***

1 января 1878 года

Зайдя в спальню, Кристин тут же заметила на полу под дверью два запечатанных конверта. Она настороженно взяла их в руки и внимательно рассмотрела. Обычный, ничем не примечательный верхний был скреплён сургучной печатью Гран Опера и не был подписан. Девушка нахмурилась, отложив это послание. И тут же ощутила, как сердце, совершив гулкий удар, будто бы оборвалось, свинцовой тяжестью замерев где-то в районе солнечного сплетения. На втором конверте знакомым порывистым росчерком значилось ее имя. Кристин спешно вскрыла письмо.

«Моя дорогая Кристин…»

Даае прижала дрожащие пальцы к губам и испустила прерывистый выдох, медленно и безвольно опустившись на стоящий неподалеку стул, словно из нее разом выпустили весь воздух.

«Моя дорогая Кристин,

Прости, что мне приходится писать это безликое послание вместо того, чтобы явиться пред тобой и объясниться лично. Но я оказалась в воистину безвыходной ситуации. Меня бесчестно обвиняют в том, чего я, конечно же, не совершала. Ты это понимаешь, как никто другой. И мне чрезвычайно важно знать, что хотя бы один человек в этой опере, в этом городе и в этом мире, на моей стороне.

Пока я не знаю наверняка, но догадываюсь, что это происки и гнусная ложь со стороны одного конкретного человека. Но не волнуйся, моя милая, я обязательно разберусь в сложившейся ситуации.

Второе письмо, что лежит у тебя на кровати, адресовано мсье Фернану Лабори. Это мой адвокат и доверенное лицо. Пожалуйста, проследи, чтобы оно было доставлено адресату через проверенных посыльных, а лучше тобой лично. Я не могу доверять никому, как тебе. Ты сможешь найти его адрес на обратной стороне этого послания. Мсье Лабори должен будет представлять мои интересы в жандармерии и суде в мое отсутствие. Он проверенный человек, блестящий юрист и хороший друг моего покойного отца. С ним ты можешь быть откровенной и задать все те вопросы, что в данный момент наверняка терзают твою душу. Также если тебе лично понадобится его помощь по защите твоего доброго имени от нападок или в любых иных ситуациях, не задумываясь обращайся к Фернану, он поможет.

Сейчас наверняка начнется целая кампания по травле меня в высшем свете и столичной прессе, затеянная тем же человеком или людьми, что пытаются меня оболгать. Я знаю, что ты будешь на моей стороне, но, пожалуйста, не ввязывайся в это, не пытайся рьяно отстаивать и защищать мою поруганную честь. Я не хочу, чтобы ты была связана с этим делом ни при каких обстоятельствах. Просто помни, что общественное мнение меняет свое направление с лёгкостью флюгера при должном порыве ветра. Поэтому я обязательно вернусь к этому вопросу, как только докажу свою невиновность.

Также я хотела бы предупредить, что не сообщила никому, в том числе и жандармам, о месте своего нахождения в момент произошедшего преступления. Я бы не хотела, чтобы ты выступала свидетелем по этому делу, а также, чтобы вообще упоминалась в связи с ним — твое доброе имя никак не должно быть связано с моим теперь уже не особо добрым.

При всем при этом, я хочу, чтобы ты отдавала отчет, что прошу тебя об этом молчании не потому, что тем самым пытаюсь отречься от того, что произошло между нами минувшей ночью. Несмотря на то, что изначально я вела себя нерешительно и отстраненно, поверь, все произошедшее было мной глубоко желанно. Твои поцелуи до сих пор обжигают мои губы, а воспоминания о твоём взгляде все еще терзают мою душу остротой застывших в нем чувств. Без преувеличения то, что случилось между нами — лучшее, что происходило со мной за всю предшествующую жизнь.

Я знаю, что сейчас грядут непростые времена. Но мы обязательно со всем справимся. Главное оставаться твёрдыми в своей вере и помнить, что правда на нашей стороне. Все обязательно разрешится наилучшим образом. Главное оставаться сильными, моя дорогая.

Ещё очень прошу тебя — остерегайся семейства де Шаньи. Они опасны. В случае чего сразу же обращайся к мсье Лабори.

Пожалуйста, чтобы не компрометировать себя, уничтожь это письмо, как только прочтешь. Заклинаю, не храни его ради своей же безопасности.

Я покидаю оперу с безмерно тяжелым сердцем, даже не имея возможности до́лжно попрощаться с тобой. Но я искренне верю, что наша встреча случится совсем скоро.

С любовью,

всегда твоя Эрика».

Горло перехватило болезненным всхлипом. Кристин раз за разом пробегала взглядом по отдельным фразам в письме, все больше расплывающемся перед ее глазами.

Боже, за что? Почему это происходит именно с ними?

Они могли признаться друг другу в своих чувствах. Могли, наконец, открыться и перестать бесконечно убегать друг от друга. Могли вверить себя друг другу. И все это должно было произойти минувшей ночью. Но жизнь решила сыграть с ними столь злую и жестокую шутку.

Даае уронила голову, спрятав лицо в ладонях. Она чувствовала полную опустошенность от этой беспощадности со стороны судьбы. Неужели, Провидению не хватило того, что их чувства и без того находились под запретом? Неужели, они заслужили дополнительных препон даже в своем возможном скромном счастье в небольшом мирке, ограниченном стенами гримерной?

Нет.

Дело ведь отнюдь не в Провидении. А в конкретном человеке, который решился не только на убийство, но и на то, чтобы оболгать и разрушить жизнь Эрики. Который возненавидел ее настолько, что вознамерился сгноить в тюрьме, тем самым удалив от Кристин. У которого хватило бесчестья, власти и денег подстроить случившееся. И Даае прекрасно знала имя этого человека.

Девушка решительно вытерла щеки тыльной стороной ладони, ощущая, как внутри разгорается ярость. И эта злость была ей необходима, как никогда. Поскольку если она не будет злиться, то разрыдается. Просто искрошится песчинками от обрушившейся на нее штормовой волны отчаянья, раз за разом неумолимо накрывавшей ее душу. Но она должна держать себя в руках. Она просто обязана помочь Эрике доказать невиновность.

Даае с усилием поднялась на ноги и, непроизвольно скривившись от вновь накатившей ломоты во всем теле, упрямо подошла к окну — после случившегося ранее приступа мышцы все еще казались будто бы налитыми свинцом. Сердце сжалось и тягостно заныло, когда она приблизилась к канделябру и, ещё раз внимательно взглянув на адрес, опустила уголок письма в пламя. Бумага тут же занялась и начала быстро обугливаться, превращая затейливую вязь строк в серые хлопья пепла.

И Кристин ощущала, как ее сочувствие, добросердечие, понимание сгорают вместе с этим письмом, корчась в ненасытном пламени, уничтожающем то единственное признание, что осталось ей от Эрики. Она дождалась, пока огонь лизнул кончики ее пальцев, болезненно ужалив и выхватив последний клочок исчезнувшего письма. Укус ожога был ощутимый, но вместе с тем будто бы привел Даае в чувства. Она рассеяно уставилась в серую зимнюю хмарь за окном, а затем посмотрела на обожженный палец. Взгляд зацепился за блеснувшую в тусклом зимнем свете узкую полоску кружевного металла. С дрожью выдохнув, Кристин с нежностью прижалась бескровными губами к кольцу.

Она не намерена скрываться и скрывать. И она поможет Эрике вернуться как можно скорее. Домой. В Гран Опера. К ней.

Кристин спрятала второе письмо в сумочку, накинула на плечи капелет и, прихватив шляпу и перчатки, вышла из своей комнаты.

***

Это был тихий спальный район Парижа, в котором Кристин никогда не доводилось бывать прежде. Судя по репродукциям, что когда-то видела девушка, он скорее напоминал один из районов Лондона — здесь были такие же дома в несколько этажей на несколько хозяев, с выходами прямо на улицу. Должно быть, летом здесь было очень зелено — клумбы, аккуратно постриженные кусты, могучие деревья со свисающими ветвями и изящные кованые ограды. Сейчас это всё подернулось морозным инеем, и лишь темная зелень плюща, коим были увиты стены некоторых домов, напоминала о грядущей когда-то весне. Где-то далеко и словно даже не в этом озябшем мире.

Кристин, выходя из экипажа, ещё раз прокрутила в голове адрес, указанный в письме. Она подошла к простой двери темного дерева и, взявшись за кованый дверной молоточек, постучала.

Утро первого января наверняка было не самым лучшим временем для нанесения внезапных визитов. Тем более достаточно ранним утром, как сейчас. Кристин поежилась, прячась в меховой воротник от лёгкого морозца, так и норовившего ущипнуть то кончик носа, то щеки.

За дверью стояла мертвая тишина.

Кристин напряжённо выдохнула, отчего небольшое облачко пара на секунду застыло перед ее лицом. Она должна быть терпелива. Даае ещё раз взялась за молоточек и постучала вновь, на этот раз гораздо настойчивее. Спустя пару минут на первом этаже послышалось движение и дверь осторожно отворилась. На пороге появился опрятный и собранный мужчина, приближающийся к рубежу пятидесяти лет, с седыми короткими жёсткими волосами, проницательным взглядом за стеклом овальных очков и пышными усами, дополняющими клиновидную аккуратную бородку.

— Чем я могу быть Вам полезен, мадмуазель? — поинтересовался он, несмотря на ранний час, учтиво улыбнувшись своей нежданной гостье.

— Мадмуазель Даае. Простите за столь внезапный и несвоевременный визит, мсье Лабори, но я по крайне важному делу, связанному с мадмуазель Гарнье, — Кристин решила не тянуть и сразу же перейти к самому важному.

