Хельга осторожно взяла меч — он лежал на подставке в форме оленьих рогов, что стояла на камине, под семейным портретом. Доселе меч принадлежал Хельмуту, ещё раньше — их отцу, барону Кристоферу, и передавался от отца к сыну вот уже несколько поколений. Однако Хельмут не успел передать меч Эрнесту, и Хельга решила взять эту ответственность на себя.

Правда, мальчик по большей части рассматривал висящий над камином портрет, а на меч бросил лишь короткий взгляд.

— Это мой папа? — спросил он, не отрывая взгляда от изображения четырёхлетнего Хельмута — белокурого ангелочка с лучезарной улыбкой, на портрете он был немногим старше самого Эрнеста…

— Да, — кивнула Хельга с улыбкой.

Эрнест нахмурился. Кажется, он не мог поверить, что когда-то его отец тоже был ребёнком.

А Хельга в тот миг очень пожалела, что ей так и не пришло в голову найти толкового художника и попросить его запечатлеть на холсте её с братом и племянником. Иной семьи у неё не было, да и у Эрнеста бы осталось что-то общее с отцом, хоть какая-то вещь, объединяющая их…

В груди кольнуло болью.

— А это — меч твоего папы, — вновь вымученно улыбнулась она и присела перед Эрнестом на одно колено.

Меч был довольно тяжёлым, особенно для Хельги, крайне редко державшей в руках оружие, и она с усилием приподняла его на вытянутых руках: одной ладонью обхватила рукоять, а другой придержала самый конец клинка.

Эрнест взглянул на неё с изумлением.

— Но теперь он твой, — вкрадчиво сказала Хельга. — Точнее, станет твоим, когда подрастёшь.

— А скоро? — встрепенулся Эрнест.

— Ну, лет через десять… — Хельга немного замялась, пытаясь вспомнить, в каком возрасте её брат впервые взял в руки настоящий меч. — А в восемнадцать тебя посвятят в рыцари этим же мечом, и тогда ты уж точно будешь им сражаться.

Эрнест не ответил, лишь вздохнул. Видимо, он ещё не до конца понял смысл её слов.

Не сразу Хельга вспомнила, что за этой небольшой домашней церемонией наблюдала Ева. Она вообще неотступно следовала за ней с тех пор, как леди Кристина и лорд Генрих увели войска на войну. Ей было велено учиться — и она училась, кажется, искренне старалась, при этом дико мешая под ногами и раздражая бесконечными вопросами. Хельга с трудом держалась, чтобы не накричать на неё, постоянно закатывала глаза и эмоциями, интонациями голоса, жестами проявляла своё пренебрежение. А Ева всё это время была ангельски терпелива.

Вот и сейчас Хельга ожидала увидеть в её взгляде густую зависть… Но вдова довольно улыбалась, с умилением взирая на Эрнеста. Неужели она не хотела подобной судьбы для своего сына? Или правда смирилась с тем, что ни Штефан, ни тем более Виолетта наследства Штольца никогда не получат? Хельге не верилось. Наверняка в глубине души Ева затаила обиду и только и ждёт шанса заполучить Штольц в свои руки.

Когда Эрнеста забрала няня, они вновь занялись делами.

— Барона Даррендорфа разместили подобающе? — уточнила Хельга.

Она лично встретила юного Роэля, проводила его в склеп, чтобы он попрощался с мужем своей сестры, пока его люди устраивались в казармах. Остальным пообещала заняться Ева.

— Я подготовила для него одну из лучших комнат гостевого крыла, — кивнула та. — Бедный мальчик. Ему всего одиннадцать, а он уже выглядит таким взрослым…

Хельга ничего не ответила: в целом-то она была согласна, и её душа болела от осознания, что детства у Роэля уже не будет.

Молчание длилось недолго.

— Поток беженцев сейчас гораздо меньше, но им всё ещё требуется помощь, — заговорила Ева, указывая на лежащие на столе пергаменты. — Нужно оценить наши возможности, привести в порядок прошения, может, расписать…

— Ну садись и расписывай, — закатила глаза Хельга.

