Винсент сидел на кровати и тупо смотрел вперёд. Со стороны казалось, что смотрел он в окно, за которым открывался не очень живописный вид на серую крепостную стену. Тонкая полоска неба наливалась розовым закатом, по нему плыли белые клочья облаков и пролетали чёрные птички… Винсент иногда слышал их тонкие трели. В келье было прохладно, несмотря на разгар лета.

И на самом деле ни стены, ни розовой полоски закатного неба, ни птичек, ни скромных белых шторок на окне он не видел. Перед глазами была лишь тёмно-красная пелена, которая становилась чёрной, когда он отворачивался от окна.

…Поначалу размывались очертания букв в книгах, узоров на стенах и тканях, человеческих лиц. Всё это превращалось в цветные пятна, с каждым днём всё менее чёткие. Потом пятна начали терять цвет, наполняться чернотой, словно кто-то уронил чернила на разноцветный рисунок. И вот сегодня… Утром Винсент открыл глаза и не увидел ничего, словно веки оказались пришиты друг к другу. Ему стало до паники страшно — лишь вчера вечером он хоть как-то видел, а тут перестал.

Ужас наполнил его нутро, сковал и связал, грозя задушить, высосать из него жизненные силы, коих и так оставалось немного… На борьбу с этим ужасом не хватало воли, и он — чёрный, удушливый, безжалостный, сбивал с ног, сдавливал грудь, мешал дышать. Винсент пытался сделать вдох, хватаясь за горло, а лёгкие будто наполнялись дымом. Казалось, что этот ад будет вечным. Жить хоть как-то в этом аду невозможно, и в то же время ужас не убивал: он сковывал движения, выбивал из лёгких воздух, лишал надежды и веры в спасение, но блаженного избавления в виде смерти не сулил. Винсент думал в тот миг лишь об одном: жаль, что его келья находится на первом этаже. Иначе он бы нашёл в себе силы добраться до окна и прыгнуть вниз, чтобы не приходилось больше терпеть этот ужас, погружающий его во всё более густую черноту.

Винсент попытался закричать, но вдруг… его охватил ступор. Мысли покинули его разум, а чувства — душу. Настало счастливое ничто. Он понял, что вновь может двигаться и дышать, сел на край кровати и просидел так весь день, лишь по ощущениям и звукам понимая, как сменяют друг друга утро, день и вечер. Он слышал и шелест ветра, и звон колоколов в храме, и далёкие разговоры монахов… Правда, не ел весь день, но на еду ему уже было плевать. Дверь не скрипела, звуки шагов снаружи не доносились до его слуха, который, кажется, пока не обострился настолько, чтобы полноценно заменить ему зрение, но всё же стал намного лучше, чем раньше.

Винсент сидел в длинной ночной сорочке, с распущенными спутавшимися волосами, босой, голодный и ослепший, и не было в мире человека беззащитнее, чем он.

Когда тёмно-красная пелена перед глазами окончательно стала чёрной, он вдруг услышал шорох гравия, стук небольших каблуков по брусчатке, шелест грубой суконной одежды… Тихий, но нетерпеливый стук в дверь. Зачем стучать, если она не заперта?

Однако гость ответа не дождался и тут же приоткрыл дверь — она заскрипела протяжно и противно, Винсенту захотелось заткнуть уши, но он сдержался. Судя по знакомой интонации вздохов, к нему наконец-то зашёл брат Бернард.

— Я достал вам одну книгу, — заявил он вместо приветствия, и его голос был столь радостным, довольным, ярким, что стало больно. Винсент понял, что сам он таким уже никогда не будет. — Помните, я говорил, что отец Йоханн скрывает от вас истинные знания? Так вот… — Он похлопал ладонью по мощному переплёту. — Это оно. Мне удалось выпросить её у библиотекаря на один вечер, поэтому приступайте скорее!

Брат Бернард положил книгу на кровать рядом с Винсентом, но тот даже не шелохнулся.

Вообще странно было слышать такие яркие эмоции в голосе этого монаха. Куда делась его вечная беспристрастность? Или возможность помочь воодушевила его, растопила его ледяную неприступность?

Где-то полминуты длилось тягостное молчание, и наконец брат Бернард позвал весьма встревоженным голосом:

— Вы в порядке?

