Медицинский аппарат высотой до потолка сверкал маленькими лампочками в полумраке кабинета.

— Начинаю измерение.

Датчики мигали, как праздничная гирлянда. Писк и тихое гудение аппаратов — знакомая, почти успокаивающая мелодия. Ахсель лежал в кресле и смотрел, как на чёрных экранах мерцают и складываются в цифры зелёные квадраты. Датчики, прикреплённые к его голове, измеряли мозговую активность.

Руки доктора запорхали по светящимся кнопкам, снова раздался резкий писк. Аппарат выплюнул энцефалограмму: волнистые тонкие нити растянулись на бумажной полосе.

— Мозговая активность в норме, — прогремел низкий голос доктора. — Отклонений не зафиксировано. Пиши девять, — это сказано уже в сторону, медсестре.

Девять миллиграмм — стандартная доза Тетры для магического потенциала выше среднего. В больнице вкалывали повышенную дозу, от которой начинаешь чувствовать себя, как мясной мешок с костями. Что делает с человеком доза ещё выше, Ахсель на себе не испытал, но и представлять не пришлось: он видел, как выглядит маг, до отказа накачанный Тетрой. В их палате таких не было, но иногда он видел, как санитары везли кого-нибудь из них по коридору. У магов были пустые глаза, похожие на стеклянные шарики.

Доктор нажал на кнопку на аппарате, и гудение стало утихать. А медсестра выписала Ахселю талон на очередную дозу Тетраграмма.

Ахсель вышел из кабинета, и за облегчением сразу набежала туча непонятных мыслей.

Как так вышло? Химеры вернулись, но аппарат ничего не зафиксировал. И оба раза они оживали незадолго после принятия лекарства. Бред какой-то.

Он обернулся на магов, стоящих в очереди на осмотр. Разве он виноват перед кем-то из них?

Просто так вышло, что аппарат ничего не зафиксировал.

Просто так вышло, что у него в голове поселился древний языческий бог.

Просто так вышло, что ему попался счастливый билет в другую жизнь, и сегодня вместо того, чтобы заканчивать очередной заказ для издательства, за который ему снова задержат оплату, ему снова предстоит появиться на выставке.

Это воля случая. На его месте мог бы быть кто угодно, только и всего. А он бы остался на своём собственном — и в свете настольной лампы, согнувшись над ватманом, или под одиноким фонарём на мосту, по обыкновению пьяный, размышлял бы о лучшем из миров, в котором он имеет счастье жить.

«Эй, дружище!», — закричал Семиглазый из глубины мозгов. — «Видал? Видал?! Как я спрятался! Я спрятался, вот меня и не нашли. Это было несложно — у тебя в голове так много всякого хлама! Ха-ха!»

…Каждый день узнаёшь о себе что-то новое. Ахсель, стоя в ванной перед зеркалом в своем единственном нормальном пиджаке и чёрной рубашке, накануне выставки узнал, что он совершенно не умеет завязывать галстук.

Да и чёрт бы с этой виселичной петлёй, подумал он.

Куда важнее было сегодня не облажаться.

«Отставить нытьё. Ты ради этого не спал ночами. Что бы там ни вышло, всё будет лучше, чем месяц назад», — подумал Ахсель, глядя себе в глаза. Убедил он себя или нет, Ахсель так и не понял, и в очередной раз решил, что думать вредно.

Дни слились в одну киноленту. Иногда он не спал, иногда засыпал на пару часов посреди дня, забыв закрыть новую картину.

Иногда приходил Эосфор, расспрашивал его, внимательно слушал объяснения, попутно увлекая какой-нибудь странной историей из жизни или философской беседой. Ахсель всё ещё чувствовал, что его изучают, как бактерию под микроскопом, но постепенно эти мысли отступили, то ли ему вправду стало всё равно. Самое личное и самое важное ни Фор, ни кто-либо ещё не знал, и не должен был узнать.

То, что у Ахселя был такой секрет, должно было пугать и его самого, но сейчас это дарило ему странное чувство контроля над ситуацией.

— Ну а представь, как будет обидно, если ты облажаешься? — радостно вопросил Семиглазый из глубин мозга.

— Угу. Заткнись.

Не только ему, но и Фору. Он же ему обещал.

