две искры

Когда ветер с любовью коснулся щёк Томы, пока тот поднимался по главной лестнице города, воспоминания мягко пронеслись будто мимо него — он ведь не был дома так давно. 

У него не оставалось никаких других вариантов, кроме как столкнуться лицом к лицу со своим прошлым. 

Контракт с семьёй Камисато был окончен, за его спиной столько лет служения и преданности, что остались позади, и сейчас настала пора выбирать свою судьбу, потому что, как бы он не любил защищать людей и помогать другим, вернувшееся ощущение потерянности не уйдёт никуда само собой — Тома прекрасно это знал он уже переживал подобное. 

Он смотрел на свой глаз бога, раскачивающийся на его бедре: тёплый, как забытый уголёк в старом камине, глаз слегка потускнел и осунулся, будто от утомления, и Тома догадывался почему. Потух как и он, так и его страсть. 

С матерью в Спрингвейле он уже успел повидаться и сообщить, что не будет её обременять и, если останется в Мондштадте, то наверняка в пределах главного города. Он очень скучал, для него тоска — это ежедневная рутина в перерыве от уборки, работы, кормления бродяжек и ещё раз уборки. Для Томы привычным было ощущение неполноты собственного существования, даже когда у него было место, в которое можно было вернуться. Так какое же место ему нужно на самом деле? 

У него было много дорог кроме Мондштадта, чтобы ответить на этот вопрос, но, убегая от себя, проблему не решишь, поэтому на следующий день он изучал светлые улочки города своего детства и погружался глубже в память, пока не решил остановиться и где-то осесть. Ему нужно было время, чтобы снова привыкнуть к свободе, пьянящей не хуже вина, после строгости холодной Иназумы. 

Место под названием «Доля Ангелов» часто мелькало в разговорах, в шумную таверну всегда ходили все взрослые, как только заканчивался рабочий день. Вот и он тоже теперь такой же взрослый, сидел за столом и думал как же ему провести новый день, в городе, где его имя больше никто не помнит, но пока и не знает. 

Кто только не сидел в таверне, аудитория у этого местечка была очень разношерстная: барды, рыцари и даже монашки — последнюю Тома разглядывал из любопытства с особым интересом, и та, будто заметив его взгляд, повернула голову в его сторону. Глаза холоднее стали оглядели недавно приехавшего сначала с раздражением, которое сменилось на любопытство, а потом Тома вообще почувствовал себя как олень под прицелом стрелы охотника и сглотнул. Заинтересованность Томы, несмотря на напор и первоначальный испуг, никуда не пропала и даже усилилась, но мечтам о проведении хорошего и приятного вечера не суждено было сбыться. 

Из-под стола тяжёлыми движениями вылез сонный бард и оккупировал потенциальное место для чарующей незнакомки. В руках у него было яблоко, которое он старательно оттер бирюзовой накидкой от грязи, но особо эффекта это не оказало, ведь накидка была в несколько раз грязнее, чем яблочная кожура. Откусив большой кусок, он наконец-то посмотрел на сидящего рядом молодого человека и с прищуром смешно начал его разглядывать. 

— Вам помочь? — натянув улыбку, спросил Тома. Он всегда улыбается в подобных... Ситуациях. 

— Не фидел фдесь фебя раньфе, — с трудом проговорил бард, продолжая жевать яблоко. — Хофя кафефся ты мне фнакомым. Фебя яфно фто-то беспокоит.

— Прошу прощения? — ответил Тома незнакомцу, все ещё улыбаясь, но уже более натянуто. 

За все годы службы у Камисато он привык вести переговоры с самой разной публикой со всех концов Тейвата, но Мондштадт не переставал его удивлять своей невинностью деревенской жизни, от которой Тома успел уже отвыкнуть, опять же, иназумская сдержанность обязывала.

— Это всё работа? — наконец-то чётко проговорил фразу бард, наклоняясь через стол и пристально рассматривая Тому нос к носу. — Смысл жизни? Хотя нет, дай угадаю... Любовная драма? 