— А! Да-да-да, очень рад, мадмуазель Даае, очень рад! Я о Вас наслышан и крайне счастлив иметь возможность наконец-то познакомиться с Вами лично. Но что же мы стоим? Простите мне мою неучтивость, совсем Вас заморозил. Сегодня весьма свежо, — мужчина тут же засуетился, пропуская гостью в дом и помогая ей снять верхнюю одежду. — Проходите, присаживайтесь. Боюсь, у меня сегодня с утра пока ещё ничего и нет — я отпустил служанку отдохнуть и разрешил прийти немного позже. Если бы я только знал, что Вы нанесете мне утренний визит, то всенепременно заготовил бы что-то с вечера. Но, быть может, чая? Для дорогих гостей у меня припасен прекрасный душистый цейлонский чай — буквально недавно случилась оказия, и мне привезли его из самой Ост-Индии.

Кристин ощутила, как от этих слов ее желудок свело голодной судорогой — начиная с прошлого утра во рту у нее не было ни крошки.

— Не откажусь, мсье. Благодарю Вас, — устало улыбнулась девушка, присаживаясь на краешек дивана. Бессонная ночь постепенно давала о себе знать и туманила разум.

Дом мсье Лабори выглядел так, как, наверное, и должно было выглядеть место проживания адвоката — просторная светлая гостиная на первом этаже вмещала в себя несколько книжных шкафов, плотно и аккуратно заполненных увесистыми томами, столик, на котором была сложена всевозможная свежая пресса, тлеющий камин и какая-то рукопись на диване, которую, судя по всему, хозяин дома изучал как раз перед приходом гостьи. Кристин внезапно пришло в голову, что, как и в случае с кабинетом Эрики, это помещение также можно было назвать функциональным, но, вместе с тем, менее аскетичным и не лишенным уюта.

Да и сам мсье Лабори в домашних твидовых брюках, белоснежной рубашке, что была на нем невзирая на раннее утро, и в плотном стеганом шлафроке поверх, одним лишь своим видом вселял какое-то уверенное спокойствие.

Из соседнего помещения в сторону столовой неспешно проследовал пепельный кот. Остановившись на пороге гостиной, шартре́з блеснул медно-желтыми глазами, разглядывая неожиданную гостью, и невозмутимо направился следом за своим хозяином.

— Так как там поживает моя талантливая крестница? Мы уже давно не имели случая увидеться, — подал голос мужчина из соседнего помещения, судя по звякнувшему блюдцу, наливая обещанный чай. — Плиний, ты уже проголодался? Погоди, сейчас я тебя покормлю.

Крестница? Кристин совершенно искренне изумилась. Этого Эрика никогда не упомянала. Через некоторое время мсье Лабори вошёл в гостиную и, сразу же заметив выражение лица своей гостьи, слегка рассмеялся:

— Эрика далека от религиозных обычаев и обрядов, впрочем, как и я, — он передал невесомую фарфоровую чашечку с ароматным напитком Кристин и опустился в кресло напротив. — Но ее крестили по католическим обычаям ещё малюткой, и Жан Луи, ее отец, просил меня стать ее крёстным. Я не мог отказать.

Мужчина мягко улыбнулся, отчего вокруг его глаз заплясали мелкие лучистые морщинки.

Кристин же вздохнула и с тяжестью в сердце извлекла письмо из сумочки. Она бы с удовольствием пообщалась с мьсе Лабори на отвлеченные темы, связанные с детством Эрики и дальше, но время шло.

— Боюсь, что это письмо расскажет Вам обо всем гораздо лучше меня. Эрика просила передать его Вам, чтобы Вы сами смогли ознакомиться со сложившейся ситуацией.

Мужчина чуть настороженно принял послание из рук гостьи и, поправив очки, поднялся, на ходу вскрыв конверт. Он подошёл ближе к окну и углубился в чтение, все больше темнея лицом. Дочитав письмо до конца, он ещё раз пробежался глазами по исписанному листу и, заложив руки за спину, на минуту задумчиво уставился в окно. Кристин молчала, не смея тревожить хозяина дома. Она не знала, что именно изложила ему в письме Эрика, но была готова всячески помочь и поделиться любыми сведениями, имеющими значение. Единственное, что Эрика не уточнила — можно ли говорить мсье о том, где она на самом деле была в момент убийства Буке? Но, как известно, с адвокатами и врачами следует быть предельно откровенными.

Мсье Лабори сдавленно прочистил горло и, огладив бороду, вернулся к Даае, снова опустившись в кресло. Все его благодушие разом слетело и, судя по хмурому и серьезному лицу, он уже начал взвешивать все произошедшее с точностью аптекаря, отмеряющего реагенты на весах. У его ног замер, а, когда мужчина сел, сразу же запрыгнул хозяину на колени пепельный кот. Мужчина бессознательно почесал любимца за ухом, не меняясь в лице и не отвлекаясь от собственных мыслей.

— Мсье, если я могу хоть чем-то помочь, только скажите, — с жаром произнесла Кристин, наблюдая за адвокатом.

Лабори задумчиво кивнул и побарабанил пальцами по подлокотнику. А затем перевел цепкий взгляд на девушку и уточнил:

— Должно быть, Вы уже столкнулись с допросом жандармов этим утром. Пожалуйста, мадмуазель, постарайтесь вспомнить, кому поручили вести это дело?

Перед мысленным взором Даае сразу же возник сухой и отталкивающий желчный офицер.

— Подполковнику Моше.

Адвокат тяжело вздохнул лишь больше хмурясь, и запустил пальцы в пушистую кошачью шерсть словно в безотчетной попытке успокоиться.

— Это не очень хорошо, да? — робко уточнила Кристин, видя его реакцию и ощущая, что если она не расспросит мсье Лабори обо всем, что ее так тревожит, то просто задохнётся от волнения.

Мужчина несколько неопределенно пожал плечами. Он отпил немного чая, опустил чашку на блюдце и, снова прочистив горло, все же ответил:

— Я не могу сказать, что это плохо, мадмуазель. Просто это ещё раз доказывает, что в этом деле замешаны большие деньги и связи. Подполковник Моше появляется лишь там, где можно хорошо заработать либо выслужиться.

Кристин нервно прокрутила кольцо на безымянном пальце, что не скрылось от пристального внимания адвоката. Она прекрасно понимала, у кого именно хватило средств на подкуп офицера.

— Если я могу Вам хоть чем-то помочь, то только скажите, — Даае подалась вперёд, заглядывая в сосредоточенное лицо мужчины. Он коротко улыбнулся, оценив участие и заботу девушки.

— Всенепременно, мадмуазель. Но для начала мне нужно как можно скорее отправиться в жандармерию и выяснить, что именно у них есть по этому делу и какие документы были составлены по результатам осмотра места преступления и допроса возможных свидетелей, — пояснил он терпеливо, стараясь юридической точностью успокоить свою явно встревоженную гостью. Обычно это помогало. Когда людям даешь определенность, выверенную канцеляритом слов, они будто бы начинают ощущать бо́льшую защищенность.

Во время бесед со своей крестницей, он часто слышал имя Кристин Даае и был в курсе, что помимо того, что девушка стала новой примой Гран Опера, она являлась единственной близкой подругой Эрики. В своем письме она и сейчас упомянула, что мадмуазель Даае — единственное лицо, которому она всецело и безоговорочно доверяла. Мсье Лабори снова перевел взгляд на гостью, выныривая из задумчивости, неловко упустив суть ее вопроса.

— Простите?

— Когда они расспрашивали меня об Эрике, я спросила, какая ответственность ей грозит, — девушка нервно облизнула губы и напряженно выдохнула, словно пытаясь справиться с внезапно накатившим волнением. — Подполковник Моше сказал, что ей неминуемо грозит смертная казнь. Это правда, мсье?

Она вскинула на него взгляд, наполненный таким отчаянием и страхом, что мужчина ощутил, как и его сердце резануло горькой тревогой. Кристин опустила глаза, нервно терзая свои пальцы. В то время как адвокат задумался, как же корректно, но деликатно ответить на ее вопрос, чтобы не вызвать волну паники.

— И да, и нет, мадмуазель Даае, — осторожно проговорил он, аккуратно подбирая слова и пристально наблюдая за реакцией собеседницы. Она напряжённо замерла, будто бы вся разом превратившись в слух. — Ipso facto et ipso jure за умышленное лишение жизни действительно предусмотрена смертная казнь. Но, когда речь идет о женщине, казнь обычно заменяют каторжными работами и, как следствие, пожизненным заключением в смирительном доме. С учётом же заслуг Эрики и семьи Гарнье перед Французской республикой, я думаю, обвинение ограничится тем, что запросит срок в двадцать пять или тридцать лет заключения.

Кристин вздрогнула и побледнела.

«Полжизни Эрики в смирительном доме. Полжизни в отсутствие Эрики рядом».

Хотя о какой жизни вообще можно вести речь в таком случае?

Кристин спрятала лицо в ладонях, ощущая, как к горлу подступает едкая дурнота. Пустой желудок скрутило спазмом, отчего девушка судорожно втянула воздух носом и сдавленно сглотнула, в попытке унять внезапный удушливый приступ.

— Мадмуазель Даае, слышите меня? Дышите. Дышите, милая, дышите, — мужчина тут же подорвался с места и присел рядом с девушкой, успокаивающе поглаживая ее по подрагивающим плечам. — Вам следует успокоиться. Давайте я принесу воды?

Кристин прикрыла глаза, надавив на них ладонями. Буквально спустя несколько секунд Даае услышала, как на столик перед ней опустился бокал. Она сделала несколько мелких глотков, ощущая, как волна липкой тошноты постепенно отступила. Глубоко вздохнув, она отпила ещё немного, убедившись, что зверь ужаса снова оказался на время загнан глубоко внутрь, а затем извинилась, не поднимая на мужчину глаз:

— Простите мне мою несдержанность, мсье. Должно быть, сказывается долгая бессонная ночь.

— Что Вы, мадмуазель, Вам совершенно не за что извиняться, я все прекрасно понимаю, — заверил ее мужчина, попытавшись хоть чем-то успокоить паникующую девушку. То, что это был именно приступ паники, он знал не понаслышке. Адвокат не раз и не два видел такую реакцию у своих подзащитных, слышащих обвинительный приговор в отношении себя или своих близких в зале суда. Увы, каким бы блестящим правозащитником он ни был, порой случалось и такое. — Мадмуазель Даае, поймите, мои слова совершенно не означают, что Эрика обязательно будет нести это страшное наказание. Со своей стороны я обещаю сделать все возможное, чтобы этого не случилось.

