30 марта 1878 года

Неделя выдалась крайне насыщенной. За встречами с мсье Лабори, составлением всех необходимых документов и исков, общением с жандармерией и подготовкой нарядов для грядущего мероприятия, казалось, что совместная беседа в кабинете состоялась не несколько дней, а, как минимум, несколько месяцев назад. Но наступил день проведения аукциона.

Ещё накануне графине сообщили, что граф де Шаньи не появится на рауте, но будет присутствовать виконт. Это стало огромным облегчением для женщины, поскольку она не была до конца уверена, что у неё действительно хватило бы сил на беседу с обоими мужчинами одновременно. И теперь графиня стояла неподалеку от мадмуазель Эрики Гарнье, пока та кратко и учтиво отвечала на приветствия знакомых гостей, прибывающих на аукцион. Дамы заняли место в стороне от основной массы людей, но даже это не спасало девушку. Судя по частым обращениям, она занимала соответствующее весомое положение в свете.

— А Вы весьма известны в высших кругах, как я погляжу, — не преминула заметить графиня, провожая взглядом очередную пару, что настойчиво желала побеседовать с Гарнье. Эрика, сумевшая тактично избежать столь навязчивого внимания, лишь скептически фыркнула.

— Вы знаете, ещё с пару месяцев назад моя слава была крайне сомнительна, а эти же самые представители высшего света, что сейчас улыбаются мне в глаза, были готовы перемолоть мою честь в жерновах досужих слухов, — она снова отвлеклась на скупой ответ на очередное приветствие. — Но пока мы ждём, если желаете, я могу рассказать Вам о некоторых из тех людей, с кем Вы ещё не имели счастья быть знакомыми. Хотя, пожалуй, в отношении многих из них скорее имели счастье не быть знакомыми. Правда, когда явится мсье де Шаньи, я буду вынуждена Вас покинуть — он сразу же заметит меня и будет крайне увлечён моей персоной. Но в этом есть свой плюс — я стану своего рода громоотводом для его пристального внимания, и Вас он приметит отнюдь не сразу. И помните, как мы с Вами договаривались, не вступайте до меня. Если же Вам понадобится какая-либо помощь или поддержка, просто дайте знать. Мсье Пьери и его подчинённые уже здесь и обеспечивают Вашу полную безопасность, мадам.

— Хорошо, — откликнулась женщина, с живым любопытством разглядывая присутствующую публику.

— Видите вон ту миловидную молодую особу? Да-да, ту, что в траурной вуали, едва прикрывающей глубокое декольте, — Эрика дождалась, пока её собеседница утвердительно кивнёт. — Это графиня де Шавле, урождённая мисс Бутчер.

— Англичанка?

— Да, но ещё в детстве они с семьёй переехали в Париж. К слову, она моя ровесница, и мы даже вместе выходили на свой бал дебютанток[1]. Но не это главное. К сожалению, её личная жизнь не задалась: бедняжка потеряла всех своих пятерых мужей!

Амели недоверчиво посмотрела на девушку, уточнив:

— Одновременно?

— Ну что Вы, — рассмеялась Эрика, внимательно наблюдая за предметом их диалога. — Последовательно. Кто бы мог предположить, что за этой очаровательной улыбкой скрывается пятикратный груз вдовства.

Девушка наигранно тяжело вздохнула, вызвав тем самым сдержанную усмешку графини.

— Как я понимаю, сейчас она снова в поиске?

— Кто знает, — пожала плечами Гарнье. — Но судя по увеличившемуся количеству бриллиантов на её пальцах и шее, недавнюю потерю своего последнего семидесятилетнего супруга она переносит с блеском.

Женщина подавила готовый вырываться смешок, продолжая скользить взглядом по толпе. Безусловно, она уже давно не выходила в свет и изначально крайне опасалась того, что не сможет спокойно находиться в столь большим скоплении людей. Но как только она вошла в зал, внутри словно сработала давняя выработанная привычка: вести себя приветливо и сдержанно, избегать неудобных вопросов с улыбкой, и, словно между делом, выяснять то, что интересует. Уроки, которые графиня прошла ещё в совсем юном возрасте, давали свои плоды, заложив знания буквально в кровь и плоть Амели. Посему сегодня она чувствовала себя весьма спокойно и отчасти даже обыденно, хотя, кто бы мог подумать, последний светский раут она посещала около десяти лет тому назад. По крайне мере она оставалась невозмутима и уверена в себе, пока в стенах этого зала не появился бы её сын.

— Тот тучный мужчина во фраке с тростью в сопровождении молоденькой девушки. Это мсье Мерви, не так ли? — уточнила женщина, внимательно присматриваясь к знакомому лицу. Годы шли, а мужчина всё также пытался скрыть своё увядание за ослепительной красотой своих юных спутниц.

— Вот видите, мадам, не всех мне нужно Вам представлять, — усмехнулась Эрика. — Верно, это он. Светило столичной медицины, впрочем который, как мне известно, имеет изрядное количество безмолвных рабов, которые за сущие сантимы пишут в медицинские журналы публикуемые от его имени статьи. А ещё, поговаривают, что Задкиил[2], что клепает астрологические прогнозы и предсказания в лондонских эзотерических альманахах[3], — это наш мсье Мерви.

Губы графини тронула едва заметная ироничная улыбка.

— Не забывайте, что несмотря на последние годы заточения, я жила в этом серпентарии. А часть этих людей была вхожа в наш дом, будучи добрыми знакомыми моего дражайшего супруга. И да, Вы правы, мсье Мерви испытывал слабость к такого рода вещам ещё семь лет тому назад, так что не думаю, что что-то резко изменилось за последние годы. Хотя погодите. Кое-что всё же действительно изменилось — обхват его живота, — в ответ на её слова собеседница графини не удержалась от тихого смеха. — Кстати, именно он в своё время предсказал мне счастливый брак.

— Перед замужеством за графом де Шаньи?

— Именно так.

— Что ж, похоже, астролог из него также крайне посредственный, — скептически усмехнулась Эрика, скользнув взглядом по вновь ставшей предельно серьёзной женщине, веселье которой выдавали лишь пляшущие в её глазах насмешливые искорки.

Что ни говори, её выдержке можно было лишь позавидовать. Компания графини была крайне приятной и ненавязчивой: женщина очень изменилась с момента её приезда в особняк Гарнье — словно страхи, наконец-то, отпустили её душу и вот теперь перед взором Эрики раскрылась настоящая графиня Амели де Шаньи: улыбчивая, крайне образованная, тактичная и не лишённая остроты ума. Пожалуй, Гарнье с удовольствием продолжила бы эту увлекательную игру по выяснению и обсуждению всей подноготной каждого гостя, но тут в дверях она заметила виконта де Шаньи.

— Мадам, я вынуждена Вас покинуть, — тихо произнесла девушка, глазами указав куда-то за спину женщины, где располагался центральный вход в зал. — Если же Вы всё же решите вступить в торги, то я буду готова возместить…

— Не извольте беспокоиться, мадмуазель, в конце концов у меня имеются деньги семейства де Шаньи, — женщина слегка склонила голову и отошла в угол помещения категорически не глядя на своего сына, в то время как Гарнье прямиком направилась в сторону вошедшего.

Эрика отошла подальше от своей спутницы, исподволь наблюдая за явившимся. Рауль был весьма щегольски одет, тщательно выбрит и, пребывая в весьма благостном расположении духа, с самодовольной улыбкой отвечал всем присутствующим гостям на их приветствия, явно наслаждаясь всеобщим вниманием. Перебросившись несколькими фразами с каким-то мужчиной, он на ходу шепнул пару слов совсем молоденькой мадмуазель, отчего та вспыхнула и смущённо рассмеялась, прикрываясь веером. Виконт продолжил было своё триумфальное шествие, но натолкнулся глазами на Эрику.

Сию же секунду улыбка сползла с его губ, а взгляд стал острым и неприязненным. В то время как Гарнье наоборот насмешливо улыбнулась и подчёркнуто-учтиво кивнула мужчине, на что тот был вынужден ответить столь же сдержанным жестом. Они буравили друг друга взглядами, стоя по разные стороны зала. В глазах виконта читалась неприкрытая враждебность, а в глубине зрачка разгоралось что-то такое, чему Эрика никак не могла дать определения. Но это нечто внушало смутную тревогу. Кто знает, как долго могла бы длиться эта безмолвная дуэль, но ведущий объявил начало аукциона.

Плотный мужчина с жидкими усами, облачённый в тесный фрак, промокнул платком лоб, прежде чем начать.

— Доброго вечера, дамы и господа! Я безмерно рад видеть каждого из вас, а кроме того крайне признателен, что этим вечером все вы присутствуете на нашем аукционе не просто так, а с целью крайне благородной. Ведь тем самым вы столь щедро поддерживаете помощь одиноким детям нашей столицы, — мужчина шумно перевёл дыхание и снова промокнул лоб платком. — Я напомню, что все вырученные средства пойдут в фонд поддержки детей-сирот Парижа, а с каждым выкупленным лотом Вы станете его меценатом на ближайший год, буквально вписывая своё имя в историю столичной благотворительности. Но, куда как важнее то, что тем самым вы становитесь чуть ближе к основам и главным принципам христианских благодетелей, ведь Господь завещал делиться с нуждающимися и обездоленными.

Если бы Эрика могла закатить глаза дважды, она бы наверняка так и сделала. Уж она как никто представляла сущность этих самых меценатов, которые в большинстве своём хотели лишь одного — бахвальства состоянием и самоутверждения в глазах окружающих. Но, следует отдать должное, если деньги действительно пойдут на поддержку сирот — это лучшее, что можно было придумать для того, чтобы с их же радостного согласия выудить звонкие монеты из тугих кошельков обычно скупых до помощи представителей высшего света.

— Итак первый лот. Картина кисти неизвестного художника прошлого века без рамы, исполненная акварелью. На ней изображено созревшее пшеничное поле с воронами. Начальная ставка десять франков.

Эрика вновь перевела взгляд на виконта, который в это время отвернулся от неё и сконцентрировал всё своё внимание на торгах. Он пока не вступал и не делал ставки, словно примеряясь к каждому из лотов. Гарнье же также молчала, понимая, что как только она вступит, Рауль не останется в стороне.

За полчаса аукциона были проданы картина неизвестного автора, сервиз китайского фарфора, статуэтка Афины Паллады из слоновой кости и инкрустированная перламутром шкатулка. И если на первом лоте люди ещё словно пробовали азарт на вкус, неохотно раскрывая кошельки и лишь незначительно повышая ставки, в результате чего картина ушла с молотка всего за пятьдесят франков, то за последнюю в общем-то ничем не примечательную шкатулку, которую можно было купить в лавке старьёвщика за двадцать-тридцать франков (в зависимости от жадности торговца), люди бились до последнего, в результате чего в фонд ушли порядка трёхсот франков.

— Продолжим. Лот номер пять — музыкальная шкатулка из папье-маше в виде шарманки. На крышке обезьянка в персидском одеянии играет на цимбалах. Эта вещица найдена в подвале одного из театров. Состояние безупречное, дамы и господа. Вот она в действии, — помощник аукциониста завёл ключиком шкатулку, отчего обезьянка на крышке пришла в движение, начав бить в тарелки. — Предлагаю начать с тридцати франков.

