13 мая 1878 года

— Мне категорически не нравится окончание, — в который раз за это воскресное утро произнесла Кристин хмурясь. Накинув на плечи поверх ночной сорочки невесомый шёлковый пеньюар[1], девушка всё ещё не спускалась вниз к завтраку, с головой уйдя в музыкальный материал. Она расположилась на краешке кровати в ставшей фактически их с Эрикой общей спальне, снова и снова пробегая глазами по разложенным на постели партитуре и либретто к «Фантому Оперы», будто бы не она сама репетировала эту оперу уже который месяц подряд.

Они давно не возвращались к этой теме, но чем ближе была дата премьеры, тем тревожнее становилась Кристин. Начиная с их прошлого разговора в кабинете Эрики у той не было ни единого нарекания — прима, как и обещала, виртуозно исполняла свои партии. Впрочем, это не отменяло того факта, что некоторые арии давались Даае эмоционально тяжелее прочих, чего Эрика не могла не замечать. Вот как сейчас.

— Кристин, мы это уже обсуждали. У меня нет времени….

— …на то, чтобы переписывать финал всей оперы, — закончила за собеседницу Даае, со вздохом откладывая на кровать листы с нотными записями. — Я всё понимаю, но мне не нравится, что Фантом в конце погибает.

Гарнье вздохнула. Премьера должна была состояться меньше чем через две недели, и весь Париж ожидал её как никакую иную постановку за последние несколько лет. Особенно после всей той шумихи, что сопровождала Гран Опера всё начало текущего года. И если на первых порах столь дурная слава сказывалась негативно, то после публичного извинения столичной жандармерии перед распорядительницей, интерес к ее опере и самой личности мадмуазель Гарнье лишь рос. А после истории с семейством де Шаньи весь поток слухов и домыслов обрушился именно на них, оставив, наконец, Гарнье в покое. Да и мсье Монтер в этом вопросе оказался на удивление полезным союзником: своим рвением он словно пытался морально откупиться от тех статей и слов, что в своё время были им же и выпущены в свет. Впрочем, из сложившейся ситуации журналист получил лишь выгоду — уникальное интервью, что дала ему графиня де Шаньи, стало источником скандальных новостей, заставлявших Париж бурлить несколько недель подряд.

Сейчас на сцене Гран Опера завершался окончательный монтаж декораций и полным ходом шли финальные репетиции. Кристин уже без малого третий месяц оттачивала исполнение главной роли совместно с тенором второго состава, синьором Сальваторе Лиотти — улыбчивым и обаятельным статным красавцем родом из Палермо, переехавшим в Париж так и не дождавшись открытия театра Массимо[2]. Молодой человек никак не мог совладать с лучезарной улыбкой даже в роли Фантома — она будто бы была вшита прочной нитью в его скулы. На это Эрика зловеще пригрозила, что если синьор Лиотти так и не соизволит должно вжиться в образ персонажа и не сумеет совладать с лицом, выпустить его на сцену не в изящной белой полумаске, а в глухой маске Красной Смерти.

Синьор Пьянджи тактично отказался от роли Фантома, не без самоиронии отметив, что не совсем соответствует образу главного героя «по своим величественным габаритам». Но он активно участвовал в процессе постановки, наблюдая за исполнением Сальваторе и на ходу стараясь давать дельные советы. Когда, в обсуждении очередного вопроса, они переходили на беглый итальянский, для окружающих всё это выглядело небольшой драмой с непременной активной жестикуляцией и заламыванием рук. Но каждый раз диалог теноров завершался, судя по всему, на весьма дружеской ноте, и синьор Лиотти учитывал рекомендации синьора Пьянджи, отчего исполнение партий Фантома лишь выигрывало.

— Моя дорогая, это не более чем предрассудки, ей Богу. Я работала над «Фантомом» последние три года, и все сцены были прописаны загодя. Если менять концовку, это неизбежно потребует переработки всей финальной части — музыки, либретто, танцевальных партий кордебалета. А это в свою очередь повлечёт неизбежный сдвиг даты премьеры на осень. Времени у нас и так в обрез — сказалось моё вынужденное отсутствие в начале года. Театральный сезон близится к своему завершению. Сама подумай, разве оно того стоит? — устало вздохнула Эрика, досадливо сжав пальцами переносицу. С момента утверждения даты премьеры Кристин начинала этот разговор уже не в первый раз. И каждый раз Гарнье категорически не понимала, в чём, в общем-то, заключалась проблема? Они с Кристин уже натыкались на сложности в восприятии этой оперы со стороны примы, однако, как ей казалось, всё обсудили и выяснили. И вот опять.

Даае неопределённо пожала плечами и опустила глаза на руки, рассеянно прокручивая кольцо. Очевидно, что что-то не давало ей покоя. Эрика подошла ближе, а затем присела рядом с девушкой и заключила её ладони в свои.

— Что происходит, Кристин? — она попыталась было заглянуть в глаза Даае, но та в замешательстве отвела взгляд в сторону. — Ну же, милая. Я ведь вижу, что тебя что-то тревожит, ты сама не своя. Поговори со мной, прошу тебя.

Девушка тяжело вздохнула, напряжённо кусая губы и хмурясь.

— Ты будешь смеяться. Ты никогда не верила ни в приметы, ни в предзнаменования. А в прошлый раз после нашего подобного разговора ты вообще хотела снять меня с роли, — наконец, начала она, но снова замолкла в нерешительности.

— В прошлый раз тебя нужно было несколько встряхнуть, чтобы вывести из душевного смятения, — уточнила Гарнье, пристально вглядываясь в лицо собеседницы. — И, заметь, это сработало.

— Сработало, — эхом откликнулась Кристин.

Эрика придвинулась чуть ближе и, облокотившись локтями о колени, всё же заглянула в глаза Даае, мягко и ободряюще улыбнувшись.

— Я не буду смеяться, обещаю. Я готова тебя выслушать, ведь если это не даёт покоя тебе, то важно и для меня, — Гарнье бережно коснулась щеки Кристин, отчего та облегчённо прикрыла глаза, а затем порывисто приникла губами к длинным музыкальным пальцам Эрики. Вздохнув, Даае всё же вскинула свой взор на девушку.

— У меня дурное предчувствие, Эрика. Я не могу этого объяснить, но мне неимоверно тревожно, — призналась она и с надеждой посмотрела в глаза Гарнье в поисках поддержки. Та медленно кивнула и бережно сжала её ладонь в своей. — С момента, как мы дошли до финальных репетиций, вторую неделю это сидит во мне словно нарывающая заноза, что всё время оцарапывает где-то глубоко в груди. Честно говоря, я совсем не понимаю, что происходит.

Кристин сокрушённо покачала головой, сжав губы в тонкую горестную линию. Эрика же задумчиво посмотрела на растерянную девушку и, потерев подбородок, мягко притянула её к себе:

— Иди ко мне.

Кристин доверчиво скользнула в тёплые объятия и облегчённо выдохнула, ощущая, что как только руки Эрики сомкнулись на её плечах, напряжение последних дней начало медленно покидать тело. Да вот только тревога осталась на прежнем месте.

— Я думаю, ты просто крайне устала, дорогая. Помимо всего прочего, близится окончание театрального сезона. Мы отыгрываем третью премьеру с начала этого года, а это просто сумасшедшая нагрузка. К тому же какие премьеры: сначала было «Осуждение Фауста», и мы помним, насколько роль Маргариты вышла тяжёлой для тебя. Затем «Гамлет» и непростой, эмоциональный образ Офелии, а сейчас вот ещё и «Фантом», историю которого ты проживаешь как нечто крайне личное, — проговорила Эрика, успокаивающе поглаживая девушку по спине.

— Ты не можешь меня в этом винить. Ты сама вложила в эту историю слишком много личного, — тихо возразила Кристин, уткнувшись лбом в плечо Эрики и прикрыв глаза. Горьковато-пряный аромат бергамота успокаивал.

Эрика запустила пальцы в шелковистые волосы девушки, нежно лаская кожу её головы и ощущая, как тело Кристин расслабляется.

— Я тебя и не виню. Просто хочу, чтобы ты помнила, что я — не Фантом, а человек из плоти и крови. Ты права, когда я начинала создавать это произведение, то, безусловно, вложила в него свои потаённые страсти и страхи. Но я не главная героиня этой оперы, дорогая. Я не одинока. И я совершенно точно не намерена умирать от трагической и неразделённой любви.

Кристин молчала, но спустя какое-то время неуверенно кивнула:

— Должно быть, ты права.

— Ты же не намерена уйти к Раулю? — внезапно уточнила Гарнье с ироничной усмешкой.

Даае отстранилась, насмешливо глядя на свою избранницу.

— Ты сейчас серьёзно? — Кристин скептически взметнула бровь.

Эрика рассмеялась.

— Нет, но мне крайне нравится наблюдать за твоей реакцией. И этот факт, как видишь, очередное явное несовпадение реальной жизни с сюжетом моей оперы. Потому, прошу тебя, просто постарайся хорошенько отдохнуть и не проводить неуместных аналогий, договорились? Не изматывай себя. Поверь, нет никаких причин для тревог.

В конце концов что такого могло произойти? Материал даже на сегодняшний день был уже замечательно отрепетирован, у них имелся второй и даже третий состав труппы на случай внезапных болезней и иных эксцессов, все билеты были распроданы, а значит грядёт аншлаг. Что же касается де Шаньи, то они были заняты спасением своей запятнанной репутации и общением с жандармерией, а никак не походами по театрам. Да и в списке приглашённых Рауля не было — Эрика перепроверила на несколько раз. Жаль лишь, что графиня не пожелала задержаться в Париже до дня премьеры, но это было малозначительным обстоятельством.

Кристин рассеяно кивнула и задумалась. Всё, в чем она столь остро нуждалась в эту минуту — это в успокоении от гложущей её душу тревоги, но ничто не могло ей дать желаемого.

Кроме, пожалуй, Эрики.

Её присутствие было не только успокаивающим, но и не менее волнующим — острые скулы, чувственные губы, столь знакомый резной профиль, который хотелось очертить кончиками пальцев, а после переместить ладонь на выпирающие ключицы и ниже, наблюдая за тем, как постепенно взгляд из пасмурно-серого становится серебристо-ртутным.

Даае непроизвольно облизнула пересохшие губы и перевела вдруг сбившееся дыхание.

Всей душой в эту минуту она желала целиком и полностью вверить Эрике своё высвобождение из давящей клетки тревоги. Ловить её нежные касания вместо тугой хватки страха на горле. Ощущать на губах вкус нетерпеливых поцелуев вместо горечи безысходности. Чувствовать пронизывающую тело дрожь, но не стылой тревоги, а обжигающего вожделения. Она неистово желала ощутить себя по-настоящему живой и хотя бы на какое-то время позабыть обо всём вокруг, найдя своё пристанище в объятиях возлюбленной.

И в текущий момент времени это казалось неоспоримо и единственно правильным.

Кристин вскинула выразительный взгляд на Эрику и порывисто обвила её шею руками.

— Сегодня ведь выходной, верно? — шепнула она, практически касаясь губами мочки уха, отчего спина Гарнье вмиг покрылась мурашками. — Тогда я предлагаю отвлечься от работы и не выходить из дома.

Но Эрика мягко отстранилась и пристально посмотрела на девушку, словно пытаясь прочесть, что же у той было на сердце на самом деле. Глаза напротив лихорадочно блестели, выдавая крайнюю степень возбуждения и тревоги одновременно.

