***

21 февраля 1878 года

— А я тебя уверяю, что ты могла бы поселиться в комнате для гостей. И тогда нам бы не пришлось каждый раз облачать тебя в это творение инквизиторов для того, чтобы просто спуститься к завтраку, — Эрика дёрнула шнуровку, одним резким движением затягивая корсет на спине Кристин, отчего девушка охнула от неожиданности.

Собираться по утрам в спальне Эрики становилось, безусловно, приятной и всё более привычной традицией. Пока на ночное отсутствие примы в опере мало кто обращал внимание, но, к сожалению, это оставалось лишь вопросом времени. И пусть Эрика, конечно, шутила, что всегда сможет незаметно выкрасть Кристин из Гран Опера через подземелья, но количества вопросов, на которые рано или поздно им предстояло ответить, увы, это не уменьшало.

— Я помню о твоём предложении, но давай все же повременим? — Даае посмотрела в зеркало, в попытке перехватить взгляд собеседницы, но та отвела глаза недовольно хмурясь. — Как минимум нам предстоит как-то объяснить моё появление в твоём доме всем твоим слугам.

— То есть ты искренне полагаешь, что они не замечают, что ты которую ночь остаёшься в особняке, а на утро после этого горничной не приходится убирать постель в гостевой спальне? — ухмыльнулась Эрика, завязывая шнуровку и, запечатлев короткий поцелуй на шее девушки, отошла от Кристин, предоставляя той возможность до конца завершить свои сборы.

Даае на минуту задумалась. Слуги действительно не казались удивлёнными, когда она уже четвёртое утро подряд спускалась к завтраку — каждый раз они принимали её всё так же обходительно и доброжелательно, словно были искренне рады видеть. Или словно уже не единожды сталкивались с неожиданными гостьями своей хозяйки по утрам прежде.

Перед внутренним взором Кристин тут же возникла статная, черноглазая красавица с дерзкой насмешливой улыбкой.

— Кстати, каждый раз забываю передать тебе самые искренние приветствия от виконтессы де Сартри, — произнесла Кристин, расправляя верхнюю юбку платья и внимательно наблюдая за реакцией возлюбленной. Но увидела лишь скользнувшее в её глазах непонимание.

Гарнье нахмурилась и задумалась, словно перебирая в голове всех своих высокородных знакомых и ища хоть какое-то совпадение, но спустя ещё несколько мгновений лишь отрицательно покачала головой.

— Понятия не имею, кто это, — пожала она плечами, продолжив невозмутимо выбирать себе дневной наряд. — Должно быть, виконтесса обозналась.

— Мисс Салливан.

Эрика замерла. По её лицу скользнуло осознание, и она удивлённо вскинула брови, отвлекаясь от своего гардероба.

— Элизабет? Да неужели?

Кристин почувствовала, как в груди ощутимо кольнуло. Значит, та женщина все же не обманула, и они с Эрикой действительно были знакомы. А точнее не просто знакомы, а близки. В голове Даае наличие у её избранницы связей с женщинами в прошлом не подвергалось особому сомнению, в конце концов было бы даже странно, если бы было иначе. Но вот чего Кристин точно пожелала бы избежать, так это необходимости сталкиваться с ними в обозримом будущем. Она непроизвольно начинала сравнивать себя с этими благородными, волевыми дамами и каждый раз не понимала, что же Эрика нашла в ней? По мнению Кристин, она была хоть и мила, но весьма заурядна, особенно если сравнивать с теми женщинами. И не важно, что она встретилась лишь с одной, остальные, наверняка, были такими же.

«Элизабет значит?»

— Должно быть. Она не спешила представляться по имени, — в голосе Кристин ощущалась едва уловимая нотка натянутости. Она тут же вспомнила свой диалог с этой роскошной, ироничной женщиной, что беззастенчиво оценивала её в качестве партии для своей бывшей любовницы. То, что они с Эрикой являлись таковыми в прошлом, Даае больше ни на секунду не сомневалась.

— А с чего бы ей передавать мне приветствия с учётом, что мы с ней не виделись лет… восемь? Девять? Да и где вы вообще ухитрились встретиться? — Гарнье все еще мало что понимала из слов Кристин и, подойдя к девушке ближе, присела на краешек стола за её спиной, скрестив руки на груди.

— На маскараде в Гран Опера.

— Правда? — искренне изумилась Эрика. — А я её там даже и не заметила. Должно быть, она пришла позже, когда официальная церемония уже завершилась. Очень на неё похоже.

— Она была на балу со своим мужем, — уточнила Кристин, повернувшись лицом к Гарнье в желании увидеть, как именно отреагирует её избранница на новость о наличии супруга у её бывшей пассии. Что же отразится на её лице?

Но Эрика не выказала никакой досады или же печали, а лишь понимающе усмехнулась:

— Вот как? Всегда интересно узнавать новые подробности из жизни старых знакомых.

Кристин непонимающе заморгала. Значило ли это, что Эрику действительно не особо интересовала судьба этой самой Салливан? Или у них была некая связь, когда эта Элизабет уже была замужем? Да нет, вздор, Эрика бы не пошла на такое. Да и, судя по всему, виделись они действительно много лет назад. Восемь лет — огромный срок. В голове Даае непроизвольно возникла мысль, что когда Эрика уже пыталась строить свои отношения с будущей виконтессой де Сартри, Кристин была лишь подростком, что запускала воздушных змеев с обрыва и мечтала есть только меренгу на завтрак, обед и ужин.

— Лишь знакомых? — настойчиво уточнила Даае, все так же пытливо всматриваясь в лицо Эрики в поисках сомнений. — Мы имели интереснейший разговор, из которого я вынесла, что вы были весьма близки.

Гарнье вздохнула и, оторвавшись от столешницы, подошла ближе к Кристин. В её поведении не было стремления увиливать от ответа или что-то умалчивать — Эрика была спокойна и открыта. Она пожала плечами, пояснив прямо и без прикрас:

— Это было так давно. Когда мы встретились, мне было шестнадцать, а Элизабет была всего на два года старше. Пожалуй, она стала первой, кто не осудил меня за мои специфические предпочтения и заставил поверить в то, что я могу быть кому-то по-настоящему интересна. И за это я ей бесконечно благодарна даже сейчас.

Даае опешила. То есть в жизни Эрики был период, когда она сомневалась в том, что к ней могут проявлять искренний интерес? К ней! Невероятной, ироничной, притягательной, творческой и одаренной женщине! Что же в её жизни происходило такого, что заставило столь сомневаться в себе? Но помимо этого Даае интересовало ещё и иное. Она не могла не признать, что Салливан по всем критериям была крайне подходящей спутницей для Эрики: властная, насмешливая, эффектная. Если представить их вместе (чего Кристин до дрожи не хотелось), то казалось, что они могли бы с лёгкостью низвергнуть Париж к своим ногам: гений Эрики помноженный на пленительное обаяние и проницательность Элизабет. Казалось, что у них могло пойти не так?

— И почему же у вас не сложилось? — вопрос прозвучал словно бы между прочим, но был наполнен напряжённой тревогой.

— Кристин, о чём ты? — Эрика удивленно вскинула брови, словно ответ был очевиден. — Это было лишь юношеское увлечение, не более того. Да и Элизабет никогда не скрывала, что ищет удачную партию для замужества. И, похоже, она её наконец нашла. Виконтесса де Сартри.

Гарнье усмехнулась и слегка прищурилась, словно пробуя это имя на вкус.

Кристин едва заметно перевела дыхание. Это объясняло многое в поведении виконтессы на балу: её пылкие взгляды, неприкрытый интерес к Эрике и явившегося под конец их разговора супруга. Однако, судя по всему, де Сартри не утратила заинтересованности в Гарнье даже спустя все эти годы. Впрочем это был её выбор. Имея все возможности предпочесть Эрику, она сделала ставку на статус виконтессы посредством замужества.

— Как недальновидно с её стороны, — не преминула подметить Кристин. Она была искренне убеждена, что совершенно точно положение в обществе, власть и деньги не стоили того, чтобы отказываться от истинных чувств.

В ответ на это Эрика лишь искренне и задорно рассмеялась, тряхнув головой, словно сказанное являлось весьма удачно вышедшей шуткой.

— О нет, моя дорогая, как раз таки крайне дальновидно. В чём-чём, но в недальновидности Элизабет никогда нельзя было упрекнуть. Ведь что, по сути, я могла бы ей предложить?

— То же, что и мне, — убеждённо парировала Кристин, ни капли не сомневаясь в своей правоте.

— А кто тебе сказал, что ей это было нужно? Далеко не для всех отношения — это про искренние чувства и преданность, — покачала головой Эрика, переместившись за спину Даае и помогая застегнуть лиф платья. — Некоторые мечтают об официальном замужестве и статусе, что оно даёт. Кому-то важно имя. Кто-то планирует заводить детей. Кому-то нужен респектабельный супруг, с которым можно выходить в свет. И ровным счетом ничего из этого, не может предложить женщина, моя дорогая. И Элизабет это понимала как никто другой.

Кристин нахмурилась. Она никогда не рассматривала чувства со столь прагматичной позиции. Конечно, она понимала, что существуют браки по расчёту, что множество женщин живёт с нелюбимыми мужьями, изо дня в день воспринимая свою жизнь как пытку. Но для себя Кристин ничего подобного точно не желала. В противном случае она бы уже неминуемо стала виконтессой де Шаньи.

Немного помолчав, Эрика добавила:

— К тому же мы никогда не рассматривали наши отношения как нечто долговечное. Мы обе понимали, что шестнадцать — время для глупостей, драм и расставаний, а не чего-то по-настоящему глубокого.

— То есть ты не кормила её завтраками по утрам в своём доме? — нарочито небрежно усмехнулась Кристин, нервно поправляя причёску перед зеркалом.

Эрика внимательно посмотрела на девушку через отражение, словно по её лицу пытаясь прочесть, что же именно творилось в голове Кристин, а затем изумлённо вскинула брови, наконец осознав природу её поведения. Она не удержалась от улыбки.

Даае ревновала.

Эта восхитительная, невероятной красоты и таланта женщина, ревновала! И кого? Её! Гарнье едва могла в это поверить. Когда она увидела Кристин впервые, то, безусловно, главным образом, была покорена великолепием её голоса. Но даже тогда, в момент полного отчаяния Даае в оперной капелле, она не могла не заметить, насколько красива была девушка. Сейчас же прима Гран Опера и сама прекрасно осознавала, какую власть имеет над слушателями, научилась с непоколебимым величественным достоинством держаться в любой ситуации, умела лёгкой улыбкой повелевать намерениями и поступками присутствующих в её обществе кавалеров. Она могла выбрать любого, но при всём при том раз за разом выбирала Эрику. Замкнутую, холодную особу, относительно которой до сих пор ходили слухи, что она продала сердце и душу в обмен на талант. Поэтому ревность Кристин была для Гарнье несколько обескураживающим фактом. Но при этом неоспоримым.

— Ты же не думаешь, что я кормила завтраками каждую женщину, с которой оказывалась в постели? — в голосе Гарнье звучала явственная ирония. Она не смогла удержаться от этой маленькой выходки.

— А их было так много? — тут же с наигранным равнодушием, но плохо скрываемым любопытством осведомилась Даае, охотно заглотив наживку.

«Она совершенно очаровательна в своей ревности».

— Как видишь, мне доставляет отдельное сатанинское удовольствие соблазнять невинных дев, что вот-вот должны стать виконтессами, — встав напротив возлюбленной, Эрика насмешливо склонила голову набок, видя, как та сурово скрестила руки на груди. — Кстати, ты обуешься сама?

— Что? — непонимающе моргнула Кристин, несколько опешив от такого резкого перехода с одной темы на другую. У неё, между прочим, было заготовлено еще множество язвительных вопросов и не менее саркастичных ответов! А теперь они обрывочно смешались в голове от одного этого внезапного и неуместного уточнения Эрики.

— Ты забыла обуться. Справишься сама? — Гарнье кивнула на ноги девушки, в то время как её улыбка стала лишь шире от взгляда на то, как Даае сконфуженно осознала суть заданного вопроса. — Или мне позвать Софи?

— Справлюсь — запальчиво сверкнула глазами девушка, строптиво тряхнув головой и отбросив локоны за спину.

— Хорошо, — невозмутимо откликнулась Эрика и с не покидающей губы едва заметной улыбкой направилась обратно в сторону шифоньера.

Пару секунд взвесив необходимость снимать для этого всю одежду, включая корсет, Даае несколько досадливо вздохнула. От её гнева не осталось и следа.

— Без тебя не справлюсь, — наконец призналась она тихо и бросила неуверенный взгляд на хозяйку спальни. — Поможешь?

— Конечно, — тут же отозвалась Эрика. Она всё же остановилась на дневном платье глубокого винного оттенка и вернулась к девушке. Опустившись на колени, она едва заметно скользнула ладонью по и́кре, затянутой в шёлковый чулок, а затем бережно взяла Кристин за лодыжку, помогая надеть сначала один, а затем другой ботинок. Даае затаила дыхание, ощутив, как кровь прилила к щекам и запульсировала в висках от одного только вида суровой распорядительницы Гран Опера, стоящей на коленях перед ней. Это было неимоверно волнующе.

Застёгивая обувь по ноге, Гарнье продолжила уже серьёзнее:

— Так вот, возвращаясь к твоему вопросу. Нет, Кристин, их было совсем немного. А после смерти отца я жила практически отшельницей, поэтому не то чтобы ко мне вообще наведывались хоть какие-то гости. Вот так, удобно?

