— Антон, возьми ручку, ну пожалуйста, — канючит Арсений.

Антон, взвалив на спину пакет, сурово озирается на него и бухтит себе под нос.

— Ну пожалуйста.

Антон ему напоминает мистера Бина из старого сериала — едва ли понятно, что говорит, но очень показательно кривляется.

— Ну хочешь, на колени встану. Правда я не поднимусь с них и придётся тебе ещё и меня тащить.

Комок заёбы рядом уныло вздыхает. Арсений разочаровывается — в первую очередь в своём актёрском мастерстве. И в язвительности. Но всё это тут же становится весьма второстепенно, когда он придумывает поистине гениальный план. Гениальнее, чем переться к Лёве домой, чтобы постирать вещи, потому что стиралки из общаги пропали вместе с прошлым комендантом.

Арсений глухо стонет и щадит Антона в итоге — его тощий позвоночник выглядит тонкой берёзкой, которая вот-вот сломается под тяжестью бытия и его трусов. Тем более, макушка дома Левана уже мелькает между девятиэтажками и пахнет свежестью морского бриза, коим будут пахнуть его шмотки через пару часов.

Арсению на подходе к дому вдруг становится ощутимо легче — Антон цепляет его мешок, чтобы помочь подняться по лестнице, ведь лифт, сломанный в прошлом веке, кажется, привычно не работает. А в свете всех этих карточных фокусов, кажется, только оно и остаётся привычным.

— Ты улыбнёшься и скажешь мне да, — вздёргивает бровями Арсений и улыбается так самодовольно, как будто «да» говорит он сам.

Арсений сидит на стиралке, за что Лёва хочет откусить ему жопу, и ловит на себе взгляды Антона через зеркало. В его голове они уже целуются. Антон наклоняется к нему и ловит его губы, трогает бока, расстёгивает джинсы, может, мягко дрочит двумя пальцами, но это — опционально. Главное, что они целуются.

Антон в зеркале же прикусывает губу и взглядом лижет его шею; но потом они этими взглядами встречаются и тот выглядит напуганным, как будто Леван заметил, что он сам сидит на стиральной машине. Они не целуются — Арсений гонит эти мысли; он, вообще-то, почти занятой человек, и всё это — то, что они в его голове целуются всю прошедшую неделю, ему совершенно не нравится.

Путь назад даётся им ещё тяжелее, потому что одежда теперь ещё и мокрая, но тащат они её беспрекословно вместе, сгрузив пакеты друг на друга и перехватив по ручке, от которых отсыхают их плечи, а у Арсения болит шея. Поэтому его голова оказывается у Антона на плече, когда они заползают в общажный лифт, и отрывается только, когда двери открываются не на их этаже. Антон не против.

— Заходи, Андрюш, — устало улыбается Арсений.

Чужой взгляд прожигает макушку.

***

— Я ебу, — резюмирует Позов, и Арсений впервые не хочет его застебать.

В общежитии, конечно, и так холодно, но отключение батарей в начале марта — это уже перебор. Арсений воистину злобная сука, потому что уродливый свитер из натуральной шерсти, буквально блевотного цвета, никак ему не помогает даже под одеялом.

— Кому на Руси жить хорошо? Да никому, блять, все замёрзли нахуй, — бухтит он.

— Слава Советскому Союзу, — заявляет Масленников.

— Поддерживаю, — тихо язвит Антон, у которого процент жира в организме равен одной тысячной.

Лежат тихо. Кто-то в коридоре бегает, и Арсений может его понять — наверное, это Эдик, чтобы согреться, но Арсению слишком жалко себя, чтобы так изгаляться. Он зарывается носом в одеяло и начинает агрессивно дышать, чтобы хотя бы три секунды побыть в тепле, но это тепло ускользает так же быстро, как и арсеньевское желание существовать. Он переворачивается на спину и смотрит на провисший над ним матрас, но дёргает голову набок от резкого скрипа.

— Самый эффективный способ согреться, — вдруг начинает Антон, сев на постели, — это лечь друг с другом.

Арсений очень хочет слышать в его тоне озорные нотки и улыбку.

— Нет, я не буду пробовать вашу эту гомосятину, — фыркает Позов и сползает со второго этажа. — Я к Кате.

— А я буду, — выдаёт Арсений, не думая ни секунды. — А Катин блок закрыт.