Винсент хотел покачать головой, но отчего-то не смог.

И он был готов поклясться, что услышал, как брат Бернард вздрогнул. По крайней мере, учащённое, ставшее куда более громким сердцебиение почуял бы даже вполне зрячий человек без обострившегося слуха. Так люди пугаются не дикого зверя, вставшего на пути, и не врага с мечом.

Так люди пугаются смерти.

Но Винсент, как ему самому казалось, на мёртвого не походил. Он всё-таки сидел, дышал, изредка моргал… Однако он не мог отрицать: жизнь и правда покинула его, хоть и смерть ещё не наступила. Он находился на пороге и не мог сделать ни шагу вперёд или назад.

Судя по шороху одежды, брат Бернард присел напротив Винсента на одно колено, пощёлкал пальцами перед его лицом…

И замер. Как будто даже дышать на миг перестал.

— Вы… вы…

Больше ему, видимо, было нечего сказать.

Винсент даже нашёл в себе силы усмехнуться. И совсем ему стало смешно, когда монах с облегчением выдохнул. Откуда такая обеспокоенность? С чего?

— Так, вы живы, это хорошо. — Голос брата Бернарда вновь зазвучал холодно, почти без эмоций, однако дрожь в нём тоже ощущалась. — Осталось только выяснить, что с вашими глазами и почему вы не шевелитесь, смотрите в одну точку и ничего не говорите…

— Что с моими глазами… — хрипло, почти беззвучно повторил Винсент — вопросительной интонации не получилось, хотя он пытался. Видимо, потому что на самом деле его не очень интересовал ответ.

Ему казалось, что их у него больше нет. Что вместо них остались две чёрные пустые дырки, из которых вытекали остатки крови. Что не было ни разномастных радужек, ни глазных яблок с лопнувшими от напряжения сосудиками, ни ресниц… Что всё оказалось выжжено той опасной силой, до которой Винсент посмел дотронуться — и проиграл.

— Я помню, что они у вас были разноцветные, а теперь — оба такие светло-голубые, как будто… Выцвели, что ли… — процедил брат Бернард.

Винсент даже готов был выдохнуть с облегчением: слава Богу, не чёрные дырки.

Хотя какое ему дело до собственной внешности? Вряд ли он теперь может появляться на людях и делать вид, что всё в порядке. Так что, если бы вместо глаз у него остались пустые впадины, он бы не очень расстроился.

— Я помню, что вы жаловались на зрение, — продолжал брат Бернард, изо всех сил стараясь быть беспристрастным, — но не думал, что оно… Что вы утратите его.

— Я предполагал, что так будет, — горько ухмыльнулся Винсент, положил руки на колени и попытался, поведя плечами, размять спину: от долгого сидения в одной позе она вдруг дико заболела. — Но я, как мне казалось, был готов к этому… Был готов забыть жену и дочь, весь мир, лишь бы постичь то, к чему я стремился… Собрать силы… Смотреть в будущее… А сейчас я вообще ни на что смотреть не могу! — вскрикнул он и изо всех сил треснул ладонью по кровати.

— Но вы рано отчаиваетесь, — возразил брат Бернард и наконец поднялся. Винсент чувствовал кожей, как он взирает на него сверху вниз выжидательным взглядом. — Я же принёс вам книгу… И я по-прежнему могу читать вам вслух. Можно же найти заклинание, что заменит вам зрение. Да и взять под контроль ваши видения и заглядывать в будущее по собственному желанию тоже не поздно… Вы станете могущественнее любого зрячего!

Винсент покачал головой.

— Да почему? — Брат Бернард, кажется, искренне возмутился. — Перед вами открываются небывалые возможности, и вы уже прошли полпути…

— Значит, пойду назад!

Винсент дёрнул рукой и то ли случайно, то ли намеренно сбросил книгу с кровати. Она была большой, тяжёлой, в обшитой кожей деревянной обложке, отделанной металлом — он понял это благодаря краткому соприкосновению с переплётом и звуку, с которым книга рухнула на пол. Звон, грохот, стук были оглушительными, и Винсент сначала отпрянул, а потом резко вскочил. Ноги от долгого сидения тоже болели и ныли, и он чудом не упал. Удержался лишь на силе собственной ненависти.