Последнее что он ожидал от этого города, в который готовился вернуться, так это то насколько абсурдным он оказался и насколько он успел это забыть. Вот уж кто бы ему сказал, что какой-то городской сумасшедший попытается понять, что же у него творится на душе в первые дни приезда. Вечер у Томы явно не задался: потерял возможность выпить с красивой девушкой, а теперь к нему пристаёт безбожно пьяный бард. Ну ладно, бывали у него вечера и похуже. 

— Тома? 

Или нет. 

***

— А вы... 

За столом собственной персоной сидел Тома, старый друг, что покинул Мондштадт столько лет назад и, от которого за все эти годы не было ни одной весточки с грозового континента. Живой, из плоти и крови. 

Как громом поражённый Дилюк стоял, держа в руках два бокала вина, и ему явно надо было отнести их за другой столик, но ему казалось что если он сейчас сдвинется с места, моргнет, да хоть как-то шевельнётся, то чудесная картинка пропадёт из его сознания. Может быть Эльзер был прав, когда говорил ему больше спать. 

Своё детство Дилюк всегда помнил плохо, особенно после смерти отца, но был всегда один мальчик, что своей добротой, дружелюбием и яркостью души приковывал всеобщее внимание. 

Дилюк помнил Тому маленьким деревенским мальчиком, который всегда улыбался светло словно солнечный зайчик. Руки у него всегда были тёплые, когда они играли в догонялки, а глаза озорливые, никогда не знаешь о чём думал маленький проказник — в прятках его всегда находили последним. Глаза у него все такие же зелёные, два весенних луга, удивленные и круглые. Из мальчишки Тома за все эти годы вымахал в привлекательного и статного молодого человека, раздался в плечах. От ровной как линейка отработанной инадзумской осанки и неловкой улыбки у Дилюка неожиданно зашлось сердце.  

Увидев его, Дилюк настолько погрузился в свое детство, что казалось ещё минута, — и друзья позовут собирать камешки, чтобы пускать блинчики в речку за поместьем. Вместо этого он услышал лишь: 

— Вы Господин Рагнвиндр, я не обознался? 

— Кхм. 

— Не так официально, — слегка помотал головой бармен. — Можно просто Дилюк. Сколько лет, сколько зим. Не ожидал, что ты... Снова вернёшься в Мондштадт. 

— Кхм, — снова услышал Рагнвиндр кашель справа от Томы. Ради Барба... Хотя нет, не ради него. Его самого надо бы к бездне. И побыстрее. 

— Чего ты хочешь, бард? — с выдержанной холодностью произнёс Дилюк, сжимая в руке бокалы. 

— Мне уй— 

— Да. Сейчас. 

Забрав с собой яблочный огрызок, Венти под грозным взглядом ретировался, только сверкая пятками. На прощание он показал Дилюку язык и был таков. 

— Забавный малый, — усмехнулся Тома, улыбка которого наконец-то избавилась от натянутости. Быстро Дилюк заключил, что ему дискомфортно в компании пьяных людей. Хотя, возможно, дело было в Венти. 

— Посмотрел бы ты на его долги, вот это настоящая забава, а не его выкрутасы. 

Прикрыв рот рукой, иназумец засмеялся и Дилюк подумал как давно никто не реагировал так на его шутки. И что смеётся Тома просто очаровательно, мягко как стеклянный колокольчик. У него будет ещё возможность заставить его посмеяться — весь вечер впереди и они только вдвоём. 

***

— Господин Дилюк вы не можете вечность заниматься этим... Совершенно неблагородным трудом! — сетовал Эльзер, пока перевязвал Дилюку раны, наверное, уже в сотый раз за эту неделю. — Даже ваш отец не был столь опрометчив, хотя славился ещё большей импульсивностью. 

— Эльзер, не сейчас, я устал. 

