас, и вы оба были бы в безопасности.

— Если честно, Ваше Высочество, прямо сейчас я мог бы даже сам открыть печать сжатия тысячи ли в ваш храм Пу Цзы, — призлается Ши Цинсюань со вздохом.

В самом деле, как бы до смеха просто все закончилось бы, если бы не близость длиной в пять веков, сковавшая их с Хэ Сюанем по рукам и ногам противоречивым чувством обязательства. Обязательства хотя бы попытаться не делать еще больнее, чем уже есть. Хотя бы не собственноручно. Чувствовать вину, если все-же не удалось с этим справиться.

— Я просто выбираю держать свое слово, — произносит он тихо, но твердо. — За эти дни я много нервничал, это правда. Но я также получил возможность узнать, что Хэ Сюань не жестокий человек. Он жаждет справедливости, но не моей крови, и даже не моих слез. Хоть я ему и не друг, но он не хочет вредить мне и хорошо обращается со мной. Он даже не груб со мной, за исключением своей привычной хмурой натуры, — вдруг осознает Ши Цинсюань и сам же удивляется своему открытию.

Ведь даже если Хэ Сюань не хотел вымешать на нем злость на братьев Ши физически, то хотя бы грубость словестная казалась естественной в их ситуации. Но манера общения Хэ Сюаня с ним, за исключением неловкости и взаимных недопониманий, по сути ничем не отличалась от манеры общения «Мин И».

— Я считаю, он не заслуживает моего предательства после того, как пошел мне на встречу, — заключает Ши Цинсюань. — И я не хочу, чтобы то, через что он и его близкие прошли из-за нас с братом, осталось безнаказанным. Безусловно, я бы пошел против Хэ Сюаня, если бы на кону стояла жизнь гэ, — признается он, и его голос едва заметно вздрагивает. — Но пока все, что требуется, чтобы тот остался жив, — это не предавать доверие Хэ Сюаня и жить с ним вдали от брата, я намерен сделать все, чтобы так и было.

На какое-то время повисает небольшая пауза, в течение которой Ши Цинсюань думает, не посчитает ли Его Высочество, что он лишился рассудка. А затем Се Лянь спокойно заключает:

— Я уважаю ваше решение, Ваше Превосходительство, — произносит он умиротворенно. — И даже понимаю его. Вам не о чем беспокоиться, моей единственной заботой было убедиться, что вы в безопасности. Я никому не скажу о том, что узнал.

— Спасибо вам, Ваше Высочество, — облегченно выдыхает Цинсюань и улыбается. Впрочем, лишь для того, чтобы через несколько мгновений вновь нахмурить брови. — Погодите, Ваше Высочество, можете, пожалуйста, сказать, что сейчас с гэ? Он в порядке? Его изгнали? Вы знаете, где он сейчас? Пэй Мин и Лин Вэнь ведь позаботились о нем?

— Прошу, не волнуйтесь, — успокаивает его Се Лянь, когда Цинсюань все же прерывает поток своих вопросов, чтобы тот мог вставить хоть слово. — Его Превосходительство все еще в Небесной столице. Гнев Небесного Владыки действительно силен, и вашего брата в скором времени лишат божественности.

— Лишат божественности? — повторяет Ши Цинсюань удивленно, хотя и чувствует, что Се Лянь собирался продолжить что-то говорить. — Вы имеете в виду: лишат полностью? Он станет смертным? Я думал, его изгонят на несколько сотен лет с проклятой кангой.

— К сожалению, Ваше Превосходительство, грех вашего брата — преступление не только против смертных, но против Небес, — объясняет Се Лянь. — Ему не позволят вернуться.

Сказанное Се Лянем было тем, чего стоило ожидать. Совершившие преступление боги, если не представляли большой угрозы, которую требуется немедленно устранить, не подвергались казни или заточению под горой, как демоны. Однако, для них существовало два вида «медленных казней».

Самая распространенная — изгнание в мир смертных с запечатывающей духовные силы проклятой кангой. Такое наказание могло длиться либо определенный срок, как то случилось с Пэем младшим, или же на весь остаток жизни небожителя, пока тот не вознесется повторно своими силами, как было с Се Лянем. И степень жестокости такого наказания зависит целиком от удачи и могущества бога, ведь у него остается шанс вернуться на Небеса, однако, если количество людей, что помнят этого бога, иссякнет раньше — тот просто исчезнет, канув в небытие, без шанса на перерождение.

