Солнышко светит, птички поют, бабочка-Арсений летает.

Почти буквально: он врывается в офис как никогда счастливый, несмотря на то, что в семь утра глаза можно только псевдооткрыть. Жизнь прекрасна, он вчера закрыл с успехом один масштабный проект, а в кофейне «кофе дня» (тот, что дешевле остальных) был латте на банановом молоке, который Арсений любит сильнее, чем свою невероятную, потрясающую работу. Он, пританцовывая под «Зверей» в наушниках, старается раздражать как можно бо́льшее количество коллег своей несусветной радостью. Здоровается с Иркой из бухгалтерии, послав той воздушный поцелуй, и она делает вид, будто теряет сознание от его обаяния, даёт пять угрюмому Серёге — он всегда угрюмый, потому что утро это не про него. Арсений чувствует себя героем клипа, и отдаётся этому, как подросток или Питер Паркер в старом «Человеке-пауке», хотя смотрят на него как на придурка — как и на Паркера в фильме. Хотя Арсений скорее «Человек-мразь» ну или на крайняк «Человек, укушенный геем», но точно не паук — не дай боже.

Ему кажется, что день не может быть лучше, пока он не заходит в кабинет, и видит, что Шастуна ещё нет на рабочем месте. А это значит, что у Арсения есть час поработать без вечно ржущего над мемами и пердящего (уже не так буквально) Антона, который бесил его только своим видом — кто в офис носит толстовки? Зачем ставить гифку с котом на обои? Это отвлекает от работы! Что прикольного распечатывать на, позвольте уточнить, офисном принтере открытку с подписью «с днём поноса» и срущим волком, когда Арсений траванулся суши из столовой?

Впрочем, столько же прикольного, сколько в том, чтобы пойти к начальнику и сказать, что Антон проспал, потому что проснулся на далеко не светском рауте, встретил скотского цирюльника и понукал тех, кто в ус не дует.

— Чего?.. — спрашивает Паша, брови сдвинув к переносице, а Арсений победно улыбается.

— Вот он придёт, вот один в один скажет, точно говорю, — заверяет он.

— Ну окей, ладно, но если окажется не так, то будешь заменять тётю Зину и драить полы в офисе вместе с ним. Тоже мне, понукает он какого, а сам, — фыркает Паша.

— Естественно, Павел Алексеич, — кивает Арсений и возвращается на своё рабочее место.

Жизнь прекрасна, потому что теперь Антон будет сидеть с горящей жопой и делать свои полыхающие не меньше дедлайны, пока Арсений будет в этот отсутствующий ус дуть и ждать, пока за особые заслуги перед фирмой Арсений получит ещё один проект.

Он лыбится в предвкушении так, словно ему пообещали стриптизёра за самый остроумный офисный прикол. Но Арсений с такими успехами и сам может за него заплатить, а вот чувство удовлетворения от наёбки для уёбка ничто не заменит. Кроме растерянного и испуганного взгляда Антона, который залетает в кабинет через полчаса, угаженный травой и с расстёгнутой ширинкой. Арсений старается держать лицо, утыкаясь взглядом в монитор и изображая крайнюю степень занятости, пока рядом эта ходячая катастрофа чуть не сворачивает кулер, потом встречает стол затылком, пока нагибается, чтобы завязать шнурок, из-за которого он и собирался устроить потоп. Но предательская улыбка всё равно лезет на лицо — Арсений тарахтит как принтер, зажевавший бумагу.

— Чё ты ржёшь, дебил, блять? — возмущается Антон, и это только раззадоривает ещё сильнее. — Паша говорил что-то про меня?

— Да, он ждёт тебя, — почти пищит Арсений, и финальной точкой становится то, что Антон спотыкается о свой рюкзак и вываливается прямо в открытую дверь в основной зал офиса, где тётя Зина как раз протирает пол.

Весь офис смотрит, как милейшая пухленькая тётенька, которая кормит всех домашними пирожками и даёт конфетки, когда тебе грустно или ты проиграл тендер, бьёт Антона тряпкой за разлитую по всему проходу грязную воду. А Арсений ржёт до соплей, чуть не свалившись со стула.