— Да, спасибо, — сдавленно отозвалась Кристин, сокрушённо вздохнув. В этой трепетной заботе Эрики было столько трогательности и интимности, что Даае едва справлялась со стремительно закружившими её эмоциями: несказанно хотелось беспечно позабыть о сегодняшних репетициях и поддаться искушению, вовлечь Гарнье в долгий поцелуй, который непременно перерос бы в куда как более откровенные ласки.

Эрика поднялась на ноги и мягко притянула девушку за талию. Кристин же нерешительно подалась вперёд, положив свои ладони на плечи Гарнье и доверчиво заглянула ей в глаза. И куда только подевалась её дерзость? В объятиях Эрики снова была застенчивая и робеющая Кристин, которая за улыбкой скрывала ни что иное, как волнение.

Даае опустила глаза, подбирая слова для своего последнего вопроса, который никак её не оставлял.

— А как выбираешь ты, Эрика? — наконец, спросила она, затаив дыхание, встретившись с выжидающим взглядом избранницы.

— Сердцем. Исключительно сердцем, дорогая, — улыбнулась та, склонившись чуть ближе. — И я не могла предложить его никому прежде. Никому, кроме тебя. Я понимаю твои чувства — я и сама сгорала от ревности, видя тебя с Раулем. Но, похоже, ты даже представить себе не можешь, насколько великолепна. И если ты действительно думаешь, что кто-то из моего прошлого или настоящего может сравниться с тобой хоть в чём-то, то глубоко заблуждаешься.

Даае взволнованно вздохнула, ощущая, как уголки губ сами собой дрогнули в ответной улыбке, и обвила руками шею Эрики.

— Если твоё предложение останется в силе, то я буду готова переехать в гостевую спальню, как только прояснится ситуация с графиней. Просто если ей придётся на время разместиться в твоём доме, не думаю, что мне будет уместно здесь находиться.

Эрика прижалась лбом ко лбу Кристин, облегчённо выдохнув.

— Для тебя моё предложение всегда в силе.

***

Но после упоминания графини настроение Гарнье разительно изменилось. За завтраком она была крайне немногословна и особенно задумчива, рассеяно отвечая на вопросы Кристин, а в какой-то момент окончательно умолкла. Даае внимательно наблюдала за девушкой всё это время, понимая, что ту снова гложет тревога, которой Гарнье, впрочем, не спешила делиться. Кристин до сих пор не до конца понимала, как ей на это реагировать, поскольку, безусловно, она искренне стремилась поддержать Эрику, а потому хотела бы хоть немного лучше знать о тех горестях, что травили душу её возлюбленной. Но та в большинстве своём оставалась плотно запертой шкатулкой, которая порой приоткрывалась всего на несколько миллиметров, чтобы спустя буквально пару мгновений захлопнуться обратно. Раз за разом наталкиваться на эту стену отчуждения было крайне изматывающе, но Кристин понимала, что большего ожидать пока не стоило — Гарнье слишком долго жила с наглухо застёгнутой ото всех душой, чтобы сейчас враз научиться делиться своими страхами и опасениями даже с самым близким человеком. Для этого требовалось время и терепение. Но именно в такие моменты Кристин снедала гнетущая беспомощность.

— Эрика, что происходит? — ощущая давящую тревогу спросила Даае, после того, как они поднялись обратно в спальню.

— Всё в порядке, дорогая, — сдержанно ответила та, не глядя на собеседницу. — Уже десять. Ты опоздаешь на репетицию.

— А разве ты не присоединишься? — удивилась Кристин.

Гарнье на мгновение задумалась, но затем отрицательно покачала головой.

— Нет, я подъеду позже. На сегодня у меня запланировано одно дело, которое пора бы уже, наконец, завершить, — её голос был напряжённым, с лёгкой прерывистой дрожью в самом конце фразы.

В спальне повисла тягостная пауза, нарушаемая лишь тиканьем часов. Кристин ожидала продолжения объяснений, но, судя по всему, хозяйка дома не сочла необходимым что-либо добавлять.

— Хорошо, тогда увидимся вечером, — досадливо выдохнула Даае и, кратко прижавшись губами к щеке девушки, направилась к выходу.

Эрика лишь рассеяно кивнула в ответ и опустилась на стул перед зеркалом.

Вот уже который день она пыталась собраться с духом. И который же день подряд малодушно занимала себя совершенно другими неотложными делами лишь бы не иметь времени и возможности отправиться в Сальпетриер. Каждый раз, когда она думала, что добровольно переступит порог смирительного дома, её фантазия рисовала самые ужасные картины, касаемо того, что её саму запрут в ближайшей, похожей на камеру пыток, палате, сковав по рукам и ногам и лишив всяческого шанса покинуть здание. Это было совершенно по-детски и наивно, и умом Эрика это прекрасно понимала, однако ничего не могла с собой поделать. И не имело значения, что ехать туда она планировала не одна — все равно тело прошибало дрожью, а в горле тут же пересыхало.

Вот и сейчас, уже окончательно было собравшись ехать, она бездумно расчёсывала волосы, неотрывно глядя на своё отражение и полностью погрузившись в тревожные мысли.

Кристин уже буквально взялась за дверную ручку, но на самом пороге обернулась. Гарнье застыла ледяным изваянием перед зеркалом. С секунду поколебавшись, Даае все же вернулась и, подойдя к Эрике со спины, взяла из её рук щетку для волос и отложила в сторону, а затем зарылась пальцами в чернильные пряди. Она прекрасно видела, что Гарнье пытается перебороть себя, всячески пряча душевное волнение за привычной маской непоколебимого спокойствия. Больше так продолжаться просто не могло.

— Пожалуйста, поговори со мной, — мягко попросила Кристин, пристально глядя на девушку через зеркало и нежно массируя кожу её головы. — Я не могу выносить твоего давящего молчания — в такие моменты ты снова будто бы так далеко от меня.

Эрика прикрыла глаза, наслаждаясь сдержанными ласками. Она глубоко вдохнула и, медленно выдохнув, открыла глаза, столкнувшись в отражении со взглядом пытливых встревоженных зелёных глаз. Желание открыться любимому человеку отчаянно боролось с таким привычным страхом уязвимости.

— Тут особо и рассказывать-то нечего, — всё же пожала она плечами, небрежно усмехнувшись, но улыбка вышла натянутой. — Это всего лишь нелепые страхи, не более. Я справлюсь.

Конечно, справится. Всегда справлялась, начиная с момента смерти отца. А то и раньше. Но сейчас в душе ей отчаянно хотелось вместо всех слов просто обнять Кристин и порывисто выдохнуть все тревоги, прижавшись щекой к изгибу её нежной шеи. Почувствовать её тёплые руки на своей спине и то, как она ласкает затылок, зарывшись пальцами в волосы, невесомо касаясь губами виска. Хотя бы на мгновение сбросить доспех несокрушимости и раствориться в объятиях этой принимающей, терпеливой девушки, которая, сама того не осознавая, внезапно стала балансиром бесконечно мятущейся души Гарнье.

— Ты ведь помнишь, что теперь тебе совершенно не обязательно справляться со всем в одиночку? Да и как может быть неважно то, что тебя тревожит? Расскажи мне, — всё так же мягко, но настойчиво попросила Кристин, не отнимая рук и ощущая, как Эрика едва заметно расслабляется от её легких касаний.

Гарнье помолчала, а затем глубоко вдохнула, словно перед прыжком на глубину, всё же решаясь на откровенность. Наверное, впервые в своей жизни она с кем-то это обсуждала. Да что там, пожалуй, впервые в жизни она вообще кому-то пыталась открыться.

— Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, почему меня настолько тревожит история с графиней, — она увидела, как Кристин вопросительно вскинула брови, терпеливо ожидая продолжения внезапного откровения. Сложнее всего было произнести первую фразу. Дальше слова полились сами собой. — Когда мне исполнилось тринадцать, я окончательно осознала природу своих влечений. Я не понимала, почему это так и нормально ли вообще? В моём окружении не было людей, кто был способен ответить на эти вопросы. Поэтому я обратилась к тем источникам, что были доступны мне на тот момент — Библия и книги по истории. Не смейся, я была весьма любознательным ребенком. И если Библия, как обычно, сулила лишь кары небесные и обещала спасение через покаяние, то вот мировая история подходила куда как более разнообразно к вопросам отношения к инвертам, достаточно вспомнить древнюю Грецию. Но, вместе с тем, например, уже в Средние века женщин за содомию сжигали. Сейчас, по сути, тоже сжигают, только не физически, а на костре общественного порицания.

Эрика ненадолго замолкла. Слегка хмурясь, она немного откинулась назад, прижавшись спиной к груди Кристин и, словно почерпнув из этого новые душевные силы, продолжила.

— К счастью, мой отец никогда не был религиозным человеком. Да, он решил крестить меня ещё в младенчестве, но этим его богобоязненность и ограничилась. Конечно же, мы не обсуждали ничего, касаемо моей инверсии. Но однажды, после одного инцидента, папа́ пригласил на ужин местное светило в области психиатрии. И я нечаянно услышала их диалог. Ты можешь не пытаться скрыть улыбку, Кристин, я всё равно её вижу. Хорошо, да, я подслушала их разговор, — уголки губ Эрики обозначили едва заметную усмешку при взгляде на Даае. Но так же стремительно и без того скупое оживление Гарнье угасло, как только она продолжила. — Доктор убеждал, что это даже хорошо, что моя «болезнь» проявила себя в столь юном возрасте, и обещал «вылечить» меня к моменту потенциального замужества. Правда, это требовало моего пребывания в психиатрической лечебнице от нескольких месяцев до года, где для этого, якобы, имелись все необходимые средства. Уже позже я выяснила, о каких калечащих методах шла речь. Поверь мне, ты не хочешь о них знать. Отец решительно отказался от моего размещения в смирительный дом. Но заверил доктора, что если моё состояние ухудшится, то мы обязательно обратимся к нему снова. Обнадёживающе, не правда ли?

Эрика уже давно прожила все эти тревоги и разочарования, но воспоминания о них всё ещё порой отдавались чем-то режущим глубоко в груди. Вот и сейчас она почувствовала, как её сердце будто бы пригвоздили чем-то острым ровно к лопаткам. Кристин же словно ощутила этот укол где-то в районе солнечного сплетения, там, где к ней прижималась слегка подрагивающая спина Гарнье. Внутри неё разлилась горькая печаль о том одиночестве и тревоге, через которые прошла Эрика, будучи в совсем ещё нежном возрасте. Всё, что могла Даае — это прижаться губами к волосам девушки, обняв её за плечи и крепче притянув к себе, пытаясь тем самым дать почувствовать, что теперь она не одна в своей неразделённой боли.

Гарнье на секунду облегчённо прикрыла глаза, а затем благодарно приподняла уголки губ в тени улыбки, тем самым обозначив, что она в порядке. Но в глубине её глаз таилась горечь, что подёрнулась пеплом времени, но никуда не ушла.

— С тех пор я поняла, что буду всегда одинока в своих стремлениях. Отец хотя и оставался мне добрым другом, но отныне я осознавала, что никогда не смогу найти в нём понимания. И я чувствовала себя совершенно неправильной, — Эрика на мгновение замолчала, Кристин даже показалось, что на этом девушка решила завершить свой рассказ. Но затем Гарнье вдруг спросила, перехватив её взгляд в отражении. Серые глаза Эрики в этот момент напоминали зимнее море — тёмные, холодные и штормовые. — Ты знаешь, что такое «химера», Кристин?

Даае немного нахмурилась, а затем пожала плечами.

— Насколько мне известно — несбыточная надежда, мечта, — ответила она, не совсем понимая, к чему клонит Гарнье.

— Мечта, — повторила Эрика и горько усмехнулась. — Ты права, сейчас это слово используют именно так. Но главный его смысл отнюдь не в этом. Знаешь, пока этой зимой я жила в комнатке напротив Нотр-Дама, я часто приходила туда ранним утром, ещё до начала утренней службы, пока благочестивые обитатели Парижа ещё не проснулись. И рассматривала восхитительные архитектурные элементы, используемые при возведении этого величественного здания. У оснований башен собора как раз расположены химеры, ты, наверняка, не обращала на них внимания. Никто особо не обращает. В мифологии это существа, что слеплены из кусков других животных. В биологии химерами также называют организм, состоящий из разнородных частей. А вот в изобразительном искусстве, особенно религиозном, химеры олицетворяют ни что иное, как людские пороки и распущенность. Именно поэтому они и лежат в основаниях башен собора и их попирают ангелы.

Эрика прерывисто выдохнула и прикрыла глаза. Все эти признания давались ей крайне нелегко. Следующие слова прозвучали совсем тихо, но отозвались острой щемящей болью в сердце Кристин.

— Моё одиночество, что я так тщательно выстраивала, сыграло со мной злую шутку — я оказалась в полной пустоте. И лишь ты попыталась услышать её музыку — только ты начала считать меня Ангелом чуть ли не с первого дня нашей встречи. Для других же, если они узнавали обо мне чуть больше положенного, я всегда оставалась и остаюсь именно химерой. Существом, которое сочетает в себе несочетаемое, а также, по мнению многих, имеет изрядное количество изъянов, — Эрика покачала головой и презрительно дернула уголком рта, а затем пристально посмотрела на собеседницу через зеркало. — Монстром, от которого следует держаться подальше, а то и запереть в стенах смирительного дома.

— Эрика…

— Не нужно, Кристин, — Гарнье едва заметно покачала головой. — Я ценю твою заботу, но ты же не думаешь, что я не знаю о тех эпитетах, коими меня наградили как в высшем свете, так и в стенах собственной Оперы?