Куда больше вопросов вызывала некая госпожа Елена Фарсетти, владелица галереи. Даже Фор почти ничего не рассказал о ней. Обмолвился, что она известна в узких кругах, что была женой богатого коллекционера и после смерти мужа с головой ушла в искусство, собрав вокруг общество творцов и интеллектуалов со всего Тенеберга. И что характер у неё тяжёлый: никогда не угадаешь, что ей понравится.

— А мне не нужно казаться кем-то другим, чтобы всем нравиться, — похвастался Семиглазый. — Знаешь, почему?

— Потому что ты идеализированный образ из моего воображения, который существует только на картине.

— Нет, друг, не глупи! Это потому что я настоящий Семиглазый бог. Меня все любят, ведь я добрый, мудрый и всепрощающий, а ещё красивый.

— А ещё ты мертвый. Это единственное, что есть в тебе хорошего.

— А ты хамло трамвайное.

— Привыкай.

— Кстати, ты в курсе, что этот пиджак сидит на тебе так, будто ты его с трупа стащил?

Ахсель снова попытался завязать галстук, но узел вышел каким-то дурацким. Он выругался и, не развязывая, стянул его с шеи.

— Если думаешь самоубиться, то эта штука тебя не выдержит, — заметил Семиглазый. — Но можешь попробовать затянуть потуже и немного кайфануть. Если ты понимаешь, о чём я, хе-хе.

— Я не буду этого делать.

— А зря, дружище. Это мог бы быть твой последний кайф перед чередой несчастий, которая вот-вот начнётся. Скоро будет у тебя такая жизнь, закачаешься! Ходить тебе теперь лишь долиною смертной тени, хе-хе!

Победно рассмеявшись, Семиглазый затих.

Ахсель в последний раз посмотрел в зеркало.

— И правда, как будто с трупа… — пробормотал он и поспешил спуститься на улицу.

Паллада встретила его у машины. В последний раз затянулась сигаретой, коротко кивнула вместо приветствия. За всё это время они говорили один или два раза, и оба в сумме сказали не больше десяти слов.

Они доехали до галереи в гробовом молчании и остановились у здания с высокими окнами и полностью застеклённым верхним этажом. На входе суровый плечистый охранник-тангар пропустил их внутрь.

Эосфор ждал их там. Как всегда, безукоризненно одетый в светло-бежевый костюм, с тростью под мышкой.

— Ну, как идут дела? — осведомилась Паллада, медленно расхаживая по залу.

— Всё просто замечательно, — ответил Эосфор, — кстати говоря, знаешь, кто ещё нас сегодня почтит своим присутствием? — вдруг радостно спросил он.

Паллада закатила глаза.

— Давай хотя бы сейчас не будем говорить о мудаках. Ты ведь хотел сейчас назвать какую-нибудь знакомую мудацкую фамилию и нагло лыбиться, смотря, как я страдаю?

— Ты как всегда права! Не думала о карьере экстрасенса? Или помнишь наизусть список приглашенных гостей?

— Да я всю телефонную книгу Тенеберга наизусть выучила, пока ты там два часа костюм выбирал.

— Паллада, — вздохнул Фор с наигранным трагизмом, приложив ладонь ко лбу, — ну как же можно меня так компрометировать! Очень жестоко с твоей стороны!.. Так. Ахсель.

— Чего?

— Во-первых, не сутулься.

Ахсель неохотно выпрямился.

— В последний раз я так одевался на похороны тётки.

— А во-вторых…

— Я не пил. Тетру принял. Запасная есть. И вот… Я речь накидал, в двух вариантах, — он потянулся за бумажкой в кармане.

— Успокойся, я и так тебе верю.

— А вообще я подумал: если всё-таки напиться, это можно выдать за перформанс.

— Оставим эту теорию для следующего раза, — улыбнулся Фор. — Ладно, я знаю, что ты не подведёшь, — он похлопал его по плечу. — Всё будет… Чёрт, она здесь.

Эосфор отошёл переговорить с Еленой, которую Ахсель увидел издалека и лишь со спины. Её сопровождало ещё несколько тёмных фигур. Техник в комбинезоне поправлял прожектор над одной из экспозиций.

— Стрёмные они, — пробасил один из мужчин в чёрном костюме, с очертаниями татуировок на руках и шее.

— Ага. Эта хрень как будто на меня смотрит, — подхватил второй.

Семь синих ледяных глаз смотрели с другой стороны бытия, и тихо, тихо смеялись.