Ши Уду был могущественным богом, и продлись его изгнание пару сотен лет, все еще был бы шанс, что однажды он вознесется вновь. И, вероятно, именно поэтому Небеса избрали для него более надежную и быструю «казнь». Полное лишение божественности было тем же, что Цинсюань сделал сам с собой, когда узнал, чего стоила его счастливая судьба. Бог становится смертным целиком и полностью, и с того же момента начинает стареть, болеть и быть уязвимым к ранениям. Изгнание таким образом означало лишение каких-либо шансов на повторное вознесение, потому как жизнь бывшего бога теперь могла продлиться не дольше нескольких десятков лет, и вознестись повторно в столь короткий срок после изгнания было практически абсолютно невозможно.

— Но есть и хорошая новость: генерал Пэй и госпожа Лин Вэнь уговорили Небесного Владыку отложить изгнание до момента, пока господин Ши не востановит свое тело, — успокаивает Се Лянь, прерывая раздумья Цинсюаня. — Его руки уже почти исцелились, и, насколько я знаю, генерал Пэй выразил готовность позаботиться о нем после изгнания, так что вам не следует волноваться за его жизнь.

Услышав это Цинсюань облегченно выдыхает. По сути, это тот исход, который можно назвать самым лучшим. Единственное, что гложит Ши Цинсюаня, — знание, что пока брат жив, он не перестанет волноваться за него и пытаться найти его. И хоть он уже и смирился с тем, что волнения брата станут его наказанием, но любящее брата сердце не могло не сжиматься горько от понимания, сколько боли предстоит вынести Ши Уду. Так же как не могло не трепетать от беспокойства при осознании, что любая вылазка Цинсюаня в мир смертных будет означать вероятность случайно столкнуться с братом, и тем самым вновь столкнуть друг с другом две буйные стихии, что норовят друг друга уничтожить.

И увы, Цинсюань знает, на чьей стороне будет перевес сил, если гэ и Хэ Сюань вновь столкнутся. Поэтому, думать о том, как избежать случайной встречи с братом, и как действовать, если та все же произойдет, стоит начинать прямо сейчас и молиться, чтобы все три участника этой истории смогли прожить следующие несколько десятков лет, не убив друг друга. Впрочем, весьма вероятно, что Хэ Сюань тоже это понимает, так что кто вообще сказал, что Цинсюаню будет позволено выходить из дома, после того, как закроется гора Тунлу? Не в одиночку-то уж точно.

За этими беспокойными мыслями Цинсюань прослушивает, как Се Лянь несколько раз зовет его, задавая обеспокоенные вопросы о том, будет ли он в порядке, и нужно ли ему, чтобы Се Лянь сделал для него что-то еще.

— Нет-нет, Ваше Высочество, я в порядке, спасибо, — качает он головой, когда ему все же удается услышать чужие слова. — Я думаю, ваша договоренность с Хэ Сюанем все еще в силе, и в скором времени я смогу поговорить с вами вновь. В таком случае я прошу вас не связываться со мной с помощью перемещения душ. И не говорите Хуа Чэнчжу о том, что смогли связаться со мной таким образом, пожалуйста. Я не хочу лишних недопониманий, — объясняет он расплывчато.

Он не думает, что Хэ Сюань разозлится, если узнает об этом разговоре с Се Лянем, тем более, если Цинсюань сам про него подробно расскажет. Но Ши Цинсюань просто напросто не хочет, чтобы тот знал, что у Цинсюаня есть способ связаться с Се Лянем без Хэ Сюаня в качестве посредника. Потому как не хочет лишней почвы для подозрений и недоверия между ними из-за способа обойти условия Хэ Сюаня, которым Ши Цинсюань даже не планирует пользоваться. Лучше сделать вид, что этой лозейки не существует вовсе, чем добавлять к их и без того натянутым отношениям лишний повод для сомнений и подозрений, так ведь?

Се Лянь с готовностью уверяет его, что никому не расскажет, и что Хуа Чэн сегодня не рядом с ним. После чего завершает их разговор, признанием, что ему, вероятно, пора идти, потому как он в данный момент как раз находится в паланкине, в поисках украденной Божественной Парчи. Цинсюань испытывает люботытство, кто же мог украть подобный артефакт, но выбирает не задавать лишних вопросов, и позволяет душе Се Ляня покинуть его тело, решая с этого момента прекратить думать о божественных делах и сконцентрироваться на своей новой жизни. И пусть она будет спокойной, насколько это возможно.

