Весна в Нолде всегда была холодной, морозной, ненастной — борьбу с зимой она обычно продолжала целую луну, а то и полторы. Но находились у этого и положительные стороны: появляющаяся на дорогах грязь быстро подмерзала, отчего ехать было и проще, и быстрее.

Леди Кристина Коллинз-Штейнберг ощутила разницу между своей родной землёй и землями мужа, как только пересекла границу. В Бьёльне было, конечно, теплее, и солнце светило ярко, едва ли не ослепляя (листва на деревьях только-только начала появляться и посему не создавала преграды для напористых лучей). Пришлось сбросить тёплый синий плащ, подбитый мехом норки, и избавиться от перчаток.

Но в то же время растаявший снег, смешиваясь с землёй, песком и прошлогодней жухлой листвой, превращал дороги в раскисшее нечто. Несколько раз карета Кристины застревала в этой грязи, из-за чего скорость её кортежа замедлялась и до мест ночлега — придорожных трактиров, деревенек, рыцарских башенок — удавалось добраться поздно ночью, едва ли не в полночь.

Кристина могла бы забыть про карету и преодолеть весь оставшийся до Айсбурга путь верхом, но не хотела оставлять без присмотра дочь. Сын, Джеймс, уже привык к путешествиям и легко переносил общество одних только нянек, смирившись с тем, что мама может забыться и ускакать на коне, оставляя кортеж далеко позади. Но дочка… Во время поездки Кристина не позволяла себе отходить от неё ни на шаг и передавала в чужие руки лишь затем, чтобы её покормили.

— Айсбург близко, миледи. — В окошко кареты заглянул один из конных стражников — на нём был лёгкий открытый шлем, кольчуга и чёрно-серое сюрко сверху. — Уже очертания виднеются, час-полтора — и доберёмся…

Кристина выдохнула с облегчением — трястись в карете изрядно надоело.

— Надеюсь, мы больше не застрянем, — невесело усмехнулась она.

— Чем ближе к замку, тем дороги лучше, сами знаете, — с той же интонацией отозвался стражник.

Она была несказанно рада вернуться в Айсбург. Замок мужа стал для неё почти столь же родным, как Эори — сердце Нолда, её родовое гнездо, высокий замок с тонкими изящными башнями, возвышающийся на холме над обширным городом. Айсбург отличался от него почти во всём: он тоже был высоким, но при этом поражал своей мощностью, некоторой мрачностью; от него веяло угрозой, он был неприступен и крепок, словно цельная скала. Кристина знала, что за всю историю королевства этот замок никому не удалось взять ни приступом, ни осадой.

Тем не менее, это место уже давно стало для неё родным: семь лет назад она нашла здесь приют и помощь, а затем обрела любовь и семью. И теперь возвращалась сюда с не меньшим (а то и с большим) трепетом, чем в родной Эори — но и туда она, конечно, тоже заехала по пути из монастыря, ибо нехорошо забывать о родном доме.

Кортеж въехал в просторный внутренний двор замка, и Кристина спешно покинула карету, прижимая к себе восьмимесячную дочь. Прилетевший с запада ветерок наполнил лёгкие знакомым и любимым запахом, и Кристина, прикрыв глаза, блаженно улыбнулась, а вот маленькая Агнесса захныкала и начала брыкаться — смена обстановки, выход из тёплой тёмной кареты ей не понравились.

Генрих ждал у главного входа в замок, но тут же бросился к жене, как только она вышла наружу. Кристина не смогла сдержать счастливой улыбки при виде любимых зелёных глаз, уже ставшей привычной серебряной седины в чёрных волосах — она любила в Генрихе всё, до мелочей.

— Как там моя дочь? — спросил муж, быстро коснувшись губ Кристины приветственным поцелуем. — Как она перенесла поездку?

— Агнесса — настоящая путешественница, — пожала плечами Кристина. — Всё хорошо, любовь моя. Напрасно ты беспокоился.