Кристин попыталась благодарно улыбнуться, но не смогла. Она лишь перевела на мужчину изнуренный взгляд и устало кивнула.

Мсье Лабори ещё немного подумал, а затем решил уточнить:

— Кстати, раз уж Вы успели пообщаться с представителями правопорядка этим утром, скажите, среди тех, кто ведёт это дело, есть хотя бы один, кто может подавать надежды на зачатки критического мышления и сострадание?

Даае на секунду задумалась и затем ответила неуверенным утвердительным кивком.

— Да, капитан Пьери. Как мне показалось, он выглядит как человек, понимающий чуть больше, чем от него требуют.

— Благодарю Вас, мадмуазель, это крайне важно, — мужчина встал, смущённо замешкавшись. — Я прошу Вас простить мне мою бестактность, но, боюсь, что мне пора. Чем раньше я попаду в участок и изучу все материалы, что имеются у них на руках, тем для нас лучше, особенно пока Эрике не предъявили официального обвинения. А Вам совершенно точно следует хорошенько выспаться. Не волнуйтесь, я обещаю держать Вас в курсе всего происходящего.

— Спасибо, — девушка также встала, направившись в коридор. На столе так и остался нетронутым остывший чай.

Мсье Лабори учтиво помог гостье надеть кейп и, уже перед самым уходом, все же решил уточнить у нее факт, который, почему-то, явно сознательно в своем письме опустила его крестница:

— Мадмуазель Даае, Эрика не уточнила, но, быть может, Вы осведомлены. Где все же она была в ту ночь в момент происшествия?

Кристин замерла, держась за ручку входной двери и взвешивая свой ответ, а затем решительно вскинула глаза и бесстрастно произнесла:

— Со мной, мсье. Этой ночью она была в моей гримерной.

***

На обратном пути в экипаже Кристин, сама того не желая, все же задремала, не в силах совладать с навалившейся усталостью, что накопилась за минувшие сутки. И едва она прикрыла глаза, как ощутила на своей щеке горячую ладонь. Встрепенувшись, Кристин обнаружила Эрику, сидящую напротив нее. Было совершенно неясно, когда и как девушка успела заскочить в карету, но это была определено она — немного уставшая, но смотрящая на Кристин с такой неприкрытой нежностью, от которой дыхание встало в горле тугим, удушающим комом. Даае сначала непонимающе и ошеломленно воззрилась на спутницу, а затем болезненно выдохнула и, подавшись вперед, осела ей на колени. Дрожа, она уткнулась лицом в плечо Гарнье, ощущая такое знакомое и умиротворяющее тепло. Кристин захлестнуло волной невероятного облегчения.

«Она рядом. Она снова рядом».

Девушка уцепилась трясущимися, ставшими вдруг непослушными пальцами за лацканы пальто Эрики и вжалась в нее всем телом, никак не веря в реальность происходящего.

Горячие руки тут же заключили Даае в объятия — Гарнье крепко прижала девушку к себе, успокаивающе поглаживая по спине, и прошептала на ухо:

— Все хорошо, моя дорогая, я же обещала, что буду с тобой. Все хорошо, мы непременно со всем справимся, слышишь?

Зажмурившись, Кристин лишь безропотно и судорожно кивнула, и, словно маленький ребенок, спряталась в объятиях Эрики, отчаянно желая, чтобы в перекрестье ее горячих рук и заканчивался этот мир. Она не хотела никого видеть, она не желала вновь возвращаться к реалиям этого дня. Все, чего она так отчаянно жаждала — это чувствовать эти теплые объятия и ощущать, как Эрика ласково гладит ее по волосам и трепетно прижимается губами к виску, шепча успокаивающие и нежные слова, прорастать в нее теплом и дыханием. Горло запекло от подступающих слез, и Кристин сдавленно всхлипнула, отчаянно и мучительно приникнув губами к колючему краю высокого ворота шерстяного пальто, скрывающего шею Эрики, но в этот момент ее отбросило назад на сидение.

— Мадмуазель, приехали, — кучер стоял рядом с открытой дверцей экипажа и легонько тряс приму за плечо. Девушка вздрогнула и неохотно вынырнула из своего сна, щурясь и пытаясь сфокусироваться на ставшим вдруг слишком ярким дневном свете. Соседнее сидение закономерно пустовало. Кристин чуть ли не застонала от разочарования.

— Да, спасибо, — прошептала она надтреснутым, словно чужим, голосом и, расплатившись, вышла из экипажа прямо перед входом в Гран Опера.

На оперном проспекте уже начали появляться пары, направляющиеся в кафе для лёгкого завтрака. Или, быть может, решившие совершить утренний променад после прекрасной новогодней ночи. Кристин подумала о том, что если бы вчера все закончилось не так? Если бы Мэг не застыла на пороге гримерной с ошеломляющей и ужасной новостью? Если бы оперу не наводнили жандармы? Если бы она не провела первые часы первого утра этого года в компании нечистого на руку офицера, всячески пытавшегося склонить ее к обвинительным заявлениям или же подловить на лжи?

Господи, если бы только всего этого не произошло…

Проснулась ли бы она тогда этим утром рядом с Эрикой? Завтракали ли бы они вместе в постели, смеясь над всевозможными историями? Смогла бы Кристин наслаждаться безмятежностью зимнего утра, нежась в объятиях возлюбленной и ощущая ее горячие ладони на своей талии?

От таких мыслей становилось лишь тягостнее.

Даае вздрогнула от неожиданного легкого касания. Опустив взгляд, она увидела черного кота с белым треугольником на груди, что мазнул боком по подолу ее платья. Создавалось полное впечатление, словно на нем был фрак — оперный мсье кот, не иначе. Потеревшись о ноги примы, он выжидающе уставился на девушку своими завораживающими изумрудными глазами. Судя по всему, он был голоден и весьма одинок. Кристин присела на корточки и ласково почесала нового знакомого за ухом, отчего тот зажмурился, а затем легонько боднул колено девушки. И впервые за это беспросветное утро Даае ощутила крупицу тепла где-то глубоко в своем истерзанном тревогами сердце.

— Ты потерян и совсем один, да? — грустно улыбнулась Кристин, бережно зарывшись кончиками пальцев в пушистую, теплую шерсть на шее кота.

Тот еще раз внимательно посмотрел на девушку, а затем, поняв, что еды у нее нет, скользнул куда-то в окно на цокольном этаже оперы и скрылся из вида.

Со вздохом Кристин поднялась на ноги. Завтра она обязательно озаботится тем, чтобы покормить этого прекрасного мсье, но не сегодня. Сегодня у нее не осталось никаких ни душевных, ни физических сил. С минуту она бездумно стояла перед входом в здание, а затем втянула в легкие морозный воздух и решительно вошла в Гран Опера, направившись в свои покои. Ей нужно было отдохнуть хотя бы пару часов. А затем, быть может, она пообщается с мсье Лабори снова. И тогда он детальнее расскажет, как идут дела, и что же им делать дальше.

Уже подходя к двери, ведущей в комнату, Кристин заметила виконта. Тот стоял, расслабленно облокотившись о стену и, очевидно, ожидая ее возвращения. Свежий, гладко выбритый и неимоверно довольный, он не мог скрыть своего воодушевления за маской взволнованной серьезности, даже когда Даае приблизилась к нему. Девушка хотела было просто пройти мимо, захлопнув дверь перед самым носом Рауля, но тот преградил ей путь, заглядывая в глаза в попытке изобразить искреннюю заботу:

— Доброе утро. Как ты, Кристин?

Даае ощутила приступ гадливой тошнотворной неприязни. Де Шаньи не просто затеял все это, не просто подкупил жандармов, усиленно вьющих сейчас дело вокруг Эрики подобно осам, строящим улей. Но он посмел вот так лицемерно являться к ней, тем самым, судя по всему, решив предъявить на нее свои права победителя. Кристин скрестила руки на груди, неотрывно глядя в глаза мужчине. Как же бесчестно это было с его стороны! И как опрометчиво.

— Чего ты хочешь, Рауль? Только перестань ломать комедию и изображать искреннюю заботу обо мне. Я прекрасно понимаю, что ты здесь отнюдь не из благих побуждений.

— Ну зачем же ты так, Лотти? — попытался было изобразить оскорбленную невинность виконт, но девушка лишь тяжёлым немигающим взглядом наблюдала за его жалкими потугами, не выказывая никаких эмоций и неуклонно ожидая ответа.

— Ну хорошо, — шелуха учтивости в одну секунду слетела с мужчины. Он саркастично усмехнулся. — Я пришел, чтобы предложить перемирие и ряд договоренностей. Я знаю, что наши отношения не ладились в последнее время, но я всегда готов поддержать тебя в самой сложной ситуации.

Смех у Даае вышел отрывистым, ядовитым и злым. Он полоснул по ушам скрипучим железом ржавой рапиры, которая выпала из связанных рук прежней хозяйки и теперь лежала в ожидании новой.

— В той ситуации, к который ты сам и приложил руку? Да, Рауль? Мы оба прекрасно знаем, что Эрика не причастна к произошедшему, — холодно процедила Кристин, сузив глаза. В ней начинал закипать праведный гнев.

Виконт надменно изогнул бровь. Поведение Кристин было непредвиденным и неудобно-вызывающим. Он ожидал скорее смирения и безропотной покорности в отсутствие вечной защитницы в лице Гарнье. Оставалось надеяться, что Кристин осознает свое уязвимое и шаткое положение. Чопорно заложив руки за спину, мужчина едва заметно ухмыльнулся уголками губ и выдохнул прямо в лицо девушке:

— Она чудовище и убийца. А ещё отвратительная, извращённая особа. И она обязательно понесет наказание за все свои злодеяния.