Ощутив, наконец, полноценное облегчение, он распрямляет плечи и на сей раз торопится в город, не оглядываясь по сторонам.

~~~

Город встречает Ши Цинсюаня суетой и гомоном толпы людей. На пару мгновений он даже замирает посреди толпы, обескураженный тем, что, оказывается, успел позабыть шум большго города, полного смертных. Смертных, которых не заботят никакие небесные кары и демонические междоусобицы. Простая размеренная жизнь, где из самых громких скандалов можно услышать лишь возмущение богато одетого торговца о якобы краже, которой никто не видел. Ши Цинсюань обходит палатку тучного мужчины стороной, опасаясь, как бы и самому не привлечь к себе лишнее внимание, выискивающего, кого бы обвинить, человека.

— Пф, дурачье, если его кто и обворовал — виновника уж и след простыл, иначе не обвинял бы всех подряд, — фыркает стоящая рядом с Ши Цинсюанем девушка в небогатом, но пестром ханьфу. Глаза ее, подведенные черной тушью, по-лисьи прищурены, а лицо ненавязчиво прикрывает красный веер.

— А сестрица совсем не сочувствует, как я вижу, — подмечает Ши Цинсюань, тоном почти нейтральным. Почти. Лишь с легким оттенком веселья.

— Да чему ж сочувствовать, — отмахивается девушка, ни на миг не опасаясь, что ее надменность к пострадавшему могут использовать, чтобы саму ее обвинить в воровстве. — Людям, что обдирают народ средь бела дня, пользуясь тем, что в этом году неурожай, и простому люду есть нечего, не сочувствуют.

— И впрямь, — усмехается Цинсюань. Громкие вопли противного голоса торговца заглушают их голоса достаточно, чтобы они могли говорить, не боясь быть услышанными. — Сестрица не боится так со мной откровенничать? За такие слова можно и в воровстве обвинить, — подмечает он мягко.

— Не боюсь, — отмахивается девица лениво. По блеску ее черных глаз Цинсюань не может понять, стоит ли обращаться к ней мэй* или же цзэ**. Конечно, он старше любого из смертных, но его тело сейчас выглядит лет на двадцать, а по девушке перед ним сходу невозможно понять младше она или старше этого возраста. — Во-первых, я ничего не сделала, — заявляет девушка невозмутимо, и словно в противовес своим же словам, показательно поправляет платок на своей корзине. А следом лукаво улыбается Цинсюаню. — А во-вторых, по тебе видно, что натура у тебя не скотская.

* "Младшая сестра". Неформальное обращение к девушке, годящейся в младшие сестры

** "Старшая сестра". Обращение к девушке, годящейся в старшие сестры

— Я не поддерживаю воровство без необходимости, — подмечает Ши Цинсюань.

— А у кого в этом городе необходимость имеется? Или же: у кого ее нет? И какой она должна быть, чтоб воровство оправдалось? — задает риторические вопросы девушка, пожимая плечом.

— Зависит от обстоятельств, — потирает подбородок в задумчивости Ши Цинсюань. Его мнение на этот счет действительно серое. Он всегда считал, что необходимо во что бы то ни стало искать альтернативу воровству, если она есть. Но когда другого выхода нет… Разве мог он осудить голодающего? — У этого господина явно меньше нужды, чем у большинства людей в этом городе, а вот власти обезглавить любого бедняка из простого подозрения, что тот — вор, судя по его одеждам, предостаточно, — рассуждает Цинсюань. — Я не знаю, был ли у вора выбор не воровать, но указывать на кого-то в такой ситуации было бы бесчеловечно.

— Вот и я так думаю, — улыбается ему девушка, сдергивая со своей корзины платок, предъявляя взору полную корзину редьки. А толстый торговец продает рис и муку. Кем бы ни был вор, девушка заговаривала Цинсюаню зубы просто забавы ради.

— Сестрице не стоит так шутить, люди могут не оценить ее юмор и обойтись с ней грубо, — качает Ши Цинсюань головой, но губы его изгибаются в легкой улыбке.

— Спасибо за беспокойство, братец, — склоняет она голову. — Но и я не шутила. Проверяла, можно ли тебя звать с собой.

— Куда это? — удивленно вскидывает брови Цинсюань.

В последний раз, когда молодая красивая девушка на улице так загадочно куда-то звала его с собой, Хэ Сюаню пришлось вытаскивать его из борделя, где его уже почти обрядили в прозрачные одеяния. Но девушка перед ним выглядит прилично и гордо, разве что чуть-чуть лукаво, словно готовится открыть секрет, а не затащить в квартал красных фонарей.