Раньше она как-то и без бесконечных записей справлялась с беженцами. Правда, во время прошлых войн их в Штольце было меньше: когда шла Фарелловская война, люди бежали от неё по большей части в Эори, и Хельга полагала, что разбиралась с ними леди Кристина; потом, во время войны Нолда и Шингстена, беженцы хлынули как раз в Бьёльн, но до Штольца, стоящего на южных рубежах земли, дошло меньшинство.

Теперь же беженцы шли как раз с юга, и Штольц был первым местом, способным их принять. Так что Ева, может, и права… Однако Хельга уже сказала ей, что делать, а прибавлять к своим словам «пожалуйста» она точно не собиралась.

Весь день она была занята хозяйственными делами, в какой-то момент ей даже срочно пришлось согласовывать список дополнительного продовольствия, которое следовало отправить на юг, вдогонку к армии… Невольно Хельга вспоминала Адриана, думала, чем он занят сейчас, и возносила краткие молитвы, чтобы этот поход он пережил. Всё время после похорон Хельмута он будто бы заменял ей брата, и эта отлучка стала для Хельги сродни расставанию с братом во время прошлых войн — да и не только войн…

«Брат, да, — ухмылялся ехидный внутренний голос, — брат бы тебя в шею не стал целовать…»

Чем занималась Ева, Хельга не знала, но вечером, на закате, та пришла к ней в кабинет с целым ворохом пергаментов — она прижимала их к груди, боясь уронить, и смотрела на Хельгу уверенным, даже немного гордым взглядом.

Однако выглядела она усталой: из простой причёски выбилось несколько пепельных прядей, под серыми глазами пролегли круги, голубое льняное платье измялось…

Хельга взглянула на неё с наигранным интересом.

— Я всё расписала, — сказала Ева недрогнувшим голосом. — Заодно примерно подсчитала траты, правда, я не знаю, потянет ли наша казна, ты же меня к ней не подпускаешь…

— Я посмотрю и решу, потянет ли, — кивнула Хельга. — Если что-то обойдётся слишком дорого — пересчитаешь.

Ева стиснула челюсти — ей-богу, даже скрип зубов было слышно… Конечно, ей не хотелось ничего переделывать, особенно после целого дня упорного труда. Хельга бы тоже наверняка разозлилась. Но она вовсе не хотела загружать Еву бессмысленной работой, как в сказке про бедную падчерицу, отделяющую горох от чечевицы вместо того, чтобы танцевать на балу. Правильно распределить деньги — очень важная работа, и если Ева хочет быть полноправной регентшей, то ей следует смириться с подобным.

Да и Хельга ведь тоже не собиралась сидеть без дела. У неё наверняка уйдёт немало времени, чтобы проверить подсчёты Евы, возможно, придётся засидеться до полуночи… Девчонка к этому времени уснёт и не будет мешать.

Словно прочитав её мысли, Ева заявила:

— Пойду прилягу, а то спина болит…

— Не забудь к детям зайти, — не отрываясь от пергаментов, напомнила Хельга.

За день она устала, у неё тоже болела спина, голова гудела, а в глаза будто кинули горсть песка. Однако Хельга упорно вглядывалась в мелкий почерк Евы и как раз к полуночи наконец признала: девчонка подсчитала всё верно, до гроша. По сути, завтра все её соображения можно воплощать в жизнь — взять деньги из казны, часть отдать управляющему, чтобы закупил всё необходимое, а с частью самой идти в городок, в те места, что приютили беженцев: в небольшой храм у самого подножия замкового холма, на востоке, в принадлежащую ему лечебницу, в частные дома купцов и богатых горожан, у которых оказалось достаточно места… Хельга знала почти всё о том, где ныне живут бежавшие от войны люди, и не сразу она поняла, что знает это благодаря Еве… Пока Хельга безвылазно сидела в замке, занятая чем-то умозрительным, братова вдовушка действовала более решительно. Следовало отдать ей должное.

И всё-таки Хельга с некоторым презрением подумала, что Ева наверняка сейчас крепко спит в мягкой постели, напрочь забыв обо всех заботах, и голова у неё не болит, и спина прошла… Надо бы тоже пойти поспать, а завтра встать пораньше и эту безалаберную девчонку разбудить, чтобы они уже вместе, разделив обязанности, наконец-то толково занялись помощью беженцам.

