У них слишком разные цели и видение будущего.

И будущего не общего.

Арсений крутит эту фразу в голове каждый день, убеждая себя в том, что это так и есть. Антон хочет выползти из авторов «ТНТ» куда-то дальше, в юмор, а Арсений дышит театром — он там, конечно, никакой не сценарист себе и не режиссёр, но это не мешает ему наслаждаться процессом. Но это всё в перспективе слишком времязатратно, слишком далеко, почти незаинтересованно, это пустынно и скучающе — хотя Арсений всегда чувствовал жар в груди, когда Антон горел своими идеями. Как будто огонь этот их общий; но их дорожки никогда не пересекутся — у Арсения было три в уме по геометрии, хоть и пять в аттестате, но этого хватало, чтобы знать, что такое параллельные.

И они с Антоном оказались параллельными людьми, хоть и как-то пять лет уживались с этим фактом — просто сейчас их параллельность стала какой-то слишком заметной. И правильнее было бы докурить и пойти дальше — «Градусы» учили его этому с восемнадцати лет, но Арсений не слушает чужие советы и знает, как ему надо, лучше, чем кто-либо ещё. Поэтому они расстаются — крепкой фигуры, да даже угла, из них не получится. Ни прямого, ни тупого, ни острого; только его отсутствие.

Наряду с отоплением в каждом доме существует система отсутствия.

— Вот так, — говорит Арсений, сидя за столом в своём любимом углу у шкафа — старого и покрашенного в какой-то салатно-зелёный, при условии, что салат был радиоактивный, и постукивает пальцами по столу.

— Походу, — отвечает Антон, и они оба пялятся в стол, как придурки, больше не зная, что друг другу сказать.

Как будто бы с «давай расставим всё, давай расстанемся», чёрт бы Лазарева побрал, им законодательно запрещено говорить друг другу больше двух слов в сутки. Как будто бы им больше резко нечего друг другу сказать. Хотя, по сути, давно уже нечего — Арсений пытается поймать момент за хвост, чтобы потушить пожар в петарде и не дать ей разорваться салютом в радужных искрах слова «долбаёбы». Но он не ловит, и они наблюдают, как небо над ними угарает.

Да простит их хронос, космос, эрос, раса, вирус (вирус не простит, а покажет, но об этом позже), да кто угодно, но они больше не борются, и не молятся, хотя Манижа классная и несет правильный посыл. Как и напряжённое, почти несчастное лицо Антона, которое показывает сразу много всего — но для начала, что им пора разойтись по комнатам.

Такие дела.

***

Смеркается.

— Доброе утро, — тихо роняет Антон, проходя на кухню, и Арсений выдавливает улыбку из вежливости.

Он опять спит до пяти часов, и Арсений даже посуду помыть не может, потому что когда они снимали хрущёвку с такими разными ритмами жизни, они как-то не думали, что даже посрать нельзя будет спокойно. А Арсений, знаете ли, принцесса, а принцессы, как известно, не какают. Или пытаются делать это тихо.

Но уже пройденная история, обруганная тысячу раз: Арсений смирился, что туалет у них как будто бы без стен, а Антон с тем, что хрен ему, а не спокойный сон. Вообще быт — это штука сложная. И их корабль любви разбился именно о него.

Хотя, наверное, не только, и даже не о три года, которые вечно всем пророчат (они были вместе пять). Просто как-то так получилось, что слово за слово, выгорание, разные цели, да и вообще, «сколько можно, Антон», «а ты не лучше, Арсений» и «может, нам лучше расстаться». Но на деле никто не лучше и не хуже — просто срок годности чувств истёк, а, зная свой слабый кишечник, Арсений всегда избавляется от просрочки. У Антона-то не кишки, а воины Спарты, или просто фартовый, чёрт пойми, но исход один.

И Арсений старается не нырять в это с головой, но получается крайне плохо.

