Правда, эта драма длится недолго.

Впрочем, перед говном ни одна драма не устоит.

У них с Антоном катастрофически не получается, что с ссорами и обидами, что без них — они буквально не знают, как нормально отрекламировать эту долбанную зубную пасту. Арсений даже разговаривать с ним начинает, но только по работе, потому что они оба хотят денег. Сука — это литературное слово, так что суки хотят денег, и это нормально. Потому что Арсений в отпуск хочет махнуть в Европу, чтобы попасть на прайд, а Антон хочет маму отвезти на море, завести второго кота, сэндвич из кофейни в соседнем здании, а ещё он упал утром по дороге сюда, вляпался в какашку, а ещё в этот проект.

Антон делится с ним всем, что видит, делает, о чём думает, как никогда раньше, но с толикой печали, потому что Арсений ему не отвечает. Антон то ли пытается загладить вину, то ли хотя бы на долю его признание — правда, и все эти монашки, истерички и скучные сухари его совершенно не пугают. Арсений узнаёт о нём столько, сколько не узнал за три года работы и четыре — учёбы, он знает, чем Антон завтракает (ролтон или яичница, и это очень соблазняет как-нибудь предложить ему завтрак), что он делает после работы (пердит в диван, и это соблазняет остаться на ужин), что он любит, что он смотрит — всё, и с такой непосредственностью, открытостью, улыбкой, что Арсений тает и теперь больше напоминает лёд с начинкой в виде мамонта внутри. Тёплого такого, шерстяного, и чуточку очарованного, несмотря на всё его неряшество, лень и прочие минусы. Арсений любит наблюдать как люди говорят о том, что им по душе; и любит, когда люди улыбаются.

Антон очень много улыбается и даёт себя узнать, и это, несмотря на все их различия, очень подкупает.

Но несмотря на всю эту теплоту в виде начинки мамонта, Арсений снаружи холодный, как айсберг в океане — обида кусает его изнутри. И кусает настойчиво, кусает сильно клыками мамонта (вы видели клыки мамонта? удивительно, что Арсений ещё не сдох от потери крови); Антон мог бы сказать ему просто так, что он такой хуёвый, но не молчать об этом и не прикрываться симпатией.

Арсений сидит и разбирает бумажки, а по ощущениям бумажки разбирают его; у них есть только сегодня, чтобы придумать проект, но рядом с солнечным, улыбчивым Антоном, который показывает ему видосы с котами, им это не грозит. И Арсений собирается уехать домой до того, как Антон приедет — он отпросился у Паши работать дома, чтобы не отвлекаться и позволить башке работать в тишине, а не представлять трусы с колгейтом, как сказал Антон. Это уже что-то про порно.

Но Арсений слишком медлит, потому что с самого утра всё идёт наперекосяк. От вируса косячности Арсений избавился, кажется, и стал снова педантичным, аккуратным и ловким, но сегодня он кажется просто встал не с той ноги. Он уже пролил на себя кофе, а потом апероль, споткнулся о рюкзак Эда и рассёк бровь о шкаф — на нём забавный пластырь с Гарфилдом, и это придаёт чуточку больше уверенности к своей победе над комплексами, хоть Арсений и продолжает таскать чёрные шмотки; но на футболках принты, которые он ходит печатать сам, а джинсы с дырками теперь его лучшие друзья. Сегодня на нём ещё и ярко красные кроссовки, и он чувствует себя крутышкой похлеще, чем раньше.

Антон влетает в кабинет (вернее впадает в него, одним лёгким движением руки снеся все книги с полок и рамки с мемами, которые там стоят для вдохновения), и Арсений успевает даже скинуть все бумажки в рюкзак, чтобы свалить, и тяжело вздыхает. Антон взвинченный отчего-то, хотя его не особо колышат дедлайны в принципе — хоть где-то он может оставаться трезвым. Шастун замирает в проходе.

— Ты куда? — спрашивает он растерянно.

— Домой.

— А работа?

— Домой работать, — сухо оповещает Арсений. — Я напишу, если придумаю что-то волшебное.

Антон выглядит, как прогружающийся кот.

— Можно я пройду? — спрашивает Попов и пытается его обойти.

И даже получается, но потом он слышит вопрос себе в спину.

