В первый раз она родилась, выйдя из утробы матери.

Разумеется, Брайт не помнила этот момент. Да и мама не рассказывала почти, ведь кто в здравом уме будет о таком говорить? Брайт просто знала, что вот этот день — её день рождения. И вот ведь забавно, ещё до того, как её сердце почернело, обернувшись проклятым и демоническим, Брайт не была дела до её дня рождения. Подарки ей перестали дарить после десяти, когда денег совсем не стало. Тогда же Брайт начала воровать. Разумеется, сначала учиться этому было сложно. Она осваивала взлом замков на старом сломанном сундуке в доме, она "случайно" врезалась в отца, когда тот возвращался, пьяный, домой. Брайт была упрямой девочкой, и она изучала каждое ремесло, что могло позволить не сдохнуть с голоду.

И уже тогда, в первой жизни, она ненавидела эти жалостливые взгляды на тогда ещё худую и слишком высокую, нескладную девчушку. Окружающие шептались, что вот бедняжка, такой милый ребёнок, а есть почти нечего. Даже мама, когда расчёсывала длинные, алые волосы, вздыхала. Бедная ты бедная, Брайт, такая красивая, а счастья тебе не видать. Даже я в твоём возрасте такой не была. Вот получись всё у твоего папы и отбоя бы от женихов не видела.

Брайт фыркала на эти слова.

Какие ей женихи? Она ни с кем не ладила, даже кошки от неё убегали, шипя.

Тогда ещё маленькая, она смотрела в зеркало и думала, что может всё-таки мама права, она красивая. Из зеркала смотрела бледная девочка с вытянутым лицом и злым взглядом. Она заглядывала Брайт в глаза, и поджимала губы в обиде на Брайт за то, что ничего не делала. Что оставалась в этой бедной одежде, что всё, что она получала — взгляды и хвалы красоте. Девочка в отражении злилась на родителей, что не могли ничего, кроме как дальше тянуть их обеих на дно, на мать, что только сидела и ныла.

Брайт тогда отвернулась от этой девочки, и пошла дальше возиться с сундуком. В животе болезненно тянуло, а тогда ещё обычное сердце быстро стучало. Она была уверена, что всего пару лет, и у неё всё получится, она найдёт много денег, и голодать не придётся. В её мечтах она переезжала в большой красивый дом, где не придётся слушать тихие грустные причитания мамы, где не придётся видеть несчастный взгляд отца, а погреб не будет пустовать. В этих же мечтах заштопанные и перешитые по много раз одёжки сменялись на красивые платья, как у тех девушек из богатого района.

Надо ли говорить, что оставалось всё это мечтами?

Второй раз она родилась на эшафоте.

Брайт кричала, задыхаясь от ужаса. Она кричала о своей невиновности, она умоляла пощадить, она пыталась разглядеть в толпе хоть кого-то, кто помог бы ей. Толпа отвечала стеной ненависти. Брайт выла, глядя на серое небо, стража тянула её к гильотине. Она не была убийцей, она не убивала, она не могла убить, но никто в это не верил. Чужую смерть повесили на неё, не думая, что худая девчушка не могла разорвать взрослую ведьму на куски. Люди же сходили с ума от ненависти, крича и проклиная её.

Второе своё рождение Брайт тоже не помнила. Она не почувствовала боли в тот самый момент, когда лезвие опустилось на её шею. И видения, что пришли в те часы, когда она была мертва, Брайт тоже не вспоминала. Возможно, она видела будущее: мир в огне, демонов, пожирающих людей. Возможно, это было лишь порождением её измученного разума. Какая уже разница? Её жизнь изменилась, схлопнувшись сначала до тюремной камеры, а затем разом раздувшись до лесов и троп, через которые ей приходилось идти. В этой жизни Брайт осталась красивой, но теперь её красота из повода для жалости стала очередным доказательством, насколько же она проклята. Брайт чувствовала это, как чувствовала размеренные удары теперь уже чёрного, проклятого сердца в груди. Демонхарт. Из просто невезучей девчонки, иногда воровки, иногда порядочной девушки, она стала проклятым существом, чьё существование — уже оскорбление богов. Многие её возненавидели бы за это, но многие же и попытались бы убить, чтобы получить её дар-проклятие. Что может быть бесценнее бессмертия?

Ей предстояло это узнать. Лес вокруг шептался, предвещая о беде. Спутники и "помощники" в убийстве ведьмы, — ну не глупость ли? Поручили ей это только из-за бессмертия и пообещав нормальный суд в награду, — тоже шептались. Лишь их лидер, сэр Браш, упрямо шёл вперёд.

Брайт не тянулась к людям раньше, сторонилась их и сейчас. Забавно, но единственным её другом смог стать лишь полудемон. Многое, наверное, говорило о ней. Все инстинкты шептали не верить, ведь какая разница, как хорошо тот же Яспис относился к ней в прошлом? Теперь всё изменилось. Её сердце почернело, а горло удавкой стянул шарф, пряча шрам. И всё же глупец улыбался ей.