Кристин начало колотить от негодования. Да как он смел! Как он только посмел говорить такое об Эрике? Об этой удивительной женщине, мизинца которой он не стоил!

— Все ее злодеяния состоят лишь в том, что она излишне прямолинейна. А главная ошибка Эрики заключается в том, что она недооценила возможной гнусности поведения со стороны других людей. И это не делает ее хуже или глупее. Это лишь доказывает, что даже за самой обворожительной маской благопристойности и незапятнанности могут скрываться отвратительные личности. Чудовища, как ты сам изволил их окрестить.

Да Шаньи вздрогнул и покраснел. Было видно, как на его челюсти от негодования выступили желваки. Он подался вперёд, осклабившись в недоброй улыбке.

— Если ты еще не поняла, моя милая, то я тебе поясню — все кончено. Ей, как убийце, отсекут голову, или же, в лучшем случае, до конца дней своих она будет гнить в смирительном доме. Но таким как она там самое место, — лицо Рауля скривилось от брезгливости, но затем он посмотрел на Кристин и продолжил куда как благосклоннее. — А что до тебя? Ты ведь не такая, Кристин. И у тебя ещё имеется шанс выпутаться из этой пренеприятнейшей истории. Ведь в противном случае карьера, которой ты так трепетно дорожишь, рухнет под грузом тех сплетен, что наполнят Париж о тебе и твоей беглой любовнице — увы, людская молва, знаешь ли, безжалостна. Мнение столичного света сожжёт вас обеих на костре общественного порицания. Чем ты там так грезила? Сцена, музыка, известность — все это останется лишь в твоих воспоминаниях, потому как ни один уважающий себя театр не станет связываться со скандальной певицей, что крутила порочащий честь любой приличной женщины роман, да еще и с убийцей.

Кристин застыла, звеня, словно перетянутая струна. В ее жилах клокотала ненависть столь едкая и горячая, что казалось, вырвись она наружу, то затопила бы ядовитой волной весь Париж.

Рауль же сделал свои выводы из молчания Даае, превратно приняв его за смирение.

— Последний раз предлагаю тебе стать моей законной женой. И забыть обо всем этом, как о кошмарном сне. Конечно, мое предложение уже не будет столь щедрым, каковым было прежде — тебе придется от много отступиться, моя милая. Но зато получив титул виконтессы, ты навсегда очистишь себя от связи с этой испорченной особой, — мужчина заглянул в глаза девушке и с нежной улыбкой приблизился ещё на шаг. — Я готов принять тебя даже после того, как ты, наверняка, кувыркалась в постели с этой женщиной. Но я прекрасно понимаю, что это все несерьёзно, Лотти. К тому же, я точно знаю, что все это было лишь ее дурным влиянием — она подло воспользовалась твоей зависимостью и своим положением распорядительницы, чтобы склонить тебя к этой безнравственной и противоестественной связи. Это никогда не было твоей доброй волей, ведь так, Кристин? Ты всего лишь ее очередная жертва.

«Кувыркалась с ней в постели? Серьезно?»

Кристин задохнулась от негодования.

«А ведь могла бы, если бы не ты!»

Звонкая пощёчина, прозвучавшая словно щелчок хлыста, расколола на осколки тишину коридора.

Даае даже не ощутила, как руку заломило от этого сокрушительного для хрупкой девичей ладони, и еще более хрупкого мужского эго, удара.

— Надеюсь, это наконец-то понятный для тебя ответ? — в глазах Кристин, темных от ярости, бушевало пламя.

Рауль прижал дрожащие пальцы к полыхающей щеке, стремительно наливающейся багряно-алым.

— Ты… ты за это заплатишь!

— Уволь меня слушать твои пустые угрозы, Рауль, — небрежно бросила девушка в ответ и прошла мимо оцепеневшего от обиды и негодования мужчины, отпирая дверь в свою спальню.

— Боже, что с тобой стало? Где моя милая и нежная Лотти? Что она с тобой сделала? Ты же теперь даже говоришь ее словами! — воскликнул де Шаньи и в отвращении отшатнулся, неверяще глядя на Даае широко распахнутыми, словно вмиг выцветшими глазами.

Кристин замерла на пороге, а затем обернулась, и виконт увидел на ее губах насмешливую, торжествующую улыбку.

— Спасибо, Рауль, это лучший комплимент, который ты когда-либо мне делал.

***

Буквально на следующий же день парижская пресса будто взорвалась статьями о случившемся в стенах Гран Опера. Столичные журналисты, словно получив команду «фас», выискивали всевозможные детали произошедшего, а когда не находили желаемого, ничтоже сумняшеся, самостоятельно выдумывали самые грязные подробности убийства, а также детали жизни самой мадмуазель Гарнье, которую без суда и следствия все единогласно нарекли виновницей преступления. Некоторые в своих гнусных измышлениях опускались до того, что проводили нелепые вымышленные параллели между произошедшей смертью и несчастным случаем с мсье Гарнье семь лет назад на строительстве Парижской оперы.

Эрике с лихвой припомнили все: несговорчивость и резкое поведение, внезапную смену Карлотты новой примой, весенний пожар, травму Буке, появление на балу в мужском одеянии, танцы с дамами, которые, наверняка, носили под собой фривольный характер. А также все недоказанные, но теперь горячо обсуждаемые интриги с женщинами и неудавшиеся, по причине непрестанных отказов, романы с мужчинами. И все это было настолько омерзительно и бесчестно, что Кристин испытывала бессильную клокочущую ярость и отчаяние. Она ощущала, как ее сердце разъедает болью за горькую судьбу своей возлюбленной, и от несправедливости, с которой та незаслуженно столкнулась. Никогда прежде Даае не испытывала столь жгучего отвращения к людям.

Девушка с невероятным удовольствием поехала бы к каждому из этих журналистишек и расцарапала им лица. Но она помнила, что Эрика говорила обо всей этой ситуации в своем письме, словно предвидя грядущее. Хотя, бесспорно, она знала высший свет гораздо дольше и лучше и была уверена, что, в какой-то момент, все вернётся на круги своя. Да вот только пока конца и края этому ужасу не было видно.

Отвлечься от происходящего не помогали даже репетиции с выступлениями. Да и вся опера после исчезновения Эрики ощущалась как сломанная музыкальная шкатулка: шестеренки вертятся, музыка надломлено играет, внутри кружится крошечная балерина, но все как-то невпопад, словно сбившись с такта. И если в прошлый отъезд Гарнье все подчинялось четким указаниям, что она оставила перед своим отбытием, то сейчас, в их отсутствие, всем стало непонятно, что же теперь делать в сложившейся щекотливой ситуации?

Конечно же, все запланированные театральным графиком постановки остались на своих местах, но вот количество зрителей, решивших впредь посещать мероприятия в скандальной отныне Парижской опере, в разы уменьшилось, что повергало Фирми и Андре в пучины отчаяния. Не помогла и новость о грядущей запланированной премьере «Осуждения Фауста» — столичные жители оставались глухи к воззваниям распорядителей Гран Опера, которые искренне не понимали, как все это теперь можно исправить? Но, к их чести, когда раз за разом в Гран Опера являлась очередная делегация падких до интриг журналистов, пытавшихся выяснить все новые возможные скандальные подробности, связанные с мадмуазель Гарнье, мужчины выставляли их ни с чем, ни словом не обмолвившись плохо о все ещё текущей распорядительнице Гран Опера. Они также ограничили доступ в здание посторонних, дабы оперному персоналу не докучали этими бесконечными и бессмысленными навязчивыми расспросами.

Кристин же испытывала безнадежную горечь от того, что наследие семейства Гарнье рушилось у нее на глазах из-за столь грязной клеветы. Де Шаньи было мало того, что он вывалял саму Эрику в дёгте, вывернув самые гнусные выдуманные подробности ее жизни на всеобщее обозрение, но кроме того решил разрушить и то единственное ценное, что оставалось в жизни Гарнье — доброе имя ее семьи, а также творческое наследие, лежащее в основе славы Гран Опера.

Да и в жизни самой Кристин Парижская опера оставалась теперь единственной константой и безопасным пристанищем. Журналисты на удивление не преследовали Даае — судя по всему, Рауль решил повременить с выпадами в отношении нее. Но изо дня в день приме поступали предложения о переходе в другие труппы, в том числе и зарубежных оперных театров, подальше от скандальной Гран Опера. Даае отвечала на них непреклонными и решительными отказами и вместе с остальными артистами выходила на сцену, чтобы петь оставшимся немногочисленным, но преданным слушателям.

Все дни слились в единое блёклое полотно: по утрам Кристин скорее машинально завтракала, затем репетировала, выступала, иногда вспоминала об ужине, а затем проваливалась в беспокойный сон. Но каждую ночь, запирая двери своей спальни, девушка отчаянно жаждала просто почувствовать ставшее таким родным присутствие Эрики. Лишь уловить знакомый горьковатый успокаивающий аромат ее волос. Ощутить ее длинные, музыкальные пальцы на своей щеке. И каждый раз девушка столь же рассудительно, но беспощадно для себя желала, чтобы Эрика была как можно дальше отсюда — в Лондоне, в Вене, в Новом Свете, да где угодно! Но только не здесь. Не в месте, где ее неминуемо ждала гильотина или полжизни заточения в четырех стенах за то, чего она не совершала.

В эти дни Даае старалась выложиться на репетициях и выступлениях больше прежнего — усталость притупляла все эмоции. А ещё она позволяла провалиться в вязкую пустоту изнурения без сновидений — только бы раз за разом не видеть тех безжалостных снов, что дарили наивную, несбыточную надежду присутствия Эрики рядом, а затем жестоко вспарывали бритвенной реальностью робкие нежные чувства Кристин после пробуждения. И после таких игр воображения девушка еще долго не могла отойти от посещавших ее видений и подняться с постели. Кусая губы, она бессильно сворачивалась клубочком и единственное, чего девушке действительно хотелось — это бесконечно лежать, чувствуя, как тепло вытекает из тела, впитываясь вместе с соленой влагой в подушку. А также надеяться, что если закрыть глаза сейчас, то их больше никогда не придется открывать. Что она и сама растворится в этой едкой удушливой тоске и растечется вместе с длинными зимними предрассветными тенями по углам комнаты, оставив на подушке следы своего тихого невыплеснутого горя.

