— Подснежники, — ёмко изрекла Цю Хайтан себе под нос, наблюдая за тлеющими в жабке-курильнице лавандовыми благовониями.

Её никто не услышал и никто не заметил — скорбящая толпа, состоявшая едва ли не из всех жителей Чанхао, вновь сколыхнулась, выпуская ближе к покойникам новую партию плачущих людей. Там, можно сказать, в центре необъятного человеческого моря, на небольшом возвышении в гробу справа, с выражением абсолютного спокойствия лежал, облачённый в традиционные богатые белые одежды, Цю-гэся. Его развороченное и окоченевшее лицо для похорон смогли довольно чётко и незаметно восстановить неведомо какой тёмной магией. Слева же от него, под тяжёлой чёрной лакированной крышкой, покоилась изуродованная госпожа Цю. Её останки в должной мере собрать не удалось — дикие звери разорвали в мелкие клочья и растащили по лесу всё, что оставили после себя неизвестные убийцы. Впрочем, климат Сычуаня сохранению презентабельного вида трупов тоже не способствовал.

М-да, прошла зима, сошли снега... И вылезли подснежники.

Цю Хайтан передёрнула плечами — вспомнила своего собственного отца, который, по ментовскому менталитету, любил шутить про первоцветы и весенних жмуриков в посадках на любом семейном застолье. Ещё вспомнила суровую мать, что эти шутки показательно не любила, но где-то в глубине души тоже посмеивалась над очередным анекдотом про двух патологоанатомов и гречку. Потом в памяти всплыла старшая сестра без особого стыда и с дипломом акушера-гинеколога, два брата и их маленькие блокнотики-сборники чернушных шутеек, дядя с его стервозной женой, маленькая племянница, обожающая кутю.

...поминки точно были весёлые.

Семья её, Хайтан, тело, наверное, тоже хоронила в закрытом гробу, потому что кончина Тан-Тан хоть и выдалась более мирной и быстрой, чем смерть госпожи Цю, однако крови там тоже хватало с головой. Как и мозгов...

Интересно, ей разнесло правую сторону лица или левую?

А дошёл ли до родни вообще труп или же её бездыханное тело уже давно превратилось в удобрение для рассады на чужом огороде, всеми потерянное и никем не опознанное?

В таком случае, отпустил ли её младший брат язвительную шутку о том, что Хайтан наконец-таки уехала от них за хлебом и не вернулась? А стала ли спрашивать племянница куда пропала её любимая тётка, которая всегда безотказно каталась с ней на аттракционах в лунопарке и выигрывала в тире мягкие игрушки? Интересно, принёс ли всё-таки ей букет сирени тот молодой смуглый полицейский, которого в участке курировал отец?

Так много вопросов, так мало ответов.

Госпоже Цю вот за цветы волноваться вообще не следовало — что её гроб, что Цю-гэся были доверху завалены белыми ирисами, едко-сладкий запах которых забивал глотку не хуже смешавшихся между собой благовоний. Да и скорбящие об усопших вспоминали с одними лишь горькими слезами, причитая как же старую чету Цю все в Чанхао любили и обожали, и как же плохо теперь станет без них. А если уж какие-то интриги за спиной мёртвых плелись — а плелись они точно, — то, по крайней мере, делалось это максимально незаметно, дабы духи почивших не решили выместить на заговорщиках гнев за проявленное неуважение.

Ну, Хайтан считала, что ведёт себя максимально естественно и приемлемо — православная христианская традиция, которую более десятка лет вдали от дома так и не смогли в ней искоренить, диктовала на похоронах проявлять либо глубокое уважение, либо искренность чувств.

Тан-Тан почивших новых родителей искренне уважала. Но за смертью их не грустила — во-первых, памятуя о пунктуальности Цю-гэся и его мании контроля, она заранее решила, что чета Цю купили коней на одном из отрезков своего путешествия. Во-вторых, характерами они за все проведённые вместе годы так и не сошлись, а потому особой привязанности Цю Хайтан к усопшим не ощущала. А за прошлым своим она давным-давно отплакалась.

