Дождь льёт столбом, птички не поют (конечно, кто бы пел в ливень), но бабочка-Арсений летает (потому что он конченый и влюблённый).

Он врывается в офис ещё счастливее прежнего, несмотря на то, что под кислотным московским дождём его новые белые кюлоты с какими-то растениями превращаются в серые и мокрые. Жизнь прекрасна, вчера у них с Егором были съёмки для «Колгейта» — и для этого Егору даже сделали грилзы из каких-то камешков, чтобы тот точно сиял. А петь он умеет, оказывается, и правда неплохо. Правда, фразу «Сияй, Арс», от которой все были в восторге, придётся писать отдельно — Антон должен был прилететь из Краснодара только ночью, а Арсений только тогда уезжал с площадки и не смог его даже встретить. Поэтому Арсений на работу не просто едет, он на неё летит — он очень соскучился. Берёт латте на банановом, не смотря на всю свою жлобищенскую душу, пританцовывает под «Зверей», хоть его любовь пока и не такая сильная, и чувствует себя лучше, чем Питер Паркер (в третьей части ему особенно не повезло).

Но Арсений в предвкушении удивлённых вытянувшихся лиц, когда он Антона обнимет при всех — он в рот ебал правила этикета, ему очень хочется. А ещё в предвкушении того, что на него точно что-нибудь разольют, но уже не страшно; кислотный дождь всё начал раньше Антона.

Но он врывается в кабинет и его настигает совершенное разочарование, потому что Антона за столом нет, и под столом нет (он может, потому что споткнуться о воздух — его конёк), и у кофейного автомата его тоже не наблюдается.

— Антон не мог до тебя дозвониться. Его не будет сегодня, отсыхает от перелёта, — говорит Эд со спины вдруг, и Арсений от испуга встречается лбом с косяком. — Да уж, угораздило вас встречаться начать.

— Мы не встречаемся, — стонет Арсений, потирая место удара.

— Ну, официально, может, нет, но вы как женатики. Пара лохов, — хмыкает Эд.

Арсений делает самый сжигательный взгляд из всех и одаривает им Эда, а потом проходит внутрь и садится к себе на кресло. Он лезет за телефоном и видит, что тот сел — злоебучая сломанная зарядка.

— Эд, у тебя нет на «Самсунг»?

— У Антона в столе есть, он, зная тебя, держит её уже пару месяцев тут. Твои нервы бережёт.

Арсений смотрит на него взглядом любого охуевшего кота с картинок, которые шлёт ему Антон иногда вместо слов. Член свой он ему, впрочем, тоже шлёт иногда, да и вообще навыки виртуального общения у них на уровне; такая жизнь. Они толком не успели провести время вместе до отъезда Антона в Краснодар, а то, что успели, больше напоминало первые попытки котят посрать в лоток — они неловко молчали, словно им снова двадцать, говорили хуйню и боялись друг другу не понравиться. Пока оба не поняли, что поздно уже бояться и они знают о друг друге все позорные вещи. Антон помнит его родимое пятно напоминающее облако в виде хуя на жопе, а Арсений собрал целую картотеку его несовершенств задолго до попыток в отношения. Просто как будто бы слова «ты мне нравишься» заставили их строить из себя ромашек.

Только у таких ромашек, как они, пестики внутрь, стебель идёт через центр в обратную сторону, а лепестка вообще три.

Тем не менее, эти пестики им никто не мешал друг другу слать — или тычинки, хуй проссышь — и в вирте у них просто прекрасные навыки. Правда, один раз Арсению прилетела фотография прямо на презентации «Колгейта», и он случайно на неё нажал. Ржали всем офисом, а представители фирмы ещё раз убедились, что надо брать. Правда Арсений по цвету лица напоминал самые кровоточащие дёсны на свете — наверное, его пожалели и решили, что ему не повредит «Колгейт».

Так вот, возвращаясь к нашим котам, Арсений лупоглазит на Эда похлеще совы, и сказанное им разливается теплом в груди; хотя, вероятно, Антон сделал это, чтобы Арсений лишний раз не орал. Он подключает телефон к заряду и видит несколько пропущенных и пару сообщений.

— Надо отпроситься у Паши уйти пораньше.