В любом случае, им пора бы уже разъехаться, просто пока не складывается — Антон загружен работой, и живут они в однушке, которая на Арсения оформлена. А жить в однушке с бывшим — тот ещё прикол, потому что если раньше узенький коридор буквально олицетворял мем «который час? Время поебаться», то сейчас это скорее какой-то из этих всратых про волков типа «волк говно не скажет, волк его покажет». Да и делёжка каждого сеньора Помидора искренне заебала — Арсений не может помимо своих ролей запоминать ещё и какой огурец купил Антон. Хотя с ролями сейчас уже полегче, потому что жизнь услышала Арсения и ради его величественной, невероятно важной персоны даровала миру летучую мышь, которую человечество решило зачем-то сварить. Или потрогать. Неважно, но как факт — и каждый день всё новые и новые заголовки орут о том, что без масок никуда, всё ужасно, заболеваемость растёт и все в срочном порядке переходят на дистанционный режим.

Всё это как-то несказанно напрягает, потому что мало ли, как обернутся дела.

Тем не менее, они продолжают сосуществовать и сосать у судьбы — а лучше бы друг у друга. Честно говоря, Антон всё ещё фантастический любовник, и Арсений продолжает дрочить на его голые фотки, потому что ну, ушла любовь, завяли помидоры, но не огурцы.

И сосать катастрофически — потому что Антон, конечно же, залезает в новости за завтраком, чтобы начать охать-ахать и зачитывать их вслух (как же Арсений ненавидит эту его привычку), но сегодня там что-то даже важное и полезное. И фатальное для них обоих.

— С двадцать третьего числа вводят всеобщий карантин, — хмыкает Антон. — Выход из дома по QR-кодам, если без масок — штраф. Заебись, — читает он буднично.

Арсений, воспринимающий его эти старческие позывы ругать всё и вся как всегда слушает краем уха, потому что у него полно тревог и без новостей, что в центральном районе из дома выпрыгнул очередной несчастный, или без заявлений глав государств, что они всё могут повторить и всем набить по попе, и без знаний о подорожании гречки. Но до него с опозданием доходит сказанное и он смотрит на календарь. А сегодня уже двадцать третье. Он давится своим киселём с брусникой, потому что степень катастрофы до него начинает доходить — и до Антона, кажется, тоже.

— Вот я лох, — заключает тот и потирает своё отёкшее после сна лицо. — Я же не найду теперь хату, да?

Арсений шумно вздыхает.

— Не найдёшь. А почему ты раньше этим не занялся? — медленно заводится Арсений — совсем не огурцами.

Антон цокает, уловив нотки осуждения в его голосе.

— Ну потому что занят был.

— Ты же читаешь новости каждый день, мог бы подсуетиться! — злится Арсений, потому что ну это какой-то тотальный лохотрон.

Они же сгрызут друг друга за те три недели на которые им обещают «режим самоизоляции», потому что от группового суицида их спасала только работа Антона, на которую ему приходилось ездить пять дней в неделю. Но с понедельника у Антона отпуск, который он хотел потратить на переезд. Но никто не даст ему переехать и вообще, по обещаниям они смогут ходить только гулять с собакой, которой у них нет (потому что Антон сам по себе псина) или до ближайшего магазина, и то лучше не стоит.

У Арсения в голове случается какой-то армагеддон.

— Ну а эти дни не читал! — возмущается Антон и смотрит на Арсения взглядом «не виноватая я».

— Очень вовремя, — злобно пыхтит Арсений. — Господи, а я же всегда тебе говорил, тренируй внимательность. Неужели тебе с работы не позвонили и не сказали про дистанционку?

— Не гунди, — фыркает Антон раздражённо. — Я не захожу в рабочие чаты пока меня лично не позовут, знаешь же, а то все только и делают, что деньги собирают на что-нибудь, а не дают их.

— Ну а почта?!

— Я её спросонья проверяю всегда!

— Блять, поздравляю, ты придурок безмозглый, Антон! Как обычно! — Арсений чуть ли не бьёт кулаком по столу от недовольства.

Почему Антон не может просто быть нормальным человеком? У него всегда что-то через жопу: и из-за того, что он забыл паспорт, они не полетели на Мальдивы в прошлом году. Впрочем, возможно, это спасло Арсения от неимоверной скуки, а их двоих от ругани из-за того, что Антон хочет лежать дохлой рыбой на пляже, а Арсений — бежать хоть куда-нибудь. У них уже тогда было всё так себе.