И Даае внезапно увидела перед собой ту самую Эрику, которой едва исполнилось тринадцать, столь остро нуждающуюся хоть в ком-то рядом. Кристин чувствовала боль и испуг этой юной души, которая совершенно не понимала, что происходит, и не находила поддержки в лице даже самого родного человека.

Прима ощутила, как в горле образовался тугой ком.

Гарнье выпрямилась и отвела взгляд от зеркала. Морок спал. Перед Даае снова сидела собранная и строгая молодая женщина. И лишь горькая складка меж бровей говорила о той самой, скрытой глубоко внутри уязвимости, свидетелем которой Кристин выступила несколькими секундами ранее.

— Я искренне пыталась справляться с этим — вести себя правильно, говорить правильно, думать правильно, чтобы никто ничего не заподозрил. Но надолго моего терпения не хватило. Должно быть, всё дело во врожденном упрямстве. Во избежание искушения я просто отказалась от общения, полностью погрузившись в музыку и архитектуру. А с боязнью лечения в смирительном доме я справилась гораздо позже, добившись соответствующего положения в свете, что выступило каким-никаким гарантом защиты. Но последняя история травли и ложного обвинения, по которой мне грозило до тридцати лет заключения, лишь подстегнула этот застарелый страх, снова вытянув его наружу. Нелепо, правда? Ведь то дела давно минувших дней.

Так вот отчего Эрика вела столь увлечённую переписку с доктором Эллисом. В отсутствие родственной души рядом, она ощущала потребность в том, чтобы убедиться в своей «нормальности» через разум и логику — то единственное универсальное сочетание, что с ней работало, и которое Гарнье использовала каждый раз, когда дело касалось каких-либо значимых или болезненных для неё тем. Ей всегда было крайне важно разложить всё по полочкам. И научные исследования доктора, судя по всему, ей в этом изрядно помогли.

— И как долго ты пыталась бороться с собой? — осторожно прервала её Кристин. Она понимала, что в этот момент Эрика попыталась вновь закрыться в защитный панцирь нигилизма, ощущая себя предельно обнажённой в своих признаниях.

Гарнье устало вздохнула, но ответила.

— До шестнадцати лет. Точнее до встречи с Элизабет. Она показала мне, что я не одинока в своей «неправильности». И, знаешь, у меня словно камень с души упал, и я смогла дышать чуть глубже.

Девушка замолчала. Её взгляд был направлен внутрь себя, в глубины прожитых лет.

Кристин задумалась. Интересно, какой Эрика была в шестнадцать? Наверное, такой же, только чуть более мятежной. И способной с меньшим успехом скрывать свои чувства. Как там сказала Салливан? Гарнье оставалась обворожительна в любом возрасте.

— Мсье Гарнье… Как он вообще узнал о тебе? — осторожно поинтересовалась Кристин, стараясь не разрушить того хрупкого доверия, что возникло между ними.

— О, это была сущая катастрофа, — усмехнулась Эрика. — Помнишь инцидент, о котором я упомянула? Отец застукал меня с юной мисс Салливан, когда мы целовались на заднем дворе во время одного из балов. Ей Богу, я думала, что умру на том же месте. Но папа́ не стал устраивать скандал и даже ничего у меня не спросил. Просто сделал вид, что ничего не произошло, но тем же летом отправил меня на два года в Вену якобы для изучения венской классической школы музыки. Должно быть, он наивно полагал, что мы с Элизабет не найдём способа видеться. Хотя, скорее, отец правда верил, что я просто-напросто перерасту свои нетривиальные увлечения. Но и разговоров о замужестве после моего возвращения он впредь никогда не заводил. Быть может, его устраивало то, что вместо обычных наследников я творила наследие в музыке? Кто знает. В любом случае, спасибо ему за это. Впрочем, из Вены я действительно привезла достаточное количество достойных композиций собственного сочинения.

Гарнье несколько подалась вперёд, отстраняясь от Кристин, а затем облокотилась о колени и напряжённо сцепила руки в замок, отчего костяшки её пальцев побледнели.

— Ты совершенно не обязана этого делать, — успокаивающе проговорила Даае, не решаясь касаться её неестественно прямой, натянутой спины.

Эрика слегка поморщилась, как от ноющей головной боли, понимая, к чему ведёт Кристин.

— Не обязана, — согласно кивнула она. — Но без этого всё это безумство никогда не закончится. К тому же теперь я несу некую моральную ответственность за графиню де Шаньи — ей не справиться без моего участия.

Кристин понимающе кивнула. Конечно же, она не могла иначе. Эрика всегда предпочитала действовать на разрыв в отношении себя во имя достижения высоких целей. Даае обошла стул и, встав рядом с зеркалом, перехватила пасмурный взгляд Гарнье.

— Чем я могу тебе помочь? — спросила Кристин, надеясь, что наконец-то Эрика научится принимать помощь. Даже не просить. Хотя бы просто принимать.

Эрика задумалась. А затем вскинула на Кристин глаза, полные потаённой хрупкой надежды.

— Просто не отпускай мою руку. Это всё о чем я тебя прошу, — тихо ответила она, протянув Кристин раскрытую ладонь, которую девушка тут же приняла в свою. — С тобой я чувствую себя способной на любые свершения.

— На любые? — прищурилась Даае. — То есть в следующий раз ты не будешь пытаться избежать благотворительного бала, притворяясь, что отравилась моллюсками?

— Ну, Кристин, всему же должен быть предел!

Даае улыбнулась, а затем склонилась к девушке и запечатлела ласковый поцелуй на её скуле.

— Помни, что я люблю тебя любой. Ты не обязана быть всё время сильной и несгибаемой. Наши тревоги и радости, увлечённости и сомнения, страхи и убеждения, наша уязвимость как раз и делают нас живыми людьми, — произнесла Кристин, на что Эрика лишь сдержано кивнула, отводя глаза. — И, уверяю, с учётом того истинного дурдома, что творится изо дня в день в Гран Опера, ты самый здравомыслящий человек из всех, кого я когда-либо встречала. Твой отец ошибался. Потому что он тоже был всего лишь живым человеком.

Эрика шумно втянула воздух носом и, склонив голову, заморгала, как показалось Даае, пряча невольно выступившие слезы. Спустя пару минут, совладав с собой и прочистив горло, она с благодарностью посмотрела на девушку.

— Мне кажется, сегодня я всё же готова отправиться в гости к графине.

***

Лечебница Сальпетриер располагалась на бульваре Оспиталь на окраине Парижа и представляла собой огромное старинное трёхэтажное здание, которое было возведено ещё в далёком XVII веке, унаследовав название пороховой фабрики, на месте которой и было выстроено. Внешним видом оно никак не напоминало смирительный дом. Более того, аккуратные газоны и клумбы, расположенные перед центральным входом, наводили скорее на мысли о садах в загородных усадьбах предместий Парижа. Да и с учётом солнечного, тёплого дня где-то над головами в кронах деревьев звонко перекликались птицы, а весь мир был будто бы наполнен кипучей жаждой жизни.

И это весьма разительно отличалось от ощущений Эрики, которая застыла напротив здания. Если бы её спросили, как в её понимании должен выглядеть смирительный дом, она бы изрядно затруднилась с ответом. Вот и сейчас девушка окинула мрачным взглядом серое трёхэтажной здание госпиталя с проёмами арок и возвышающимся куполом ротонды, и лишь тяжело вздохнула. Несмотря на найденную в себе решимость к посещению этого места, Гарнье всё ещё не покидало ощущение тягостной безысходности.

Капитан Пьери, вызвавшийся сопровождать мадмуазель Гарнье в её поездке, отлично различил эти переживания. Он остановился рядом, внимательно глядя на девушку.

— Вы в порядке, мадмуазель? — осторожно поинтересовался жандарм, не понимая, в чём кроется причина страха, плещущегося в глазах его спутницы.

— Вполне, мсье, — с холодной решимостью кивнула Гарнье, несмотря на то, что единственное, чего бы ей на самом деле хотелось — это сесть в ближайший экипаж и уехать как можно дальше. Но она упрямо шагнула вперёд, направившись по засыпанной гравием дорожке к центральному входу.

Внутри здания было тихо и пахло старой древесиной. Каменные стены, широкие лестницы, деревянные перила и потемневшие потолочные балки — весь интерьер был крайне аскетичен и строг. Пройдя чуть дальше, они оказались в просторном фойе, в котором их тут же приметил работник госпиталя — невысокий молодой человек в чёрных брюках и простой белой хлопковой рубашке. Он тут же поспешил навстречу гостям.

— Добрый день. Мадам, мсье, — он радушно улыбнулся Эрике, но взгляд юноши настороженно скользнул по синей форме жандарма. — Чем я могу вам помочь?

Гарнье смерила собеседника взглядом, а затем проговорила без лишних предисловий:

— Доброго дня. Я пришла навестить мадам Амели Гардо. Она пациентка вашего госпиталя.

В её голосе было столько повелительной властности, что молодой человек сначала было дёрнулся, словно хотел тут же выполнить поручение, но вовремя осознал свою оплошность и замер. Он внимательно посмотрел на Эрику, будто пытаясь её припомнить, но, очевидно, не сумел.

— А Вы ей приходитесь?..

— Дальней родственницей, — ёмко уточнила Гарнье неотрывно глядя на медицинского работника. Он явно нервничал и не спешил выполнять озвученную просьбу. Хотя, быть может, имелись строгие порядки посещения пациентов, о которых она не имела представления.

— Боюсь, к мадам Гардо посетители пока не допускаются, — уточнил молодой человек и несколько виновато улыбнулся. — Да и часы приёма…

— Какая незадача, — бесцеремонно перебила его Эрика, наиграно вздохнув. И, пристально глядя в глаза собеседнику, сухо добавила. — Боюсь, что для решения этого недоразумения мы не обойдёмся без помощи служителей правопорядка. Но, погодите, какое удивительное совпадение! Один из них пришел вместе со мной. Чудо господне, не иначе!

Юноша несколько побледнел и судорожно сглотнул. Не зря ему показалось тревожным, что к ним в госпиталь явился жандарм — ничего хорошего от них не жди. Он не собирался брать ответственность за принятие дальнейших решений и уж тем более менее всего желал общения с сотрудниками столичной жандармерии.

— Я позову главного врача, — торопливо проговорил молодой человек, учтиво кивнув гостям.

— И правда, будьте так любезны, — улыбнулась Эрика, источая ядовитый сарказм. Её страх преобразился в едкую жёсткость, что выступала крепкой бронёй для ведения диалогов в этих давящих стенах.

Медицинский работник торопливо удалился в один из боковых коридоров, оставив гостей в тишине. Удивительно, ведь Гарнье ожидала чего угодно, но не такой тишины: разговоров, криков, стонов, проклятий, плача, завываний и бряцанья кандалами, но никак не этого давящего безмолвия. И она не смогла бы ответить наверняка, успокаивало это её или наоборот угнетало — здание казалось словно вымершим.

Спустя непродолжительное время молодой человек вернулся в сопровождении невысокого крепкого мужчины с крючковатым носом и зачёсанными назад седеющими волосами. Приблизившись, он цепко осмотрел пришедших и коротко кивнул гостям в качестве приветствия:

— Мадам, мсье. Позвольте представиться, мсье Шарко. Мне передали, что возникло некое недопонимание, — голос у мужчины был густым, уверенным и спокойным, но в то же время он так же настороженно посмотрел на эполеты Пьери, что и его работник незадолго до этого. Что поделать, жандармов никогда не любили. По крайне мере ровно до того момента, пока не начинали нуждаться в их помощи или защите.

— Уверена, что Вы сумеете разрешить возникшее недоразумение, мсье Шарко, — ответила Эрика учтиво, переключая внимание на себя. — Дело в том, что я пришла навестить мадам Гардо, которая, как известно, находится в этих стенах. Но мне сказали, что к ней не допускают посетителей.

— Всё так, — подтвердил врач кивнув. Похоже, его работник уже успел уведомить, к кому именно явились нежданные гости. — Она нуждается в покое, поэтому временно не имеет возможности принимать гостей.

— Вот и Ваш работник сказал практически то же самое. Слово в слово, — обворожительно улыбнулась Гарнье, но в её улыбке отчётливо читалось предостережение. — На что я предложила прибегнуть в этой ситуации к помощи служителя закона, с которым я предусмотрительно явилась. А потому давайте-ка начнем с самого начала. Я пришла навестить мадам Гардо, и если Вы будете чинить мне в этом препятствия, то, боюсь, мы будем вынуждены прибегнуть к силе, обусловленной буквой закона, не так ли, капитан?

— Именно так, мадмуазель, — невозмутимо подтвердил Пьери, приблизившись к беседующим и встав по правую руку от девушки. Несмотря на то, что госпиталь являлся частной территорией, в случае возникновения сомнений относительно законности пребывания того или иного пациента в его стенах, а также подозрения в возможном насильственном удержании человека, жандарм действительно мог в полной мере воспользоваться своими законными правами и провести досмотр помещений.

Взгляд мсье Шарко метнулся с девушки на жандарма, а затем доктор досадливо вздохнул. На удивление у Жака не складывалось впечатление, что тот пытался что-то скрыть. Скорее врач действительно был несколько раздосадован тем, что приходилось менять какие-то планы, что были тщательно выверены прежде.

— Давайте пройдём в мой личный кабинет, и для начала я поясню Вам, в чём же дело? — предложил, наконец, Шарко, приглашающе указывая в сторону коридора, из которого явился ранее.

Они прошли по длинному каменному коридору и упёрлись в простое потемневшее от времени деревянное дверное полотно, которое, вероятно, было установлено в здании с сотню лет тому назад.

— Прошу, — мсье Шарко гостеприимно распахнул скрипнувшую дверь, впуская в свой кабинет нежданных и незваных гостей.