Грудную клетку сжимает предвкушение — он хочет верить, помимо прочего, что Антон на это и намекал. В его голове через пять минут они поцелуются. Антон прижмёт его к себе, притянет на себя, и в бесконечной путанице рукавов и одеял они будут целоваться.

— У неё есть ключ. В отличие от нас, Арсений, девочки нравятся Тамаре Васильевне, потому что не ебутся с мужиками на полу, — отвечает Дима, стоя у двери. — А ты ебёшься.

— И очень этому рад, — фыркает Арсений закрывающейся двери. — Антох, давай ко мне, — говорит, и интонация у него настолько деланно беспечная, насколько возможно.

Не актёр он, а актёрище. Может даже как-то скрывать стыд, когда он смотрит Андрею в глаза; да ему за такое пять за диплом надо поставить, не иначе. Но сейчас его гораздо более сильно будоражит то, что Антон сгребает одеяло и поднимается из своей матрасной жопоямы. Арсений поднимается, чтобы тому было удобнее заползти к стенке, и робко улыбается ему в темноте.

— Добро пожаловать, — хихикает он.

— Спасибо за гостеприимство.

— Слышьте, голубки, ложитесь спать, а не воркуйте, три часа ночи, бля, — бубнит оставшийся без поддержки Масло.

Они усмехаются вдвоём, но ответ в голову Арсению не приходит, да и Антону тоже; Арсений только ложится и откидывается на чужую мягкую грудь. Потому что кровать узкая для двоих, он не мог не откинуться, конечно — Антон его ещё и обнимает для удобства.

Они, конечно, не целуются, Антон его на себя не тянет, и не путаются они в рукавах, потому что Антон — его друг, соратник и таролог, а Арсений встречается с Андреем, ему не положено — не втихую. А Андрей не выглядит фанатом здоровых отношений. Они не целуются, но Арсений быстро греется и моментально засыпает.

И очень уютно просыпается, уткнувшись носом Антону в шею.

***

Арсений тащит карты с тумбочки, и та осуждающе скрипит.

— Дима на дне рождения у друга, а Позов на работе, давай мне расклад, — говорит, и Антон лениво разлепляет глаза, выражая крайнюю незаинтересованность. — С меня поход в мак сегодня.

Если бы Антон мог сделать финт ушами, он бы его сделал и вывернул их на девяносто градусов.

— Вот это куда более соблазнительно, — усмехается он, а потом с кряхтением садится. — Ваши речи да Богу в уши.

— Да вы соловьём поёте, Антон Андреевич.

— Красно слово заразно. Передаётся половым путём.

Арсений неловко посмеивается и прячет взгляд — он о том вечере старается не вспоминать. Но, как говорил отец, стараться надо лучше, потому что думает он о нём минимум пять раз в сутки. И ещё представляет, как они целуются, конечно, во всех позах, на всех поверхностях, в разные дни недели и время суток — и чувствует стыд размером с Юпитер, который скоро задавит маленького красного карлика по имени Арсений Попов.

Он, конечно, что-то о себе подозревает.

— Расскажи, что у меня будет в отношениях с Андреем.

Антон кидает на него короткий, как будто немного грустный взгляд, но Арсений уверен, с выдумыванием у него нет проблем, в отличие от стараний не думать. Тот кивает, улыбнувшись — наверное, представил будущий МакКомбо. В этот раз Антон раскладывает на хлипком столе целых четыре карты, и Арсений заинтригован — видимо, сулит им с Андреем что-то долгое и счастливое. Это радует его, ведь он точно не будет больше думать об Антоне, потому что сами духи небесные сказали ему: хорошая партия, бери. А бумага, даже в святки, это просто бумага, наверное. Но тогда расклады Антона тоже теряют силу. Хотя, с другой стороны, это картон, он и толще, и выносливей — оправдывается Арсений не менее искусно.

Антон улыбается загадочно, переворачивает карту и чешет затылок задумчиво. Арсений следит за его бегающим взглядом и каким-то потерянным видом. Шастун быстро соображает, он все карты наизусть знает, но теперь будто путается — устал, может, у него какие-то жуткие отчётные работы по кодированию последнюю неделю.

— Император, — говорит, — в общем… всё очень неустойчиво. Умеренность — типа, ты ему доверяешь и ты прав, но… — он сглатывает как-то нервно и дёргает уголком губ, — не забывайся.