Галерея напоминала лабиринт, с узкими изогнутыми коридорами, перетекающими в просторные холлы, закоулками и тупиками. Картины резко контрастировали с белыми стенами: некоторые — в тёмных тонах, некоторые — яркие, словно цветение из других миров. Ахсель прошёлся вдоль белоснежных стен коридора, завернул в небольшой закоулок и замер.

Возле картины стояла рыжая девушка.

Спутанные кудрявые волосы падали на лицо. Не прикрытый чёлкой голубой глаз с потёкшей тушью в ужасе расширился. Она отпрянула назад, зажала лицо руками.

Ахсель оглянулся по сторонам.

— Что ты здесь делаешь? — шёпотом спросил он, но девушка замотала головой.

Она была одета в сползающую с плеча потёртую куртку и пышное, с изорванным подолом алое платье на тонких бретельках. На худой шее болталось несколько ниток украшений, на руках звенели браслеты. С удивлением Ахсель заметил, что среди них не было идентификационного браслета, обязательного для ношения всеми магами.

Девушка осторожно убрала руки от лица, неотрывно смотря на Ахселя. Тот тоже напрягся и не сводил с неё взгляд.

— Ахсель? — послышался голос Эосфора.

Ахсель выпрямился, бросил короткий взгляд в сторону, а потом снова выжидающе посмотрел на девушку.

— Т-с-с, — она прижала палец к дрожащим губам. Своим аккуратным лицом, легкой нескладностью в движениях и потрепанной одеждой она походила на куклу, которую кто-то забыл на скамейке под дождём.

Девушка бесшумно подошла к картине, дотронулась и тут же отдёрнула руку, будто обожглась. Снова прикрыла рот рукой и непонимающе посмотрела на Ахселя.

— Что ты делаешь? — шепнул он.

— Ахсель, ты здесь?

Он отозвался не сразу, но стоило на секунду отвести взгляд от девушки, как возле картины уже никого не было.

Конечно, Ахсель и раньше видел таких же рыжих, как и он — в больницах, медцентрах, чумных кварталах. Но о самой магии Ахсель, по сути, ничего и не знал. У каждого мага был свой дар; лотерея с призами, от которых невозможно отказаться. Даже о том, как оживают его картины, что ему нужно и категорически нельзя делать, Ахсель узнавал методом проб и ошибок — в комплекте с прокушенными до крови конечностями. Рыжие плохо приживались во внешнем мире, но это не заставляло их тянуться друг к другу. Слишком каждый из них был поглощен борьбой со своими собственными внутренними химерами.

— Иду, — отозвался Ахсель.

…У неё на руке не было браслета-часов. Значит, скрывается? Тогда почему она здесь, в людном месте? Неудачно переместилась в пространстве? Если скрывается, то какого чёрта у неё длинные рыжие волосы?.. Первое, что сделал бы маг — избавился от своих патл: в этом случае уже не до запретов на изменение внешности…

— Ахсель? Ахсель, приём. Две минуты до начала.

Фор поравнялся с ним, на ходу протирая набалдашник трости.

— Слушай, Фор, подожди… — Ахсель попытался собраться с мыслями, — там… Слушай, мы не можем…

— Я вижу, экзистенциальный кризис у тебя начался прямо по расписанию, — сказал Фор до невозможности мягко и терпеливо, в то время как рука с тростью сжалась до побелевших костяшек.

— Нет, не в этом дело…

— Вот и хорошо, — Фор снова расплылся в улыбке.

Понемногу собирались гости, и белая галерея наполнялась цветом. Незнакомые лица, дорогие ткани, блеск украшений и удушающий запах духов.

— Здравствуйте, госпожа Фарсетти, — раскланивались они. — Добрый вечер, госпожа Фарсетти, как приятно вас видеть.

Елена Фарсетти, немолодая женщина с короткими серебристыми волосами, была одета в элегантный брючный костюм. Хитрый прищур из-под хищного изгиба бровей, по-птичьи острый нос; в глубоком вырезе пиджака блестело массивное золотое ожерелье. В ответ на приветствия она лишь сдержанно кивала.

— Эосфор, — негромко, но твёрдо сказала она, поравнявшись с компанией, — не забудь, о чём мы с тобой говорили.

И, не удостоив взглядом Ахселя и Палладу, скрылась из виду.

