— Твою ж налево, да на нём лица нет! — выпалил инквизитор, стоя над телом, насаженным на ограду городского парка.

— Ага. В прямом смысле, — подтвердил его коллега.

— Святая Хильдегарда… И носит же земля таких тварей.

«Упокой Бог твою душу на дне морском», пробормотал он последние слова молитвы, прозвучавшие в тот момент бессильно и пусто.

Бог не высказал никаких планов по поводу души несчастного. Тихие воды канала хранили молчание. Только ветер насвистывал траурную песнь и легко трепал побагровевшие остатки одежды и волос.

Стояло светлое морозное утро, одно из тех утр, которые скоро сожрёт бесконечная зимняя ночь. В последнее утро солнце светило особенно ярко, и то, что наверху, разительно отличалось от того, что творилось внизу.

Стажёр, который приехал вместе со старшими коллегами, лейтенантами Гаспаром и Фогелем, побелел как бумага, на которой ему сегодня снова придётся писать бесконечные отчёты.

— Э, э! Ну на ботинки-то себе не блевани! — окликнул его лейтенант Гаспар.

Тот сложился почти пополам, схватившись руками за холодные прутья ограды, пока его рвало на свежий снег. Стажёр отдышался и уныло посмотрел себе под ноги. Ботинки остались чистые, а вот инквизиторская честь, кажется, запятналась. На уважение старших по званию и так надеяться не стоило, а сейчас совсем пиши пропало: это ведь даже не его первый труп, а он всё никак от ограды не отлипнет.

Хотя предыдущие были попроще. Утопленника выловили из канала почти свежим; упавшая с восьмого этажа женщина — зрелище не из приятных, но и он не божий одуванчик, в самом-то деле. Но это… Вот тебе и пропасть между теорией и практикой.

Стажёр, наконец, разогнулся и отёр побледневшие губы. Но ожидаемой насмешки от старших по званию не последовало. Что страннее, лейтенант Гаспар, который слыл циником и мрачным шутником, с утра ходил непривычно хмур.

Из груди погибшего торчала острая металлическая пика. Две другие симметрично насквозь пронзили плечи. Голова откинулась назад. Лицо сорвали, словно маску. Под маской — потемневшая на стылом морозном воздухе плоть.

Опознать тело будет очень тяжело, но этим его мысли не исчерпывались. Что-то в способе расправы показалось стажёру до боли знакомым.

— Кхм, прошу прощения, — осторожно начал он.

— Чего? — устало прищурился на него лейтенант Гаспар.

— В таких случаях… То есть, я хочу сказать, это очевидно убийство, а не несчастный случай, и более того, это, вероятно, убийство… оккультного характера, потому что способ…

— Да хорош уже мямлить.

— Я хочу сказать, — стажёр вдохнул побольше воздуха, — если это убийство… оккультного характера, им ведь должен заняться… Соборный отдел?

Старший инквизитор шумно выдохнул сквозь зубы.

— Слышь, профессор, за сигаретами нам сгоняй. Долгий будет день.

Стажёр хотел что-то сказать, но, засунув руки в карманы, молча повиновался и быстрой походкой зашагал прочь.

— Ха! Не, ну ты видал? — Гаспар проводил стажёра взглядом — Выросло поколение. Ничего в жизни не понимают, — добавил он уже не раздражённо, а сочувственно и почти по-отцовски.

— Жизнь у них другая, вот и… — философски протянул его напарник Фогель, но замолк на полуслове и уставился куда-то вдаль.

Инквизитор разразился мелким смехом, который перешёл в хриплый кашель.

— «Должен»! — крякнул он. — Хрена с два Соборный отдел чего кому должен. Это мы ему с какого-то перепугу по гроб жизни должны! Сидят там у себя в тепле, чаи гоняют… Кхе, кхе…

Лицо у него покрылось красными пятнами, он кашлял, прикрываясь поднятым воротником и рукой в чёрной перчатке.

