После ужина Кристина не пошла в спальню, хотя буквально валилась с ног, да и не терпелось уже лечь в свою родную постель, рядом с мужем, чего она была лишена несколько лун. Однако она нарочно задержалась под предлогом того, что ей нужно было переговорить с кухонной прислугой насчёт блюд на завтра.

Обычно этим занималась Луиза, жена одного из младших братьев Генриха, но сейчас она гостила в замке своего отца, графа Вардена, и это Кристине было лишь на руку.

Генрих поворчал и ушёл, забрав с собой детей. Хельмут тоже было направился к выходу, но Кристина пронзительно на него взглянула, едва ли не с мольбой — и он, кажется, понял её безмолвную просьбу.

Всё-таки обсудив с кухарками завтрак, в особенности еду для Джеймса и Марека, Кристина бросилась прочь. Хельмут ждал её у ближайшего поворота, под прикреплённой к стене масляной лампой. Хотя казалось, что он уже забыл о ней и просто смотрел в тёмную, слабо освещённую стену, думая о чём-то, судя по его лицу, невообразимо печальном и тревожном. Кристина даже замерла в паре метров от него, не решаясь разрушать этот туман задумчивости и тоски.

Она могла догадаться, что Хельмут вспоминал свою первую жену. Он до сих пор её оплакивал, до сих пор не смирился с её преждевременной смертью… Да, она дала жизнь их ребёнку, пожертвовав своей жизнью, но даже так окончательно отпустить её было тяжело. Самой Кристине тоже — София Даррендорф была её подругой.

— Ты, кажется, хочешь со мной поговорить? — произнёс вдруг Хельмут севшим голосом, не отрывая взгляда от стены. Его пальцы нервно теребили манжет фиолетового камзола, небольшой зелёный камень на перстне слабо сверкал в тусклом свете масляной лампы.

Кристина кивнула, не будучи при этом уверенной, что он увидит её кивок.

Только вернувшись домой сегодня днём и увидев Хельмута, его улыбку и взгляд ясных голубых глаз, Кристина почувствовала, как в душе её тут же вспыхнуло пламя. Несмотря на грядущие тридцать седьмые именины, барон Штольц ухитрялся сохранять юношескую, едва ли не ангельскую красоту, что не вполне вязалось с его характером и привычками, но дело было даже не в этой красоте, а в тысяче случайно сложившихся обстоятельств… Несколько часов она боролась с воспоминанием: поздний вечер, пара тусклых свечей, раненый, прикованный к постели Хельмут, Кристина, только что вернувшаяся с битвы… И их несостоявшийся поцелуй, до которого оставались считанные мгновения — и лишь Господь, наверное, уберёг их от того греха.

С тех пор прошло не менее полутора лет, а память всё никак не хотела выдёргивать из себя этот момент.

— Пойдём, нечего в коридоре болтать, — заявила Кристина.

У стен, как известно, есть и уши, и глаза, а то, о чём она хотела поговорить с Хельмутом, не стоило слышать никому. Главное, чтобы никто не увидел, что она зашла вместе с ним в его комнату, иначе слухи пойдут так или иначе… Впрочем, тут можно оправдаться хозяйственными заботами: решила узнать, хорошо ли принимают дорогого гостя, чиста ли его постель, достаточно ли свечей, просторны ли покои… Но всё же, пока они шли, Кристина воровато оглядывалась, чувствуя себя последней преступницей, стащившей с кухни буханку хлеба.

— Эрнест всё-таки повидался с Агнессой? — поинтересовалась она таким тоном, будто именно это её волновало сильнее всего.

— Да, — кивнул Хельмут. — И он пока не в восторге.

Кристина лишь усмехнулась. Дочка была ещё слишком маленькой для невесты, однако попытаться подружить будущих обручённых стоит уже сейчас, чтобы к возрасту помолвки они пришли хотя бы с взаимной симпатией.

Наконец оба они скрылись за дверью спальни в гостевом крыле — самой просторной и уютной. Большая кровать с балдахином в центре, дорогой пушистый ковёр на полу, шёлковые сиреневые шторы на двух окнах, массивный письменный стол, стулья, обитые бархатом… Генрих не жалел для друга всего лучшего, что у него было, а тот платил ему сполна не только как близкий человек, но и преданный вассал: он всегда готов был предоставить многотысячные отряды прекрасных бойцов, всегда присутствовал на военных советах и старался подбросить идею получше, всегда выполнял самые ответственные и важные поручения… Во время предыдущей войны, когда Кристина боролась с дядей за трон Нолда, Хельмут почти полгода провёл Эори, готовясь к войне, а затем сумел блестяще отразить штурм, хоть и получил при этом тяжёлые ранения, которые до сих пор давали о себе знать.