Эрика на мгновение прищурилась от яркого солнечного света. Помещение оказалось на удивление светлым — два окна в торце выходили на внутренний дворик в котором на этот момент, как оказалось, гуляло с десяток человек. Судя по всему, это были пациенты госпиталя, о чем свидетельствовали простые одежды, в которые они были облачены. Вдалеке виднелось набирающее цвет вишнёвое дерево, покрытое лёгкой розоватой дымкой. Складывалось ощущение полного умиротворения. Само же помещение отчасти напоминало рабочий кабинет, совмещённый с библиотекой — книг было так много, что они в два ряда занимали собой полки в трёх высоких шкафах, а также лежали на всех относительно горизонтальных поверхностях.

— Прошу прощения за беспорядок, сегодня я не ждал гостей, — несколько сконфуженно произнёс хозяин кабинета, спешно убирая книги со стульев, расположенных напротив его рабочего стола, и явно предусмотренных для посетителей. — Прошу вас, присаживайтесь.

Эрика и Жак опустились на стулья, в то время как мсье Шарко спешно разложил увесистые томики книг на уже возвышающиеся на подоконнике стопки, которые тут же весьма опасно накренились под дополнительным грузом. Мужчина также присел за стол, а затем, сцепив в замок крупные ладони, обратился к пришедшим:

— Итак, для начала я всё же хотел бы уточнить, с кем имею честь беседовать? Поскольку посещение пациентов посторонними лицами в нашем госпитале не допускается.

— Мадмуазель Гардо, — представилась Эрика, тут же уточнив. — Я являюсь двоюродной племянницей мадам Гардо по отцовской линии. К сожалению, я не имела представления, где именно находится тётушка всё это время. И вот теперь, узнав, где же она содержится, я хотела бы иметь возможность с ней повидаться.

Мсье Шарко нахмурил густые брови, оценивая услышанное, отчего черты его лица стали казаться гораздо жёстче. Но затем задумчиво кивнул, принимая высказанную версию как данность. В конце концов просто так они бы явно не пришли к его пациентке. К тому же он и сам планировал в ближайшее время обратиться к каким-либо родственникам мадам Гардо с некоторыми расспросами. Поэтому, быть может, даже лучше, что всё вышло подобным образом.

— Её давно не навещали. Совершенно точно в последний раз это случалось ещё до того, как я стал руководить госпиталем. По крайне мере на моей памяти гости к ней никогда не наведывались, что, конечно же, является прискорбным фактом — всем известно, что человеческое тепло и участие исцеляют не хуже лекарств, — подтвердил врач, извлекая из стола пухлую папку. Судя по всему, это была история болезни графини Амели де Шаньи. Или мадам Амели Гардо, как её знали в этих стенах. — И я был бы действительно рад допустить Вас к встрече, но на текущий момент мадам Гардо восстанавливается и, боюсь, не совсем готова принимать кого-либо. Ей предписан покой.

Эрика глубоко вздохнула, скрестив руки на груди и переведя взгляд в окно. Солнечный свет проникал сквозь кроны деревьев и подсвечивал изумрудом ещё совсем нежную зелень на газонах. Гарнье задумалась, глядя на пейзаж. У неё имелись с собой нужные бумаги. Да и можно было просто продолжать давить на рычаг участия жандармерии, но, похоже, у неё появилась возможность выяснить детали, которые не содержались в той папке, что ей в своё время вручил Лабори.

— Как я уже сказала, я давно не виделась с тётушкой. Расскажите, в чём же дело? И о каком лечении идёт речь? — уточнила Гарнье, любезно улыбнувшись собеседнику.

Мсье Шарко пытливо посмотрел на собеседницу, а затем снова нахмурился и открыл папку, что лежала на его столе. Он пробежался глазами по первому листу и откинулся на спинку стула, напряженно потерев лоб, а затем несколько растеряно признался:

— Признаться честно, это я хотел задать Вам несколько вопросов на счёт мадам Гардо. Я искренне надеялся, что, быть может, хотя бы Вы прольёте свет на историю её болезни. Как раз недавно я изучал документы по госпитализации пациентов, что содержатся в Сальпетриере дольше пяти лет. Таковых здесь не так много, и мадам Гардо оказалась в их числе. И, честно говоря, пока я и сам не понимаю, с чем именно её доставили к нам в госпиталь и с чем в итоге мы имеем дело. Если верить документам, на основании которых её разместили в лечебнице, причиной стал обострившийся приступ истерии во время которого мадам пыталась нанести вред себе и своим близким. Ей прописали курс успокоительных препаратов, благодаря которым удалось стабилизировать её состояние.

Мсье Шарко снова пролистал документы в папке и, найдя нужный лист, внимательно изучил написанное, шевеля губами. Он ткнул пальцем в листок, словно его собеседники могли видеть, что же там содержится.

— Но дальше в бумагах какой-то сумбур и хаос. Судя по наблюдениям, мадам не проявляла агрессии и сохранила когнитивные способности. Но несколько месяцев спустя через суд она была лишена дееспособности.

— А кто выступал в процессе со стороны жандармерии? — поинтересовалась Эрика, заранее догадываясь об очевидном ответе на свой вопрос.

— Минутку, это было где-то тут. А, вот. Капитан Моше, — доктор отыскал в записях искомую и столь знакомую фамилию. — По его же ходатайству и с согласия родственников мадам была оставлена в госпитале для последующего лечения. Судя по записям, во избежание возможных рецидивов.

— А они случались?

— Непохоже, — мужчина отрицательно покачал головой, углубившись в медицинские записи, а затем со вздохом прикрыл папку и снова перевёл взгляд на Эрику. — Как я уже сказал, я возглавил Сальпетриер лишь в прошлом году, а потому впервые пообщался с мадам лишь в конце лета. На тот момент она мало что могла сказать или объяснить относительно своего состояния, посему я начал постепенное уменьшение дозировки, а затем и полную отмену успокоительных препаратов, что на тот момент ей продолжали давать. К декабрю она смогла вести конструктивные беседы и вполне осознанно отвечать на сложные вопросы. Но про свою болезнь так ничего и не пояснила, утверждая, что всегда была здорова. Агрессии я всё так же не наблюдал. В начале февраля я провёл с мадам тесты Бине, которые измеряли её сенсомоторную активность: чувствительность, быстроту реакций и тому подобное. И я могу с уверенностью сказать, что мадам совершенно точно не имеет симптоматики, что наблюдается у больных истерией, с которой ее положили в госпиталь. Поэтому, мадмуазель Гардо, расскажите мне, пожалуйста, при каких именно обстоятельствах Ваша тётушка оказалась в Сальпетриере? Быть может, Вам что-то известно? Просто я склоняюсь к тому, что её недуг уже давно отступил.

Эрика напряжённо откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди. Перед ней встал выбор — либо продолжать ломать комедию, либо же попытаться заполучить мсье Шарко в качестве союзника. Тщательно взвесив все «за» и «против», Гарнье всё же сделала свой выбор.

— Мне прекрасно известно, каким образом графиня де Шаньи оказалась в госпитале Сальпетриер, — наконец произнесла она, неотрывно наблюдая за реакцией собеседника. Но тот совершенно искренне опешил.

— Простите? — мужчина часто заморгал, а затем нахмурился, непонимающе глядя на Гарнье. — Какая ещё графиня де Шаньи?

— Мадам Гардо. Я веду речь о ней, мсье. Дело в том, что мадам Амели Гардо — не более чем фикция, но зато существует графиня Амели де Шаньи, которая, будучи в здравом уме и трезвой памяти, оказалась заперта в стенах вашего смирительного дома на долгие семь лет.

В кабинете повисла тишина. Мужчина молчал, неотрывно глядя на гостью, в то время как Эрика ожидала его дальнейшей реакции. Где-то наверху заскрипели двери и раздались шаги — судя по всему часть людей, что гуляли в парке вернулись в свои палаты, что располагались этажами выше.

Наконец, мужчина напряжённо прочистил горло.

— Это нелепо, мадмуазель, — ответил хрипло Шарко, навалившись локтями на столешницу и буравя девушку немигающим взглядом.

Но проблема заключалась в том, что в его душе в этот момент разрастались сомнения. Он и сам прекрасно понимал, что таких странных совпадений просто не бывает — женщина, что семь лет находилась в госпитале без должных причин и оснований, сумбур в документах, да ещё и результаты последних исследований, в чистоте и объективности которых он ни капли не сомневался, поскольку проводил их лично. Всё действительно сходилось на том, что несчастную насильно заперли в стенах Сальпетриера, сначала проведя юридическую смерть, а затем и фактически похоронив в стенах госпиталя, подвергнув её полному забвению.

— Вы можете не верить мне, мсье, но у меня имеются тому доказательства, — Эрика развязала папку, что всё это время была у неё в руках, и вытащила листок бумаги, протянув его собеседнику. Она рисковала, предоставляя важные сведения в руки доктору — если он был замешан в этой истории, то мог с легкостью уничтожить хрупкие доказательства, запечатлённые выцветающими чернилами на тонком пожелтевшем листе. Но единственное, что оставалось Гарнье на данный момент — это пойти ва-банк.

Шарко осторожно принял документ из рук девушки, словно она протягивала ему вымоченное в мышьяке письмо, а не обычный лист, а затем развернул его и углубился в чтение. Густые брови мужчины медленно поползли вверх. Наконец, он перевёл тяжёлый взгляд на Эрику и, вернув ей документ, задумался. С минуту он молчал, словно сопоставляя в голове всё то, что только что узнал, с тем, о чём догадывался. И те выводы, к которым он приходил, судя по всему, были ему крайне не по душе.

— Я не знал об этом, — наконец, произнёс он глухо.

— Я ни в чём не виню Вас, мсье. Но именно Вы в силах нам помочь.

Мужчина побарабанил пальцами по столу, глядя в окно, а затем метнул острый вопросительный взгляд на Эрику.

— Вы ведь тоже отнюдь не мадмуазель Гардо?

— Всё верно, я мадмуазель Гарнье, — признала Эрика невозмутимо. В конце концов, если сведения о её приезде дойдут до семейства де Шаньи, то они узнают её и по простому описанию — маловероятно, чтобы в их окружении имелось множество женщин со шрамом на лице. — И я немало рискую, находясь здесь. Поэтому мне нужна помощь. Ваша помощь, мсье.

— Чего Вы хотите? — напряжённо уточнил Шарко всё больше хмурясь.

— Для начала скажите, насколько на сегодняшний день графиня пребывает в здравом уме? — это был ключевой вопрос. Поскольку если женщина не вынесла столь длительного пребывания в госпитале и потеряла трезвость рассудка, то Эрика понятия не имела что делать с этим фактом. Оставлять её здесь было безмерной жестокостью, но и не предоставить должного лечения было бы тоже чревато. Поэтому единственное, на что она искренне уповала — это на силу духа женщины.

Доктор задумался, а затем, кивнув своим мыслям, ответил:

— Более чем. Она всё ещё не до конца отошла от предшествующей схемы лечения, но последний месяц стала гораздо активнее и подвижнее. Она всё чаще гуляет в парке и читает книги, а также много беседует с сёстрами милосердия. Что же касается цепкости ума, тут я могу с уверенностью сказать, что она пребывает в полном здравомыслии.

Эрика облегчённо выдохнула. Она понятия не имела, следует ли благодарить некие высшие силы или же просто радоваться случаю, но то, что графиня смогла справиться с многолетним давлением проводимого лечения на свой рассудок и волю, вызывало немалое восхищение внутренним стержнем этой пока незнакомой ей женщины. Хотя факт того, что лечебницу возглавил мсье Шарко, отменивший успокоительные препараты и лично заинтересовавшийся судьбой своей пациентки, кроме как провидением действительно было сложно объяснить.

— Замечательно. Тогда скажите, какое лечение ей требуется сейчас?

— Ничего особенного, — доктор пожал плечами. — Я полностью отменил медикаменты ещё в конце прошлого года, поэтому сейчас ей требуется покой, свежий воздух, здоровый сон и отсутствие волнения, поэтому мы с осторожностью относимся к допуску гостей. Впрочем, до вас к ней никто и не приходил. Пожалуй, всё. Ну и, конечно же, отслеживание динамики её состояния.

— Тогда я хотела бы забрать её отсюда, — безапелляционно заявила Эрика, припечатав тем самым собеседника к стулу. Мсье Шарко обескураженно заморгал.

— Мадмуазель Гарнье, это не представляется возможным. Здесь она имеет должный уход.

— Но Вы ведь сами буквально только что сказали, что она не нуждается в специфическом уходе? — парировала Эрика, изогнув бровь.

— Всё так, но мы должны всё же наблюдать за её состоянием. Мы бы хотели…

— А давайте спросим, чего бы она сама хотела? Ведь если мы говорим о здравомыслящем человеке, то он вряд ли захочет находиться добровольно в смирительном доме, — отрезала Эрика, ощущая, как в груди нарастает негодование. То есть после всех фактов, что только что раскрылись, Шарко всё ещё настаивал на том, чтобы содержать здорового человека в этих стенах насильно? По мнению Эрики это было невероятной жестокостью. Она раздражённо забарабанила пальцами по предплечью.

Доктор нахмурился.

— Мадмуазель, мне кажется, Вы предвзято относитесь к нашему госпиталю.

— Как и к любой психиатрической лечебнице, мсье. Я помню условия содержания в скандальном Бедламе. Вы действительно полагаете, что человек, пребывающий в здравом уме, заслуживает нахождения в больничной палате? — глаза Эрики сверкнули неприкрытой злостью.