— Собор конченых идиотов! Да тут пол города должно сдохнуть, чтоб у них там жопы зачесались!

— Ну, мужик, это уж совсем, — пробасил Фогель.

Гаспар подавил последний приступ кашля и притих. Плечи его опустились.

— Да, чего-то я хватил чернухи, — признался он. — Не дай Бог, чтобы ещё хоть кто-то… Твою мать, ну где он?! Если я прямо сейчас не закурю, я тут всё разнесу на хрен, а потом поеду в центр и Соборную башню разнесу, — снова начал распаляться инквизитор.

— Эй, смотри, — одёрнул его до этого невозмутимый напарник. — Внизу. Тут числа какие-то! Ты когда-нибудь такое видел?

— Чего? Да вроде не видел…

Их разговор потонул в пронзительном карканье. Чёрным всплеском взмыла в небо воронья стая.

Один отбившийся от стаи ворон пролетел над водами канала, после свернул вправо, в сторону старых районов с домами, похожими на резные деревянные фигурки. Поднялся выше и уселся на чёрный шпиль церкви.

На окнах церкви с витражей столетние святые — от матери народов Хильдегарды до ныне живого Юстиниана — молчаливо смотрели на город. Цветное стекло просвечивалось лучами зимнего солнца.

***

На город опускался вечер. Ахсель сидел на подоконнике и смотрел в окно, пока Эосфор пристально изучал Семиглазого бога. До этого они долго обсуждали другие незаконченные картины, но как только дошла очередь до этой, Фор притих и стал рассматривать её в полном молчании.

— Ахсель, а если бы я тебя спросил, что именно ты вкладывал в эту картину? — наконец спросил Фор.

Ахсель посмотрел на Семиглазого, распятого на трёх башнях. «Три месяца творческого кризиса, одну ночь и целый парад алкогольных напитков разного свойства», подумал он. Почему она так заинтересовала Фора? У него были картины получше. Например, полотно с морскими тварями или та, которая изображала трансформации человеческого лица, распадающегося, как плод граната. Семиглазый сейчас казался ему неровным и недоделанным, и ничего, кроме странной истории создания, Ахсель в нём не видел.

— Сказать честно или что-нибудь наплести?

— Уж скажи, как есть.

— Мне это просто привиделось. В каком-то смысле его даже не я придумал.

— Так или иначе, я считаю, что любая вещь несет в себе личность создателя. Знакомые говорят, что у меня подход ужасно старомодный, потому что любое искусство теперь можно интерпретировать, как хочет зритель. Но мне всегда интересно узнать, о чём думал автор. Чувствуешь себя детективом, который раскрывает запутанное дело.

Ахсель подошёл к картине.

— Очевидно, дело об убийстве, — сказал он.

— Именно, — подхватил Фор, — начать хотя бы с потерпевшего. Вернее, с его имени. Почему ты назвал его «бог»?

— Мне тогда показалось, что он бог. Или был им.

…Крохотные люди плясали у костра, кричали в такт: «Смерть, смерть, смерть» — и в такт глухо отбивало свои последние удары обескровленное синее сердце.

— Когда я на это смотрел, то сначала подумал, что эти люди его убили. Раз он языческий бог, значит, в наше время ему делать нечего. Но сейчас я думаю, что это было не просто убийство, а жертвоприношение. Как будто его смерть должна что-то изменить. Жертвуют всегда что-то ценное, так?

Он провел пальцами по поверхности картины.

— Только не знаю, ради чего он сгорел…

Ахсель замолчал, осознав, что его понесло.

— Это вот таким твои критики из журналов страдают? — недоверчиво усмехнулся он.

— Можно и так сказать, — Фор улыбнулся. Хотелось думать, что понимающе. — Во всяком случае, если не можешь найти смысл, или если найденный смысл тебя не устраивает, только и остаётся, что выдумать его. Ты читаешь «На краю пустоши»? — спросил он, кивнув на книгу с заложенной страницей. — Как тебе?