— Пятьдесят, — сразу же поднял ставку Рауль. Эта шкатулка была совершенно никчёмной, но напоминала ему его детскую игрушку и порождала в сердце тёплые воспоминания.

— Сто пятьдесят.

Толпа воодушевлённо загудела.

Конечно же, это была она. Кто бы мог сомневаться, что Гарнье даже на светском мероприятии не упустит ни малейшей возможности бросить ему вызов. Де Шаньи через плечо окинул девушку за своей спиной коротким и злым взглядом, в то время как она в этот момент с благодарностью приняла от слуги бокал шампанского и слегка пригубила золотистый напиток.

— Двести! — раздражение Рауля нарастало и пульсировало в висках. Он не позволит ей добиться желаемого. Эта милая коллекционная вещица будет его! Именно он станет обладателем этой изящной и совершено по своей сути ненужной ему музыкальной шкатулки, ведь музыку он никогда и не любил. Что он с ней сделает? Да без разницы, даже если сломает или запрёт под замо́к, тем самым заставив навечно умолкнуть. Единственное, что он знал наверняка — он не станет уступать кому бы то ни было. А уж тем более этой Гарнье!

— Пятьсот, — девушка не унималась. Её голос звучал совершенно невозмутимо, в то время как сама она язвительно ухмыльнулась, заметив на себе негодующий взгляд виконта. Эрика вопросительно и насмешливо вскинула бровь, словно в немом вопросе решится ли он ещё повысить ставку за подобную безделушку? Но теперь это было делом принципа.

— Семьсот пятьдесят! — виконт гневно сузил глаза, неотрывно глядя на девушку, но та лишь пожала плечами, словно давая понять, что дальше поднимать ставки не намерена. Люди вокруг зашумели, а некоторые даже преждевременно захлопали в ладоши, поздравляя мужчину то ли с выигрышем, то ли с потерей без малого тысячи франков. На это Рауль самодовольно просиял, в то время как внутри него вспыхнуло ликование.

Но было в улыбке Гарнье, все ещё скользящей на её тонких губах, что-то такое, что настораживало. Словно она чего-то ждала.

— Три тысячи.

Все присутствующие ахнули, а де Шаньи вздрогнул. Но не от столь дерзкой и щедрой ставки, а от того, что узнал тихий и сдержанный голос, прозвучавший откуда-то из угла помещения. Он резко обернулся в этом направлении, тут же увидев совсем неподалеку от себя изящную и миниатюрную женщину, которую, когда ему было семь, не называл никак иначе, кроме «несравненная мама́». И которую не видел последние семь же лет, оставив её на произвол судьбы в Сальпетриере.

Молодой человек ошарашенно замер, не находя слов и во все глаза глядя на приближающуюся женщину. Нет, это совершенно точно была она: тот же изящный профиль в обрамлении каштановых локонов волос, и ореховые, тёплые глаза, которые сейчас смотрели на Рауля с грустью и горьким разочарованием. В детстве он так боялся этого взгляда и так опасался расстроить единственного близкого человека. В какой момент он решил променять её любовь на разгульную юношескую свободу и сомнительные ласки ничего не значащих женщин? Рауль во все глаза смотрел на замершую всего в паре шагов от него миниатюрную фигуру и не находил ответа.

Ведущий аукциона воспринял затянувшуюся паузу, как знак окончания ставок, и торопливо произнес:

— Итак, если ставок больше нет, то три тысячи раз, три тысячи два, три тысячи три. Продано за три тысячи франков! И шкатулка уходит мадам в изумрудном платье, — стук молотка обозначил окончательность вынесенного решения. — Прошу меня простить, но я не имею чести знать Ваше имя. Мадам?..

Вместо ответа женщина учтиво улыбнулась ведущему, не спеша представляться, и снова перевела взгляд на виконта.

Рауль же судорожно сглотнул, не зная, как поступить. Ринуться с распростёртыми объятиями спустя семь лет было по меньшей мере глупо. Игнорировать её присутствие он также не мог. Представлять её другим именем было нелепо — в зале присутствовали люди, которые помнили Амели в лицо. Это был цугцванг[4], и оттого мужчина нервно сглотнул, замерев на месте и неотрывно глядя на женщину, что его вырастила.

— Как я вижу, ты не рад мне, мой дорогой? — графиня приблизилась к сыну и едва заметно улыбнулась, не спуская пытливого взгляда с Рауля. Но в этой улыбке не было приветливости или радости встречи, скорее сдержанная, выхолощенная учтивость. Именно так в детстве Амели всегда улыбалась его отцу, когда тот поднимал голос на неё или на сына.

— Что ты, просто для меня это такая неожиданность, — скованно и сумбурно пояснил Рауль, понизив голос. Он прекрасно понимал, насколько нелепо звучит его оправдание. Молодой человек спешно пробежался взглядом по окружающим, определяя насколько они оказались в центре всеобщего внимания. Люди вокруг действительно с любопытством наблюдали за незнакомкой и виконтом и о чём-то тихонько перешёптывались. Все замерли в ожидании, слегка подавшись назад и образовав кольцо вокруг виконта и неизвестной большинству из присутствующих женщине. Но некоторые, очевидно, всё же узнали в ней графиню де Шаньи и пребывали в смятении и изумлении. Ведущий также, словно позабыв о торгах, подался вперёд со своей трибуны, жадно прислушиваясь к происходящему.

— Неожиданность, что я сумела выбраться оттуда, куда вы меня заперли? Да, мой милый? — улыбка женщины стала лишь более натянутой. Она подошла ещё чуть ближе, впившись взглядом в лицо виконта, словно что-то запоминая или ища, но никак не находя. — Кстати, не оплатишь лот, за который я торговалась?

— Что? — удивлённо заморгал Рауль.

— Мне кажется, ты позабыл, мой дорогой, что деньги, которыми ты изволишь столь вольно распоряжаться, в том числе и мои. Или ты думал, что за семь лет отсутствия я вдруг чудесным образом утратила своё законное право на них?

Виконт смог лишь беспомощно открыть и снова закрыть рот, в то время как к ним уже спешил мсье Монтер. Этот падальщик, охочий до скандалов, был явно заинтригован, что же это за новое лицо, очевидно, обладающее изрядным запасом денежных средств, столь неожиданно появилось в высшем свете? Журналист приблизился к де Шаньи с широчайшей улыбкой.

— Мадам, мсье, прошу прощения, что отвлекаю вас от беседы, но, виконт, мне кажется, я не знаком с Вашей спутницей. Какое досадное упущение! Мсье де Шаньи, не представите мне Вашу прекрасную знакомую? — речь мужчины сочилась лестью и услужливостью, поскольку он понимал, что в его работе может быть полезно абсолютно любое знакомство. Кроме того мадмуазель Гарнье буквально накануне прислала ему записку с указанием на то, что на аукционе могут случиться весьма любопытные события и рекомендовала обратить особое пристальное внимание на виконта де Шаньи. Уж не на эту ли ситуацию намекала мадмуазель? Кто знает! Но ни один шанс на сенсацию не должен был быть упущен, а он, как истинная ищейка, чувствовал её близкое присутствие.

В это время Рауль словно оцепенел, ощущая, как его сердце окаменело от ужаса. Что он мог сказать Луи? Что это его якобы умершая для всех мать? Что он не знает эту женщину? Представить её девичьей фамилией, которую все также прекрасно знали? Виконт открыл было рот и снова закрыл, переведя наполненный смятением взгляд на женщину, ища в ней поддержки. Но та лишь молча и пристально смотрела на своего сына, предоставляя право выбора непосредственно ему.

— Мсье Монтер, не ожидал увидеть Вас среди приглашённых, — сипло выдавил из себя молодой человек, всячески стараясь избежать или хотя бы оттянуть время ответа, выбрав из двух зол наименьшее.

— Уверен, что после нашей последней встречи Вы крайне рады меня видеть, мсье, — не удержался журналист от тонкой издёвки. — Но всё же Вы так и не представили мне свою собеседницу. Мадам?

Журналист склонился в лёгком поклоне в то время как женщина подхватила виконта под руку, одарив собеседника вежливой улыбкой перед ответом на озвученный и не нашедший должного отклика вопрос.

— Не судите моего сына строго, мсье. Просто Рауль, судя по всему, потерял дар речи. Но я могу представиться и сама — графиня Амели де Шаньи.

Люди вокруг ахнули и сдавленно зашептались.

— Перерыв пять минут! — громко объявил ведущий, но никто не двинулся с места, продолжая жадно наблюдать за разгорающимся скандалом, о котором уже завтра будут трубить во всех столичных газетах.

Брови мсье Монтера поползли вверх от изумления. Он перевёл недоумённый взгляд с женщины на виконта, лицо которого в этот момент пошло багровыми пятнами, и неуверенно переспросил:

— Простите, мадам, но ведь графиня де Шаньи…

— Умерла? — насмешливо уточнила женщина, слегка склонив голову к плечу. Отчасти она даже наслаждалась моментом замешательства окружающих. Дождавшись робкого кивка со стороны собеседника, она продолжила. — Но, как видите, мсье, я вполне себе жива.

— Крайне рад… — пробормотал ошеломлённый мужчина, кратко приложившись губами к её протянутой руке.

— Я тоже крайне рада этому факту.

— Простите, я хотел сказать, что крайне рад нашему знакомству, графиня, — стушевался Луи под пристальным взглядом карих глаз. — Но, простите мне моё любопытство, почему же Вы так долго не появлялись на светских вечерах?

Рауль судорожно и шумно втянул воздух. Он не знал, куда деть глаза — куда ни глянь окружающие пристально смотрели на них, жадно ловя каждое слово их беседы. Шёлковый галстук на шее врезался словно пеньковая удавка, а лоб покрылся испариной. И если сначала рука графини, которой она держала его под локоть казалась добрым жестом, то сейчас это ощущалось так, словно женщина цепко удерживала его от любой попытки трусливого побега. Он бессильно посмотрел на Амели, но та продолжила разговор с журналистом, не обращая на виконта ровным счётом никакого внимания.

— Я проходила лечение, — бесстрастно и несколько уклончиво ответила женщина, не углубляясь в подробности.

— Я что-то такое припоминаю, — нахмурился Луи часто заморгав. Природа его работы не давала ему права отступить, а потому он продолжил задавать вопросы по интересующей его теме, забыв о чувстве такта. Запах сенсации буквально щекотал ему ноздри. — Но, должно быть, речь о чём-то другом, ведь то, о чём помню я касается событий семилетней давности.

— Семь лет, — графиня задумчиво посмотрела на то бледнеющего, то краснеющего виконта. Было ли ей в этот момент жаль Рауля? Безусловно, да — мягкое материнское сердце требовало прекратить этот диалог и поступить так, как будет лучше для названного сына. Но что было лучше для него? Чтобы Рауль продолжал становиться всё более похожим на своего отца? Чтобы он сломал жизнь одной, а быть может, дюжине юных и доверчивых девушек? Чтобы он, расчищая себе путь, снова отдал приказ убить кого-то или отправить на заточение в психиатрическую лечебницу? Такого она, безусловно, допустить не могла. В том числе как мать. А потому, загнав нежность и сочувствие в самый дальний уголок своего сердца, женщина продолжила. — Вы всё верно помните, мсье Монтер. А на светских вечерах я не появлялась, поскольку в Сальпетриере званых ужинов и балов не дают.