На привале Брайт думала умыться, а из отражения на неё взглянула удивительно знакомая девушка. Всё то же вытянутое лицо, но глаза теперь не просто злые. Напуганные. Как у зверя какого-то.

Пальцы потянули за узел шарфа, избавляя от него сразу двоих.

Её горло пересекал омерзительно ровный и аккуратный шрам. И красивое, рубиновое ожерелье лежало на груди, обеспечивая связь с "милым другом". Брайт нахмурилась, это же сделала и девушка напротив неё. Пухлые губы исказились в раздражённой гримасе, а глаза всё сверкали злобой. В этот раз не на Брайт, но на весь мир вокруг. Мир, что позволил казнить её, а теперь решил использовать, словно она была лишь мечом, который можно передавать из рук в руки. Мир, в котором её могли отправить на самоубийственное задание в надежде хоть как-то использовать её бессмертие. Мир, в котором стоило быть благодарной, что их благородный лорд не польстился на сказки о демонхартах и не приказал вырезать сердце тогда ещё пленнице и подать его на обед.

Мир, в котором Брайт вновь была до омерзения слабой и беспомощной, а окружающие продолжали смотреть на неё с жалостью. Такая красавица, а счастья всё так же не видать. Смерть её ждёт дальше, смерть и страдания. А она в самом деле ожидала чего-то ещё?

Брайт затянула шарф обратно, отворачиваясь от реки. Закуталась в рубашку Браша посильнее, твёрдо решив, что в жизни не будет размышлять, удобно ли в этом. Просто нормальной брони нет, вот и ходит в чём дали. В голове ехидно засмеялся её "друг", на что Брайт лишь фыркнула.

— Заткнись, Рейз.

Она и не ожидала, что он послушается. В конце концов, не могла же она подружиться с нормальным полудемоном?

В третий раз она родилась, когда ядовитый кинжал рассёк её лицо, чудом не задев глаз.

Брайт упрямо продолжала душить ведьму, слушая её хрипы со странным наслаждением. Давно были мертвы её спутники, кроме Браша, было послано в ад и поручение с верой, что в родном городе можно будет продолжить жить как раньше. Сейчас единственное, что казалось важным — убить суку, что упрямо желала получить бессмертие ценой жизни Брайт. Ведьма извивилась и хрипела, прогибаясь в позвоночнике. Кинжал выпал из ослабевших пальцев, на что Брайт лишь сильнее сжала свои. Порезанное лицо горело, но словно она сейчас могла об этом думать.

Требовалось лишь убить тварь, ломавшую ей остатки жизни. Охотившуюся, словно на дикое зверьё, ставившую эксперименты и наслаждавшуюся её болью.

Ведьма беспомощно взвыла, прогибаясь в спине, когда её глаза закатились. Брайт душила ещё несколько минут, а потом поняла, что кровь на лице — своя. Но в попытке убрать лишь сильнее размазала по лицу. Наверное, она должна была что-то чувствовать. Страх? Злость? Но, стоило взглянуть на тело той, кого удалось убить, и в груди цвело лишь одно чувство — удовлетворение. Наверное, её сердце окончательно почернело, но разве так не было лучше? Брайт отвернулась и поковыляла к своим, морщась от тупой, злой боли во всём теле.

Третье рождение было единственным, что она запомнила.

Отражение своё увидела случайно, и замерла. Девушка в нём была бы красивой, но щёку от глаза до челюсти разрезал неровный шрам. Кожа вокруг покраснела, а сам шрам все ещё выглядел свежим. Брайт, как завороженная, сделала шаг к зеркалу и протянула руку, пытаясь коснуться шрама на лице этой когда-то-красавицы. Девушка протянула руку в ответ, пытаясь коснуться лица Брайт, но пальцы обеих встретили лишь ровную зеркальную гладь. Впервые в глазах незнакомки не было злости и обиды. Лишь искреннее удивление и даже... печаль? Глупость.

— Это же я...

Брайт провела пальцами по шраму в зеркале, отказываясь верить в очевидное. Губы девушки повторили её слова, пока в её взгляде цвела боль. Когда-то красавица, о чём не вздыхал только ленивый, а что будет сейчас? Станут отводить взгляды, шептаться и вздыхать, ведь была такой красавицей. И тогда Брайт впервые увидела броню отражения. Красную и шипастую, совсем не похожую на платья, что обычно приходилось носить. Девушку в такой броне не видели простой неудачницей. И не посмели бы назвать дурнушкой за шрам. Она уже была не нескладной и слишком высокой, а статной и опасной.

Только сейчас Брайт поняла, как на неё будут смотреть. Не с жалостью, но страхом, ведь выглядела она уже не крестьянкой, но воительницей.

— Это же я.

Она повторила уже увереннее и даже улыбнулась. Злости и обиды в чужих-своих глазах все ещё не было. Брайт выдохнула, прислоняясь лбом к зеркалу и закрывая глаза. Люди не захотят на неё смотреть, но то и к лучшему. Пусть не смотрят. Пусть не видят.

Им не понравится то, кем она стала.