В комнате жарко горел очаг, заблаговременно растопленный прислугой. Хельмут зажёг от огня несколько свечей и настольную масляную лампу и устало рухнул на край заправленной тяжёлым коричневым покрывалом кровати.

Кристина остановилась в паре шагов от него, не зная, с чего начать. В комнате было тихо, не слышалось ни порывов ветра за окном, ни писка сверчков, ни криков ночных птиц. От этой тишины стало неуютно и даже тревожно, будто весь мир погрузился в беспробудный сон… И Кристина лишь ради того, чтобы избавиться от этой тишины, решилась начать беседу.

— Мне жутко стыдно перед Генрихом, — призналась она, надеясь, что в полутьме Хельмут не увидит, как густо она покраснела.

— За что? — недоуменно протянул он.

Что ж, очевидно, он об этом забыл… Хельмут, в отличие от Кристины, тогда не был связан узами брака: на тот момент София уже полтора года лежала в могиле, а вторую жену он ещё не нашёл.

Да и понимала Кристина, что муки совести, связанные с распутством и изменами, Хельмута уж точно не одолевали никогда. Годы счастливого брака, конечно, исправили его — но ненадолго. Обретение истинной любви в лице покойной баронессы Софии Даррендорф заставило Хельмута забыть об изменах, соблазнении чужих жён и уличных девках. Зато потеря этой любви… Кристина не могла утверждать, но полагала, что обет целомудрия её с мужем общий друг вряд ли давал.

— За то, что мы с тобой тогда… помнишь? После того, как я сняла осаду с Эори и убила Джойса… — заговорила она, запинаясь и пытаясь подбирать слова.

— А что мы сделали? — В голосе Хельмута послышалась довольная усмешка. Нет, всё-таки помнит… но не раскаивается, в отличие от неё.

— Ты чуть не затащил в постель жену лучшего друга! — закатила глаза Кристина, возмущённая этой усмешкой. — Сколько раз вы оба говорили, как дороги друг другу, как крепка ваша дружба, и тут ты…

— Но в итоге ты ушла, — прервал её Хельмут, закидывая ногу на ногу. Упрёка в его голосе, слава Богу, не было, иначе Кристина бы точно его ударила за такую наглость. — За что же тебе тогда стыдно? За одно только желание?

Она часто закивала, обняв себя: в комнате было тепло, очаг горел жарко, но противная дрожь всё равно сковала её тело и заставила кожу покрыться мурашками.

— Я несколько раз хотела ему признаться, но не знала, чего ждать… Что он скажет и что сделает…

— Ничего он не сделает, — пожал плечами Хельмут. — Может, если бы у этого были какие-то последствия, он бы насторожился, но разве тогда тебе бы не хватило решимости защитить себя и свою честь? Ты ведь уже делала так неоднократно, — напомнил он, — и неужели тебе было бы труднее отстоять свою репутацию перед мужем, нежели перед какими-то мятежниками и узурпаторами?

— Ты говоришь, что не было последствий, а ему кто-то наплёл, что Агнесса — не от него, — покачала головой Кристина. — И то, что она родилась раньше срока, только подлило масла в огонь: мол, я её выносила как полагается, просто зачала, видимо, раньше, чем муж вернулся из Фарелла…

— Зря ты не вырвала этим сплетникам их языки, — нахмурился Хельмут. — Как будто они не видели девочку, когда та родилась…

Агнесса действительно родилась очень маленькой, её недоношенность бросалась в глаза, но со временем она начала приходить в себя, расти и набираться сил, как любой ребёнок, получающий достаточно заботы, тепла и еды.

— Кстати, о Фарелле, — после небольшой паузы сказал Хельмут. — Ты думаешь, Генрих, уже будучи женатым на тебе, ни разу не чувствовал чего-то подобного к кому-то другому? Особенно во время той поездки?