Гарнье молчала, и, не в силах выносить затянувшуюся паузу, Кристин нетерпеливо

подалась вперёд и впилась в губы девушки поцелуем, напоминавшим скорее укус, но Эрика поборола возникший было порыв ответить и, сделав над собой усилие, слегка откинула голову назад.

— Подожди, — сдавленно откликнулась она, бережно коснувшись щеки Даае ладонью, и с беспокойством и участием заглянула ей в лицо. — Кристин, поверь, это не избавит тебя от тревоги.

Но Даае снова настойчиво и собственнически притянула Эрику.

— Откуда ты знаешь? — выдохнула она в ключицу, проведя кончиком носа вдоль плавного изгиба шеи, и кратко прижалась губами к скуле, отчего Эрика ощутила, как сердце пустилось в галоп от одного лишь ощущения её теплого дыхания. Тонкие пальцы скользнули за ворот домашнего платья Гарнье, слегка оцарапывая нежную кожу, отчего девушка непроизвольно вздрогнула. — Быть может, ты моё единственное лекарство от всех тревог?

Эрика на секунду замерла, раздумывая, следует ли ей уступить напору или же настоять на разговоре. Хотя, судя по всему, слова в этот момент помогали мало.

— Прошу тебя, — отчаянно шепнула Кристин, мазнув губами по её губам, и пристально посмотрела в глаза. А затем прикрыла веки и замерла, доверчиво прижавшись лбом ко лбу Эрики.

Тем самым ставя финальную точку во всех возможных сомнениях.

Гарнье на секунду зарылась носом в каштановые волосы, коснувшись их в невесомом поцелуе, ощущая нарастающий внутренний трепет предвкушения, а затем осторожно провела костяшкой указательного пальца по щеке Кристин. Словно приняв окончательное решение, она цепко обхватила подбородок Даае пальцами, слегка приподняв. Перехватив выжидающий, потемневший взгляд, Эрика лишь убедилась в том, сколь стремительно и алчно зрачок затопил зелень глаз Кристин, в то же время ощущая, как её собственное сердце подскочило к самому горлу, отбивая неровный, спешный ритм.

И в этот же момент Даае вскинула бровь, а по её губам скользнула едва заметная обольстительная полуулыбка. И от этой неприкрытой призывной дерзости воздух в лёгких Гарнье окончательно загустел до состояния тягучей янтарной патоки, в то время как в животе зародилась тянущая колючая резь.

В этой нахальной улыбке читалось не одно лишь нетерпение, но потребность в близости совершенно иного толка. Не столько в чувственной нежности, прорастающей линией поцелуев по телу, сколько в необузданной порывистости, от которой бы каждый вычеканенный из тела стон застревал в горле.

Эрика вопросительно вскинула брови, на что Даае едва заметно с ощутимым облегчением кивнула в знак дозволения и напряжённо выдохнула, но этот выдох был бесцеремонно оборван глубоким, лишающим воли поцелуем — Гарнье жадно завладела её губами, подминая податливое тело Кристин под себя и вжимая его в покрывало. Руки Эрики прошлись по бёдрам девушки, беспардонно комкая её тонкую ночную сорочку и ощущая, как Даае трепещет в ожидании продолжения чаемых ласк.

На пол полетели совершенно ненужные в этот момент листы партитуры.

Не разрывая поцелуя, Кристин торжествующе улыбнулась, торопливо стягивая атласный баньян[3] с плеч Гарнье, а затем нахально и чувствительно прихватила зубами её нижнюю губу в ответ, при этом ощущая, как тревога отступает под сокрушительным натиском вожделения, овладевшего её телом.

Похоже, Эрика действительно оставалась ее единственным лекарством.

***

Сколько бы Гарнье ни отрицала, «Фантом Оперы» был её плотью от плоти и кровью от крови. Она осторожно отщипывала, а порой с лихвой отхватывала от себя по кусочкам долгих три года с момента знакомства с Кристин, и раз за разом вкладывала саму себя в музыку и тексты, сюжет и персонажей, во всё повествование от начала и до конца.

С момента, когда Эрика встретила Кристин в капелле, увлекла её в свой кабинет и сыграла первую, ещё совершенно не оформившуюся должным образом сюиту, у неё возникло совершенно чёткое осознание того, чьим именно голосом отныне всё это неизбежно будет звучать. И пускай ещё не имелось стройного сюжета, а вокал Кристин требовал огранки, но отныне имелись голос и музыка.

А затем родился и главный герой, хотя героем его назвать было сложно — измученный страхами и желаниями гений музыки, порой жестокий и одинокий, безответно влюблённый в недостижимую, прекрасную музу. Был ли Фантом ею? Безусловно да, пусть и не в полной мере. Стоя перед зеркалом в один из дней и проведя указательным пальцем по своему шраму на щеке, Эрика осознала, каким именно станет герой этой оперы. Подобно ей, он будет монстром. Тем, в кого каждый норовит ткнуть пальцем, и кому приходится всё время скрывать свои изъяны. И если внешнее уродство Фантома весьма гармонично вписалось в сюжет, то Эрика в это же время терзалась от горечи неразделённой любви ввиду «уродства» внутреннего.

Ни ей, ни её главному герою мир ошибок не прощал.

А дальше лишь больше — «Фантом» стал для неё отдушиной в моменты, когда боль рвала душу на части, или же когда приходилось сдерживаться, чтобы не сойти с ума от ревности, когда Гарнье глотала слова невысказанной любви и вместо этого вкладывала их в музыку. Она не смела помыслить о возможной близости с Кристин. Но её музыка делала это за неё: касалась ушей, высоких скул, мягких губ Даае, скользила чувственной дрожью вдоль её позвоночника и заставляла девушку трепетать, задыхаться, кусать губы от внутреннего томления и переполняющих чувств. Музыка творила всё то, чего сама Эрика на тот момент сделать была не в силах.

Надрыв сюжета, надломленность героя, человеческая драма и боль — всё нашло выход в каждой ноте, в каждом слове этой оперы и было ничем иным, как аллегорией на те страсти, что бушевали в душе самого автора всё то время, пока мучительно рождался «Фантом». Поэтому была ли права Кристин, когда пришла со своим внезапным откровением к ней в кабинет?

Разумеется, она всё правильно поняла.

«Фантом Оперы» писался исключительно на французском языке. Эрика никогда не понимала спор о том, что опера должна была обязательно звучать на итальянском, оттого она тяготела к жанру музыкально-лирической трагедии. В конце концов столь любимая Гарнье и не менее скандальная «Кармен» Жоржа Бизе́[4], премьера которой состоялась в «Опера-комик» тремя годами ранее, ни капли не проиграла, звуча на французском, не смотря на весь испанский колорит. Потому какие слова и как должны звучать из уст Кристин при исполнении своих партий, Эрика не просто знала, а буквально слышала в своей голове с самого начала.

И, наконец, «Фантом Оперы» просто не мог закончиться хорошо. Да и вообще, как много классических опер-сериа[5] со счастливым концом существовало в этом мире? Гарнье могла бы подсказать любопытствующим — их количество стремилось к нулю. И в этом не было ничего удивительного: люди приходили в стены дворцов музыки не за тем, чтобы любоваться радостными сценами счастливой и беззаботной жизни, нет, господа. Они являлись за страстями и драмой, за трагической любовью, что снимала тонкий слой нагара бесчувственности с обнажённой человеческой души. Они из раза в раз возвращались за тем, чтобы самим, будучи завороженными волшебством голосов, добровольно выставлять своё сердце на разрыв под чарующие звуки флейт и скрипок. И опера Гарнье была готова предложить им именно это. Для остальных, не желавших тратить душевные силы на проживание предела человеческих эмоций, существовали варианты, предлагаемые сентиментализмом[6] — оперетты и оперы-буффа[7], что с завидной регулярностью ставились в «Опера-комик».

Как итог, билеты были проданы в течение нескольких дней после объявления даты, а ажиотаж вокруг «Фантома Оперы» неизменно сохранялся вплоть до самого дня премьеры, что была вынужденно сдвинута на самый конец театрального сезона — на двадцать четвёртое мая. Своевременно были разосланы именные приглашения: небольшие письма в конвертах с сургучной печатью и оттиском маски, сопровождавшиеся ёмкой подписью «Toujours le vôtre F.O.»[8]

Одним словом всё шло по чётко выверенному графику и плану без каких-либо досадных и отвлекающих неожиданностей. Но вот утро перед премьерой началось с внезапных капризов примы Гран Опера, что обычно ей были не свойственны.

Гарнье уже в третий раз подходила к постели в попытке поднять Кристин с кровати, но та лишь плотнее закутывалась в одеяло, натянув его до самой макушки и превратившись тем самым в импровизированный эклер. В какой-то момент Эрика всё же стянула с лица девушки пуховое покрывало и грозно нависла над Даае.

— Можно я никуда не пойду? — Кристин прищурилась от яркого утреннего света и снова зажмурилась, попытавшись укрыть голову подушкой, но хозяйка спальни припечатала её руками с двух сторон от головы девушки. Тонкие руки тут же коварно обвили шею Эрики, отчего та рассмеялась в безуспешной попытке высвободиться.

— Кристин, я понимаю, что у тебя сложные отношения с моей оперой, но ведь не настолько, чтобы не явиться на премьеру?

— Может, они как-то справятся без нас? — невнятно пробубнила девушка, уткнувшись носом в предплечье Гарнье.

— О, горе мне! И это заявляет прима Гран Опера! Лицо и голос Парижской оперы! — рассмеялась та, коротко прижавшись губами ко лбу Даае. От нежности у Эрики внезапно перехватило дыхание — такая взлохмаченная, сонная и разомлевшая после сна Кристин казалась невероятно уютно-домашней и оттого лишь более трогательной.

Девушка вздохнула, но так и не ослабила хватку. На секунду задумавшись, она уцепилась было за ворот баньяна Гарнье и потянула её на себя в попытке увлечь обратно в постель, но та ловко перехватила запястья Даае.

— Нет, нет и ещё раз нет, мадмуазель! Я знаю, что Вы сейчас пытаетесь сделать! — наигранно возмутилась она, чем вызвала ехидный смешок со стороны Кристин.

— У нас же наверняка есть пять минут? — коварно улыбнулась прима в ответ, сверкнув зеленью глаз.

— Дорогая, ты же понимаешь, что пятью минутами дело не ограничится, — досадливо вздохнула Эрика, выпустив руки девушки. — Увы, нам пора собираться — мне, да и тебе, следует явиться в оперу заблаговременно.

Кристин тяжело вздохнула и откинулась на подушку.

— Ну хотя бы меренгу на завтрак мне можно? — тоскливо уточнила девушка, чем окончательно стала напоминать обиженного ребёнка, которого насильно тащили на многочасовую воскресную службу в ближайшую церковь.

Эрика вновь рассмеялась и, наклонившись, кратко поцеловала Кристин в кончик носа.

— Я уточню у Эмилии, сумеем ли мы что-нибудь придумать, чтобы унять твои утренние капризы.