— Ебаться будете? — абсолютно насрав кучу на такт, спрашивает Эд.

— Может и будем, тебе-то какое дело? Я ж тебя не спрашиваю, трахался ты в моей ванной с Егором или нет?

— Не заводись, дядя, шо ты. Но ваще нет, не трахался. Так что у нас был вполне монашеский вечер.

— Ну у вас с Егором-то да.

Эд смотрит на него ещё сложнее, чем Паша на тот рекламный тикток.

— У нас у всех вообще-то, — хмыкает он. — Ты чё, так и не вспомнил? Ебать вас вырубило двоих. Не пейте, дети, — посмеивается он.

— Ты хочешь сказать, что мы с Антоном тогда не потрахались?.. — ошарашенно говорит Арсений

— Нет, а ты не заметил? Бля, Арс, ты ж пассив чаще всего. Бывалый, конечно, но сложно не прошарить.

Арсений переводит взгляд на стол и понимает, что ощущалось всё тогда точно не будто ты трахался часов восемь назад. Максимум — ебался, и то в стену.

Так сказать, мысли материальны, а его мысли настолько материальны, что он бьётся о них головой.

Он тогда, впрочем, и презервативов не нашёл, а для него защита превыше всего; бэбик в пузе понятное дело не появится, а вот какая-нибудь дрянь может. А Арсений бережёт свои розы и тюльпаны. Просто за гневом и похмельем он не обратил внимания на эти факты.

— Пиздец ты канеш, ещё больше лох, чем я думал, — ржёт Эд. — Если ты скажешь, что вы и во второй раз точно потрахались, я уссусь.

— На Пашином дне рождения? Ну вообще-то да, — неуверенно говорит Арсений. — У меня так ноги тянуло тогда…

Эд расходится в ржаче и чуть ли не складывается пополам, и Арсений пугается — он не уверен, что человек может издавать такие звуки.

— Ой не могу… — расходится Выграновский. — Арсений, ты икона! Дважды придумать себе секс! Это ж наск… колько надо хотеть ебаться, — он, кажется, задыхается, а не смеётся.

— В смысле?.. — переспрашивает Арсений растерянно, и выглядит как енот, потерявший сладкую вату в луже.

Вообще это очень грустное видео, но иначе и не скажешь.

— Да бля, мы ж с Егором в соседней комнате спали, со смежной дверью. Ты сначала ныл-ныл, шо тебе одиноко, и вообще, заебался спать один, вся хуйня, ну и разделся, а Антон предложил поспать с тобой. Вы ужратые были оба в ничто, а еще ты на сцене скакал как придурок полночи, вот тебе и ноги тянуло.

— А в первый раз тогда почему мы голые были? — продолжает парад охуенеза Арсений.

Нужно изобрести какой-нибудь вкусный соус, назвать его «охуенез» и запатентовать. А потом устроить в честь него парад. Арсений предпочитает думать об этом, чем понимать, что ему пора либо таблетки для памяти пить, либо бросать пить.

— А, да вы посрались, потому что «я у себя дома и если я хочу спать голым, то я буду спать голым», а Антон тебе назло тоже разделся, вот.

Арсений сидит и очень сильно пялит в стол; под таким давлением последний должен был если не прогнуться, то убежать в страхе, и были бы они в сказке «Красавица и чудовище». А потом усмехается и начинает смеяться так, что теперь Эд на него смотрит, как на долбаёба конченого, и оно понятно. Арсений смеётся, потому что только у них с Шастуном могло быть так, что из-за двух несостоявшихся, но придуманных ими сексов, они пришли к отношениям. По сути ведь они стали общаться и сраться больше из-за них, а потом из-за этого Паша отправил их в Питер вдвоём.

Это одновременно дико глупо и необычно — всё в стиле Арсения.

— Так шо у вас, первый раз? — продолжает допытываться Эд, когда Арсений наконец успокаивается и пытается отдышаться.

— Да нет, — хмыкает Арсений.

— Уверен? — усмехается Эд.

— Да, — отвечает Арсений. — Мы в Питере того-этого. Это уж я точно помню.