Бедлам. Это слово стало нарицательным в среде психиатрии и отдавалось зубной болью у руководителя любой психиатрической лечебницы, что старался хоть как-то сохранить авторитет в глазах простых людей. Непонятно, кем нужно было быть, чтобы в просвещённом девятнадцатом веке содержать пациентов в кандалах и цепях подобно диким животным, отливать их ледяной водой и избивать за малейшую оплошность? Но, так или иначе, теперь скандальная слава этого госпиталя прогремела на весь мир, зацепив собой каждое смирительное заведение на просторах Европы.

— Для начала позвольте напомнить, что мы находимся в Сальпетриере, а не в Бедламе, мадмуазель Гарнье. И здесь никогда не фиксировалось таких зверств, что наблюдались у англичан, — тут же поспешил отринуть малейшие подозрения в отношении условий содержания Шарко. После скандала в Бедламе, он уже не раз сталкивался с расспросами журналистов и проверками комиссий на этот счет.

— Да неужели? — едко отозвалась Гарнье. — А напомните мне, пожалуйста, что там было связано с местностью des Deux-Moulins? Поэтому не фиксировалось — не значит, что не было, мсье.

— Мадмуазель! Это было сто лет назад! — попытался воззвать к разуму девушки Шарко, но увидел лишь скепсис на её лице. — Хорошо, давайте я заверю Вас в другом — при мне такого никогда не будет. К тому же именно из-за такого упорного и слепого неверия, что Вы сейчас проявляете, люди и боятся обращаться за помощью в вопросах ментального здоровья. Что же в Вашей жизни случилось такого, что Вы столь рьяно невзлюбили психиатрические лечебницы?

Эрика лишь крепче скрестила руки на груди и, вскинув подбородок, яростно сверкнула глазами. Он заходил на ту территорию, доступ на которую был запрещён любому, совершенно любому человеку.

— Моя нелюбовь к заведениям такого типа не Ваша забота, мсье Шарко, — отчеканила девушка, вперив в мужчину острый взгляд. — И более того, давайте мы не будем смещать тему нашей беседы на меня, а вернёмся к графине. Я хотела бы с ней пообщаться. И, если она будет к этому готова, то забрать её отсюда, а также в дальнейшем помочь ей вернуться к нормальной жизни, которую она, как никто другой, заслужила.

Мужчина раздражённо покачал головой и хотел было что-то сказать, но Гарнье остановила его упреждающим жестом.

— Безусловно, Вы сможете отслеживать её состояние, наведываясь в мой дом. Или мы можем сегодня уехать без неё. Но в этом случае, мсье, клянусь Вам, что в следующий приезд со мной будет не только капитан Пьери, но и весь состав Парижской жандармерии и журналисты всех ведущих столичных таблоидов вместе взятые. Поверьте, новость произведёт настоящий фурор — в Бедламе пытают пациентов, а в Сальпетриере насильно запирают здоровых людей. И если Вы заботитесь о репутации Вашего госпиталя, то маловероятно, что хотели бы доводить до подобных мер. Просто представьте, как это всё скажется на репутации Сальпетриера?

Мужчина напряжённо сцепил зубы. В словах этой резкой и требовательной девушки имелся резон — если сюда явится полиция и зафиксирует факт насильного удержания человека, это станет катастрофой. А когда вскроется история всего размещения графини де Шаньи в стены клиники, никто и не посмотрит на то, что Шарко пришёл на пост главного врача лишь недавно — всё клеймение придётся именно на него. А это неминуемо повлечёт за собой и крах его персональной медицинской карьеры. Уж журналисты об этом позаботятся.

— Поверьте, я прошла через нечто подобное не так давно. И точно не пожелала бы такого даже врагу, — ощутив его сомнения, добавила Эрика. — К тому же, мсье, смею напомнить, что мы говорим о здравомыслящем человеке, имеющем право на собственное мнение и свободу воли. А сейчас своими единоличными эгоистичными решениями мы лишаем графиню де Шаньи этого самого права, не находите?

Шарко глубоко и резко вдохнул, а затем предельно медленно выдохнул. Поразмыслив ещё с минуту он откашлялся. Кто знает, какой из доводов Эрики убедил его больше, но, поднявшись со своего места, доктор кивнул:

— Пойдёмте. Мадам Га… кхм, графиня де Шаньи в беседке. Вы сможете пообщаться с ней там.

Они вышли через боковой вход и оказались в обширном внутреннем дворе. Из окон кабинета мсье Шарко до конца не был понятен размер больничного парка, и только сейчас Эрика осознала, что купол, что был виден при въезде на территорию Сальпетриера, был ничем иным как кровлей часовни Сен-Луи де ла Сальпетриер, что была возведена еще при Людовике XIV. Гарнье непроизвольно замедлила свой шаг, с любопытством разглядывая строение, о котором слышала, но не имела прежде возможности увидеть своими глазами.

Необычность постройки состояла в том, что она была возведена в форме греческого креста, что образовывали четыре нефа и четыре отдельных небольших часовни. Они были соединены с центральной ротондой восьмиугольным куполом, увенчанным клошетоном с большим вершинным окулусом, предназначенным для освещения внутренней части помещения. Эрика неприязненно передёрнула плечами. На первый неискушённый взгляд всё это выглядело как занятный архитектурный изыск, но Гарнье знала первопричину возведения здания такой конструкции. Изящное решение, которое было придумано именно для психиатрической лечебницы, поскольку позволяло держать посетителей часовни небольшими группами в четырёх отдельных частях и цепко наблюдать за ними из центральной ротонды, не позволяя им общаться ни с кем иным кроме Господа Бога.

Они минули небольшую аллею декоративного кустарника, направившись в самый дальний угол сада, где виднелась небольшая беседка, увитая плющом.

— Как видите, наши пациенты имеют возможность свободно гулять по больничному парку — никто не держит их взаперти. Более того, большинство посетителей находятся здесь добровольно, чтобы восстановить здоровье, — нарушил затянувшееся молчание Шарко. Ему явно не давала покоя уничижительная критика со стороны Гарнье. Не для того он работал столько лет, чтобы его клинику считали столь же негуманным местом, что и лондонский Бедлам.

— И какие же методы лечения Вы практикуете, мсье, — отозвалась Эрика, не глядя на мужчину, а с интересом разглядывая архитектуру центрального здания, вдоль которого они как раз шли к беседке.

— Во многом осуждаемые нашим консервативным сообществом как слишком новаторские, — усмехнулся мужчина, а затем, внезапно перехватив на себе заинтересованный взгляд собеседницы, продолжил. — Видите ли, изначально я просто читал здесь открытые лекции для студентов, которые посещали госпиталь с целью получения врачебной практики. Мы с моим хорошим другом, мсье Вюльпианом, работали над вопросами диагностики болезни черепно-мозговых нервов и выявлением патологий вазомоторной нервной системы.

— Так Вы продолжаете научную деятельность? — полюбопытствовала Эрика. Этот мужчина не вызывал в ней доверия, но определённо был умён и образован, а также, очевидно, был увлечён тем, чем занимался.

— О, конечно! Я являюсь действующим членом Медицинской академии! Мы со студентами на базе созданной не так давно лаборатории по отологическим исследованиям разрабатываем методы ларингоскопии, — похоже Эрика своим вопросом задела важную для мужчины тему, а потому рисковала выслушать полную лекцию по отологии.

— Простите, я не настолько осведомлена в медицинских нюансах в данном направлении.

— Ах да, простите. Это исследования горла пациента посредством введения специального инструмента, который мы назвали ларингоскопом. Он напоминает небольшой ледоруб, который вводится в рот для визуализации голосовой щели.

— Звучит жутко, — призналась Гарнье, при этом с живым интересом слушая рассказ врача. Ей всегда нравились увлечённые профессионалы своего дела. Именно благодаря им мир двигался дальше в поисках ответов на извечные вопросы.

— Выглядит тоже, — рассмеялся Шарко. — Но, поверьте, ничего страшного нет, просто отодвигается язык и исследуется горло. Также мы работаем над методами интубации.

— Тогда я не совсем понимаю, как Вы оказались в Сальпетриере? Ведь исследования, о которых Вы ведёте речь, никак не связаны с психическими болезнями, — уточнила девушка, возвращая увлёкшегося собеседника ближе к теме их изначальной беседы. Они непроизвольно синхронно замедлили шаг, чтобы успеть обсудить поднятую тему, не спеша следуя по засыпанном гравием дорожке.

Капитан Пьери, всё это время следовавший рядом, был даже рад, что о нём все позабыли. Он ни капли не понимал ни в науке, ни в медицине, а потому все те сложные термины, что звучали в беседе мадмуазель Гарнье с мсье Шарко заставляли его чувствовать себя неотёсанным и необразованным болваном. Посему он предпочёл наслаждаться весенним ярким солнцем и теплом этого погожего денька.

— И да, и нет, мадмуазель. Как я уже сказал, основной моей специализацией является исследование нервных болезней. Например, мы разрабатываем способы лечения болезни Паркинсона. Но также я занимался подробными исследованиями истерии.

Эрика словно внезапно споткнулась о невидимый приступок. Она судорожно втянула носом воздух, медленно выдохнув.

— Пресловутая женская истерия, — напряжённо выдавила она.

— Почему женская? — поинтересовался Шарко, недоумённо глядя на собеседницу, настроение которой столь стремительно переменилось. — Я считаю, что этой болезни подвержены многие вне зависимости от пола. Это универсальный феномен, который вызван либо органическими повреждениями мозга, либо травмами.

— Или врождёнными особенностями, — констатировала бесстрастно Эрика.

— Если таковые имеются, — уточнил врач, не совсем понимая, о чём идет речь. — Как я уже сказал, органические изменения мозга действительно влияют на развитие истерии.

— И как же Вы лечите истерию? — лицо Эрики всё больше каменело по мере того, как они обсуждали эту тему. Все благодушие, вызванное прежней заинтересованностью, как рукой сняло. — Гистерэктомией?

Внутри неё расползалось липкое отвращение. Буквально на секунду ей искренне показалось, что этот врач действительно заинтересован в том, чтобы лечить настоящие болезни, а не запирать в смирительном доме тех, кто просто не похож на остальных, приравнивая их к душевнобольным.

В ушах снова зазвучали, казалось бы, давно забытые слова: «Мсье Гарнье, поймите, Ваша дочь серьёзно больна. Её извращённые пристрастия вызваны приступом острой истерии. И если Вы не отправите её на своевременное принудительное лечение к нам в госпиталь, это может привести к катастрофическим последствиям в будущем! Вы даже не представляете, как болезнь может сказаться на хрупком рассудке столь юной особы».

Эрика судорожно сцепила зубы и втянула воздух, стараясь справиться с подступающей к горлу желчью.

— Боже, мадмуазель, что за варварство? Конечно же, нет! — возразил Шарко с жаром. — Во-первых, я уже сказал, что истерия — это универсальная болезнь, ей подвержены и мужчины тоже, поэтому ни о какой «блуждающей матке» речи идти не может. А, во-вторых, я практикую гипноз, который немало помогает снять приступы, вызванные этой болезнью.

— А как же электротерапия и использование медикаментов? — отстранённо уточнила Эрика. В своё время она подробно изучила эту тему и знала немало способов и методик, описанных в научной литературе для лечения женщин-инвертов, коим приписывалась пресловутая женская истерия. И хорошо, когда дело касалось простых солнечных ванн на свежем воздухе, но чаще речь шла о совершенно ином. Эрика прищурилась, высматривая фигуру в беседке. Ей хотелось как можно скорее покинуть компанию доктора.

— Только в случаях крайней необходимости, — нехотя признал мужчина. А затем цепко посмотрел на собеседницу. — Как я погляжу, Вы хорошо осведомлены в этом вопросе.

— Я крайне любознательна, знаете ли, — сдержанно ответила Эрика. Они как раз подошли к небольшой аккуратной ажурной деревянной постройке и остановились в дюжине метров от неё. — Я хотела бы побеседовать с графиней наедине. Мсье Пьери, Вас я тоже попрошу подождать здесь.

Капитан учтиво кивнул, приняв из рук Эрики папку с документами, в то время как мсье Шарко хотел было что-то уточнить, но передумал.

— Хорошо, я подожду Вас здесь, но в случае возникновения каких-либо сложностей или непредвиденных ситуаций, обязательно сразу же дайте знать, мадмуазель.

— Всенепременно, — откликнулась Эрика не глядя на мужчин, и в одиночестве направилась к беседке.

Она заметила графиню издалека, как и та её. Изящная, миниатюрная женщина с высоким лбом, заострившимися скулами и невероятно тонкими, правильными чертами лица. В молодости она наверняка была невероятно красива. Да и сейчас, несмотря на бледность и некую невыразительность мимики, не утратила своего обаяния. Тёмные волосы, едва тронутые тонкими нитями седины и светло-карие, скорее даже ореховые глаза, в которых читалась настороженность. Графиня действительно воплощала в себе совершенно аристократический образ, который обычно возникал в голове любого, когда речь заходила о даме благородных кровей. Но в скованности движений, поникших плечах и усталости взора, Эрика видела надломленность человека, пробывшего в застенках долгие семь лет.

Гарнье приблизилась к беседке, а затем, поднявшись по ступеням, остановилась на входе. Женщина всё так же внимательно и настороженно наблюдала за нежданной гостьей — она явно заметила, что та пришла в компании главного врача и жандарма. На её коленях лежал небольшой томик, который графиня, очевидно, читала до прихода девушки. И, если бы не стены здания психиатрической лечебницы вокруг, складывалось впечатление, будто бы высокородная дама проводила полуденные часы за чтением любимой литературы в саду своего загородного имения.