Когда почти год назад Эрика уехала в Лондон, Кристин также терзалась тревожным, давящим неведением, но тогда она нашла выход в обиде и злости, что тщательно взращивала в своей душе. Обидой за расставание, злостью на несправедливость и жестокость Гарнье. А сейчас душа Кристин была до краев переполнена лишь свинцовым отчаяньем.

Минуло более двух недель, но жандармы, как и прежде, столь же безуспешно искали Эрику. От мсье Лабори давно не было ни единой вести, а двери кабинета, в котором Кристин знала каждую мелочь, были все так же символически прикрыты, обеспечивая служителям правопорядка свободный доступ. И сколько бы девушка ни пыталась убедить себя, что все обязательно наладится, пока все сводилось лишь к тому, что ничего меняться не намеревалось.

Отыграв очередную неделю представлений словно в непрекращающемся горячечном бреду, механически выходя на сцену и исполняя арии одну за другой, Кристин вдруг осознала, что так больше продолжаться просто не может. Иначе Эрике будет не к чему и не к кому возвращаться, как только правда все же выйдет наружу. Не останется ни Гран Опера, ни ее примы. Даае просто выгорит, подобно тлеющей спичке, и потухнет, так и не дав ни тепла, ни света, которые от нее требовались. Станет погасшим маяком, затерявшимся в пучинах океана своей горестной меланхолии.

И этим же вечером именитая прима знаменитого столичного театра Гран Опера, мадмуазель Кристин Даае, направила в Елисейский дворец официальное письмо с прошением об аудиенции. И следующим же днем ей пришел ответ. В пятницу в полдень она была удостоена встречи с президентом Франции мсье де Мак-Магоном.

Наконец-то в душе Кристин затлела неиллюзорная, робкая надежда.

***

Жандармы все еще периодически наведывались в Парижскую оперу, словно проверяя, не появилась ли Эрика в своем кабинете столь же непостижимым образом как и исчезла? Хотя, быть может, они просто продолжали терзаться вопросом, как же все-таки мадмуазель Гарнье покинула свой кабинет, скрывшись от их пристального внимания?

Вот и сейчас в оперном коридоре Кристин столкнулась с капитаном Пьери. Мужчина как раз выходил из репетиционной залы, где недавно завершился финальный прогон репетиции кордебалета перед ближайшим выступлением. Капитан учтиво поклонился, заметив приму.

— Мадмуазель Даае, рад Вас снова видеть.

Девушка ответила ему короткой вежливой улыбкой, а затем, оценивающе посмотрев на жандарма, все же приблизилась ещё на шаг и произнесла:

— Мсье, я хотела бы побеседовать с Вами по текущему делу. Наедине.

Пьери удивлённо вскинул брови, но затем серьезно кивнул:

— Конечно, мадмуазель, я к Вашим услугам. Давайте, быть может, пройдем в кабинет мадмуазель Гарнье? Думаю, там никто не помешает нашему разговору.

Кристин согласно проследовала за мужчиной в сторону лестницы. Они минули гостевое фойе, спустившись лестничным пролетом ниже, и вошли в кабинет, встретивший их холодом и сумраком опускающихся ранних зимних сумерек. Даае привычно прошла к канделябру у окна и, взяв с подоконника всегда лежавшие там фосфорные спички, зажгла свечи.

Капитан остановился у камина, очевидно размышляя, куда ему лучше присесть. Он не считал себя вправе занимать хозяйский стол, поэтому остановился на местах у потухшего очага, приглашающе указав девушке на одно из кресел.

Они разместились друг напротив друга, и на минуту в помещении воцарилась тишина. Мадмуазель Даае явно тщательно подбирала слова для начала их разговора, но Пьери не смел ее торопить — если это было некое признание, нужно было дать ей время на то, чтобы решиться на этот шаг.

— Капитан, это убийство совершил Рауль де Шаньи, — наконец произнесла прима невозмутимо, словно это был давно известный всем факт подобно цвету неба или времени года за окном.

Жак нахмурился, явно не ожидая такого поворота их беседы.

— Мадмуазель Даае, это крайне серьезное обвинение, — капитан бессознательно крутанул кончик уса. Помолчав, он добавил с лёгким нажимом. — К тому же против столь уважаемого человека. Вы должны понимать, чем это может грозить, если Вы пытаетесь его оговорить.

— Я все прекрасно понимаю, мсье, — тихо, но непреклонно заверила девушка. Очевидно, что она была решительно убеждена в своих словах.

Жандарм побарабанил по подлокотнику пальцами и потянулся было за портсигаром, но вовремя себя одернул. В душе он прекрасно осознавал, что все не так просто, как это хотели преподнести его ведомство и журналисты. Но, похоже, ситуация начала разворачиваться в некое совершенно непредсказуемое русло.

— Вообще если Вы с такой уверенностью заявляете о вине Рауля де Шаньи, быть может, Вы что-то видели?

— Уж не знаю, к счастью или нет, но, увы, я ничего не видела, мсье, — вздохнула собеседница. Она отвернулась, наблюдая за пляшущими язычками свечей, задумчиво кусая губы.

— Тогда, должно быть, Вы пообщались с мадмуазель Гарнье? Я бы тоже хотел побеседовать с ней. Поэтому, если Вы знаете, где она скрывается, будьте так любезны…

— Мсье, с чего бы мне знать, где она? — Кристин снова посмотрела на мужчину и лишь удрученно покачала головой. В ее взгляде сквозила тоска и усталость. Похоже, девушка действительно не имела ни малейшего представления, где искать свою близкую подругу, что немало ее изводило.

Пьери задумался. Слова мадмуазель Даае отнюдь не были лишены смысла. Несмотря на все заверения и приказы со стороны подполковника Моше, Жак все же вел дополнительное частное расследование. И многие слова мсье де Шаньи, выступавшего главным свидетелем по данному делу, никак не соотносились с фактами. Например, мадмуазель Гарнье явно находилась в танцевальном фойе, когда было совершено преступление — тому была масса свидетелей. Конечно, это не отменяло вероятности, что она могла совершить убийство в момент, когда исчезла из поля зрения кого бы то ни было, кроме мадмуазель Даае. Либо же у нее мог быть сообщник.

Жак посмотрел на хрупкую приму Гран Опера.

Нет, решительно, не такой сообщник. Но, если верить мадмуазель Даае, распорядительница непрерывно находилась с ней после ухода из танцевальной залы. И этот факт буквально с десять минут назад подтвердила одна из балерин кордебалета, действительно видевшая их обеих в гримерной ближе к окончанию маскарада, как и утверждала все это время прима.

— Вы же общались с мсье Лабори, а что он говорит на этот счёт? — нарушила затянувшееся молчание Кристин в надежде поколебать уверенность служителя закона.

— Во-первых, мсье Лабори адвокат мадмуазель Гарнье, а посему его слова следует делить на два, а то и на три, — парировал жандарм, но затем все же добавил чуть более доверительно. — Ну и, во-вторых, да, он упоминал некие возможные обстоятельства, которые, вскрывшись, могут повернуть картину произошедшего в другую плоскость. Но он не допускал огульного обвинения виконта де Шаньи в нашей приватной беседе.

Даае досадливо закусила губу, не зная, что добавить ещё. Скатываться в эмоции и просьбы по меньше мере не имело никакого смысла, а по большей — было ниже ее достоинства. А веских аргументов в отношении Рауля у нее действительно не имелось.

— Простите мне мои сомнения, мадмуазель Даае. Но я искренне не понимаю, в чем мотив? Что могло стать поводом столь особой неприязни между мадмуазель Гарнье и виконтом де Шаньи, чтобы, как Вы утверждаете, это могло лечь в основу таких страшных поступков? У виконта нет ни единой причины для того, чтобы чинить такие злонамеренные действия в отношении мадмуазель Гарнье. Он — потомственный аристократ при деньгах и положении, она — руководительница именитой оперы. Что им делить? — продолжил рассуждать жандарм вслух, искренне пытаясь найти хоть какое-то расхождение в своей логике. — Власть? Оперу? Сферы влияния?

На лице Кристин несколько секунд отражалась внутренняя борьба, словно она размышляла, следует ли ей быть откровенной. Наконец, она глубоко вздохнула и все же произнесла:

— Меня, мсье Пьери, меня.

Капитан нахмурился, переведя на собеседницу непонимающий взгляд.

— Что Вы имеете в виду, мадмуазель?

— Быть может, я допускаю фатальную ошибку, открываясь Вам, но, похоже, у меня просто нет иного выбора, — девушка нервно потерла ладони и оценивающе, пристально посмотрела на мужчину, сидящего напротив. Она помолчала еще некоторое время, словно пересиливая последние внутренние сомнения, после чего добавила. — Я надеюсь, у Вас есть время? До выступления у меня имеется в запасе пара часов, которые я готова посвятить тому, чтобы попытаться все Вам объяснить.

***

— Кристин, я хотела у тебя спросить, — девушка за ее спиной мялась.

Голос Мэг звучал неуверенно и напряжённо. После завершения сегодняшней постановки, балерина впорхнула в гримерную Кристин и неожиданно вызвалась помочь ей со сценическим костюмом. Распустив корсет и помогая сменить платье для выступлений на ночную сорочку с пеньюаром, Мэг все не уходила, а неспешно выуживала шпильки из прически Даае, словно в попытке оттянуть время. Кристин внимательно посмотрела на подругу через зеркало и вопросительно вскинула брови. Сидя на стуле за туалетным столиком, она сняла сценический грим, с наслаждением ощущая, как тугой пучок, стянувший волосы, рассыпался на отдельные локоны. Кристин тряхнула головой и зарылась пальцами в каштановые пряди, до конца распутывая прическу и мягко лаская уставшую кожу на затылке.