Странно правда, что Арсений не заметил, что до Питера ничего не было — в заду тогда ого-го пекло, а он скинул это на плохую растяжку.

— Чё, понравилось? — лукаво спрашивает Выграновский.

— Эд, бля, ты как будто сам с ним поебаться хочешь, — отрезает Арсений. — У тебя Егор есть, подумой.

Выграновский тут же тушуется, потому что «ну Антоха же мне друг, это ваще другое».

— Ну вот и всё, — говорит Арсений. — Иди работай. Спасибо, что просветил.

— Да не за что. Только бы ты это, с бухлом бы завязывал. А то так всё проебёшь. Самому-то не надоело ещё?

Арсений задумывается; похмелье в двадцать девять — вообще не те ощущения, о которых он мечтал. Да и вообще — алкоголя в его жизни стало слишком много, раз все разборки, и не разборки, и просто, идут только под градусом.

Пора бы учиться разговаривать без него.

— Знаешь, может и надоело, — говорит Арсений и улыбается.

Он отпрашивается у Паши с работы пораньше, и тот со словами «иди ты, боже, плешь проел уже», отпускает его восвояси сразу после обеда.

Арсений стоит в винном отделе и думает, что бы им взять на романтический вечер, но потом думает, что самый романтичный вечер у них будет с вишнёвым соком; потому что ну с вином, с ромом, с водкой — всё это уже было. А вот чтобы была романтика, видимо, надо наоборот. И берёт пачку «Доброго».

***

Арсений стоит у подъезда Антона с пачкой сока и орёт «Антон, выходи!», потому что домофон у него не работает, а телефон находится вне зоны действия сети. Он буквально может почувствовать, как с каждым поцелуем и касанием вся неудачливость Антона переползала к нему, и теперь ему не везёт в семи случаях из десяти. Но три случая ещё есть, и Арсений надеется на них — бог любит троицу. Насчёт геев точно сказать нельзя, конечно, но Арсений хочет верить.

И, о боги, эта вера окупается ему сполна. Заспанный и вялый Антон выплывает из подъезда, но сонно ему улыбается; не гундит, что его разбудили и точно не злится.

— Приве-ет, — мягко тянет он и раскрывает руки для объятий. — Я ждал тебя.

Непослушные кудряшки лезут Антону в глаза, и Арсений убирает их под капюшон толстовки.

— Я вижу, как ты ждал, — цокает Арсений.

— Ну Арс, ну не начинай, — бубнит Антон и заставляет его замолкнуть тем, что утыкает его лицом в своё плечо.

Арсений сдаётся и обнимает его в ответ. Он всё ещё действует как-то неуверенно: прыгнуть от «Антон Шастун — гондон, который испортил мне жизнь и навсегда таким останется» к «Антон Шастун — гондон, который испортил мне жизнь, но изменился, и я в него влюблён» не так легко. Но Антон не давит и сам, кажется, только начинает раскрываться в полной мере. Арсений делает какие-то робкие шаги к сближению, которые для него скорее напоминают прыжки со шпагатом, но Арсений — очень гибкий.

— Как командировка? — спрашивает Арсений с мягкой улыбкой и глядит на Антона.

Тот очень красивый, даже когда заспанный и отёкший; скорее очаровательный, чем заводящий, и Арсений хочет завернуться в него, как в одеялко — он вообще немного расслабился последние дни, и проявлять чувства стало легче.

— Ты правда хочешь об этом сейчас поговорить? — с усмешкой говорит Антон, всё еще не проснувшийся.

— Хочу, — улыбается Арсений.

— Я думал, после недели дикпиков мы сразу упадём в постель.

— То, что мы трахались по пьяни, ничего не значит, — фыркает Арсений. — Да и тем более, ты на себя посмотри. Хочется тебя напоить чаем, завернуть в одеяло и отправить досыпать.

— Я не против, если ты ляжешь со мной, у тебя синяки до пупа.

— Отвали. Тем более, я не хочу, чтобы наши гипотетические отношения выглядели так, что мы только пьём и трахаемся, — тянет он.

— Гипотетические, — уточняет Антон.

— Да, мы же не говорили об этом. Тем более, ты ни разу не приглашал меня на свидание.

— Ты меня тоже.

— Я травмированная сторона.