На самом деле, конечно, брать совсем недавно родившегося ребёнка в путешествие через полкоролевства изначально было не вполне разумной идеей. Но решающую роль здесь сыграло нежелание Кристины расставаться с Агнессой, и она поставила условие: либо берёт дочь с собой, либо никуда не едет. А поехать было необходимо: не каждый день в королевстве открывается женский монастырь… Тем более доселе женская обитель в Драффарии была лишь одна, а на создание второй Кристина лично выделила немалую сумму из казны Эори — всё ради того, чтобы в её родном Нолде был свой женский монастырь. Конечно, она не могла не поехать на его открытие… и не могла не взять с собой дочь.

Генрих поднял Агнессу на руки, и в тот же миг в него буквально влетел Джеймс — ему ещё не исполнилось шести, но рос он очень быстро, а из обоих родителей больше всего любил, кажется, именно отца. Вот и сейчас он обхватил ручками его поясницу и с улыбкой закрыл глаза, при этом не говоря ни слова. Хотя Кристина не чувствовала себя обиженной: до определённого момента сын никого из родителей вообще не ценил, и то, что теперь он проявлял больше внимания отцу, нежели матери, вызывало у неё лишь облегчение.

— Осторожно, зайчонок, а то папа уронит твою сестру, — рассмеялась она.

Вышедшая из кареты служанка подала Кристине её плащ, и лишь тогда женщина осознала, что слегка продрогла.

— Пойдём скорее в замок, не надо стоять на холоде, — кивнул Генрих, который тоже явно не собирался находиться во дворе долгое время и оделся легко: на нём не было плаща и головного убора, а от холода его мог спасти разве что укороченный чёрный упелянд с отороченными мехом рукавами. — К тому же тебя там ждёт… небольшой сюрприз, я бы сказал…

Кристина насторожилась. Несмотря на абсолютно счастливый момент, ей показалось, что сюрприз будет не из приятных.

Подозвав одну из нянек Агнессы, Генрих передал ей девочку, завёрнутую в множество пелёнок и одеял, а Кристина взволнованным голосом велела:

— Покормите её как следует и уложите спать. Всё-таки такая долгая дорога была, она наверняка утомилась.

— Проследишь, чтобы о твоей сестре позаботились? — улыбнулся Генрих, поглаживая по голове Джеймса, который всё ещё обнимал его бёдра.

— Я хочу к Мареку, — опустил глаза мальчик, словно стеснялся того, что подружился с заложником из вражеской земли.

Генрих и Кристина переглянулись. Смущение сына, когда он говорил о Мареке Карпере, восьмилетнем лорде Шингстена, было понятно: Джеймс, несмотря на крайне юный возраст, неплохо понимал, откуда родом был его новый друг и какие отношения связывали его родную землю с Нолдом и Бьёльном, землями родителей. Однако Кристина была рада, что мальчики подружились. Она считала, да и Генрих с ней соглашался, что Марека следует окружить заботой и нежностью, чтобы он постарался забыть о том, что его воспитатели убили его родителей много лет назад…

— Ну хорошо, иди, — позволил Генрих и передал Джеймса ещё одной няне — иногда Кристине казалось, что нянь в Айсбурге стало больше, чем гвардейцев.

А насчёт сюрприза она всё-таки ошиблась. Предчувствие у неё как у ведьмы то и дело давало о себе знать и редко обманывало её, но всё же случалось, что оно бывало ложным. Повышенная тревожность, привычка ожидать скорее опасности, нежели спокойствия, невозможность позволить себе расслабиться — вот результат трёх войн и множества битв, через которые прошла Кристина. Не то чтобы этот результат нравился ей — уж лучше бы она никогда не вырабатывала в себе пресловутые качества и умения… Но судьба решила иначе, сперва вложив в руки этой женщины меч по имени Праведный и тем самым совершив почти неслыханную дерзость для их королевства, а затем отправив её в горнило битвы.