— Я лишился зрения, — заговорил Винсент тише, чем ему бы хотелось. С другой стороны, если орать, то их могут услышать… — Я лишился жены и дочери. Я даже боюсь представить, что Натали теперь думает обо мне! Моя жизнь превратилась в ад, который я создал сам. А вы хотите, чтобы я продолжал? Ещё глубже себя закапывал?

— Но с помощью магии вы можете вернуть себе зрение… — попытался возразить монах.

— Если я буду постоянно держать заклинание взгляда сквозь пространство, чтобы видеть окружающий мир с помощью его, а не глаз… — Сложно было это объяснить человеку, не владеющему магией. Винсент покачал головой. — Сегодня не выдержали мои глаза, и кто знает, может, потом не выдержит сердце?

И он тяжело рухнул назад в постель, осознав, что сил у него больше нет. Хотелось лечь, накрыться одеялом с головой и погрузиться во мрак небытия. Винсент зажмурился — стало темнее. Но не легче.

— Я думаю, мне надо ехать домой, — сказал он. — Возможно, Натали туда и вернулась… Или нет… Я её разыщу, попрошу прощения, всё будет хорошо… Всё будет как раньше…

— Да куда же вы поедете? — ужаснулся брат Бернард, судя по звуку шагов, нерешительно подходя ближе к кровати. — Вы едва на ногах стоите, да и глаза ваши можно попробовать подлечить… Без магии, — добавил он нехотя. — Схожу к настоятелю, к нашим лекарям, может, они что-то сделают для вас.

Винсент наклонил голову. Странно, что после его истерики брат Бернард не отвернулся от него… Это трогало, как ни крути. Всё-таки, кажется, он желал ему добра.

— Если за снадобьями для зрения пойдёте, — вздохнул Винсент, когда монах уже сделал пару быстрых шагов к выходу, — то и для спины что-нибудь захватите, пожалуйста.

***

Не впервой Кристине было сменять траурное платье на доспехи.

Положенные сорок дней траура по Хельмуту миновали, и как назло почти сразу же начали приходить тревожные донесения и от герцога Рэйкера, и от сира Шнайлера.

— Велим Рэйкеру не пропускать их сильно на запад, — предложил Рихард, — чтобы они продолжали кучковаться на границе, нам это только на руку.

Шнайлер же передавал сведения, добытые его разведчиками: численность противника, вооружение, настроение… «Шингстенцы недовольны, что сидят без дела, — писал он. — К ним прибыло подкрепление с юга, и они хотят крови». И Кристина понимала: нужно сделать всё, чтобы это желание не сбылось.

Впрочем, крови хотела и она.

На очередном военном совете было решено немедленно выдвигаться на юг. Роэль Даррендорф писал, что уже подъезжает к Штольцу: его армию решили не ждать и оставить в качестве подкрепления на случай затяжной войны. Герцогу Рэйкеру направили письмо с приказом, чтобы он тоже готовил подкрепление. Конечно, Генрих был уверен в превосходстве своей армии над отрядами противника, но никогда не шёл в бой без поддержки — она может поспособствовать окружению шингстенцев, заставит их либо отступить назад в свои земли, либо принять бой.

— До их лагеря мы всё равно нескоро доберёмся, — сообщил барон Адриан, склонившись над картой. — Нам нужно будет перейти через приток Энгербаха, а потом начнётся гористая местность с петляющими тропинками, так что если до границы идти, то доберёмся к осени, не раньше. Впрочем, вы об этом и получше меня знаете, я просто вспоминаю свой путь сюда по весне. Тем более наше войско немаленькое…

— Значит, нужно выманить шингстенцев, заставить подойти поближе к нам… — предложила Кристина неуверенно. — И где-нибудь на открытом, свободном месте, не среди гор или лесов, дать бой.

— Для начала предлагаю с ними всё-таки поговорить, — вдруг подал голос Генрих. Он сидел во главе стола, скрестив руки на груди, и смотрел вперёд — но не на карту, а куда-то в пустоту, погружённый в свои мысли. Кристина помнила, что он часто подолгу молчал на военных советах, внимательно слушая чужие споры и идеи, чтобы потом принять окончательное решение. Но сегодня заговорил на удивление рано. — Может, удастся убедить их в том, что сражаться больше нет нужды. К тому же… у нас лорд Карпер, — напомнил он.