— Может поговорим? Бля, давай поговорим.

— Раньше надо было разговаривать, — тихо бросает Арсений и хочет нажать на ручку, но дёргается от грохота.

Он оборачивается и видит, что весь его органайзер валяется на полу, а Антон стоит, раскинув руки, с предъявой. Теперь очередь быть мелким пиздюком по праву переходит к нему.

— И что? Даже не наорёшь на меня? Не разозлишься? — хамовато спрашивает он, и Арсений поджимает губы.

Обида закипает только сильнее — что он пытается доказать? Что он прав? Что Арсений действительно портит ему жизнь? Только вот Арсений больше не позволит испортить её себе. Антон подходит к своему столу и сносит пять пластиковых стаканчиков — некоторые из них не пустые, и жидкость разливается на пол.

— И сейчас нет? А вот так? — Антон разбивает кружку Арсения, одну из любимых, кстати.

— Что ты от меня хочешь, Антон? — спрашивает он твёрдо, и это стоит ему всех нервов.

Тот вдруг меняет гнев на милость и становится таким несчастным, будто бы от слов Арсения зависит судьба его кота.

— Да я хочу, чтобы ты выдал хоть какую-нибудь эмоцию, хоть что-нибудь от себя, а не вот это вечно каменное лицо, — взвывает он.

— Так всё-таки что в твоём понимании «я», Антон?

Тот хлопает глазами ошалело и не сразу находится в ответе, понимая свой проёб. Он смягчается и теперь выглядит по-настоящему несчастным.

— Ты это… ты, Арсений. Со всем твоим чудачеством, воплями и детством в жопе.

Арсений усмехается насмешливо — он мало что понимает. Какой-то из Антонов, пьяный или трезвый, точно врёт, и он склоняется ко второму варианту.

— Разберись сначала в себе и своих тараканах с кучей пар обуви для переобувания, Антон. И не лезь ко мне, — цедит Арсений и дёргает за ручку двери.

Но стоит ему сделать шаг за порог, Антон хватает его за руку.

— Да я влюбился в тебя! — звучит на весь офис, и всё затихает.

На них смотрит весь штат, и Арсений готов пойти и сдохнуть со стыда в куче своих рубашек, которая всё ещё ждёт, когда её отнесут в благотворительный фонд. Тишина стоит такая, словно тут бегает клоп, которого можно только услышать. В Арсении разгорается злость, но он старается унять её, чтобы не делать из этого всего цирк. Ему плакать хочется от несправедливости, он запутался совсем — он хочет нормально. Но получается через жопу — он же гей. А у геев, видимо, только так. Особенно, если Антон Шастун тоже наполовину гей — это катастрофа вдвойне.

— Тогда я тебе сочувствую, — говорит Арсений холодно, но в словах сквозит бешенство. — Никому не пожелаешь влюбиться в такую скучную, крикливую истеричку с детством в башке, да?

Вся его обида взрывается в нём мгновенно и наконец находит выход. Он больше не играет в молчанку и не варится в этом, и комок, мешающий жить нормально, рассасывается. Остаётся только закономерное разочарование — и он уходит с ним, игнорируя десяток взглядов.

Антон за ним не идёт.

***

Но если гора не идёт к Магомеду, то Магомед идёт к горе, конечно же.

А Арсений едет в офис получать пиздюлей, потому что ни хрена они с Антоном не сделали. Арсений жрал мороженое, солёные огурцы, роллы, себя и мысленно четвертовал Антона весь день, и его зубы, наверное, не спас бы даже «Колгейт». Антон ещё писал ему весь день, извиняясь и умоляя приехать в офис, но Арсений ответил согласием только Паше. Потому что Паше сложно отказать, когда от него зависит поездка в Гейропу и вообще возможность Арсения к существованию.

В офисе уже пусто, когда он приходит, и ни одной души уже нет, потому что все умницы и молодцы и работали днём, а не ебланили весь день и убивались (хотя желание убить навряд ли можно назвать убиванием) по человеку, с которым вы даже никогда кроме первого курса не дружили.

Арсений, однако, намерен разобраться, какое говно намешал Антон у себя в голове, и всё-таки что там к чему на самом деле. А там уже решать, ненавидеть его сильно или чуточку поменьше. Но сначала, конечно же, пиздюли.