Слава Богу, сегодня никаких битв Кристину не ожидало. В небольшом зале на первом этаже Айсбурга её ожидал барон Хельмут Штольц — вассал Генриха и близкий друг обоих супругов. Точнее, муж дружил с ним с самого детства, а вот Кристина приятным знакомством похвастаться не могла: как-то сразу они с Хельмутом друг друга невзлюбили, переносить друг друга не могли, постоянно стараясь задеть и посильнее оскорбить… Тем не менее, они были на одной стороне в первой войне против Шингстена, и Генрих заставлял их сотрудничать через «не хочу». Знал бы он, во что превратится это сотрудничество через несколько лет…

— Миледи, наконец-то вы закончили экзекуцию над своей дочерью, — рассмеялся Хельмут и бросился к Кристине, легонько сжал её плечи, привлекая к себе для короткого приветственного объятия. — А мой сын так хотел посмотреть на свою будущую невесту…

— Давно ты здесь? — поинтересовалась Кристина. — И Эрнеста с собой привёз? Неужели?

В отличие от неё, Хельмут не любил брать своего сына от первого брака в далёкие поездки. Два года назад он задержался в Эори на несколько лун, а маленький Эрнест всё это время оставался в отцовском замке под присмотром тёти, сестры Хельмута Хельги. Зато теперь, видимо, он здесь… Ну и слава Богу. Ребёнок, лишившийся матери, тем паче не должен расти без отца.

— На самом деле довольно давно, — отозвался Хельмут. — Я думал, ты приедешь раньше.

— Дороги, — пожала плечами Кристина и попятилась, вновь приблизившись к мужу — словно его нахождение рядом могло спасти её от некоторых пугающих воспоминаний, что нахлынули на неё, когда она увидела Хельмута. Но она старалась гнать их прочь и не думать об этом вовсе. — В Нолде Вейнза разлилась, думали, что мост затопила, но обошлось… Иначе бы нам чёрт знает сколько пришлось ехать до другого моста и делать крюк.

— Хорошо, что ты вернулась именно сейчас, — заметил Генрих, приобняв её за плечи — и Кристина с почти детским удовольствием положила голову ему на плечо. — Заодно расскажешь мне о дорогах. На окраинах Бьёльна они должны стать такими же, как в центре, возле Айсбурга. Давно пора поправить их состояние.

Они не спеша направились в покои — Кристине нужно было переодеться с дороги, принять ванну и в целом привести себя в порядок. Она не видела нормальной ванны почти седмицу и теперь чувствовала себя грязнее нищей попрошайки с улиц Нижнего города. Удивительно, как Генрих и Хельмут не брезговали её обнимать… Особенно Хельмут, на всю страну прославленный не только своим запредельным самомнением, но и любовью к чистоте, богатым нарядам и идеальному внешнему виду. Генрих-то наверняка любит её любой… А вот Хельмут, разодетый сегодня (впрочем, как и всегда) словно на праздник: фиолетовый камзол, белоснежная рубашка с кружевами, что виднелись из-под расшитого золотом воротника и манжет, — надушенный одеколоном и расчесавший волосы до золотого блеска, с парочкой массивных колец на пальцах, не считая обручального на большом… Он всё-таки тоже из себя недотрогу строить не стал. Так, может, Кристина зря переживает?

— Ты была у Эдитов? — спросил муж, несмотря ни на что продолжающий обнимать Кристину.

— Конечно, так хотелось увидеть дочь Натали, — улыбнулась она. — До сих пор жалею, что не побывала на её имянаречении, тем более, её почти в честь меня назвали…

Это была не совсем правда: Натали действительно хотела назвать дочь в честь своей леди и лучшей подруги, но потом вспомнила, что называть в честь живых — плохая примета, может привести к преждевременной смерти того, в честь кого назвали. Поэтому она назвала дочь не Кристиной, а Кристалиной.

— Ты была на сносях, если память мне не изменяет, — вспомнил идущий чуть позади Хельмут.