Арсений постоянно скатывается в это «вот тогда уже было плохо» убеждая себя, что он принял правильное решение, но внутри до сих пор что-то так сильно дерёт, что иногда он порывается разбудить Антона ночью и предложить попробовать ещё разок. Хотя этих разков у них тоже было море и капля, и каждый раз — мимо. Но воспоминания всплывают с завидной частотой — как они влюблялись и безумствовали, как они поцеловались, как первый раз переспали (спойлер — Антон подавился спермой, а Арсений треснулся о тумбочку ногой и хромал два дня), о тёплых летних утрах и холодных зимних днях, потому что организм Антона отказывался существовать раньше часа. Арсений варился в этом много и постоянно, а кошка внутри не то что скреблась, а утробно выла.

Наверное, когда Антон всё-таки съедет — станет полегче; когда тебе ежедневно напоминают о чём-то хорошем, что ты потерял, как-то худо становится. Хотя, плохого было намного больше, и Арсений вспомнит об этом позже и поймёт, что всё сделал правильно. Да и тем более, разошлись они всего пару недель назад, и Арсений ещё не понял степень своего счастья.

Но пока их единственная проблема, помимо того, что они расстались, это — катастрофически неумение уживаться на всех своих сорока квадратах, и Арсений уже предвкушает степень апокалипсиса и счастья после того, как их выпустят. А их же выпустят, да?

На самом деле, Арсений отчасти и сам виноват, что они застряли в таком положении: он обычно был самый ответственный из них двоих, но новости про ковид выбивали из колеи и побуждали желание зарыться в одеяло и сдохнуть там самостоятельно, а не от влияния жуткой и страшной болезни, без которой они жили ещё четыре месяца назад. С его тревожностью это всё доходило до какой-то невероятных масштабов паранойи; он на первых порах не мог даже нормально спать, а в новостные сводки ему был путь заказан.

Всё ещё осложнялось однушкой, в которой они спали один на диване, другой на кровати, создавали очереди в туалет и разминуться физически не могли. И сейчас это казалось огромной, жадной проблемой, которая чавкающе облизывалась на их «давай будем друзьями», и вообще «я не буду тебя трогать, ты не будешь меня целовать». И если последнее случится со сотней процентов вероятности, иначе они пооткусывают друг другу лица и руки, то вот на первое они ещё надеялись.

Но так или иначе, им придётся с этим мириться.

Арсений вздыхает и откидывается на стул, а потом возвращается к разглядыванию фотосетов «Вога» под ритмичное чавканье уже не госпожи Проблемы, а Антона с бутербродом. И каждый этот жуткий, хлюпающий звук сёрбанья из чашки заставлял все его нервные клетки кукожиться в страданиях, поэтому Арсений не выдерживает и уходит в комнату, куда Антон потом приходит играть в свой жуткий дребезжаще-гудящий компьютер и своих тиммейтов сажать на хуи.

Весёлые будут недельки.

Темнеет.

***

Арсений ни разу не ошибается, когда думает, что их настиг апокалипсис; и он даже не про коронавирус и это ужасное, отвратительное новое настоящее. Он про это чудесное, ни с чем несравнимое сожительство в однушке с бывшим. Особенно, когда твой бывший — Антон Шастун.

Не то чтобы Арсений не давал ему шансов; очень хотелось верить, что в итоге единороги будут блевать радугой в их квартире, а M&Ms заходить потусоваться, потому что здесь живут два пиздатых друга и существует пиво. Но не тут-то было — всё пошло не так практически сразу. Во-первых, пива не было. И вина тоже. Потому что Арсений слишком боялся выходить из дома, а доставки алкоголь не возили. Это, может быть, немного преуменьшило вероятность того, что кто-нибудь из них ещё и сопьётся, но мешало хотя бы расслабиться — а чтобы просить принести себе выпить Антона, который шарахался за сигаретами, Арсений был слишком гордый или оскорблённый.