Не то чтобы он особенно злой, просто с Шастуном у них давние тёрки: они учились вместе на пиаре в университете и успели феерически друг друга заебать за все четыре года. Арсений был тогда не фиалкой-не ромашкой и выглядел как лох со своей косой, стилем одежды и фотками из Анапы. Антон тоже выглядел как лох, но всё-таки меньше метросексуально — просто длинная тощая глиста. Потом они разошлись, как в море корабли, потому что Антон остался доучиваться на магистратуре, а Арсений так жопу порвал на практике в этой фирме (совсем не буквально, у Воли есть жена), что Паше было проще его взять в штат, чем не взять. Однако Антона тоже — тот за два года, наконец, наел себе тело, отрастил волосы, кажется, стал ещё выше, а ещё принёс Воле несколько годных идей, и его тоже взяли в штат; практику они тоже вместе проходили. И комедией тоже оба занимались.

Наверное, если бы Арсению предложили самому сделать рекламу средства от мозолей, или солипода, на главную роль он бы пригласил Антона, потому что эта огромная двухметровая мозоль не оставляет его в покое почти всю сознательную жизнь и постоянно исходится гноем на чудесную арсеньевскую персону.

Самолюбия Арсению тоже не занимать.

Так и работают вместе уже три года, ещё и в одном кабинете, потому что они креативная группа, а ещё Арсений не может генерировать гениальные идеи в шуме. Правда, от Антона шума чуть ли не больше, чем от всего коллектива, потому что такие дни, как сегодня, не редкость в их офисе. Антон неуклюжий и громкий сам по себе, от него страдают больше двух рубашек в неделю.

Антон всё-таки извиняется перед тётей Зиной достаточно раз, чтобы она успокоилась, и уходит к Паше, а Арсений в крысу стоит у приоткрытой двери и вслушивается в их разговор.

— Шастун, а с причёской у тебя ничего, — хмыкает он. — И чего сразу скотский, не нравится? Очаровательные кудряшки.

Арсений смотрит на них сбоку и тихо хихикает. Ну, человек-мразь же.

Антон хлопает глазами удивлённо, а потом хмурится.

— С-спасибо, а кто скотский?..

— Цирюльник, кто, — фыркает Паша. — Арсений сказал, что ты после пьянки пошёл к парикмахеру, а потом по башке стучал всем, кто штаны просиживает. Там, конечно, по-другому было, но он же у нас с прибабахом, ты знаешь. Очень плохая отмаза, Шастун, правда. Я бы понял если бы просто ужрался и проспал, но такой бред нест… — и вдруг Воля меняется в лице. — Господи, надо витамины попить, — качает головой Паша. — Короче, Шастун, устраиваешь выходные Зинаиде Николаевне, а сам моешь полы в офисе до среды. Придурки.

Антон долго тупит, а потом переводит взгляд на дверь, но Арсений слишком поздно это замечает. Он срывается с места, но уже поздно.

— Ну ты и сука! — вопит Антон, залетая следом за ним в кабинет. — Бля, да если б ты рот свой ебучий держал на замке, то я может и отпизделся бы как-то, а ты, блять, заноза в жопе, везде лезешь, куда не просят. Корона не мешает, братан?

Арсений возмущённо отшатывается и выдыхает шумно.

— Это тебе за «с днём поноса», придурок, тоже мне, приколист, — кричит он в ответ. — Гений мысли! Мне напомнить тебе изгаженные шоколадом штаны может быть? Или как я из-за тебя три проекта огромных на одном горбу тянул?

— Да ты сам виноват, нехуй лезть везде со своим эго!

— А твоё даже не помещается в эту комнату, потому что оно выше тебя!

— Ну да, я же у нас всё время отбиваю всех баб в офисе!

— Да забирай своих баб, блять, я члены люблю!

— Да мне похуй, что ты там любишь, заебал звездить!

— А тебе-то какая разница, ты первый до меня докопался!

Антон, красный не то что как рак, а как краб Себастьян из «Русалочки», хватает со стола его кофе и выплёскивает всё это Арсению на лицо. Тот стоит ошарашенный какое-то время — спасибо он уже остыл, но обидно всё равно сильно. Со скидкой же, да ещё и на банановом.

— Господи, ты мне уже по очко, Шастун! — рявкает Арсений и толкает его к стене.

— Ну, не так уж и высоко!