— Поговорить? — не выдержала Кристина и подалась вперёд. — Мне надоело с ними разговаривать. Они не понимают никаких слов, кроме тех, что произносит сталь во время битвы. С чего вы взяли, милорд, что они поймут сейчас?

— Герцогине Габриэлле нужны лишь месть, разбой и насилие, — кивнул Адриан, не отрывая взгляда от карты, отчего не заметил, с какой благодарностью посмотрела на него Кристина. — Она не уйдёт отсюда до тех пор, пока не выжжет хотя бы половину Бьёльна. Ну или не потеряет всё войско, — добавил он с ухмылкой.

— Может, мы убедим её, что её авантюра бессмысленна? — пожал плечами Генрих.

Кристина закатила глаза.

— Они убили барона Хельмута, милорд, — напомнила она дрогнувшим голосом — хотелось закричать, зарыдать, стукнуть кулаком по столу, чтобы привести мужа в чувство… С чего он стал таким наивным? — Мне кажется, после такого никаких переговоров быть не может.

— А мне кажется, что нам давно пора разорвать этот порочный круг мести, — повысил голос Генрих и положил руки на подлокотники кресла, сжав их побелевшими пальцами. На указательном как-то угрожающе сверкнул изумруд.

Кристина могла понять его: он устал. И она тоже устала. Останься Хельмут жив, она бы тоже была настроена более миролюбиво. Но сейчас… Она разучилась прощать. Не могла простить ни смерть Хельмута, ни разорённые деревни, ни убийства невинных людей, ни грабежи и поджоги. Вспомнила и старые обиды: смерть отца и Оскара, Альберты Вэйд, проклятие на своём сыне, собственные раны, особенно душевные, кошмарные сны и пугающие воспоминания, долгое время заставлявшие всё чаще прикладываться к бокалу с вином в поисках забытья… Пусть шингстенцы молятся своим поганым богам, чтобы Кристина, разбив Габриэллу, не ворвалась на их землю и не припомнила им всё, что они сделали Нолду — а теперь ещё и Бьёльну.

Воспоминание о лечащем душевные раны вине оказалось кстати: слуги принесли только что откупоренную бутыль, и она тут же схватила со стола бокал и приподняла его с немым приказом наполнить.

— Нам хотя бы просто выступить! — вдруг подал голос Рихард, и всё внимание присутствующих тут же переключилось на него. — Пока мы спорим, враг укрепляет свои силы и продолжает набеги. — Он небрежно кивнул на два свитка — письма Рэйкера и Шнайлера, зачитанные в самом начале совета. — Как сказал его светлость барон Кархаусен, путь до ставки противника долгий и нелёгкий. А разговаривать с ними всё равно придётся, — хмыкнул он. — Если мы решим сражаться, то нужно будет обсудить хотя бы место боя. Или вы предлагаете нападать на лагерь? Так они просто убегут обратно в Шингстен, и уже вторжение придётся организовывать нам.

Кристина вздрогнула, едва не подавившись сухим вином, — Рихард словно прочитал её мысли. Вторжение в Шингстен… Чтобы они на своей шкуре испытали то, что испытывала Кристина все эти годы…

Она поставила бокал на стол, не выпив и половины. Её немного испугало, что эта мысль пришла ей на трезвую голову, а не в тот час, когда она уже осушила бы полбутылки. Но в то же время она принесла ей некоторое… удовольствие? Словно она, неосознанно идя к этому много лет, наконец обрела новую цель, новый смысл своей жизни.

— Лорд Рихард прав, — вздохнула Кристина, нервно дёрнув рукав чёрного шёлкового платья. — Возможно, присутствие с нами лорда Карпера убедит хотя бы некоторых шингстенцев сложить оружие. Я помню, что вы говорили, барон Адриан, — она слабо улыбнулась Кархаусену, — и надеюсь, что шингстенские дворяне по-прежнему доверяют своему маленькому лорду. Может, увидев, что их настоящий властитель — Марек, а не тот мальчик, кого показала им герцогиня Габриэлла, они сложат оружие.