На несколько секунд в воздухе повисла оглушительная тишина.

— Но помилуйте, — выдохнул журналист, сражённый осознанием сути её признания. — Вы же не хотите сказать, что всё это время находились в лечебнице?

— Именно это я и хочу сказать, — невозмутимо откликнулась графиня.

Губы мсье Монтера округлились в форме правильной буквы «о», выражая крайнюю степень изумления. Он ожидал какой угодно сенсации: подковёрных слухов, рассказов об изменах, фривольного поведения, выставленных на всеобщее обозрение долгов или просто грязного белья. Но не внезапно воскресшего человека знатного происхождения, что скрывался в стенах Сальпетриера более семи последних лет.

— Но почему Вы провели там столько времени? — только и смог выдавить из себя журналист, переводя недоумённый взгляд с собеседницы на молчащего Рауля. Де Шаньи не проронил ни слова и лишь судорожно сжимал руки в кулаки, тяжело дыша носом.

— Этот же вопрос я хотела бы задать и своему сыну. Действительно, почему, Рауль? — она перевела на виконта взгляд, полный горечи и непонимания, отчего молодой человек вздрогнул.

Все вокруг замерли, ожидая от виконта ответа на повисший в гнетущей звенящей тишине вопрос. А ему в свою очередь хотелось провалиться сквозь землю. Этого разговора не должно было состояться. Она не должна была появиться здесь. Этого не должно было случиться.

Просто как она оказалась здесь?

Виконт сцепил зубы, не находя ответа на озвученный вопрос, отведя взгляд куда угодно, лишь бы не встречаться глазами с Амели. Как вдруг его взгляд упал на Гарнье. Та стояла поодаль, позади остальных гостей и с лёгкой усмешкой наблюдала за происходящим. Увидев, что Рауль на неё смотрит, улыбка лишь сильнее, по-змеиному изогнула её губы, превратившись в весьма ядовитую ухмылку, а затем девушка издевательски отсалютовала мужчине бокалом игристого, что держала в руках.

Это стало последней каплей. Рауль скрипнул зубами, часто заморгав, и жадно хватанув воздух, раздражённо выдернул своё предплечье из рук Амели. Так вот как она появилась здесь! Это была всего лишь западня. Ловушка, которую искусно подстроила чертова Гарнье, сговорившись с этой женщиной, что смела называть себя его матерью! Мать? Ну конечно! Если бы она действительно была его матерью, то никогда бы не выставила его на посмешище на глазах у толпы!

Ярость закипала в груди Рауля, в то время, как глаза начала застилать багровая пелена. Мысли подобно вёртким ящеркам назойливо кружили в его голове, не позволяя ухватить ни одну из них. Вместо логики, аргументов, чувства такта и сдержанности осталось лишь жгучее негодование.

— Потому что ты заслужила того, чтобы быть запертой там до конца своих дней! Отец был прав! Твоя навязчивая забота, вечные ограничения, высокая мораль — меньшее, что я хотел слышать и видеть как семь лет назад, так и сейчас, — выплюнул виконт, с прищуром глядя на женщину, стоящую рядом. Она того заслужила. Если она пришла сюда, чтобы растоптать его, то он не даст ей этого сделать. Да кто она вообще такая, чтобы рушить его жизнь?

Графиня вмиг побледнела, но, глубоко вздохнув, горделиво выпрямилась и перевела на Рауля холодный и презрительный взгляд.

— Виконт, держите себя в руках, — вступил в разговор мсье Монтер. Он хмуро посмотрел на молодого человека, прекрасно помня, какие истерики тот умел закатывать, когда что-то шло не так, как он того желал. — Это Ваша мать. Не думаю, что Вы вправе обращаться к ней в подобном тоне, особенно в присутствии посторонних.

— Мать? — зло процедил мужчина. — Да какая она мне мать! Она меня не рожала! Она всегда была нафталинной воспитательницей, которая всё время пыталась вылепить из меня мягкотелого юнца, не способного на настоящие поступки! Именно поэтому мы с отцом и избавились от неё!

Толпа вокруг забурлила. Женщины перешёптывались, прикрываясь веерами, в то время как мужчины преимущественно хмурились, глядя на нарастающее бешенство де Шаньи, будучи готовыми в случае крайней необходимости вступиться за даму.

— И о каких же поступках речь, Рауль? — уточнила женщина с ледяным равнодушием. В её глазах не было ни злости, ни даже грусти — она прожила горе предательства ещё семь лет назад и сейчас лишь утвердилась в верности принятого решения относительно текущего разговора. — Поступки, подобные твоему отцу? Насилие и бесчестье?

— Да хоть бы и так! — истерику виконта было не остановить. Такое чувство, что внутри него бушевало внутреннее пламя, которое поглотило его разум целиком. Он подался вперёд и сцепил зубы, отчего на челюсти выступили желваки. И в этот момент графиня в ужасе отшатнулась, видя перед собой лицо не сына, но Филиппа. Тот же взгляд, что прожигал и испепелял, давил словно ничтожную букашку, посмевшую заявить о своём никчёмном мнении. — По крайне мере он мой родной отец в отличие от тебя. Он научил меня, как быть настоящим мужчиной без всех этих запретов и никому не нужной сомнительной благопристойности!

Женщина словно остолбенела. Она пристально смотрела на молодого человека в попытке отыскать в нём хоть какую-то черту столь родного и любимого образа, бережно хранимого в сердце. Но не видела ничего, кроме ярости и спесивой высокомерности, что делала каждого мужчину семейства де Шаньи самим собой.

Краем глаза Амели с облегчением заметила, что прямо за её спиной выросла фигура капитана Пьери.

— Виконт! Опомнитесь! — Луи Монтер приблизился к молодому человеку, оказавшись всего в шаге от него. Больше всего на свете он хотел бы отвесить ему затрещину или хотя бы хорошенько встряхнуть, взяв за грудки. Но правила хорошего тона позволили лишь процедить. — Даже если, как Вы изволили сказать, это не Ваша родная мать, это ни в коей мере не позволяет вести себя подобным образом с дамой. Не забывайтесь! Вы находитесь в приличном обществе, а не в портовом кабаке.

Глаза виконта побелели от ярости. Он скрипнул зубами и, коротко замахнувшись, ударил мужчину в лицо. Толпа вокруг ахнула и отпрянула, в то время как журналист неловко упал на пол, держась за челюсть.

В этот же момент гомон в зале разорвал громкий и пронзительный звук полицейского свистка[5]. Рауль резко обернулся и увидел, что перед Амели, прикрывая её своей спиной, возник смутно знакомый усатый мужчина в форме жандарма. В это же время двое других инспекторов оказались в непосредственной близости к самому виконту.

— Мсье де Шаньи, — голос жандарма звучал низко и глухо. — Прошу Вас прекратить нарушение общественного порядка, в противном случае я буду вынужден попросить Вас проехать с нами в участок. Мсье, Вы в порядке?

Последний вопрос был адресован журналисту, который, сплюнув на мраморный пол розоватую слюну, провёл языком по зубам, убеждаясь что все из них на месте. Он поднялся на ноги и прижал белоснежный батистовый платок к разбитой губе.

— В относительном, капитан, — невнятно произнес мужчина, зажимая тканью сочащуюся кровью ранку.

— Я настоятельно прошу Вас покинуть зал в сопровождении инспектора, виконт, — лишь сильнее нахмурился служитель правопорядка, глядя на Рауля тяжёлым, буравящим взглядом.

Де Шаньи словно вынырнул из забытья и уставился на свою ноющую от удара кисть — на костяшках пальцев правой руки проступили красные отметины. Он окинул изумлённым взглядом толпу. На лицах большинства застыло опасливое недоумение, страх и отвращение. Молодой человек судорожно сглотнул вязкую слюну и бросил последний взгляд на графиню.

— Мамá…

Но та не поднимала глаз, глядя куда угодно, но не на него. Виконт облизнул немеющие от ужаса осознания произошедшего губы и молча, на негнущихся ногах, проследовал в сторону выхода. За ним по пятам следовал инспектор жандармерии.

Толпа сначала зашепталась, а затем загалдела, с одной стороны поражённая, а с другой — раззадоренная разыгравшейся сценой.

— Мадам, как Вы? — встревоженный голос Гарнье вывел графиню из глубокой задумчивости. Она несколько раз моргнула, прежде чем встретиться взглядом с взволнованными серыми глазами девушки, оказавшейся рядом. — Боже, я понимала, что он выкинет фортель, но и подумать не могла, что всё повернется таким образом.

— Я в порядке, Эрика, — графиня сделала глубокий вдох и выдох, ощущая, как вместе с болью её грудь покидает и тяжесть. В её голове больше не оставалось вопроса, как же её сын мог поступить подобным образом по отношению к ней. Все это время Рауль оставался сыном своего отца. Её же сын умер при родах.

— Благодарю Вас за помощь, мсье Пьери, — обратилась девушка к стоящему рядом жандарму, на что тот лишь невозмутимо кивнул.

В этот же момент из-за спин гостей к ним пробрался мсье Монтер. Его разбитая нижняя губа начинала опухать, но мужчина даже попытался слегка улыбнуться, но тут же ойкнул и облизнул вновь начавшую кровить ранку.

— Мадмуазель Гарнье, — он иронично посмотрел на девушку. Конечно же, она обо всём знала. Конечно же, она пригласила его на этот вечер не просто так. И, конечно же, это была её тонкая и предельно выверенная месть виконту за то, что тот сотворил в своё время с её жизнью. Одним словом, иметь мадмуазель Гарнье в числе своих врагов было себе дороже, отныне Луи запомнил это навсегда. — Крайне рад видеть здесь и Вас тоже.

— Мсье Монтер, — девушка вежливо кивнула в ответ. Удивительно, но сколько бы Эрика не любила журналистов, конкретно это знакомство вышло на пользу. Да и мсье Монтер, на удивление, повёл себя крайне достойно. — Я также рада, что Вы оказались рядом с графиней и вступились за её честь.

— Могу ли я просить платы за это?

Эрика возмущённо воззрилась на журналиста. Безусловно, она не думала о том, что от человека со столь говорящей фамилией следовало ждать чего-то воистину рыцарского. Но чтобы вот так торговаться сразу же после совершения благородного поступка? Это было слишком даже для него.

— Мсье, — Гарнье предостерегающе сверкнула глазами, но тот выставил обе руки перед собой, тем самым как бы стараясь предвосхитить её дальнейшую тираду.

— Нет-нет, Вы меня превратно поняли! Ничего такого! Просто не окажет ли мне честь графиня дать небольшое интервью для нашей газеты? Я уверен, что все окружающие хотели бы узнать Вашу историю из первых уст, мадам, — журналист галантно поклонился стоящей рядом Амели.

Женщина молчала несколько секунд, будто бы взвешивая и принимая окончательное решение, а затем глубоко вздохнула, словно ставя точку во всём своём прошлом.

— Я буду готова поведать историю своей жизни, мсье Монтер. Только при одном условии — если Вы опубликуете каждое моё слово без малейшего искажения.

— И предварительно согласуете финальный текст статьи с графиней, — поспешила добавить Эрика, понимая возможные манипуляции и вытекающие из этого риски.

— Безусловно, — расцвёл в улыбке журналист, через секунду снова хватившись о саднящей губе. А затем он вновь обратил насмешливый взгляд на Эрику. — И, да, мадмуазель Гарнье. Поздравляю! Похоже, Вам удалось зажарить карпов до золотистой корочки[6].