Мэг никак не решалась на вопрос. Было видно, как ее что-то крайне интересовало и волновало одновременно, но, судя по всему, тема была настолько щекотливой, что слова никак не шли. Ее щеки слегка зарозовели. Даае ещё раз внимательно посмотрела на подругу. Ее поведение было странным. Словно она хотела обсудить что-то очень личное, но никак не решалась.

— Мэг, если ты хочешь мне что-то рассказать…

Балерина отрицательно помотала головой, а затем закусила губу и, набрав в лёгкие побольше воздуха, выпалила на одном дыхании:

— Я хотела спросить про тебя и мадмуазель Гарнье.

Это все, на что хватило ее решимости, но Кристин вздрогнула, словно последняя шпилька впилась ей куда-то в область тоненькой жилки, что билась под нежной кожей на шее.

Даае молчала. Она выжидающе замерла, не до конца понимая, но догадываясь, о чем может пойти речь. Мэг была отнюдь не глупа, а их с Эрикой жгуче-откровенные взгляды на балу, спешный уход и закрытая дверь гримерной чуть позже, были слишком говорящими, чтобы не вызвать закономерного интереса и соответствующих выводов.

— Что ты хотела узнать? — все же задала вопрос Кристин, стараясь сохранять невозмутимость. Она облокотилась локтями о столик и протерла лицо и шею хлопковым тампоном, смоченным в розовой воде. Кожу лица и декольте приятно захолодило после снятия слоя сценической пудры.

Мэг заметно растерялась, что ей все же позволили задать интересующий вопрос — обычно так далеко она не заходила. Балерина в смятении замерла за спиной примы, нервно теребя пальцами край рукава своего платья.

— Когда я пришла в новогоднюю ночь сюда, — она было замолчала, но все же нашла в себе решимость продолжить. — Я знала, где искать мадмуазель, потому что видела, что вы вместе ушли из танцевальной залы. И…

Она снова замолкла.

— Ииии? — после первого волнения, Кристин начала даже несколько забавлять эта целомудренная нерешительность девушки в отношении неоднозначной, а скорее даже пикантной темы, которую та и хотела, и, вместе с тем, столь опасалась поднимать.

— И увидела вас обеих вот тут, в гримерной, посреди разбросанных вещей. Мадмуазель ещё так гаркнула через дверь, а у тебя было такое говорящее, раздосадованное лицо, что… В общем, тут-то я и поняла, что вы с ней делали, — выпалила Мэг, окончательно смутившись и густо покраснев, отчего ее обычно незаметные веснушки на щеках вспыхнули морковным.

У Даае вырвался нервный смешок, и она все же развернулась к девушке, в неуверенности переминавшейся за ее спиной. Жири не отличались умением держать язык за зубами, да и все сплетни стекались к ней с поразительной скоростью. Но, вместе с тем, несмотря на болтливость Мэг, с учётом их знакомства с детства, Кристин не припоминала ни единого случая, чтобы та проболталась относительно чего-то действительно важного, чем Даае с ней когда-либо делилась.

Кристин ещё пару секунд взвешивала свое решение. Почему-то именно сейчас для нее казалось чрезвычайно важным сказать правду. Словно те поцелуи в гримерной несколько недель назад стали столь зыбкими и ирреальными, будто ночной морок, который она сама себе выдумала. Словно не было ни того безрассудного вальса, ни обнажающих взглядов, ни Эрики, застывшей в этих дверях, ни ее голодных губ, ни порывистых поцелуев, опаляющих шею и ключицы. И Кристин до внутренней дрожи хотелось убедиться, что все это было по-настоящему. Непременно было. Ведь по сути это все, что у нее оставалось.

Даае глубоко вздохнула, отведя глаза от зеркала на пару секунд, а затем снова перехватила в отражении взгляд балерины.

— Ты же понимаешь, что ты моя единственная подруга и этот разговор должен оставаться только лишь между нами? Иначе я никогда больше не смогу тебе доверять, — Кристин многозначительно посмотрела на собеседницу, в то время как та с жаром закивала. Выждав ещё пару секунд, отчего глаза Жири распахивались все сильнее от нарастающего нетерпения, девушка добавила. — Да, Мэг, мы не просто так закрыли дверь гримерной.

Жири вспыхнула, но в то же время ее глаза загорелись жадным любопытством. Она спешно подтащила банкетку поближе и, присев на краешек, полушепотом, словно кто-то мог их услышать, спросила:

— И что? Вы с ней вот прям целовались?

— Да.

— Но мадмуазель ведь женщина!

— Да. Но такое тоже бывает.

— И прям вот взаправду, как настоящие возлюбленные? Ну, в смысле, не в щёчку, а в губы?

Кристин не удержалась от мягкого смеха. Тряхнув головой, отчего волосы окончательно рассыпались по плечам, Даае лишь кивнула балерине, алчно впившейся взглядом в лицо собеседницы. Кристин немного насмешливо склонила голову, с лёгкой улыбкой наблюдая за осознанием, постепенно отражающемся на лице Жири.

Ахнув, Мэг прижала ладони к полыхающим щекам. Она задумалась, явно взвешивая все те новости, что только что на нее обрушилась, и которые явственно выбивались из ее привычной картины мира. Но вдруг девушка нахмурилась и осторожно уточнила:

— Кристин, а мадмуазель Гарнье… Она заставила тебя это делать или ты сама захотела? Просто она ведь распорядительница, здесь все в ее власти. Вдруг…

Улыбка в мгновение ока сползла с губ Кристин. Это многозначительное «вдруг» ощутилось словно стакан кипятка, что плеснули в лицо. Она слегка отшатнулась, в то время как сердце негодующе застучало в висках. В ушах снова зазвенели циничные и едкие слова Рауля.

— Все, что случилось, было исключительно по моей доброй воле, Мэг, — сухо ответила девушка не мигая. Ей претила одна только мысль о том, что Эрику можно было подозревать в чем-то подобном. Она тут же вспомнила смятение Гарнье, ее робкие попытки дать Кристин шанс не продолжать происходящее, ее мягкие, трепещущие губы, нерешительно разомкнувшиеся под напором поцелуя Кристин. Насколько же люди имели поверхностное суждение в отношении Эрики? — Если ты помнишь, когда мадмуазель Гарнье вступилась за тебя в истории с Буке, она говорила, что в этой опере никогда и никто не будет что-то совершать против воли самих девушек. И она придерживается этого принципа всегда и во всем.

Балерина несколько смущённо кивнула, словно постыдившись своих мыслей. И примолкла, но не более чем на половину минуты.

— Так значит тебе нравятся женщины? — задумчиво протянула Мэг. В ее голосе не было неприязни или осуждения. Скорее лёгкое изумление помноженное на любопытство.

— Мне нравится Эрика, Мэг. Мне нравится именно она, — со слегка грустной улыбкой уточнила Даае, нежно коснувшись кольца подушечкой большого пальца.

Жири почувствовала скользнувшую в голосе подруги печаль и сжала ее предплечье в качестве жеста поддержки. Они посидели ещё некоторое время молча, прежде чем Мэг, слегка поерзав, решилась уточнить:

— Кристин, а каково это, целовать женщину?

***

Это представление казалось Фирми не таким уж провальным, по крайне мере по сравнению с прошлым. Точнее не совсем так. Он ни капли не был разочарован тем, что происходило на сцене — вся театральная труппа отыграла великолепно, да и оркестр потрудился на славу. Да вот только то, что в зале было заполнено не более десяти рядов, повергало распорядителей в пучины отчаянья. Хотя, меж тем, в прошлые выходные вообще были заняты лишь ложи и два первых ряда. Можно ли было говорить о том, что зрители начали постепенно возвращаться? Памятуя о былых аншлагах, в это верилось с трудом.

Конечно, можно было оптимистично рассуждать, что тяжелые времена выявляли самых преданных поклонников, что оставались с ними несмотря ни на что. Но это не отменяло факта того, что исполнителям было необходимо исправно платить жалования, новые постановки требовали финансовых вложений, не говоря уж о постоянных тратах, связанных с поддержанием здания и реквизита в надлежащем состоянии. И это уже даже не упоминая о том, чтобы самим иметь хоть какой-то мало-мальский доход с текущих постановок — это уже выглядело чем-то воистину фантастическим.

Именно об этом и рассуждала Гарнье в их кабинете более года назад, когда они в очередной раз повздорили и выясняли, кто же больше финансовых вливаний совершал в оперу. Конечно же она. Но на тот момент все не выглядело столь плачевно.

Если дела продолжат идти такими темпами, то они разорятся в ближайшие полгода. А перед этим придется урезать количество постановок, состав музыкантов и артистов, а также их жалования. Это приведет к уходу самых одаренных исполнителей, поскольку преданность преданностью, но питаться одним лишь вдохновением невозможно.

Одним словом, чистой воды самоубийство.

Фирми тяжело вздохнул, застыв на главной лестнице и натянуто улыбаясь немногочисленным гостям, покидающим зрительский зал. Заметив печаль на лице мужчины, партнер ободряюще сжал его плечо:

— Ришар, мы что-нибудь обязательно постараемся с этим сделать.

— Удивлен слышать это от тебя, мой дорогой Жиль. Обычно это моя роль, говорить тебе нечто подобное, — устало улыбнулся мужчина, мягко и благодарно глядя на собеседника. Что ни говори, они вместе прошли через многое, но с таким столкнулись впервые.

— Ну, не всегда же мне закатывать тебе истерики, — усмехнулся Андре, учтиво кивнув очередному проходящему мимо гостю. — Я все еще искренне надеюсь найти мецената, что будет готов поддержать нас в трудную для Гран Опера пору.

Ришар задумчиво пожевал щеку и, вздохнув, уточнил:

— И что, у тебя уже есть кто-то на примете?

Жиль неопределенно пожал плечами:

— Никого конкретного. Но мы можем встретиться с несколькими старыми знакомыми из Лиона. Быть может, они будут готовы поддержать нас.

— Крайне сомнительно. Я бы на их месте точно не стал вкладывать деньги в подобную авантюру.