Конечно, это тоже — наивные мечты, как и идея Генриха о переубеждении разбойницы Габриэллы. Но попробовать всё-таки стоит.

— А если будет бой, — продолжила она, — то пленных мы брать не будем.

Отчего-то в этом случае никто ей возражать не стал.

И вот настал день похода. Благодаря грозам, которые то и дело обрушивались на землю, жарким он не был, отчего настроение у воинов было весьма боевым: они истово молились на молебне за полководцев и армию, готовили оружие и стяги… Особым усердием отличился Адриан Кархаусен, что проводил в церкви едва ли не больше времени, чем на тренировках.

Итак, она уже так привычно сменила траурное платье на доспехи, бросила в новые деревянные ножны отцовский меч — Праведный, что ещё ни разу её не подвёл. Каждый раз после очередного боя она молилась, чтобы этот клинок больше не смог выпить ни капли крови… Но Бог не слышал её молитв, и лишь сейчас она смирилась с этим.

Поэтому на молебне она заняла место на самой дальней скамье, не чувствуя ничего, кроме отторжения и неприятия. Церковь Единого Бога проповедовала миролюбие и всепрощение, но лишь на словах — а на деле сейчас священник благословлял войско на убийства… От подобного лицемерия тошнило, и Кристина подумала, что в такие моменты церкви стоит наиболее сильно отделяться от светских властителей, по-хорошему не обращая внимания на их военные авантюры, а по-плохому — отговаривая от них…

Но если светские властители защищаются? Тем более от язычников?

Вопрос был сложный, и Кристина решила подумать о нём позже. Сейчас её больше волновало то, как бы ей ухитриться — и нанести наиболее ощутимый удар по Шингстену, и сохранить при этом в целости свои душу и разум.

***

— Я думаю, стоит попробовать ещё раз, — улыбнулась Хельга и протянула Адриану вещицу, которую шила весь вечер.

Он в удивлении приподнял бровь и взял кусочек ткани.

Здесь, в тишине вечернего сада, им никто не мешал. В высоких зелёных кронах плодовых деревьев негромко пели птицы, прохладный ветерок приятно обдувал кожу и разносил по окрестностям ароматы цветов. Гуляя по саду, Хельга с гордостью думала, что не зря пачкала руки и горбила спину весной: результатом в этому году она была довольна как никогда.

Особенно приятно было видеть восхищённый взгляд Адриана, слышать его комплименты и понимать, что он искренен. Так уж вышло, что больше Хельгу хвалить было некому…

Адриан развернул кусочек чёрной мягкой ткани, отделанной кожей, увидел блестящую пряжку ремешка и улыбнулся. Он осторожно снял грубоватый чёрный лоскут со своего глаза и быстро, видимо, чтобы не вынуждать её долго любоваться на его увечье, прижал к пустой глазнице новую повязку. Долго возился с пряжкой на затылке, и в итоге Хельга не выдержала: привстала на цыпочки, протянула руку и сама застегнула ремешок. А Адриан всё это время как-то странно улыбался…

— Спасибо, — кивнул он, когда Хельга закончила с повязкой.

Поднёс ладонь к лицу, пощупал мягкую ткань и гладкую кожаную отделку. Судя по всему, остался доволен.

Хельга долго подбирала момент, чтобы вручить ему этот подарок. Последнее время им редко удавалось остаться наедине — в основном было некогда, заботы, хлопоты и волнения из-за грядущего похода поглощали их обоих. Адриан целыми днями пропадал на тренировочном дворе, в храме или на военных советах, Хельга пыталась уживаться и сотрудничать с Евой, с юга то и дело приходили беженцы, о которых нужно было позаботиться…

И лишь вечером перед походом у них получилось встретиться в саду. Дневная жара спала, свежесть сменила духоту, и Хельга позволила себе надеть платье из тонкого шёлка — тёмно-фиолетовое, с чёрной кружевной отделкой, не совсем траурное, но всё же довольно сдержанное. И с радостью заметила, что Адриану оно понравилось.

Сам он уже сейчас был готов к военному походу, к постоянному движению вдоль тракта и издержкам кочевого образа жизни: простой синий камзол, коричневые сапоги для верховой езды, короткий бежевый плащ на одном плече… И меч на бедре. Меч-то в саду зачем?