Тот, конечно, не остаётся в долгу и пытается замахнуться, хотя в принципе их столкновение напоминает драку медуз, судя по длине конечностей, но их разнимает влетевший в комнату Эд из технического отдела.

— Эй, эй, харе! — хрипит он, удерживая брыкающегося Арсения за плечо. — Шо ты, голова, поехал совсем? — спрашивает он у Попова. — А ты чё отвечаешь ему?

— Да заебал просто! — взрывается Антон.

— Да ты сам заебал!

— Блять, да про понос это прикол был такой, чё ты бесишься?!

— А мне было не прикольно!

— Ну это, блять, твои проблемы, братан!

— Так, прекратили! — перекрикивает их Эд и встряхивает обоих. — Развели тут курятник, нахуй. Разошлись!

Антон смотрит на Арсения, губы поджав, униженно и оскорблённо, но вырывается из хватки Эда и, бросив злое «пидор», уходит переодеваться, потому что помимо травы и ширинки на нём теперь вся пыль с пола. А на Арсении весь его кофе и трава, которая была на Антоне.

Арсений, конечно, не божий одуван, да и от божественного в нём только внешность — он так шутит, потому что лучше казаться в глазах людей самовлюблённым уродом, чем неуверенным нытиком. На самом деле, Попов, конечно, многим приземлённее. Он разглядывает себя в зеркало, когда смывает кофе отовсюду — текло-текло, да в рот не попало. Ощущения те же, как если бы ему кончили на лицо — это Арсений тоже не любит. Лицо у него, конечно, симпатичное, но один глаз щурится сильнее другого, да и нос кнопкой какой-то странный — но всё это мелочи и они не стоят его внимания.

Парням в клубах почти всё равно тем более — главное же в целом не урод, а пока у него есть невероятная, потрясающая, наполняющая его жизнь смыслом и, конечно, деньгами работа, большего ему не светит.

Спустя время, когда злость сходит, он понимает, что сболтнул Антону про свою ориентацию, но тот, видимо, в запале этого не понял, хотя морально Арсений готовится к волне не только шуток, но и реальной гомофобии. Арсений помнит ещё с универа, что он из Воронежа, а там такое не любят, и вполне вероятно, что ему ещё и прилетит за любовь к своему полу. Что он будет делать дальше, он пока не знает — подумает, когда проблема наступит. Не впервой всяко.

Но та не наступает ни когда он возвращается в свежей одежде в кабинет (о боги, храни душевые в офисе), ни позже, ни вечером, когда народ потихоньку разъезжается по домам, чтобы потом поехать на корпоратив, посвящённый тому же проекту, который вчера закрыл Арсений. Он сам уже ждёт этого часа, чтобы наебениться и быть цвета черешни, проект по рекламе которой они и празднуют. Кому вообще надо рекламировать черешню? Это же черешня, мать её.

Антон просто сидит, делает документы, рисует концепции в альбоме, не обращая на Арсения совершенно никакого внимания. И тот надеется, что ему не стоит ждать тёмную после работы; хотя, чтобы не ждать, надо всего лишь уйти пораньше. Это Арсений и делает, бросив в его сторону злобный взгляд — когда-нибудь Шастун точно куда-то денется из его жизни, но, судя по его стараниям, не сегодня, и не завтра.

Он на самом деле неплохой сотрудник, и идеи у него креативные, иногда Арсений понимает, что он предлагает мысли, до которых сам Попов бы не дошёл, особенно, когда у последнего в голове штиль, и его ценят за это. Но это ни капли не окупает его лень, шум, общий эффект раздражительности — как был распиздяем, который только и делал, что стебал других, так и остался.

Арсений покидает офис в предвкушении невообразимого вечера и пустой головы — он слишком нагружен последнее время, да и Антон раздражает сильнее обычного. Он заслужил немного отдыха — и бухла, потому что с этой черешней у него не было сил даже подсосать винца, не говоря уже о чём-то ещё.

***

У Арсения в голове звенят невообразимые колокола.

В голове так тяжело, что первую минуту он делает вид, что воздуха ему хватает, лёжа лицом в подушку, потому что вздохи всё равно приносят скорее страдания, чем облегчение. Во рту как будто сдох опоссум, и, к сожалению, не сахарный, как у Арсения дома. Хотя умри там любой опоссум радости было бы мало.