— Это не капризы! — возмутилась Даае, перевернувшись на живот и наблюдая за тем, как Эрика направилась к банкетке со стоящей там доставленной накануне белой коробкой с характерным золотым тиснением «Дома Ворта». Развязав атласную ленту, Гарнье подняла крышку и, развернув тонкий пергамент, бережно извлекла на свет платье, сшитое специально по случаю премьеры. Мсье Ворт снова расстарался на славу — воистину он по праву считался мастером своего дела и лучшим кутюрье Парижа. В руках у Эрики оказалось изумительное платье из шёлкового муара[9] оттенка маренго[10] с искусной серебряной вышивкой и отделкой чёрным жгутом по лифу. Даае улыбнулась, отметив, что Эрика, как всегда, оставалась верна себе в выборе фасона, а также то, как оттенок наряда изумительно подчёркивал цвет глаз девушки. Её избранница всегда была необычайно красива и привлекательна, но в этом наряде наверняка будет особенно хороша собой этим вечером.

— Капризы, — констатировала Эрика, не оборачиваясь и придирчиво рассматривая свой вечерний наряд. Судя по удовлетворённому кивку, он ей пришёлся по душе.

— Прима я Гран Опера или нет? — намеренно жеманно и требовательно протянула Кристин, перевернувшись обратно на спину.

— Вот о том и речь. Боги, дайте мне сил — ты превращаешься в Карлотту, — рассмеялась Гарнье, изогнув бровь и, бережно опустив платье, развернулась лицом к девушке, что, запрокинув голову, с весёлым любопытством наблюдала за хозяйкой спальни.

— Она тоже начинала утро перед премьерой с безе? — насмешливо уточнила Кристин.

— Не знаю на счёт безе, но бутылочки игристого мы обычно недосчитывались, — ответила Эрика ей в тон, с лёгкой улыбкой склонив голову и скрестив руки на груди. Она выжидающе уставилась на всё ещё лежащую девушку.

Кристин перехватила этот взгляд, поняв его требовательную суть, и тяжко вздохнула. А затем с лёгкостью выскользнула из постели и мстительно потянулась, поднявшись на носочки и прогнувшись в позвоночнике. Гарнье тут же спешно отвела взгляд, но всё равно ощутила как в горле предательски пересохло, поскольку Даае осознанно не спешила накидывать пеньюар на своё обольстительное обнажённое тело. Эрика спешно отвернулась, вновь вернувшись к платью, неловко проверяя все потайные крючки и застёжки на лифе нового наряда. Буквально секунду спустя, она ощутила тёплые руки, что обвили её талию.

Эрика прикрыла глаза и напряжённо облизнула губы, ощущая нарастающий внутренний трепет. Казалось бы, они жили под одной крышей, а точнее в одной спальне уже не первый месяц — достаточное время, чтобы пресытиться касаниями и перестать столь остро реагировать на каждое из них. Но она никак не могла утолить свою жажду, что носила имя примы её театра.

— Пообещай мне, что после сегодняшнего выступления завтра мы никуда не будем торопиться? И что проведём всё утро в постели, а день — как того сами пожелаем, а не подстраиваясь под очередную встречу, приём или званый ужин по случаю премьеры? В свой законный выходной я не хочу видеть никого, кроме тебя, — выдохнула Кристин на ухо Гарнье, маняще прильнув горячим телом к её спине и уткнувшись мягкими губами в ямочку за мочкой уха девушки. В этой простой по своей сути и немного эгоистичной просьбе сквозила тревога и какая-то потаённая тоска.

— Обещаю, моя дорогая, — улыбнулась Эрика, всё же совладав с собой, и плавно скользнула своими ладонями по предплечьям Даае, а затем переплела свои пальцы с её. — Я перенесу все встречи и приёмы. Но сегодня нас неизбежно ждёт взыскательная публика и «Фантом Оперы».

***

Этим вечером здесь была вся знать. Учёные, политики, деятели культуры и просто высокородные представители высшего света собрались в центральном фойе Гран Опера. Распорядители спешили галантно приветствовать гостей и отвечать на вопросы, что сыпались со всех сторон. Впрочем, основное внимание было приковано к мадмуазель Гарнье, которая презентовала не только финальную премьеру этого театрального сезона, но и мистическую оперу, вокруг которой ходило столько слухов последние пару лет.

Кто-то утверждал, что это неизданная опера, созданная ещё Скарлатти[11]. Кто-то же заявлял, что мадмуазель Гарнье собирала её по крупицам в своих путешествиях из старинных легенд тех земель, где бывала. Но, как бы то ни было, публика буквально бурлила в нетерпении и предвкушении, что же именно им будет представлено?

Эрика радушно улыбалась гостям, иногда шутила, уходя от прямых ответов на вопросы касаемо сюжета, сдержанно принимала комплименты, касающиеся её персоны. Выглядела она действительно просто восхитительно, да и вела себя сегодня на удивление аристократически-утончённо. И только лишь трость, с которой она решила не расставаться этим вечером, выступала привычной резкой чертой.

Гости, несомненно, хотели видеть в зале и приму с главным тенором, но распорядительница заверила, что они обязательно присоединятся к фуршету после спектакля, поскольку сейчас артисты были слишком заняты подготовкой к выходу на сцену. В конце концов, Эрика помнила о тревогах Кристин перед премьерой «Il Muto», а синьору Лиотти предстояло дебютировать в качестве главного тенора. А потому общение с нетерпеливо ожидающими зрителями могло стать отдельным испытанием для их самообладания.

За всей сдержанностью, учтивостью и радушием, никто и не замечал, что хозяйка вечера также буквально холодела от внутреннего волнения. Бесспорно, они подготовились на славу и никаких неожиданностей не должно было случиться, но Эрика чувствовала нечто, что, должно быть, ощущают матери, приводя свою единственную и горячо любимую дочь на её первый бал: волнение, гордость и страх отвержения со стороны окружения.

Внезапно Эрика ощутила укол неясной острой тревоги даже не поняв, чем именно он был вызван. Буквально на мгновение ей показалось, что взгляд зацепился за знакомые светлые волосы человека, которого она не хотела бы видеть здесь ни при каких обстоятельствах. Гарнье пристально обвела было взглядом всех присутствующих, но внезапно ей в спину раздался оклик, от которого девушка непроизвольно вздрогнула.

— Эрика!

Этот голос она не слышала крайне давно, но узнала безо всякого промедления. Грудной, мягкий, окутывающий подобно ароматному шлейфу дорогого парфюма. В своё время она была готова отдать всё на свете, лишь бы слушать его и слушать. Гарнье неспешно развернулась к стоящей за её спиной гостье.

— Элизабет.

Виконтесса, в своём блистательном наряде из тафты оттенка спелого граната, выжидающе замерла напротив распорядительницы. В её глазах читалась не только неизменная ирония, но и столь несвойственное ей обычно, и едва заметное лишь Гарнье, волнение. Эрика пробежалась внимательным взглядом по женщине и приветливо улыбнулась.

Определенно, годы превратили очаровательную мисс Салливан в величественную и эффектную виконтессу де Сартри, которая была достойна стать спутницей хоть виконта, хоть графа, хоть самого президента Франции. Всё тот же тонкий стан, гордый профиль и словно резные скулы, изящный, но слегка хищный разлет бровей, вздёрнутый подбородок, насмешливо изогнутые губы и бездонные, завораживающие глаза. Все это в своё время увлекло Эрику с головой.

— Рада видеть тебя на премьере. Хотя не знала, что ты стала ценительницей оперы.

Де Сартри тихо рассмеялась мазнув пристальным, оценивающим взглядом по собеседнице. Ей всегда нравилась эта неприкрытая дерзость, что таилась в девушке. Впрочем в юности в Эрике ей нравилось решительно всё, а сейчас и подавно — по мнению Элизабет, с возрастом Гарнье стала лишь более восхитительна.

— А я не знала, что ты теперь пишешь оперы для своих избранниц. Мне ты ничего не посвящала, — наигранно вздохнула гостья, насмешливо вскинув изогнутую бровь.

Эрика с улыбкой покачала головой. Время шло, а Элизабет, судя по всему, оставалась всё столь же требовательной во всём и жадной до внимания, а также контролирующей любое проявление свободы воли. То, что в своё время и определило её решение о завершении их отношений.

— Брось, не ты ли мне говорила, что музыка — явление крайне праздное и скучное? Помнится на первой посещённой нами опере ты просто уснула.

— Она была занудная.

— Это был Верди!

— Я помню только то, что это была Вена.

— Конечно, помнишь — ты ведь приехала на Венский бал[12].

Женщина рассмеялась искренним, глубоким смехом, слегка запрокинув голову. В её тёмных глазах заплясали искорки радостных воспоминаний. А затем она приблизилась к Гарнье практически вплотную, остановившись буквально в шаге, и пристально всмотрелась ей в глаза.

— Вообще-то в Вену я тогда приехала в первую очередь ради тебя, — уточнила Элизабет, слегка понизив голос. — Как давно это было, правда?

Вена. Отец изгнал её из Парижа именно туда. И именно там в полной мере закрутился их с Элизабет бурный юношеский роман — вдали от семей и их непременного бдительного контроля. Гарнье лишь кивнула, прекрасно осознавая, что без тех времён она бы не стала той, кем являлась сейчас.

В их диалоге возникла пауза. Она не была неловкой, но словно бы обозначила, что история завершена, и оттого остаётся лишь делить общие воспоминания, но никак не грядущие планы.

— Скажи, ты счастлива, Эрика? — вдруг спросила виконтесса, слегка склонив голову к плечу. Она непроизвольно скользнула по губам девушки тягучим, откровенным взглядом, но тут же снова пристально посмотрела в глаза собеседнице.

— Счастлива, Элизабет, — подтвердила ей Гарнье без тени сомнения, отвечая прямым, открытым взглядом глаза в глаза. — Впервые в жизни я действительно счастлива. И искренне надеюсь, что и твои мечты и планы наконец-то воплотились в жизнь. Я слышала, ты стала виконтессой?

Женщина обворожительно улыбнулась, скрывая за улыбкой мелькнувшее на мгновение разочарование.

— Так и есть. Значит мадмуазель Даае всё же передала тебе мой привет? Какая, однако, милая и покладистая девушка.

— Она упомянула, что вы виделись на балу, — бесстрастно подтвердила Эрика, опустив ехидство в словах собеседницы. Вести непринуждённый разговор, встретившись спустя столько лет, было крайне непросто. Это было подобно возвращению в свою детскую комнату в старом родительском доме с завязанными глазами — будто бы всё знакомо, но давно как стало чуждо, и в конечном итоге ты непременно неловко наткнешься на острый угол. — А ты, Элизабет, ты счастлива?

Улыбка дрогнула на губах виконтессы, но женщина совладала с собой, и лишь её глаза стали колючими и словно подёрнулись ледком.

— Я получила то, чего хотела.

— Понимаю, — кивнула Эрика, действительно прекрасно осознавая, что вложила собеседница в свой ответ. Но то был её выбор и её жизнь, о которой она неизменно заявляла начиная с их первой встречи. И теперь было несколько неожиданно видеть разочарование в глазах этой всегда уверенной в каждом своём действии женщины. Как говорится, будьте осторожны в своих желаниях, они могут исполниться[13].

— Быть может, как-нибудь нанесёшь нам визит? — неожиданно поинтересовалась де Сартри, вновь пристально посмотрев на Гарнье. И в этот момент в глубине её глаз словно вспыхнуло знакомое пламя, вмиг расплавившее предшествующую холодность во взгляде.

— Не думаю, что это сколь-либо уместно. Но я всегда буду рада видеть вас с супругом в числе зрителей Гран Опера, — ответила Эрика учтиво, натолкнувшись на едкое разочарование, сквозившее во взоре Элизабет.

Они замолчали, неотрывно глядя друг на друга.