Хельга встала, хотела размять затекшие конечности, но вдруг перед глазами всё поплыло, сердце заколотилось, даже дышать стало тяжело… Она оперлась руками о стол, чуть не промахнувшись — тогда бы точно упала.

Скрип двери показался ей оглушительным.

— Хельга!

Голос Евы никогда ей не нравился, а сейчас он и вовсе резанул по ставшим слишком чувствительными ушам. Хельга не знала, что на неё нашло, раньше таких приступов с ней не случалось: да, бывало, кружилась голова от переутомления или слишком долгой езды верхом; и глаза болели от продолжительной работы с документами, которая то и дело сваливалась на её плечи в отсутствие Хельмута… Но ощущения, что она вот-вот умрёт, не было никогда.

Стало страшно, отчего сердце забилось ещё сильнее, грозя расколоть кости рёбер, прорвать оболочку кожи и вырваться наружу.

— Устала немного… — зачем-то проговорила Хельга, невольно опираясь на плечо Евы. Перед глазами по-прежнему было мутно и темно. — Заработалась…

Ева помогла ей добраться до кресла, и Хельга тяжело рухнула в него, не чувствуя собственного тела.

— Я так и знала, что тебе нужна помощь. — Голос Евы раздался откуда-то сзади: видимо, она подошла к небольшому шкафчику у окна в поисках кувшина воды.

— Мне не нужна… — Хельга не успела договорить, её перебили:

— Ага, я вижу. — Легко было представить, как Ева закатила глаза.

Она поднесла к лицу Хельги кувшин с водой, видимо, не найдя ни кружки, ни бокала, и та сделала большой глоток — несколько крупных капель упали на грудь, намочили тонкий шёлк сиреневого платья… Стало чуть легче, взгляд прояснился, и Хельга обнаружила напротив себя взволнованное, бледное лицо Евы. Та как будто и не спала ни мгновения: всё та же усталость, всё те же растрёпанные волосы, всё тот же измятый воротник платья… И искреннее беспокойство в глазах.

Хотелось верить, что искреннее.

— Так, давай дойдём до твоей спальни, поспишь, — быстро и уверенно заговорила Ева. — А завтра с утра решим по твоему самочувствию, что делать… В общем-то я готова заняться беженцами сама. И лекаря надо позвать, вдруг что-то серьёзное.

— Да что серьёзное, — вымученно хмыкнула Хельга, прикрыв глаза. — Говорю же: я просто устала. С утра буду как новенькая.

Но Ева была непреклонна. Пришлось согласиться и идти в спальню: по пути Хельга всё-таки осознала правоту своей невестки, ибо каждый шаг давался ей с невообразимым трудом. Пожалуй, самостоятельно до постели она бы не добралась.

Ева помогла ей расшнуровать платье, Хельга потянулась было за ночной сорочкой, но голова вновь закружилась, и она чуть не упала. Пришлось остаться в обычной повседневной камизе. Хельга забралась в постель и поняла, что её тошнит.

— Мне бы… зубы почистить… после ужина… — слабо проговорила она, на что Ева лишь устало закатила глаза.

После чего Хельга провалилась в липкий сон.

***

Проснулась она, судя по льющемуся в комнату свету, в полдень. Всю ночь ей снились кошмары, но, лишь открыв глаза, Хельга забыла большую часть из них. В память въелся лишь один: в нём раз за разом Хельмута убивали безликие воины-тени, а последний удар — со спины, подло и коварно — ему нанёс Адриан, чьи волосы пылали адским пламенем, правый глаз был слеп, а вместо левого зияла чёрная впадина на пол-лица…

Хельга слабо вскрикнула, открыла глаза и тут же вновь зажмурилась, ибо свет был нестерпимо яркий. Будь сейчас утро, Хельга бы позвонила в колокольчик, позвала бы служанку, чтобы та принесла воду, зубной порошок, кремы, полотенца, помогла одеться и заплести волосы… Но столь позднее пробуждение выбило Хельгу из колеи, и она замерла, сев в постели, не зная, что делать.