Да и зная отца, за неё в их семейной любимой деревянной церкви отчитали и панихиду, и сорокоуст, а потому Божья помощь ей была гарантирована.

Даже здесь.

Так что ничего особенного, кроме лёгкой досады от неизвестности и небольшой ностальгии, Хайтан не ощущала. Подумаешь, похороны. Подумаешь, вроде как родителей. К тому же поговорить с кем-то, и для виду, да развлечения ради, разыграть сцену трагической истерики оказалось невозможно. Сяо Цзю потерялся где-то в обширной людской толпе, если вовсе не вернулся к себе в комнату. Цю Цзяньло же усиленно строил гримасу еле сдерживаемых слёз перед какими-то чиновниками в приметных тёмных одеждах, которых Тан-Тан знать не знала. Хотя может и не строил, мало ли какой тонкой душевной организацией обладал её дражайший братец.

В общем, вечеринка была тухлая.

Если в конце её жизненного пути организуют такую же, то она на неё не явится.

Поэтому Цю Хайтан приняла стратегически важное решение — смыться из этой обители истинной грусти, ибо хватит с неё молчаливым призраком висеть в углу. Спасибо всеобщим белым траурным одеяниям, её фигура осталась для всех смазанным безликим пятном в толпе абсолютно таких же людских пятен. Никто не преградил дорогу и никаких важных встреч среди народа не произошло. Тан-Тан всего лишь тихо проскользнула в соседний зал, где в абсолютной (удивительно!) тишине на столах покоились блюда поминального обеда.

Свежесваренные супы, жаренное мясо, разнообразные салаты, несколько кувшинов с какими-то не алкогольными напитками и горячая домашняя выпечка — всё это пахло так восхитительно вкусно, что у Хайтан предательски заурчало в животе. Со вчерашнего вечера она ничего не ела, имитируя перед всеми сначала потрясение от вида родительских трупов, а после печаль и глубокий траур о них же. И теперь казалось, что её желудок вот-вот прилипнет к хребту от голода. Рушить свой великий актёрский образ, конечно, было нельзя, но... Кто вообще заглянет в зал поминального обеда, когда прощание с усопшими ещё не кончилось, а погребение не провели? Да и притаившиеся в углу красные бобовые булочки так манили к себе...

На всякий случай оглянувшись по сторонам, Цю Хайтан быстро подскочила к столу, ловко закинув во внутренний карман рукава несколько тыквенных пирожков и рисовых шариков. Самый большой кусок лунного пряника, сворованный с центральной тарелки, отправился в рот, и Тан-Тан пулей вылетела с места преступления на внутреннюю, закрытую для посетителей, галерею, а оттуда — в кусты семейного сада, где обычно отдыхала ныне почившая госпожа Цю.

Ветки то ли камелии, то ли ещё какого представителя местной флоры плотно сомкнулись над головой, скрывая Хайтан от всего остального мира. Она, вспомнив детство в деревне, подобрала под себя ноги и, кое-как уперевшись спиной в главный стволовой пучок, нашла среди листьев достаточно большой просвет. С её места там виднелось начавшее голубеть от ранних весенних ветров небо и кусочек крыши главного дома. Почва была ещё слегка влажной и холодной, не прогретой, местами каменистой, и совсем уж удобно разместиться не получилось, но даже так в этом маленьком безлюдном зелёном уголке оказалось намного лучше, чем в забитом под завязку людьми зале. Здесь, по крайней мере, она могла спокойно умять лунный пряник и ей бы никто не поме-

— Так вот в чём секрет идеальной каллиграфии!

Сука.