Правда, когда Арсений заходит к Паше в кабинет, там никого нет; Арсений ждёт пять минут, а потом набирает ему. Но Паша не берёт, и вообще, абонент выключен и пошёл ты нахуй, Арсений. В офисе пугающе тихо — так вообще начинаются ужастики, которые Арсений не переносит. В принципе, если он даже ужастики не переносит, но такую жуть в реале тоже вряд ли переживёт, но вариантов у него нет, Паша потребовал явиться к нему пренепременно и срочно; в принципе, похоже на него.

Но Арсений искренне напрягается, когда слышит звук закрытия двери офиса — она звенит и гремит похуже, чем монстры в подвалах в фильмах ужасов; и перестаёт что-либо понимать. Арсений осторожно выходит из кабинета и оглядывается по сторонам.

И видит, как с такой же степенью ссыкунства и тревоги бо́шку из их кабинета высовывает Шастун.

С Арсения страх сдувает мгновенно, и он сам готов побыть тем чувырлой из «Пилы», или Волан-Де-Мортом, или Валтором из «Винкс» и уничтожить Антона Шастуна незамедлительно и скоропостижно. Тот замечает его тоже, и они вылетают из кабинетов, чуть ли не сталкиваясь в проходе.

— Это ты сделал?! — вопят они в унисон, и оба тут же понимают, что они в пизде.

Антон тяжело вздыхает, но не так тяжело, как должен — ему-то, конечно, прикольно, он же с Арсением поговорить хотел, но того всё равно раздражает, что Шастун не злится так же.

Они дёргают дверь, и та закономерно не поддаётся — Арсений почти уверен, что это какой-то пранк песней, нервной системой или чем-то ещё. Он вздыхает ещё тяжелее, а потом замечает под дверью бумажку.

— Это я сделал, — читает он. — Пока не придумаете макет проекта, никуда не выйдете. До утра точно. Удачи. Начальник… Паша, блять, — стонет Арсений.

Хотя в целом Арсений всё понимает; на месте Воли он бы тоже выкинул что-то подобное, если бы такие два пропиздяя могли сорвать ему контракт. Арсению становится стыдно — он никогда не позволял себе такой безалаберности. Да и Антон не отличался стремлением запороть работу, потому что им всё-таки были нужны и денежки, и репутация в глазах Воли, да и работа у них всё ещё невероятная и потрясающая. Он грустно усмехается, глядя на Антона, и тот поджимает губы в ответ, тоже осознавая свой проёб.

— Поговорим? — спрашивает он, и Арсений больше не может — да и не хочет — отнекиваться.

У них в универе всегда получалось только, когда они были командой, без недомолвок, агрессии и обид. Да и вообще — обида изрядно выматывает. Поэтому Арсений кивает и добавляет негромко:

— Только сначала выпьем, — потому что на трезвую голову он всё это не готов решать. — Паша ж не закрыл кабинет.

— Не боишься, что потрахаемся на его кресле?

Арсений усмехается и морщится показательно.

— Нет, потому что во-первых, это противно, а во-вторых… а во-вторых, пошли пить.

Он пока не готов произнести «ты мне нравишься», потому что сначала ему нужно понять степень кошмара, в который он попал, если Антон на самом деле гнусный и ужасный обманщик. Потому что Антон ему нравится, и Арсений спотыкается об эту мысль каждый раз, когда видит его; он не знает, что Шастун там нашаманил, но чтобы понравиться Арсению, последнему всего лишь пришлось перестать обращать внимание на кучу мелочей. На ноги на столе, на неуклюжесть, на громкость — Антон же не виноват, что родился таким.

Но всё позже.

Сначала они пьют молча из пашиного бара — хлещут апероль с выдохшейся газировкой, чтобы мозг побыстрее расслабился — у Арсения в голове мысли сталкиваются друг с другом, как летучие мыши в тёмной пещере. Но со временем этот комок рассасывается, потому что на смену вопящему в голове непониманию приходит умиротворение и мягкость. Арсений вертится на Пашином кресле, откинувшись на спинку, и наконец выдыхает.

— Ну давай. Я тебя слушаю, — говорит он решительно, и Антон сразу бодрится как-то и на диване садится ровнее. — Хотя нет, давай не так. Давай по порядку. Я спрашиваю — ты отвечаешь. И наоборот, если ты хочешь у меня что-то узнать. Но по очереди. Ладно?