Он переворачивается только когда подушка пропитывается перегаром и опоссум по ощущениям сдыхает дважды, но глаза открывать не спешит, жадно глотая воздух чуть менее спёртый, чем в подушке. В ногах ползает настоящий и, слава богу, живой сахарный опоссум, который с интересом обнюхивает Арсения, а потом шурует куда-то дальше, спрыгивая с его бедра.

Арсений тихо стонет, потому что голова с каждым движением болит только сильнее, кажется, а на тумбочке не нашаривается ни вода, ни таблетки. Да и тумбочка не с той стороны вообще — Арсений тотально не помнит, что было вчера. Чисто так же, как зубы после «Колгейт тотал».

Отличный задел на рекламу, надо предложить Паше, потому что только «Колгейт тотал» Арсения от сдохшего опоссума сейчас и спасёт.

Вдруг он слышит резкий вопль Мурзика (да, его опоссума зовут Мурзик) и чей-то сонный бубнёж:

— С днём поноса, да… — а потом громкий крик и поток непрекращающегося мата, пока Мурзик, судя по воплю, летит-орёт.

Арсений подскакивает, тут же распахнув глаза, и несётся в сторону звука — в углу стоит перегоревшая икеевская лампа, и Арсений впервые благодарит пробки за то, что он не доехал за лампочками и не вернул её на место. Перепуганный опоссум висит на ней, оглядываясь по сторонам. В этом случае, если бы не лампа, от сдохшего опоссума никакой бы «Колгейт» уже не спас.

— Господи, — выдыхает Арсений, проверяя зверюшку на целостность и убеждаясь, что все отделались лёгким испугом. — Ты охуел?! — разносит его, и он оборачивается к Антону, который смотрит на него, едва разлепив глаза. — Блять, что у тебя за привычка ебучая, бросать всё, что под руки попадётся?!

Такое уже было, только один раз от испуга Антон бросил в окно упаковку роллов, увидев в креветке червя, а потом ещё дорогущий парфюм одного их заказчика, потому что в него кинули его без предупреждения. Заказчик был конечно добрый мужик и остался у них за «креативный подход», но с фингалом. Он человек-катастрофа, а Арсений, видимо, человек-руины, которые после катастрофы остаются. Потому что Арсений остался без роллов. Впредь обед он заказывал себе сам, наплевав на экономию — нервная система дороже.

— А хули эта штука на меня лезет? — тихо и недовольно спрашивает Антон.

Антон.

Арсений смотрит вниз и понимает, что променад до лампы проделывал голым, а перед ним на постели сидит Шастун, и колокола становятся ещё невообразимее. Финальную точку ставит звонок телефона Шастуна, где звучит «Ёб твою мать красотища кака-а-а-я», церковными песнопениями, и Арсений, отчаявшись, садится жопой на пол. У Арсения с Антоном, видимо, каждая точка финальная, и его нервная система уже напоминает ту из рекламы «Петровича». Арсений насмотрелся и наделал рекламы столько за свою жизнь, что он буквально к любому случаю может подобрать хотя бы одну.

Кроме этого.

До Антона, видимо, тоже доходит степень — он смотрит на Арсения растерянно, а потом выдаёт самое полное в сложившейся ситуации:

— Это что за нахуй?..

Арсений тяжело вздыхает и прижимает руки к вискам, потому что головная боль, разогнанная испугом, возвращается почти сразу и с бо́льшей силой. Арсений больше никогда не купит «Колгейт тотал».

Арсений помнит, как вчера они собрались, как он поднимал тосты за себя и за команду, которая работала над этой черешней; как специально для него белобрысый диджей с аурой гея ставил «Зверей», и Арсений слушается Рому и танцует, вешается на Пашу, благодарит за то, что взял его на работу. Шастун весь вечер сверлит его глазами, а потом… Арсений клянётся, он может рекламировать бумагу.

Вдруг в нём вскипает злоба — Шастун точно до него домогался. Арсений бы ни в жизни не полез к нему целоваться, а тем более трахаться. Арсений подскакивает и, схватив с кресла свою футболку, прикрывает пах, на что Антон фыркает и отвечает слишком спокойно для ситуации:

— Чего я там не видел?