— Да заметила я, что оглядываешься ты уж больно нервно, — объясняет она, и Цинсюань, словно бы вспомнив, вновь оборачивается по сторонам, чтобы проверить, нет ли случайно рядом кого-то из знакомых. — Коль боишься, что тебя найдет кто, то прятаться лучше в другом районе.

— Я не прячусь, — тут же мотает головой Цинсюань в отрицании. — Я просто… не хочу столкнуться со знакомыми, — объясняет он.

Как ни крути, а девушка права: отправляясь в императорскую столицу, Ши Цинсюань совершенно упустил из виду, что в центре города шансы столкнуться с кем-то из небожителей будут выше, чем в большинстве других городов поменьше. Конечно, он не сомневается, что небожителя его отточенный столетиями глаз выцепит из толпы сразу, задолго до того, как какой-нибудь небожитель заметит лишившегося божественной ауры, веера и своих богатых лазурных одеяний Ши Цинсюаня. Но перестать оглядываться по сторонам он не может.

— Ну по твоим коже и волосам можно сказать, что знакомые у тебя не из тех, кто по бедняцким районам шастать станут, — подмечает девушка. — Пошли со мной на малый рынок, — хватает она его за рукав, но не настырно, а скорее… по-детски. Словно и впрямь брата за собой тащит. — Там и оглядываться не придется, и еды купить сможешь, не отдавая баснословные деньги этим свиньям, — аккуратный нос девушки презрительно морщится, когда она бросает взгляд на торговцев, лениво развалившихся в креслах, переодически прикрикивающих на стоящих у прилавков детей, когда те «слишком долго пялятся».

— Хм. Заманчивое предложение, — с готовностью соглашается Цинсюань, позволяя утащить себя вниз по улице.

На пару мгновений он задумывается, до чего же быстро девица смекнула, что к чему, и даже вопросов не задала. Но позже, обдумав ее речи и поведение, на равне с красивой, но довольно бедной одеждой, и мозолями на руке, что тащит его за рукав, Цинсюань приходит к простому выводу. Его ведут в беднятскую часть города, и дева эта, судя по одежде и манере держаться, была из тех, кто не ворует и не побирается, лишь пока тяжкий труд приносит деньги на хлеб. Таким людям лучше бы быть проницательными и уметь выискивать выгоду без для себя лишних вопросов. А если эта девушка — торговка, то и вовсе ожидаемо попытаться переманить к себе добротно одетого покупателя.

Мысли Ши Цинсюаня подтверждаются, когда его проводят по узким улочкам и закоулкам и вновь выводят на маленький рынок, расположенный на широкой дороге прямо среди жилых домов, но уже гораздо ближе к окраине города, где дома и лавочки заметно меньше и беднее, а люди одеты куда скромнее. Не нищие, что риса неделями не видали, но люди, что должны заработать, прежде, чем смогут поесть. Слуги и фермеры, мелкие торговцы и бедные ремесленники — их доход зависит от плодородности земли, сезона, спроса на товар или же милости господ.

Тем не менее, здесь имелось почти все, что можно было купить на большом рынке. Овощи, вяленое мясо, рис, травы и коренья, рыба, посуда, одежда, специи и даже чай. Только обстановка здесь была другой. В отличае от рынка в центре города, здесь торговцы и покупатели общались между собой не надменно и не лебезиво.

Смешанный гомон голосов, из которого то и дело доносились неформальные дружественные обращения да зазывания, молодой парнишка из рыбной лавки, которого рослый мужчина послал передать что-то в чайную, или же покупательница, что набирала в корзину овощей, приметившая, что старику рядом тяжело тащить мешок, и вызвавшаяся подсобить. Пожилая женщина, ласково треплющая чьего-то ребенка по волосам, а затем спрашивающая у его матери, как дела дома.

Чувство узнавания накатывает на Цинсюаня подобно воде. Маленький рынок в небогатом районе, где все друг друга знают. Место так похожее на то, где в юности он пытался спрятаться от одиночества и собственных страхов. Место, где он не мог задерживаться надолго, опасаясь своим проклятием навредить ничем неповинным людям, но где его — странного напуганного ребенка без родителей — всегда принимали, как родного. Конечно, те люди, что когда-то о нем заботились, уже шесть веков как мертвы, да и не известно действительно ли они так искренне заботились о нем, или же просто Цинсюаню так казалось из-за своего одиночества, но этот маленький рынок здесь и сейчас отдает в сердце Ши Цинсюаня чем-то теплым, давно позабытым. Почему-то здесь он вдруг чувствует себя, как дома.