Звонкий девичий голос разнёсся над пустым садом, словно соловьиная трель, и Тан-Тан поспешила выглянуть в просвет, чтобы посмотреть на незваных гостей, нарушивших её уединение, а при надобности ещё и выпхнуть их из райского уголка. На каменную тропинку недалеко от непонятного куста как раз ступили двое: девочка в характерной для служанок траурной форме и... Сяо Цзю, ниже её на каких-то полголовы.

— Именно, Лу-шицзе, — спокойно ответил он на полный восхищения возглас неизвестной девицы, галантно предложив ей руку для сопровождения. Выглядело это несколько комично. — Вся суть в том, чтобы подобрать бумагу нужного качества и правильно намешать тушь. Большинство используют для этого определённые пропорции, однако лучше всего постепенно вливать в порошок воду, медленно перемешивая, чтобы добиться консистенции, которая...

Заслышав это Цю Хайтан беззвучно поперхнулась куском краденного лунного пряника, и тут же едва не отправилась в следующее своё перерождение — не совсем обоснованная, но крайне жгучая волна чистой собственнической ревности ошпарила внутренности до самой носоглотки. Дыхание спёрло на несколько долгих мгновений. Один спазм гортани, второй — и, кажется, вместе с куском злополучного угощения себе под ноги ошарашенная Тан-Тан выплюнула ещё и когда-то давно закопанное под деревенским забором самолюбие. Крайне уязвлённое и требующее резни.

Ведь эта! Эта!... Малолетняя шалава!

Какого хера собачьего возомнила о себе эта чёртова пигалица, раз решила, что может уводить её слугу?!

И Сяо Цзю!... Она ведь учила его! Только его! Она дала ему всё: кров, одежду, образование, возможности. Будущее. Это Тан-Тан договорилась, чтобы его отправили в заклинательскую школу — пусть даже он сам об этом ещё не знал.

Цю Хайтан одна на всё поместье относилась к нему, как к человеку!

Так какого хуя сейчас А-Цзю вываливает технику — её личную технику! — каллиграфии подобной низкородной прошмандовке, что наверняка даже читать не умеет?!

Блять. Она убьёт эту... Как он сказал? «Лу-шицзе»? Вот. Тан-Тан убьёт её, и закопает в этом же саду. Под лилиями. Оранжевыми. Чтобы всем остальным было неповадно. Чтобы все знали, кому принадлежит Сяо Цзю. И пусть Всевышний прощает — потом, в здешний эквивалент Поминального воскресенья, Хайтан в искупление обязательно организует для бедняков раздачу еды.

Ох, как же эта мелкая сучка будет хрипеть, когда...

Цю Хайтан с ужасом содрогнулась, резко сбросив с себя пелену слепой ярости, и дико уставилась на отдёрнутую от волос руку. Между её пальцами оказался крепко зажат кончик девственно-белой ленты, которой она в приступе безудержного гнева собиралась... собиралась хладнокровно задушить, возможно, первого и единственного настоящего друга А-Цзю. Не только в этом злоебучем поместье, но и в жизни.

Господи.

Какой ужас.

Тан-Тан несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, постепенно успокаивая сбившееся дыхание с заходящимся в груди сердцем — давно с ней не случалось таких приступов едва контролируемой агрессии. То ли почти постоянный стресс сказывался, то ли брал своё пубертат, который меньше всего на свете Хайтан хотелось переживать вновь. Она, честно, успела даже как-то позабыть, насколько страшными иногда бывали её вспышки эмоций, казалось бы давно канувшие в небытие взрослой рефлексии, стабильности гормонов и психологической проработки.

Однако вот они, вновь явили себя миру во всей красе — и правда оказалась крайне паскудной и неприятной.

Морально Цю Хайтан разменяла уже четвертый десяток, а ещё, вроде как, выросла в современном мире, где рабовладельчеству все говорили твёрдое «нет», борясь и осуждая в меру своих сил. Она с таким подходом к делу соглашалась, а потому Сяо Цзю своим рабом или слугой не воспринимала совсем. Обычно не воспринимала. Но, тем не менее, только что собиралась собственными руками пустить весь свой же великолепный план по глубокой пизде. Из-за ревности. Из-за глупой ревности ребёнка к ребёнку.