— Интересно. Только автор по сто раз повторяет, что все пустошные твари «неописуемые» и «непостижимые». И разум у него уже раз двадцать не выдержал.

— Вот видишь. А это значит, что каждый может себе представить всё самое страшное и непостижимое, как он это понимает.

…Страшное и непостижимое захихикало где-то на обочине сознания. Ахсель ничего не сказал.

Эосфор посмотрел на наручные часы.

— Что же, — сказал он, — не буду тебя отвлекать. Разве что… Мы с Палладой по четвергам обычно ужинаем в ресторане недалеко от канала. Поехали с нами, если хочешь.

— У меня работа. Ещё и это дорисовывать, — Ахсель кивнул на «Солнце и Луну», которая Фору почему-то не понравилась.

— Во-первых, это профилактика смерти от переутомления, во-вторых, там подают отличную сёмгу в чесночном соусе, в-третьих, я угощаю.

Ахсель раздражённо выдохнул.

— Фор, знаешь, что?

— Что? — с невинным видом спросил Фор.

Вот так, подумал Ахсель, он и продаст когда-нибудь душу за еду.

…Ресторан оказался не слишком вычурным. На бежевых стенах висели картины, изображающие охоту на китов, в углу стоял музыкальный автомат для пластинок, по форме напоминающий арку.

Они сидели втроём возле окна.

— «Ещё один день в упадочном и порочном городе», — прочитала Паллада, держа в руках свежий номер газеты. — Знаешь, по-моему, писать такие заголовки — это тоже своего рода преступление.

— Ну, или мы можем отложить обсуждение преступлений, пока ужинаем, — примиряюще сказал Фор. — Зачем себе лишний раз аппетит портить?

Паллада пожала плечами.

— Ладно, — протянула она, — так и быть, зачитаю тебе колонку анекдотов.

— Буду очень благодарен, если ты этого не сделаешь.

Ахселю было абсолютно всё равно, обсуждают они преступления или что-нибудь ещё. Ему бы и реальное преступление не смогло отбить аппетит.

— А, вообще, — невзначай начал Фор, отпив из своего бокала, — мы здесь довольно часто ужинаем. Мне кажется, иногда в жизни нужно что-то менять. Могли бы немного разнообразить…

Паллада посмотрела на него с выражением глубокого разочарования.

— Ну, знаешь, — продолжил Фор, — сходить в какое-нибудь другое интересное место, например, в «Огни…»

— Нет, мы не пойдём в «Огни Тангарии», — сказала Паллада со спокойствием человека, для которого это не первый разговор. — И мы не будем даже говорить про «Огни Тангарии».

— Я тебе тысячу раз объяснял: в национальной тангарской еде должно быть немного специй, в том числе острых!

— Немного? — оскорбилась Паллада. — Да это химическое оружие!

— Ты абсолютно не умеешь ценить культурные различия, — скорбно сказал Фор.

— Фор, ни на что не намекаю, — Паллада вернулась к газете, — но я тоже могу совершить преступление.

— В этом я не сомневаюсь. Ахсель, ну как тебе?

Ахсель на секунду оторвался от еды и молча кивнул. Что ещё сказать? После консервов, от которых уже воротило, настоящая рыба была пищей богов.

Из музыкального автомата доносилась весёлая незатейливая мелодия. Ахсель мельком взглянул на газету. Очередная криминальная сводка, какое-то «Скандальное интервью» с Розенротом («чего там обсуждать? Опять, наверное, что-нибудь не то про южан ляпнул»), что-то про международные отношения и конфликт в Бусане.

Столкновения с реальностью были ничем не лучше столкновений с внутренними демонами.