— Эй, братец, нам сюда, — окликает Цинсюаня его спутница, о которой он на мгновение успел позабыть, и манит его чуть левее от дороги, в сторону небольшого скопления лавочек.

— А что же сестрица продает? — интересуется он в попытке вынырнуть из своих далеких воспоминаний и вернуться в реальность.

— Я лишь помогаю в лавке, — признается она, пожимая плечом. — А продаем мы овощи, рис, травы, иногда самодельные баоцзы и маньтоу, когда бабушка в добром здравии.

— Когда это у тебя бабушка не в добром здравии, а, милая? — раздается у них за спинами голос, и Ши Цинсюань синхронно с девушкой резко разворачиваются.

Пред ними стоит пожилая женщина лет семидесяти на вид, довольно низкая и немного сгорбленная, с паутинками морщин вокруг глаз. Но сами глаза оказываются на удивление черными и блестящими легким весельем. Цинсюань сперва хотел было испугаться строгого тона, но, глядя на выражение лица женщины, понимает, что строгость та — наигранная.

— Никогда, бабушка, я лишь хотела оправдать собственную усталость время от времени, — почтительно склоняет голову в приветствии девушка, и от ее игривой горделивости остается лишь тень. Она смотрит на пожилую женщину с почтением и заботой, и реплика ее словно повторяется не первый раз. По глазам и улыбкам обеих женщин видно, что они обе понимают, кому из них двоих на самом деле порой нужен отдых, но шутливо притворяются.

— То-то же, — тепло улыбается женщина, довольная внучкой, а затем окидывает Цинсюаня взглядом с ног до головы и едва заметно щурится. — Занятная одежонка, — задумчиво тянет она в итоге, чем сбивает Ши Цинсюаня с толку.

На нем ханьфу Хэ Сюаня, черное, с золотистой вышивкой морских драконов. Да, пожалуй, действительно занятная, но Цинсюань уверен: не самая странная, вычурная или дорогая, что пожилой женщине доводилось видеть, так что же она имела в виду? Но не успевает Ши Цинсюань задуматься об этом, как женщина тут же переводит тему и показывает рукой на ближайшую лавочку с овощами и травами.

— Не стойте же посреди дороги, проходите, — зовет она и, не дожиаясь Цинсюаня, заходит за прилавок, готовая обслужить покупателя. Ее помощница проскальзывает вслед за ней, тут же принимаясь раскладывать что-то на прилавке. — Как звать-то тебя, сынок?

— Ох, прошу прощения, — опомнившись, Цинсюань быстро подходит к прилавку и почтенно кланяяется. Сначала пожилой женщине, а потом девушке. — Я…

Он на мгновение запинается, прикусывая язык. Теперь, когда его ищут небожители, и от того, увенчаются ли их поиски успехом, зависит так многое, Цинсюань трижды думает над тем, как представиться, твердо решая не называть настоящего полного имени. Перым делом на ум приходит представиться также, как и шестьсот лет назад он представлялся всем торговкам в округе, когда еще скрывался от Преподобного. Ши Цин. Но представляться собственной фамилией и первым иероглифом собственного имени — слишком рисковано, а потому фамилию неободимо придумать другую. Но вопросительные взгляды двух женщин не дают ему подумать ни на секунду дольше и с губ срывается первое, что приходит в голову:

— Фэн Цин, — произносит он смущенно. "Фэн", как ветер тоже близко к его настоящей личности, но все лучше, чем его настоящая фамилия. — Но вы можете звать меня Цин-эр, если пожелаете, — улыбается он, и в груди его рождается страный трепет, когда пожилая женщина повторяет на пробу, и впервые за последние шесть веков кто-то завет его «Цин-эр» не в его снах. Он никогда не пожелал бы вернуться в то проклятое время, но… стоит признать хотя бы самому себе: он скучал по этому имени.

— Красивое имя, дитя, — мягко улыбается пожилая женщина и кивает в сторону девушки. — Это Чжао Ли.

— Можно просто «госпожа», — лениво отмахивается та, когда Ши Цинсюань повторяет ее имя, вызывая смех и притворно журящий прищур у старушки.

— Ну а я бабушка Шань Ю, но ты можешь звать меня просто бабушка, — ласково улыбается та Цинсюаню, и в груди у него разливается приятное тепло.