Вчера она не расплела косу, и теперь та спуталась и как будто свалялась в жёсткую рыжую «колбаску». Забыла она снять серебряный браслет, который ночью впился в запястье. По-прежнему тошнило и кружилась голова. Обычно Хельга просыпалась голодной, но теперь её мутило от одной только мысли о еде.

Через несколько минут в дверь постучали, и она вздрогнула… быстро натянула одеяло до груди и позволила войти.

Пришёл лекарь — у него в руках были какие-то склянки, а с пояса свисали маленькие кожаные мешочки. Лекарь улыбался.

— Баронесса Ева просила зайти к вам в полдень, — сказал он, подходя к кровати. — Говорила, что вы вчера занемогли.

— Да я и сейчас… — невесело хмыкнула Хельга.

Лекарь посчитал её пульс, заметив, что он слишком учащён, и дал выпить пахучую настойку с горьким привкусом калины.

— Видимо, вы слишком устали, ваша светлость, — вздохнул он. — Вы ещё не в том возрасте, чтобы ваше сердце подводило вас, поэтому отдыхайте, набирайтесь сил.

Хельга испугалась. Она думала, что это подавляющее состояние пройдёт, как только она выспится, но легче ей вообще не стало. Наверное, это горе, вызванное смертью Хельмута, и волнение за Адриана подорвали её здоровье… Слава Богу, что сейчас лето и шансов подцепить простуду меньше, чем обычно. Иначе было бы хуже, гораздо хуже…

— А где сама баронесса Ева? — спросила Хельга, когда лекарь уже собрался уходить.

— Она вам не сказала? В город пошла, — пожал плечами он.

Неужели она и вправду решила заняться делами беженцев сама?

Когда Ева вернулась, Хельга читала Эрнесту сказки. Виолетта и Штефан сидели возле кровати на полу, на мягком и тёплом ковре, возясь с игрушками. Конечно, Ева не стала брать детей в город, куда ушла по делам, но Хельге всё же надоело, что они всё время проводят с няньками, поэтому она приказала привести их к себе. Раз уж ей велено не покидать постель и не утруждать себя заботами о феоде, она позаботится о племянниках.

Эрнест прижался к ней, а Хельга обнимала его одной рукой, другой придерживая довольно увесистую книгу старых драффарийских сказок. Мальчик слушал с интересом, иногда задавал наивные вопросы и смеялся невпопад… И Хельга, осознающая, что у него не осталось родителей, что ближе неё у него человека нет, готова была хоть сто раз ответить одно и то же, хоть тысячу раз перечитать один и тот же непонятный отрывок, лишь бы он был счастлив. Да и Штефан и Виолетта тоже имели право делать всё, что хотели, в том числе дёргать бахрому на покрывале, что постелили Хельге служанки вместо слишком тёплого для этого погожего денька одеяла.

Потому что она поняла: если с ней что-то случится, у племянников не останется человека, который будет любить их так же сильно, как она.

День этот оказался гораздо теплее и светлее всех предыдущих: ветер наконец разогнал с неба над Штольцем серые плотные тучи, и среди безбрежного голубого океана засияло солнце. При этом жарко Хельге не было: в приоткрытое окно то и дело влетали лёгкие сквозняки.

Сначала её навестил Роэль, а затем вернулась Ева. Она зашла в спальню, даже не переодевшись после нескольких часов в пыльном, суетном городе. На ней было серое платье-котарди с пуговицами спереди, как у горожанки-простолюдинки, поверх убранных в пучок волос — плотный вейл, через плечо — объёмная кожаная сумка. Ева запыхалась и в целом выглядела довольно уставшей, но всё же улыбнулась, увидев играющих на ковре детей.

— Я решила примерно половину тех денежных вопросов, что мы расписали вчера, — сказала она с порога и бодрыми шагами подошла к кровати. Хельга оторвалась от книги, отчего Эрнест едва слышно захныкал, и взглянула на Еву с интересом и долей недоверия. — Не буду загружать тебя подробностями, — продолжила та. — Ой, к слову… как ты?