— Понял, — кивает решительно Арсений и улыбается ободряюще.

Антон впервые выглядит неуверенным в своих словах, и хочется поддержать его как-то, мало ли, всякое бывает — и актёрам надоедают пьесы, и сапожник заёбывается от сапог. Антон отвечает ему как-то неловко и мнёт оставшиеся карты в ладони.

— Не порть, — осекает его Арсений с видом мамы, которая уверена, что сын всё ломает, крушит, и вообще, они же миллионеры. — Всё нормально? Ты не обязан, если не хочешь, я покормлю тебя и так.

Антон смотрит на него, и морщинки у глаз у него расползаются не то лапками, не то лучиками — тот улыбается на сей раз искренне. Что-то подсказывает Арсению, что дело не в еде совсем, но он оставляет эту тайну за Шастуном.

— Нет, всё в порядке, — он расправляет плечи. — Всё норм, просто мысли путаются. Так что не обессудь, если в итоге отшельник превратится в единорога, а башня полетит.

— Ты понабрался от меня чуши.

— Это правда. Я же говорил, половым путём.

— Ну, ты взрослый уже мальчик, ты можешь завести, кого хочешь, сам.Отсылка на песню «Лидия» группы Электрослабость. А вот хламидии или чушь — решай.

Антон сидит со сложным лицом и хлопает глазами забавно — Арсений хихикает; но жалеет о потерянных морщинках, как мальчик о времени в рассказе.Отсылка на «Сказку о потерянном времени» Евгения Шварца (который писатель, а не очаровашка из «Караморы») Времени, потраченного на Антона, впрочем, ему только мало оказывается — жалеть там не о чем.

— Я скоро начну делать расклады, чтобы понимать тебя.

— Мужчина-загадка.

— Нет, ты парень-шахматы.

— Нет, я юноша-имаджинариум.

— Ты юнец-манчкинНастольная игра с длиннющими правилами, а не порода котов., — смеётся Антон. — Хотя нет, получается, ты два в одном! Ты парнишка-манчкин-взрывной-котёнок.Отсылка на настольную игру, правила которой по статистике среди моих друзей не понял никто.

Арсений ждёт объяснения — у Антона в голове, кажется, не менее удивительный мир, чем у него самого. У него там отшельники, кажется, главные заводилы города, солнце светит ночью, а луна — днём, а смерть несёт радость умершему. Так или иначе, вся эта карточная планета очень манит таких принцев и шляпников, как Арсений. Хоть он совсем не маленький, да и не живёт в стране Чудес.

— Ну, «взрывные котята»! Игруха, которую не понимает никто. Но всё равно очень притягательная. Коты же. Ещё и «восемнадцать плюс» версия есть, со всякой псевдопошлостью.

— А тебе лишь бы восемнадцать плюс, — немного нервно хихикает Арсений.

Ему совершенно не нравится, куда ведёт этот разговор и что он для себя понимает — что Антон считает его котом, и притягательным, и всё вот это. Потому что Арсений считает его тем же, но это не значит, что за этой очевидной очаровательностью не скрывается обычный скот. Свинки тоже милые, пока чистые и не валяются в грязи. Он просто боится, и знает это, но после стольких попыток делать с этим страхом что-либо кажется ему заранее тщетным.

Он плывёт по простому пути — болот ему и в голове хватает; он хочет, наконец, нырнуть в простые, широкие воды, что рано или поздно выкинут его в море, а там — в океан. Чтобы больше он даже на миг не сомневался в себе.

— Да, я хотел бы с тобой повторить восемнадцать плюс, — говорит Антон так буднично, что Арсений хмурится.

Может, эти широкие воды ему идут больше, чем возможность следовать по тропе до ключа с живой водой. Может, он просто хочет идти вперёд, а для Антона этот секс ничего не значил, кроме спокойного сна в тишине. Арсений хмурится ещё сильнее — получается, значил для него самого, раз это так его расстраивает.

— Эй, — зовёт Антон тихо; так только он умеет — без грубости, ласково почти, чтобы внимание просто привлечь, вместо «как дела?» и «ты в порядке?». — Прости, я просто пошутил. Я помню, мы договаривались просто помочь друг другу. Никаких продолжений, если ты не захочешь.