Если это было звоночком о том, что маска избалованной богатой дуры начинала сливаться с лицом недоделанной театралки в её ипостаси, то карнавал абсурда следовало заканчивать.

Подходить ближе необходимого к черте, от которой актёры в основном не возвращались, Хайтан не желала.

Впервые за долгое время ей захотелось закурить. Напиться. И, наконец, громко разрыдаться.

В принципе, сейчас она спокойно могла вернуться к скорбящей толпе, разразившись горьким плачем прямо на пороге одной из комнат — никто бы не осудил, её бы даже пожалели. Возможно, даже в некоторой мере искренне.

Вот только желания устроить столь важную для образа сценку не нашлось.

Кажется, с прогулкой стоило заканчивать, пока не случилось ещё каких-нибудь незапланированных приключений — Цю Хайтан поспешила выбраться из кустарниковых зарослей.

На каменной тропинке, да и в саду в принципе, никого не оказалось, а глухую тишину иногда нарушал лишь шелест трепещущих на лёгком ветру деревьев и полов её немного грязной траурной одежды. Тан-Тан сокрушённо покачала головой: вряд ли белоснежный хлопок удастся отстирать, — и уже собралась направиться к своим покоям, когда сзади неожиданно послышались редкие аплодисменты. Сердце тут же стремглав рухнуло в пятки, или даже ниже, куда-то на уровень земного ядра, отстукивая бешенную чечётку шумом крови в ушах. Хайтан застыла на тропе, будто олень в свете фар, боясь обернуться и столкнуться с последствием своих сегодняшних необдуманных неосторожных решений.

Да, плохие времена случались у каждого. И каждый мог похерить что-то по неуклюжести или дурости.

Но ошибки этого дня сейчас вполне могли обернуться для неё лишением свободы, если не головы.

— Великолепно! — тем временем послышалось из-за спины, а радостные хлопки, казалось, стали ещё энергичнее. И громче. По полированным камням зашуршала ткань. — Мой старый наставник вечно твердил, что таланты можно отыскать в самых разнообразных и неожиданных местах, но я никогда не воспринимал его слова всерьёз. А стоило бы! Милая госпожа, окажите мне честь, назовите своё имя.

Это был не Цю Цзяньло — с души Хайтан, казалось, свалился огромный камень, тяжёлый как сама Тайшань. Даже дышать стало легче, и руки перестали мелко дрожать от накатившего волнения.

Это был не её дражайший старший брат. Даже не слуга из поместья. Незнакомец. Он не знал её.

Он не знал, кто она.

— Что вы здесь делаете? Это место закрыто для свободного посещения, — собравшись с силами и набравшись смелости Цю Хайтан резко обернулась к названному гостю, окидывая его придирчивым взглядом из-под сведённых бровей.

Высокий молодой человек, вероятно, лет тридцати пяти, замер с выражением самого откровенного интереса на лице. Его широко раскрытые тёмные глаза в обрамлении таких же чёрных пышных ресниц пристально следили за каждым движением Тан-Тан, пока пухлые розовые губы дрожали, отчаянно пытаясь скрыть широкую глупую улыбку. Счастливую даже. Кожа, контрастно бледная на фоне тяжёлых, и совсем не подходящих случаю, тёмно-коричневых одежд, приобрела какой-то подозрительный румянец на острых скулах.

— Ох, подождите-подождите! Я угадаю, — вновь воодушевлённо захлопал руками незнакомец, а затем задумчиво приложил к подбородку тонкую кисть с длинными узловатыми пальцами.

— Вы что, не в себе? — сдержанно уточнила Хайтан.

«Вы что, долбоёб?» — хотелось спросить ей на самом деле.