— Будь поуважительнее, пожалуйста, — закатил глаза Генрих.

— Всё в порядке, любовь моя, — улыбнулась Кристина. Остроты, которыми по привычке иногда осыпал её друг, больше не обижали. — Да, мне в тот момент оставался месяц до родов, хотя лекари обещали, что не месяц, а два!

— И начались бы у тебя роды где-то посреди леса или в грязном придорожном трактире, — возразил муж.

— Неважно, — отмахнулась она. — Я вот что хотела у тебя спросить… Когда ты был на имянаречении у Эдитов, тебе не показалось, что Винсент стал выглядеть как-то… болезненно, что ли… — Она замялась, стараясь подобрать слово поточнее, но в то же время и поделикатнее. — Да и в целом он стал каким-то рассеянным и… странным, — не выдержала она: на языке вертелось именно это слово.

— Кажется, он всегда таким был, — снова раздался за спиной голос Хельмута, в котором звучала добрая улыбка. — Я, конечно, всегда ценил довольно женственную красоту этого юноши, но в то же время и бледность, и болезненность сопровождали его с рождения, разве нет?

Кристина покачала головой.

— Тут что-то другое… Он стал иным. Я не рискнула говорить об этом Натали, чтобы не тревожить её — сама знаю, каково бывает молодой маме, когда на неё наваливаются заботы не только о ребёнке, но и о чём-то ещё. Но всё-таки…

Ей было дело до барона Винсента Эдита. Во-первых, он женился на её лучшей подруге, он поклялся Кристине защищать её, оберегать, хотя казалось, будто ему защита была куда нужнее. Хельмут прав: болезненность Винсента бросалась в глаза всегда. Худоба, бледность, трясущиеся при волнении или напряжении руки… Тем не менее, когда Кристина виделась с ним полтора года назад, на его свадьбе с Натали, он так и излучал жизнелюбие и железную волю. Она доверила ему свою подругу, родившуюся простолюдинкой, зная, что он сможет защитить её от насмешек и, может, даже травли: далеко не каждый год крестьянка-травница становится баронессой, а людскую зависть, злобу и нежелание принимать счастье других никто не отменял.

Во-вторых, Винсент снял с Джеймса проклятие — тогда же, незадолго до свадьбы. Пока Натали посещала швею и выбирала украшения, её жених распознал в мальчике воздействие чужой души — враждебное, губительное — и смог его избавить от этого воздействия, за что Кристина была ему безумно благодарна и по гроб жизни обязана. За то, что он сделал, она готова была разрешить ему жениться на ком угодно — хоть на простолюдинке, хоть на монашке.

Но когда после посещения монастыря она заехала в гости к Натали и Винсенту, то увидела, что он изменился, и эти изменения её не порадовали.

— Не волнуйся, — утешил её Генрих. Они дошли до их супружеских покоев, и он приоткрыл дверь, пропуская Кристину вперёд. — Если с Винсентом и правда что-то не так, я думаю, Натали сможет ему помочь. Она же продолжает заниматься травами и улучшать свои лекарские навыки.

— Я знаю, да, — кивнула Кристина с улыбкой. Она рухнула в кресло у окна и сорвала с каштановых волос бордовый арселе, который начинал сдавливать голову, а в плотной вуали, прикреплённой к арселе, стало попросту жарко. — Как ты думаешь, из неё выходит хорошая дворянка? Ты же общался с ней, когда ездил?

— Если честно, я… — Генрих замялся, и Кристина насторожилась. Муж никогда от неё ничего не скрывал, в том числе и неприятные вещи, и если он считает, что Натали — никудышная баронесса и лучше бы ей оставаться простой служанкой, то он это скажет. — Я был несколько смущён общением с ней. Ты не подумай, она отлично усвоила этикет, ведёт себя почти как прирождённая баронесса, держит осанку… Но… Она твоя подруга. Меня не отпускало чувство, что я лезу не в своё дело, когда спрашиваю её о делах и самочувствии. Словно это должна делать только ты.