Он уже это видел. Лица сливаются в калейдоскоп, жесты и фразы повторяются, словно узор. Только одна мысль не давала Ахселю покоя. Он надеялся, что сейчас заметит в толпе ярко-красное платье, что снова промелькнут рыжие волосы, — и тогда он хотя бы убедится, что глаза его ещё не обманывают.

Этого не произошло. Ахсель был единственным магом среди собравшихся; и пристально смотрели на него не только потому, что он виновник торжества. В прошлый раз он не придал этому значения. Иногда всё становится проще, если влить в себя немного самого отвратительного портвейна во вселенной.

А если ему правда показалось — тьфу, неужели его крыше понадобилось съехать именно сегодня, а не на день позже? Ахсель продолжал водить глазами по рядам гостей, пока Эосфор рядом произносил речь в честь открытия.

 «Не думай. Думать вредно», — сказал Ахсель сам себе. Он машинально проверил на поясе пистолет с Тетрой и запасную дозу.

Аппарат ничего не выявил, повторял он, как мантру.

— …А сейчас я предоставлю слово Ахселю Квинту, автору картин, с которым мне выпала честь работать, — Эосфор в последний раз одарил зал лучезарной улыбкой.

Зрители ответили ему бурными аплодисментами. Все смотрели на Фора с привычным религиозным благоговением. Или так только казалось из-за яркого света прожекторов, озарившего лица.

Аплодисменты смолкли, повисла мёртвая тишина. Ахсель оглядел зал. Смотреть в глаза чудовищам было проще, чем людям.

— Есть такая теория… — начал он и замолчал.

Несколько секунд тишины. Все взгляды устремлены на него. Только Семиглазый хохочет внутри черепной коробки.

«Как дела, дружище? Может, ещё с бумажки им зачитаешь? О, придумал! Расскажи им обо мне! Расскажи всем, какой я классный!»

Ахсель глубоко вдохнул.

— Иногда я задавался вопросом, — начал он во второй раз, — почему мир, в котором мы живём, именно такой, какой есть. Почему всё сложилось именно так, а не иначе.

Он больше не смотрел на людей — только на Семиглазого на дальней стене. Синие немигающие глаза, словно ледяные осколки.

— Я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос, — продолжил Ахсель. — Но я считаю, что мир, в котором мы живём — лучший из всех возможных миров. Своими картинами я всегда хотел показать именно это.

Снова несколько секунд тишины, показавшихся бесконечными, а после зал снова разразился аплодисментами.

Семиглазый залился истерическим смехом: «Ну ты отмочил, парень! Ха-ха! Лучший из миров!»

«Заткнись».

«О-ох, мужик, тебе бы в комики…»

Пока хохот Семиглазого эхом дребезжал в голове, время возобновило ход. Люди переговаривались, поднимали бокалы с напитками, расхаживали между картин. Ахсель с Фором и Палладой выпили вина, чокнувшись бокалами.

— Что-то ты совсем не рад, — заметил Фор. — Ты как будто не здесь. В смысле, больше, чем обычно.

— Да рад конечно, ты о чём, — пробормотал Ахсель настолько неубедительно, что Эосфор и Паллада вопросительно переглянулись. — Эй, вы не видели среди гостей… — начал он.

— Погоди секунду.

Эосфор оглянулся на группу из нескольких человек, толпившуюся у одной из картин. Паллада что-то шепнула ему на ухо. Ахсель проследил за его взглядом, но так и не понял, на кого именно он смотрит.

— Паллада, — невозмутимо сказал Фор, одёрнув пиджак, — я всегда говорил: если смерть неизбежна, нужно встретить её с достоинством. Ахсель, ты тоже приготовься.

— К чему это?

— Ладно, ребят, пойду покурю, — вздохнула Паллада, — Передавайте привет.

— Даже не надейся, — остановил её Фор. — Он и тебя заметил.

— Как скажешь, шеф, — сказала Паллада, которая и не собиралась двигаться с места.

Ухоженный молодой мужчина с широчайшей в мире улыбкой отделился от толпы слушателей, помахал кому-то рукой в чёрной перчатке и широкими быстрыми шагами начал приближаться с неизбежностью метеорита, грозящегося столкнуться с Землёй.

— Добрый вечер, господа, — он сверкнул рядом отбеленных зубов, — как экзистируете?

Его тёмные волосы были зализаны назад и блестели почти так же сильно, как зубы.