— Ничего, — усмехнулась Хельга. — Наверное, жить буду, но вставать с кровати пока не решаюсь — больно уж голова кружится… И ещё сердце колотится. — Она прижала руку к груди. — Не постоянно, конечно, но иногда прямо находит.

— Не болит? — встревожилась Ева, чуть наклонившись.

Хельга покачала головой.

— В общем, с самыми неотложными делами я справилась, — вновь заговорила девушка. — Но после обеда нужно будет ещё в пару мест зайти… Помнишь, ты вчера в одном пергаменте подписала, что перестройку южных ворот можно отложить на мирное время, а сэкономленные деньги потратить на хлеб? Надо бы уже делать заказы в пекарнях, — чуть понизила тон Ева, — не самим же нам тесто замешивать…

Хельга слабо улыбнулась.

— Тебе бы не помешало, — буркнула она с деланным упрёком, — а то больно деятельная ты стала… Иди, выполняй, раз уж… — И она кивнула на дверь.

Ева, напротив, замерла, явно воспринявшая её упрёк всерьёз и несколько разочарованная.

— Я… я сначала пообедаю, — нервно сглотнула она. — И я ещё кое о чём хотела тебя попросить.

Хельга наклонила голову, неосознанным движением погладила Эрнеста по волосам — и внезапно заметила, что он задремал, несмотря на беседу своих мачехи и тёти, говоривших вовсе не вполголоса.

Ева тоже это увидела и озвучила свою просьбу совсем тихо, почти шёпотом — но, кажется, не только из-за желания не будить Эрнеста. Просто ей почему-то было немного страшно и неловко.

— В нашем… твоём саду есть качели… Можно я свожу туда детей?

Хельга чуть нахмурилась.

До этого она сказала, что сердце у неё не болит, но сейчас поняла, что это не так. Точнее, то сердце, что бьётся у человека в груди и разносит кровь по венам, у неё правда не болело. Зато заболело что-то глубже, и эту боль не вылечило бы ни одно лекарство.

Мигом вспомнилось, как они с Адрианом перед тем, как он ушёл на войну, словно дети, качались на этих качелях, а потом он поцеловал её… После этого ей никого не хотелось пускать туда. Это их место — и больше ничьё. Даже Эрнест ещё ни разу не качался на этих качелях. А тут Ева просит… И ведь она имеет в виду в первую очередь не пасынка, а родных детей.

— Можно, — отмахнулась Хельга.

Ева не сдвинулась с места, лишь округлила глаза в диком изумлении. Она наверняка не думала, что ей разрешат.

— Бери своих отпрысков и иди, пока я не передумала! — повысила голос Хельга, отчего тут же проснулся Эрнест, а Ева часто-часто закивала и бросилась к близнецам.

— А мне можно тоже? — вдруг подал голос Эрнест, и теперь настала очередь Хельги округлять глаза.

Кажется, за всё время, что Ева прожила в Штольце, он ни разу не обращался к ней напрямую. Он уже знал, что его мама умерла, дав ему жизнь, и что Ева — его мачеха, которая родную маму никогда не заменит. Причём ему этого никто не внушал, ни Хельга, ни Хельмут не говорили при нём ничего подобного, но все его поступки, все взгляды, все слова (точнее, их отсутствие, зачастую более красноречивое) говорили об одном: он не воспринимает Еву как родную.

И что же сегодня случилось, почему он решил оторваться от сказок, которые читала ему любимая тётя, и пойти качаться на качелях с чужой женщиной?

— Конечно, иди… — отстранённо позволила Хельга, выпуская его из объятий. — Сказку я тебе потом дочитаю.

***

Несколько дней Хельга не поднималась с постели, и уже на второй день такой жизни Ева начала настоящую войну с лекарем. При этом она успевала заниматься делами, которые с каждым днём всё валились и валились из ниоткуда… Однако видя, что лучше Хельге не становится, Ева принялась убеждать лекаря, что лежать ей — только во вред, что ей нужно гулять на свежем воздухе, особенно в саду, который сейчас находился в разгаре цветения.

