— Шингстенцы километрах в десяти от нас, разведка видела их лагерь.

— То есть к закату мы можем с ними столкнуться?

— Определённо, если ничего не помешает.

— Или если они внезапно не повернут назад!

Послышался хохот.

— Конечно, на закате битву устраивать не будем ни мы, ни они, — кивнул Генрих, так и не справившись с улыбкой. — Лучше договориться к утру. Как раз тут есть неподалёку неплохое дикое поле …

Он замолчал, и улыбка его погасла. Кристина вспомнила, что в былые годы Генрих порой ездил с Хельмутом куда-то сюда, к шингстенской границе — наводить порядок, прогонять разбойников… Он всегда бы готов помочь своему вассалу и другу даже в таких, казалось бы, мелких вопросах. И теперь наверняка вспомнил об этом — поэтому и потускнели его глаза и едва заметно задрожали губы: никто этого не увидел, но Кристина не увидеть не могла.

В любой другой момент она бы подошла поближе — сейчас их разделял лишь угол небольшого стола, стоящего посреди шатра, — положила бы руку ему на плечо, посмотрела бы с сочувствием… Да, даже здесь, в присутствии множества посторонних людей, при которых им требовалось называть друг друга на «вы» и обращаться по титулу. Но теперь Кристина была не в силах сделать это. Словно её от Генриха отделила невидимая, но донельзя прочная стена, сквозь которую не пройти, которую не разбить…

— Пошлём гонцов с белым флагом и просьбой о переговорах на том поле, — сказал он твёрдо после недолгого молчания. — В общем, всё как обычно.

Переговоры… Кристине не хотелось разговаривать. Кристине хотелось уничтожить их всех. Перерезать, сжечь, втоптать в грязь, обратить в пыль, лишь бы больше ни один из них не посмел оставаться на этой земле. Сколько они терзали её родной Нолд, сколько близких Кристины убили — и теперь перешли на Бьёльн? И так они вдоволь над ним поиздевались, но продолжать Кристина не позволит. И предпринимать новые попытки — тоже. Уничтожит каждого, кто посмеет. Кто даже подумает посметь.

Ненависть к врагу напрочь уничтожала другие чувства: Кристина не боялась, не сострадала и даже, кажется, не любила.

Однако она понимала, что за переговоры выступает большинство присутствующих на совете людей и её голос, скорее всего, ничего для них не значит. Прямо как в начале самой первой войны с Шингстеном… Правда, тогда Кристину не слушали и не воспринимали всерьёз из-за её пола. Теперь же к ней не прислушаются, потому что все устали от войн и сражений. Все хотят просто договориться и разойтись мирно. Все — но не она.

Вскоре стемнело. Кристина хотела лечь пораньше, чтобы хорошенько выспаться перед битвой, хоть и помнила, что это у неё никогда не получалось: трудно крепко спать, зная, что наутро тебе предстоит рисковать жизнью и убивать… И в этот раз Кристина долго ворочалась с боку на бок, пока Генрих не обнял её сзади, прижимая к себе. А она вдруг развернулась и неожиданно для себя, молча, тихо прижалась к его губам…

В ту ночь они отдавались друг другу как в последний раз. Хотя, возможно, он и правда был последним — ведь завтра любой из них может погибнуть, да что там, погибнуть могут оба. Кристина знала: от смерти в бою порой не способен спасти ни опыт, ни доспехи, ни уверенность в собственной правоте и справедливости. Она старалась гнать прочь эти мысли — благо, поцелуи и ласки мужа этому весьма способствовали. Но после, когда он уснул… Ей стало ещё хуже: если полчаса назад у неё были хоть какие-то шансы немного поспать, то сейчас, с этим осознанием хрупкости человеческой жизни, исчезли и они.

Кристина осторожно выбралась из объятий Генриха, зашнуровала свою рубашку, отыскала в темноте брэ и штаны… Накинула плащ и вышла в ночную прохладу прочь из шатра, неосознанно прихватив с собой бурдюк вина.

***

В тот миг Адриан обнаружил, что к нему внезапно вернулся его потерянный глаз. Часто заморгал, не веря своему счастью, однако быстро понял, что смотреть ему не на что — его окружала кромешная темнота, густая, как чернила, непроглядная и удушливая. Мысленно вознёс просительную молитву, чтобы Бог не оставил его в этом дьявольском мраке.

Потом он понял, что сидит на чём-то твёрдом и холодном, а руки его связаны за спиной. Запястья ныли от тугой жёсткой верёвки, а вся левая сторона лица, несмотря на возвращение глаза, горела от острой боли.