— Господин Керн, — тип пожал руку Эосфору, улыбнувшись при этом ещё шире, — рад вас снова видеть. Отличный костюм, хотя лично я предпочитаю индивидуальный пошив. О-о, госпожа Вольфрам! — он обернулся к Палладе. — Как всегда, выглядите просто транс-цен-ден-тально!

Он поцеловал её руку, и в этот момент на лице Паллады на секунду отразилась внутренняя борьба с желанием врезать ему под дых. Кажется, это был первый раз, когда Ахсель её мысленно поддержал.

— А ваше имя, господин, мне незнакомо, — обернулся он к Ахселю и протянул руку в чёрной перчатке.

— Позвольте отрекомендоваться: моё имя Берт Сольмани. Я большой ценитель искусства, и, как бы это сказать, тоже своего рода… творец.

— Эм… Ахсель. Ахсель Квинт, — сжал протянутую ладонь и убрал руки в карманы, надеясь, что на этом раскланивания закончились, и Берт Сольмани пойдёт сверкать зубами в каком-нибудь другом месте.

Весь он был блестящий, как отполированная деревянная игрушка. Двигался как будто на шарнирах, мелко кивал головой, то и дело проводил рукой по густо намазанным гелем волосам, которые спадали на выпуклый лоб.

— Рад встрече, — но Сольмани и не думал сводить с него маслянистых глаз. — Хорошо, что есть ещё в Тенеберге настоящие, м-м, архитекторы бытия. Прямо-таки смотрю на ваши картины и чувствую, эту, как её, эманацию к эгрегору! — Сольмани взбудораженно взмахнул руками.

Ахсель подумал, что не очень хочет знать, что это значит.

— Меня особенно интересует ваша картина «Aelid innan lleua».

— У меня такой… нет? — неуверенно прищурился Ахсель, обречённо осознав, что ему всё-таки придётся разбираться в творческой мысли Сольмани.

— Хо-хо, господин Квинт! — Сольмани вдруг расхохотался и захлопал в ладоши. — Как же, определённо, определённо есть! И мы имеем удовольствие наблюдать её вот с сего ракурса!

Он показал на висевшую неподалёку «Солнце и Луну». Две змеиные химеры с высеченными на мордах символами гнались друг за другом, но на самом деле бегали по кругу.

— Простите, я опять перехожу на рапсодийский! — хохотнул Сольмани. — И куда только девать такие незаурядные способности к языкам? Видите ли, я очень долго прожил yn Rhapsodia. Yn — это такой предлог, он обозначает «в». А yn Rhapsodia…

— Я понял. Можете не объяснять, — сказал Ахсель сквозь зубы.

— Замечательно! Прекрасно! Напоминает что-то из раннего… Не могу вспомнить, у меня так много друзей-художников, — он обернулся к Эосфору. — Фор, дружище, ну как тебе это удаётся!

— Боюсь, моей заслуги в этом немного.

— Вечно ты скромничаешь. Ведь откапываешь же ты как-то… Всяких там гениев, надежду для нашего загнивающего общества! А вот скажите, господин Квинт…

Он провёл взглядом по картинам. На секунду задержался на «Трёх этюдах человеческой плоти с гранатом», потом вдруг просиял.

— Вот это остроумно, это очень свежо, — он направился к «Выброшенному на берег». — Вот скажите, господин Квинт, нет ли здесь некой… Метафоры деконструкции? Ну, или деконструкции метафоры, — Сольмани задумчиво почесал подбородок.

Прежде, чем понять, что ответить, Ахсель осознал, что Сольмани всё равно не собирается его слушать.

— Господин Квинт, — окликнул Ахселя женский голос. К нему подошла женщина с записной книжкой, — я пишу статью о современном искусстве для самиздата. Не ответите на пару вопросов?

Сольмани тем временем снова обернулся к Эосфору и завёл какую-то речь об обществе, в котором мы имеем несчастье жить.

…Иногда Ахсель думал: может быть, картины живут своей жизнью даже тогда, когда его магия над ними не властна.

Доказательств этой теории у него не было. Всё равно что загадка про дерево, которое где-то там упало, а его никто не слышал. И всё же… Что видят химеры, заключенные в тюрьму холстов? Может, так же наблюдают за изучающими их людьми?

— Десять тысяч динариев, — говорит человек.

Дорогой костюм, в бокале переливается шампанское.