— Что ж, — виконтесса вскинула брови и глубоко вздохнула. Она досадливо дёрнула краешком губ, но затем задумалась и впервые за весь диалог мягко и открыто улыбнулась. — Я правда рада, что ты счастлива. И искренне надеюсь, что она сможет дать тебе то, чего не смогла дать я.

— Всенепременно, Элизабет. А теперь прошу меня простить, но мне необходимо найти мсье Фирми. До начала представления осталось всего ничего, — Гарнье испытала некоторое облегчение, что этот диалог и общение с виконтессой можно было завершить здесь и сейчас. Прошлому место в прошлом. — Я была действительно рада тебя повидать.

— Тогда, должно быть, прощай, Эрика? — женщина кратко улыбнулась и, расправив плечи, неспешно направилась в сторону входа в зрительский зал.

Проводив взглядом Элизабет и отыскав глазами Фирми, Гарнье направилась к мужчине. Ришар радостно улыбнулся приближающейся распорядительнице, но затем отметил тревожную складку, залёгшую меж её бровей.

— Что-то не так, мадмуазель Гарнье? — с беспокойством уточнил мужчина, как только девушка приблизилась на достаточное расстояние, чтобы можно было вести не предназначенную для посторонних ушей беседу.

— Мсье Фирми, успокойте меня, скажите, что Рауля де Шаньи не будет на сегодняшней премьере? — напряжённо поинтересовалась Эрика, внимательно глядя в глаза собеседнику.

Ришар нервно осмотрелся, но не заметил ничего подозрительного.

— А с чего бы ему появиться, мадмуазель? Могу заверить, что ему точно не высылали приглашение. Также никто напрямую не откладывал и не выкупал билеты на его имя. И вообще я убеждён, меньшее, что нужно виконту сейчас — это публичность и посещение мероприятий такого толка, — попытался было успокоить девушку Фирми, но, очевидно, выходило неубедительно.

— Я всё понимаю, мсье. Но порой этот человек ведёт себя крайне непредсказуемо. Меньше всего я хотела бы столкнуться сегодня с его истериками, поскольку я не стала приглашать жандармов — не хочу чтобы этим вечером наши гости тревожились из-за их присутствия. Вы ведь знаете, насколько нервозно реагирует столичная публика на их синюю форму после всех произошедших событий, — Эрика нахмурилась, скрестив руки на груди и ещё раз цепко пробежавшись взглядом по присутствующим в фойе людям. — Как, однако, жаль, что мы не можем знать, кому предназначены билеты в конечном итоге.

— О, мадмуазель, это была бы сущая катастрофа! — рассмеялся Фирми. — Представьте сами, на одну только сегодняшнюю премьеру было выписано около тысячи пригласительных и продано около двух тысяч билетов. Просто вообразите, каково было бы отслеживать ещё и конечных адресатов? Мы и так ввели ограничение по количеству продаж в одни руки во избежание спекуляций.

— Крайне разумно, мсье, — согласно кивнула Гарнье, оценив предусмотрительность распорядителя, но не ощущая спокойствия на душе. — До начала остаётся всего пятнадцать минут. Если Вас не затруднит, пообщайтесь с нашими гостями в моё отсутствие, пока их не пригласят в зал — я же отойду, оценю готовность наших исполнителей к выходу на сцену.

— Всенепременно, мадмуазель, — услужливо кивнул мужчина, едва заметно улыбнувшись в усы.

Эрика спешно пересекла фойе по диагонали и, поднявшись по ступеням лестницы, свернула в правое крыло в сторону гримёрных. Должно быть, и правда это были лишь игры её разума, поскольку Фирми был прав — никто в здравом уме и твёрдом рассудке не явится на публичное мероприятие после предшествующего скандала, центром которого явился сам. Эрика поспешила в гримёрную Кристин, дабы не только приободрить Даае перед выходом на сцену, но и убедиться, что скользнувший силуэт, что она якобы приметила краем глаза, не направился прямиком к приме.

Коротко постучав в дверь, она зашла в гримёрную. Девушка, очевидно, не ожидала её увидеть, отчего лицо Кристин озарилось счастливой и светлой улыбкой.

— Думала, ты не сумеешь вырваться — я видела, сколько людей толпилось у центрального входа ещё два часа тому назад. И была уверена, что гости тебя просто так не отпустят, — Даае подошла к пришедшей и заглянула ей в глаза, но тут же настороженно уточнила. — Что-то не так?

— Всё хорошо, моя дорогая. Просто я не могла нарушить традиции напутствия перед премьерой. Ну и, если честно, я волнуюсь перед презентацией своего детища не меньше твоего, — улыбнулась Гарнье прижавшись губами к костяшкам пальцев девушки. Ей совершенно точно не следовало знать об опасениях Эрики, поскольку это могло раздуть и без того тлеющие в душе Кристин угли тревоги.

— Понимаю, — краешки губ Даае дрогнули в ответной улыбке. Она подошла вплотную, положив ладони на плечи Эрики и огладив их. — Но обещаю, что всё пройдет великолепно.

Девушка бросила быстрый взгляд на часы у входа.

— Пять минут до начала.

— Пора, — Эрика направилась было к выходу, пропуская перед собой приму, но в последнюю секунду у двери та резко развернулась лицом к Гарнье, а затем стремительно и отчаянно прижалась ледяными губами к губам Эрики. Прикрыв глаза и напряжённо выдохнув, Кристин отстранилась, а затем доверчиво заглянула в глаза девушке.

— Сегодня я буду петь только для тебя.

— Это лестно, но всё же постарайся не обделять вниманием и нашу многоуважаемую публику, — мягко улыбнулась Гарнье, нежно скользнув подушечкой большого пальца по контуру нижней губы девушки, поправляя слегка смазавшийся было макияж. — Пой сердцем, словно тебе нечего терять. А я буду неизменно рядом — в ложе номер пять. До встречи после премьеры, моя дорогая.

***

Виконт не мигая смотрел на сцену. К неудовольствию своих соседей, войдя в зал спустя пять минут после антракта, сегодня он сидел в последнем ряду, неотрывно наблюдая за актёрской игрой. Сюжет ему запоминался смутно — что-то про красавицу и урода, ничего нового, чего нельзя было бы найти в любой сказке. Музыка казалась то нежной, то вдруг ввинчивалась в мозг какофонией, отчего мужчине порой хотелось зажать уши ладонями. Непонятно, почему окружающие этого не слышали и столь восхищённо взирали на сцену?

Подумать только, ему действительно пришлось покупать билет для того, чтобы пройти на эту проклятую премьеру! Точнее билет, конечно же, покупал его лакей, да ещё и втридорога с рук у какого-то проходимца-дельца́, поскольку оказалось, что продажи закрылись на четвёртый день после анонсирования даты премьеры. И одно только это уже было само по себе крайне унизительно. Не менее унизительно, чем скрываться от шепотков столичной публики, что вились за спиной молодого человека после того злосчастного аукциона, что случился… месяц? Два тому назад? Даже сегодня он чувствовал на себе все эти насмешливые взгляды.

Но сегодня он пришёл сюда не просто так, а потому просто не имел права убежать.

Как долго он не посещал спектакли в Гран Опера?

Порядка пяти месяцев, ровно с момента, когда чёртов Фирми закрыл ему свободный вход в Парижскую оперу. А как давно он не общался с Кристин? А вот это он помнил наверняка — ровно с момента, когда та залепила ему ту самую пощёчину, что унизительной отметиной отпечаталась не столько на его лице, сколько на самолюбии.

Но, стоило отметить, что Даае оставалась всё столь же обворожительна. Вот и сейчас она исполняла арию так, что сердце замирало с каждой нотой. А ещё она была такой красивой, такой соблазнительной, такой…

Рауль шумно втянул воздух сквозь зубы, ощущая столь несвоевременно и резко накатившее вожделение.

Кристин невероятно похорошела с их последней встречи, а след тревог исчез с её миленького личика. Девушка лучилась спокойной уверенностью и, судя по всему, даже счастьем? Её глаза сияли. Это изрядно выводило из себя, поскольку такой она стала лишь после возвращения Гарнье.

Гарнье… Виконт скрипнул зубами и бросил короткий взгляд на первую от авансцены ложу с левой стороны. Конечно же, она была там. Рауль сглотнул тягучую, вязкую слюну, отчего кадык нервно дёрнулся под тонкой кожей. Сколько бед она принесла его семье? И именно она в конечном счёте отвоевала право быть с Кристин. По крайне мере так она считала. А ведь это он должен был быть с Даае, проводить с ней ночи, касаться её невыносимо прекрасного тела, и именно ему девушка должна была дарить пылкие, наполненные любовью поцелуи и сводящие с ума признания.

Он снова перевёл взгляд на приму и презрительно скривился.

И пусть на сцене у Кристин был лирический возлюбленный, но все свои слова она обращала к Гарнье. Даае исполняла для неё. Пела для неё. Жила на сцене только для неё. Лучилась этой чёртовой любовью только для неё! И не важно, что исполняя арию Кристин смотрела в зал. Он как никто другой знал, что девушка пела только для неё. В особенности те строки, что сейчас взмыли, зазвенев под самым куполом Парижской оперы.

«En moi-même, déjà j’imagine

Tes mains sur ma peau.

Je cèderais sans lutte.

Je n’ai plus peur du tout,

Mon corps se tend,

Je me donne, me donne

Passe le point de non-retour.

Non, n’hésitons plus.

Qu’éclate enfin ce drame de la passion?

Passe l’idée du bien, du mal.

Il faut que l’heure sonne.

Va-t-on jouer ce soir à l’unisson?»[14]

Повторяли её губы. И эти строки тоже были адресованы одной лишь Гарнье, он-то знал!

Ангельский голос и дьявольская музыка!

Дьявол! Вот кем была Гарнье на самом деле!

Вот с кем связалась Кристин!

Мужчина стиснул челюсти, ощущая, как от одного только вида распорядительницы в голове начало болезненно пульсировать, а мысли хаотично и несвязно заплясали.

Отвратительная, отвратительная женщина!

Она должна была умереть.

Она должна была сгнить в тюрьме, её должны были жрать черви в могиле, она должна была сойти с ума в застенках крошечной палаты дурдома. Она была просто обязана исчезнуть, а не сидеть в пятой ложе, ловя на себе влюблённый взгляд Даае. Просто исчезнуть.

Исчезнуть!

У мужчины задрожали губы, и сбилось и без того неровное дыхание

Как же он её ненавидел!

Он ударил кулаком по подлокотнику, отчего сидящая рядом дама в испуге отпрянула, опасливо взглянув на соседа.

— Мсье? — сидящий с ней спутник нахмурился, сверкнув пенсне и внимательно разглядывая де Шаньи.

Виконт сдавленно извинился, ощущая раздражение, с которым был не в силах больше совладать. Он и не заметил, как ария завершилась, и Кристин ушла за кулисы. На сцене происходила смена декораций, в то время пока изящные балерины в нежных, воздушных платьях исполняли свой номер.

Рауль поднялся с места и направился в сторону выхода из зала. Его глаза застилала пурпурная пелена, а тело казалось непомерно тяжёлым и грузным. Подойдя к двери, он ещё раз окинул взглядом сцену и вышел в фойе.

Сипло втянув воздух, он прижался спиной к стене и, ощущая, как боль пульсирует в висках, сконцентрировался на дыхании. Один вдох и медленный выдох. Ещё один короткий вдох и предельно медленный выдох.