Во-вторых, сигареты. И это какой-то кошмар. Арсений и забыл, сколько курит Антон, а с появлением изоляции Антон стал бегать в два раза чаще — видимо всеобщая тревога перед неизвестным будущим добралась и до него, хотя Антон на самом деле не сильно подвержен каким-то упадничествам. И Арсений, наверное, мог бы понять его тревогу как никто другой — если бы тот не вонял сигаретами не то что двадцать четыре на семь, а сорок три на восемнадцать. Он прекрасно знал, что Арсений не любит запах табака, и даже не пытался надевать на себя что-то, что будет висеть как можно дальше от его кнопочного носа, который по нажатию превращает Арсения в раздражитель сотого уровня, плюющийся слюнями, ядом, вопящий и впитывающийся в пол от своего гнева.

И Арсений правда иногда не понимает, что с Антоном стало; кошка утробно кряхтит и жалобно смотрит, прося избавить её от страданий. И Арсений бы с радостью её избавил, но он не знает как — выгнать Антона просто не получится. Да и не хочется, пока всё не рассосётся — а оно точно, обязательно рассосётся, Арсений верит — и скоро они будут как раньше ходить в магазин вместе.

Он думает об этом и спотыкается о мысль — такого не было уже больше полугода. Боже, Арсению просто надо отключить свой мозг, и ему будет легче — и достать вина.

В-третьих, Арсений, на самом деле, постоянно спотыкается о мысли и собирает их, как Антон проходы для гномов лбом. Они постоянно рядом, если не в одной комнате, так в соседних, а у Арсения, на самом деле, болит всё сильнее, чем плюётся, и горит внутри больше, чем желает сжечь Антона Шастуна аки Ольга древлян. Потому что он сколько угодно может раздражаться и представлять из себя липкий комок злости, но он скорее всего будет липким потому что из соплей.

У Арсения даже не было возможности пережить расставание нормально — нахуяриться, возненавидеть, торговаться, ныть под сопливые песни, а потом более серьёзно ронять слёзы в подушку; бойс край, особенно когда закончились их самые длительные отношения и увяла самая крепкая любовь.

Но Арсений прячет это всё в малахитовой шкатулке, Арсений чахнет над своим златом, он бережёт драму на потом и выдаёт её, обращённую в злость, копейками.

Они в этой однушке развернуться не могут, мешают друг другу постоянно, как будто они не два метра ростом оба, а все тридцать, и конечности у них длинные и нескладные. Они сюда с размерами их разочарований, может, обид, пассивной агрессии друг на друга просто не помещаются, не влезают, как Алиса в домик. Ругаться начинают снова, грызться по мелочи, озлобленные и глупые; ты виноват — нет ты. Как будто у них был абонемент на спокойствие, но он быстро пришёл в негодность, как и все абонементы в спортзалы, в библиотеки, да куда угодно — всё закрыто и на улице ни души. И это пугает — Арсений вспоминает «Голодные игры» и другие произведения поп-культуры, он помнит «Дивергент», «Бегущий в лабиринте» и всякую жуть про зомби. И это больше не весело даже в пародии — Арсений считает людей на улицах от безделья. Курьеров, бегущих на работу, но воплей детей с детской площадки больше не слышится; только пьяные крики алкашей ближе к пяти утра.

Режим Арсений тоже сбивает так, что ни о каком высыпании не идёт и речи. Антон тоже. Встречаются на кухне в шесть. И в это «шесть», всё как будто бы как и раньше — никого как не было, так и нет, а они молчат. Раньше — потому что уже встали. Сейчас — потому что ещё не ложились. Арсению кажется, что это всё один большой прикол, весь этот год. И он вот-вот проснётся в объятиях Антона в сентябре с букетом цветов под носом — у него вчера была премьера. Роль мелкая, его ради неё делали седым — он играл Фирса из «Вишнёвого сада».

Но нет.

— Купи мне вина, — решается он в очередной серый, потерянный день, когда делать нечего; театр пока не справляется с зумом, хоть им и обещали дистанционные репетиции.