Кристина вздрогнула. Она не думала об этом — ни в те месяцы, пока Генриха не было дома, ни когда-либо ещё. Она доверяла мужу как себе и даже больше. Когда он уехал в соседнее королевство с дипломатической миссией, у неё и мысли не было подозревать его в неверности. А ведь Генрих провёл в Фарелле более полугода… Кто знает…

— Что он чувствовал, я знать не могу, — дрожащим голосом отозвалась Кристина и нервно сглотнула, — но в его верности мне я не сомневаюсь. И знаю, что он не сомневается в моей верности. А я…

— Ты ничего не сделала, — с напором повторил Хельмут и вдруг встал, отчего кровать глухо скрипнула. Кристина подняла на него встревоженный взгляд, а он приблизился к ней и продолжил: — Если тебя это так волнует, давай пойдём и расскажем ему вместе. Если ты боишься — я поддержу тебя. — Он положил руки на его плечи, и ей захотелось отпрянуть, но она не смогла — словно её тело окаменело от этого внутреннего холода, сковавшего её сердце и обратившего кровь в лёд. — Если он тебе не поверит — а я уверен, что он поверит, — возьму всё на себя. Он любит нас обоих. — Хельмут попытался взглянуть Кристине в глаза, чтобы, видимо, заразить своей уверенностью и отвагой, и она не выдержала — отвернулась. — И если не поверит одному, то поверит обоим. Я никогда не лгал ему, — уже тише и без вопиющей самоуверенности добавил Хельмут, — думаю, ему стоит об этом вспомнить, если он решит, что лжёшь ты.

Кристина вздохнула. Идея Хельмута ей не понравилась: она хотела всего лишь попросить у него совета, но брать с собой на покаянный разговор с Генрихом не собиралась… Ей казалось, что это сделает только хуже. Но всё-таки Хельмут прав: любовь Генриха, и супружеская, и дружеская, наверняка окажется выше подозрений, недоверия и низкой ревности.

Неожиданно для себя Кристина взяла его за руку — кожа ладони оказалась холодной, словно Хельмут тоже страдал от потустороннего холода, навеянного не ветром или сквозняком, а едким страхом, болью и стыдом. Однако его улыбка, озарившая красивое лицо, взбодрила Кристину. Говорят, что горе, разделённое на двоих, по силе своей болезненности уменьшается вдвое… Не раз уже Хельмут и Кристина делили горе друг с другом. Теперь пришла пора разделить чувство вины за то, чего они не сделали, но что терзало… всё-таки она чувствовала, что их обоих, что не её одну.

Время приближалось к полуночи. На небесах слабо сияла луна, звёзд за тонкой пеленой туч почти не было видно. Со временем тучи сгущались, поглощая луну и постепенно выпуская из себя пока ещё редкие дождевые капли. Камнегорский лес, окружающий Айсбург, был спокоен: грядёт не гроза, лишь обычный весенний дождь, что умоет мир, обновит его и очистит после зимы.

Когда Хельмут захлопнул за собой дверь, одна из свечей в канделябре погасла.

***

Натали сидела у колыбели, несмотря на поздний час, и размеренно её покачивала. Она делала это как-то неосознанно, не прилагая усилий, ибо находилась в полусне, глаза её слипались от усталости, и она боялась, что упадёт. Даже плач дочери не мешал сну постепенно укутывать её своим пуховым одеялом.

Натали не могла понять, почему плакала Кристалина. Её покормили, хорошенько закутали в пелёнки и одеяла, спать ей никто не мешал — весь замок уже давно погрузился в сон…

Хотя нет, не весь. В дверь детской негромко постучали, через мгновение она скрипнула, и появившаяся на пороге молодая служанка позвала:

— Ваша светлость!

Натали не сразу поняла, что звали её, и не ответила. Лишь когда служанка позвала её во второй раз, она подняла голову и кивнула, ожидая дальнейших слов.

— Давайте я посижу, идите спать, — предложила служанка, неловко поклонившись.

— Нет, не надо, — улыбнулась Натали. — Это ты иди спи. Мне нетрудно.

Несмотря ни на что, ни через минуту, ни через час она не пожалела о том, что выпроводила служанку — та бы наверняка не справилась с плачущей девочкой. Натали вообще не нравилось, что у Кристалины столько нянек — разве не мать (ну и, конечно, отец) должна уделять ей всё своё внимание, посвящать всё своё время?..