Как же много Арсений узнал про него за эти пару месяцев — ему даже страшно, потому что ни одно из открытых им знаний не делает ситуацию лучше. Только тянет его дальше, как Арсений хотел, чтобы Антон тянул его к себе, когда они спать ложились вместе. Тогда они проснулись одним комком, лишь напоминающим что-то человекоподобное, а Антон отплёвывался от его волос полчаса и смеялся. Они лежали близко-близко, так, что Арсений неосознанно щипал его за рукав свитера. И никого в комнате не было, даже звуки в общаге затихли — все разъехались на мартовские праздники — ни одного слова поперёк.

И глупо думать, что Антон ему не нравится. Арсений знает — глупо; но ему хочется, потому что иначе проблем будет больше, чем приобретений — он это уже проходил. Он так уже лелеял и Ярика, и Эдика (пока тот не оказался натуралом), и Марика из третьего блока — всё это уже было. Только Антона не было — ни в списке, ни в его жизни; Антона, который касается едва его запястья сейчас и выглядит так виновато, что не позволяет больше Арсению себя корить.

Он всё для себя решил, а это пройдёт. Даже если Антон такой невозможно хороший, а Арсений безмерно влюбчивый.

— Прости, просто задумался. Всё в порядке, правда, мы хорошо провели время тогда, но больше не стоит.

А очень хочется — потому что Арсений уже единожды почувствовал на себе его губы.

— Ты правда колдун, — договаривается само. — Менеджер судьбинушки моей.

Антон ничего не отвечает, пряча взгляд со слабой улыбкой — между бровями у него складочка, почти что Кащеевой иголкой колющей ему кожу.

— Давай продолжим, — говорит Арсений, прижимаясь к стене плечом. — Мне интересно, чего стоит бояться.

— Конечно, — хмыкает Антон, одним жестом, который Арсений уже тоже запомнил, смахивая все свои думы. Ему бы да пучок трав в руки, а избушку на курьих ножках под зад. — Десятка чаш, — он снова ненадолго тормозит. — Помни, что помимо твоих мечт есть ещё и реальная жизнь. Она требует твоего внимания.

— Понятно, вместо беганья по свиданкам лучше заняться подготовкой к актёрке, иначе Вальдемар Аристархович намотает меня на реквизит и обвяжет бантиком из моих трико.

Антон, наконец, светлеет и перестаёт фонить напряжением и виной, почему-то сквозящей в его тоне; Арсений думает, откуда бы ей взяться, но думать ему, конечно, не дают.

— Серьёзно? Вы называете это «трико»?

Впрочем, Шастун — он и есть Шастун, на карточной планете или в стране Чудес; внутри у него всегда будет простота — и Воронеж.

***

А Вальдемар Аристархович не промах.

Арсений чувствует себя так, будто его и правда намотали на реквизит и обвязали бантиком из трико — не идёт у него учёба с этими бесконечными внутренними распрями и драмами. Но пока на строгое «бездарно», он пытается вылезти из всех своих шкур, драмы отходят на второй план.

Арсений устал.

Он приходит в комнату поздно вечером и Дим, к счастью, здесь нет — зато есть, конечно, Антон. Но сегодня Арсения этот факт не заставляет кукожиться в страдающем комке пыли и пота; он просто падает на постель, скинув куртку и ботинки у входа, лежит, глядя в железные прутья койки Позова, и ему от бессилия и разочарования в себе плакать хочется, и никакие Андреи и Антоны тут ни при чём.

Арсений чувствует на себе зоркий, вездесущий взгляд — можно подумать, что бабайка решила заинтересоваться, почему в комнате запахло отчаянием; но та в их пыльный душный ужас в виде комнаты соваться не рискнёт. Даже нежить избегает то ли сарказма Дим, то ли их перепалок, то ли ноющего, запутавшегося в себе Арсения, что как кот в клубке своих мыслей запутался. Потому что Антон не оставляет его в покое — с каждым днём всё больше, да и расклады, чёрт бы их побрал (хотя, он их и создал, вероятно), становятся хуже и хуже с каждым этим грёбанным днём второй по счёту грёбанной недели. Это, кажется, смущает и Шастуна — он начинает катастрофически тормозить перед каждой попыткой разложить ему что-то — хотя бы что-нибудь. Думает, жуёт губы, глаза прячет — а может, просто не хочет говорить ему очередные плохие вести из всей этой звездотни.