***

Рауль де Шаньи сидел в кабинете отца, опустив голову между коленей и судорожно сжимая виски трясущимися пальцами. Ему казалось, что его черепная коробка вот-вот лопнет от боли и напряжения. Но как только спазм хотя бы немного отпускал, на молодого человека накатывал ещё более удушающий приступ ужаса, который буквально выжигал воздух в лёгких. И было ещё непонятно, что приносило ему бóльшие мучения.

Как? Как он сумеет очиститься от этого? Как он сможет снова выходить в свет? Как он вообще справится со всей этой историей и будет смотреть в глаза окружающим?

Виконт надсадно выдохнул, отчего его вздох напомнил скорее сдавленный всхлип.

— Прекрати истерику, Рауль! — громоподобный окрик ненадолго привёл молодого человека в чувства. Он перевёл полный отчаяния взгляд на мужчину, сидящего за своим массивным столом и напоминавшего скорее ледяное изваяние. Как в детской сказке про Яноша и Ледяного Короля, что был соседом Красного королевства, которую в детстве ему частенько рассказывала Амели.

Молодой человек часто заморгал и жадно втянул воздух в попытке взять себя в руки. Придя после аукциона в особняк он сдавленно и сумбурно рассказал обо всём графу де Шаньи. Тот выслушал историю сына молча и ничем не выказал своих эмоций. За тем лишь исключением, что после этого Филипп налил себе бокал коньяка и залпом выпил, неотрывно и хмуро глядя в окно.

— Что мы будем делать? — спросил виконт дрожащими губами и неотрывно вглядываясь в словно высеченное из гранита лицо графа.

— О нет, не впутывай меня в это, — ядовито и хлёстко ответил мужчина, переведя тяжёлый взгляд на сына. — Ты, должно быть, хотел спросить, что ты будешь делать?

Ледяные щупальца страха коснулись затылка Рауля, отчего волоски на руках встали дыбом. Он жадно хватанул воздух ртом, ощущая, словно из его груди выпустили воздух, а затем задышал отрывисто и рвано, будто бы стремглав преодолев несколько километров, не останавливаясь ни на мгновение, и теперь задыхался, не рассчитав своих сил.

— Но ведь Вы не можете… — пролепетал он непослушными, побелевшими губами, осознав, что граф де Шаньи не был намерен ни выслушивать, ни помогать своему сыну. — Но ведь она… мы ведь вместе…

Граф, сидевший в кресле, сменил позу, подавшись вперёд. И даже несмотря на то, что их разделяла дистанция более метра, Рауль всё равно ощутил себя так, словно отец угрожающе навис над ним.

— Как ты любил её называть? Несравненная мамá? — в холодном голосе была явно различима неприкрытая издёвка. — Так вот, эта женщина ничего не докажет. У жандармов нет ни единого документа, подтверждающего, что она оказалась там не по своей доброй воле. Поэтому прекрати скулить, Рауль!

Несмотря на всю уверенность, звучавшую в голосе графа, в его глазах промелькнула тревога. Безусловно, у жандармов на руках ничего не было — Моше всегда прекрасно справлялся со своими обязанностями, подчищая любые хвосты. Даже жаль, что он решил наложить на себя руки. Впрочем, на одного осведомлённого человека меньше.

Но как-то же она выбралась из лечебницы? Кто-то же вытащил её оттуда? И были же какие-то основания, которые послужили причиной выписки? Сомнительно, чтобы Амели сама сбежала из Сальпетриера, а затем безо всякой боязни явилась на аукцион — она была слишком труслива для подобного. К тому же ей должны были продолжить давать успокоительные, что не позволяли мыслить связно. Что же пошло не так?

Рауль несколько облегчённо выдохнул. Судя по всему, отец всё же не собирался бросать его на произвол судьбы, оставляя наедине с возникшей проблемой. Просто он, как всегда, тщательно взвешивал все варианты и готовился принять ответные меры.

— Так что же мне делать? — уже спокойнее спросил виконт, выжидающе глядя на графа.

— Для начала взять себя в руки, — мужчина неприязненно взглянул на сына. — А затем выяснить, кто и как вытащил Амели из лечебницы.

В глазах виконта вспыхнул недобрый огонек. Он нервно облизнул тонкие губы и подался вперёд, спешно заверив:

— О, я ещё как знаю, кто её оттуда освободил, — он попытался было дождаться хотя бы если не одобрительного кивка, но заинтересованного взгляда со стороны графа, но тот совершенно бесстрастно смотрел на сына, отчего казалось, что взгляд мужчины проходил сквозь виконта. Рауль сбивчиво продолжил. — Гарнье. Распорядительница Парижской оперы.

— Это та самая, которую ты пытался засадить за решётку минувшей зимой? — изумлённо уточнил Филипп, отчего его брови взметнулись вверх. Рауль лишь сконфуженно кивнул, на что мужчина сухо и холодно рассмеялся. — Из чего я делаю вывод, что у тебя это не особо-то вышло. А она оказалась сметливой и злопамятной особой. Крайне занятно. Тебя, сын мой, обставила какая-то женщина.

Рауль вспыхнул. Всю свою жизнь он пытался добиться похвалы отца. Будучи маленьким мальчиком, он пытался быть лучшим во всём: в обучении, в ловкости, в скорости, в манерах и поведении. И женщина, которую он искренне считал своей матерью и столь же искренне любил, всегда его хвалила и подбадривала. Отец в свою очередь лишь бесстрастно оценивал его поступки по шкале от «скверно» до «терпимо». И это заставляло маленького Рауля раз за разом пытаться добиться его снисхождения. Ведь, должно быть, если отец реагировал подобным образом, значит он действительно делал что-то не так?

В юношеском возрасте именно граф раскрыл сыну тайну о том, что Амели не являлась его родной матерью. Родная же мать, по словам отца, бросила его на произвол судьбы, как обычно поступают женщины, которым ни при каких обстоятельствах нельзя доверять. Графиня де Шаньи, по его словам, также не могла любить чужого ребёнка должным образом — ведь, якобы, именно граф вынудил её принять Рауля в их семью. Отец не стал бы ему лгать, ведь он сам частенько повторял, что честность была одной из главных добродетелей семейства де Шаньи.

Это вызвало отчуждение и дальнейшее отдаление юного виконта от Амели, а потому он начал искать любви вовне. И граф раскрыл сыну все прелести чувственных наслаждений, познакомив с женщинами, которые всегда были готовы дарить виконту свою любовь за фиксированную плату. Навязчивые же знаки внимания и заботы со стороны графини, как и её неизменные попытки поговорить о нравственности, вызывали в Рауле лишь раздражение, а потому виконт согласился с отцом, что им будет гораздо лучше без неё. Ведь тогда, должно быть, отец будет проводить с ним больше времени — общаться, делиться мыслями и советами. Хотя бы ненадолго. Но всё вышло совсем иначе. Виконт и сам не понял, как «совсем ненадолго» превратилось в семь лет.

Но и теперь, став уже взрослым мужчиной, в душе Рауль раз за разом всё так же искал одобрения со стороны Филиппа. Вот и сейчас насмешка болезненно резанула его самолюбие.

— Отец, Вы её недооцениваете…

Мужчина презрительно усмехнулся.

— Брось, что тут недооценивать? Это всего лишь женщина, существо крайне уязвимое и хрупкое. Поверь, я повидал их немало, включая и вот таких на первый взгляд строптивых девиц. Она обычная женщина со всеми вытекающими истериками, чувствами и слабостями. Признайся, ты ведь даже не задумывался об этом, всё время нахрапом пытаясь уничтожить её саму. А стоило метить в её ахиллесову пяту. Ударишь в больное, и она сама рассыплется. Поэтому подумай, Рауль, что является персональной слабостью этой самой Гарнье?

Виконт уставился задумчивым взглядом в пространство перед собой, а затем в его голове возник ясный ответ на озвученный отцом вопрос, отчего молодой человек смог лишь сдавленно выдохнуть сквозь плотно сжатые зубы.

***

— В каком смысле Рауль — не сын графини? — изумлённо переспросила Кристин, недоумённо глядя на Эрику.

Весь вечер она прождала женщин в особняке Гарнье, поскольку Эрика наотрез отказалась, чтобы та появлялась на званом вечере. По словам распорядительницы, ей не хватало только тревожиться ещё и о сохранности Кристин. Скрепя сердце, девушка согласилась дождаться их возвращения. Попытки скоротать время и отвлечься за разговорами с Софи и Эмилией, служанками особняка, не помогли — Даае всё время возвращалась мыслями и тревогами к ситуации с графиней и тому, что сейчас могло происходить на аукционе. Кухарка, заметив волнение юной мадмуазель, хотела было даже приготовить для неё что-нибудь эдакое, но девушка, поблагодарив, тактично отказалась от заманчивого предложения — от тревоги ей не то что кусок, а даже крошка еды не лезла в горло.

Несмотря на то, что граф, к счастью, не выяснил того факта, что его супруга покинула стены Сальпетриера и проживала в особняке Гарнье, это не снижало степени рисков даже сейчас. А потому новость о том, что Эрика с графиней де Шаньи решили посетить светский раут, на котором предусматривалось присутствие Рауля, заставила сердце Даае замереть от тревоги. Поскольку означало это лишь одно: Эрика, заручившись поддержкой графини, всё же решила явить всему свету правду, которая, по её разумению, должна была уничтожить семейство де Шаньи и поставить жирную точку в этой бесконечной борьбе.

Но кто гарантировал, что виконт тут же не предпримет что-то в ответ? Что именно, Даае сказать затруднялась, но разум настойчиво рисовал самые страшные картины из возможных. Поэтому, когда женщины вернулись с аукциона, Кристин выдохнула с невероятным облегчением — судя по всему, всё обошлось не так плохо, как то изображала её фантазия.

— В прямом, моя дорогая, — пожала плечами Гарнье, устало потерев глаза. Они расположились в гостиной у камина. Вскоре после приезда графиня отказалась от ужина и, извинившись и сославшись на усталость, поднялась в свою спальню, а девушки задержались, наслаждаясь разговорами и компанией друг друга. Амели можно было понять — этот вечер отнял у женщины все моральные силы, и сколько бы она ни повторяла, что чувствует себя хорошо, было очевидно, что разговор с виконтом дался женщине крайне непросто. — Он родился от насильственной связи между графом и камеристкой графини. Я рассказывала тебе об этом случае.

Кристин продолжала озадаченно смотреть на девушку. Ей казалось, что после новости о том, что признанная умершей графиня де Шаньи на самом деле содержится в стенах лечебницы, удивить её было уже нечем. Но, оказалось, что Эрике это было вполне под силу.

— И он об этом знал? — осторожно уточнила девушка. Помпезные слова графа о том, что семейство де Шаньи никогда не было замешано в скандалах, которые он столь напыщенно и уничижительно бросил во время обеда с Кристин, сейчас звучали нелепо и, быть может, даже комично, если бы не весь ужас произошедших событий и загубленных между делом жизней.

— Детали касаемо своего происхождения? Маловероятно. А вот относительно того, что графиня не являлась его родной матерью и содержалась в стенах Сальпетриера, он прекрасно знал. Более того, он лично приложил руку к последнему.