Виски будто бы начало отпускать.

В какой момент он стал страдать от таких приступов головных болей? Должно быть, с момента, когда жандармы явились в фамильный особняк де Шаньи и увезли его отца в полицейской карете. Ровно с этого момента он начал ощущать, как периодически тревожные мысли устремлялись куда-то далеко, лишая покоя. Порой Рауль словно исчезал из этого мира, приходя в себя спустя лишь несколько часов. Он давно не спал должным образом, обрывочно проваливаясь в недолгое лихорадочное забытье. И каждый раз ему снился то обличительный разговор с матерью, то усмешка Гарнье, то презрительные взгляды окружающих. Из раза в раз молодой человек блуждал по этому проклятому бесконечному лабиринту собственных страхов.

Уравновешенности и спокойствия не добавляло и то, что изо дня в день к нему пытались прорваться журналисты с их отвратительными расспросами. Благо удавалось удержать их за пределами поместья, просто заперев ворота и выставив дополнительную охрану.

И всё это происходило из-за неё. Это она как-то разнюхала и вытащила на свет тайны его семьи из плотно закрытого шкафа. То, о чём нельзя было упоминать.

Нельзя было!

Оно бы рано или поздно подёрнулось пеплом безвременья, если бы не она!

Виски снова заломило, отчего виконт прижался затылком к холодной стене.

Один вдох и медленный выдох.

Двери зала распахнулись, и зрители широким потоком устремились в сторону центрального вестибюля и фойе в предвкушении обещанного фуршета. Похоже, представление всё же завершилось. Гости о чём-то увлеченно переговаривались, смеялись, но Рауль не слушал их восторженных слов. Всё, что он мог — это полностью сфокусировать своё внимание на дыхании.

Наконец, людской поток схлынул, а вместе с ним ушёл и раздражающий, навязчивый шум. Тишина была приятна и холодила разум так же, как шершавая стена холодила пульсирующий болью затылок. Де Шаньи открыл глаза, облегчённо вздохнув.

Одёрнув фрак, виконт направился по такому до боли привычному пути в другое крыло здания.

У него оставалось ещё одно незавершённое дело, ради которого он, в общем-то, и явился в Гран Опера этим вечером.

***

Он зашёл в гримерную без стука.

Кристин сидела за столиком и поправляла причёску, что-то тихо и мелодично напевая, явственно пребывая в прекрасном расположении духа. Услышав звук открывающейся двери, девушка с улыбкой обернулась.

— Я понимаю, что мои пять минут затянулись, но… — улыбка тут же сползла с её губ, сменившись изумлением, а затем и досадой. Голос подёрнулся ледком сдержанной бесстрастности. — Рауль? Что тебе здесь нужно?

Вопрос прозвучал даже несколько устало. Даае поднялась со стула и скрестила руки на груди. Она словно бы утомилась из раза в раз повторять одно и то же упражнение с нерадивым учеником, который никак не мог выучить преподанный ему урок.

Вошедший же молча провернул ключ в замке, запирая за собой дверь.

— Что ты делаешь, Рауль? — теперь Даае настороженно присмотрелась к незваному гостю и тут же резко отшатнулась. В её глазах отразился страх. Страх жертвы, которая вдруг осознала себя в западне.

Быть может, так даже лучше? Он всё равно никогда не сможет узреть в этих глазах любви: она ни за что не ответит ему взаимностью, не коснется с лаской и дрожью едва сдерживаемой страсти.

Рауль почувствовал, как его захлёстывает едкое негодование.

Она не коснётся. А вот он может! Властно, по-хозяйски, сминая любое сопротивление. Он наконец-то сделает её своей. И стоило ли вообще добиваться её руки столько времени? Всё равно она порченая. Неправильная. Измаранная этой… этой…

Де Шаньи со стоном зажмурился и сжал виски руками. В его голове будто бы что-то лопнуло, отдаваясь дикой болью. От стиснул зубы настолько сильно, что казалось, они вот-вот должны были раскрошиться. Словно сквозь плотную пуховую перину он услышал нерешительные слова:

— Рауль, давай просто поговорим?

Голос дрожал от испуга. Или вожделения? Быть может, она не меньше желала, чтобы он овладел ей?

Виконт резко распахнул глаза, встретив настороженный и опасливый взгляд Кристин. Она явно не до конца понимала его намерений, но явственно ощущала угрозу. Должно быть, вид у него был соответствующий, поскольку никогда прежде он не видел, чтобы девушка смотрела на него с таким страхом и жалостью одновременно.

— Давай поговорим? — повторила она вкрадчиво, чуть отстранившись от столика в который до сих пор судорожно упиралась бёдрами. Она пробежалась напряжённым взглядом по комнате, понимая, что единственный выход из этой западни располагался за спиной мужчины.

— Поговорить? Ты вдруг решила со мной поговорить? — рассмеялся виконт, склонив голову и облизнув пересохшие губы. — Как это мило с твоей стороны, Лотти. Да только уже слишком поздно разговаривать.

— Послушай… — начала было Даае, но тут же замолкла и резко отшатнулась, поскольку мужчина начал наступать. Ей же отступать было просто некуда. Обхватив себя руками за трясущиеся плечи, Кристин резко вскинула голову и пришпилила де Шаньи к месту холодным и суровым взглядом. — Стой, где стоишь, Рауль!

Де Шаньи удивлённо изогнул бровь и пробежался по приме с головы до ног оценивающим взглядом. А ему даже нравился этот повелительный и властный тон, который он только что услышал! В груди виконта всё болезненно стянуло. Он скрипнул зубами, ощущая нарастающее возбуждение.

— О нет, Лотти, не тебе мной командовать, — усмехнулся он с елейной улыбкой на губах, а затем сделал широкий шаг, резко сокращая дистанцию.

Кристин задохнулась и резко подалась назад, болезненно ударившись бедром об угол туалетного столика, с которого на пол тут же посыпались всевозможные баночки, шпильки, кисти. Она было резко дёрнулась в сторону, но мужчина предвосхитил это движение, перекрывая ей дорогу. Взгляд Даае судорожно метался по помещению в тщетной попытке найти хоть какой-то выход — теперь она безошибочно осознала, что именно вознамерился сделать де Шаньи. И это приводило её в панический ужас.

Ещё раз бросив затравленный взгляд на дверь, девушка внезапно замерла на месте. Словно смирившись с неизбежным или же оцепенев от страха, она обречённо склонила голову, загнанно дыша. Её тело било крупной дрожью.

«Посмотрите-ка на неё, словно агнец на закланье».

Мужчина приблизился к Кристин и нерешительно остановился напротив.

Вот она.

Такая недосягаемая. Такая покорная. Такая желанная. И такая ненавистная одновременно. Хотелось смять её одним грубым движением, не заботясь о чувствах и просьбах этой милой куколки. Впечатать в туалетный столик, теряясь в своей похоти. Намотать шёлковые волосы на кулак, присвоить её себе, оставляя алые отметины на алебастровой коже, а затем решительно и резко взять своё.

От таких мыслей в горле пересохло, а кровь запульсировала в висках.

Рауль перекинул за спину несколько каштановых локонов, упавших на лицо Даае, отчего девушка вздрогнула, а затем сделал ещё один шаг, остановившись практически вплотную. Запах Кристин дурманил. Рауль коснулся её скулы кончиками пальцев, а затем по-хозяйски опустил ладонь на беззащитное горло. Девушка непроизвольно дернулась и судорожно сглотнула, но не отстранилась.

Похоже, она начала понимать своё счастье. Осознала, что именно он готов был ей подарить.

Теряя голову, Рауль склонился было, чтобы впиться губами в её ключицу, но тут же ощутил резкий болезненный удар коленом в пах. Взвыв, мужчина рухнул на паркет, скрючившись от непереносимой боли.

«Ах ты, маленькая дрянь!»

Де Шаньи зажмурился, жадно хватая воздух ртом. Боль отступала крайне неохотно, перед глазами всё ещё плясали радужные круги, но мужчина настойчиво поднялся на дрожащие ноги, напряжённо моргая. Он раздражённо, совершенно по-звериному утробно зарычал, осознав, что Кристин в гримёрной больше не было, подтверждением чему являлась распахнутая настежь дверь. Рауль опрометью выскочил следом в коридор и увидел, как Даае спешно направилась в сторону спуска с этажа. Сценическое платье и неустойчивые туфли сковывали её движения, отчего девушка не могла бежать и, подхватив подол юбки, лишь торопливо шагала по направлению к лестнице. Да Шаньи осклабился, разом сорвавшись на бег, и нагнал свою жертву всего в нескольких метрах от лестницы.

Он ухватил её за плечо и рванул на себя, разворачивая лицом. Кристин коротко вскрикнула и резко дёрнулась, но виконт лишь крепче впился пальцами, оттаскивая девушку в сторону. Во избежание повторения ситуации в гримёрной, Рауль прижал Кристин к стене, гневно припечатав ладонями за плечи.

Даае яростно забилась в руках мужчины, конвульсивно царапая его руки и усиленно пытаясь разжать мёртвую хватку, то цепляясь за пальцы, то налегая всем весом своего хрупкого девичьего тела, но тщетно. Она не ощущала ничего кроме сдавившего горло ужаса, отчего не была способна даже закричать. Бессильно дёрнувшись, Кристин вскинула на бывшего друга детства взгляд, наполненный мольбой и обречённостью.

— Рауль, прошу тебя… — едва выдавила она из себя побледневшими непослушными губами.

— Замолчи. Замолчи! — прошипел мужчина ей в лицо. — Я не хочу слышать твой ангельский голос на самом деле являющимся ничем иным, как происками и искушением Дьявола!

Даае судорожно хватанула воздух ртом. Её взгляд метался по лицу виконта в поисках хоть каких-то человеческих чувств: понимания, сопереживания или хотя бы вины. Но черты мужчины были словно высечены из безжизненного гранита. Кристин снова неукротимо забилась в его руках, не желая сдаваться так просто, и тут в её глазах внезапно блеснула надежда и облегчение.

И в этот же момент на Рауля обрушился удар сокрушительной силы, отбросивший его к противоположной стене.

***

Сердце второй раз за вечер совершенно внезапно обожгло необъяснимой тревогой. Эрика нахмурилась, оглядываясь по сторонам. Кристин всё не было. Они даже не успели толком побеседовать после окончания представления, как приму окружила толпа поклонников. Спустя какое-то время, извинившись, Даае ненадолго отошла в гримёрную, пообещав вернуться буквально через пять минут, но её не было ощутимо дольше. Сделав большой круг по фойе среди отдыхающих зрителей и убедившись, что девушки нет среди присутствующих, Гарнье направилась на центральную лестницу, где гости также размерено вели светские беседы, попивая креман из высоких фужеров богемского хрусталя. Примы среди них также не оказалось.

Учтиво кивая и отвечая любезной улыбкой на поздравления, распорядительница спешно поднялась на второй этаж и направилась было в крыло с гримёрной, но не прошла и десятка метров, как её захлестнуло ужасом.

Это был де Шаньи. Непривычно растрёпанный и словно какой-то изломанный, но всё же он. И он жестоко и требовательно вдавливал хрупкие плечи Кристин в холодную каменную кладку стены, словно пытаясь расплющить её тоненькие кости своими грубыми руками.