— Мадам, позвольте составить Вам компанию? — деликатно обратилась к женщине Эрика, внимательно наблюдая за её реакцией. Та всё так же неотрывно смотрела на пришедшую, словно оценивая, несёт ли её присутствие опасность.

— Прошу, — спустя несколько секунд молчания, она всё же утвердительно кивнула в ответ. Голос у женщины был мягкий и тихий.

— Благодарю Вас, — Гарнье прошла внутрь беседки и присела на стул, стоящий напротив графини, и бегло взглянула на женщину. В спокойном взгляде графини действительно не таилось ни капли безумия. Лёгкая изнурённость, как у человека, восстанавливающего после тяжёлой и продолжительной болезни, но никак не всполохи сумасшествия. — Позвольте представиться. Меня зовут Эрика. Эрика Гарнье.

Графиня кивнула, ожидая продолжения. Она прекрасно понимала, что единственная за последние несколько лет гостья явилась к ней не просто так, а по каким-то причинам, и это, судя по всему, немало тревожило женщину.

— Мы с Вами не знакомы, графиня, но я знаю мадмуазель Даае. Помните её?

Женщина задумалась, словно напряжённо перебирая в голове давно забытые имена, а затем вздрогнула и резко вскинула испуганный взгляд на Эрику, очевидно, осознав как к ней только что обратились. Воспитание, помноженное на многолетнее пребывание в стенах Сальпетриера, позволили графине совладать с собой и весьма сдержанно отреагировать на слова пришедшей. Но по её участившемуся дыханию, а также затопившим практически всю радужку зрачкам, было понятно, насколько женщина была напугана. Она скрестила руки на груди, отчего книга неловко соскользнула с её колен на пол, захлопнувшись. Графиня неотрывно глядела на Гарнье.

— Кто Вы, мадмуазель и чего от меня хотите? — сдавленно спросила она взволнованным, дрожащим голосом. Её глаза судорожно заметались в поиске путей отступления.

Гарнье откинулась на спинку стула и показала женщине открытые пустые ладони.

— Я пришла к Вам с исключительно добрыми намерениями. Как я уже сказала, меня зовут Эрика. И я оказалась в курсе той ситуации, что случилась с Вами. Я осведомлена о том, что Вас необоснованно заперли в этой клинке на долгих семь лет. И хотела бы помочь Вам, — терпеливо и успокаивающе пояснила Гарнье, видя испуг в глазах женщины. — Поверьте, я пришла не от Вашего мужа или сына, мадам.

Женщина нервно облизнула побледневшие сухие губы и бросила опасливый, быстрый взгляд в сторону выхода из беседки.

— Мадам, постойте. Пожалуйста, позвольте мне всё объяснить? Поверьте, я Вам не враг, — снова обратилась к ней Эрика, понимая, что женщина вот-вот готова сорваться и спешно её покинуть. Этого, в общем-то, и следовало ожидать. Первая мысль, которая возникала в связи с её приходом — это опасность. — Пять минут. Дайте мне пять минут, обещаю, более я Вас не задержу. Как видите, там стоит мсье Шарко и он не допустит, чтобы с Вами что-то случилось, верно? Вы в полной безопасности.

Женщина бросила короткий взгляд на врача, стоящего неподалёку, а затем неуверенно моргнула и, немного поколебавшись, всё же снова перевела настороженный взгляд на Эрику, лишь сильнее обхватив себя руками. Гарнье наклонилась и подняла упавший томик. Сборник стихов Жерара де Нерваля.

— Мне кажется, это принадлежит Вам, — она протянула книгу собеседнице и та, пару секунд поколебавшись, осторожно приняла её из рук Эрики. — Кстати, мсье де Нерваль написал либретто к «Осуждению Фауста», что ставили в моей Опере этой зимой. Вы спрашивали кто я, мадам. Я дочь мсье Жана Луи Шарля Гарнье, архитектора Парижской оперы. А сейчас я ей руковожу. А ещё я хорошая подруга мадмуазель Даае, она прима моей Оперы. Помните её?

Эрика делала ставку на Кристин, поскольку Даае являлась единственным безопасным шатким мостиком между ней и графиней де Шаньи. К тому же, судя по рассказам Кристин, женщина действительно любила проводить время, слушая исполнение композиций её покойного отца, мсье Густава Даае. Быть может, эти светлые воспоминания хоть сколь-либо поспособствуют установлению доверия между женщиной, терзаемой страхами, и Эрикой?

— Кристин Даае, — графиня часто заморгала, отведя взгляд, словно воскресив давно ушедшие воспоминания, что подёрнулись тенью забвения.

— Да, Кристин Даае, Вы с ней виделись, когда она была ещё девочкой и жила в Сен-Мало. Её отец, Густав Даае, был вхож в Ваш дом, припоминаете? Он сочинял и играл чудесные композиции на скрипке.

Женщина медленно кивнула, судя по всему, действительно вспомнив всё то, о чём говорила собеседница. Она задумчиво посмотрела куда-то вдаль и, очевидно, что перед её внутренним взором заскользили образы из прошлого.

— Именно Кристин рассказала мне о Вашей судьбе, что была представлена миру в качестве основной версии. Для всех Вы скончались семь лет назад от аневризмы в стенах Сальпетриера, — осторожно произнесла Гарнье, не зная, как её собеседница отреагирует на это известие. Но та лишь грустно усмехнулась, покачав головой.

— Вы знаете, лучше бы я действительно умерла от аневризмы тогда, — глухо и напряжённо произнесла она, спустя минуту тишины.

— Мы живём и умираем лишь единожды, мадам. Вы же получили шанс родиться вновь и, наконец, прожить ту жизнь, что у Вас отняли, — возразила ей Эрика, на что женщина слегка испытующе прищурилась, словно повторно оценивая намерения своей собеседницы. — Так вышло, что именно мне в руки попали документы, которые доказывали, что Вы живы и всё ещё находитесь здесь. Поэтому я решила навестить Вас и выяснить, правда ли это, а также понять, насколько Вам удалось сохранить душевное здоровье после стольких лет, проведённых в госпитале.

Пояснение Гарнье вышло крайне коротким, поскольку она не хотела с первой же встречи и разговора погружать графиню во все, наверняка, болезненные для неё детали, а также напрямую воскрешать воспоминания о злодеяниях её супруга. Кто знает, как это сказалось бы на её душевном состоянии сейчас? Мсье Шарко настаивал на необходимости покоя.

— С трудом, мадмуазель, — тихо призналась женщина, облизнув пересохшие губы и переведя взгляд на сложенные на коленях поверх томика книги руки. — Я и сама не до конца уверена, что сумела его сохранить.

Эрика немного подалась вперёд. Несмотря на содержание произнесённой фразы в графине чувствовалась сила. Воля и несгибаемость. Именно то, что дало ей возможность превозмочь всё произошедшее с ней и сохранить трезвость рассудка. А так же получить шанс на начало новой жизни, пусть и семь долгих лет спустя.

— Поверьте, женщина, что сидит напротив меня, гораздо более здравомыслящая, чем весь Парламент Франции вместе взятый, — усмехнулась Гарнье, чем вызывала ответную нерешительную улыбку.

— Даже спустя семь лет ничего не изменилось? — улыбка на губах женщины стала чуть более явственной.

— Поверьте, мадам, в этом мире есть неизменные вещи, и глупость политиков в их числе, — Эрика ответила на эту робкую улыбку.

Графиня де Шаньи выдохнула и чуть расправила плечи. В её позе теперь читалась чуть бóльшая расслабленность, нежели несколькими минутами ранее. Она с любопытством изучала лицо гостьи, но затем смущённо отвела глаза, словно вспомнив о правилах приличия, принятых в высшем свете. Её взгляд был заинтересованным и светлым.

— Как Вы связаны с моим мужем и сыном, мадмуазель? Я не верю, что Вы не знакомы с семьёй де Шаньи, — всё же уточнила она спустя минуту, посмотрев куда-то на залитую солнцем поляну неподалёку. По её сбивчивому дыханию было видно, насколько страшно женщине одно лишь упоминание о графе.

Гарнье вздохнула. Что ж, похоже, ей все же придётся довести до сведения собеседницы некоторое количество неизбежных деталей.

— Они пытались заключить меня под стражу, а затем разместить в смирительный дом по обвинению в преступлении, к которому я не была причастна, — откровенно пояснила Эрика. Стала ли графиня проводить параллели со своей судьбой? Если и так, внешне она это никак не выказала. — И, как понимаете, узнав после этого о Вашей судьбе, я не имела никакого морального права пройти мимо.

Женщина запрокинула голову и, прикрыв глаза, с усилием помассировала шею, словно снимая напряжение. Она молчала несколько секунд, а затем всё же открыла глаза, наполненные тоской и усталостью. Судя по всему весь гнев, досада и прочие яркие эмоции, на которые она имела полное право в отношении тех людей, из-за которых она здесь оказалась, давно выгорели в её душе.

— Мои пять минут истекли, графиня, — напомнила о себе Эрика. — Но напоследок я хотела бы задать Вам всего один вопрос. Готовы ли Вы наконец-то покинуть стены Сальпетриера, чтобы вернуть себе законное право на ту жизнь, что у Вас отняли?

— Что? — женщина опешила. Она растерянно заморгала, словно не ожидая когда-либо услышать предложение такого толка. Будто бы весь её мир теперь состоял из этой беседки, книг и небольшой комнатки, выступающей местом для сна.

— Обещаю обеспечить Вас всем необходимым, а мой личный адвокат, который прекрасно осведомлён о всех злодеяниях графа де Шаньи, будет готов помочь Вам восстановить правоспособность и Ваше доброе имя. Также он сопроводит все Ваши законные притязания в суде. Но только лишь в случае, если Вы согласны уехать отсюда.

Эрика замолчала, ожидая ответа. В то время как графиню обуревали сомнения. Она нервно сглотнула. Её можно было понять — порой оставаться для всех мертвой было куда как безопаснее, нежели снова возвращаться в то место, откуда тебя столь бесцеремонно выставили. Да не просто выставили, а изгнали, заперев под замок.

— Вы не понимаете. Они уничтожат меня, мадмуазель Гарнье. Как уже один раз сделали это, — обречённо выдохнула женщина, часто моргая. Она медленно и горестно покачала головой.

Они. Значит виконт также причастен к произошедшему.

— Мадам, они очень старались, но не смогли ни уничтожить, ни сломить Вас за долгие семь лет. За семь лет они не добились желаемого. Поэтому о чём Вы? Им будет не под силу уничтожить Вас и сейчас. К тому же, на этот раз Вы будете не одна. Как видите, я явилась с жандармом, на случай, если служащие клинки не согласятся Вас выпустить. Также столичная жандармерия готова позаботиться об обеспечении Вашей безопасности. А если Вы согласитесь быть гостьей моего дома, то я также выступлю гарантом Вашей защищённости в стенах своего особняка.

— А Вы решительны, — женщина внимательно и испытующе посмотрела на собеседницу, словно впервые её увидев.

— Не стану этого отрицать и восприму Ваши слова за комплимент, — усмехнулась Эрика в ответ, понимая, что решающее слово остаётся за графиней. Это была её жизнь и, действительно, она была вправе распоряжаться ей так, как того желала. И если женщина решит остаток жизни провести в этом дворике за чтением книг — это также было её правом, которого Гарнье не смела её лишать.

Графиня задумалась, а затем непонимающе покачала головой.

— Вы идёте на прямое столкновение с де Шаньи. Ради чего Вы готовы так рисковать? — с сомнением уточнила она.

Это был крайне сложный вопрос. Как ей было объяснить всё, не упоминая их истории с Кристин, ревности, Рауля, убийства Буке, её обвинения, о предыдущих историях графа и лживом Моше, о всех тех смертях, что случились за столь непродолжительное время и о страхах за будущее? Как ей сказать, что Эрика искренне опасалась, что они с Кристин никогда не смогут жить спокойно без оглядки, что завтра к ним снова не постучат жандармы в связи с очередным ложным обвинением со стороны семейства де Шаньи? Или что пресса не получит заказ на очередные клеветнические статьи? Как ей объяснить, что жизнь Гарнье оказалась подобна карточному домику, хотя прежде девушка наивно полагала, что она представляла собой неприступный замок? А еще как ей рассказать о том, что Эрика верила, что должна же быть в конце концов справедливость? Некое вселенское равновесие, когда каждый с лихвой осушит до дна чашу своих прегрешений и добродетелей.

— Поверьте, у меня есть на то веские причины, о которых мы обязательно ещё поговорим, поскольку этого не объяснить в двух словах. Но не волнуйтесь, ничего такого, что обяжет или принудит Вас к чему-то против Вашей воли. Я всего лишь хочу, чтобы истина восторжествовала, а все виновные понесли наказание за свои злодеяния, не более, — ёмко ответила Эрика, поднимаясь со стула. — А ещё, сказать по правде, у меня жуткая непереносимость психиатрических лечебниц. Так Вы готовы покинуть эти стены, мадам?

Женщина молчала. Она пробежалась глазами по зданию больницы, по кустам с распускающимися зеленеющими почками, прищурившись взглянула на высоко стоящее в зените солнце, а затем неуверенно встала и аккуратно положила томик стихов на стул.

— Что ж. Пожалуй, я не против узнать, насколько изменился Париж за последние семь лет.

Эрика облегчённо выдохнула.

— Тогда пойдёмте пообщаемся с мсье Шарко на предмет оформления необходимых документов по Вашей выписке мне на поруки. По счастливому совпадению, у нас есть и свидетель. Он же является должностным лицом столичной жандармерии.

— А Вы всё предусмотрели, — усмехнулась женщина, восхищаясь расчётливостью своей новой знакомой. — А если бы я не согласилась?

