У себя на родине, в Эль-Халифе, Джамал не выглядит таким уж пугающим.
Когда он опускается на ковер и одними губами, без голоса, повторяет за имамом слова молитвы; когда идет по садовой дорожке среди розовых кустов, кончиками пальцев сбивая капли росы с еще зеленых бутонов; когда приобнимает за плечи юного шехзаде; когда по вечерам в беседке играет в шахматы с великим визирем, он начинает казаться самым обыкновенным человеком. И становится непростительно легко забыть обо всех зверствах, сотворенных им на далекой северной земле.
Но, упрямо сжимая зубы, Ингмар через силу заставляет себя помнить.
Потому что ему известна одна непреложная истина о зле: оно — всегда не то, чем кажется.
В его воспоминаниях некогда прекрасный город сгорает дотла, и черные, обугленные балки с грохотом падают на снег, и рыжее зарево от пожара такое яркое, что напоминает закат. В его воспоминаниях — кровь, смерть и сталь, и глумливая речь с необычным восточным акцентом, и острое лезвие, замершее у горла, и крик, и парализующий страх.
Ингмар смотрит, как Джамал молится, и клянется себе никогда об этом не забывать.
В полдень воздух в Аравии становится густым, как мед, и горячим, как раскаленные угли. Астры и лилии благоухают у входа в мечеть, от их сладких запахов трудно дышать. Шепот Джамала — такой же сладкий, как цветочные ароматы, однако каждое его слово — яд.
— Запомни, — пальцы на горле как будто ласковые, но это — обманная ласка железной руки в бархатной перчатке, — если попытаешься сбежать — я убью тебя. Если продолжишь молиться своим неблагодарным богам — я убью тебя. Если посмеешь противиться моей воле — я убью тебя.
Ингмар смотрит Джамалу в глаза, боясь пошевелиться.
У него дома зеленый считался цветом весны и жизни, счастья и процветания, что рано или поздно всегда приходят на смену изнурительным зимним морозам, но изумрудные глаза султана — жестокие и бездонные, они сулят только боль и ужас.
В день праздника муэдзин призывает всех жителей Эль-Халифа к молитве, и имам в царственной тишине поднимается на минбар, готовясь к чтению проповеди. Он говорит об их боге — о прекрасном и грозном Всевышнем, Владыке Песков, чей лик не дано увидеть никому из живых; о том, как он справедлив и мудр; о том, как он добр к своим последователям.
Ингмар слушает, невидяще глядя в стену.
У него перед глазами — отсветы пламени на лицах солдат и обгоревшие тупы; изогнутые клинки, испачканные в крови, и истоптанный тяжелыми сапогами воинов снег на крыльце княжеского чертога. Он сглатывает, сжимая руки в кулаки. Даже если аравийский бог милосерден к друзьям, Ингмар навсегда запомнит, как он жесток к врагам.
Потому что это простая, но непреложная истина о зле: оно — всегда не то, чем кажется.
Когда старый имам переворачивает страницы священных книг, с щемящей нежностью в голосе рассказывая о райских садах, куда он попадет уже совсем скоро, если Всевышний сочтет его жизнь достаточно праведной; когда Джамал вкрадчивым шепотом убеждает Ингмара, что он слишком хорош для своих равнодушных богов; когда дни летят друг за другом, а удушливые ароматы цветов остаются все так же мучительно сладки, возвращаться мыслями к прошлому становится все труднее.
Кровавое зарево от пожара в воспоминаниях вытесняется жарким пламенем пустынных закатов, шепот поверженных воинов, умоляющих сохранить им жизнь, — шепотом тысячи верующих, одновременно читающих молитву.
Стоя перед зеркалом и до боли сжимая руки в кулаки, Ингмар усилием воли заставляет себя думать о смерти, о боли, о стали, о криках матери и убитом взгляде отца, раз за разом заново переживая тот день, когда его жизнь превратилась в ночной кошмар. Он больше не клянется не забывать — он уже не настолько в себе уверен. Но он обещает себе постараться помнить — так долго, насколько ему хватит памяти.
Потому что в его сознании все еще жива единственная непреложная истина о зле: оно — всегда не то, чем кажется. И Ингмар знает, что оно ждет, когда он об этом забудет.