— А сейчас? — спрашивает Антон.

— Что сейчас? — хлопает глазами Арсений, не понимая, к чему он ведёт.

— Сейчас пойдёшь со мной на свидание? Ко мне домой.

Арсений тихо смеётся и качает головой.

— Ты невыносим. Ну а как же романтика?

— А чем тебе не романтика сидеть в моей одежде, гладить кота и пить вино на маленькой кухне? В студенчестве у нас с тобой этого точно не было, — апеллирует Антон.

Арсений улыбается — это правда. Да и не такая уж и плохая идея — зато никаких тревог из-за внешнего вида или этикета.

— Только давай без вина, — тихо добавляет он.

— Почему?

Арсений опускает глаза и руки привычно кладёт ему на грудь.

— Просто все эти пьяные разговоры, пьяный секс, у нас всё это уже было, Антон. Я хочу слышать тебя, — признаётся он. — Я хочу чувствовать тебя, и я точно хочу хоть что-то запомнить, понимаешь? — он заглядывает ему в глаза и кивает на пачку сока в своих руках.

Антон кивает и даже не смеётся, а потом они оба вздрагивают от старческого «педерасты!», прозвучавшего откуда-то сбоку. Из окна первого этажа высовывается бабушка в платочке и машет своей тростью. Они тихо хихикают, еле сдерживая гогот; Антон берёт его за руку и ведёт в подъезд. О великие и ужасные геи.

Дома у Антона Арсений сначала наглаживает Пса — не собаку, как можно было бы подумать, а кота. Просто его так зовут, потому что на «Вот ты пёс!», тот ещё в возрасте котёнка начал отзываться. Так и пошло. Антон уже пошутил, что кота Арсений любит больше, чем его самого, но Арсений даже не стал отрицать — животные вообще заслуживают самого лучшего и всей любви этого мира.

А потом Антон действительно впихнул ему свою одежду, которая по цвету вообще не сочеталась между собой, но в этом было своё очарование. Антон явно сделал это специально, и Арсений был благодарен ему за поддержку его потуг вылезти из своих скреп. Шастун не настаивал, но дома предложил именно это — потому что футболку цвета фуксии и изумрудно-зелёные штаны кроме него никто тут не увидит. Поэтому Арсений сидит, как пёстрое пятно, в жёлтых носках с енотами и чувствует себя прекрасно.

— Так как командировка? — спрашивает он, расположившись на стуле у стены.

— Давай безалкогольный глинтвейн сделаем? — предлагает Антон, и Арсений, улыбнувшись, кивает.

Антон вообще, оказывается, очень чуткий парень — Арсению во всех партнёрах не хватало внимания к мелочам; и принятия его тараканов, потому что их вряд ли можно выгнать кнутом. Только пряниками и лаской — и Арсений начинает получать её сполна.

— Командировка норм. Зачем этот форум мне был нужен, я не знаю. Лучше бы тебя отправили, ты любишь такое.

— Я всё ещё обижен на Пашу, — бросает Арсений и, поднявшись, обнимает Антона со спины.

— А съёмки твои как?

— Да нормально, Егор всех очаровал.

— А ты?

— А я пою плохо. Потому что чищу зубы «Новым жемчугом», — говорит Арсений, и Антон хохочет.

Арсений прижимается к его спине и зависает немного — он задумывается о том, как к этому пришло. Ему хорошо с Антоном; даже несмотря на то, что до его командировки у них было всего два дня, он успел это понять. Антон становится другим, когда находится рядом с тем, кто для него важен — поэтому он перестал класть ноги на стол и резчить на выпады Арсения. Они разговаривали как-то ночью об этом, будучи в разных концах страны; Антон признался, что иногда Арсений просто выводил его из себя тупостью предъяв, но где-то в восьмидесяти процентах времени он смотрел на него глазами-сердечками и думал, какой же Попов всё-таки удивительный.

Арсений спрашивал его, когда это всё началось для него. Антон сказал, что где-то в Питере, когда он вытаскивал его из лап торчка — что-то ёкнуло снова и стало расти.