— Значит, я попросила бы мсье Шарко подселить меня к Вам в палату и надоедала бы Вам своими рассказами про архитектуру и оперу. Кстати, Вы любите оперу?

— Обожаю, — призналась женщина с лёгкой улыбкой на губах, направляясь следом за Гарнье к выходу из беседки. Музыка, опера, театры, балы — это было так далеко и давно, словно в прошлой жизни, которой она лишилась даже не в момент, когда оказалась заперта в смирительном доме, а когда Филипп решил, что его супруге не подобает появляться в свете по лишь одному ему понятным причинам.

— О, тогда крепитесь, мадам, поскольку этим чистосердечным признанием Вы развязали мне руки рассказать всё о Гран Опера по пути домой. Да, мадам, Вы не первая, кто удивлен, что Парижскую оперу все же достроили. Поэтому, если Вы того пожелаете, я смогу пригласить Вас на какую-нибудь постановку, — за разговором они неспешно приблизились к мужчинам, ожидавшим их неподалеку, и Эрика обратилась к доктору. — Ну что ж, мсье Шарко, похоже, всё же с сегодняшнего дня в стенах Сальпетриера у Вас будет на одну пациентку меньше.

***

Эрика заранее предупредила слуг о том, что в ближайшее время в их доме может поселиться титулованная гостья, которой будет необходим уход, забота и хорошее питание. Последнему особенно обрадовалась Эмилия, кухарка особняка, которая всё время считала, что мадмуазель Гарнье возмутительно мало кушает. Поэтому она пообещала лично позаботиться о том, чтобы гостья была всегда сыта. Горничная Софи также заверила, что будет всячески следить за тем, чтобы мадам ни в чём не нуждалась. Помимо того Эрика предупредила, что о гостье ни в коем разе нельзя распространяться за пределами дома, но в целом в данном уточнении не было особой нужды — её слуги и без того прекрасно знали, что никаких сведений о том, что происходит в особняке, не должно покидать его стен. Мсье Жильи получил распоряжения по допуску посторонних в дом, а через некоторое время приехала знакомая модистка Эрики и, сняв все необходимые мерки, пообещала поторопиться, обозначив готовность дневных нарядов для гостьи мадмуазель Гарнье через семь дней.

Если по пути в особняк графиня с удовольствием и интересом слушала рассказ Эрики обо всех столичных новшествах, то, оказавшись в стенах незнакомого для неё дома, несколько стушевалась и попросила показать, где она могла бы немного отдохнуть после дороги. А затем задала вопрос, который покоробил Эрику:

— Могу ли я свободно выходить из дома?

— Вы не моя пленница, а моя гостья, мадам, — ответила девушка несколько раздосадовано. Ей показалось, что она смогла донести это до графини ещё в начале их беседы. — Поэтому можете поступать, как сочтёте нужным. Единственное, к чему бы я призвала Вас — это к благоразумию. Полагаю, Вы и сами понимаете, что было бы неуместно искать встреч с графом или виконтом.

— Благодарю, — лишь лаконично ответила женщина и вошла в подготовленную для неё гостевую спальню, по привычке, медленно закрывая за собой дверь.

Так началась первая неделя проживания графини в особняке Гарнье. Первые пару дней Эрика старалась работать дома — ей как раз нужно было окончательно свести воедино все партии завершённого «Фантома Оперы», чем она вполне успешно занималась в своей музыкальной гостиной. Гарнье искренне полагала, что, быть может, в какой-то момент её гостье потребуется компания и общение, но в эти дни та преимущественно не покидала своей спальни.

В это же время Эрика начала подмечать мелочи, которых не было прежде, до появления графини в её доме — в спальне женщины всегда горели свечи, несмотря на то какое время суток было на дворе, словно она боялась оставаться в темноте. Так же графиня никогда не запирала дверь, всегда оставляя небольшую щель, в которую подставляла преимущественно вазу со стола, словно опасаясь быть запертой. Когда же гостья особняка всё же выходила из спальни, то закрывала двери предельно медленно, будто не желая тревожить окружающих скрипом, несмотря на то, что все двери в доме всегда закрывались совершенно бесшумно — об этом заботился мсье Жильи, регулярно смазывая петли.

Это были малозначительные странности, которые в целом совершенно не мешали и никак не влияли на жизнь обитателей всего дома, к тому же если они делали пребывание графини более комфортным, то Эрика вполне спокойно мирилась с происходящим. Также женщина попросила разрешения посещать маленький садик, расположенный на заднем дворе и брать книги из библиотеки на первом этаже. Гарнье заверила, что в её особняке графиня может поступать согласно своим пожеланиям.

Пожалуй, на этом их общение и завершилось, что немало обескураживало Эрику — ей казалось, что оно весьма дружески началось по дороге в особняк. Но девушка не смела настаивать и навязываться, закономерно полагая, что, быть может, женщине просто нужен покой и время, чтобы пообвыкнуться. Но затем она заметила, что её гостья всё же спускается на приём пищи из своей спальни вниз, но предпочитает проводить время в компании слуг. Это сначала удивляло Эрику, а затем начало казаться даже несколько оскорбительным, поскольку она никак не ожидала такого отношения со стороны графини де Шаньи в свой адрес.

Но торопить женщину Гарнье не намеревалась — той совершенно точно было необходимо время для того, чтобы снова кому-то довериться, уж в этом Эрика понимала графиню как никто другой. Поэтому поняв, что в её компании в общем-то не нуждаются, девушка вернулась к работе в стенах театра. Опера требовала её неотложного присутствия. Кроме того там она могла каждый день видеть Кристин, с которой последнее время встречалась лишь урывками, иногда заезжая в Гран Опера.

Вот и сегодня, застёгивая пуговицы жакета перед выходом из дома, Эрика слышала звук замерших наверху лестницы шагов. Досадливо тряхнув головой, девушка вышла за порог, шумно закрыв за собой дверь и ощущая, как досада перерастает в раздражение, как это было всегда, когда что-то шло не так, как она задумывала. Медленно выдохнув, Гарнье направилась к ожидавшему её экипажу — всё же в музыке и архитектурных расчётах она разбиралась куда как лучше, чем в человеческих душах и эмоциях.

***

Дни распорядительницы Гран Опера в работе над окончанием своего творения пролетали совершенно незаметно. Она была занята не только итоговой доработкой своей tragédie lyrique, но и разбором партитуры с капельмейстером, финальным согласованием костюмов и декораций, координированием дополнительных технических нюансов, которые могли повлиять на безопасность исполнителей на сцене и многим другим. К огромному облегчению Гарнье, на этот раз мсье Фирми и мсье Андре также участвовали в решении многих вопросов, взяв на себя организационные моменты, приглашения, освещение премьеры в прессе и ответы на все возникающие в процессе вопросы.

Вечера же отчасти стали напоминать те, когда Эрика сутками пропадала в Парижской опере, стараясь тем самым как можно меньше времени проводить наедине с мыслями о своей сердечной привязанности. Вот только теперь всё было с точностью до наоборот — пребывание в Гран Опера дарило ей возможность как можно дольше наслаждаться этими неимоверно ценными моментами безмятежности, когда, как сейчас, Кристин уютно располагалась в кресле напротив письменного стола после окончания вечерних репетиций. Глядя за девушку, Эрика испытывала невероятной силы прилив нежности, наблюдая за тем, как та улыбается, а на её левой щеке появляется едва заметная очаровательная ямочка, как она отбрасывает непослушную прядь, что порой упрямо выбивалась из её прически, как прокручивает мизинцем ажурное кольцо на своём безымянном пальце. Быть может, это было наивно и легкомысленно. Но в кои-то веки Эрика признавала за собой право на эти режущие своей искренностью чувства, при этом впервые не ощущая себя уязвимо-обнажённой.

Гарнье подпускала Кристин всё ближе, опуская всё новые и новые защитные барьеры при одном только взгляде в её завораживающие искристые глаза. Кристин же ухищрялась при всей своей мягкости быть столь напористой, что неизменно достигала желаемого. Словно текучий поток воды, что из раза в раз незаметно подтачивал несокрушимую скалу, которая в конечном счёте трескалась и осыпалась гранитной крошкой.

Всё больше Эрика прорастала в эту невероятную девушку всем своим сердцем, хотя, казалось бы, куда больше? И первые недели их отношений это безумно пугало — каждый раз Гарнье чувствовала, как внутри всё замирает от этой непривычно-неприкрытой уязвимости, порождённой близостью. Ведь вся жизнь прежде непрестанно убеждала её лишь в одном — раскрывая человеку свою ранимость, в ответ ты получишь лишь презрение. Поскольку в тех кругах и среди тех людей, с которыми Эрика имела дело прежде, мягкость непременно воспринималась за слабость, а со слабым человеком разговор всегда был один. Но с Кристин всё было совершенно иначе, и благодаря её теплу и чуткости прежний страх Гарнье начал истончаться подобно льдистому серпику луны на рассветном небе. Только с её помощью Эрика теперь осознала, что в умении чувствовать также заключалась немалая сила, которую ей ещё предстояло раскрыть в полной мере.

И она, словно ребёнок, который только учился ходить, шаг за шагом постигала науку говорить о своих чувствах и признаваться в слабостях, благо её учитель была крайне терпелива, настойчива и лично заинтересована в успехах своей прилежной ученицы.

Но вот те признания в любви, что, казалось бы, Эрика уже давно была готова произнести, снова и снова застревали в её горле.

«Я люблю тебя».

Казалось бы, такая простая фраза из трёх слов. Её столь часто совершенно бездумно произносили люди, при этом порой даже не осознавая, о чём именно вели речь. И эти три простых слова сжимали горло Эрики Гарнье калёными клещами и, в конечном итоге, никак не могли покинуть её грудь вот уже двадцать восемь лет. Она представить себе не могла, как другие столь легко изъяснялись в отношении своих чувств? Для неё это казалось чем-то немыслимым.

Никогда прежде она не признавалась в любви.

Никогда и никому.

С отцом они находили выражения, что несли в себе тот же смысл, но были облечены в иную форму. Мсье Гарнье словно устраивал интеллектуальные состязания, выбирая и сподвигая свою дочь на поиски всё новых оборотов и аллегорий, чем, безусловно, немало обогатил её словарный запас, но начисто вычеркнул одно-единственное слово из её обихода. Быть может, папа́ разучился признаваться в любви после смерти матери Эрики? Или же неосознанно боялся произносить эти слова, опасаясь, что тогда потеряет и дочь? Кто знает, но, как бы то ни было, при всей своей любви он не сумел научить свою единственную дочь озвучивать то, что сейчас трепетно билось в её груди невысказанными признаниями.

С Элизабет о любви речи никогда не шло — они обоюдно исключили это слово из употребления в отношении того, что происходило между ними. И это оказалось предельно честно. Страстное увлечение, первая опьяняющая дозволенность, пылкая жадность близости, безумные драмы встреч и расставаний — всё это было в их юношески-безрассудной, запретной и оттого лишь более желанной связи, но ничего общего с любовью не имело.

В случае тех нескольких женщин, которые появились в жизни Эрики буквально на одну ночь, чтобы затем стремительно исчезнуть, забрав с собой даже память о своих именах, об этом чувстве не могло идти и речи.

Но к Кристин она испытывала именно любовь, в этом не было никаких сомнений. Глубокую, подлинную и безграничную, но, вместе с тем, пылкую и обнажающую своей бритвенной остротой. Словно бы они только встретились взглядами и с ошеломляющей кристальной ясностью осознали природу своих чувств, погрузившись друг в друга без остатка. И оттого Эрика совершенно терялась, когда слышала из уст Даае признания в любви, а сама не находила в себе сил выдавить из груди эти три простых по своей сути слова.

Кристин сидела в кресле, облокотившись предплечьем о подлокотник и запустив пальцы другой руки в чёрную мягкую шерсть. Она ласково почёсывала пушистый бок зеленоглазого кота, вальяжно развалившегося на её коленях.

Эрика поморщилась.

— Боже, в какой момент он вдруг поселился уже даже в моём кабинете? — недовольно буркнула она, в качестве ответа получив лишь тихий смех со стороны Кристин. Даае прекрасно осознавала, что всё возмущение Эрики было весьма наносным, поскольку она не раз замечала, как Гарнье подкармливала пушистого обитателя Гран Опера, привозя для него что-то с собой из дома.

— Между прочим, у этого мсье весьма ответственная задача — оберегать Оперу от мышей, — улыбнулась Кристин, продолжая ласкать своего питомца, отчего тот начал тихонько довольно урчать. — Кроме того он заменял мне тебя всё то время, пока ты скиталась где-то по оперным подземельям и переулкам Парижа.

— В смысле он был очарователен и смотрел на тебя глазами, полными обожания? — хмыкнула Эрика, любуясь девушкой. Во всей позе и жестах Кристин читалась мягкость и ласковость. Что ни говори, но при всём проявившемся в Даае горделивом достоинстве, а порой и повелительной строгости, она оставалась всё той же невероятно великодушной и добросердечной девушкой. И Гарнье всё чаще замечала, что отзывчивость Кристин откликалась в душе Эрики внезапно проявившимся умением сопереживания, а порой и сострадательностью к окружающим.

— Нет, в смысле именно я каждый раз отвечала за то поел он или нет, а ещё он очень полюбил, чтобы я чесала ему голову, — Кристин сверкнула насмешливым взглядом, взглянув на Эрику. Вынужденная необходимость проводить время вдали от возлюбленной вызывала у Даае сожаление, но, вместе с тем, каждую из их встреч делала лишь более пылкой и долгожданной.

— Уличный пройдоха! Знает, чем покорить твоё сердце.