— К счастью, они не ты, Ришар, — усмехнулся Андре в попытке успокоить своего спутника.

— Господа, рад видеть вас обоих.

Мужчины одновременно вздрогнули, не заметив подошедшего со спины молодого человека. Он был в новеньком фраке и обворожительно улыбался все той же лучезарной улыбкой, что они наблюдали при первой встрече с Раулем де Шаньи.

— Виконт, рады, что Вы остаетесь нашим верным слушателем, — Андре учтиво кивнул при виде Рауля.

— Да уж, слушателей, как я погляжу, у Гран Опера как-то поубавилось, — улыбка у молодого человека вышла злорадной, чего он даже не попытался скрыть. — Что, в общем-то, и не удивительно. Ведь подобные скандалы редко идут на пользу театральным и прочим культурным заведениям.

— Это все обычное недоразумение, — смущенно откликнулся Жиль, нервно прочищая горло. — Вы же понимаете, что Парижская опера испытывает лишь временные трудности, которые обязательно завершатся, как только служители правопорядка во всем разберутся.

— И, наконец, казнят вашу беглую распорядительницу, — уточнил едко де Шаньи, во взгляде которого сквозила неприкрытая неприязнь.

Фирми нахмурился. Он прекрасно видел, что отношения между Гарнье и де Шаньи, мягко говоря, не ладились начиная с первой встречи, особенно когда в поле их зрения и интересов возникала прима Гран Опера — молодые люди не сговариваясь были готовы перегрызть друг другу глотки. И, по большому счету, это было глубоко их личным делом. Но он не считал допустимым делать выпады в адрес Гарнье лишь на основании клеветы и слухов, что умышленно распустили в прессе. Сколь бы сложными не были взаимоотношения между распорядителями и девушкой, Ришару было совершенно не по душе столь неподобающее поведение в отношении работников их оперы.

— Виконт, при всем моем уважении, я попросил бы Вас не забываться — все же мадмуазель Гарнье является текущей распорядительницей Гран Опера и останется таковой ровно до того момента, пока ее вина не будет доказана в суде. Только после этого, если она будет подвергнута наказанию, о котором Вы упомянули, либо лишена всех статусов, привилегий и имущества, мы сможем вернуться к этому разговору. Но пока я попросил бы уважительно относиться к любому работнику Гран Опера. И мадмуазель Гарнье не является исключением.

Во взгляде де Шаньи вспыхнуло раздражение. Он не привык не только к таким отповедям, но и к откровенному противостоянию со стороны других малозначительных людей. Тех кто еще совсем недавно лебезил перед ним, пытаясь добиться его расположения?

— Вы серьезно? В то время, как ваша, прости Господи, распорядительница совершает убийство, Вы еще смеете ее защищать? — осведомился Рауль холодно, заложив руки за спину и буравя взглядом замерших напротив мужчин. — На правах мецената Гран Опера я…

— Простите мне мою бестактность, виконт, — в разговор неожиданно вступил Андре, не особо учтиво перебивая собеседника. — Но, не затруднит ли Вас напомнить, как давно Вы вносили какие бы то ни было пожертвования в пользу Парижской оперы? Быть может, я не до конца осведомлен о каких-либо взносах, но, если верить гран ливру, Вы совершили разовое пожертвование около года назад. Все верно?

Рауль опешил. Он не ожидал, что разговор зазвучит в таком ключе и его внезапно поставят перед фактами. С учетом, что Гарнье здесь не было, он явно не рассчитывал на то, что кто-либо осмелится ему перечить.

— И какое это имеет значение?

— Прямое, — приподняв бровь, Фирми подхватил эстафету линчевания. — Разовый взнос не обеспечивает Вас пожизненным статусом мецената Парижской оперы, мсье. Более того, мы и так пошли Вам навстречу, прислав приглашение на Оперный маскарад. Кстати, а Вы приобретали билет или, быть может, получили приглашение на завершившееся только что представление?

— Что Вы имеете ввиду? — Рауль совершенно растерялся. Его непонимающий взгляд метался с одного распорядителя на другого.

— У Вас имеется билет или приглашение на прошедшее представление? — вкрадчиво повторил за партнером Андре, словно разъясняя прописные истины неразумному ребенку.

— Н-нет, — шея виконта пошла пятнами.

— Тогда впредь мы попросили бы Вас не занимать ложи, предусмотренные для приглашенных высоких гостей, мсье, а занимать место согласно купленному билету. К тому же пятая ложа вообще закреплена за распорядителями и мадмуазель Гарнье в частности, — слова Фирми прозвучали столь же хлестко и унизительно, как и пощечина Даае. — Как приобретать билеты, я полагаю, Вы знаете — кассы расположены в вестибюле главного входа Гран Опера, Вы их обязательно заметите, покидая здание. Хорошего вечера, мсье да Шаньи.

Рауль хватанул ртом воздух и, зло стиснув зубы, спешно спустился по ступеням в направлении выхода. Оба распорядителя молча проводили мужчину взглядами.

— Всегда мечтал поставить на место заносчивого аристократа, — насмешливо хмыкнул Андре с торжествующей улыбкой на тонких губах. — Уверен, что он приложил руку к травле Гарнье и нашей оперы в прессе. Но все равно, мне кажется, мы с тобой только что немного сошли с ума и сами себе подписали смертный приговор на театральном поприще.

— Да и черт с ним, Жиль. По крайне мере я точно уверен, что моя совесть чиста. Не уверен, что защита чести Гарнье сто́ит разрыва отношений с семейством де Шаньи, но уверен в одном — Гран Опера этого определенно стоит. Пойдем выпьем по бокальчику и действительно составим письмо в Лион. Чем черт не шутит?

***

Кристин заперла дверь за Мэг. Несмотря на усталость после выступления и поздний час, после их разговора спать резко расхотелось.

Девушка опустилась в кресло, задумчиво глядя на огонь, мерно пляшущий в камине и порождающий тени воспоминаний. Почему-то вспомнилось, как вечером после конной прогулки пламя вот так же лениво облизывало поленья в камине кабинета Эрики. Кристин вздохнула, осознавая, насколько ей не хватает Гарнье. Ее постоянное, спокойное присутствие всегда дарило ощущение защищённости и какой-то завершенности. Словно картина мира складывалась воедино без нелепых зазоров и упущений. А ещё Кристин вдруг осознала, что у нее не осталось светлых и теплых воспоминаний, не связанных с Эрикой. Каждое из них включало либо её присутствие, либо некое участие. И те воспоминания, что воскресила своими вопросами Мэг, бередили и все так же, как неделями ранее, опаляли душу своей откровенностью и незавершённостью.

«Твои поцелуи до сих пор обжигают мои губы, а воспоминания о твоём взгляде все еще терзают мою душу остротой застывших в нем чувств».

Даае прикрыла глаза, коснувшись кончиками пальцев своих губ, тем самым снова воскрешая воспоминая о поцелуях Эрики. После того, как Гарнье покинула гримерную в новогоднюю ночь, конечно же, Кристин ощутила тревогу с учётом дурных известий, что принесла Мэг. Но помимо этого пришла бесконтрольная эгоистичная жгучая досада — тело не переставало ныть и настойчиво требовать продолжения бесцеремонно прерванных ласк. Откровенные фантазии ещё добрых полчаса после стремительного ухода Эрики заполняли разум Кристин вспышками бесстыдных образов. Вот и сейчас эти потаенные желания начали снова просачиваться вовне, отчего девушка ощутила, как сердце стремительно ускорило свой ритм.

Она и сама не поняла, откуда в ту ночь в ней возникла эта дерзость — увести первую даму из танцевальной залы, чтобы вовлечь ее в другой страстный танец, который творился уже за закрытыми дверями гримерной. Даае отнюдь не была уверена, что ей хватило бы духу повторить то же самое сейчас, окажись Эрика перед ней сию минуту. С другой стороны, каждый раз, когда Гарнье оказывалась рядом, Кристин ощущала тягучее, тлеющее влечение. Это напоминало песочные часы, в которых каждая упавшая песчинка переполняла собой и так до предела заполненный сосуд терпения. Поэтому кому она лукавит? Конечно же, она поступила бы точно так же и сейчас.

Кристин легонько пробежалась кончиками пальцев по оставленным Гарнье координатам касаний: губы, скула, мочка уха, изгиб шеи, ключица. Этот трепетный росчерк словно все ещё хранил в себе ощущение сухих губ Эрики, ее намерено невыносимо медленных и изучающих, но, вместе с тем, пылких поцелуев. Тело тут же откликнулось на эти невесомые касания. Или же на воспоминания о тех прикосновениях? Кристин резко выдохнула, ощутив пульсацию в кончиках пальцев и лёгкое покалывание в тех местах, к которым она только что притронулась.

Даае скользнула ладонью на шею, ощутив резко участившийся пульс ровно там, где замерли губы Гарнье перед резким стуком в дверь.

А если представить, что это ладонь Эрики? Узкая, горячая, требовательная и в то же время нежная. Если представить, что это именно Гарнье сейчас уверенно и упоенно ласкает ее тело? Словно имеет на это полное право. Будто бы хочет, чтобы ее желания сбывались на теле Кристин через эти уверенные, будоражащие прикосновения.

Кожа под пальцами тут же покрылась испариной от одного этого дерзкого допущения.

Ладонь остановилась на декольте ночной сорочки и, деликатно обозначив его край указательным пальцем, девушка скользнула по плавной, неровно вздымающейся линии груди, обрисовав сквозь тонкий батист заострившиеся окружья. Кристин остро выдохнула, ощущая, как в ушах зашумело, а тело вмиг налилось знакомой тянущей тяжестью.

Что было бы, если бы их не прервали? Если бы Эрика перестала сдерживаться и контролировать, до последнего держа себя в узде? Если бы она вверила себя сокрушительному порыву чувств, что сначала наполняет предвкушением, а затем возносит до невероятных высот, чтобы до предела опустошить в самом конце.

О, это было бы восхитительно!

Кристин теперь знала, какой страстной и безудержной Эрика умеет быть, пересекая границы, установленные в собственной голове.