— Передо мной ведь сейчас стоит достопочтенная молодая леди Цю Хайтан, верно? — не обращая внимания на вопрос энергично продолжил мужчина. — Я видел Вас в главном зале, где все прощались с уважаемой старой четой Цю. Затем, конечно, мне пришлось отвлечься на разговор с Вашим почтенным старшим братом, а потом мы последовали во внешний двор для проведения кремации, где, к сожалению, я не сумел Вас найти. Да и после, за столом поминального банкета, Вы, кажется, не появились, а Ваш дорогой брат не горел желанием представлять нас друг друга, слишком занятый моими спутниками, и таким образом, я посчитал, что-

— Я присутствовала на поминальном обеде! — поспешила возразить Тан-Тан, и, заметив чужую скептично поднятую тонкую бровь, резво запустила руку в карман рукава, выудив оттуда слегка помятый рисовый шарик. Ни одна живая душа не должна была ставить под сомнение её образ благородной дуры. — Вот!

— Неужели Вы стащили это со стола, потому что не желали обедать в компании простолюдинов? — тут же парировал её ответ незнакомец. — Или же?...

— Во-первых, как можно украсть что-то в собственном доме? — вновь раздражённо бросила Цю Хайтан, гневно покраснев и недовольно сверкнув глазами. — Во-вторых, меня... Меня никогда не смущала идея разделить еду с жителями нашего города! Не несите чушь, если ничего не знаете!

— Тем не менее... — щёлкнул пальцами мужчина, в очередной раз попытавшись взять инициативу в их нелепом диалоге.

— Я не люблю большие сборища людей. Такой ответ Вас устроит? — чётко выплюнула Хайтан, а затем показательно засунула сладость себе в рот, активно заработав челюстью.

— А... — начал было незнакомец, однако Тан-Тан, уже порядком уставшая от чужих назойливых вопросов, ловко вытащила из внутреннего кармана тыквенный пирожок и с самым суровым видом всучила его в холеные руки.

— Есьфе! — строго пригрозила она с набитым ртом, счастливо любуясь ошарашенным лицом мужчины.

— А Вы... действительно крайне удивительная девушка, — в итоге выдавил из себя незванный гость, осторожно убрав угощение в свой рукав. Хайтан, приготовившись вновь вступить в неясную полемику, мигом проглотила остатки рисового шарика вместе со всем многообразием известного ей житейского мата. — Похоже, доходившие до меня слухи в большинстве своём оказались чистой правдой, достопочтенная леди Цю. Ответьте: Вы ведь не изучаете искусство совершенствующихся, верно?

— Нет, — хлёстко ответила она, для уверенности несколько раз кивнув головой, — потому что порядочной женщине, заместо глупых мечтаний о том, как рассекать на мече облака и рубить им чудовищ, следует добросовестно обучаться четырём искусствам, вышивке, ткачеству, этикету и ведению домашних дел, дабы стать хорошей женой своему спутнику жизни. А вот порядочным мужчинам следует соблюдать правила приличия в гостях и отвечать на вопросы, которые им задают.

— О?

— Вы так и не представились, — напомнила Цю Хайтан, показательно сморщив нос. — И не объяснили своё присутствие во внутреннем саду нашего поместья.

— Ах, Вы об этом! — воскликнул незнакомец, поправив чёлку, а после резко согнулся в явственно шутливом поклоне, хитро сощурив глаза и приложив широкую ладонь к груди. Голос его оказался настолько елейным, что Тан-Тан почудилось, будто ей за шиворот залили ведро липкого липового мёда. — Прошу, простите мне столь досадное невежество, милая леди Цю. Моё имя — Чжэньдэ Инцзюнь, главный мастер малого заклинательского культа из Куйчжоу. Вы можете называть меня Чжэньдэ-сяньши.

— Не глава Чжэньде? — непонимающе поинтересовалась Хайтан, сильнее сведя брови над переносицей. Как странно. Обычно любой заклинатель, по крайне мере, так говорилось в здешних любовных романах, стремился показать свой статус и иерархическую позицию в секте. Что не так было с этим человеком? — К тому же, разве в Куйчжоу есть школа совершенствующихся?