Антон улыбается — Арсений всё ещё Арсений; организованный оболтус и тревожный чудак.

— Ладно. Кто первый?

— Ты. Ты же хотел поговорить.

Антон кивает и спрашивает:

— Я тебе нравлюсь?

— Быстро ты, — хмыкает Арсений. — Не знаю. Наверное. Пока не могу точно сказать.

— Я т…

— Ни-ни, моя очередь, — прерывает его Арсений. — То, что ты сказал мне на шашлыках — правда? Ты серьёзно считаешь меня таким невыносимым?

У Антона во взгляде проскальзывает вина, и он отхлёбывает из пластикового стаканчика.

— Я… Нет, в общем… Бля, короче, я там дохуя наговорил тебе всего, но я просто бухой был и слова не те подобрал, понимаешь? Блин, это выглядит, наверное, как-то очень странно, как можно такую хуйню случайно сморозить. Но я правда не то имел в виду.

— Так имей в виду то, Антон, — говорит Арсений спокойно и ждёт.

— В общем, во мне… правда накопилось, потому что я очень злился. Знал, какой ты бываешь иногда. Расслабленный, яркий, фонтанирующий странными идеями. Не с ебанцой, а с нюансами, короче. Как будто всё это, все твои… скандалы, это всего лишь защитная реакция, которой ты от меня отгораживаешься, вот. А я так хотел, чтобы ты просто открылся и ответил мне взаимностью. Ты же на мелочи взъедаешься, на мои руки из жопы, на ноги из плеч.

— Ну, судя по тому, как ты их складываешь на стол, действительно из плеч, — говорит Арсений, но Антон не уделяет этому внимания.

— Так вот, и мне так хотелось… И всё это вылилось вот так. Я же понимаю, что все эти твои костюмы, и детские местами истерики, ну правда же детские, Арс, это просто защита. И ты можешь быть мягким, весёлым. Невероятным, Арс. Я что на первом курсе в тебя влюбился за это, что сейчас снова в ту же реку.

Арсений смотрит в пол и перебирает стаканчик в руках; в голове пока не укладывается. В словах Антона есть смысл, и в том, что он сказал на шашлыках, он тоже расплывчато обретается, хоть это и выглядит до сих пор как конкретная такая неприязнь.

— А если это не защита, Антон? А если я просто такой? — спрашивает Арсений. — Всё-таки много времени прошло. Если я так просто выплёскиваю эмоции?

— Тогда я подушка для битья, получается, — говорит Антон в ответ спокойно, будто он не против, если так. — И тогда я не прав. Но то, что мне в тебе что-то не нравится, не значит, что ты мне не нравишься весь. Любят же не за что-то.

— А влюбляются за что-то.

— Ну так мне было за что.

Арсений смотрит на него печально, потому что наверное, ему жаль Антона по-настоящему. С Арсением всегда было непросто.

— Дай угадаю, ты сейчас думаешь, что с тобой сложно, и вообще, нахуй мне это надо, да?

Арсений поворачивает к нему голову с удивлением. Антон улыбается ему мягко и встаёт с дивана; он садится на край стола, но ближе не двигается, уважая его границы.

— Арсений, ты классный. Даже несмотря на то, что ты кричишь на меня по поводу и без.

— Но ты же…

— Отвечал тебе тем же, да, но просто иногда ты реально вымораживаешь, честно.

— Честно — это хорошо. Почему ты не сказал мне это трезвый?

— Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Но я правда не хотел тебя обидеть так, прости меня. Просто вышло несколько грубее, чем хотелось бы. Даже если ты на самом деле истеричка, ты очаровательная истеричка, и всё равно мне нравишься. Все мы не без изъяна. У кого-то рубашки, у кого-то ноги на столе.

— Но я…

— Я вижу. Тебе очень идёт, — улыбается Антон немного заигрывающе.

Но Арсений пока не готов к флирту. Он сидит, в стол глядя потерянно, и в нём всё ещё что-то борется; что-то незакрытое, незавершённое, и он спрашивает, потому что этот вопрос больше не может держать в себе.