— Нет, нет, здесь не более семи. При всём уважении, разве вы не видите? Она под прожектором, убери выгодное освещение — и вы не захотите повесить её у себя.

Гость в задумчивости трёт подбородок. Другой смахивает пылинку с пиджака.

Ворон хрипит, вылупляясь из яйца.

— Я думаю, метафора смело деконструирует не только саму себя, но и, э-э… Сам факт деконструкции?

— Думаете? — негромко отзывается смуглый и сухощавый мужчина, похожий на южанина. На галстуке у него запонка в виде обезьяньей челюсти.

— Да, да, так оно и есть.

«Так оно и есть, так оно и есть», — беззвучно хихикают на холстах писклявые голоса.

— Вы видели автора? — Голос переходит на полушёпот. — Говорят, крайне загадочная личность. К тому же… Сами понимаете.

— Впервые его вижу. Мне кажется, только господин Керн здесь его и знает.

Елена тоже куда-то исчезла; Ахсель видел её только мельком перед открытием. Да, она и так возложила обязанности по проведению выставки на Эосфора, но разве тот не говорил, что ей интересны новые картины? Может, ей просто до смерти всё надоело, и она сидит сейчас где-нибудь в тишине.

Тогда ей можно позавидовать.

— Ну, что? — спросил Ахсель, вернувшись к Фору и Палладе. Сольмани уже маячил где-то вдалеке.

— Сказал, что хочет купить «Солнце и Луну» и «Выброшенного на берег». Могу тебя только поздравить.

— Слушай, — Ахсель снова оглянулся по сторонам, — ты не видел тут магов, кроме меня?

— Нет, — удивлённо ответил Эосфор, — пожалуй, я бы заметил. А что?

— Неважно.

— Если увижу, я вас познакомлю, — беззаботно заявил Эосфор.

— Ахсель Квинт? — раздался за спиной хриплый мужской голос. Ахсель обернулся.

— Госпожа Фарсетти желает вас видеть после закрытия. Лично, — мужчина бросил красноречивый взгляд на Фора и Палладу.

***

Первый день выставки завершился, гости расходились, галерея готовилась к закрытию. Ахсель ненадолго распрощался с Эосфором и Палладой и отправился на верхний этаж здания.

Из огромного окна на всю стену открывался вид на вечерний город. Вдалеке горели огни домов и портовых кранов. Но что больше всего привлекло внимание Ахселя, так это несколько высоких позолоченных клеток, в которых щебетали разноцветные птицы. Маленькая зелёная птичка посмотрела на него глазами-бусинками и звонко чирикнула.

— Антайская изумрудная мухоловка, — сказала Елена Фарсетти. Она сидела в кресле спиной к двери. — Присаживайтесь. Могу предложить кофе.

Ахсель сел в кресло по другую сторону стеклянного журнального столика. Госпожа Фарсетти внимательно провела его взглядом. Закинула ногу на ногу и сказала:

— Давайте так. Я не господин Керн с его сладкими речами и либеральными взглядами. Фамильярничать тоже будете с кем-нибудь другим. Объясню вам сразу, чтобы не было недомолвок. Я считаю, что большая часть всего искусства — мусор. Пыль. Это касается не только картин. Вся эта музыка, что сейчас играют — это просто шум… Или другая картина: студенты гуманитарных отделений без конца цитируют модных писателей, которые забудутся в следующем месяце, курят и обсуждают свои паршивые манифестишки. Впрочем, вы и сами ведь бывший студент-художник.

— Вроде того. Учился на иконописца.

Елена издала беззвучный удивлённый смешок.

— Разумеется. Стоило понять раньше. Это заметно по вашей технике. А после, сколько мне известно, вы рисовали карикатуры для газет и плакаты?

— Это тоже заметно по моей технике?

— Отнюдь нет, — Елена смерила Ахселя взглядом, не одобрив его тон. — Как интересно сложилась ваша жизнь. Впрочем, другого от подопечного господина Керна я не ожидала.

Открылась дверь, и в комнату вошла девушка с серебряным подносом, на котором дымились две маленькие фарфоровые чашки. Елена аккуратно взяла свою чашку тонкими бледными пальцами, немного отпила и поморщилась.

— Лана, что это за дрянь? Я пью только с кардамоном.

Девушка побледнела.

— Прошу прощения, госпожа Фарсетти, я сейчас…

— Да, давай поживее, — сказала Елена, не глядя на девушку. Та поспешно скрылась за дверью.