Даае лишь раздосадовано вздохнула. В какой момент Рауль превратился из милого, обходительного юноши в столь циничного и жестокого монстра? Впрочем, для этого перед его глазами всегда присутствовал достойный пример для подражания в лице собственного отца.

— И давно ты узнала об этом? — уточнила Кристин, пристально глядя на Эрику. Безусловно, она понимала, чем руководствовалась Гарнье, держа её как можно дальше от этой истории, но это не отменяло того факта, что Кристин испытывала некую детскую досаду.

— С неделю, — нехотя отозвалась Гарнье, понимая, что, должно быть, ей следовало поделиться этой новостью с девушкой с самого начала. Но за подготовкой к аукциону она совершенно упустила это из внимания. К тому же Кристин, наверняка, настояла бы на своём присутствии на званом вечере, и ещё неизвестно, чем бы всё это завершилось и какие риски бы несло для Даае — Рауль и так вышел из себя на глазах десятков гостей. — И мне жаль, что я не рассказала тебе об этом. Но ты, наверняка, захотела бы вмешаться в эту историю, что было бы чревато последствиями.

— Но ведь я всё равно была в ней замешана, — прервала её Кристин, лишь больше хмурясь.

— Крайне опосредовано, — возразила Эрика. — Знаешь, когда я была маленькой, Фернан как-то сказал, что именно свидетели преступления живут меньше всех. И это правда. Чем больше человек знает, тем бóльшие риски несёт. А я не желаю, чтобы твоя жизнь хоть сколь-либо подвергалась опасности, моя дорогая.

Кристин вздохнула, запустив пальцы в волосы. В этом вопросе Эрика была неисправима, и оставалось лишь надеяться, что с исчезновением угрозы в лице виконта девушка начнёт хоть немного спокойнее относиться к вопросам угроз жизни Даае.

— Ты не можешь всё время пытаться уберечь меня от любых возможных неприятностей, Эрика.

Гарнье досадливо дёрнула уголком губ.

— Я это понимаю. Но я стараюсь уберечь тебя хотя бы от тех неприятностей, причинами которых выступила сама.

— Что ты имеешь ввиду? — Кристин непонимающе нахмурилась. Это заявление было чем-то новым. Боже, сколько же ещё неозвученных страхов и опасений таилось в душе Эрики?

Та лишь покачала головой, досадливо поджав губы.

— Если бы не я, ты бы точно не столкнулась ни с убийством, ни с допросами, ни со всей этой ситуацией в целом.

В кабинете на несколько секунд повисла тишина. Кристин неотрывно смотрела на сидящую напротив девушку, в то время как Гарнье напряжённо глядела в огонь, стараясь не встречаться взглядом с собеседницей.

«‎Так вот как она рассуждает?»

— Эрика, ты серьёзно? — в голосе Даае звучало недоумение и возмущение. — А тебя не смущает, что без тебя я, вероятнее всего, стала бы не примой Гран Опера, а виконтессой де Шаньи, и с лихвой черпала бы все те ужасы, что прилагаются к замужеству за мужчинами этого семейства? А ещё вероятнее, я бы вообще никем не стала, потому что так и не нашла бы в себе сил оправиться и жить после смерти отца. Ведь в оперной капелле я молила именно об избавлении.

Гарнье судорожно сглотнула, не находясь, что возразить. За самобичеваниями она действительно упускала один важный момент: не только её жизнь в отсутствие Кристин была бы совершенно иной, но и без неё жизнь Даае сложилась бы решительно иначе.

— А ещё ты бы не столкнулась с Раулем, если бы не я, а значит, ничего из этого бы просто не случилось, — продолжила гнуть свою линию прима. — Значит ли это, что мне тоже стоит начинать винить себя?

— Ты не должна ни в чём себя винить.

— Как и ты, Эрика!

Гарнье тяжело вздохнула, тем самым обозначая, что услышала все доводы, но не смогла до конца их принять. По крайне мере пока.

— Ничего бы не случилось. Но тогда и мы не были бы вместе, — помолчав внезапно произнесла она, наконец переведя вопросительный взгляд на Даае.

— Не были бы, — согласилась Кристин, но, подумав, добавила. — Впрочем, я верю, что судьбоносные встречи являются неизменными точками на отрезке наших жизней и случаются в любом случае. Кто-то зовёт это фатумом и предопределением, кто-то Божьим промыслом — как ни назови, всё едино. Важно другое — я бы встретила тебя как-то иначе и где-то ещё.

Эрика заинтриговано прищурилась, словно примеряя эту мысль на себя, а затем насмешливо предположила:

— Узнала бы обо мне, как о беглой преступнице из газет?

— Скорее с первого взгляда влюбилась бы в тебя в мундире на маскарадном балу, — лукаво улыбнулась Кристин. Что правда то правда, тем вечером в Эрику в её наряде было сложно не влюбиться.

— Ох уж эти женщины! Вечно падкие на военные мундиры, — закатила глаза Гарнье, не удержавшись от ехидной усмешки.

— Попрошу! Не на мундиры, а на тебя в мундире! — поправила её Кристин насмешливо, отвечая на это лёгкое, расслабляющее кокетство, столь необходимое после тревог завершающегося дня. Даае нравились такие тёплые, шутливые и наполненные потаённым смыслом разговоры, что стали доступны им с Эрикой после начала их близких отношений. И всегда оставалось интригой перетекут ли они в серьёзную беседу или же, при необходимых обстоятельствах и желании, вспыхнут и перерастут в нечто иное. — К слову, как Рауль отреагировал на появление графини на аукционе?

— Закономерной истерикой, — по лицу Эрики скользнуло злорадное удовлетворение. Судя по всему, реакция Рауля действительно вышла бурной, раз уж даже несколько часов спустя одни только воспоминания об этом доставляли девушке удовольствие. И Кристин совершенно точно не могла её винить — лишь чудом Гарнье сумела восстановить всё то, что готово было вот-вот рухнуть по вине де Шаньи: положение, статус, доброе имя как своё, так и Оперы.

— И кто же сумел затушить его истерику? — поинтересовалась Кристин, с облегчением подумав о том, что, к счастью, ей ни разу не доводилось сталкиваться с такого рода вспышками в поведении виконта — пару раз он был на грани, но разговор удавалось вовремя завершить.

— Ты не поверишь, но мсье Монтер. Не смотри на меня так, да-да, тот самый, что писал обо мне обличающие статьи в период моей опалы.

Это было той ещё новостью. Даае прекрасно помнила все те слова, что выходили из-под перьев столичных журналистов. И Луи Монтер был в их числе. И если на тот момент девушка испытывала болезненное тянущее отчаяние и боль, то сейчас ощутила смесь удивления и негодования. Она была крайне обескуражена тем, что этот человек мог сделать хоть что-то хорошее, но куда как больше её возмущал сам факт того, что написанные в отношении Эрики статьи с такой лёгкостью сошли ему с рук. Казалось, даже сама распорядительница относилась к этому как к малозначительному недоразумению.

— Ты, должно быть, шутишь, — недоверчиво нахмурилась девушка, но увидев, как Гарнье отрицательно покачала головой, добавила. — Это всё равно ни в коей мере не снимает с него ответственность за то, что он писал о тебе.

— Милая, он писал о моём интересе к женщинам и без упоминания имён утверждал, что я закрутила некий бурный роман в стенах оперы. Можно ли считать, что этим он всего-навсего предвосхитил события? — мягко рассмеялась Эрика. В который раз её восхищала вот эта неприкрытая упорная дерзость, с которой Кристин отныне сталкивалась с трудностями. И с той же отчаянной решимостью она, как могла, стремилась оберегать и саму Эрику. Это было крайне трогательно и вселяло тепло в беспокойное сердце Гарнье. Девушка протянула руку и взяла ладонь Даае в свою. — Но, полагаю, тебя несколько утешит новость, что мсье Монтер получил на званом вечере увечье в качестве воздаяния.

— Полагаю, телесное? Поскольку душевное у него и без того имелось.

— Ему разбили губу.

— Спасибо, это действительно изумительная новость, — удовлетворённо и злорадно улыбнулась Даае, памятуя о том, что после прочтения тех самых статей этой зимой она и сама страстно желала приехать и расцарапать лицо и мсье Монтеру, и другим писакам, подобным ему. — И кто оказался этим благодетелем?

— Рауль, — Эрика снова не сдержала смеха, увидев отразившееся на лице собеседницы изумление. Несмотря на долгий и непростой день, Гарнье пребывала в крайне приподнятом расположении духа.

— Боже, я даже не стану уточнять, как так вышло. Такое чувство, что аукцион проходил не во Дворце Броньяр[7], а в Сальпетриере.

Эрика цокнула языком, выражая тем самым свое сомнение.

— Позволь не согласиться — в Сальпетриере атмосфера куда как более благостная и умиротворяющая.

Кристин тихо рассмеялась, а затем мягко скользнула подушечкой большого пальца по запястью Эрики, вызвав тем самым ответную тёплую улыбку с её стороны. Даае не переставала удивляться, как столь резкая и весьма хлёсткая Гарнье становилась нежной и заботливой наедине. Впрочем, и со своими работниками Эрика всегда оставалась пусть и строга, но справедлива — никто и никогда не смог бы обвинить её в произволе. В излишней требовательности — безусловно, но не в самоуправстве. Более того, частенько она выступала мерилом объективности в оперных спорах, разрешая конфликты между работниками весьма непредвзято и дальновидно.

Так, например, во время последней оперной склоки между двумя хористками на предмет, конечно же, пылких чувств в отношении одного и того же юноши, работавшего в Гран Опера осветителем сцены, Гарнье не стала увольнять кого-либо из участников этого незадачливого любовного треугольника. С учётом, что молодому человеку, очевидно, изрядно льстило внимание и борьба одновременно двух женщин, за его, признаться честно, весьма сомнительную персону, мадмуазель Гарнье уточнила у героя-любовника в присутствии соперниц, следует ли ей продолжать выполнять его личную просьбу и отправлять часть денежного жалования в Тулузу на содержание его законной жены и малолетнего сына? После чего спор о высоких чувствах к молодому человеку затух сам собой.

— И что же дальше планирует делать графиня? — поинтересовалась Кристин.

— Это зависит от нескольких моментов, — Эрика помолчала, тщательно подбирая слова, чтобы не уйти в юридическую терминологию, которой всю последнюю неделю их с графиней головы усердно нашпиговывал Фернан. — Несколько дней назад она уже дала показания жандармам касаемо своего заточения и произошедших ранее событий в отношении Мадлен. И теперь всё напрямую зависит от того, насколько быстро ржавые шестерёнки неповоротливого правоприменительного механизма придут в движение после случившихся публичных заявлений.

Кристин медленно кивнула, взвешивая сказанное, после чего Эрика продолжила.

— Также следует учитывать, какое именно обвинение выдвинут графу и виконту. В случае с графом всё крайне неоднозначно: я не припомню, чтобы аристократов судили за внебрачные связи со слугами. А вот заточение урождённой графини — дело весьма резонансное и одиозное, особенно с учётом её высокородного происхождения. Что же касается Рауля, то я не уверена, что ему грозит что-то кроме порицания за сегодняшнюю вопиющую сцену, хотя бы он и был обязан оказывать почтение своей матери в силу закона[8]. Но тут интерес представляет другой момент — отныне он не может иметь притязаний на титул и наследование[9], ведь его рождение не было узаконено браком его кровной матери[10] с отцом.