— Если ты говоришь, что я нравился тебе тогда, то почему вы с дружками загнобили меня? — он старается выровнять тон, но всё это карёбило его настолько долго, что не получается.

Антон меркнет и выглядит виноватым пуще прежнего; он слезает со стола и садится на стул напротив, а потом допивает из стакана.

— Мне было девятнадцать, а ещё я не особо-то пользовался популярностью в школе, и тоже был дылдой, шваброй, глистой и прочим говном, которым обзываются пацаны и девчонки, когда ты не идеальная модель с обложки. Ты мне очень нравился, ты такой… удивительный, самый неожиданный человек. Меня всегда привлекала вот эта твоя придурь, каламбуры какие-то дикие, но мне нужны были друзья. И я вёлся, как придурок, пытался быть крутым в их глазах. Поэтому я и стал вести себя как скот. Прости меня, я не думал, что это так обернётся и ты воспримешь это настолько близко.

Арсений вздыхает и откидывается на спинку снова. Он может это понять — он тоже искал друзей, просто другими путями, компенсировал, компенсировал, и думал, что нашёл, когда появился Антон. С ним казалось, что он уходил от бесконечного осуждения окружающих, которые капали ему на мозги всю жизнь, что украшения и розовый это не для мальчиков, что «ты как баба с этой серёжкой», «Ещё до жопы волосы отрасти», «какой театр? и так как пидор выглядишь, не позорь меня», и он поддался. Он позволил людям решать за себя, как ему лучше, потому что его восприятие пошатнулось после бесконечных упрёков, и стало проще просто быть серой крысой, хоть ей и идёт розовый. А Антон просто поджёг этот хворост навязанных комплексов.

— Да там на самом деле дело было не только в тебе и твоих дружках, — признаётся Арсений скорее сам себе. — Меня всю жизнь упрекали за внешний вид, за мышление, да за всё. Просто мне наверное, проще было найти какую-то подушку для битья, жертву, не знаю. Свалить на неё все беды мира и ненавидеть, выплёскивать свои эмоциии, — говорит он тихо, потому что для него это тоже открытия. — Короче, пора к врачу. И Антон…

— М? — тот, задумавшийся и уперший взгляд в стол, вздрагивает.

— Я бы мог быть твоим другом, — говорит Арсений, глядя ему в глаза, потому что когда-то давно он и правда этого хотел.

Антон усмехается немного грустно.

— Я знаю. Просто закомплексованному мне было мало одного человека. Но мне правда жаль, что так всё вышло. Ты классный. Был и есть.

Арсений кивает.

— Но косичку-то зачем? — вырывается у него его самая главная боль и обида.

Антон хлопает глазами.

— А что косичка?..

Теперь хлопает глазами Арсений.

— Ну, отрезать… Это было жестоко, Антон.

— Согласен, но при чём тут я?

Он выглядит слишком натурально непонимающим, о чём идёт речь, и Арсений начинает перечислять вслух.

— Ты тогда пришёл, признался, что поцелуй — это спор, ушёл, дверь было не закрыть, потому что у меня был сломан замок в общаге…

— А-а-а… — тянет Антон. — Журавль ещё лыбился на следующий день типа «смотри на Попова, смотри», ну я и посмотрел, а ты блять пиздец сексуальный пришёл без косички.

Арсению всё становится ясно.

— Они отрезали мне волосы в тот день. Я просто отрубился, а проснулся уже без косички, и я думал, что это ты так решил меня задеть. Но это был не ты.

— Не я, — честно и открыто говорит Антон.

У Арсения с души падает камень огромной, просто гигантской обиды, и он выдыхает так шумно, что лёгкие хотят с ним попрощаться, сворачиваясь в скомканный целлофановый пакетик. Он улыбается как-то глупо.

— Это хорошо, — заключает он, и весь образ ужасного, дьявольски-злого Антона размывается. — Тогда, может, мы попробуем быть друзьями? — спрашивает он неуверенно. — Если ты перестанешь говорить, что я истеричка, конечно.

— Да ну какие из нас друзья, Арс? — отвечает Антон, и Арсений жалеет, что спросил.

Действительно, друзей из них никаких. Слишком они теперь уже разные, да и вообще, глупости всё это — видимо, Арсений и правда слишком сложный с его характером.