Даае очертила линию ребер, остро выделяющийся сквозь ночную сорочку излом подвздошья, плоский подрагивающий живот, резко выпирающие косточки бедер. Кожа покрылась мурашками, остро реагируя на малейшее касание.

Эрика наверняка вот так же скользила бы руками по ее телу, то неспешно изучая изгибы, то словно по клавишам стремительно пробегая гибкими музыкальными пальцами в поисках самых сокровенных и чувствительных точек, от нажатия на которые сладостно-тянуще сводило бы все естество.

Рука заскользила дальше, комкая кружевной подол тонкой сорочки и будоража не только разум, но и воспламеняя каждую клеточку тела Кристин. Она ощутила, как в животе начал распускаться тягучий густой жар, прорастая ниже острой дрожью предвкушения. Девушка прикусила губу, чтобы не застонать от этой пленительной пытки, на которую сама себя обрекала в эту минуту.

Жар плавно стекался в одну точку, отдаваясь пульсацией и разливаясь по всему телу колючим нетерпением. Ведомая желанием ладонь безошибочно отыскала край ночной сорочки и, едва мазнув по нежной коже обнаженного бедра, остановилась ровно в этой точке, задавая ритм нарастающей пульсации.

Смогла бы она вот так же беззастенчиво вверить свое тело рукам Эрики? Ее губам? Позволить ей наносить не только координаты, но и вычерчивать целую карту звёздного неба на своей коже, искать и изучать новые, скрытые созвездия, воспламенять звёзды и одним движением тонких пальцев заставлять ее тело изгибаться, в один миг взрывая целые вселенные в огненном вихре сияния рождения нового светила?

Девушка почувствовала, как сокрушительная волна удовольствия начала с головой накрывать ее, до предела наполняя тело чувственной дрожью. Она ощущала себя сосудом, который в этот момент пытался вместить в себя целый океан.

Не сдержавшись, Кристин издала низкий, глухой стон и судорожно выгнулась, запрокинув голову и исступленно кусая губы. Подрагивая, она замерла на самом пике этой волны, балансируя и обозначая предел жадным захлебнувшимся вдохом, ощущая пронзительное наслаждение, полностью затопившее разум и окончательно лишившее ее воли. Волна постепенно отхлынула, и Кристин бессильно перевела сбившееся дыхание. Обмякнув, ее тело все еще слегка подрагивало, будучи будто бы выброшенным на берег этим пленительным, внезапно обрушившемся на нее штормом.

Даае медленно выдохнула и облизнула пересохшие губы.

Безумие. Эрика сжигала ее даже не находясь рядом.

***

— Быть может, стоит решить эту проблему с виконтом самым простым из возможных способов? — собеседник Эрики скорее по привычке скрывал свое лицо, ведь она и без того прекрасно его знала. Даже находясь в помещении, мужчина плотнее запахнулся в пальто и поправил шарф, скрывающий подбородок, нос и даже часть резкой линии скул. И только нетипичный разрез глаз и слегка бронзовый оттенок кожи выдавали в нем приезжего.

Они встретились во второй раз с момента ее оставления Гран Опера. И если в прошлый раз она четко обозначила, чего хочет, то сегодня, получив отрицательный ответ в отношении поисков, могла лишь настаивать на их продолжении.

— Нет, в этом нет никакого смысла. Мне важно доказать, что именно он виновен в совершенном преступлении, а не множить количество смертей, — сухо отрезала Гарнье. Ее всегда удивляла тяга и стремление мужчин к разрушению. И, казалось бы, ее собеседник никак не относился к тем, кто обычно решал вопросы радикальными методами. Но и в его словах зачастую проскальзывала эта необъяснимая жажда расправы. — Просто найди мне исполнителя. Или же доказательства того, что де Шаньи сделал все сам.

— Но я и мои люди уже пытались его найти.

— Значит следует внимательнее поискать там, где вы еще не смотрели, — резко пресекла его возражения Эрика, раздраженная неудачей. И лишь секундой позже осознала, что мужчине ничего не стоило одним ловким отточенным движением оборвать ее нахальную дерзость в этой небольшой, забытой Богом комнатушке. Ее бы даже никто не хватился.

Но собеседник лишь плавно и медленно кивнул.

— Что-то ещё?

— Да, продолжай заботиться о безопасности мадмуазель Даае, — добавила более доброжелательно Эрика, словно тем самым пытаясь смягчить предшествующий словесный выпад. — Это первостепенная задача, которую я могу доверить только тебе.

— Следует ли мне озаботиться ее защитой в стенах оперы?

Гарнье напряжённо задумалась, хмурясь, но затем все же отрицательно покачала головой.

— Нет. В Гран Опера Кристин относительно безопасно, думаю, в этом нет особой необходимости.

Окружить Даае частоколом заботы являлось огромным искушением. Но, вместе с тем, она отдавала себе отчет в том, что следует ограничивать эти удушливые порывы всеобъемлющего контроля и оставлять Кристин личное пространство.

— Как пожелаете, мадмуазель, — тихо шепнула то ли тень, то ли мужчина, растворившийся во тьме коридора. Буквально мгновение, а его словно и не было здесь. В общем-то как обычно.

Гарнье тяжело вздохнула, с нажимом помассировав виски. Весь этот непродолжительный разговор отнял у нее последние силы. Девушка посмотрела в окно, при этом прекрасно понимая, что, несмотря на разбитость и утомленность, ей не удастся уснуть. Как в общем-то обычно в последнее время.

Покинув Гран Опера, она наивно допускала, что получится со всем разобраться лишь посредством законных способов. Связавшись с Фернаном сначала через Кристин, а затем и самостоятельно, она выяснила, что спустя неделю адвокат уперся в некую бюрократическую стену, поскольку Гарнье все же непостижимым образом предъявили официальное обвинение. На текущий момент, по его словам, все выглядело крайне удручающе и грозило Эрике заключением в стенах смирительного дома до конца ее дней. Не сказать, чтобы это была обнадеживающая новость. По мнению Гарнье, гильотина хотя бы несла в себе быстрый и определенный исход в отличие от заточения и медленного угасания в стенах лечебницы. Но ни то, ни другое в ее планы совершенно точно не входило.

Потому, взвесив все «за» и «против» еще день, Эрика оставила в известном ей месте письмо, которое, на самом деле, составила еще в Гран Опера. И этим же вечером в ее комнате, словно факир, из ниоткуда появился знакомый ей человек. Она тянула до последнего, чтобы обратиться к нему, понимая, что ответная услуга, которую тот задолжал множество лет назад, в идеале никогда не должна была быть оказана. Но иных вариантов у Эрики просто не оставалось — минула еще неделя, а решение проблемы не сдвигалось с мертвой точки.

Эрика никогда не знала его настоящего имени, но, быть может, и к лучшему. В свое время он представился как Перс. Мужчина внимательно выслушал детали произошедшего, задал всего несколько коротких уточняющих вопросов и исчез так же стремительно, как и появился. С Персом она была знакома давно, чтобы не сомневаться — он сделает все, как обещал. А если уж и он не сможет найти нужных зацепок, то этого не сделает никто.

Гарнье несказанно изводило то, что она могла полагаться лишь на третьих лиц, будучи в своих возможностях ограниченной стенами небольшого помещения в центре Парижа. Она, конечно, встречалась инкогнито с нужными людьми, по возможности добывала какую-то информацию через доверенных лиц, посыльных и посредников, выстраивала логические цепочки и просчитывала возможности, но все это казалось решительно недостаточным.

Девушка устало опустилась на кровать, пробежавшись по шее пальцами в попытке размять затёкшие, напряжённые мышцы, но это мало чем помогло. Глаза резало, словно в них бросили пригоршню песка — она практически перестала спать ночами. Добровольное изгнание давалось ей крайне тяжело — Гарнье постоянно мучали кошмары, каждый второй из которых был наполнен страхами о Кристин. Несмотря на то, что она попросила Перса всячески обеспечивать безопасность Даае вне оперы, то, что творилось в ее стенах, оставалось все ещё слепым пятном для Эрики. Особенно это тревожило с учётом вхожести в Гран Опера де Шаньи. От одного только этого ее сердце было постоянно не на месте. При этом благодаря Персу и нескольким беспризорникам, что время от времени получали от нее звонкие монеты, Эрика была осведомлена о том, что де Шаньи несколько дней после ее исчезновения приезжал в оперу, а затем будто бы потерял интерес к происходящему. Но, вместе с тем, он начал активнее проводить неформальные встречи и обеды с журналистами, а также не иначе как открыл в себе литературный талант, рассылая бесчисленное множество писем. Не сказать, чтобы Эрика была удивлена происходящим, но выглядело это невероятно низко.

Но не видеть Кристин стало отдельным истязанием, хотя Эрика и понимала, что так будет лучше. В теории, она могла ненадолго вернуться в оперу тем же путем, что и ушла из нее. Но Гарнье была совершенно не уверена, что впоследствии найдет в себе силы покинуть Кристин после их встречи.

Удалившись из гримерной Даае, она была уверена, что вернётся к девушке в течение получаса. Но в итоге все завершилось тем, что сейчас она сидела в крошечной мансардной комнате под самой крышей дома напротив Нотр-Дама.

Гарнье встала с постели и приблизилась к окну, глядя на острый шпиль собора, вонзающийся в небо черной пикой, словно в попытке распороть тяжёлые тучи. На землю медленно опускались редкие хлопья снега, напоминавшие скорее пепел.

В памяти вновь вспыхнула улыбка Кристин, ее мягкий, выжидающий взгляд, нежные руки, всегда приносящие успокоение объятия, а ноздри защекотал иллюзорный аромат лаванды с морской солью. Эрика впилась ногтями в ладони. Это было просто невыносимо. Она так больше не могла. Ей было просто необходимо увидеть Кристин. И пусть после этого ее покарает судьба или раздавит бездушная машина правосудия, но она не могла больше выдерживать этого мучения. И этот вопрос ей также предстояло решить в ближайшее время.