Антон весь день разбирается с «Майкрософт Тимсом» и материт всё, на чём свет стоит, потому что не всралась ему эта дистанционная работа; а ещё ходят слухи о сокращении штата. Всё стремительно меняется и жрёт их по частям незнанием, потерянностью, отсутствием понимания, что делать дальше, и в этом они сходятся, как и все люди планеты Земля. Хоть в чём-то.

Антон кивает очень понимающе и сочувствующе: покупает два.

***

— О боже, простите меня ради бога!

Хорошо, что у Арсения дома есть «Ваниш», потому что такое неоновое жёлто-зелёное мороженое оставит Арсения без футболки в ином случае.

— Ради себя прощаю, — Арсений улыбается лопоухому парню в растянутой, застиранной худи.

— Ого, а ваши родители случайно не…

— Нет.

— Да, — улыбается ему тот, и в улыбке скользит игривость.

— Ну, кто же? Боги? Пекари? Террористы?

— Последнее вообще ужас, — фыркает парень.

— Согласен. Так кто? Кто мои родители? — с неподдельным интересом спрашивает Арсений.

Они мешают людям идти, остановившись на центре дороги, но Арсения это крайне не заботит сейчас.

— А ваши родители случайно не заставляли вас ходить на десять кружков в день и получать все красные дипломы мира? — вдруг удивительно точно метит парень.

Арсений усмехается невесело.

— Даже по «Лего». И нет, прежде чем вы спросите, красных дипломов по «Лего» нет, но если бы были, я бы его получил.

— Поэтому вы не высыпаетесь, — финалит собеседник.

Арсений оглядывается на нашивку своей футболки и смеётся.

— Я Арсений.

— Ну точно несчастный ребёнок, — хихикает парень. — Антон. Антон Шастун.

— Рад познакомиться, Антон.

***

Идёт седьмой день их изоляции, и до этого, оказывается, было ещё ничего. Нет, правда, ничего — они просто пассивно сосуществовали, привычно заказывали еду по отдельности, мыли только свою посуду (Арсений начал есть рис!), и делали вид, что друг друга вовсе не существует. И было почти нормально. Ну, не считая того, что Арсений втыкал в ноутбук почти весь день, а под вечер открывал документы со сценарием и повторял пару листов, на фоне слушая, как Эдик в «Контр Страйке» нюхает цветочки, а Егор (в соседней комнате, потому что они ебутся, но зрителям стримов это знать не обязательно) нудит, что надо собраться и надрать всем зад.

Они быстро привыкают к условиям, и Арсений завидует им. У них там секс, любовь, спокойствие, их не напрягает то, что происходит вокруг — потому что им достаточно мира внутри квартиры. Эд вообще не то чтобы тусовочный — он к компьютерному стулу давно прирос и скоро даже в театр ходить будет с ним, сидеть на спектаклях в нём и довольствоваться своей прекрасной работой световика. А у Арсения даже одному так бы не получилось — он же полезет на стены, если Антона не будет. Уже от одиночества, потому что непривычно снова в него падать. Но всё есть, как есть, и он буквально ничего не может с этим сделать.

Чайник вскипает, и Арсений впервые за день отрывает зад от дивана, чтобы пойти не отлить. Он слушается Иосифа Александровича, потому что выход из комнаты и правда ошибка, если Антон на кухне. По ощущениям, за эту неделю Антон стал лучом, а Арсений так и остался прямой — и точек соприкосновения у них стало меньше. Потому что когда вы расстались, то не парьте друг друга.

Как говорится, не хочешь срать — не мучай жопу. На унитазе затекают ноги.

Он шлёпает к холодильнику — Антон опять ушёл в магазин и не страшно наконец его побеспокоить. Есть почти нечего — несчастные курьеры и так приносят ему по сто килограмм еды каждый раз, поэтому Арсений старается поменьше мучать и их тоже, хоть они и не жопа, а одни из самых смелых и заёбанных людей в это нелёгкое время. Он видит Антоновские помидоры — Арсений, как мажор (у него зарплата двадцать пять тысяч, но он создаёт иллюзию богатства) ест черри, а Антон — обычные, ну на крайняк сливовидные томаты. И разница не во вкусе или цене — разница в том, кто купил, потому что они не пара, да и друзья из них выходят сомнительные; потому что делёжка продуктов — это нормально.