— Ну и похуй. Не нужен мне никто, — усмехается он чуть раздражённо. — Сам бассейн нарыдал, рыбок заведу.

Это его любимый мем. И Антон смеётся.

— Да ты чё, я не про это. Я про то, что мы ебёмся по пьяни в трёх случаях из трёх, а я прямо сейчас очень хочу тебя поцеловать.

Арсений замирает, а потом начинает смеяться — королева драмы из него та ещё. Антон выглядит смущённым и отворачивает лицо, но Арсений поднимается с кресла и подходит к нему ближе, умиляясь тому, какой он ребёнок иногда.

— Ты дурак. Целуй уже, — улыбается Арсений мягко, и Антон отвечает тем же, а потом они наконец целуются.

Антон по-свойски кладёт руки ему на шею и мягко перехватывает его нижнюю губу своими, но Арсений берётся за его шею сильнее и прижимается крепче, вынуждая Антона устроить ладони на талии. Арсений обнимает его всеми руками мягко, почти неловко облизывает его рот языком. Где-то в подкорке плещется мысль, что сейчас из-за угла выскочит кто-то и поднимет его на смех, но никто не выскакивает и тишина стоит такая же гробовая. Она успокаивает и убаюкивает — Арсений лениво, почти подростково продолжает его целовать, покусывая его губы и выхватывая между их касаниями короткие вдохи, а потом нежно трётся о его нос своей кнопкой. Он глядит на Антона из-под полуприкрытых век, а потом целует его в подбородок, а тот улыбается ему на это.

— Я рад, что мы поговорили, — шепчет Антон.

— Я тоже.

Арсений чувствует себя такой пушинкой, таким же лёгким, как заказ техники с «Ситилинка» у Галустяна. Скажи ему кто, что Антон Шастун будет целовать его в кабинете начальника, он бы заржал и подумал, что Шастун кого-то подкупил, чтобы устроить ему пранк. Но это происходит, и Арсений чувствует себя счастливым.

Правда, эта лёгкость бытия и счастье из всех дыр омрачается фактом того, что никакого макета у них нет, но они в рот ебали работу — у них сегодня маленький праздник. День, когда оказалось, что они действительно придурки. Поэтому они включают музыку с колонки и продолжают напиваться и говорить «пока» работе, хотя изначальной причиной напивания был как раз этот несчастный макет. Но на пьяную голову кринжово-рабочие идеи идут лучше — так сказал Антон, и не то чтобы Арсений склонен ему верить, но отнекиваться как-то не хочется. Хотя думать они в итоге думают — и даже белоснежные русалки не кажутся такой плохой идеей.

— Ну вот что ты предлагаешь? — спрашивает Арсений, держа в руках водку с энергетиком, потому что вырубает его страшно, а на часах только-только доходит три.

Они, как честные сотрудники, положили Паше пять тысяч за выпитое на стол.

— Я не знаю, ну, там, почему бухой Петя чистит зубы, а ты нет?

— Почему ты раньше такой злой был? Это у тебя колгейта не было! — фыркает Арсений. — Хуйня.

— Да бля, почему мы обязательно выёбываться должны? Может просто сияй с колгейтом — и сверкающие серебром зубы Эда, — бесится уже Антон, хотя пьяный он может только дохло раздражаться и ныть.

— О-о да, Эд с его искусственными зубами лучший кандидат, — смеётся Арсений. — Сия-яй, сияй! — горланит Арсений эту заезженную во всём интернете песню своим отсутствием голоса. — Сияй с «Колгейтом». И пой хорошо.

Антон сначала улыбается, а потом вдруг выглядит так, будто за спиной Арсения кот нассал на двенадцатый айфон про.

— Бля, а повтори то же самое, но с пастой, — тараторит он и всучает ему упаковку.

— Ант…

— Просто повтори и всё, ладно?

Арсений немного ошарашено на него смотрит, но слушается и снова мучает их уши своим жутким вокалом. Антон смеётся, потому что Арсений гиперболизирует всё это всем своим актёрством раза в три (камера работает — надо отдаваться на полную), и Арсений потом смеётся.

— Сияй, Арс, — говорит за камерой Антон и улыбается.

— Сияй с «Колгейтом». И пой хорошо, — хихикает Арсений, морща нос.

