Ши Цинсюань сидел совсем рядом и улыбался, тепло, открыто и до одури счастливо, а Хэ Сюань смотрел, не в силах отвести взгляд от сияющего божества. Божества. Бессмертного и прекрасного в своей очаровательной легкости, которую теперь даже с пьяных глаз никто не принял бы за беспечность. Пускай он не был одет столь ярко и больше не носил вычурных украшений, в свете ночных огней не находилось никого и ничего прекраснее: даже полная луна, показавшаяся из-за облаков, не в силах затмить эту мягкую красоту. Хотелось самому протянуть руку, лишь бы убедиться, что никакой это на самом деле не сон, не иллюзия, которая вот-вот развеется, а самая настоящая из любых возможных реальностей.

— Я теперь не так богат, но все же угощаю, — он поставил рядом корзинку с фруктами, а для себя открыл кувшин. Почти как раньше, непринужденно, словно бы не случилось ничего серьезного, и только едва заметные отголоски тоски в голосе и умудренный блеск в глазах раз за разом напоминали, что это вовсе не так. — С днем рождения, Хэ-сюн!

Раньше, в какой-то совсем другой жизни, вместо того, чтобы сидеть на крыше старого храма и пить не самое дорогое вино, Ши Цинсюань полулежа нежился на мягких подушках среди роскошных залов, пока Хэ Сюань с самым невозмутимым видом сидел напротив и не обращал внимания ни на что, кроме вкусной еды. Он не замечал чужого ласкового взгляда, прямо игнорировал открытую улыбку и совершенно точно не желал видеть искрящееся довольством лицо, когда, сам не зная зачем, невпопад отвечал хотя бы на один из сотни бессмысленных вопросов.

Теперь же для того, чтобы в груди вновь разлилось почти забытое тепло, оказалось достаточно самой малости: быть рядом, мимолетно и будто бы невзначай касаться руки, стараясь не думать о том, как сильно она была изувечена когда-то, растворяться в звонком искреннем смехе и любоваться покрасневшими от хмеля щеками. Казалось, никогда прежде Хэ Сюань не чувствовал себя так спокойно, как в то мгновение, когда отмахнулся от наваждения и наконец произнес то, что должен:

— С днем рождения, Цинсюань. Чего бы ты хотел?

— Я рад, что ты снова мой лучший друг, Хэ-сюн, — быстро, слишком быстро отозвался он, прежде чем сделать глоток из единственного на сегодня кувшина. — Это прекрасный подарок, и я не смею просить большего.

Хэ Сюань замер и не решился больше заговорить, не решился, как прежде, напомнить, что никакие они на самом деле не друзья и никогда не смогут ими стать, только снова вгляделся в безмятежное лицо Повелителя Ветров. Он слабо улыбался и, забавно прищурившись, всматривался в зарево ночных огней, расслабленный и счастливый рядом с тем, кого должен был ненавидеть, рядом с тем, чье небьющееся сердце было готово совсем не по-дружески сжиматься от каждого его вздоха, рядом с тем, кто вручил в его руки собственное существование. Хэ Сюань больше никогда, никогда не сумеет произнести те резкие ранящие душу слова, но рано или поздно выберет другие, куда более красивые и правильные, если потребуется.

— Когда я получу свой, ты перестанешь считать меня другом.

— Я… я ведь уже… — он резко замолчал, когда не сумел сдержать случайно вырвавшийся нервный смешок.

Хэ Сюань совсем не разозлился, лишь протянул руку, мягко коснулся щеки прохладными пальцами и приблизился быстро, но осторожно, чтобы склониться к самому лицу. Он был готов поклясться, что в тот самый миг, когда губы наконец встретились, мертвое сердце забилось вновь, а разум окончательно затуманил отнюдь не терпкий привкус вина. Ши Цинсюань почти отчаянно целовал его в ответ.