Эдельвейс

Его называли “Гордость Барбадоса”, и он рос вдоль рек кустарниками — такими высокими, что Стид не мог дотянуться до цветов. Когда он станет старше, он сможет сорвать сколько захочет — или посадить их у себя в саду и любоваться ими на рассвете, наблюдая, как солнечный свет играет на лепестках. Тогда ему не пришлось бы их убивать, чтобы в полной мере оценить их красоту; они бы жили в безопасности у него в саду, а он бы хорошо о них заботился и как следует поливал, глядя, как они дышат, и чувствуя под пальцами шелковистую мягкость соцветий.

Вдоль берега реки дул легкий бриз, заставляя ершистые кусты Гордости Барбадоса покачиваться. Высоко над головой колыхались лепестки цвета заката, алые тычинки выстреливали из центра, словно фейерверки. Все оттенки, вся романтика и приключенческий дух его родины были заключены в одном-единственном цветке.

Он вдыхал их аромат с закрытыми глазами, когда его обнаружили Найджел с дружками. Спустя многие годы, услышав этот запах, он каждый раз будет вспоминать удар камня в висок и медный привкус на языке.

Но прямо сейчас, в этот момент, аромат был прекрасен.

***

Мэри хотела на свадьбу букет плюмерий — это были ее любимые цветы. Весной они взрывались пышным цветом на полных листвы деревьях, и их ярко-золотая середина вспыхивала среди белых и розовых лепестков, которые фигурно накладывались друг на друга. 

Она называла их “мечтой художника”, но Стид видел плюмерии лишь на кладбище, где они росли среди могил его предков. И так или иначе, плюмерии цвели лишь весной, а их свадьба проходила в зябкий ноябрьский день, под хмурым небом, когда над океанскими волнами слегка моросил дождь.

— Только засушенные, — произнес он извиняющимся тоном, разворачивая ее букет. Белые и желтые завитки выглядывали из-за окутывающей их оберточной бумаги. Стебли были ломкие, а лепестки раздавлены от почти года лежания меж страниц наименее любимых Стидом книг — тех, на которые он бы точно не покусился, пока цветы высыхали. Мэри поникла; ее губы задрожали, но она взяла у него букет и попыталась улыбнуться.

Она держала цветы осторожно — не у груди, как всякая невеста, а прямо перед собой, неловко, но при этом аккуратно, чтобы не сломать, и когда Стид наклонился, чтобы ее поцеловать, он с удивлением отметил, что цветы, которые она так любила, пахли весьма посредственно.

***

— Знаешь, — произнес он, — если бы я мог вернуться на несколько месяцев назад и сказать себе: “Стид, совсем скоро ты будешь заплетать волосы страшному пирату Черной Бороде …”

Эд фыркнул, стараясь не дергать головой. Стид видел отражение его лица в окне — прикрытые глаза и высокие скулы, плавный изгиб носа, выразительную линию бровей. Эд сидел на коленях на кровати Стида (еще один поворот событий, в который тот в жизни бы не поверил каких-то пару месяцев назад), положив руки на бедра, прикрытые одеждой из его гардероба. 

Стид прокашлялся, стараясь не думать о том, что Эд носит его вещи.

— Твои… твои волосы довольно мягкие, — неловко проговорил он, и это была далеко не лучшая его попытка сменить тему.

— Спасибо, — отозвался Эд.

— Как будто в них серебряные нити, — продолжил Стид, скользя ладонью по чужим волосам. — Мне очень нравится.

В окне он мог видеть, как Эд поднял брови и неуверенно пожал плечами. Стид пробежался пальцами по последним свободным прядям, затем переплел их и, подняв наверх, потянулся за ключевым элементом композиции.

— А это что? — спросил Эд, увидев в отражении белый отблеск в его руках.

— Это самое интересное. — Стид пристроил стебель в центре пучка и умело обвил вокруг него оставшиеся пряди. — Не больно?

Эд молчал. В окне Стид видел, как тот смотрит на него темными глазами. Его взгляд был глубоким и задумчивым.

— Эд? — переспросил он.