Хельга спросила Адриана об этом, но он лишь пожал плечами, сославшись на старую привычку.

— Если завтра выступаете, тебе, наверное, пора спать? — продолжила Хельга.

— Вряд ли я усну, — как-то хитро улыбнулся Адриан, глядя на тёмные аллеи сада, — без прогулки.

С этими словами он быстро поправил ножны на своём поясе и протянул Хельге руку — видимо, с призывом составить ему компанию.

Хельга вовсе не устала за этот день, да и обрушившаяся на неё здесь, в саду, лёгкость придавала сил, однако она всё-таки собиралась уже идти спать… Но отказать Адриану она не могла. Она боялась: если они сейчас разойдутся, то тяжесть вернётся, сдавит плечи, сгорбит спину, и уснуть она так и не сможет…

Поэтому Хельга оперлась на его руку, и они вместе пошли вдоль одной из аллей, мимо клумб со спящими цветами. Поначалу шли молча, и чувствовалось, что Адриан отчего-то был напряжён — как будто готовился прямо сейчас применить свой меч… Хельга тревожилась, но не подавала виду, стараясь улыбаться, и беспечно рассматривала круглые клумбы. Стоило бы всё-таки отправить Адриана спать, раз он вдруг сник и растерял своё весьма положительное настроение, но Хельга не могла подобрать слов.

Молчание в итоге нарушил именно Адриан.

— В прошлый раз я потерял не только повязку, — вздохнул он. — Я потерял дорогого друга — мы, видит Бог, не так много времени с ним дружили, но всё же я до сих пор очень скорблю о нём. Хотел бы выразить надежду, что в этот раз никто не погибнет, но… вряд ли. — Он горько усмехнулся и принялся крутить серебряное кольцо на указательном пальце. — Но в этот раз я постараюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы не допустить этого, — горячо добавил он и резко посмотрел на Хельгу — та даже отпрянула, не ожидая такого напора, ведь до этого Адриан говорил тихо, спокойно и печально. — Мой долг — примирить свою родную землю и землю моих друзей… и желательно сделать этот мир вечным.

— Мне кажется, это немного наивно, — нехотя призналась Хельга. Однако она пообещала себе во всём быть честной с Адрианом, поэтому всё-таки высказалась.

— Ну, может, не у меня… Но у моих детей точно получится, — покачал головой Адриан, продолжая взирать на Хельгу полным чувств взглядом. — Я хотя бы попытаюсь заложить фундамент этого вечного мира. И мне кажется, что мои связи, которые я смог установить здесь, у вас, уже неплохо способствуют нашему с вами объединению.

— Связи? — Хельга приподняла бровь и невольно сжала двумя пальцами мягкую ткань рукава платья. — Это хорошая мысль, кстати. Когда прогоним эту вашу Габриэллу прочь, нужно будет получить гарантии мира, более весомые, чем мальчишка, которого легко заменить самозванцем. — Её слова прозвучали, пожалуй, чересчур пренебрежительно по отношению к Мареку, против которого Хельга, видит Бог, ничего не имела: это был обычный восьмилетний ребёнок, почти ничем не отличающийся от ровесников. — И если удастся установить связи добровольные, основанные на взаимном доверии, а не на одной лишь необходимости обменяться заложниками…

Адриан кивнул, явно обрадованный её согласием. На военных советах, кажется (Хельга посещала далеко не все из них), это пока не обсуждалось: зачем делить шкуру неубитого медведя, если поход ещё даже не начался? Но о подобных союзах, основанных на доверии и дружбе, думать нужно уже сейчас. Уж поженить кого-то стоит обязательно — и это самое малое…

Они вновь замолчали на некоторое время. Закат тем временем гас, уступая место ночи. Сад укутывался темнотой, будто траурным саваном. Закрывались бутоны цветков, улетали прочь пчёлы, запахи становились менее заметными, смешиваясь с ночной свежестью. Смотря на заполненный мглою засыпающий сад, Хельга испытывала небывалую лёгкость, которой не ощущала последние несколько лет. А смерть брата так вообще заставляла её постоянно сгибаться под тяжестью горя, груза ответственности за Штольц и племянников, осознания, что грядёт очередное кровопролитие, а она никак не может его остановить…

И всё это никуда не делось. Хельмут не ожил, и Хельга всё ещё горько тосковала о нём. Ответственность, легшая на её плечи, лишь возросла, а необходимость обучать Еву и неопределённость насчёт регентства подливали масла в огонь. А кровопролитие ещё ведь даже не началось…

Но несмотря на всё это, лишь здесь, сейчас, этим вечером, в мамином саду, возле Адриана Хельга наконец-то смогла подумать: «Мне легко».