— Вы говорите так каждый раз! Вам пора задуматься о вашем будущем! О будущем клана Рагнвиндр, в конце концов... Что будет с этим поместьем, когда его хозяин постоянно пропадает непонятно где? Об этом вы задумывались? 

— Ауч! Эльзер! — зашипел кошкой Ночной рыцарь, когда его дворецкий слишком туго затянул бинт. 

— Прошу прощения, господин Дилюк, но ваше поведение абсолютно недопустимо для единственного наследника такого важного рода как ваш! Вы так и дальше просто будете продолжать делать все это, даже не зная за что вы боретесь? Потому что ваш отец прекрасно знал, у него была жена и сын. А у вас... 

— У меня есть ты, Эльзер. Кэйя. Аделинда, в конце концов. 

— Это совсем другое, — отрезал Эльзер, вздохнул и, потеряв всю энергию на споры, произнёс: — Доброй ночи, господин Дилюк. Да бережёт вас Барбатос.

Когда Эльзер наконец ушёл спать, Дилюк остался наедине со своими мыслями, которые периодически прерывались из-за треска дров в камине. Однако, Дилюк знал, что в зале он был не один. Он никогда не один, особенно в месте, где висит портрет его отца.

— Я чувствую, что Эльзер прав, но... Как поступил бы ты на моём месте? Что сделал бы ты? Правильно ли это? Я... Чего хотел бы я, а не ты?

Дилюк вздохнул, получив в ответ тишину. Мертвецы молчат, они всегда молчат сколько бы Дилюк не просил ответа. Да и никто, ни один мертвец не может ответить на вопросы человека, который не может ответить на них сам, сколько бы не пытался.

Пытаться Дилюку ещё явно долго, пока портрет отца всё так же мертвенно тих, а глаза его — пустые, совсем без искры. Дилюк помнит его светлый и полный надежды в него взгляд — хоть он почти стёрся из его памяти — к большому сожалению, художник не смог его передать полностью, а всем кто помнил Крепуса оставалось воспроизводить его образ лишь в своей голове.

Было много вещей, за которыми Дилюк гнался, но самым желанным было одобрение отца — сейчас он это понимает. Он хотел, чтобы его видели, что бы он ни сделал: весёлые проделки, что вытворял маленький наследник Рагнвиндров, были вместо выкриков отцу отвлечься от вечных документов и переговоров.

Когда его не стало, потерялась и цель, ведь больше никто не видел, что Дилюк делает, но будучи Полуночным героем он понял, что это не так-то уж и важно. Как и многие другие вещи, которыми отец Дилюка хотел, чтобы он стал.

Неважно. Важно, когда Дилюк сам делает выбор, каким человеком ему быть. Это всё, что ему остаётся.

***

Вторую встречу с Дилюком, которую тот назначил Томе, после того как они почти весь вечер просидели за столиком вдвоём и успели хоть немного нагнать прошедшие годы, Тома предвкушал, несмотря на волнение. 

Винокурня — хоть поместье было все то же — оказалась совсем не такой как Тома её помнил: его поприветствовали свисавшие бордовые гроздья винограда вместо ярко-зелёных, какими он их запомнил, бочки из тёмного дерева и кроваво-красные яблоки. Все вдруг, казалось, впитало облик нынешнего хозяина этой земли с его подернутым дымкой тяжёлым прошлым, но Тома засмотрелся на яблоки и улыбнулся: подумал, что на вкус они наверняка будут невероятными. 

У входа в поместье стоял Дилюк и о чем-то переговаривался со своими горничными, но он сразу же развернулся встретить своего гостя как только услышал приближающиеся мягкие шаги. На секунду хозяин винокурни будто одеревенел и был похож на оловянного солдатика в своей аристократической привычке, что Тома нашёл невероятно очаровательным. Он заставляет его так нервничать? 

— Здравствуй, Дилюк.

— И ты, Тома. 