Сейчас садится у ног — кровать скрипит и шатается всей своей советской конструкцией, и Арсений чувствует — смотрит. Подсаживается ближе, сантиметр за сантиметром, как встревоженный кот, и Арсений уверен — кошачьи были в его роду; слишком он чуткий и ласковый. Настолько, чтобы зацепить его руку и вынудить сесть; и дать Арсению упасть на его плечо лбом, свесить ноги, привалиться к боку.

— Всё не в порядке, да? — спрашивает он, мягко помешивая карты в гибких пальцах; Арсений начал морщиться от их вида, когда они перестали выдавать ему хоть что-то мало-мальски хорошее.

— Нихуя, — смиренно будто, совсем сдавшись, бормочет Арсений. — Мне кажется, я зря это всё. Я же с эконома перепоступал, чтобы в актёрку податься, против отца попёр. Чтобы что? Чтобы слушать, какая я бездарность, и мне только дубы играть да в массовке плясать? Нет уж, — фыркает он с оттенком гордыни. — Но я на третьем курсе из пяти, и во мне, как говорят преподаватели и мастер, ничего нет. Я безликий. За шторой из волос, говорят, не видно так сразу, но нет во мне ничего. Ну да, высокий я, красивый, память супер, умный… скорее эрудированный, просто начитанный. А если я только внешностью могу цеплять, то какой я тогда, нахуй, актёр? И для чего мне надо было переезжать сюда из Омска? Чтобы быть пылью из-под кровати, как большинство?

Слова из Арсения сыпятся потоком обиженного ребёнка, обессиленного недо-взрослого, который порох не нюхает, а разводит в воде и разбавляет себе похмелье. Молоко с сажей внутри.

— Ну, — говорит Антон задумчиво, всё так же ритмично, почти гипнотически, так успокаивающе почему-то, тасуя карты, — чтобы мы познакомились, как минимум.

— А наше знакомство ебать центр вселенной для тебя, конечно, — бухтит Арсений, но к боку его жмётся крепче.

— Ну, не настолько, конечно, — усмехается тот. — Но я, наверное, ни с кем и никогда не ловился таким пониманием. Волна у нас одинаковая.

— Только ты на ней, а меня сшибло, и я как одинокая шмотка в стиральной машинке, которую крутит-вертит в воде.

А на этой самой стиралке в его голове они уже целуются. Антон наклоняется к нему и ловит его губы, трогает бока, расстёгивает джинсы, может, мягко дрочит двумя, тремя пальцами, ласкает его член, расстегнув только молнию и цепанув ногтями кожу у паха нарочно, вынимая из петли пуговицу. Ласкает его всего, оставляет мокрые следы от шершавого языка на шее, но это — опционально. Главное, что они целуются.

На деле Антон с былой уверенностью выкладывает на его колено карту.

— Колесо Фортуны, — говорит, и Арсений хмурится.

Что-то в его гаданиях вдруг начинает смущать.

— Это доброе предзнаменование. Перемены, но типа заебисечные.

— Наконец что-то хорошее. Хотя три дня назад ты сказал мне, что мои выборы сейчас — полная бесперспективная хуйня, — Арсений тыкает его в рёбра легонько.

Антон усмехается и взгляд отводит.

— Такова воля карт.

— Ну и хуй с ними. Дим нет сегодня опять, так что давай займёмся чем-то кроме моего нытья, — фыркает Арсений и нехотя отрывается от чужого плеча.

— Ваше нытьё очень важно для нас. Спасибо за уделённое время! — вздыхает Антон, коротко проходясь по его пальцам.

И теперь Арсения ничего не смущает, но он смущается.

— Вот ты жук, — тихо бубнит он.

«Который кусил меня в сердце и душу», — хочется добавить, но жуки чаще всего не кусаются. А Арсений вообще не уверен, что его решения действительно не бесперспективная хуйня.

— Знаешь, чё? — спрашивает Антон, поднимаясь, и Арсений пытается, как мамкин птенец, бодриться и хорохориться так же. — Я знаю, что надо делать с твоим нытьём.

— Перестать его ныть? — ехидничает Арсений.

— Да нет, — отмахивается Антон. — Знаешь, когда мы пишем коды, иногда это чисто «ебанёт или нет?». А вдруг ебанёт и программа будет херачить. Так вот…

— Ты пытаешься уломать меня на то, чтобы я за тебя код написал? Прошу простить, но боюсь, тебе такое убожество не зачтут, — шутит Арсений, и Антон сердится так забавно.