Только один заголовок его немного повеселил: «Собора не существует»: безумные конспирологи выходят из-под контроля»

О заправлявшем Маломорьем Соборе ходило множество слухов. Говорили, что высокопоставленные члены Собора могут телепатически общаться друг с другом и мыслить, как единый организм. Другие заходили дальше: дескать, члены Собора могут читать мысли граждан и следить за ними через глаза икон. Говорили, что Собор главнее, чем Святой Юстиниан и всё его семейство, которое вообще ничего не решает в управлении государством — впрочем, существовали и те, кто считал, что Собор, наоборот, сборище случайных людей и марионеток, выполняющих волю уже свихнувшегося старика Юстиниана. Тому уже перевалило за сто лет, но по меркам святых он был всё ещё молод.

Ахсель давно бывал в центре города, но до сих пор помнил блестящий на солнце купол Собора. Огромное здание бросало на землю холодную синюю тень, в которой он прятался от жары, завороженно продолжая смотреть на переливы золота.

Ещё Ахсель помнил икону на стене Собора. Святой Юстиниан в белых одеждах сидит на троне, над головой у него — стая золотоглазых воронов, символизирующих Собор, у его ног — верные чёрные псы на цепях, символ Инквизиции. За спиной у него плещется море, в котором уснул Бог, когда закончил создавать мир.

Святой смотрел на Ахселя чистыми глазами, каких не бывает у живых людей. Как бы его ни воспитывали в семье и школе, но Ахсель не вырос религиозным человеком, и всё же иконы поражали его какой-то внутренней силой. Он делал её копию, ещё когда был в худучилище. А после, спустя несколько лет, нарисовал ещё раз её тёмное подобие: химеры в небе, химеры на земле, посередине — иссушенная фигура, вынесенная на берег прибоем, покрытая водорослями, ракушками и окаменелостями.

…Ужин прошёл спокойно, в разговорах Эосфора и Паллады о политике и язвительных комментариях последней об идиотах-журналистах.

Когда они вышли на улицу и прошли немного в сторону реки, то увидели, что на площади собралась небольшая толпа. Прохожие останавливались, переговаривались между собой, кто-то громко возмущался. В воздухе витала тревога.

— Братья, сёстры мои! Пресветлые архонты! — раздался хриплый крик.

Человек в потрёпанной одежде стоял посреди площади у фонтана и вещал, размахивая руками.

— Говорят, грядёт конец света — не верьте! Нас ждёт только боль, а не сладостное избавление смерти. Конца света не будет, поэтому мы вечно будем страдать! — кричал он. — Разве это не ужасно?! Бог не проснётся, не выйдет из моря и не начнёт нас судить. И мы останемся навеки с тем, во что себя превратили!

У него было опухшее грязное лицо, испещрённое шрамами от оспы. Отросшие жидкие волосы слиплись от грязи и сосульками выглядывали из-под натянутой на глаза шапки. В глубоких чёрных тенях белели его налитые кровью глаза, глаза безумного пророка.

Толпа шумела.

— Да чего вы стоите?!

— Инквизёров! Вызовите инквизёров!

— Люди, да что вы всё смотрите?!

Ахсель покосился на своих спутников. Паллада по привычке нервно закусила губу, взгляд Эосфора, как всегда, был непроницаем, и оба они молчали.

— Братья и сёстры, посмотрите, ведь я такой же, как вы, — лицо пророка перерезала жёлтая щербатая улыбка. — Но вы не знаете! Вы не знаете ничего!

Только сейчас Ахсель заметил, что потрёпанная куртка человека промокла до нитки. Рядом с ним стояла канистра. Запоздалое осознание накрыло его.

— Сегодня свершилось одно деяние! — воскликнул пророк. — Но это только начало. С этого момента их будет всё больше! Он забрал одну душу — и он заберёт столько, сколько пожелает! Помогите ему, потому что только он спасёт нас от вечности!

В его голосе был надрыв, почти слёзная мольба о спасении. Белые глаза таращились с его оспенного лица, как будто были не его, будто на самом деле через глаза грязного сумасшедшего старика на наш мир испуганно смотрел кто-то другой.

— Вверяю себя в Твои руки! — сказал он осипшим голосом.