— У её светлости кружится голова, — возражал лекарь, — если она и сможет встать, то вряд ли дойдёт до сада.

— Я дойду! — качала головой Хельга, приподнимаясь в постели.

Ей и самой хотелось погулять, лежать осточертело, и даже общение с племянниками уже не было отдушиной, ибо быстро стало рутиной. К тому же дети сами предпочитали гулять в такую чудесную погоду: близнецы копошились с игрушками в тени, а Эрнест бегал по дорожкам, играл с детьми челяди и гвардейцев и даже один раз залез на дерево, чуть не доведя Еву до сердечного приступа. Узнала она об этом не сразу, ибо была в тот момент в городе, а няньки не уследили. До Хельги эта чудесная новость дошла ещё позже, когда Ева привела детей пожелать ей спокойной ночи. Видимо, она не хотела об этом рассказывать, не хотела её тревожить, но Эрнест похвастался своим достижением сам — с горящими глазами и широкой улыбкой, от которой у Хельги похолодело в груди.

Эрнест всё сильнее напоминал ей Хельмута, хотя изначально был похожим скорее на Софию.

Услышав хвастливые слова старшего брата, Виолетта радостно завопила и захлопала в ладоши, явно выражая желание тоже забраться на дерево. Она пока ещё не была способна сказать это внятно, её речь ограничивалась словами вроде «мама» и «тётя», а Штефан говорил и того меньше и реже. И сейчас он никак не отреагировал на рассказ Эрнеста, видно, вообще его не понял.

— Вот оно что! — ухмыльнулась Хельга, когда детей увели спать, а Ева осталась, чтобы рассказать ей о своих успехах. — Ты хочешь вывести меня в сад, чтобы я следила за детьми, пока тебя нет. Но учти, что я Эрнеста с дерева снять не смогу даже здоровая.

— Я вовсе не… — опешила Ева. — Свежий воздух и правда полезен. Ты же зачахнешь.

Хельга закатила глаза, в глубине души согласившись с ней.

Через седмицу после того внезапного приступа ей стало полегче. Случались дни совсем плохие, когда она большую часть суток попросту спала, обуреваемая кошмарами, будучи не в силах перевернуться даже с одного бока на другой; но чем дальше, тем легче было вставать и даже ходить по комнате, и когда Ева застала Хельгу за этим занятием, то окончательно убедилась: надо идти гулять.

Однако первым делом Хельга пошла в церковь, ибо настал медовый день, очередной праздник в честь Бога. Ева тоже нашла свободную минутку, чтобы сходить на мессу, но Хельге думалось лишь о том, как здорово было бы вот так, ранним летним утром, прохладным и свежим, отправиться в храм с Адрианом… Её всегда трогала его вера, искренняя и порывистая, как у ребёнка. Впрочем, для Бога он и был ребёнком, ведь перешёл в Его церковь совсем недавно.

Пришлось сидеть в храме с Евой, которая участливо поддерживала Хельгу за плечо и то и дело предлагала воды. Несмотря на свежесть утра, в церкви было довольно душно, в основном — из-за запаха ладана и жара свечей, и порой Хельгу подташнивало, что мешало сосредоточиться на молитве и избавиться от неуместных воспоминаний об Адриане.

Однако о ком ещё могли быть все её помыслы в тот час, когда сразу несколько десятков человек, находящихся в этом храме, просили Бога о мире и благоденствии? За кого ещё она могла молиться? Кому ещё могла желать выжить и вернуться столь же сильно, как Адриану? Конечно, Хельга переживала за всех — за леди Кристину с мужем, за своих вассалов, за бедного мальчика Марека, который был вынужден отправиться в этот поход вместе со взрослыми… Но ни за одного из всех них, находящихся в театре военных действий, она не могла молиться так, как за Адриана.

Вскоре тихое пение хора, монотонные молитвы священника, лёгкий треск огня на свечах, далёкие звуки шагов по гранитному полу начали навевать умиротворение. Проговаривая про себя слова всех гимнов, тропарей и воззваний, Хельга поглядывала на высокие тёмные стены храма, на золочёную отделку дверей, на белоснежные статуи ангелов, на нежные лепестки лежащих у подножия этих статуй цветов… А она ведь никогда не обращала внимания на то, как красив был замковый храм Штольца. И это внезапное ощущение красоты очень удачно совпало с занявшим сердце умиротворением и покоем.