— Второй день работает, — пояснила Елена. — Надо уметь проявлять снисхождение к людям. В глобальном смысле, — вдруг неопределённо добавила она. Ахсель с непониманием прищурился, но ничего не сказал.

Елена снова изучающе посмотрела на него.

— Жаль, что мне не удалось встретиться с вами раньше. Всё общение происходило через господина Керна, хотя при этом он очень легко согласился на то, чтобы я вас представляла. Он ведь почти благотворительностью занимается. Видимо, ваш успех для него крайне важен.

«Важен, значит…»

Ахсель рассеянно уставился в чашку, не зная, что сказать.

— Простая публика от него в восторге. Но в этом мире такие, как он, обычно так и остаются перебиваться всякой мелочью до самой старости.

Говорила она резко и отрывисто, будто забивала стальные гвозди.

— То, что я нашла ваши работы сравнительно неплохими, не даёт вам поблажек, господин Квинт. Но поддаваться его влиянию или нет — вопрос вашей собственной воли. «Лучший из миров», — ухмыльнулась она, — о, помилуйте. Но у вас есть потенциал. Поэтому я хотела познакомиться с вами лично, без посредников. Господин Керн обожает уводить разговор туда, куда ему хочется.

«Чего вы делать совершенно не умеете», могла бы добавить она.

— Вы его не жалуете, — наконец подал он голос.

— А вы, наверное, боготворите его за то, что он привёл вас сюда и пообещал, что вы больше никогда не будете голодать у себя в каморке?

— Чего? — Ахсель поперхнулся. — В смысле, нет, госпожа Фарсетти. Зачем вообще кого-то боготворить?

— Хорошо, если нездоровый фанатизм вас не коснулся. Хотя для вас он, пожалуй, имел бы смысл. Вам очень повезло.

— Вот именно. Мне просто повезло, вот и всё. К чему все эти мысли?

— Скажу так. Для Эосфора мир делится на вещи, которые его забавляют, и всё остальное. Лучше бы вам и дальше его забавлять.

— Это угроза? — Ахсель покосился на неё, не зная, что ожидать.

— Было бы неразумно с моей стороны угрожать магу, — Елена едва заметно улыбнулась.

Хотелось только одного — послать её к чертям и уйти. Зачем он пришёл сюда? Выслушивать её жалобы на Фора? Ахсель впился пальцами в подлокотник, но ничего не сказал. Елена уловила его напряжённый взгляд и чуть смягчилась:

— Я лишь пытаюсь быть с вами абсолютно честной. Немногие люди здесь честны; они выдают это за «вежливость» и «открытость к чужому мнению». Кроме того, господин Квинт… Продажей картин на выставках, как правило, много не зарабатывают. Однако, возможно, в будущем я захочу заказать у вас картину в личную коллекцию. Мне бы хотелось иметь возможность связаться с вами напрямую.

С этими словами она достала одну из своих визиток и положила перед ним на стеклянный столик.

Ахселя охватило чувство дежавю. Сначала — от ситуации, а после одна картинка идеально наложилась на другую, как трафарет: на визитке был изображён кусающий себя за хвост змей. Стараясь никак не выдать своё удивление, Ахсель поспешно взял визитку и положил в карман.

— Я могу идти? — спросил он.

— Можете.

Когда Ахсель снова проходил мимо клеток с птицами, он чуть не столкнулся с девушкой, которая несла поднос с новой чашкой кофе.

— Ахсель, — не оборачиваясь, окликнула его Елена. Он остановился в дверях. — Почему вы рисуете?

— Потому что это всё, что я умею делать.

— Вы на удивление мелко мыслите.

Ахсель видел её со спины, но почему-то ему показалось, что она улыбается.

— Когда-то ваши братья и сёстры наследовали землю, — мечтательно произнесла Елена. — Они могли переписывать реальность, словно она была математическим уравнением. Их боялись и уважали, как богов. Я долго задавалась вопросом: как такие существа могли позволить посадить себя на цепь? Да и кому? Какой-то горстке святош, называющих себя Собором. Вам дали подачку в стеклянной колбе, а вы и рады, — она вздохнула. — Какая печаль.

Ничего не сказав, Ахсель вышел в коридор и снова с кем-то чуть не столкнулся. На этот раз это оказался Берт Сольмани. Тот удивлённо вытаращил глаза: наверное, потому, что у Ахселя сейчас был взгляд, как у заправского серийного убийцы.