Но у Арсения в жопе чешется, как ему хочется бутерброды с колбасой и помидоры, что он берёт те, что есть — и пишет Антону смску с вопросом.

Однако ответа ему не приходит — видимо, Антон занят выбором пива на вечер, а Арсений довольный рубит их в себе на тарелку. Потому что, казалось бы, это такая мелочь — помидоры, и поругаться и из-за этого тоже просто невозможно. Но Арсений недооценивает масштаб трагедии в их отношениях — кажется, они вообще из разных геометрий. Антон приземлённый, как евклидова система, а Арсений сложный и из мира сфер; и от этой мысли позже он будет кукожиться в ванной и варить себя до состояния рака, хотя он рыба — но тоже красная.

Но сейчас Антон приходит домой. С блоком сигарет (наконец, он купил сразу блок и перестанет переводить маски и перчатки, которые Арсений выгрызал зубами с сайтов за бешеные деньги), и с крайне хмурым, загруженным лицом. Арсений хочет спросить, что у него случилось, но не лезет, по виду понимает, что, наверное, Антону это не нужно.

Языка у нас, конечно, нет спросить.

Тот раздевается, моет руки и лезет в холодильник, пока Арсений засаживается полистать чат их труппы, где Паша с Эдиком опять развели какую-то вакханалию, а Егор и Яна опять гундят, что как так можно, и вообще, давайте репетировать через сообщения/через звонки/по двое/через пространственно временной континуум/протянем ниточку через два стаканчика и через пол Москвы — просто потому что их режиссёр, мужчина крайне преклонного возраста и не понимает, куда нажать, чтобы в Зуме видеть их всех. Да и вообще, дистанционные репетиции — это что-то из преисподней. А зачем на них Эд, вообще неясно — он просто озвучивает, какой свет он должен врубить в тот или иной момент.

Но ему не дают — Антон шумно выдыхает и, обернувшись, зыркает на Арсения злобно, и тот взгляд чувствует лбом, на котором Антон собрался выжечь звезду, как в сказке Пушкина. Только Арсений навряд ли напоминает царевну заморскую; максимум лягушку по его любви к плесканию в воде и зарабатыванию стрел на жопу.

— Ты взял мои помидоры? — говорит Антон так, будто Арсений убил его бабушку.

Становится душно — Арсений сглатывает.

— Да, я же написал спросил, — отвечает он спокойно.

— А дождаться ответа не судьба, да? — огрызается Антон, и Арсений глазеет на него.

Антон, кажется, по силе доёба обскакал даже прикапывание Арсения за сигареты, и за немытую посуду, и за угаженную плиту — за все те вещи, за которые после расставания он стал прикапываться только злобнее. Раньше, кстати, получалось решать это «голым мужиком» в двух случаях из трёх, потому что кто откажется мыть посуду, когда ему сосут. Или трахаться на плите после её помывки (на выключенной, конечно), несмотря на то, что её приходилось перемывать. Но потом Арсений просто устал, а Антон перестал на это покупаться. Как и многие вещи в их отношениях, эта разменка на секс больше не срабатывала, они отмахивались, уставали, уходили, ругались — но всё это как будто меньшее из зол. Вот сначала доёб за помидоры, а потом уже Ариана Гранде, Леди Гага и все остальные. Вот он стоит на вершине.

— Тебе что, жалко, что ли? Ты мою рульку же брал недавно, и ничего, я же не умер? — говорит Арсений сердито, пока не переходя на крик, но уже скапливая всю свою силу в связках.

— Срульку, блять. Я кусочек взял, а ты почти все дожрал!

— Чтобы ты ими не усрал всю плиту, дорогой, — натужно-сахарно, елейно произносит Арсений.