А Арсений вообще, оказывается, не крикливый, если влюблённый, но Антон умудряется каким-то образом его доводить. Однако это не мешает им идти друг другу навстречу. Арсений рад, что всё так сложилось, хотя он бы и променял все свои комплексы на что-нибудь покруче — что ты мне дашь за этот попыт? Ему вообще кажется, что если всё случилось так, как случилось, значит, они вряд ли сильно могли что-то поменять. Наверное, будь они вместе с универа, они бы давно расстались; а может нет, и три года назад Арсений бы выёбывался тем, что не знает его, когда Шастун пришёл в офис впервые. А потом бы закрыл их кабинет на замок и долго бы целовал, стоя на носочках, пока ноги не отвалятся. Наверное — но зато у них впереди целая история, и Арсений, наверное, готов к ней только сейчас, раз она не случилась раньше.

Арсений ни в чём не уверен.

В любом случае, раздражающий Антон, наверное, должен был его чему-то научить; например, тому, что люди меняются, или, что их мнение и правда только их. А может, просто терпимости, потому что, хоть Арсений и влюбился, это не значит, что они с Антоном стали друг для друга идеальной парой. Идеальных пар не существует в принципе, а отношения — это путь разговоров, ругани, компромиссов и становлений лучшими версиями себя. И Арсений, наверное, готов его пройти — и начать с сейчас, когда Антон угадил соком всю плиту и себя, пока просто пытался перелить его в кастрюлю.

— Давай встречаться? — спрашивает Арсений куда-то в его шейные позвонки.

Антон, стоя со следами розовых капель на ширинке, оборачивается на него чуть удивлённо, а потом расплывается в улыбке и отставляет сок подальше, что очень благоразумно.

— Тебе хватило пяти минут свидания и моих кривых рук, чтобы решиться? Я знал, что передо мной не устоять, — говорит он и смеётся; у Антона тоже, может, не море, но озеро комплексов, чтобы говорить такое всерьёз. — Давай.

Арсений улыбается ему в ответ и тянется за поцелуем — они справятся с ними вместе. Антон целует его мягко, без языка, так, как надо; но в этой целомудренности скользит недосказанность, озорная недетская дразнилка; Арсений скребёт пальцами по резинке его спортивок.

— Ты штаны угадил, — говорит он с придыханием, и Антон цокает.

— Ну вот, бля, чё ты начинаешь? — расстраивается он, не уловив настрой.

— Я бы их с тебя снял, — говорит Арсений с чуть бо́льшим напором и улыбается по-кошачьи лукаво.

Антон смотрит на него долго, и Арсений может услышать, как его извилины переваривают полученную информацию; но это быстро наскучивает и Арсений медленно опускается на колени. Он выдыхает на его ширинку, и Антон сжимает столешницу ладонями.

— Но… глинтвейн… — пытается возразить он, и Арсений очень красноречиво на него смотрит.

Правда потом всё равно встаёт, выключает плиту и ведёт его в комнату.

— Ты прав, обожжёшься ещё, у плиты тебе сосать, ага, — бросает он смиренно и подталкивает Антона к кровати.

Тот, наконец, понимает, что собирается произойти, и улыбается как-то чересчур довольно — видимо, неделя дикпиков не сильно им помогла. Он нетерпеливо лезет к футболке Арсения и стаскивает её тут же, но Арсений перехватывает его руки.

— Не торопись, — просит он мягко. — Я ж от тебя не убегу.

— Ну мало ли, — усмехается Антон, но всё-таки тормозит немного и тянет его к себе на бёдра.

Они сталкиваются губами, и было бы клёво, если бы это был оборот речи. Но нет, это теперь даже не в стиле Антона, это, видимо, в их стиле, потому что Арсений шипит от покалывания в губе.

— Ну не торопись ты, — стонет он, хотя понимает, что это и его вина.

Антон в качестве извинения мягко перехватывает пострадавшую губу своими и посасывает аккуратно, и Арсений не знает, из-за чего он стонет больше — из-за дискомфорта или из-за мурашек. Становится понятно, что как в кино красиво не будет, но Арсений надеется, что обойдётся без травм — и эта мысль почему-то вызывает улыбку.

— Ты невероятный, — шепчет он в губы Антону, руки на плечи закинув. — Во всех смыслах.