— А ты что-то еще и помнишь?! — задыхается Арсений от возмущения. — Ты меня споил, гнида!

— Нет, но теоретически, если мы переспали, я ж ви… Чего? Бля, Попов, ты конечно конченый, но не настолько же? Блять, нужен ты мне больно, нахуй, я девок люблю!

— Очень заметно! Поэтому ты меня напоил и трахнул, пока я был в неадеквате, блять!

— Да не спаивал я тебя, я вообще не помню ничего после третьего тоста!

— Ну не я же к тебе полез?! — вопит Арсений, краснея от ярости.

— А может и ты, откуда мы знаем, дебил?! И вообще, у тебя ж понос был, щас всё тут забрызжешь!

Арсений пошатывается аж от такой наглости.

— Да это Мурзик вопил, потому что ты его швырнул в стенку, мудозвон! И ты охуел? Он орет не как пердёж, понятно?!

— Да ладно?!

— Ты животное кинул в стену! — у Арсения голос проседает от гнева, а на лбу вздувается венка.

Его колотит от того, насколько сам Шастун наглое, невоспитанное и отвратительное животное. Вот не зря Арсений ненавидит его ещё с универа — даже его человеческое обаяние бессильно против такого кошмарного, невероятно противного поведения.

— Ладно, прости, но хули оно на меня полезло?

— Потому что оно не поняло, кто ты, нахуй, такой! И я его ужас вполне понимаю, Шастун! — срывает голос Арсений, а потом начинает лупить его той же футболкой, которой он только что прикрывал член, потому что его ярость не знает границ.

Выкидывать роллы, облить Арсения любимым кофе, порвать ему костюм на жопе прямо перед встречей, отстричь косичку в универе (хотя этот поступок пока под вопросом), стебать все четыре года, пролить воду на рабочий ноутбук с несохранённым проектом, отослать Паше файлы с гей-порно вместо макета видео, запереть Арсения в кабинете, потому что не заметил его, пока уходил, и теперь швырнуть его питомца в стену — Антон собрал огромный послужной список своих косяков, и это ещё не он, поэтому Арсений гоняет его по квартире голым с футболкой в руках. Пока тот, конечно, не поскальзывается на куске персика, который кинул недоеденным Мурзик и не сносит в полёте стул, соль с перцем и помытую еще два дня назад посуду.

А потом вытирает глаза рукой, которой он упал на рассыпавшийся перец, и Арсений решает, что жизнь его и так наказала.

Теперь бегают и орут по квартире уже двое — Мурзик от испуга и Антон, который пытается найти воду.

Арсений толкает его легонько к раковине и принимается сам промывать ему глаза, ну потому что он же не мразь последняя, чтобы оставлять человека страдать в своём доме. Да и тем более, Антон не настолько ужасен и не убил его бабушку, а Мурзик всё-таки жив-здоров, так что выжечь ему глаза будет как-то слишком жестоко, он же не Грозный. И даже не Иван.

Когда они наконец промывают Антону глаза, Арсений кидает на него крайне озлобленный взгляд, собрав всю озлобленность мира в нём, потому что раньше тот банально не увидел бы его. Сейчас Антон с красным лицом просто отводит взгляд виновато и немного раздражённо.

— Спасибо, — вопреки говорит Шастун.

— Идиот, — бросает Арсений, выдохшись. — Собирай свои шмотки и проваливай, мне ещё на собрание вечером ехать. Сделаем вид, что этого не было, и никто не узнает об этой нелепой случайности. И только попробуй ко мне полезть, Антон.

— Да нужен ты мне, — фыркает тот. — Кыр сосичка, блять.

Видит бог, Арсений хотел по-хорошему, но Антон, видимо, не хотел, раз снова приплёл ему универское прозвище, которое бесило Арсения больше всего, он из-за него не может сыр косичку есть до сих пор, у него буквально травма из-за сыра — он понимает, что это кукуха полетела, и надо бы к врачу, но лучше бы — чтобы Шастун уволился.

Арсений подрывается и шурует в спальню, где начинает собирать его вещи в один комок — он думал, что Антон хотя бы на грамм повзрослел. Но, видимо, неприязнь между ними сильнее, чем Арсений думает, даже если бухие внешне они привлекают друг друга чуточку больше — это был всего лишь случайный секс. Арсений вообще не понимает, как так получилось, но, как говорит Эд, высранного не воротишь, и Арсений не пытается, только пихает Антону кучу его вещей в руки и подталкивает к двери.