***

Тома ума и приложить не мог, чем они будут заниматься при встрече в поместье, но был приятно удивлён, когда во время обзорной экскурсии Дилюк чуть дёрнул его за рукав рубашки и показал в сторону двери. 

Как несносные мальчишки, они тайно пробрались в погреб, успешно притворяясь, что у Дилюка нет всех ключей и теперь это не принадлежащий ему дом. Когда Дилюк наступил на скрипучую половицу, пока доставал им по бутылке сидра на каждого, Тома спешно приложил палец к губам, а то, не дай Барбадос, заметят. Тома, смеясь, выбежал первым, придержал для Дилюка дверь, и они побежали прятаться в лозы, ожидая вслед выкрики горничных «негодники!», будто они и правда что-то украли. 

Гость винокурни все ещё продолжал смеяться, когда они уселись, и даже не заметил, как к нему присоединился Дилюк — так Тома был заразителен в своём счастье. Украдкой Тома посмотрел на Дилюка, который, на удивление, тоже вдруг разразился смехом. 

«Смех его красит, — промелькнуло у Томы в голове. — Правда заметно, что после смерти отца он мало улыбается. А жаль». 

Почувствовав на себе взгляд, Дилюк неловко кашлянул и сразу перевёл тему, взяв в руки «краденые» бутылки сидра. 

— За твоё возвращение, — произнёс Дилюк с еле видной на лице улыбкой. 

— За Мондштадт! 

***

Один глоток за другим, слово за слово, и Тома не заметил как близился вечер. Время, когда они с Дилюком говорили, пролетало незаметно, да и приятно было расслабиться с человеком, который (наконец-то!) не заинтересован в инадзумской политике. 

—...ты тогда стога поджёг, весь Спрингвейл сбежался на тебя посмотреть, — засмеялся Тома, держа в руках стакан. — Помню, ты тогда был такой крутой, а я смотрел на тебя и думал какой ты храбрый и сильный. Были же времена, ха. 

— А что ты думаешь обо мне сейчас, после нашей встречи? Я больше не, кхм, храбрый и сильный? 

Хоть Тома и понимает, что вопрос шуточный, но он не может себя остановить от того, чтобы начать рассматривать Дилюка и вместо мальчика, которого помнил, видел перед собой статного и надёжного молодого человека, с которым ему так приятно было говорить. В свете заката его волосы были похожи на пылающий костёр, и Томе так тяжело было отвести взгляд. Ещё Дилюк красивый — отрицать это было трудно. 

Тома подумал, что нужно уметь быть смелым, ведь это он умел как никто другой, и в сердце его сверкнула искра, будто черканули спичкой. 

— Я думаю, что... Что ты совсем не поменялся, Дилюк! — со смехом ответил ему Тома и взял его за руку. 

***

Рука Томы, настойчивая и тёплая, в руке Дилюка, казалась для Рагнвиндра ответом на все его вопросы. Верить в лучшее становится легче, когда близкие рядом, — это истина, которую Дилюк знал всегда, и смотря на макушку Томы на своём плече, он только сильнее в этом убедился. 

В груди вновь зажглось нечто, что покинуло его так много лет назад.

«Да, может Тома прав. Я и правда не поменялся, но я больше и не тот человек, кем был раньше. Это не плохо. Мне просто всё ещё есть что защищать», — решил Дилюк твёрдо, а от своих слов он никогда не отступался. 

Они оба запомнят этот вечер огнём, решимостью и свободой. 

***

— И снова здравствуй, хе-хе, — довольно сказал бард, подсаживаясь к Томе, будто они старые знакомые. — Спешу заметить, что твои тревоги будто унёс ветер. Лицо у тебя посветлело. 

Тома, что снова сидел за столиком в «Доле Ангела» и ждал, пока Дилюк освободится, появлению барда был совсем не удивлён. Дилюк уже успел рассказать ему, что тот — постоянный посетитель. 

— В Мондштадте любой и правда может быть свободен, вот и всё, — ответил ему Тома искренне. 

Ведь он теперь правда свободен.