Кристин ошарашенно посмотрела на собеседницу:

— Значит ли это, что Рауля могут лишить титула виконта?

— Всё верно, решением суда по закону он должен быть лишён этого титула, поскольку является непризнанным в установленном порядке бастардом. Также как графиня может требовать официального развода[11] с последующим сохранением за собой своего законного имущества.

— Я даже не знаю, что и сказать, — Кристин покачала головой, в которой никак не укладывалась вся эта история. И не менее удивительно было, как, казалось бы, совершенно незначительные детали могут кардинально менять судьбы: если бы они с Эрикой не встретились в капелле, если бы Рауль не пожертвовал деньги Гран Опера, если бы не болезнь Эрики и не тот злополучный обед у де Шаньи, если бы мсье Лабори не упомянул, что был знаком с Мадлен, если бы подполковник Моше не наложил на себя руки и не написал признание, если бы капитан Пьери не взялся за это дело… Если бы, если бы, если бы. Но всё сложилось так, как есть, и теперь всё это выливалось в грандиознейший скандал в отношении семейства де Шаньи.

— А что тут скажешь? Каждому воздаётся по делам его, — констатировала Гарнье невозмутимо. Но в её голове скользнула невольная мысль о том, каково будет её воздаяние за то, что она способствовала смерти подполковника Моше? Впрочем, он того заслуживал.

— Пожалуй, — согласилась Кристин. — Но очень тебя прошу, будь предельно осторожна. Я не верю, что граф и Рауль быстро сдадутся.

Память Кристин тут же услужливо напомнила, как в детстве в районе Сен-Мало развелись волки, которые повадились резать домашний скот. В какой-то момент было принято решение сократить поголовье хищников, поскольку ситуация становилась опасной для жителей города. Но впоследствии все обернулось трагедией — одно из подстреленных животных загрызло двух охотников, и как тогда сказал ей отец: «Раненые животные — самые опасные»‎.

— Не волнуйся, дорогая, не думаю, что сейчас им будет дело до моей персоны. Поверь, с учётом всего происходящего, они будут заняты совершенно иными заботами.

— Очень надеюсь, что ты права, — улыбнулась Кристин, в то время как в груди внезапно кольнуло острым холодком тревоги.

***

Уже второй день подряд сон не приносил Раулю должного облегчения — на утро голова всё так же была словно отлитой из чугуна, а тревога не отступала, навечно поселившись где-то в груди. Вот и сейчас, запахнув стёганый шлафрок поверх домашнего одеяния, виконт отрешённо замер на ступенях, глядя на то, как лакеи торопливо выносят очередной саквояж из их дома.

Молодой человек спешно спустился вниз, застав графа за бумагами в своём кабинете.

Буквально на секунду Раулю показалось, что всё в порядке, и отец привычно занимается делами, как всегда бывало в первой половине дня. Если бы не практичный костюм из тёмно-серого драп-зефира[12], в который был одет мужчина — обычно он использовал его в качестве дорожного. Вот и сейчас граф, очевидно, готовился к отъезду, перебирая почту и выбирая отдельные документы, которые планировал взять с собой в поездку.

— Отец, — Рауль дождался пока дворецкий прикроет за его спиной дверь, прежде чем продолжить. — Вы куда-то собираетесь? Я не знал, что Вы планировали отъезд в ближайшее время.

Граф лишь бросил короткий, острый взгляд на сына. Он положил очередную бумагу в папку и, неспешно её завязав, взял с подоконника, а затем небрежно бросил утреннюю газету на стол в сторону виконта. На первой полосе крупным шрифтом значился заголовок «Убийца де Шаньи: история многолетних злодеяний»‎.

— Это о Вас? — пролепетал Рауль немеющими губами — его сердце подскочило к горлу. Он-то думал, что всё обойдётся, но, судя по всему, всё только начиналось.

Граф лишь раздражённо и шумно выдохнул. На его челюсти заиграли желваки.

— Я не думал, что она дойдёт до такого. Интервью столичным таблоидам, а? — заложив руки за спину, мужчина прошёлся вдоль стены с окном, выходящим на парадную. — Истеричка! Не зря в своё время я запер её в дурдом. Там ей было самое место!

Рассеяно наблюдая за графом, виконт облизнул губы и взял газету в руки, окинув взглядом первую полосу. Страница задрожала в его пальцах. Пробежавшись глазами лишь по половине статьи, молодой человек ощутил, как ему становится дурно — нутро скрутило от вновь накатившего липкого страха. Благо он не успел позавтракать, поскольку навряд ли сейчас сумел бы совладать с тошнотой.

— Это правда? О камеристке… — сипло спросил он, откашлявшись. Безусловно, он знал, что не является родным сыном Амели, но чтобы его матерью была какая-то безродная служанка, которую силой взял его отец? Рауль перевел неверящий взгляд на всё ещё марширующего из угла в угол мужчину. В этот момент граф напоминал дикого зверя, который пытается найти выход из запертой клетки. Но Филипп или не слышал или же проигнорировал вопрос сына, напряжённо размышляя. Рауль же неловко переминался у стола с ноги на ногу в ожидании ответа на свой вопрос.

— Отец?

— Замолчи! — рявкнул тот, негодующе сверкнув глазами.

Если бы Раулю было пять, он бы в страхе убежал и спрятался под одеяло. Если бы ему было одиннадцать, то он бы до вечера закрылся в своей комнате и за чтением книг о великих географических открытиях попытался бы унять свою тревогу и обиду. В шестнадцать он бы оскорблённо ушёл в сад практиковаться в фехтовании. Но в двадцать шесть он мог лишь панически и неотрывно наблюдать за графом.

В какой-то момент Филипп остановился и снова перевёл напряжённый, суровый взгляд на сына. Он глубоко вдохнул и крайне медленно выдохнул. А затем подошёл ближе и, положив ладонь на плечо Рауля, сдавленно проговорил:

— Я должен буду на некоторое время покинуть Париж по делам. Ты же постарайся не общаться ни с кем из журналистов, не реагировать на их провокации, а, быть может, вообще на некоторое время уехать куда-нибудь. Например, в наше имение на севере. Тебе же нравилось в Сен-Мало? Так вот, самое время привести в порядок мысли именно там, — хмуро проговорил граф, усилив хватку на плече сына. — И не вздумай общаться с Амели. Как видишь, от неё можно ожидать чего угодно.

Виконт растерянно открыл было рот, но тут же закрыл, не в силах что-либо вымолвить. Меньше всего он ожидал, что ему предстоит в одиночку противостоять всему шквалу обрушившихся проблем.

— Но Вы же говорили, что у полиции нет ни единого доказательства? — беспомощно пробормотал молодой человек пляшущими губами, ощущая, как под его ногами качнулся пол.

Этого просто не могло быть. Это какой-то сущий кошмар от которого он просто должен очнуться.

Граф снова тяжело вздохнул и, сцепив зубы, отвёл взгляд куда-то в сторону окна.

— Так и есть. Нам ничего не угрожает. Но журналисты пойдут на всё, чтобы сделать из мухи слона и очернить нашу фамилию. Поэтому я повторю — в первую очередь не реагируй на их провокации, — он ещё немного подумал, а затем недобро сверкнул глазами. — И разберись с этой Гарнье. От неё одни проблемы, а от проблем следует избавляться, дабы они не множились.

Виконт нервно сглотнул, все ещё не веря в происходящее. Выждав реакции сына ещё несколько секунд, Филипп положил вторую ладонь на другое плечо Рауля и, легонько встряхнув, заглянул ему в глаза.

— Ты меня услышал?

Тот торопливо закивал, пряча глаза от пронзительного и требовательного взгляда графа де Шаньи.

— Вот и славно.

В этот же момент в дверь кабинета раздался опасливый стук. Граф отстранился от виконта и нахмурился. Он явно не ожидал визитов этим утром.

— Да!

На пороге показался дворецкий. Он неловко и боязливо мялся, словно не решаясь проговорить то, с чем явился.

— Что ещё? Вы подготовили все вещи, которые я приказал упаковать?

— Граф… — голос слуги дрогнул. Он нервно сглотнул, прежде чем продолжить. — В гостиной Вас ожидают инспекторы жандармерии.

Кровь отлила от щёк Филиппа, в то время как по его лицу пробежала гримаса страха и презрения одновременно. Но мужчина тут же взял себя в руки. Он расстегнул сюртук и чуть ослабил ворот рубашки. В то же время голос графа прозвучал всё так же властно и непреклонно, что и всегда.

— Передайте, что я занят. И, если они так желают пообщаться, то могут вызвать меня к себе в ведомство. Я нанесу им визит, как только у меня появится такая возможность, — произнёс де Шаньи не терпящим возражений тоном и отвернулся к окну.

Слуга в нерешительности замер на пороге.

— Что ещё? — раздражённо бросил через плечо граф, заметив, что дворецкий никак не уходит.

— Они сказали, что если Вы не спуститесь, то в противном случае они сами поднимутся к Вам, — едва слышно произнес слуга, не зная чего в этот момент бояться больше — гнева хозяина или же суровости жандармов. Служба обязывала его выполнять любой господский приказ, но закон также предписывал неукоснительно соблюдать требования представителей власти.

Граф надменно усмехнулся и, расправив плечи, сухо бросил:

— Я сейчас спущусь.

Рауль же остолбенел, не зная, что и делать.

Этого просто не могло происходить. Этого не происходило! Всё это просто очередной кошмар!

Он уронил лицо в ладони и с остервенением потёр саднящие глаза. В ушах настойчиво зазвенело, в то время как горло всё так же не отпускала удавка страха. Рауль не знал, сколько ещё так простоял, оглушённый окружающей действительностью, но когда он отнял ладони от лица, в кабинете уже никого не было.

Внизу хлопнула входная дверь, и на крыльце послышались какие-то разговоры. Виконт на дрожащих ногах подошёл к окну и отвёл в сторону портьеру, прищурившись от резко ударившего в глаза яркого утреннего солнца. Проморгавшись он посмотрел вниз, чтобы тут же встретиться с взглядом ледяных глаз графа де Шаньи. Тот пристально смотрел на сына, а затем отвёл взгляд и презрительно вздёрнул уголок губ на какую-то просьбу жандарма. Коротко кивнув, Филипп заложил руки за спину и сел в служебную карету в сопровождении двух офицеров в синей форме. Кони загарцевали и резко тронулись с места, отмеряя мерным стуком копыт пустившееся в галоп сердце Рауля.

Этого просто не могло быть.

***

Интервью графини де Шаньи мсье Монтеру оказало эффект разорвавшейся бомбы, а то и не одной, а целого ряда метко заложенных бомб. Бесчисленные измены графа, его надругательство над камеристкой, происхождение Рауля и заточение Амели в Сальпетриере стали поводом для бурных столичных пересуд на ближайшие несколько недель, затмив собой новости об изменениях в составе парламента Франции.

И оно же стало спусковым крючком для запуска судебного разбирательства и следственных мер в отношении графа де Шаньи. Впрочем, свои показания в жандармерии Амели де Шаньи дала ещё неделю назад, и сейчас, после публичных признаний виконта, это лишь позволило ускорить процесс. Графиня отказывалась от дальнейших комментариев и разъяснений прессе, ведя все переговоры посредством своего законного представителя и блестящего правозащитника — мсье Фернана Лабори, который весьма рьяно взялся за это дело.