И в этот момент внутри девушки словно рухнули барьеры, отделяющие чувства от разума. Взамен ужаса к горлу Гарнье подкатила ярость такой силы, что у неё перехватило дыхание. Как он посмел? Как смел он столь грязно касаться нежной и хрупкой девушки, которая была в разы слабее и уязвимее него? Как смел он пытался сломить её волю и любые попытки противостояния? Подобно своему отцу, в угоду своей похоти, он вознамерился совершить насилие над более слабым — над беззащитной женщиной.

И не просто над женщиной, а над её женщиной.

В стенах Гран Опера.

В её доме он покусился на самое дорогое, что только было в жизни Эрики — на Кристин.

Гарнье свирепо скрипнула зубами. Её мышцы налились какой-то невероятной, пружинящей силой, в то время как выцветшие от ярости глаза словно застелила пелена. Одним движением перехватив трость на манер молота для игры в крокетФр. croquet — спортивная игра, участники которой ударами специальных молотков на длинной ручке проводят шары через воротца, расставленные на площадке в определённом порядке. она тут же наотмашь ударила мужчину набалдашником трости в район рёбер, вложив в удар весь вес своего тела. Удар вышел мощный — молодой человек отлетел к противоположной стене и сдавленно застонал, схватившись за бок.

Эрика перехватила трость двумя дрожащими от напряжения ладонями, вознамерившись нанести финальный сокрушительный удар, но пальцы на чёрном эбеновом дереве свело от внутренней борьбы. Единственное, чего она неистово желала в этот момент — это обрушить тяжёлый литой набалдашник трости на затылок скорчившегося на полу мужчины, чтобы превратить его череп в кровавую кашу. И она бы это сделала, не моргнув глазом и не почувствовав ни капли раскаяния, но ледяной рассудок, что не раз спасал Гарнье от непоправимого, подсказывал, что такая месть не стоила того, чтобы провести остаток своих дней в тюрьме. Ведь тогда Рауль добьётся того, чего всё это время столь страстно желал — навсегда разлучит их с Кристин.

Гарнье приблизилась к виконту, в то время как тот, поднявшись на четвереньки и непонимающе заморгав, словно на мгновение пришёл в себя и вскинул на девушку затравленный взгляд. Но в глазах Эрики, полыхающих ледяной яростью, не было ни капли жалости — в её понимании перед ногами распластался бешеный зверь, который потерял всяческий человеческий облик и моральные ориентиры и лишился права на прощение в тот момент, когда коснулся Кристин. Губы Гарнье скривились от гадостного отвращения, и она отрывисто и зло пнула мужчину под дых, отчего тот, захлебнувшись болезненным вдохом, скрючился на полу.

Распорядительница облокотилась о трость и по-птичьи склонила голову к плечу. Хищно прищурившись, она словно примерялась для следующего удара. То, что она не намеревалась его убивать совершенно не означало, что Гарнье была готова отказаться от проводимого самолично линчевания: сотворённое Раулем требовало неумолимой и безотлагательной расплаты. Здесь и сейчас.

— Эрика…

Гарнье вздрогнула и резко обернулась. Она напряжённо моргнула, словно возвращаясь в реальный мир, и увидела облокотившуюся ладонью о стену Кристин. Девушку колотило крупной дрожью. Она вскинула на Эрику взгляд полный немой мольбы и, пошатнувшись, начала медленно и бессильно оседать.

В два широких шага Эрика оказалась рядом с возлюбленной, подхватив её за подмышки и удерживая тем самым от возможного падения. Она прижала девушку к своей груди, заключив в объятия, и спешно пробежалась взглядом по лицу Даае, убеждаясь, что нет ни ран, ни ссадин. Гарнье заключила девушку в тёплую колыбель из своих рук, словно стремясь защитить от любых угроз.

— Всё хорошо, дорогая, я с тобой. Ты в безопасности, — шептала Эрика, успокаивающе гладя подрагивающую спину, совершенно забыв в эту минуту о де Шаньи.

Рауль тряхнул головой и часто заморгал, снова поднимаясь на четвереньки. Он сумел сфокусироваться и увидел перед собой Гарнье, которая прижимала к себе трясущуюся Кристин.

— Ты можешь идти? — уточнила Гарнье и, дождавшись неуверенного кивка, прижалась губами ко лбу Даае. — Тогда пойдём.

Виконт скрипнул зубами, поднимаясь на ноги. Эрика же перевела на него тяжёлый, до краёв наполненный чернильной ненавистью взгляд.

— Если ты приблизишься хотя бы на шаг, то я за себя не ручаюсь, — сипло произнесла Гарнье непривычно низким и совершенно бесцветным голосом, внушавшим неоспоримую уверенность в том, что она непременно исполнит своё обещание и завершит начатое.

Мужчина сначала хохотнул, а затем совершенно неожиданно согнулся пополам, хватая воздух ртом и заливаясь смехом, от которого у него на глазах выступили слёзы. Это звучало настолько жутко, что даже Эрика ощутила, как по её спине пробежали мурашки. Она в замешательстве посмотрела на виконта.

Что-то было категорически не так. Де Шаньи и прежде допускал грязные сцены, но сейчас перед ней корчился от смеха будто бы совершенно другой человек. И он был охвачен пламенем безумия.

— Не тебе мне угрожать, Гарнье, — с ненавистью выплюнул Рауль отдышавшись. Веселье, что овладевало им буквально мгновение назад, будто бы смыло очередной волной неконтролируемого и всеобъемлющего раздражения.

Эрика напряжённо сглотнула и начала отступать, не сводя с мужчины настороженных ртутных глаз, словно с пришедшего в себя бешеного животного, что было готово вот-вот кинуться. Гарнье с детства усвоила: от таких зверей отходить следовало медленно, не бежать и не поворачиваться к ним спиной. А потому, не выпуская Кристин из своих объятий, она развернулась в пол-оборота, тем самым прикрывая девушку своим телом, и сделала маленький шаг назад.

— Сюда с минуты на минуту приедут жандармы, Рауль. Не глупи, — сблефовала Гарнье ровным голосом, но лишь вызвала истерический смешок со стороны мужчины.

— Ты смеешь мне угрожать? Ты! Грязное ничтожество, что растоптала моё будущее и честь моей семьи! Как же я тебя ненавижу, ты бы только знала! Ненавижу, слышишь?! — Рауля снова начало трясти. Он нервно потёр лицо рукой и внезапно обнаружил, что ладонь оказалась влажной от слёз. Мужчина непонимающе уставился на руку, а затем взревел. — Ты уничтожила меня, Гарнье, теперь ты довольна? Довольна?!

Кристин в смятении наблюдала за истерикой виконта, цепляясь за плечо Эрики непослушными одеревенелыми пальцами. Такой паники она не испытывала с зимы, когда Гарнье обвинили в убийстве, но на этот раз, к своей чести, она всё же сумела совладать с собой. Но страх удушливо заполнял её легкие — напротив стоял человек, который когда-то был ей другом, и которого она, казалось, знала с детства, но совершенно не узнавала в эту минуту. Быть может, стоило попытаться достучаться до каких-то светлых и тёплых вещей, наверняка сохранившихся в его сердце?

— Рауль, — начала было она, — друг мой…

— Замолчи. Замолчи! — взвизгнул виконт фальцетом, наступая. — Это ты сейчас вспомнила, что я твой друг? Только сейчас обнаружила, что у меня есть чувства к тебе? Ты такая же падшая и грязная, как и она!

Он ткнул трясущимся пальцем в направлении Эрики.

— Ты просто дьявольский ангел! Вы сто́ите друг друга!

Мужчина сделал ещё пару грузных шагов, словно с трудом соизмеряя вес своего тела. В то время как Гарнье продолжала медленно отступать, не выпуская Даае из кольца своих рук.

Если сделать ещё с десяток шагов назад, то справа будет поворот на парадную лестницу. А оттуда спуск в центральное фойе и на улицу. Она попытается задержать его на спуске, главное дать Кристин возможность скрыться.

Виконт выглядел совершенно безумным: подёргивающиеся плечи, размазанные по щекам слёзы, неопрятные спутанные волосы, упавшие на глаза, пляшущие губы и этот взгляд. Словно он был направлен на них, но проникал сквозь. В его глазах не осталось ни капли рассудка — лишь навязчивое горячечное желание расправы. Доводы и голос разума не имели в этом случае никакой решающей силы.

Гарнье сделала ещё один шаг, не переставая обнимать Кристин.

Если он кинется на них, то она сможет попытаться отбиться. Непонятно, конечно, как долго она сможет сдерживать напор мужчины, но, как показывал опыт, резкий удар в колено, наверняка, хотя бы ненадолго его задержит. Эрика высвободила руку с тростью, судорожно сжав набалдашник в ладони, отчего костяшки пальцев побелели. Кусок дерева с металлическим навершием теперь выступал единственным средством защиты, что, как она надеялась, сможет уберечь их от яростного безумия де Шаньи.

Шаг. Ещё шаг.

Внизу наверняка оставались люди. Как минимум дюжина человек беседовала на площадке, когда она поднималась сюда. Кто-то наверняка тут же пошлёт за жандармами, как только увидит состояние Рауля. Боже, и почему только она распорядилась не приглашать их этим вечером? Ошибка, роковая ошибка, как и её убеждение, что Рауль не явится в Гран Опера.

Ещё шаг. Осталось всего ничего. Четыре? Нет, уже всего три.

Это было её упущение, её просчёт, за который чуть не поплатилась Кристин. Это она не ограничила вход де Шаньи в здание. Это она посчитала, что после аукциона мужчина не посмеет появиться на людях. Но она никак не предвидела, что молодым человеком овладеет безумие. Впрочем, ещё давно следовало дать указания капельдинеру, а лучше обратиться к капитану Пьери и с самого утра выставить жандармов у входа.

Эрика перехватила совершенно безумный взгляд де Шаньи.

Это было ужасно.

Но, вместе с тем, похоже, Провидение, наградив виконта безумием, решило неким образом восстановить справедливость и равновесие, ведь именно семейство де Шаньи пыталось упечь двух женщин в стены смирительного дома.

Ещё шаг. Медленный и выверенный. Спасительный спуск располагался буквально на расстоянии вытянутой руки.

И тут Рауль словно осознал, куда именно направлялась Гарнье. Его лицо исказила гримаса отвращения и ярости. Он завёл руку за полу фрака, и Эрика похолодела, поскольку увидела, как в тусклом свете свечей чернёным боком вороной стали блеснул револьвер.

А вот это уже было крайне, крайне скверно и меняло решительно всё.

Всё так же заслоняя девушку своим телом, Эрика сгибом указательного пальца приподняла подбородок Даае, вынуждая ту посмотреть ей в глаза.

Она не позволит навредить Кристин.

— Беги, — шепнула Гарнье одними губами, перехватив взгляд Даае.

— Что? — не заметив новой угрозы, недоуменно заморгала та, глядя широко распахнутыми в замешательстве глазами, и вдруг задохнулась от осознания её слов. Пальцы Кристин с необычайной силой сомкнулись на запястье Гарнье. — Нет, Эрика, нет!

— Беги! — рявкнула Эрика, понимая, что времени на объяснения и препирательства не осталось. Она резко толкнула опешившую Кристин за угол в направлении лестницы и тут же развернулась лицом к Раулю, расправляя плечи, заслоняя ему дорогу своим телом.