Надувает ноздри, выглядит, как агрессивная жабка.

— Да помолчи секундочку, — фыркает он. — Я это к тому веду, что всё на импровизации. Давай и твоё актёрство ебанём в импровизацию. Будет, конечно, раздуто, но зато когда играешься, как-то проще, наверное. Мне всегда весело хуйню в коде писать, а потом ждать, я долбаёб конченый или гениальный.

Арсений задумывается — в словах Антона есть здравое зерно; это может помочь.

— Такой ты умный, — язвит он вопреки с едва скрываемой тупой улыбкой; Арсений уверен — она тупая.

И глаза, небось, блестят — вот же сука. Штирлиц никогда не был так близок к провалу.

— Просто секси-мозг, — продолжает он, но не сдерживается и смеётся, когда Антон тянется к нему, чтобы шлёпнуть по плечу, но он выворачивается и пытается сбежать куда-то в пределах пяти квадратных метров. — Все девчонки бегают за-а тобой… — напевает он и, вывернувшись из-под его плеча, шурует в другой конец комнаты.

Он опускает то, что век бы целовал его — действительно, целый век. Сейчас например, у стенки, в углу, запускал пальцы в русые кудри. Ой, как же Антон ему нравится, ой-ой-ой-ой.

— А я бегаю за одним пиздуном, — огрызается Антон, но без намёка на реальную злобу, и, конечно, догоняет.

Но и Арсений не девчонка из «Тату». Они смеются, но предложение его Арсений принимает — импровизация так импровизация. Авось его чушь, которую он может на автомате выдать, восхитит Вальдемара Аристарховича и он положит все «Оскары» мира к его ногам. Пока к его ногам Антон кладёт какую-то сластющую спиртягу, называющуюся коктейлем в бутылке, но это всё делает только веселее — и хуже, потому что он больше не в состоянии бороться со своей к Шастуну симпатией.

И стыдно ему, что Андрей никогда его так не цеплял. Но ещё стыднее, когда ему по велению Антона приходится изображать самого сексуального трудовика, и Антон шутит, что ему остался только трудовик. А потом они напиваются, зовут Эда им помогать, и тот тоже башкой опускает его в бочку с водой, потому что Шаст по его воле невеста, а Арсений — работник свадебного магазина.

— Вы мне попадаете прямо по… по-пе, — тихо бормочет обязанный смущаться Арсений, пока Антон прыгает и визжит на ультразвуке рядом, уже ударившись затылком о кровать.

— А я так и хотела, понятно? — радостно выдаёт он и сам смеётся, перехватывает его взгляд, мол, всё нормально.

А у Арсения лицо трескается от улыбки, а Эдик приговаривает, какие же они педики, что, конечно, безусловная правда.

— Ну я же так не найду платье! Вы сами посмотрите, вот там, видите, написано «отходы», — ехидно хихикает он и показывает на коробку с презервативами и смазкой под кроватью.

Его в собственном флирте уже не остановить, да и толку-то, если Антон влюбляет его в себя всё больше с каждой секундой.

— Теперь вы лесорубы! Давайте, оба два, — заявляет Эд, и Арсений без единой минуты сомнений скидывает с себя футболку.

— А я лесорубиха! — Антон пьяно икает и повторяет за ним, предлагает потрогать воображаемую грудь.

Арсения дразнить не стоит, он же на всё согласен, и трогает, нагло сжимая между пальцев тёмный сосок. У Антона в штанах вполне однозначно что-то дёргается.

— Ой, бля-ять, — тянет Эд со смехом. — Всё, я пошёл.

И это сбивает весь настрой, они смеются вдвоём, заваливаясь друг на друга.

— Ну нет, нет, подожди! — окликает его Антон. — Сцены из шляпы давай, ладно, ладно!

Эд цокает и лениво разворачивается, а потом снова разваливается на кровати Антона.

— Хуй с вами. Давай, чё делать?

— Задания давать. Типа «самый странный в мире кот»…

— Ну, это просто. Это ты, — роняет Антон, глядя на Арсения.

Арсений чувствует себя тем шариком в виде мыши, которого накачали водой и лопнули.

— Бля, заебали. Всё, тренер по занижению самооценки, давайте! Сто процентов же в свою эту гейщину свернёте, — бухтит Эд.