Положа руку на сердце, многие могли бы сказать, что истории близости хозяев со своими слугами не были чем-то из ряда вон выходящим и уж тем более поводом для общественного порицания или скандала. Источником слухов и пересуд — да, причиной судебного разбирательства — никогда прежде.

Но в ситуации с графом де Шаньи имелось несколько значимых моментов, которые и определили дальнейший ход событий. И касались они как сомнительного происхождения и текущего положения бастарда графа, так и, в первую очередь, действий по лишению свободы и положения графини, которая была отнюдь не из простого рода ещё до вступления в брак с Филиппом. Также выяснилось, что значительная часть имущества, в частности имение на севере Франции, изначально принадлежало роду де Брюер, и отошло в наследство графине после смерти её родителей, перейдя в дальнейшем в совместное владение семейства де Шаньи. А оттого у столичной публики всё больше закрадывалось сомнение, уж не имел ли граф намерения нажиться на своей супруге, ведя при этом крайне распутный образ жизни?

Складывалось полное ощущение, что следователи и судьи решили устроить показательную прилюдную порку, которая смогла бы хоть немного успокоить бурлящую негодованием общественность. Ведь теперь каждая влиятельная женщина Парижа, имеющая молодого или не очень супруга допускала в своей душе возможность того, что в какой-то момент её могут насильно заточить в застенки лечебницы, отняв всё её состояние. Укоренение таких допущений в головах представителей высшего света было просто недопустимо, а посему неповоротливые обычно шестерёнки правоохранительной системы завертелись с какой-то непостижимой силой и скоростью, перемалывая всё и вся на своём пути.

Как итог, графу выдвинули обвинение по статьям о неумышленном лишении жизни, а также о противоправном заточении человека, что грозило ему длительным тюремным заключением[13].

Отдельной бурно обсуждаемой новостью стало задержание самого графа во время его трусливой попытки скрыться от правосудия и последующее размещение в тюрьму Консьержери[14]. С таким прошением вышло управление жандармерии Парижа, поскольку, по их словам, они сумели предотвратить спешный отъезд Филиппа де Шаньи с целью избегания участия в следствии и дальнейшего присутствия при вынесении приговора.

О виконте де Шаньи же не было слышно ровным счётом ничего — молодой человек уже неделю не покидал имения и не показывался на людях. До окончания судебного разбирательства он сохранил за собой право на титул и имущество, а потому журналисты временно не имели особого интереса к его персоне, подобно стае стервятников хищно затаившись в ожидании момента, когда можно будет начать рвать лишившегося своего положения молодого человека на куски.

Параллельно с этим, при поддержке всё той же жандармерии Парижа, рассматривался иск графини о восстановлении её в юридической правоспособности. Понадобилось лишь одно судебное заседание при участии мсье Лабори, чтобы принять окончательное положительное решение в этом вопросе, после чего графиня де Шаньи вновь обрела все гражданские права, предусмотренные светским законодательством Французской республики.

На этом графиня де Шаньи полностью возложила полномочия по участию в прениях и судебном разбирательстве в своё отсутствие на своего адвоката, а сама, сославшись на необходимость в восстановлении здоровья и душевных сил, сообщила о своём скором отъезде из Парижа. К вящему разочарованию столичных журналистов, тем самым лишая их последней надежды на очередную сенсацию.

Сейчас же Амели присутствовала на весьма камерном прощальном ужине в особняке Гарнье — кроме хозяйки дома за столом также находилась Кристин, поскольку графиня де Шаньи обозначила, что желает попрощаться с теми людьми, что за последнее время обрели столь важное значение в её жизни.

Эмилия, кухарка особняка, постаралась на славу, подготовив для гостей стол, который, пожалуй, мог бы насытить дюжину человек. Так она приготовила как классические блюда французской кухни, так и кулинарные изыски северных широт Франции, являющихся её родиной. Потому на столе имелись как бланкет из телятины[15], утиное конфи[16], классический вишисуаз[17], гужеры[18], так и галет дю саразан[19], мариньер лард[20] и пате бретон[21]. Завершалась же эта гастрономическая феерия тарт татеном[22], но специально для мадмуазель Даае, кухарка приготовила ещё и столь любимый ей меренговый рулет с ягодами.

Судя же по количеству пищи, оставшейся на столе после окончания трапезы, не менее шикарный ужин позже ожидал и слуг особняка, поскольку Эрика не понимала принципиальной позиции многих господ, требовавших выбрасывать остатки готовых блюд. По её мнению, каждый в этом доме имел право насладиться результатом кулинарных талантов Эмилии, особенно с учётом того, что обычно еды оставалось достаточно, отчего кухарка всегда переживала, что мадмуазель Гарнье крайне мало кушает.

— Вы уверены, что не хотите задержаться в Париже, мадам? — уточнила Эрика, глядя на сидящую напротив женщину. Этим вечером она ощущала внезапную едва уловимую тоску, поскольку за всё это время начала воспринимать графиню де Шаньи как свою добрую знакомую.

Графиня вздохнула и несколько извиняющеся улыбнулась.

— Я помню о премьере Вашей оперы, Эрика, но прошу меня простить — я действительно хотела бы поскорее сбежать из этого города, в затхлом воздухе которого мне не удаётся вдохнуть полной грудью.

С учётом количества болезненных воспоминаний и событий им предшествующих, это было не удивительно. Гарнье понимающе кивнула.

— Я Вас понимаю, мадам, — заверила она, ответив на улыбку. — Париж действительно частенько душит. Подобно колодцу, со дна которого не видно даже солнца. Но, я надеюсь, что Вы всё же будете время от времени навещать нас? Я буду крайне рада видеть Вас и в своём доме, и в Гран Опера.

Графиня тепло улыбнулась.

— Обязательно. Как я теперь смогу без оперы? Впрочем, я и без того злоупотребила Вашим гостеприимством, — женщина перевела мягкий взгляд на Даае. — Но мне действительно искренне жаль, что я не увижу премьеру. Хотя уверена, что она пройдёт триумфально! Музыка, либретто, исполнение — я давно не встречала столь изумительного произведения. Кристин, а Вы столь органичны и великолепны в образе главной героини! Даже не смейте сомневаться в том, что все присутствующие в зале будут очарованы Вами.

Даае едва заметно смутилась, опустив глаза. Она была убеждена, что действительно прекрасно справляется с технической стороной исполнения, а вот над чувственной, по её мнению, ещё следовало поработать.

— Благодарю Вас, мадам, — признательно ответила Даае, улыбнувшись графине краешком губ. Она ещё раз посмотрела на женщину напротив и лишь убедилась, насколько та преисполнилась внутренней уверенностью и спокойствием по завершении этой истории. — Так значит, Вы уезжаете в Сен-Мало?

Женщина уверенно кивнула, пригубив красное, тягучее Шато Латюр[23] из бокала и с наслаждением ощутила бархатистый вкус бордоского вина, ставшего столь редким после недавней великой гибели французских виноградников[24], что явилась поистине национальным бедствием.

— Да. Благо поместье, в котором я проводила свою юность, стояло всё это время, пусть и без должного ухода, но всё ещё не проданным. А благодаря мсье Лабори, я смогла оформить данный особняк в своё единоличное владение — в конце концов, он изначально принадлежал моей семье. Там мне всегда легко дышалось. В ближайшее время я постараюсь заняться восстановлением, должно быть, обветшалого имения. Поэтому, если случится оказия, я буду крайне рада видеть вас у себя в гостях. Вас обеих.

— Всенепременно, мадам. Вы не первая, кто описывал мне умиротворение и красоты тех мест, — Эрика скользнула ласковым взглядом по Даае, вспомнив все те описания, что содержали её письма. Безусловно, этим летом она должна была увидеть своими глазами место, где провела бóльшую часть детства её возлюбленная. И, совершенно определённо, она будет лишь рада навестить графиню. — Этим летом, как только завершится театральный сезон, я обязательно наведаюсь в Бретань, чтобы, наконец, впервые за три года воспользоваться приглашением мадмуазель Даае — она всё ещё является счастливой домовладелицей своего семейного особняка в Сен-Мало.

— Того самого, с великолепной гостиной и выходящими на залив окнами в пол? — ахнула графиня восторженно.

— Того самого, — улыбнулась Кристин. Женщина частенько приходила к ним в гости либо одна, либо с Раулем и подолгу смотрела на бьющиеся о скалы волны под музыку мсье Даае. — Я, конечно же, буду рада принять Вас у себя.

Лицо Амели озарилось столь искренней и открытой улыбкой, что она будто бы снова стала совсем юной девушкой.

— Боже, Кристин, Вы для меня почти как дочь, — растроганно проговорила графиня, а затем перевела благодарный и мягкий взгляд на Гарнье. — А Вы, Эрика…

Женщина стушевалась, стараясь подобрать подходящие слова, что никак не шли. Как она могла выразить всю ту признательность, что испытывала в этот момент? Как она могла отблагодарить девушку за столь щедрый дар, как жизнь, что та помогла ей вернуть? То, что сделала для неё эта девушка было просто бесценно.

Но Эрика её опередила.

— Я всего лишь сделала то, что, наверняка, сделали бы для меня и Вы, окажись я в схожей ситуации.

Графиня на секунду задумалась, а затем согласно кивнула.

— Вы совершенно правы, пожалуй, я поступила бы точно так же.

***

Мадам Жири замерла за кулисами, глядя не столько на то, что происходило на сцене, сколько на высокую женскую фигуру, застывшую тёмным силуэтом на самой кромке света, отделяющей сцену от кулис. Она неотрывно смотрела на приму, что сияла в свете газовых фонарей, исполняя финальную партию на репетиции «Фантома Оперы».

Сколько времени они уже не общались, ограничиваясь короткими учтивыми фразами-указаниями формата распорядительница-балетмейстер? Должно быть, уже более года. Ровно с той злополучной беседы после премьеры «Il Muto». Разговор в кабинете Эрики после её возвращения с лечения можно было не брать в расчёт, так же как и их диалог после случая с Буке — то было вынужденное взаимодействие по крайне важным и острым вопросам, решение которых не допускало отлагательств.

Но по душам они не говорили уже крайне давно. Да и, пожалуй, больше не заговорят. Признаться по правде, мадам Жири опасалась начинать разговор такого рода, поскольку речь неизбежно коснулась бы их отношений с Кристин. А как Гарнье отреагировала бы на очередное посягательство на те границы, что она несколько раз очертила касаемо этой темы, оставалось лишь гадать.

Мадам Жири прекрасно видела, сколь стремительно развивались отношения девушек. Конечно же, она не могла не замечать их наполненных нежностью и пылкой влюблённостью взглядов, а то, что творилось между ними на новогоднем маскараде, казалось, с лёгкостью могло стать причиной пожара в Гран Опера. Или скандала. Впрочем, ни того, ни другого не случилось.

При этом Жири видела, насколько болезненно и тяжело Кристин переносила вынужденную разлуку с Эрикой, когда ту искали все столичные жандармы. Женщина даже боялась, что в какой-то момент Даае снова впадёт в глубокую меланхолию, как это случилось после смерти мсье Даае. Но девушка оказалась сильнее этих напастей.