— Ты! Что ты творишь?! — взревел мужчина, наступая на Гарнье. Та сделала ещё несколько шагов назад и замерла прямо перед спуском, перегораживая виконту путь на правое крыло лестницы. Она нервно облизнула губы, перехватывая трость поудобнее. Было крайне наивно полагать, что в столкновении трости и револьвера победа будет за тростью. Но стоило хотя бы попытаться, большего Эрике всё равно не оставалось. Она не имела права отступить, пока где-то за её спиной находилась девушка, ради которой она была готова пожертвовать абсолютно всем.

— Мадмуазель Даае? Мадмуазель Гарнье, что происходит? — откуда-то снизу раздался удивлённый возглас Фирми, отчего Эрика несколько облегчённо выдохнула. Их заметили. Она не видела, ни как далеко спустилась Кристин, ни самого Ришара, ни остальных присутствующих, но надеялась, что теперь Даае была хотя бы в относительной безопасности, оказавшись среди других людей.

— Ты! Всегда ты! Только ты во всем виновата! — выплёвывал де Шаньи, наступая, и не придавая ровным счётом никакого значения окрику распорядителя и пристальному вниманию гостей, в удивлении замерших на центральном пролёте лестницы. Какая-то из дам сдавленно вскрикнула, заметив, что Рауль вскинул револьвер и нацелил его на Гарнье. Все внимание виконта теперь было целиком и полностью приковано к побледневшей, но не растерявшей решимости девушке напротив.

— Виконт, что Вы творите? Одумайтесь!

Андре. Это был Андре. Эрика спешно пробежалась взглядом по ближайшей анфиладе, а затем бросила короткий взгляд через плечо. Кристин спустилась на центральный пролёт, на котором в изумлении замерли Фирми с Андре, а также порядка двух десятков скованных страхом гостей. Из дверей танцевального фойе также с любопытством выглянуло, а затем скрылось несколько голов. Быть может, кто-то всё же пошлёт за помощью?

Виконт взвёл курок.

Люди внизу ахнули, а Эрика сдавленно втянула воздух.

Ей было по-настоящему страшно и совершенно точно не хотелось умирать. Но Рауля следовало увести от Кристин и присутствующих. Они не имели ни малейшего понятия, что же здесь происходит, и не должны были нести ответственность за происходящее, а также рисковать попасть под шальную пулю.

Как там она рассуждала когда-то? Охота на живца? Да вот только на этот раз живцом выступала она сама.

В конце концов, быть может, это и была её плата за все те счастливые моменты, что случились между ними с Кристин за последние месяцы? Ведь никогда и ничего в жизни не давалось ей просто так. За всё приходилось платить непомерно высокую цену.

— Ты настолько обезумел? Сначала убийство Буке, что совершили по твоему приказу. А сейчас ты вознамерился застрелить уже нас обеих? И всё лишь потому, что Кристин отвергла тебя? — проговорила Гарнье чётко и громко, чтобы присутствующие внизу слышали, что же именно произошло в оперных кулуарах. Несколько дам сдавленно охнули, зазвучали возмущенные шепотки присутствующих кавалеров, а Фирми выступил вперёд, прикрывая собой приму и не отрывая глаз от молодых людей, замерших на самых верхних ступенях лестницы, словно на авансцене.

Рауль взревел. Он, размахивая револьвером, схватился за голову свободной рукой, словно от резко прострелившей боли. Воспользовавшись моментом, Эрика переместилась вдоль ониксовой балюстрады верхней площадки. Убедившись, что приступ отступил, и виконт её слышит, она снова привлекла его внимание, тем самым уводя от ступеней лестницы и толпы.

— Как я уже сказала, жандармы будут здесь с минуты на минуту. Опусти револьвер, Рауль.

Мужчина вскинул на девушку взгляд, в котором читалось окончательно поглотившее его сумасшествие — расширенные, лихорадочно блестящие зрачки затопили собой всю радужку. В этом взгляде не было ни осмысленности, ни сочувствия, лишь одна только всепоглощающая ярость.

И в этот момент Эрика до обидного ясно осознала — ей не спастись.

На самом деле не было никаких жандармов, которые спешили бы к ним на помощь, и никаких сказочных рыцарей в сияющих доспехах, что явились бы из бокового коридора и повалили бы виконта на пол. Она осталась один на один с безумием Рауля под дулом пистолета, нацеленного ей ровно в сердце. Это ощущалось как танец на канате под куполом цирка без страховки — одно неверное или неловкое движение, и ты соскользнешь вниз с головокружительной высоты. При таком падении конец всегда предрешён. И единственное, что оставалось в её силах — танцевать как можно дольше. Попытаться предотвратить неумолимое, оттянуть время и защитить других. Защитить ту единственную, жизнь которой действительно имела для неё значение.

Но самой ей, увы, не спастись.

Гарнье глазами выхватила из толпы бледное, испуганное лицо Кристин и ощутила где-то за рёбрами щемящую тоску. Их взгляды встретились, и Эрика была не в силах прервать этого безмолвного диалога с охваченной ужасом и смятением девушкой, в зелёно-медных глазах которой в эту минуту рушился весь её мир. Эрика сглотнула подступивший к горлу удушливый ком, и всё никак не могла оторваться от этого пронзительного, наполненного мольбой и надеждой взора.

«До чего же мало времени оказалось отведено нам вместе, милая».

Виконт перехватил прыгающий в руках револьвер, для надежности обхватив рукоять обеими скользкими от пота ладонями, и нервно облизнул обкусанные губы, а затем неожиданно всхлипнул:

— Только ты во всём виновата.

— Виконт, опустите оружие! — крикнул Андре, в ужасе воззрившись на разыгравшуюся сцену. — Жандармы действительно будут с минуты на минуту! Не берите грех на душу, мсье!

Это не оказало ровным счётом никакого эффекта. Рауль всё так же стоял, направив в грудь Эрики пляшущее дуло пистолета, в то время как Гарнье неотрывно наблюдала за плачущим мужчиной, словно выверяя его и свои дальнейшие действия.

Да вот только поступки безумцев было бесполезно просчитывать.

Внизу послышалось движение.

— Мадмуазель Даае, куда Вы?

Эрика вздрогнула и спешно перевела взгляд на центральный пролёт.

— Рауль, умоляю тебя! — голос Кристин дрожал. Её тонкая фигура застыла перед отпрянувшей толпой, словно её внезапно вытолкнули вперёд, в качестве жертвы отправив на закланье. — Умоляю, не делай этого! Я уйду из Оперы и буду с тобой, обещаю. Я стану твоей женой. Я сделаю всё, что ты пожелаешь, слышишь?

«Боже, дорогая, только не это!»

— Это всё не то. Ты соглашаешься только ради неё, Кристин, — губы виконта затряслись то ли от досады, то ли от напряжения. — Как всегда. Только ради неё. Непременно из-за неё. Всегда из-за неё. Это из-за неё ты стала такой.

Слова Даае сработали будто бы спусковым механизмом — дуло резко переместилось в направлении замершей пролётом ниже примы. Толпа дружно ахнула, в ужасе подавшись назад.

Внутри Эрики все похолодело.

— Нет! — Гарнье сделала резкий широкий шаг по направлению к мужчине, перехватывая трость за один из концов и спешно замахиваясь для удара. Рауль вздрогнул. Его глаза в панике заметались между распорядительницей и примой, а револьвер запрыгал в руках.

В полнейшей тишине будто бы стало слышно как щёлкнул курок, посылая боёк[15].

Время на секунду замерло дрожащей перетянутой струной, а затем лопнуло, взвизгнув дуплетом двух оглушительных выстрелов.

Рауль сдавленно вскрикнул и, дёрнувшись, зажал простреленное бедро. Он пошатнулся и неловко скатился вниз по ступеням, замерев у основания лестницы в нескольких шагах от онемевших гостей. Ещё пара секунд беззвучия и тишину расколол высокий крик одной из женщин — пышной дамы в мехах с бриллиантами на шее. И это стало словно спусковым крючком для остальных. Вся толпа тут же забурлила и пришла в движение.

Даае же остолбенела, ощущая, как её сердце прекратило свой сбивчивый бег. В ушах звенело. Девушка вскинула взгляд и увидела на верхних ступенях неподалеку от Эрики высокого мужчину в плаще и широкополой шляпе, практически целиком скрывающей его лицо. Он замер, бросив острый взгляд на неподвижное тело де Шаньи, казалось, что его глаза пылали. А затем шагнул куда-то в сторону, растворившись в сумраке оперного коридора.

— Боже, — выдохнул потрясённо Андре, прижимая руку к губам.

— Врача! Слышите? Врача! Срочно вызывай карету скорой помощи, Жиль! — крикнул Фирми, вырывая второго мужчину из оцепенения. Он прорывался сквозь движущуюся толпу к виконту, в то время как Андре тут же поспешил в сторону парадного входа, увлекаемый спешащими прочь людьми.

Гарнье же стояла, выпустив трость из рук и судорожно вцепившись в перила балюстрады побелевшей от напряжения правой рукой. Она отыскала взглядом глаза Кристин и несколько нервно улыбнулась, а затем сделала глубокий, жадный вдох, словно, наконец, переводя дыхание. Похоже, она была в порядке. Кристин тоже было облегчённо вздохнула, но воздух застрял в горле, а пол словно ушёл из-под ног, как только она увидела, что пальцы Эрики разжались и судорожно заскребли по перилам балюстрады в попытке удержать вес оседающего тела.

Не помня себя, расталкивая людей, Кристин буквально взлетела по ступеням лестницы и остановилась на самом верху, не в силах пошевелиться.

Эрика сидела на полу, неестественно привалившись спиной к яшмовой колонне и безжизненно уронив голову на грудь. Но ведь минуту назад всё было хорошо! Эрика улыбалась ей и она... она...

Даае судорожно пробежалась взглядом по застывшей фигуре.

Левая часть груди и плечо сине-серого платья Гарнье внезапно будто бы оказались сшиты из кусков совершенно другой ткани. Отвратительной грязно-бурой ткани, не подходящей к этому наряду.

Но ведь наряд был другим! Он был таким же небесно-серым, что и глаза Эрики. Или же нет?

Зачем только Эрика решила использовать эти бурые лоскуты?

— Сюда, она ранена! — по другому крылу лестницы кто-то тоже спешил наверх.

Ранена.

Это словно привело Даае в чувства.

— Нет! — девушка ринулась к Гарнье и упала перед ней на колени. Трясущимися пальцами Кристин судорожно огладила её бледное лицо, пепельные губы, шею, скользнула по покрытому испариной лбу и неловко задела край ворота платья, вмиг обагрившего её пальцы алым. Даае в ужасе уставилась на свою руку — она была влажной и липкой.

От крови.

Её крови.

Пальцы мелко задрожали, девушка судорожно обтерла ладонь о юбку своего кремового платья и втянула воздух, с усилием отводя взгляд от груди Эрики.

«Эрика в беспамятстве. А может... Нет, она жива, она дышит! А значит, всё будет хорошо, ведь правда? Всё обязательно будет хорошо. Она ей обещала. Обещала».

Глаза Кристин сами собой в панике заметались по бескровному лицу, а затем снова сползли на ставшую теперь чёрной набрякшую ткань. Крови было много, слишком много — она не успевала впитываться, с пульсацией вырываясь из раны, пропитывая лиф платья, расползаясь алыми кляксами по белоснежному мрамору пола. И Даае обомлела от внезапно пришедшего осознания.

«Сердце. Он попал ей ровно в сердце».