Многое не нравилось Натали в её новой жизни. Казалось бы, она должна ежечасно благодарить Бога, судьбу, леди Кристину и Винсента за то, что из простолюдинки стала дворянкой; за то, что ей теперь не нужно думать, как заработать на жизнь, как сэкономить и где повыгоднее продать свой товар…

Теперь её волновали иные вещи, и иногда ей казалось, что с ними разобраться сложнее, чем с бытовыми заботами простой горожанки. Уследить за хозяйством целого замка было тяжело… Но, может, родись она дворянкой… Обучали бы её этому с рождения, с малых лет внушали ей её права и обязанности… А так — будто котёнка бросили в воду и велели плыть, ничего толком не объяснив. И справлялась она, на её взгляд, плохо, хотя все вокруг её только хвалили.

Правда, за целебными травами Натали ходить продолжала, по-прежнему делала из них мази, зелья, настойки — для себя и тех, кто попросит. Лишь раз пришлось отказать, когда молодая горожанка попросила её дать снадобье, чтобы избавиться от нежеланного ребёнка… Натали, к тому времени сама ставшая матерью, сказала, что таким больше не занимается, и выпроводила девушку прочь.

И до сих пор не могла решить, правильно ли тогда поступила.

Винсент уговаривал её посылать за травами служанок или хотя бы брать их с собой: пусть новоявленная баронесса указывает им, что срывать, и не портит руки… Но рукам Натали было не привыкать к труду. Напротив, без труда они казались ей некрасивыми, слишком белыми, слишком гладкими, будто кукольными…

Она вновь качнула колыбель, но Кристалина и не думала успокаиваться. Натали поначалу пыталась петь ей колыбельную, которую когда-то ей самой пела бабушка. Но, кажется, это только раздражало ребёнка, и она замолчала. За окном было тихо — дождь еле-еле стучал по крыше, мостовой и подоконнику, вряд ли он мог ей мешать… Что же тогда не так? Что не даёт ей покоя?

Натали достала дочь из колыбели, прижала к себе покрепче и начала качать, но Кристалина не унималась.

Кормила её тоже другая женщина — и здесь Натали не смогла выиграть бой против дворянских правил… Да на самом деле во многих случаях она не могла его выиграть. С волками жить — по-волчьи выть, как говорила бабушка.

Лорд Штейнберг, приехавший на имянаречение Кристалины летом прошлого года, говорил, что Натали прекрасно усвоила дворянские манеры, а в речи её не осталось признаков неблагородного происхождения. Конечно, это был комплимент, но она могла воспринимать лишь как упрёк, обвинение в том, что она оторвалась от своих корней, забыла о своём истинном происхождении и теперь пытается строить из себя ту, кем на самом деле не является.

Слуги поглядывали на Натали косо — многие из них знали её ещё простолюдинкой, бродяжкой, пришедшей из Нижнего города в Эдит незнамо зачем, любовницей и содержанкой младшего брата барона… И когда всё изменилось, когда Винсент сам стал бароном, а Натали — его женой, они, видимо, почувствовали себя обделёнными, а её — несправедливо обласканной судьбой.

Что ж, может, и правда так было… Натали не могла заглянуть в чужие мысли и узнать точно, что о ней думают люди.

Кристалина начала потихоньку успокаиваться, и Натали вернула её в мягкую постельку и снова начала покачивать колыбель.

Не так давно навестившая Эдит леди Кристина утешала Натали, говорила, что дальше будет легче, что она привыкнет ко всему — и не только она… «Слуги и подданные пока не смирились с твоим положением, но они смирятся, — обещала она, поглаживая Натали по плечу, — потерпи немного… и самое главное — если ты хочешь, чтобы они относились к тебе как к госпоже, веди себя как госпожа».

Натали не хотела, чтобы к ней относились как к госпоже.

Она убрала упавшую на лицо светлую прядь — лента ослабла, волосы растрепались, а исколовшие голову шпильки Натали сама вытащила из причёски несколько минут назад. Затянутая на спине шнуровка жёлтого платья, отделанного красным шёлком, мешала сделать полный вдох. Ремешки, придерживающие чулки, слишком сильно сдавили икры — она не выдержала, наклонилась, одной рукой продолжая покачивать колыбель, другой расстегнула ремешки и отбросила на пол. Вот бы ещё кто-то ей шнуровку облегчил…

Наконец Натали решилась. Пожалуй, если оставить дочку одну на пару минут, ничего не случится: их с мужем спальня через стенку… Она подумала, что стоит попросить Винсента посидеть с Кристалиной, а сама она поспит хотя бы пару часов — тяжело оставаться в здравом рассудке с постоянно закрывающимися против воли глазами и погружающимся в небытие разумом. К тому же, может, Винсент убаюкает её своей магией… Опыт подсказывал, что утихомирить такой плач няням не удастся, поэтому звать недавно зашедшую служанку Натали не стала.