Тихо, так тихо, что Стид едва смог расслышать, Эд прошептал: 

— Нет.

Стид скользнул пальцами по лепесткам — таким белым, деликатным и безупречным, пропитанным душистым ароматом. Он прикрыл глаза, чуть качнулся вперед и, положив руки Эду на плечи, глубоко вдохнул. Аромат цветов смешивался с запахом кожаной куртки, которую обычно носил Эд, с серным запахом сгоревшего пороха от его волос, с нотками табачного дыма от его трубки. И было что-то еще. Еле уловимая свежесть лавандового мыла Стида на его коже.

Стид со вздохом откинулся назад, убирая руки. Он пристально смотрел на лилии в волосах Эда, и даже не моргнул, когда тот поймал его взгляд в отражении и повернулся к нему лицом, осторожно сжав его пальцы.

— Тебе знаком язык цветов? — тихо спросил его Стид.

Эд покачал головой, неотрывно глядя ему в глаза.

— Они могут спросить. Чтобы ты был готов — это лилии. Символ благочестия и достоинства. — Он поднял руку и дал лепесткам легко, почти призрачно коснуться кончиков пальцев. — Бледно-розовые лепестки символизируют чистоту их владельца, а золотистые тычинки — святость его души.

Он встретился с Эдом глазами, и через какое-то мгновение тот через силу улыбнулся.

— Не думаю, что хоть кто-то в мире считает мою душу святой.

Стид улыбнулся в ответ. Его рука качнулась, а губы приоткрылись, словно он собирался что-то сказать. Но он, смутившись, промолчал и Эд, вздохнув, похлопал его по коленке и махнул рукой в сторону двери.

— Пошли. Нас ждет званый ужин, — произнес он. 

***

Небольшая весельная лодка Стида застряла по пути в скоплении ламинарии, но среди ее зеленых лент не было цветов. Лишь водоросли, да водяные жуки, да маленькие серебристые рыбки, снующие под водой.

Не было цветов и на маленьком песчаном острове, где была брошена его команда.

Их не было и на “Кингстоне” — корабле, который вызволил их оттуда. Рыжеволосый капитан по имени Джеймс Бонни носил в петлице засушенный цветок кирказона; улыбнувшись, он кивнул Олуванде и без лишних слов положил корабль на курс обратно в Нассау.

— Если мы его где и встретим, так это тут, — сказал Олуванде Стиду, сжимая его плечо.

Стида хватило только на то, чтобы кивнуть, когда вдалеке показалась Пиратская Республика. Корабли были повсюду, некоторые вставшие на два якоря, некоторые накренившиеся. Он обнаружил “Месть” возле пирса, перекрашенную, переименованную и без охраны. Стид в одиночку прошелся по палубе, пробежался пальцами по пустым полкам, где когда-то стояли книги, забрел в свой секретный гардероб, некогда заполненный его самыми изысканными нарядами. От его пребывания на судне не осталось и следа… 

За исключением картины Мэри с маяком, стоящей над камином.

И его любимого баньяна, лежащего на капитанской постели.

Оглушенный, он побрел обратно на берег. Он сел на причал, даже не задумываясь о том, чтобы пойти в город. Воздух позади него был полон выкриков и пьяного смеха, а он просто сидел и смотрел на море. Подтянув колени к груди, он положил на них подбородок, когда услышал за спиной знакомые шаги. 

Он обернулся и увидел Эда — с холодным и яростным взглядом, с разводами от угля вокруг глаз; Эда, от которого остались лишь кожа да кости. Эда с ослепительно белыми цветами, вплетенными в бороду. 

Стид улыбнулся при виде них. Эд улыбнулся в ответ.

А затем он зажег спичку, чиркнув ею о сапог, и позволил пламени коснуться лепестков, заставляя их иссохнуть и почернеть, пока от них не остался только пепел. 

***

Они больше не встречались до бухты Окракока.