Они прошли по длинной аллее и оказались на небольшой лужайке, в центре которой стояли качели. Одинокие и пустые, едва-едва качающиеся от лёгкого ветерка, они чуть слышно поскрипывали.

Адриан вдруг сделал жест, как бы пропуская Хельгу вперёд — она взглянула на него вопросительно, а потом поняла. Подошла к качелям и села на правую часть сиденья, взявшись за холодную цепь. А левой рукой похлопала по свободному месту, приглашая Адриана сесть рядом с ней. Качели были достаточно широкими, чтобы на них поместилось двое взрослых людей, даже с учётом того, что у Хельги были довольно объёмные бёдра.

Адриан замешкал, но потом широко улыбнулся и всё-таки сел рядом, небрежно закинув ногу на ногу. Безумно захотелось положить голову на его плечо, но Хельга сдержалась. А ещё хотелось чуть оттолкнуться ногой от земли и заставить качели закачаться сильнее, и тут уже она не стала отказывать себе.

Когда Адриан вдруг заговорил, нарушив почти получасовое молчание, она вздрогнула.

— Хельга, пообещай, что будешь ждать меня. — Голос его вдруг зазвучал глухо, сдавленно, словно он задыхался. — Мне кажется, что только это и помешает мне умереть.

— Почему? Неужели ты не веришь в свои силы? Я помню, что ты говорил о Шингстене и своём к нему отношении… И мне кажется, что человека, который сильнее бы любил свою родную землю, я не встречала. — Хельга пронзительно взглянула на Адриана, невольно отметив, что новая повязка ему идёт. — Неужели твоё стремление отобрать Шингстен у прихвостней Элис и сделать его лучше не вызывает у тебя желание выжить в грядущих битвах?

— Вызывает, но… — Адриан пожал плечами. — Осознание, что меня кто-то ждёт за пределами театра военных действий, жизненных сил как-то побольше придаёт.

— Почему театр… — не поняла Хельга.

— Ну так говорят… говорят про территорию, на которой идёт война, — с улыбкой объяснил Адриан.

Говорят… Хельмут, кажется, так не говорил. Хельга нахмурилась.

И что ей мешало сказать, что да, она будет ждать, будет надеяться на новую встречу и сделает всё, что в её силах, чтобы эта встреча состоялась? Ясное дело, после победы Адриан вернётся в Шингстен, чтобы воплотить свою мечту о родной земле как сильной, свободной и процветающей, вовсе не воинственной, дружащей с Бьёльном и Нолдом… Но почему бы ему не приезжать в Штольц хоть иногда? Или ей, Хельге, не навещать его в Кархаусене? Она, правда, не знала точно, где находится его замок, но готова была хоть сейчас бежать за картой и выискивать подходящие пути… Штольц, так и быть, можно оставлять Еве: за то время, что будет идти война, Хельга научит её всему необходимому. И если Адриану потребуется какой-то совет в преобразовании Шингстена, а его оставшимся без матери детям — женское общество, если он начнёт нуждаться в какой-то помощи — Хельга всегда будет готова её оказать.

Но всё-таки нужно, чтобы война закончилась. Чтобы герцогиня Габриэлла оказалась побеждена. И чтобы Адриан выжил. Иначе все эти планы пойдут прахом.

А ведь в том-то и загвоздка! Если Адриан, не дай Боже, погибнет, Хельга окончательно сломается. Она уже потеряла родителей, жениха, подругу, любимого брата… Причём жених и брат погибли в боях… Имеет ли она вообще право отпускать в бой Адриана? Может ли просто посметь надеяться, что он вернётся? Вот так вновь настроит себя на лучшее, а он… Хельга же тогда не выдержит! Её неоднократно разбитое и кое-как склеенное сердце попросту перестанет биться.