Они с Антоном делают вид, что совершенно не при делах, присвистывая; школьники, ей-Богу. Но Арсению так нравится это чувство — все чувства, которые он испытывает рядом с Антоном. Правда, приходится взять жопу в руки и играть — говорить, что они все чмо почти загробным голосом — тренер же, по занижению самооценки, как иначе. Антон изображает худшего ангела-хранителя, ведь если прыгать с третьего этажа, то точно ничего не будет, а Арсений смеётся до соплей — скоро его сердце и мозги скукожатся от серотониновых выбросов, которые он то и дело получает, просто будучи с ним рядом, поделив комнату, поделившись секретами, поделив постель единожды — конечно, только из-за отключенных батарей. Потому что Антон такой, такой в его голове, что от него не оторваться, ни в юморе, ни в голове своей даже, потому что в его голове Эд уйдёт, а они будут пьяно целоваться. Антон будет сам брать его жопу в руки, дышать жарко в губы и изгиб шеи, мять покрывала эти страшные, пытаться столкнуть своим напором с кровати, потому что та крошечная - такая же, как арсеньевская сила воли.

И будет у них всё хорошо; и Арсений не будет разрываться между правильным и настоящим. И не будет беречь свои нервы и сердце — не то чтобы оно у него сломано, просто обижено пиздецки на всех, кто посмел с ним, совершенно не заслужившим обмана, так поступать.

А на самом деле Эд говорит, что теперь они пусть играют поведение солдат, которые стоят в самом конце многотысячного войска. Но Арсению, прости его собственная душенька, приходит в голову только одна вещь, пока Антон изображает стрелу в спине.

— Это моя идея, — зачем-то бормочет он и подаётся вперёд.

Они целуются теперь не только в его голове. Чем не поведение солдат, что стоят в конце? Антон не медлит, тут же перехватывает инициативу, обнимает его так крепко, тянет к себе за талию, и они пьяно мокро сосутся, Арсений путает пальцы в русых кудрях. И Антон вторит его движениям, в пряди длинные так же зарывается, на щёки скользит, целует жадно, так, будто до Арсения поцелуи смысла не имели вовсе, отталкивает к подоконнику. Их двоих ведёт от алкоголя страшно, и они чуть не бьются о тумбочку, о стол Позова у подоконника, но Арсений вцепляется в его бока намертво, футболку сжимает в пальцах, будто Антон — нерушимый маяк, который точно приведёт его к нужным берегам.

— Какой же ты, блять… — шепчет Антон между поцелуями, и Арсений не может не улыбнуться.

— Какой?

— Необыкновенный, красивущий, как чёрт, так хочу тебя, — почти сердито говорит тот и целует ещё.

И больше это не шиза у Арсения в голове — они целуются, сидя на столе, на котором в этой шизе Арсений уже чего только себе не вообразил, и за что им потом прилетит ещё как, но ему не впервой отбиваться от очередного позовского душнизма. Потому что эти поцелуи — уголков губ, больших пальцев, что лежат у Антона на шее, подбородка — они стоят того, чтобы пару раз открыть окно и слушать, как Диме дует. Они придурки полные, но они придурки вместе - и это самое ценное. И оно же - самое необыкновенное.

— Только посмей разбить мне сердце, — говорит Арсений, но не даёт ответить, целует, языком скользит в чужой рот.

Антон и не хочет ничего отвечать, вжимает его в край хлипкого стола, ведёт пальцами по линии лопаток, талию крепко держит, потому что воспринимает угрозу, кажется, буквально — если упасть с третьего этажа, ничего же точно не будет; они на девятом. Арсений захлёбывается воздухом, будто снова вышел после танцев, чувствует, как губы у него саднят нещадно. Но Эда в комнате уже нет — одного короткого взгляда на постель хватает, чтобы узнать об этом. И продолжить.

Пьяно целоваться, чувствовать, как Антон берёт его жопу в руки, дышит жарко в губы и в изгиб шеи, мнёт покрывала эти страшные и пытается столкнуть своим напором с кровати, потому что та крошечная, но в голове у Арсения — безразмерно огромная. Как раз, чтобы вместить их двоих и то чувство, что пробирает его по всем внутренним швам. И продолжать врать себе — о том, что Антон всего лишь хороший, а переезжал он, потому что Питер — достаточно творческий город.

Чтобы встретить там информатика Шастуна.