Кристина с облегчением выдохнула.

— Брось, — усмехнулась она и принялась выдёргивать шпильки из обёрнутой вокруг затылка косы. — Ты ездил от моего имени, так что можешь считать, что через тебя это делала я. К тому же я сама недавно наверстала упущенное.

Впрочем, смущение Генриха она могла понять: помимо всего прочего, Натали ещё не исполнилось двадцати пяти, она была на девятнадцать лет младше лорда Штейнберга, и ещё и поэтому он наверняка не мог относиться к ней как к более-менее равной и оценивать её мало-мальски объективно. Понятно, что для него она навсегда останется юной служанкой, даже если её одеть в шелка и драгоценности, заставить держать осанку и научить говорить без простолюдинского произношения.

Тут же Кристина заметила, что Хельмут не прошёл в глубь комнаты, замерев у закрытой двери. Он облокотился о спину и скрестил руки на груди, на его помрачневшее лицо упала прядь золотистых волос, которую он не спешил убирать… Словно почувствовал себя лишним. Как тогда, семь лет назад, когда они с Кристиной только познакомились и с первого взгляда друг друга невзлюбили. Когда Генрих начал ощущать, что влюбляется в дочь своего наставника, человека, воспитавшего в нём рыцаря. Когда Хельмут осознал, что теперь его друг детства принадлежит не ему одному…

Заметив на себе взволнованный взгляд Кристины, он натянуто улыбнулся и как бы невзначай поинтересовался:

— А в Эори-то ты заезжала, хозяйка? Сколько уже замок без тебя простаивает?

Кристина задумалась. Они уехали из Эори в Айсбург (такая смена места жительства стала для них обыденностью после свадьбы: Генрих продолжал править Бьёльном как лорд и властитель, Кристина же, будучи единственной наследницей ныне покойного лорда Джеймса Коллинза, не хотела кому-то передавать своё обширное наследство и оставалась леди Нолда, и каждый из супругов управлял своей землёй почти независимо, но при необходимости они прибегали к помощи друг друга), когда она только-только забеременела Агнессой. Конечно, ей не хотелось уезжать из замка, который она той же осенью с таким трудом отбила у очередного врага — родного дяди, предателя, решившего забрать владения своего покойного брата, обойдя законную наследницу.

А Кристина убила его. Уже так привычно собрала войско, сняла с замка осаду и лично прикончила дядю Джойса, которого перестала считать родной кровью в тот миг. И этот грех она себе давно простила.

Но надолго задерживаться ни в Эори, ни в Айсбурге было нельзя. Да, Генрих и Кристина правили своими землями отдельно, но жить отдельно друг от друга, конечно, не могли. Поэтому они постоянно переезжали, оставаясь то в одном, то в другом замке по году-полутора.

— Конечно, я заезжала, — отозвалась Кристина, почувствовав на себе несколько изумлённый взгляд Хельмута: она задумалась слишком глубоко, слишком тесно её сковали воспоминания, и она едва не забыла ответить на его вопрос. Бездумно сжала две шпильки в руках так, что одна пребольно уколола ладонь. — Проверила, всё ли там в порядке без меня…

— А Агнесса взглянула на место, где была зачата, — закончил за неё Генрих с лукавой улыбкой. Кристина взглянула на него с укором: обычно таких шуток он себе не позволял, видимо, это присутствие Хельмута на него плохо влияло…

Агнесса была зачата легко: Генрих тогда вернулся домой из чужой страны после долгого отсутствия, важнейшей миротворческой миссии и тяжёлой болезни, и появление в их семье второго ребёнка было лишь вопросом времени. А вот течение беременности и роды… Точнее, сначала Кристина чувствовала себя хорошо. Она уже перенесла одну беременность и знала, что её ждёт. Думала, что знала. Но месяца с четвёртого силы начали покидать её, часто кружилась голова, тошнота не исчезала… Вкупе с больной спиной, болями по всему телу и подросшим ребёнком, который сильно толкался в чреве, это было невыносимо. Кристина слегла — лекари советовали полнейший покой. Вновь пришлось прервать тренировки с мечом и магические упражнения. Такой беспомощной и бесполезной она себя не чувствовала никогда… Если бы Генриха не было рядом, она бы сошла с ума.