Она устала. Устала от войн. Устала терять на них дорогих людей.

Хельга покачала головой и тоскливо вздохнула, чувствуя, как одинокая слеза пробегает по щеке.

— Почему ты плачешь? — встревожился Адриан, заглядывая ей в лицо — что было нелегко, ибо Хельга постоянно опускала голову, не желая, чтобы он видел её слёзы. — Прости, если я заставил тебя грустить своими словами. Я на самом деле вовсе не собираюсь умирать, просто… Если ты будешь ждать меня, я…

— Я буду! — дрогнувшим голосом воскликнула Хельга и резко вскинула голову.

Адриан в тот момент пытался стереть пальцем слезу с её щеки, но от этого движения невольно отшатнулся.

— Я буду ждать несмотря на то, что уже ждала кого-то, а они… — Она вздохнула. — Погибали. Поэтому, ваша светлость, не подведите меня. Иначе я очень разозлюсь. — Хельга попыталась улыбнуться, отшутиться, но слёзы продолжали душить её, обжигать её глаза… И отчего-то вызывали у Адриана сдержанную, небывало нежную улыбку.

В тот миг повторилось то, о чём Хельга так хотела забыть. Старалась не думать, делала вид, что этого не было, и не знала, как к этому относиться.

И теперь всё её тщание оказалось напрасным.

Адриан наклонился и поцеловал её.

И тогда для Хельги окончательно перестали существовать все вопросы и сомнения насчёт того, почему она так волнуется о нём и зачем вообще должна его ждать.

В этот раз Адриан одним прикосновением губ не ограничился: его ладони переметнулись к лицу Хельги, обхватили его, мешая отстраниться — да и не хотелось ей отстраняться… Она же робко положила руки на его плечи, закрыла глаза и самозабвенно, без зазрений совести ответила на поцелуй.

Несмотря на ночную прохладу, ей стало жарко, и не спасал даже лёгкий свежий ветерок.

Адриан во время поцелуя был крайне беспокоен: он гладил плечи Хельги, зарывался пальцами в её распущенные волосы, а его губы вскоре оказались на её шее… Это взбудоражило, заставило сердце биться чаще, и тело охватила дрожь.

Вильхельм, помнится, делал так же… В этом же саду, едва ли не на этой же аллее! Правда, тогда было светло, и Хельга помнила, как боялась, что из окна замка их увидит брат… И сейчас тоже она невольно бросила взгляд на замок, однако свет там не горел ни в одном окне. И Хельмут уже никогда этого не увидит.

А потом Вильхельм ушёл на войну и не вернулся.

Хельга волновалась, но она не чувствовала желания продолжить, сделать что-то ещё кроме поцелуев, поэтому, когда губы Адриана оказались на её шее, она нашла в себе силы легонько оттолкнуть его от себя.

— Нет, стой, — попросила она хрипло.

Адриан отозвался не сразу: он ещё пару мгновений продолжал ласкать губами кожу её шеи, отчего было щекотно, но не более. Зато руки его оказались чуть ниже талии, он даже немного сжал ткань её платья, приподнимая подол… Хельга закрыла глаза, дабы сосредоточиться, взяла себя в руки и потребовала:

— Стой, прошу.

На этот раз он услышал. Отстранился, убрал руки и поднялся с качелей. Видно было, что он смущён, хоть и в темноте сложно разглядеть румянец.

Хельга тоже встала. Скрестила руки на груди и посмотрела на Адриана выжидательно. Прислушается или нет? Продолжит или отступит? Вильхельм бы продолжил, наверное…

Но Адриан, наклонив голову, отступил. Словно почувствовал себя виноватым, словно сделал то, что не должен… Хотя ведь правда не должен! То, к чему могли привести эти поцелуи, — грех, грубое нарушение всех гласных и негласных правил, роковая ошибка.

Правда, был один выход, чтобы эту ошибку исправить, но Хельга и думать об этом не хотела — однажды она уже позволила себе питать напрасные надежды, и в итоге они, разбившись, изранили её едва ли не до смерти. Но обещания, данного Адриану, это не отменяло.

Она будет ждать его несмотря ни на что.