— Ты тоже, — отвечает Антон и перехватывает его под бёдра, а потом укладывает на разворошённую, помятую кровать спиной. — И тоже во всех.

Арсений улыбается, но начинает дышать через раз, когда Антон нависает над ним сверху. Они так близко, и дышат друг другу в губы, и у него член уже почти готов. Да и у Антона, кажется, тоже. Арсений сгорает от близости и от жары — у него даже мурашки стали горячими. Ему, наверное, не хватало искреннего, честного и трезвого секса, без прикрытий алкоголем или одноразовостью. Ему, наверное, не хватало Антона, потому что они в прошлый раз отлично сошлись.

Арсений пытается прочувствовать каждое беглое ощущение, чтобы запомнить его и на подкорке записать. Антон был прав — он одинок, но всё собирается меняться.

— Ты говорил, что ты по девочкам, — неловко шутит Арсений, потому что он не такой смелый, чтобы быть богом секса сейчас.

— Пока не доказано, не ебёт, что сказано, — отвечает Антон с улыбкой, и Арсений не может не рассмеяться.

Антон целует его в шею, прямо под челюстью, и смех переходит в стон — он сразу попадает по всем мишеням. Он длинными пальцами скользит ниже, мягко сминает талию ладонями, и Арсений подаётся вперёд бёдрами — он любит прелюдии. Тот мягко переворачивает их двоих, не собираясь отдавать первенство на доставку удовольствия и ныряет сразу вниз, но Антон больше не протестует — его взгляд мутный и ласковый, он смотрит на Арсения сверху вниз.

Тот наконец стаскивает эти испачканные соком штаны и носом ведёт по его стояку — Арсений слышит что-то похоже на стон, какой-то мягкий полувыдох, и продолжает. Он лижет член сквозь ткань трусов, целует головку, а потом проводит ладонью по своему, потому что стоит уже крепко, и это хоть немного расслабляет. Арсений тянет боксеры Антона вниз, и тот выдыхает ещё громче. Рыба из них Попов, так что не слышать отдачи поначалу странно, но это даже заводит и подкупает азартом — Антон, наверное, вырос в консервативной семье, где мужикам запрещено в сексе что-то кроме «орать» и обзывать партнёра какими-нибудь жуткими словами. Но Арсений намерен это изменить.

Он обхватывает губами головку и слизывает смазку, а потом языком ведёт по уздечке, медленно и дразняще.

— А-арс, — тихо тянет Антон, а потом Арсений чувствует ладонь на своих волосах.

Антон тянет за них несильно, приятно, и подталкивает к себе ближе; но Арсений не поддаётся и уходит от прикосновения, тянется языком к мошонке и по одному втягивает яички. Он сам по себе комочек хаоса, который мечется к головке, а потом ведёт языком по длине, хватая тихие постанывания с чужих губ, берёт неглубоко — не хочет случайно стошнить на кровать, а то мало ли, не тренировался-то давно уже. А с его нынешним невезением может быть и такое. Но в конце концов не выдерживает — у самого стояк уже неприятно трётся о швы спортивок, и он возвращается к губам.

— Ещё бы немного и я бы спустил в трусы, — говорит Антон глухо и целует его, совсем не морщась от привкуса собственной смазки на губах. — Ты что в жизни лис, что в постели.

— В жизни я рыбы, — сообщает Арсений. — А в постели я агрессивный пассив.

— А по мне так не такой и агрессивный.

— Это я тебе ещё письку не откусывал, душа моя, — говорит Арсений, а потом чувствует давление на плечи и поддаётся ему.

— Я думаю, после сейчас ты перехочешь это делать, — говорит Антон и тянется за презервативами и смазкой в тумбочке.

Арсений ложится на нагретое место и снова ловит кайф от близости — он привык руководить процессом, а это проще в позе наездника. Но Антон меняет его жизнь, его мысли, его самого и позу в постели; в любом случае, руководить, наверное, можно и так. Но потом Арсению и вовсе перестаёт этого хотеться — Антон целует его шею, грудь, дразнит соски, ведёт языком по чувствительным ямочкам на боках, попадая во все точки и во все хотелки. Арсений скребёт его плечи и выгибается легонько — разминка копчика никогда не повредит — а потом чувствует пальцы у своего входа.