Несмотря на пресловутый полнейший покой, многочисленные лекарства, тёплые ванны с маслами и воскурения благовоний, ей не становилось лучше. Со временем конечности начали отекать, и лекари боялись, что это перерастёт в водянку — но Господь помиловал. Кристина думала, что это всё из-за возраста: ей на тот момент было тридцать, многие женщины к этому возрасту рожают куда больше детей, чем двое, а она… Дочь же с каждым днём толкалась и брыкалась всё сильнее, словно стремилась попасть на белый свет раньше, чем было суждено…

Так и вышло. Роды начались за месяц до ожидаемого срока. Кристина до смерти испугалась и решила, что ребёнок умрёт. Вопреки обыкновению, вторые роды длились дольше первых, были тяжелее и болезненнее: женщина вопила на весь замок, ругалась и разодрала в кровь руку мужа — он едва успел вернуться из Нолда к её родам. Она не понимала, зачем так страдает, зачем переносит это всё, если дочь наверняка родится мёртвой — как ей, такой маленькой, недоношенной выжить после появления на свет?

Но лишь услышав громкий крик новорождённой, Кристина сразу же успокоилась. Генрих отворачивался — прятал слёзы, — а она всё просила дать девочку ей на руки, хотя не чувствовала собственного тела и не была уверена, сможет ли удержать младенца, хватит ли ей сил… Сил хватило — девочка была жутко маленькой, хрупкой, лёгкой… И имя — Агнесса, невинная, чистая, — ей очень подходило.

Роды измотали Кристину, высосали из неё последние силы, и следующие седмицы, почти три месяца, она провела по большей части в постели. Так долго восстанавливаться ей не приходилось ни после рождения Джеймса, ни после самых тяжёлых ран. Она не могла упражняться с мечом, не имела возможности съездить домой, в Эори, и к кому-нибудь в гости в пределах Бьёльна… Даже на имянаречении собственной дочери Кристина не побывала.

Но в то же время у неё получилось восстановить свои магические силы, муж с детьми часто навещал её, иногда днями напролёт не отходя от её постели. У неё совсем не было молока, зато не пришлось сцеживать, как в первый раз, а Агнессу всё равно отдали кормилице. В общем, несмотря на слабость и боль, Кристина чувствовала себя счастливой в те дни.

— Я велел накрывать ужин, — вдруг опомнился Генрих, своими словами вырвав её из объятий воспоминаний — не столь приятных, чтобы задерживаться в этих объятиях надолго. — Хельмут, оставим её милость в покое. Буду ждать тебя за ужином, любовь моя, — улыбнулся он и, лишь дождавшись её ответной улыбки, вместе с другом покинул спальню.

***

Кристина позволила себе опоздать на ужин — после переодевания, ванны и прочих хлопот она пошла в детскую. Джеймс, Агнесса и Марек обычно играли вместе: пока девочка была младенцем, часто плакала и просыпалась по ночам, ей обустроили отдельную комнатку, чтобы она не мешала старшему брату; шингстенский наследник жил в гостевом крыле, но часто по вечерам они собирались в спальне Джеймса, куда сейчас и направилась Кристина.

Она открыла дверь в уютную детскую: там пылал камин, всюду были расставлены канделябры со свечами, стены украшали (и в то же время сохраняли тепло) яркие гобелены, на полу лежал ковёр, чтобы детям было удобнее играть, в углу стояла кроватка Джеймса с маленьким белым балдахинчиком. Возле неё, под окном, находился большой сундук с игрушками, к которым, впрочем, Джеймс почти не притрагивался: он с самого детства предпочитал играть с пустыми подсвечниками, хотя ни его родители, ни няни, ни другие дети не очень понимали, как их можно применить в игре.