Это было любимое место Эда, чтобы надолго встать на якорь. Когда-то он рассказывал Стиду, что с высокого берега Окракока очень удобно наблюдать, как причаливают и отходят корабли, приглядываться к ним и решать, какой их них станет следующей целью. Остров был не самым популярным пунктом назначения — весь окруженный колониями, с суровыми зимами и не менее суровыми местными жителями (особенно по отношению к незнакомцам с незнакомым акцентом); он уж точно не мог сравниться с островом Святого Томаса или Пиратской Республикой.

Но это было место, где любил останавливаться Эд, так что Стид направился именно туда. 

Разумеется, он изрядно походил под парусом с их последней встречи. И немало попиратствовал, даже заработал новые шрамы. И все же при виде пришвартованной в порту Окракока “Мести Королевы Анны” сердце в его груди ухнуло, а ладони, держащие швартовочный трос, стали мокрыми. 

Он был готов спорить, был готов драться. Был готов к боли. Был готов преследовать Эда и притащить его обратно, если бы в этом возникла необходимость. 

Но он не был готов обнаружить Эда сидящим на песке с фиолетовым ирисом в руках, от которого тот отрешенно отрывал лепестки. 

Стид замер, наклонив голову. Он смотрел на фиолетовые лоскутки на земле, трепещущие на холодном ветру, который присыпал их песком.

— Я все еще зол на тебя, — хрипло произнес Эд, не поднимая головы.

Стид перенес вес с одной ноги на другую и принял решение. Он сел рядом с Эдом, почти соприкасаясь с ним бедром, и собрал каждый упавший лепесток. Волны ударялись о берег, вдалеке слышалось поскрипывание корпусов кораблей, крики чаек и голоса команд. Эд не отрывал взгляда от цветка; Стид не отводил глаза от Эда.

— Знаешь, — произнес он, чтобы прервать молчание, — в некоторых религиях ирисы кладут на могилы умерших. 

Эд оторвал следующий лепесток чуть более рьяно. 

— Они символизируют жизнь после смерти, — продолжил Стид. Он взглянул на изгиб пальцев Эда, на шрамы и следы пороха на его костяшках. А затем осторожно протянул руку и положил ее на ладонь Эда, сминая цветок между ними. Только тогда Эд замер и устремил свои темные глаза в сторону моря. Стид ощутил, как тот глубоко вдохнул; воздух отдался дрожью в его груди. 

— У тебя теперь есть мозоли, — заметил Эд.

У Стида что-то сжалось в груди, и он попытался улыбнуться.

— А у тебя уголь размазался вокруг глаз, — ответил он и, не разнимая их рук, стер разводы с щек Эда.

***

На этот раз не было никакого букета. Не было ни маяка, ни пасмурного неба, ни нервных улыбок. Как не было и свадьбы. 

Но был французский флот в бухте, и толпа вражеских моряков на палубе корабля Стида, и лихорадочный подъем по скалистому склону местных гор, где они могли бы укрыться до темноты, пока Эд не нашел бы возможность отобрать их корабли назад. 

Они были покрыты испариной и тяжело и судорожно дышали, стараясь делать это потише, прячась за скалой и наблюдая за французами сверху. Пахло порохом, у Стида ныли мышцы, а его одежда местами была порвана, а местами в пятнах от грязи и крови.

Эд дотронулся до его пальцев. Он улыбнулся одной из тех своих мимолетных искренних улыбок, на которые Стид не мог не улыбнуться в ответ. Не было никого, кроме них двоих, и это было всем, чего он мог желать: море, волнение перед предстоящим приключением, свобода отправиться куда захочется. И самое главное — Эд.

— Мы дождемся наступления ночи, — решил Эд, глядя вниз на вражеских моряков. — Они ни за что не будут ожидать атаки отсюда.

Стид сел, устроившись на плоской глыбе, чтобы перевести дыхание. Он обвел глазами горы вокруг, туманную дымку, освещенную солнцем вдалеке, волны внизу. Эд со вздохом сел рядом.

— Что? — спросил он, заметив улыбку Стида. 

Стид кивнул за его плечо. Там, посреди скалистого выступа, на котором не росло больше ничего, светился белый огонек

— Эдельвейс, — просто ответил Стид.