Мадам также была осведомлена, что вскоре после возвращения Гарнье Кристин окончательно перестала ночевать в стенах оперы, однако, по каким-то причинам, недавно всё же вернулась в Гран Опера. Положа руку на сердце, балетмейстер даже несколько встревожилась, что у них с Эрикой что-то разладилось, но нет, девушки продолжали заботливо и трепетно взращивать свои чувства друг к другу.

Впрочем, мадам Жири могла ручаться, что большинство оперных работников не заметили и сотой доли изменений — это она знала девушек слишком хорошо, чтобы понимать, что же между ними происходило на самом деле. В остальном обе мадмуазель продолжали соблюдать на людях подобающую благопристойную дистанцию.

Между тем при всех происходящих событиях, Кристин словно не просто повзрослела, а стала на голову выше себя, теперь действительно в полной мере воплощая собой лицо Парижской оперы. И как бы то ни было, в этом была заслуга Эрики. Поэтому мадам Жири внутренне признавала, что была не до конца справедлива, когда столь хлёстко бичевала Гарнье, призывая её к осмотрительности и всячески склоняя к отказу от чувств к Кристин. Судя по всему, девушки удивительным образом дополняли друг друга: в то время, как Кристин обрела уверенность в себе, Эрика словно открыла для себя сострадание. А посему можно было сказать, что вместе они становились лучшей версией самих себя.

Но могла ли всё это проговорить мадам Жири Эрике? Совершенно определённо, нет. Вместе с тем, она тревожилась за девушку, когда её необоснованно обвиняли в преступлении, а также, безусловно, скучала по их тёплым отношениям.

Собравшись с духом, женщина приблизилась к Гарнье. Та словно почувствовала, кто именно подошёл к ней со спины.

— Что-то случилось? — уточнила она, не отрывая взгляда от происходящего на сцене.

— Нет, всё в порядке, — откликнулась Жири, встав рядом с девушкой и также глядя на исполнение Кристин финальной партии. — Она великолепна в этой роли, не правда ли?

Гарнье лишь сдержанно кивнула, не торопясь поддерживать этот разговор. Единственное, в чём она убедилась за последнее время — чем меньше рассказываешь о себе и своей жизни посторонним, тем меньше в дальнейшем может возникнуть хлопот, ведь любые слова могут быть использованы против тебя.

— Я хотела, чтобы ты знала, Эрика. Я вижу, с каким рвением и страстью Кристин относится к исполнению ролей — она буквально горит каждой из них. И без твоей помощи и поддержки у неё вряд ли это получилось бы. И это касается не только начала её творческого пути, но и твоей заботы сейчас.

Гарнье удивлённо вскинула бровь, покосившись на женщину. Что это? Жири решила сменить гнев на милость и благословить их? Девушка всё ещё крайне настороженно относилась к словам балетмейстера, памятуя о том, насколько можно обмануться доверием к этому человеку.

Женщина немного помолчала, наблюдая за тем, как на сцену выпорхнули её воспитанницы, исполняя заключительный танец. В голове сразу зазвучал необходимый такт, а внимание переключилось на плавные, грациозные движения девушек из кордебалета, буквально непроизвольно подмечая и отслеживая мельчайшие огрехи.

— Я могу чего-то не понимать. И, признаюсь честно, природа ваших отношений для меня всё ещё остаётся загадкой. Но я вижу ваши с ней чувства. И они искренние и созидательные. Я вижу, как каждая из вас становится лучше ради другой, когда рядом находится вторая. Поэтому признаю, что я была неправа в нашем предшествующем разговоре. Твои чувства её не губят.

Эрика тяжело вздохнула, закусив щеку будто бы в попытке заставить себя хранить молчание. Она перевела на женщину внимательный, спокойный взгляд, а затем сдержанно и медленно кивнула, благодарно улыбнувшись самым краешком губ. Мадам Жири также кратко улыбнулась ей в ответ и отошла куда-то вглубь кулис.

Наконец-то её сердце было на месте.

***

Несмотря на то, что время близилось к полуночи, Эрика вот уже второй час сидела за роялем, торопливо делая наброски композиции на нотном листе. Её опера была завершена, но музыка всё так же продолжала приходить к ней, вырываясь кипучим потоком гамм на нотный стан. Вот и сейчас девушка небрежным, порывистым почерком спешно наносила на листок понятные лишь ей условные обозначения в попытке не упустить музыку, что в этот момент звучала в её голове.

Кроме того это отвлекало от тревожных мыслей, что не покидали Эрику весь этот вечер — на душе у неё было не оформившееся в слова волнение. Они проводили графиню ещё вчера и ещё вчера всё было в общем-то хорошо, но сегодня Кристин словно избегала её: девушка спешно покинула зал сразу же после окончания репетиции, а затем не появилась в кабинете Гарнье, как всегда делала это прежде, перед её уходом после окончания дня.

Девушка вздохнула и, напряжённо потерев лоб пальцами, решила, что завтра она обязательно с этим разберётся. По крайне мере теперь у неё было на одну головную боль в лице виконта меньше. Впрочем, она предпочла бы ещё раз столкнуться с угрозой со стороны де Шаньи, нежели выяснять отношения с Кристин.

В этот момент в дверь её музыкальной гостиной раздался стук.

— Войдите, — откликнулась Эрика, не отрываясь от творческого процесса.

В дверях возникла фигура дворецкого.

— Мадмуазель Гарнье, Вас ожидают.

Девушка нахмурилась недоумённо посмотрев на слугу. Гостей в столь поздний час она не ждала.

— И кто изволил явиться в такое время, мсье Жильи? — уточнила Эрика прищурившись и пристально глядя на дворецкого. После всех минувших событий девушка вела себя гораздо настороженнее и подозрительнее прежнего. Порой ей казалось, что на пороге её дома вот-вот вновь возникнут жандармы или кто-то из нанятых де Шаньи людей.

— Мадмуазель Даае.

Эрика с облегчением выдохнула.

— Проводите её сюда.

— Она отказалась проходить, мадмуазель. Но просила Вас безотлагательно принять её по крайне важному вопросу, — по тонким губам слуги скользнула едва уловимая улыбка, которая в силу беспокойства осталась незамеченной со стороны хозяйки дома.

Гарнье недоумённо вскинула брови, секундой позже вновь нахмурившись.

Что, чёрт побери, происходило?

— Хорошо, передайте ей, что я сейчас подойду.

Тревога сформировалась и опустилась из груди в район солнечного сплетения, сжавшись в тяжёлый ледяной комок, прорастающий щупальцами за грудину и мешающий дышать.

Это было совершенно не похоже на Кристин. Должно быть, что-то произошло. Или же она, освободившись от гнёта угрозы со стороны виконта, взвесила всё происходящее между ними и решила…

Да нет же, быть того не могло!

Эрика яростно тряхнула головой, будто бы это должно было помочь физически избавиться от столь навязчивых и неуместных мыслей.

Девушка поднялась и напряжённо прошлась по комнате, словно оттягивая момент встречи, но затем, сделав глубокие вдох и выдох, всё же вышла, направившись в сторону парадной.

У двери её действительно ждала Кристин. Услышав звук приближающихся шагов, девушка обернулась и лучезарно улыбнулась Эрике. И от этой улыбки у Гарнье тут же отлегло от сердца.

Хозяйка дома остановилась напротив, внимательно посмотрев на гостью, а затем жестом отослала прислугу из помещения, прежде чем начать разговор.

— Я не ожидала, что ты сегодня приедешь, ты не предупреждала, — слегка натянуто произнесла Гарнье, пытаясь за строгим тоном скрыть всё ещё не до конца отступившую тревогу.

— А я думала, что твое приглашение на пино гри распространяется на любой день и время, — парировала Даае, насмешливо склонив голову и внимательно наблюдая за собеседницей.

— Безусловно, — стушевалась Эрика замерев на месте и неловко сцепив руки за спиной. Её тревога и претензии в этот момент стали выглядеть крайне нелепо. Но Гарнье и самой было сложно ответить, когда же она сумеет отпустить колючий страх того, что Кристин в какой-то момент может решить, что всё происходящее между ними — слишком для неё?

Девушка приблизилась, остановившись всего в паре шагов от Гарнье.

— А ещё я обещала, что окончательно вернусь домой, как только графиня покинет особняк, — произнесла Кристин совсем тихо и будто бы даже застенчиво. Она неуверенно подняла глаза на хозяйку дома, чтобы озвучить свой следующий вопрос. — Ты позволишь?

От неожиданности Эрика захлебнулась радостным вздохом.

«Домой».

Девушка наверяще воззрилась на Даае, искренне опасаясь, что всего-навсего ослышалась, или же Кристин подразумевала совершенно иное. Но губы сами собой нашлись с ответом.

— Конечно, — Эрика нервно улыбнулась. Слова никак не желали покидать её груди, отчего произнести дальнейшее получилось лишь сдавленным шёпотом. — Я ждала тебя всё это время.

Кристин вскинула на девушку взгляд, в котором одновременно застыли радость, искренность и безоговорочная влюблённость.

Единственное же, чего в это мгновение хотелось Эрике — прижать Кристин к груди и не выпускать из своих объятий, ощущая девушку каждой частичкой собственного сердца, что заходилось от восторга и нежности, будучи не способным вместить в себя столько счастья. И если бы они не стояли посреди фойе, просматриваемого из всех уголков дома, именно так бы она и поступила.

Впрочем, к Дьяволу!

Эрика шагнула к Даае и порывисто притянула к себе, крепко и трепетно обнимая. Она ощутила, как девушка тут же взволнованно выдохнула, прижавшись к Гарнье всем телом. Её покидала едва ощутимая дрожь напряжения.

Они простояли молча некоторое время, не разрывая объятий, но в какой-то момент Кристин тихонько уточнила:

— Тогда можно слуги занесут те коробки, что стоят за порогом?

Эрика рассмеялась, кратко прижавшись губами к волосам девушки, а затем, подойдя к двери, открыла её и изумленно застыла на пороге.

— Сколько же здесь нарядов? — неуверенно уточнила Эрика, глядя на нагромождение коробов и тюков на крыльце.

— Ну ты же не думала, что у меня одно платье на все случаи жизни? — рассмеялась Даае, подойдя к Эрике со спины и положив подбородок ей на плечо. — Думаю, я займу гостевую спальню?

Гарнье окинула взглядом масштаб бедствия.

— Вообще твои личные покои подготовлены ещё несколько недель назад. Но я полагаю, что твоя спальня отныне станет твоей гардеробной. В противном случае твои наряды выселят нас обеих из нашей общей спальни, — усмехнулась Эрика, повернувшись лицом к Кристин и, взяв руку девушки в свою, нежно скользнула подушечкой большого пальца по её раскрытой ладони.

— Думаю, это неплохая идея, — удовлетворённо заулыбалась Кристин, переплетая свои пальцы с её, а затем всё же несколько встревоженно уточнила. — Это ничего, что я приехала вот так без предупреждения, посреди ночи да ещё и сразу со всеми вещами?

Эрика мягко рассмеялась.

— Ты знаешь, это наименьшая из неожиданностей, с которой я сталкивалась за последнее время. К тому же, в отличие от прочих, эта неожиданность крайне приятная, — радостная улыбка не сходила с её губ, в то время как внутри разрасталось непередаваемое ощущение абсолютного, всеобъемлющего счастья. Гарнье чуть ниже наклонилась к девушке и шепнула ей на ухо. — Добро пожаловать домой, моя дорогая.