Она ожидала, зайдя в комнату, увидеть мужа в постели, спокойно спящим уже не первый час, но… Он сидел в центре комнаты на полу возле причудливо расставленных по полу свечей — кажется, в виде какой-то руны (Натали волей-неволей знала несколько рун, так как леди Кристина и Винсент часто обращались к ним при колдовских обрядах), — и несколько из них уже почти полностью прогорели. В комнате было душно, несмотря на прохладные дни и дождливые ночи. Огоньки на свечах трепетали, отчего тени от них расходились будто бы живые, пляшущие, навевающие страх и желание уйти отсюда поскорее…

Но Натали не ушла. Она лишь глубоко вздохнула и закатила глаза. Подобное оцепенение с Винсентом случилось не впервые, особенно когда он невольно заглядывал в будущее: чаще всего это происходило во сне, но и наяву тоже — и тогда он замирал на несколько минут, словно спал с открытыми глазами… Несмотря на, казалось бы, обыденность такого состояния, оно всё равно пугало Натали, отчего сердце отчаянно стучало по рёбрам, кровь становилась то горячей, то холодной, а колени начинали трястись — она почувствовала, как с них сползают не придерживаемые более ремешками чулки. Но всё равно бросилась к Винсенту, не позволив себе впасть в такое же оцепенение, что и он.

Винсент сидел на коленях, положив на них ладони, и вперил взгляд своих разномастных глаз в какую-то огромную книгу с чёрными, причудливо выведенными буквами незнакомого языка. Натали стремительно захлопнула её, отчего погасли ещё две свечи, что стояли ближе всего к книге. Но и это не смогло пробудить Винсента.

Тогда Натали рухнула перед мужем на колени, чтобы уже так привычно затрясти за плечи, и вдруг отпрянула — из его немигающих глаз струились тонкие кровавые слёзы. Такого с ним ещё не случалось…

Алые ручейки стекали по его бледным впалым щекам, густые капли расплывались пятнами по голубой рубашке, какие-то даже попадали на тонкие пальцы, сжимавшие ткань штанов.

Конечно, сон как рукой сняло, про крики и плач Кристалины Натали, к стыду своему, в тот миг забыла — она начала трясти Винсента за плечи, решилась даже пару раз ударить по щекам, ибо приходить в себя он никак не желал. Внезапно его обкусанные до крови губы начали шевелиться, всё громче зазвучали слова на незнакомом языке (вероятно, на том же, что и в книге), и погасшие свечи одна за другой, по цепочке загорелись… Глаза Винсента тоже загорелись — и синяя, и зелёная радужки вспыхнули золотом, но к этому Натали привыкла: так всегда бывало у магов и ведьм, когда они колдовали.

Однако сейчас…

Она ещё сильнее затрясла его за плечи, если бы в горле не пересохло от ужаса, а голосовые связки не оказались скованы страхом, то, может, смогла бы позвать его по имени… Но не получалось. Как и вырвать Винсента из магического плена не получалось.

Натали не знала и знать не хотела, что за заклинания использовал её муж, в какие запретные тайны он погрузился, к каким скрытым знаниями стремился… Но она была обязана вырвать его из оков этого желания, вернуть в обычный мир, где его ждали жена и дочь, замок, прислуга и крестьяне из городка, налоги, хозяйство, встречи с вассалами, охоты и супружеской долг… С каждым днём Винсент всё чаще забывал обо всём этом. Всё больше часов он проводил в библиотеке, забывал поесть, отмахивался от просьб Натали уделить время дочери — пусть, мол, няньки и кормилица ею занимаются, да и ей, Натали, не помешает отдохнуть от забот о ребёнке…

Недавно он сказал, что библиотеки Эдита ему недостаточно и он хочет поездить по Нолду и, может, даже по Бьёльну, чтобы обеспечить себя необходимой литературой. Да, библиотека Эдита и правда была маленькой и довольно бедной, причём наличие в ней некоторых редких и интересных книг было заслугой Винсента: когда замком управлял сначала его отец, а затем старший брат, Джейми, они не особо беспокоились о состоянии библиотеки, зато Винсент, если ему удавалось попасть в другие замки или монастыри, обязательно привозил оттуда либо сборник песен известного барда, чьи книги разлетались как горячие пирожки, либо древнюю летопись о временах, когда Нолд, Бьёльн и Шингстен были тремя разными государствами, а не единым королевством, либо магический гримуар в чёрной кожаной обложке, написанный на языке, который могли знать лишь владеющие магией люди… Но, видимо, и этого ему казалось мало.