— Ну нет, никакой он не уличный! Теперь у него есть даже опознавательный знак, чтобы никто не подумал, что он бездомный, — подцепив пальцем, Кристин показала шведский эре, повязанный на алой ленточке на шее кота. — К тому же его полюбили все девочки из кордебалета, они часто его подкармливают, и он практически поселился в коридоре рядом с их спальней.

Эрика нарочито тяжело вздохнула.

— Зная их, я уверена, что он поселился не рядом, а в их спальне. Но это исключительно их дело. Главное же моё пожелание — чтобы он не приходил сюда в моё отсутствие и не решал по-хозяйски распоряжаться бумагами на моём столе, не запрыгивал на рояль, а также не точил когти о кресла, — предостерегающе произнесла Гарнье, на что кот лишь лениво и словно насмешливо приоткрыл глаз, а затем посмотрел на девушку и широко зевнул, тем самым показывая, что он думает обо всем сказанном.

— Слышишь, Уголёк? Распорядительница Гран Опера крайне сурова! Тебе лучше её слушаться.

— Уголёк? Кристин, кто вообще так называет кота?

Даае вопросительно изогнула бровь и слегка склонила голову на бок. Кот же, потянувшись, спрыгнул на пол и, потеревшись о ноги хозяйки, направился в сторону выхода из кабинета.

— И как же ты предлагаешь его назвать? — поинтересовалась Кристин.

Гарнье на пару секунд задумалась, а затем припомнила свои мысли, что посетили её ещё у Фернана этой зимой.

— Предлагаю назвать его Сальери. Не зря же он живёт в Опере.

— Он испортил тебе партитуру Моцарта? — рассмеялась Даае, тряхнув головой.

— Я поражена в самое сердце, дорогая! Ты знакома с этой музыкальной сплетней?

— Мне что-то такое в своё время рассказывал папá, — отозвалась девушка, смущённо отводя взгляд.

— Ничего удивительного, этот домысел долго муссировался в «Journal des Débats». А родом он вообще из Вены. Четверть века тому назад именно там распространился слух, будто знаменитый композитор и придворный капельмейстер Антонио Сальери, находясь в психиатрической лечебнице, сознался в убийстве Моцарта. Эта сплетня была подхвачена некоторыми газетами, в частности «Allgemeine Musikalische Zeitung» и именно оттуда перекочевала во французскую прессу, — пояснила Эрика спокойно. В своё время её внимание привлекла эта история, что часто выдавалась за реальность. — Поэтому я ни капли не удивлена, что эта версия всё ещё живет и зачастую кочует из уст в уста. В конце концов, люди всегда любили драмы и скандалы.

— То есть ты не веришь, что так оно и было? — с любопытством поинтересовалась Кристин, безуспешно пытаясь стряхнуть черную шерсть со сливочно-бежевого платья.

— Ни капли не верю. Более того, на родине композитора никогда даже не представляли о существовании такой легенды. Да и зачем это Сальери? Часто говорят о некоей мифической зависти, что Сальери испытывал по отношению к Моцарту. Но, поверь, прижизненную славу Моцарта сильно преувеличили. В своём жанре, в опере, Сальери был несоизмеримо более весомой фигурой и успешным композитором, — слова Гарнье звучали вполне логично и убедительно, но Кристин всё же решила уточнить.

— А если всему причиной неразделённая любовь?

— Сальери к Моцарту? — заливисто рассмеялась Эрика.

— Ну, совсем не обязательно, хотя кто знает? — лукаво улыбнулась Даае. — Впрочем, мало ли у них могло быть предметов общего интереса? Но наш кот не Сальери, он ни капельки не похож на итальянца.

Девушки одновременно посмотрели на пушистое чёрное облако, застывшее у двери.

— Согласна. Гениальностью и сдержанностью он тоже не отличается, — скептически подтвердила Эрика, глядя на то, как кот задрал лапу и начал безудержно вылизываться под хвостом, заметив прикованное к нему внимание обеих присутствующих дам. — Берлиоз?

Кристин прищурилась, внимательно разглядывая кота, словно примеряя на него это имя. Оно было таким же помпезным, как и шикарные усы её любимца.

— Пусть будет Берлиоз, — согласилась девушка, довольно. Судя по всему, Эрика также начала привыкать к присутствию кота в Гран Опера. Правда, что с ним делать, когда она переедет в особняк Гарнье, Кристин пока смутно представляла. — Кстати, как дела с графиней?

По мнению Эрики, лучше бы они продолжили обсуждать Берлиоза (что кота, что музыканта), поскольку поднятая тема была не слишком обнадёживающей и крайне тревожащей и саму Гарнье, отчего та разочарованно вздохнула, откинувшись на спинку кресла.

— Она всё так же не желает со мной общаться.

— Она не разговаривает ни с кем в особняке или только с тобой? — осторожно уточнила Даае, слегка нахмурившись. Если графиня не находила общего языка со всеми обитателями дома, то, должно быть, она всего-навсего привыкала к новым людям.

— Только со мной. Словно в моём лице для неё таится угроза. Например, я слышу, как она прекрасно умеет беседовать с окружающими — на завтрак и ужин она спускается из гостевой спальни прямиком на кухню, где ест и общается с моей прислугой.

— Что несказанно тебя раздражает, — констатировала Кристин, глядя на то, как Гарнье напряжённо забарабанила пальцами по столу, а между её бровей залегла хмурая складка.

В ответ на это утверждение Эрика лишь досадливо вздохнула.

Даае задумалась. Её избранница, конечно, бывала резкой и хлёсткой в беседах с людьми, но Кристин была уверена, что это никак не распространялось на её гостью. Эрика никогда не отличалась ангельским терпением. Вот и сейчас она явно несколько торопила события, не желая откладывать свои намерения в долгий ящик. С другой стороны, если графиня общалась со всеми, кроме неё — это действительно выглядело не самым лучшим образом. В конце концов, женщина должна была понимать, на какой риск шла Эрика, пустив её в свой дом. Ведь графиня де Шаньи как никто другой представляла, кем именно являлись её муж и, как оказалось, сын.

— Думаю, следует дать ей время. Хотя, быть может, мне стоит…

— Нет, не стоит — тут же отрезала Гарнье, понимая, к чему клонит Кристин. Даае уже не раз предлагала присоединиться к общению с её гостьей, чтобы помочь в налаживании контакта. В конце концов, она была лично знакома с Амели де Шаньи, пусть и давно. И каждый раз Эрика отвергала любую подобную возможность. — Ты не будешь участвовать в этом деле и точка.

Кристин досадливо вздохнула. Непреклонность Эрики, помноженная на её опасения за безопасность и жизнь Даае привели к тому, что Гарнье всячески исключила её из решения сложившейся ситуации. И успокаивало лишь то, что, наконец, она медленно, но верно начала обсуждать с Кристин тревожащие моменты, касающиеся этой истории. Вот и сейчас, несмотря на своё упрямство, девушка внимательно слушала всё то, что говорила ей Даае.

— Но ты ведь сама утверждала, что всё это не несёт никакой опасности? — не преминула саркастично напомнить Кристин.

— Я сказала, что позабочусь о своей сохранности, — уточнила Эрика. Она действительно снова обратилась к Персу, попросив его незаметно наблюдать за происходящим, ни при каких обстоятельствах не вмешиваясь в ситуацию. Что же касалось безопасности графини, то за неё отвечали офицеры столичной жандармерии. — Но я не считаю, что тебе следует участвовать в происходящем. В противном случае у меня будет болеть голова ещё и о твоей защите, дорогая.

Даае тяжело вздохнула. Спорить с Гарнье не имело ровным счётом никакого смысла.

— Ну и что же ты намерена делать?

Эрика досадливо поджала губы и несколько неопределённо пожала плечами. Как бы ей ни хотелось, наконец, завершить всю эту историю прямо здесь и прямо сейчас, но она прекрасно осознавала, что это требовало времени. Более того, Гарнье не хотела, чтобы хоть какие-то ниточки вели к ней — в конце концов, ей доставляло мало удовольствия становиться главной героиней полос столичных газет.

— Ничего. Я намерена просто ждать.

Это было крайне неожиданно. Кристин удивлённо вскинула брови, внимательно глядя на собеседницу, но та, судя по всему, была вполне серьёзна в озвученных намерениях.

— Так. Мадмуазель, постойте, кто Вы, и куда дели Эрику? — насмешливо прищурилась Даае и, подавшись вперёд, облокотилась о столешницу, а затем поставила подбородок на сцепленные руки с тёплой иронией глядя на девушку.

— Эрика не вынесла сарказма примы Гран Опера и покинула Оперу. Ей что-то передать? — усмехнулась Гарнье и зеркально опёрлась локтями о столешницу, оказавшись в каком-то десятке сантиметров от Кристин.

— Передайте ей, что я ужасно соскучилась, по нашим совместным вечерам в её особняке, — немного смущённо улыбнулась Даае краешком губ. — Я люблю наши беседы, а также ощущение твоего неизменного присутствия рядом. Ты знаешь, я с детства не ощущала себя окружённой такой заботой и любовью.

Эрика улыбнулась и, протянув руку, дождалась пока Кристин вложит свою узкую ладонь в её.

— Расскажи мне чуть больше о своём детстве? — попросила она, нежно перебирая пальцы девушки. — Если, конечно, ты не против. О чём ты мечтала, будучи наверняка милым и послушным ребенком?

— Стать пиратом и питаться исключительно меренгой, — рассмеялась Кристин, тряхнув головой, отчего непослушная прядка снова выскользнула из-за уха. Даае прыснула смехом лишь сильнее, увидев изумление, отразившееся на лице её собеседницы. — Что? Я жила на суровом побережье, где каждый ребенок намеревался стать или рыбаком или пиратом. А ты разве не мечтала о приключениях?

— Ну с меренгой и приключениями как раз всё понятно. Но пиратом? — Эрика покачала головой, а затем мягко рассмеялась в ответ. И это был лёгкий, расслабленный смех, что Гарнье позволяла себе столь редко. Кристин не удержалась и залюбовалась девушкой — оказывается, улыбка Эрики бывала открытой и лучезарной, а мелкая морщинка, что столь часто залегала меж бровей, умела бесследно исчезать. Эрика перехватила взгляд Кристин, и, слегка склонив голову, добавила. — Всегда знала, что в тебе сокрыт истинно дьявольский огонь.

— И это говорит мне женщина, что способна сокрушать колени тростью, а сердца взглядом, — насмешливо парировала Кристин.

— Будем честны всего одно колено и одно сердце, за последние несколько лет, — усмехнулась Эрика, нежно скользнув большим пальцем по раскрытой ладони Даае.

Она неосознанно очертила подушечкой вязь тонких линий, проследив их. Линия судьбы — сначала неровная и путаная, а затем чёткая и глубокая. Линия жизни — долгая, уходящая на запястье. Линия любви — ломаная и извилистая. Эрика мазнула взглядом по своей ладони с прерывистой и рваной линией жизни, которая то двоилась, то в какой-то момент вообще прерывалась ровно посередине. Девушка нервно сглотнула, отгоняя мысли.

Глупости, ей Богу.

Эрика слегка тряхнула головой и снова обратила свой взор на Кристин. Та в свою очередь пристально наблюдала за ней, а затем совершенно внезапно попросила:

— Закрой глаза.

Гарнье бросила на девушку взгляд, полный любопытства, а затем всё же прикрыла веки. Кристин встала, и судя по шороху юбок, направилась куда-то в сторону выхода. Дверь открылась, а затем снова затворилась, а Даае вернулась к Эрике и обогнула стол. Встав рядом, она снова попросила:

— А теперь вытяни руки.

— Если ты хочешь мне их связать, чтобы больше я их не распускала, то так и скажи, — не преминула съехидничать Гарнье, но послушно протянула раскрытые ладони.

Кристин лишь насмешливо фыркнула вместо ответа, после чего Эрика ощутила, как на руки лёг увесистый и такой знакомый предмет. Тут же распахнув глаз, она увидела трость. Великолепная в своей изящности и лаконичности: из чёрного эбенового дерева, увесистая, отлично сбалансированная, с литым навершием из чернёного серебра в форме головы ворона. Искусная, великолепная и, очевидно, крайне дорогая работа.

Даае замерла рядом.

— Она изумительна, Кристин, — выдохнула Эрика. — Но тебе не стоило…

— Стоило, — улыбнулась девушка облегчённо, пресекая любые возражения. Оказывается, всё это время она стояла затаив дыхание в ожидании реакции Эрики. — Я видела, как ты постоянно по привычке то искала её глазами, то непроизвольно пыталась нащупать у своего кресла. Да и увидев её, я сразу поняла, что эта трость словно создана для тебя.

— Потому что у меня волосы цвета вороного крыла? — уточнила Эрика, внимательно разглядывая увесистое навершие. Профиль ворона выглядел хищно и мрачно, при этом в тонком литье читалось каждое пёрышко.

— Потому что среди людей ты такая же высокомерная интеллектуалка, как во́роны среди птиц, — рассмеялась Кристин, увидев удивление на лице Гарнье, и, наклонившись, кратко поцеловала её в щеку. — Но мне это даже нравится, так что считай это за комплимент.

Эрика положила подарок на стол и притянула стоящую девушку ближе, обвив руками её талию.

— Ты невероятна, Кристин. Ты даже не представляешь, как много для меня значишь, — глухо проговорила она, уткнувшись лбом в солнечное сплетение девушки.

Кристин улыбнулась, нежно проведя рукой по вороным волосам возлюбленной. Не в этот раз, но когда-нибудь Эрика обязательно найдёт в себе силы произнести те простые слова, что никак ей не давались и приводили в смятение.

Даае, в отличие от Эрики, умела терпеливо ждать.