Он достал из кармана зажигалку. Руки его дрожали. Нерешительно два раза нажал на кнопку — но зажигалка не выплюнула ни одной искры.

— Вверяю себя, — дрожащим испуганным голосом повторил он, озираясь на толпу.

Шум, суета, голоса сливаются в один тревожный гул.

Все выстроились смотреть на то, как казнит себя этот человек? Ахсель смотрел в его остекленевшие глаза. Да что может сделать хоть кто-то из них? Что он, Ахсель, сделает? Бросится остановить его и сгорит вместе с ним?

— В твои… Руки… — выдавил он, скривив лицо от незримой боли. Толпа шумела, переговаривалась, но никто не смел подойти ближе.

Тишину разорвал пронзительный звук. Вдалеке взвыла сирена машины инквизиции. Толпу обдало синим светом. Пророк застыл с поднятой рукой, словно памятник.

Или словно олень, замерший в лучах фар посреди дороги.

Всё происходило быстро. Оперативная работа: замелькали чёрные мундиры, подсвеченные ореолами фар. Двое инквизиторов быстро скрутили человека, продолжавшего истошно кричать.

— Приди, пожалуйста, приди! — стенал он, чуть не плача. Зажигалка выпала из его рук и поблёскивала на каменной мостовой.

Несколько других разгоняли толпу.

— Расходимся! Здесь не на что смотреть! — гаркнул инквизитор в надвинутой на глаза фуражке.

Испуганная толпа продолжала галдеть, но понемногу растворялась.

Как выяснилось позже, возле канала нашли тело, поэтому машины инквизиции стояли неподалёку. Об этом ещё не написали в утренней газете, но уже скоро, в следующем выпуске, появится очередная заметка. Жизнь человека сократится до одной строчки.

Они шли молча. Вдалеке машины ещё мигали ярко-синим цветом.

Ветер присыпал дорогу мелкой снежной крошкой. И казалось, можно так же рассыпаться, стать снежной пылью, и ветер разнесет тебя по всему Тенебергу. Пунцовое закатное небо уже догорело, стало чёрным, как сажа, а снег пеплом кружился в воздухе.

Город дышал пылью и пеплом. Где-то там, у моря, пыль оседала на плечах портовых работяг. И дома, и машины, и люди — всё состояло из пыли.

Ахсель не первый день жил в Тенеберге, но иногда у него не всё укладывалось в голове. Может, думал он, на самом деле он в этом городе гость: что ожидать, если так часто шатаешься по коридорам своего подсознания.

Вот так и бывает. Вокруг умирают люди, пока он сидит и рисует свои картинки. Умирают, тонут в водах рек и каналов, прыгают из окон, спиваются, торчат, падают на нож в тангарских кварталах, превращаются в пыль, оседающую на стенах домов. Пока одни сходят с ума в этом прогнившем городе, другие продолжают распевать священные гимны, говорить о том, как сегодня хорошо, а завтра будет ещё лучше.

Бог свалил отсюда, оставив инквизиторов присматривать за всем.

А он сидит и рисует картинки.

Может, не так он был и безумен, тот старик? Мы действительно заперты здесь, наедине с собой, как рыбы в аквариуме. Ахсель посмотрел на свои руки. Если бы только был хоть какой-нибудь шанс всё исправить…

Кто-то хлопнул его по плечу. Он резко обернулся.

— Эй, — тихо сказала Паллада. — Не думай слишком много. Целее будешь.

Он на секунду встретился с её взглядом, почти сочувственным. Наверное, ему показалось.

— Да, не лучшее завершение вечера, — сказал Фор. — Хотел вытащить тебя развеяться, но… уж прости.

Ахсель ничего не ответил. Он смотрел на следы от колёс на свежем снегу.

«И вот, представляешь, сына, весь радиатор — в его оленьих кишках!»

— Олени, — сказал он себе.

— Что?

— Выбегают на дорогу. И бросаются под колёса.