— Да хватит уже, блять! Я не постоянно угаживаю всё вокруг, ясно! А то когда я кончал на тебя, тебя всё устраивало! Не ныл же, что простынь вся в сперме, нет?! — заводится Антон, и Арсения подрывает.

Видит бог, он почти пытался.

— Да ты орёшь, что ли? Что ты прикопался к этим помидорам?! Да я тебе новые закажу, только, блять, прекрати, сука, истерить из-за хуйни! Думаешь, мне легко?!

— Не думаю, потому что ты только и ноешь, как тебе нелегко, и как я тебя заебал! Это не делай, то не делай, не перди, не сри, не дыши! Плиту не угаживай, посуду мой сьюминутно, хули ты куришь, почему ты опять куришь, почему ты с пивом, заебал орать, выключи звук в своей игре! — только разгорается Антон, и Арсений переходит на новую ступень возмущения.

— Да потому что ты мне мешаешь! — воет Арсений. — Ме-ша-ешь, ясно? Мне нужно готовить спектакль, а ты со своим ебучим шумом постоянно! Я не виноват, что мы заперты тут вдвоём, я не виноват, Антон! Я тоже хочу комфорта! Я тоже хочу, чтобы мне было нормально! И я прошу ебаный минимум, чтобы я мог нормально делать свои дела, а не постоянно читать отрывки Кровавого бала под твои вопли о том, что ты всех на хую вертел! — расходится Арсений и почти срывает голос.

Злость рвёт горло — он в отчаянии и в усталости от всего этого; прошла неделя, а он буквально не знает, как выдержит ещё две, и это только минимум, потому что их могут и не выпустить скоро. Антон может не переедет и даже не уйдёт праздновать день рождения в бар, он будет тут, и Арсений, честно, сойдёт с ума. От раздражения, от тоски, от печали — он хочет найти в этом вечно недовольном резком парне своего Антошку — весёлого, по-детски удивляющегося, в меру доброго и понимающего — того Антона, с которым он познакомился в парке из-за того, что тот — двухметровая улыбчивая свинка. С которым они много чего прошли — от внутреннего до внешнего, и всегда рука об руку. Когда один никогда не отворачивался от другого. Они не избушки, чтобы друг к другу задом, а к лесу передом (Арсений играл такую).

Они близкие люди — даже, если они не вместе.

— Да кому нужен, блять, твой спектакль?! — выпаливает Антон, и Арсений сначала думает, что ему послышалось, а потом отшатывается потрясённо. — Никому нахуй теперь это не сдалось, и мои шутки, и всё вот это, потому что всё, нам никуда нельзя, ничего не работает, и непонятно, когда заработает вообще! Так что мы с тобой можем искать, нахуй, подработки, потому что мы бесполезны!

Обида сворачивается ежом в груди, и у Арсения на глазах стоят злые слёзы, хочется крикнуть в ответ, что Антон такой же ненужный, лишний, но он выше этого. Злоба сменяется горьким разочарованием и свербящей в грудной клетке болью — Арсению кажется, будто все эти пять лет за мгновение обращаются в ничто. Арсений загребает остатки помидоров и, поджав губы, пихает их Антону в грудь; сок течёт по его коже, но Арсению всё равно.

— Да когда ты стал таким?! — надрывается Арсений на грани с истерикой, потому что внутри всё горит ещё хуже, чем Москва перед Наполеоном.

Он не хочет думать, что у них с Антоном всё безвозвратно потеряно, потому что он так любит его, всё ещё, хоть и усталой, измученной непониманием любовью. Он ловит в чужих глазах искру ярости, а потом внезапное раскаяние, но слушать всё это он не хочет. Антон сказал много букв — ещё одна будет лишней. Арсений хватает телефон и закрывается в ванной, потому что эту липкую, колкую обиду нужно смыть хотя бы с кожи. С души вряд ли — Арсений пялит в кафель с фруктами во льдах. Он сам такой фрукт во льдах, какая-нибудь всратая груша — еще и до странного горькая; Арсений правда думал, что они смогут остаться хоть кем-то.

Бродский был прав — не стоило выходить из комнаты, если потом вернёшься таким, каким был, тем более — изувеченным.