Хельга прошла через таинство исповеди, на котором не была уже несколько месяцев, за что священник её добродушно пожурил. Из-за его лёгкого обращения, без назидательности и прямых упрёков, она расслабилась и чуть было не рассказала о том, что её так беспокоило, — о своих непонятных отношениях с Адрианом. Она ведь не чувствовала вожделения, не поддалась порочной страсти; с одной стороны, это беспокоило Хельгу, а с другой, она была благодарна Богу. И всё же те поцелуи, которым она не могла и не хотела противиться, казались ей неправильными с точки зрения веры.

Однако в последний момент Хельга сдержалась и не сказала священнику об этом ничего.

После обеда она не без помощи Евы всё-таки вышла в сад. Поначалу голова уже так привычно закружилась от царящих там запахов цветов и плодов, но, сделав несколько глубоких вдохов, наполнив лёгкие свежестью и прохладой, Хельга почувствовала себя куда лучше.

Они прошли мимо ряда плодовых деревьев с густыми зелёными кронами, на миг замерли возле круглой клумбы с нежными бархатцами, переливающимися оранжевыми и жёлтыми оттенками, словно украденными у солнца. Хельга вздохнула: брат говорил, что бархатцы были любимыми цветами баронессы Джоленты, их матери… Неподалёку, почти в тон бархатцам, но всё же чуть светлее, желтели георгины — эти цветы постоянно требовали солнечного света, иначе вяли или росли плохо, и поэтому казалось, что они тоже впитывают этот свет и наполняются солнечным золотом.

В целом сад был полон зелёных и жёлтых оттенков с лёгкими вкраплениями иных цветов, и Хельге подумалось, что если смотреть на него с высоты птичьего полёта, то можно принять его за разноцветный заморский ковёр — без чётких продуманных узоров, полный хаоса и случайных идей… И этим он и был бы прекрасен.

— Если я всё же умру, — сказала Хельга Еве, — то не тащите меня в склеп, там холодно и сыро. Лучше в этом саду и похороните.

Эрнест спрыгнул с качелей и бросился к ней, обнял за бёдра, ибо выше не доставал, и уставился на неё своими огромными голубыми глазами.

— Тётя Хельга, принеси лютню! — попросил он умоляющим тоном.

Хельга замерла, не зная, что ответить. На лютне она не играла, наверное, с весны, а после смерти Хельмута вообще забыла о существовании этого инструмента. Музыка и песни казались ей неуместными, оскверняющими память брата, но Эрнест так трогательно её об этом попросил… Раньше он нечасто слышал её игру, но, видимо, ему было достаточно и этого, чтобы захотеть услышать лютню вновь.

Она наклонилась и взглянула в его голубые глаза — такие же, как у неё, но, главное, как у Хельмута. Будто это брат и просил её… Разве она имела право отказать?

Хельга едва заметно кивнула Еве — та, конечно, сама за лютней не пойдёт, но слугам уж точно прикажет. А сама она крепче обняла Эрнеста и улыбнулась.

— По-моему, Штефан и Виолетта ещё никогда не слышали лютню, — сказала она. — Пусть тоже порадуются, да?

Тут она услышала вздох Евы и обернулась. Та стояла поодаль с улыбкой, однако в глазах её была видна странная грусть — хоть и светлая, но всё же бередящая душу. Словно Ева чувствовала себя лишней, ненужной, неважной для этой семьи. Словно она частью этой семьи и не была никогда.

— Ну, я пойду, наверное… — подала она голос — неуверенно и робко, с какой-то неуловимой надеждой. — В лечебнице вчера сказали, что им вещей не хватает, надо что-то делать…

— Да брось, — неожиданно для самой себя покачала головой Хельга. — Останься с нами.

Ева замерла в недоумении, и от её нерешительности стало смешно — смеха Хельга не сдержала.

— А делами завтра займёмся, — добавила она. — Вместе.