Они пьяные, и эта белиберда им весело; больше и лучше они уже не придумывают. Под утро сидят уставшие и сонные на полу кабинета, потому что так ближе — на креслах есть ручки, которые сейчас вровень стене. Антон обнимает его за плечи мягко — они ничего не решают. Они не говорят про отношения, не думают о завтра — Антона вообще отправляют в командировку в Краснодар на неделю, и у них ещё будет время подумать, чего они хотят.

Арсений пока не думает — он просто ловит мысли о прошлом за хвосты, потому что ему сейчас хорошо, как тогда.

Он чувствует себя наконец свободным от всего, что его грызло, и на Антона хочется смотреть очарованным этим, искрящим взглядом, хоть он всё ещё местами раздражающий и возмутительный. Но это мелочи, когда они снова танцуют под какие-то глупые песни и чуть не разносят офис к чертям — Ира точно их уничтожит за разбросанные отчёты. Антону же медведь на ногу наступил; нет, он её нахуй отдавил, а потом вторую для верности.

— Рю-ю-юмка водки на столе-е, ветер плачет за окном, — орут они под утро, когда пить уже нечего, а дотянуть до дома со сном как-то надо. — Ти-и-ихой болью отзываются во мне этой молодой луны-ы кри-И-кИ.

— Пиздец у вас тут рюмка водки на столе, — звучит из дверей, и там появляется Эд, тётя Зина и Паша, которые смотрят на них, как на последних кончей на земле.

— Быстро ко мне в кабинет оба, — говорит Паша твёрдо и зло, и всё оставшееся дохлое веселье спадает с них обоих.

Они заваливаются в комнату неровно и наблюдают как Паша быстро убирает последствия их ареста, а потом с таким остервенением падает на кресло, что его кости должны бы махнуться местами. Арсения очень клонит в сон, и он вытирает лицом плечо Антона. Тот обнимает его одной рукой и это убаюкивает — Антон привычно жаркий.

— Я вам что сказал сделать?! — кричит уже Паша. — Не выбухать половину моего бара и обжиматься по углам, а придумать этот ёбаный макет! Я вас уволю нахрен! Ну Антон-то понятно раздолбай, но Арсений — ты! Уж от тебя точно не ожидал. Без премии три месяца работаете. Не посмотрю даже на ваши дни рождения.

Кажется, Паша дошёл до той критической точки, когда с ним шутки уже не прокатят, и их безалаберность дошла до всевозможных пределов. Это трезвит, и Арсений встаёт ровнее. Стыд накатывает на него волнами; синдром отличника у него уже от отца. Но тут Антон тянется за телефоном; Паша следит за его рукой так, словно откусит её прямо сейчас.

Антон кладёт перед ним мобильник и Арсений слышит свой голос и это «сияй».

— Пять соток лайков за три часа. Я думаю, снять вот это в качестве, или сделать концепт типа плохо поёшь до «Колгейта» и хорошо поёшь после. Егор, который Эдовский мужик, кажется в пение там пытается, так что минус затраты. Людям понравится. И запустить видосы в Тик-ток.

— Ты это выложил, придурок?! — шипит Арсений возмущённо, но Антон гладит его по ямочкам копчика опять — и Арсений тает как сука.

Этот жест что тогда, что сейчас, очень мягкий и интимный, и Арсению нравится. Есть в этом что-то.

Паша смотрит на видео очень сложно, а потом заходит полистать комментарии.

— О боги, что за красавчик… — читает он. — Это же тот чувак из рекламы Апероля… не «Я тебя люблю», а «Сияй, Арс»… — Паша тяжело вздыхает. — Езжайте домой, — машет рукой он. — Раз народу так понравилось, пусть будет так. Слово покупателя закон.

Антон улыбается; Арсений, осознав, что ему всё-таки дадут премию и не уволят с работы, отвечает ему тем же.

Всё-таки из них неплохая команда.

***

Они спят в обнимку у Антона дома целые сутки — Арсений знакомится с его котом, и это можно считать важным шагом к отношениям. Тот довольно спит в ногах, а Егор, который оказывается соседом Арсения, мученически ходит кормить Мурзика.

Тем не менее, Арсений, глядя на спящего Антона (который спит на пять часов дольше), ни о чём не жалеет и потом покупает Паше хороший коньяк.