Протяжный, звонкий стон срывается с его губ, когда Антон толкается одним внутрь.

Тот действует нежно, складно, что нельзя сказать о его существовании; но в постели Антон вдруг оказывается романтиком, и Арсений тает с его жестов. Он чувствует, как чужая чуть влажная — Антон волнуется, и от этого Арсений превращается в лужу окончательно — ладонь водит по его члену. Арсений буквально в саду земных наслаждений, потому его обхаживают и делают хорошо отовсюду — и это даже стоит быть сожранным непонятной амфибией (с картины Босха).

Антон пальцами мягко давит на простату, и Арсений хрустит позвонками так, что никакой мануал ему уже не нужен.

— Ещё, — выстанывает он. — С-сделай так ещё.

Арсений, прикрыв глаза, слышит тихий, ласковый смешок, а потом понимает, что Антон пойдёт другим путём — и чувствует, как тот входит внутрь и заполняет его целиком. Арсений тянется руками к его плечам, чтобы прижать их к себе и уткнуться в шею, вдохнуть личный, домашний запах Антона полной грудью и мягко покусывать его шею, когда тот толкается особенно глубоко. Арсений теряется во времени, в месте, в действии — он ловит нервными окончаниями каждую мурашку, каждый выдох и вдох, раскаты удовольствия по телу и мышцам. Он притирается к Антону кожа к коже, потому что ему давно хочется ощущать чужой жар, и крадёт поцелуи с чужих губ между делом, как будто есть шанс, что они куда-то пропадут.

Арсений кончает, выстанывая имя Антона куда-то ему в ключицу, и его кроет с головой; он чувствует мягкий поцелуй на своей щеке и улыбается, не открывая глаз.

И надеется, что больше никогда не будет чувствовать себя одиноким.

***

Они лежат, развалившись на постели, ещё час, потому что всё лениво и мышцы отказываются работать. Глинтвейн откладывается на ночь, зато его место занимают поцелуи с перчинкой, потому что их губы собираются стать похожими на вареники с вишней. Но Арсений всё равно чувствует себя как никогда счастливым.

— Кошмар какой, Арсений, — фыркает Антон и смеётся. — Какой горшок?

— Ну когда-нибудь! — дуется как мышь на крупу Попов. — И вообще, ты за все свои вы…

— Если ты хочешь, то я всегда тебя поддержу, — опережает его Антон. — Правда.

— Спасибо, — отвечает Арсений. И он верит. — Даже если я набью утку на жопе?

— Ну нет, тогда я тебя буду к Эду ревновать. А вы оба, между прочим, занятые персоны, — посмеивается Антон.

Арсений бы, на самом деле, тоже ревновал. Он переворачивается на живот и начинает болтать ногами, потому что мышцы затекли лежать, какой бы удобный Антон не был.

— Кстати, он мне сегодня рассказал, что мы не трахались до Питера, — невзначай бросает Арсений и усмехается.

Но Антон не выглядит удивлённым и продолжает смотреть на него с полу-улыбкой. Он вообще очень много улыбается, и Арсению нравится это.

— Ты вспомнил? — собирается возмутиться Арсений.

— Нет, просто допускал такую возможность. Ну, типа, было бы дико совсем не помнить, что ебался.

Арсений вздыхает.

— Я был железно уверен, что у нас что-то было. А сегодня он сказал, что в первый раз мы посрались, а во второй я разнылся.

— Очень похоже на тебя.

— Ну эй! — Арсений легонько стукает его по руке.

Антон смеётся и тянется рукой к копчику, и Арсений даже двигается ближе, чтобы его снова там почесали; уж больно приятное это действо.

— В любом случае, смотри, как всё обернулось из-за этих «перепихов». Мы наконец разобрались в том, что нам мешало, ты перестал меня ненавидеть, а я с тебя беситься. И мы наконец спустя девять лет дошли до того, до чего не доползли на первом курсе. Ну прелесть же?

Они слышат заинтересованный мявк с дальней стороны кровати, и Пёс запрыгивает к ним.

— Прелесть, — говорит Арсений и чешет кота за ушком.