— Проваливай, — огрызается он.

Но провалить у него быстро не получается — только если у них обоих и сквозь землю, потому что из санузла вываливается зелёный Эд, а за ним тот белобрысый диджей с вайбами гея.

— Вы чё разорались, бля? — бухтит Эд, а потом поднимает глаза и застывает на месте. — Ого.

— В жопе очко, — злится Арсений, а потом открывает дверь и пытается вытолкать Антона на лестничную площадку.

— Ну, эт факт, дядь, а рифмы у тебя — хуйня, — авторитетно заявляет Эд. — Ты хули Антоху выгоняешь голым на лестницу? Блять, чё вы ваще голые, нахуй?

— Сняли штаны и бегали, — вздыхает Антон.

— Реально? — натурально удивляется Эд, а потом получает по плечу от того диджея, который чуть менее зелёный. — Бля, потрахались, что ли? Бля, ну может хотя бы собачиться перестанете, а то как конченые в офисе всё время. Арсений, напряг спустил вместе со штанами?

— Если ты сейчас не захлопнешь ебучку, я выгоню тебя туда вместе с ним.

— Не начинай как Воля базарить, белый, — фыркает Эд. — И харе звереть, чё он, писькой будет трясти на лестнице? Арс, ты там это, кукуху свою лови, а то улетела, — хмыкает Эд и уходит назад в санузел, как джин в лампу, только умыться, а диджей туда же вместе с ним.

Арсений смотрит на Эда устало, потом на Антона и молча уходит в комнату.

***

Они встречаются вечером на собрании, вернее, после него; Арсений сидит и раскидывает план на ближайшие проекты — он вызвался быть моделью для рекламы Апероля, и теперь придётся поднапрячься. Голова только-только начала работать после вчерашнего — и сегодняшнего; вся эта ситуация с Шастуном не выходила из головы. Может, он и правда немного перегнул с жёсткостью, но всё это как-то странно, и то, что они переспали, вымораживает. Трезвым бы Арсений к нему в жизни бы не полез, и пьяным тоже, но вечером в прояснившуюся голову доходит понимание, что Шастун может и неуклюжий, и раздражающий, но точно не насильник.

Но так или иначе, это всё просто какая-то нелепость.

Антон подходит к его столу и ставит на стол стаканчик из любимой кофейни Арсения. Попов поднимает на него глаза и смотрит с непониманием, а Антон отводит глаза и отвечает как-то холодно — наверное, они устали друг от друга за последние месяцы.

— Это за вчерашнее. Сори.

И уходит восвояси, естественно, не оставшись и не став хоть что-то делать; Антону это не нужно, он беспросветный импровизатор. Они действительно сами не свои — градус колкости и неприязни взвинчен, как никогда раньше, и Арсений не может даже дать разумного ответа, почему. Они просто не сходятся, как не сходились никогда, но сейчас будто они взъелись друг на друга один похлеще другого, и всё это начало мешать работе, потому что они больше времени тратят на злость, чем на дело. Да и самому Арсению стало, кажется, мешать.

Он вскакивает и идёт следом за ним; успевает поймать Антона у лифта.

— И ты меня прости за утро. Сам понимаешь… это всё так дико. Но выгонять тебя на лестницу голым было лишним, — он немного виновато поджимает губы, и Антон, кажется, немного расслабляется, хотя глядит всё таким же отстранённым.

Он кивает и заходит в лифт.

— До завтра, Арсений.

— До завтра, Антон.

Арсений остаётся стоять ещё минуту, а потом возвращается к себе, чтобы закончить работу в полупустом офисе; но мысли путаются, и Арсений позволяет себе быть мухой в их сетях, пока ему не надоедает ныть и гонять одно и то же по кругу. Кто вообще Шастун такой, чтобы задевать его гордость и заставлять чувствовать себя виноватым? Арсений понимает, что сегодня он вряд ли что-то сделает, поэтому забирает ноутбук и вставляет наушники в уши, чтобы уйти красиво.

Потому что Рома, извини, но мне надо бежать, дела, пойми, дела-дела.