На скамейке у стены сидела няня — бьёльнка Авелина, в своё время выкормившая Джеймса и теперь ухаживающая за Агнессой. У Авелины и своих детей было много, но она не оставляла работу в Айсбурге, привязавшись к детям госпожи как к родным. За Джеймсом же присматривала Грета, одна из старших служанок Кристины, женщина немолодая, немногословная и очень строгая.

Увидев леди Коллинз-Штейнберг, обе встали и поклонились. Марек, игравший на ковре с Джеймсом, тоже вскочил, но она лишь погладила его по голове, безмолвно призывая отказаться от этих формальностей. В конце концов, мальчик не был её слугой, оруженосцем или вассалом, он — лорд, полноправный властитель Шингстена, он равен ей, и они сейчас не на светской церемонии и не при большом скоплении дворян, чтобы кланяться и делать реверансы.

Марек вернулся к игре, а Кристина подошла к Авелине, на руках которой спала Агнесса.

— Покормили, выкупали, — улыбнулась женщина; несмотря на отсутствие нескольких зубов — следствие многочисленных беременностей, — улыбаться она не стеснялась, да и улыбка у неё была всё-таки искренней и лучезарной. — Вот, теперь мледи почивать изволит…

То, что маленькую Агнессу служанки то ли в шутку, то ли с серьёзным уважением называли миледи, по своему простолюдинскому обыкновению проглатывая первый гласный, жутко умиляло.

Кристина повернулась к играющим мальчикам.

— Нужно поставить этого дракона, — говорил Джеймс, — к этой колеснице. Они оба серебристые. — Сын Кристины немного картавил, что вызывало у всех безудержное умиление. Кто-то списывал это на особенности бьёльнского акцента, в котором звук «р» отличался от обычного, всеобщего произношения, но пока об этом говорить было рано — у многих в возрасте Джеймса сохранялась картавость, он же ещё так мал… — Они должны стоять рядом. А этого дракона, — он указал на игрушку, выкрашенную зелёной краской, — мы поставим сюда…

— Почему бы нам просто не поиграть в рыцарей и драконов? — В отличие от Джеймса, Марек говорил хорошо, да и шингстенский акцент в его речи почти не проявлялся. — Я могу играть за драконов, а ты за рыцарей, мы будем сражаться, и…

— Нет, — покачал головой Джеймс, не отрывая взгляда от ровной шеренги игрушек. — Их нужно расставить по цветам. Или по размерам.

— Какая же это игра… — удручённо вздохнул Марек. Несмотря на то, что они с Джеймсом общались больше года, он так и не смирился со странными играми своего друга и всё время пытался поиграть с ним как надо, как он привык, как играли другие дети… Но тот отказывался.

Кристину это немного тревожило. Джеймс некогда был проклят и оттого поначалу рос очень озлобленным, отстранённым… Иногда казалось, что в теле младенца заперт жестокий, бессердечный взрослый. После снятия проклятия Джеймс стал вести себя почти так же, как другие дети… Почти. Он всё же сохранил некоторые свои странности, которые отчасти даже усилились. Он не играл в игрушки — он расставлял их по размеру, по цвету… Он никогда первым не заводил разговор, на вопросы чаще всего отвечал кратко, не смотрел в глаза. Он не нашёл себе друзей среди детей прислуги и гвардейцев, среди других юных дворян, которые приезжали со своими родителями в гости. Единственным его другом был Марек — только он принимал странности Джеймса, только он не пугался его поведения и продолжал оставаться рядом, когда другие дети пожимали плечами и уходили прочь.