Внезапно захлестнувшая волна паники была настолько всеобъемлющей и сокрушительной, какой у Кристин не случалось никогда в жизни — Даае согнулась пополам, словно от резкого пинка в живот. Она упала, уронив голову на колени Гарнье и жадно хватая воздух ртом, чтобы унять скрутившие её изнутри спазмы, будучи не в состоянии сделать и крохотного вдоха. Кристин вцепилась сведёнными судорогой пальцами в юбку Гарнье, и никак не могла разогнуться, задыхаясь, лихорадочно сжимая в ладонях гладкую шёлковую ткань. Ужас сковал её тело, она не могла различить голосов и слов окружающих. Все, что она чувствовала и за что пыталась уцепиться краешком разума — это такое родное тепло тела Эрики.

— Мадмуазель Даае, — над её головой раздался знакомый, но в этот момент совершенно неузнаваемый мужской голос, — позвольте, здесь врач. Ему нужно осмотреть её, отойдите. Да помогите же мне хоть кто-нибудь!

Две пары мужских рук тут же подхватили Кристин, попытавшись поставить девушку на подкашивающиеся ноги, но в итоге то ли отвели, то ли просто оттащили в сторону. Единственное, что смогла сделать Кристин — это прижать свои, но будто бы чужие ладони к лицу и одними лишь губами раз за разом повторять слова давно забытых молитв.

«Fader vår, som är i himmelen. Helgat varde ditt namn»[16].

Почему-то они вспоминались как в детстве, непременно на шведском. Знакомые слова вновь собирали разодранный на лоскуты мир воедино, штопая его широкими, неопрятными стежками.

Приступ несколько отступал.

«Tillkomme ditt rike; ske din vilja, såsom i himmelen, så ock på jorden».

Все ещё вздрагивая всем телом от предшествующего срыва, она, наконец, смогла сфокусировать взгляд, потеряно наблюдая за хлопотами врача, за застывшим над ним распорядителем, за собирающейся вокруг толпой. Кристин ничего не понимала, но знала лишь то, что Эрика непременно должна жить. Она обещала ей. Она всегда держала обещания.

«Vårt dagliga bröd giv oss i dag, och förlåt oss våra skulder, såsom ock vi förlåta dem oss skyldiga äro».

— Полотенца, срочно несите полотенца! — крикнул доктор, изо всех сил зажимая рану Эрики собственным фраком.

Кто-то тут же сорвался с места и побежал в сторону спален.

«Frestelse, utan fräls oss ifrån ondo».

Кристин и не заметила, как вся сжалась, слегка покачиваясь взад-вперёд, обхватив себя руками за плечи, пока её не притянули в объятия.

— Всё будет хорошо, Кристин, слышишь? Всё обязательно будет хорошо, — внезапно оказавшаяся рядом Мэг опустилась рядом с девушкой на колени и прижала её к груди, ощущая едкое дежавю. Точно так же она успокаивала Кристин после сообщения о смерти мсье Даае пять лет тому назад.

«Herre, jag ber, ta mig, men rädda henne»[17].

Продолжая одной рукой зажимать рану, мужчина достал из кармана маленький флакончик и, откупорив его зубами, поднёс к носу Эрики. Сначала ничего было не происходило, но затем внезапно девушка жадно втянула носом воздух и закашлялась, приходя в себя. Она мучительно дёрнулась в руках незнакомца и сдавленно застонала, ощущая обжигающую боль в груди.

— Мадмуазель, мадмуазель, слышите меня? — доктор старался перехватить взгляд девушки, не отнимая набрякающей от крови ткани полотенца. — Мадмуазель, дышите. Давайте, вот так, плавный вдох и медленный выдох. Пожалуйста, не шевелитесь. Я понимаю, что больно, но потерпите. Сейчас подъедет карета скорой помощи, и мы отвезём Вас в госпиталь, слышите? Держитесь, мадмуазель, Бога ради, держитесь. Кто-нибудь, помогите мне!

Гарнье едва заметно качнула головой, ощущая, как режущая боль ввинчивается куда-то под лопатку, опаляя всю левую половину тела. Дышать было тяжело, больно и горячо. Она облизнула пересохшие губы и попыталась сфокусироваться на лицах или хоть чём-то, но выходило плохо — картинка всё время расплывалась и ускользала. Её мутило то ли от внезапно накатившей слабости, то ли от липкого жара, расползающегося за грудиной. Но внезапно всё разом отступило, потому что лба коснулись такие знакомые ледяные тонкие пальцы. Как тогда, всего год, но, казалось, целую вечность назад, когда она горела в лихорадке в своей постели. Эрика с трудом приподняла налившиеся свинцом веки и увидела перед собой лицо Кристин. Та была бледна и напугана, но глаза светились бесконечной любовью. Даае провела ладонями по лицу Эрики, бережно убирая слипшиеся от холодного пота пряди.

— Ты обещала, что всё будет хорошо. Ты обещала мне, что будешь со мной, — голос подводил Кристин, и она шептала, задыхаясь и непрестанно баюкая лицо возлюбленной в ладонях, не отрывая своих глаз от её. В затуманенном взгляде Гарнье читалась му́ка, но, вместе с тем, и безграничная нежность. Эрика видела Кристин и слышала её.

— Мадмуазель, говорите, не давайте ей закрывать глаза, говорите ей хоть что-нибудь, — настойчиво попросил врач, меняя очередное полотенце, которым плотно зажимал не прекращающую кровоточить рану. — Дьявол, где же их носит?

Кристин продолжила шептать какие-то нежные глупости, но неизбежно замечала, как окровавленных полотенец бесконечно прибавлялось. И как постепенно Эрика становилась словно высеченной из мрамора: её кожа бледнела, а щеки холодели, да и сама девушка будто бы потяжелела. Гарнье отчаянно балансировала на грани беспамятства, но упорно не хотела её пересекать, раз за разом вскидываясь и скрипя зубами от боли. Она попыталась было взять ладонь Кристин в свою, но беспомощно уронила непомерно тяжёлую, немеющую руку, едва её подняв. Даае тут же переплела свои пальцы с непривычно ледяными пальцами Эрики.

«Просто не отпускай мою руку, это всё, о чем я тебя прошу», — вспыхнула в голове Кристин фраза, от которой в горле невыносимо запекло.

Она прижалась дрожащими губами к виску Гарнье, успокаивающе и нежно поглаживая её по затылку ладонью второй руки. Словно тихая ласка Кристин могла унять боль Эрики и удержать ту от шага за невозвратную грань.

— Не смей, слышишь? Умоляю, не смей уходить! — отчаянно прошептала Даае на ухо возлюбленной. Она ощущала, как дыхание Эрики становилось всё более неровным и тяжёлым. — У меня в жизни нет никого кроме тебя. Без тебя мне не нужны ни музыка, ни сцена. Мы ещё должны поехать в Сен-Мало, посмотреть на бесконечный океан и волны, бьющиеся о стены города. Я покажу тебе дорогу к маяку и то, как на острове Бе растут устрицы, а ты научишь меня играть на рояле, одиноко стоящем в кабинете папá. Только, пожалуйста, не покидай меня, Эрика, молю тебя!

Гарнье мучительно вздрогнула всем телом, слабо сжав ладонь Кристин в своей.

— Я люблю тебя, — это долгожданное и столь чаемое признание, обнажённое в своей искренности, было не столько слышно, сколько читалось выдохом на холодных, сухих губах, которыми Эрика судорожно прижалась к шее Кристин. Оно загудело в голове Даае прощальным поминальным набатом и отдалось полынной горечью обречённости. Кристин лишь сильнее прижала к себе голову девушки, чувствуя всё более редкое обжигающее дыхание. А затем Эрика вдруг замерла на рваном выдохе, и Кристин внезапно ощутила горячие капли слёз на изгибе своей шеи.

— Эрика? Эрика, милая, пожалуйста, — девушка сдавленно всхлипнула, слегка отстранившись и заглянув в лицо своей избранницы, но та её больше не слышала.

Сердце Кристин пропустило гулкий удар.

«Это просто беспамятство. Просто беспамятство. Беспамятство».

— Мадмуазель, позвольте.

В этот же момент над её головой началось движение. Кристин спешно отстранилась, с замиранием наблюдая, как раскатывали переносные носилки, как безвольное тело Эрики уложили на полотно, как её спешно унесли в карету скорой помощи. Следом за ними по белоснежному мрамору лестницы, гроздью рассыпавшихся гранатовых зёрен, протянулась алая дорожка из капелек крови.

Кристин спешно вышла следом и увидела, как в другую карету скорой погрузили еще одни носилки. Было непонятно, жив Рауль или нет, но в этот момент Даае было ровным счётом всё равно.

— Кристин, как ты? — поспешившая за ней балерина внимательно и обеспокоенно посмотрела на подругу, которая была бела словно мел и неотрывно глядела куда-то в пустоту.

— Мне нужно в госпиталь, — сипло выдохнула девушка и обхватила ладонью саднящее горло, которое першило, словно Даае надышалась едкого дыма, или же как если бы её только что вытащили из петли. Она глубоко втянула колючий воздух, всё так же глядя вдаль, вслед отъехавшим экипажам.

— Тебе нужно успокоиться и отдохнуть.

Кристин перевела пустой, безжизненный взгляд на девушку. Хвоя её глаз словно выгорела во всепоглощающем пожаре отчаянья, оставив на своём месте лишь чёрное пепелище.

— Мне. Нужно. В госпиталь, — повторила она хрипло, еле шевеля непослушными губами и выделяя каждое слово, а затем, развернувшись на каблуках, направилась в сторону входа в Гран Опера. Мэг лишь скорбно покачала головой, проходя следом.

Даае минула пролёт лестницы, но ровно на том месте, где произошла трагедия, замедлилась, а затем и вовсе остановилась. Здесь суетились жандармы. Кристин не могла оторвать взгляда от пятен и росчерков крови на полу. Крови Эрики.

Горло снова удушливо сдавило.

— Мадмуазель, Вам сюда нельзя, — к ней подошел совсем молоденький офицер, преграждая дорогу к месту случившейся трагедии. — Здесь произошло убийство.

Кристин вздрогнула.

— Я прима Гран Опера и живу здесь. И направляюсь в свои покои, — холодно отрезала Даае, не узнавая свой севший голос. — И Вы ошибаетесь, мсье — здесь ранили, а не убили человека.

— Но мадмуазель Гарнье…

— Жива, и её увезли в госпиталь, — перебила его Кристин с нажимом. Она с усилием отогнала ужас, который был готов вырваться наружу в любую секунду. Эрика была жива. Непременно жива. Поскольку если нет, то…

Даае с дрожью шумно втянула воздух носом, ощущая, как защипало глаза и горло.

— Как скажете, — смущённо кивнул молодой человек и пропустил девушку, обошедшую место преступления по широкой дуге.

На негнущихся ногах Даае двинулась дальше по коридору и практически дошла до гримёрной, но внезапно силы её оставили. Кристин опёрлась было ладонью о стену, но её ноги словно подломились, и она осела на колени, спрятав лицо в ладонях. Тело девушки сотрясли надрывные рыдания, которые словно разламывали её грудь.

Мэг нагнала её чуть позже и опустилась рядом.

— Ох, Кристин, милая… — она хотела было попытаться утешить, но затем поняла, что никакие слова не смогут скрепить расколовшееся на миллиарды осколков юное влюблённое сердце. А потому Жири просто позволила Кристин выплёскивать переполнявшую её душу скорбь, утешающе поглаживая подругу по дрожащей спине. — Мне так жаль, милая, так жаль…