— Ох, нельзя же так пугать, — заулыбался Сольмани. Падающий сверху свет заострил глубокие тени на его лице. Улыбка белела почти зловеще. — Это же вы, господин, эм, Кварт, то есть, Окт, в смысле, Септ…

— До свидания, — коротко кивнул Ахсель и быстро зашагал прочь.

— Надеюсь, аудиенция прошла успешно, в смысле, катартически! — крикнул Сольмани ему вслед.

«Подсадили, говоришь. Подачка в стеклянной колбе. Да ты бы видела, как химера выползает из картины! Как она набрасывается на тебя и хочет отгрызть тебе лицо! Ты бы полежала два года в дурке, глядя на то, как вокруг тебя люди превращаются в тупые куски мяса! А я… Я мог бы и картины в галерее оживить, чтобы они сожрали всех, кто здесь находится!»

Ахсель впечатал кулаком в стену. Боль в костяшках отрезвила его; он стоял у лестницы, тяжело дыша и думая о том, как страшно сейчас выглядит его искажённое гневом лицо.

«Я мог бы перестать пить Тетру, и знаешь, что бы сейчас было? Знаешь?!»

Он постоял так ещё несколько секунд, глядя на уходящую вниз лестницу.

— Как всё прошло? — спросил его Фор, когда он вернулся.

Ахсель пожал плечами.

— Ничего особенного.

— Совсем ничего? — Фор лукаво прищурился. — Правда, что ли?

— Ну… Как будто ты снова в школе, только за драку в коридоре ругают не тебя, — Ахсель пожал плечами. — Или типа того.

Мысли отступили. Елена, Сольмани, странная девушка у картин, болтовня окружающих — ни о чём из этого не хотелось думать. Сейчас Ахсель просто был рад, что они вышли из душной галереи в тёмный морозный вечер. Большие хлопья снега кружились в воздухе.

— Блин, Фор… — пробормотал Ахсель, — с такими каждый день общаться — совсем кукухой съедешь.

— Ну, а чего ты от богачей хотел? — Беззлобно хмыкнула Паллада, щёлкая зажигалкой.

Её сигарета тлела в ночи блуждающим огоньком.

— Они такие же люди, как и все мы, — ответ Эосфора всегда был неизменным. — Я же говорил, что люблю людей.

Может, он и съехал, промелькнула странная — странно-обнадёживающая — мысль.

…Ахсель еле дошёл до дома. Думал, свалится где-нибудь по дороге и уснёт в снегу. Тело казалось тяжёлым набитым мешком, а конечности превратились в тонкие полые трубки. Его лихорадило; бросало то в жар, то в холод. Неоновые вывески перед глазами распускались кислотными цветами. Среди них чирикали разноцветные неоновые птицы.

Он ввалился в дом, не раздеваясь залез в ванную и включил холодную воду. Точнее, он знал, что она холодная, но ничего не чувствовал. Онемевшей рукой Ахсель нащупал и вколол себе запоздалую вечернюю дозу. Выдохнул сквозь зубы, чувствуя, как по телу разливается волна привычной унизительной эйфории. Шум воды успокаивал, жар понемногу отступал, и ему становилось легче. А после он заснул. Ему приснился бог.

— Зачем ты меня сделал? — спросил Ахсель у него.

Он покачал волнами и рассеянно уставился на Ахселя глазами-бездонными впадинами.

— Не знаю.

— Но ведь была какая-то цель? Может, есть смысл в том, что я здесь? Может, что-то такое во мне есть?..

— Ну… — он вздохнул, и где-то поднялась буря, — разве что глисты…

…Ахсель проснулся оттого, что вода попала в нос. Приступ окончательно утих, мысли стали прозрачными и гладкими, как кубики льда, и он перебирал их: понемногу в голове всплывали события прошлого вечера. Декадентствующие снобы. Девушка, похожая на куклу. Запонка в виде обезьяньей челюсти. Оскал белых зубов. Изумрудная птица в золотой клетке. Снег в лучах фонарей… А потом его накрыло.

Ахсель уныло посмотрел на свою насквозь промокшую одежду.

«С добрым утром, дружище!» — заверещал Семиглазый из глубин сознания. — «Проснись и пой, сентиментальный ты алкаш!»