А когда Натали несколько кокетливо спросила, возьмёт ли он её с собой в своё паломничество за книгами (она не очень любила читать, хоть и умела — спасибо леди Кристине, которая научила свою служанку грамоте, как только приняла на службу), он взглянул на неё недоуменно и пожал плечами. «Тебе же надо сидеть с дочерью, — сказал он, — ты сама не хочешь ни на шаг от неё отходить…» И то, что та же леди Кристина спокойно взяла с собой в далёкую поездку свою дочь, которая была младше Кристалины, его не волновало.

С каждым днём Натали всё чаще вспоминала другого старшего брата своего мужа — Оскара. Когда-то она любила именно его. Его смерть, несомненно, героическая, стала для неё величайшим горем в жизни. Однако последующая встреча с Винсентом долгое время заставляла её думать, что всё к лучшему, что иногда даже смерть, боль, потеря любимого человека может послужить толчком для светлых, счастливых событий.

Но теперь она понимала: одна трагедия привела к другой. Счастливой Натали побыла недолго. Она оказалась не на своём месте, муж, прежде души в ней не чаявший, слишком увлёкся своей ворожбой и забыл о семье, друзей поблизости у неё не осталось, а выхода из этого порочного круга не было.

На самом деле, идя сейчас к Винсенту с просьбой хотя бы два часа посидеть с дочерью, Натали не надеялась на успех. Муж уделял больше внимания магии, нежели своему ребёнку, и с каждым днём это проявлялось всё ярче и возмутительнее.

И теперь Натали окончательно осознала, что с дочерью Винсент не посидит. Тут же она услышала её надрывный плач, ещё громче и отчаяннее, чем несколько минут назад… Кристалина словно чувствовала боль своей матери и разделяла странный приступ отца… Хотя, может, так оно и было? Может, Натали родила ребёнка, унаследовавшего магический дар? Господи, помоги и спаси…

Она в очередной раз сильно потрясла Винсента за узкие угловатые плечи, и вдруг он часто-часто заморгал, отчего ровные кровавые ручейки начали размазываться под глазами, создавая какой-то жуткий румянец… Натали хотелось отвернуться, но в то же время она желала, чтобы первым, что увидит муж после пробуждения от магического сна, был её полный укора взгляд.

— Н-натали? — прошептал Винсент хриплым голосом и попытался поднять руку, но тут же безвольно уронил её обратно на колено.

Натали лишь кивнула — по-прежнему чувствовала, что не может говорить, ибо язык будто прилип к нёбу.

— Ох, что-то я заигрался сегодня… — Винсент вновь моргнул, затем провёл ладонями по впалым щекам… Почуяв неладное, поднёс их к глазам — близко-близко, — и тут же в них вспыхнул испуг, ибо он увидел кровь. — Чёрт… Который час?

— Уже за полночь, — всё-таки просипела Натали — голос звучал не так плохо, как она думала.

— И сколько же я так просидел… — протянул Винсент и попытался встать: Натали продолжала придерживать его за плечи, и, кажется, лишь благодаря этому он не упал. — Пора спать уже…

Он глянул вниз — свечи всё ещё горели, и было прекрасно видно и заляпанную кровью голубую рубашку, и испорченный воском ковёр (как его теперь отчищать?) — и покачал головой. Затем пожал плечами — что делать, мол? Всё равно не его забота заниматься и стиркой рубашки, и чисткой ковра… Да и убирать свечи и книгу он тоже, кажется, не собирался, ибо тут же направился к кровати.

В тот миг Натали поняла, что Кристалина больше не плачет.

— Я хотела попросить тебя покачать Кристи, — сказала Натали — голос постепенно становился звучнее и сильнее, — но, видимо, зря. Ложись, конечно. Я справлюсь.

И не успел он ни возразить, ни согласиться, как она вышла за дверь, громко её захлопнув.