Но Марек Кристину тоже беспокоил. Ребёнок, родившийся в Шингстене — земле враждебной, давно настроенной против Нолда… Сын её злейшего врага, Джоната Карпера, некогда попытавшегося захватить Нолд и установить там свою власть: та война случилась семь лет назад и разделила жизнь Кристины на «до» и «после», навсегда изменила её, навсегда в ней что-то надломила… Но не сломила до конца. Ведь именно тогда Кристина обрела Генриха, который так милосердно согласился помочь ей вернуть отцовское наследие.

Во времена той войны Мареку Карперу едва исполнился год, и всё последующее время его воспитывала бабка, мать Джоната, леди Элис Карпер. Для Кристины эта женщина так и осталась загадочной и непонятной, хоть она видела её дважды и беседовала с ней довольно откровенно. Леди Элис Карпер, как утверждал Генрих, развязала первую войну Нолда и Шингстена, она подговорила своего сына напасть, а сама осталась в безопасном замке Краухойзе — что и стало причиной провала Карперов, ведь полководец из Джоната вышел бездарный.

Зато вторая война… Развязал её дядя Кристины, наёмник и предатель Джойс Коллинз — это было ясно как божий день. Но Элис заключила с ним союз, Элис поддержала его притязания на Эори, Элис предоставила ему армию и отправила в Нолд на штурм главного его замка. Сама она уверяла Кристину во время переговоров, что её подставили, её предали, ею манипулировали, а она хотела иного… Но веры ей не было. Чтобы сохранить себе жизнь и твёрдо поручиться за дальнейший мир, леди Карпер отдала своего внука в заложники, а сама вскоре умерла — как говорили, она покончила с собой, выпив яд.

Марек остался сиротой. Кристине до боли было его жаль: не знал родителей, оказался брошен бабкой, передан в руки врагов, а потом остался без единого близкого человека в этом мире… Конечно, иные родственники в Шингстене у него ещё оставались, но о них он не говорил, лишь изредка вспоминал, как жил с Элис, как она воспитывала его, играла с ним, учила грамоте и счёту… Теперь же это всё легло на плечи Кристины и Генриха. Заниматься воспитанием сына врага было странно, но Марек оказался благодарным и искренним мальчиком.

Тем не менее, никто не мог сказать наверняка, что затаилось в душе у этого ребёнка, что было у него на уме. Он уже прекрасно знал, что его отца казнил лорд Штейнберг, а леди Кристина убила на дуэли его мать. И всё равно смотрел в их глаза, кажется, без единой злобной мысли, без угрозы, без ненависти… Впрочем, он мог попросту прятать эти чувства, чтобы в решающий момент — когда Шингстен вновь захочет взять реванш, а Кристина не сомневалась, что это произойдёт, — выплеснуть их наружу.

Однако ей хотелось верить, что забота, которой они с Генрихом изо всех сил одаривали Марека, тепло, хорошее отношение помогут ему сделать верный выбор, когда очередная война всё-таки случится.

— Мальчики, приходите ужинать, — улыбнулась Кристина, присаживаясь рядом с ними на корточки. Джеймс так и не поднял взгляда, продолжая изучать игрушки, зато Марек послушно кивнул — как будто исподволь, нехотя… Как будто боялся, что на этом ужине его отравят. — С тобой тут хорошо обращались, пока меня не было? — спросила у него Кристина, впрочем, прекрасно знавшая, что Генрих ни за что не причинит этому мальчику зла.

— Всё хорошо, миледи, — тихо отозвался Марек, нервно поправив воротник своего детского серого камзола.

— Я же говорила: можешь называть меня просто по имени, — напомнила Кристина. — Джеймс скучал по тебе во время поездки, хоть и прямо не говорил…

— Мам! — с укором воскликнул сын, словно не хотел признаваться в привязанности к Мареку.

— Что? — усмехнулась она и поднялась, поправляя подол домашнего серого платья. — Приходите кушать, — напомнила она. — Грета вас проводит.

Почему-то ей подумалось, что первый вечер дома после долгой утомительной поездки немного не задался.