— Я же говорю, дорогая леди Цю, наш культ невелик, а оттого и малоизвестен. Тем не менее, талисманы моей семьи использует вся провинция Чунцин, — обворожительно улыбнулся ей... Чжэньдэ-сяньши. — И с недавних пор Ваше поместье также стало закупать наши защитные амулеты.

— Ах, ясно. У Вас планировалась к нам деловая поездка, — притворно разочарованно выдохнула Тан-Тан. — Поэтому-то Ваша одежда и не соответствует атмосфере всеобщего траура. Как прискорбно.

— Увы, Вы абсолютно правы. Но... Разве Вам не сообщали о нашем визите? Или же Вы не интересуетесь политикой собственной семьи? — вскинул брови благородный Чжэньдэ-сяньши, наклонившись ещё ниже к Хайтан и загородив ей небо над головой своей широкой фигурой. У Тан-Тан, со всей силы вытянувшей шею, по спине от этого действия пробежал неожиданный опасливый холодок. — А может дражайшая леди Цю не доверяет мне, хорошему знакомому своего уважаемого старшего брата?

От оскала, в который за одно мгновение преобразилась обаятельная улыбка Чжэньдэ Инцзюня, внутренности Хайтан скрутило в тугой узел, и недавно съеденные угощения поднялись до горла вместе с желудочным соком. Казалось, всё вокруг застыло в зыбкой, ужасающей тишине, которая плотно охватила пространство сада своими невидимыми цепкими щупальцами. Бесконечная же Бездна в чужих глазах-омутах сияла и кружилась, будто бы желая пожрать и искажённое отражение Тан-Тан, и её саму. Внутренний голос на подкорке со всей дури заорал пожарной сиреной — хищник.

Перед ней стоял невероятно опасный хищник.

Нужно было бежать отсюда.

Срочно. Немедленно. Сиюминутно.

Сейчас же.

Цю Хайтан тяжело, через силу, сглотнула под пристальным вниманием Чжэньдэ-сяньши и прохрипела:

— Я женщина, мне не место в политике.

— Однако заклинательницы...

— Я не заклинательница, — ровно отчеканила Тан-Тан, призывая все оставшиеся силы и внутренне содрогаясь от поистине животного ужаса. — А теперь извините, я откланяюсь, поскольку, очевидно, мы не смогли найти с Вами общего языка в этот раз. А ещё сегодня у меня было очень много причин для расстройства. Даже слишком. Потому, Чжэньдэ-сяньши, я покину Вас первой. Думаю, Вы в состоянии самостоятельно найти выход из внутреннего сада.

С горем пополам выдавив из себя эту маленькую тираду, Хайтан стремительно развернулась, решив для верности ещё попетлять по поместью, чтобы сбросить вполне вероятный хвост, и, насколько это вообще возможно с одеревеневшими от страха ногами, гордо зашагала прочь, отчаянно подавляя желание сорваться на позорный бег. Она как раз достигла первой ступени, ведущей к галерее, когда сзади раздался весёлый голос.

— Раб мстит сразу, а трус — никогда, леди Цю! — воодушевлённо сообщил с каменной дорожки Чжэньдэ-сяньши. — Поэтому, если Вам вдруг понадобится помощь, то просто отправьте мне письмо в Куйчжоу. И я окажу всю возможную поддержку в решении Ваших проблем. В конце концов, каждому сверчку положено знать свой сучок!

Заслышав это Цю Хайтан, будто ошпаренная, в два шага преодолела галерею и вылетела в первый попавшийся коридор, кажется, по дороге сбив какую-то жутко дорогую вазу. И пусть она ни разу не обернулась, однако спиной чувствовала провожающую её паскудную улыбку Чжэньдэ Инцзюня.