Вот чёрт…

Адриан попытался пошевелиться, выбраться из сильной хватки верёвки, но стало только хуже — словно нечто невидимое ещё крепче стянуло её на запястьях.

А в следующий миг кто-то коснулся его плеч, и сначала это прикосновение было донельзя нежным, едва ли не ласковым, но потом… Чьи-то цепкие, острые пальцы впились в его плечи, и Адриан, не выдержав, зашипел от боли. Почувствовал запах крови, ржавчины и дыма, однако тепла человеческого тела не ощутил, словно эти руки, схватившие его плечи, тянулись из ниоткуда и не принадлежали живому существу.

Но вдруг прямо над левым ухом раздался знакомый голос — тихий, вкрадчивый, переходящий даже не на шёпот, а на змеиное шипение.

— Ну что же, сейчас ты за всё ответишь… предатель.

Последнее слово зазвенело истеричным визгом, отчего Адриан на несколько мгновений оглох на одно ухо.

От него словно раз за разом отрезали по кусочку, расчленяли его, забирая то глаз, то ухо… Интересно, что будет следующим.

Он с трудом повернул голову, чтобы увидеть возле себя сначала лишь два горящих злобой серых глаза, а затем, целиком, продолговатое лицо с чуть вздёрнутым носом и тонкими губами, искажёнными в дьявольской ухмылке. Лицо обрамляли жёсткие, словно проволока, тёмно-русые волосы. Зловеще блеснули во тьме три серебряные серьги-шипы в одном ухе.

Габриэлла. Ну конечно, она.

Её пальцы всё ещё сжимали плечи Адриана, но вдруг одна рука метнулась к его подбородку и дёрнула, заставив его оторвать взгляд от Габриэллы и посмотреть вперёд. Её длинные заострённые ногти расцарапали кожу, и Адриан вновь зашипел — на большее, особенно на крик, не хватало сил.

— Мы нашли твоих ублюдков, — прошептала Габриэлла, и в голосе её сквозило безграничное счастье вперемешку со злорадством. — Ты думал, что хорошо их спрятал?

Нет, он так не думал, просто иных вариантов не было…

Адриан попытался ответить, но в горло словно залили расплавленное железо или накрошили битого стекла, да и язык отчего-то отказывался слушаться. Тогда он резко тряхнул головой, избавляясь от сжимающих подбородок пальцев Габриэллы, и наугад плюнул, надеясь, что попал ей в лицо.

В тот же миг его левый висок пронзило тупой болью. Его кто-то ударил — но не Габриэлла, а некто, стоящий прямо перед ним… Адриан вгляделся в густую тьму, но никого не увидел. Лишь расслышал заливистый, ядовитый смех проклятой герцогини.

— Что, темно? — спросила она с издевкой, кажется, наклонившись ещё ниже, потому что теперь её голос звучал у самого уха. А в нём и так звенело после того выкрика и удара… Адриан зажмурился, словно это помогло бы ему справиться с болью и другими неприятными ощущениями. — О, и больно? — с деланной жалостью добавила Элла и даже слегка погладила его по плечу. И тут же царапнула обнажённую кожу своими когтями. — Ничего, сейчас будет светлее. Да и боль теперь будешь испытывать в основном не ты.

Внутри стало холодно, словно кровь обратилась в лёд. И в целом Адриан постепенно начал ощущать царящий в этом тёмном нечто холод: он сидел на чём-то холодном, будучи одетым лишь в изорванную рубашку и штаны; чёрный воздух был наполнен поистине зимним морозом, и со временем Адриан заметил, что при каждом выдохе возле его лица образовываются тонкие облачка пара… Так где же он? И как он здесь оказался?

Перед глазами и правда стало светлеть, однако свет не смог победить клубящуюся тьму полностью, отвоевав у неё лишь небольшой кусочек, словно в висящей под потолком огромной люстре разом зажгли сотню свечей. И в этом световом столбе постепенно проявлялись человеческие фигуры: две высокие, полностью закованные в доспехи, в устаревших шлемах-топхельмах, скрывающих лицо, и в чёрных плащах… И одна фигурка пониже, потоньше — сначала показалось, что женская, но потом Адриан всё же разглядел и понял…

Между двух стальных безликих воинов стоял его сын, Кассий.

Адриан дёрнулся, подсознанием понимая, что из цепкой хватки Габриэллы и безжалостных верёвок вырваться не способен, и вновь получил удар, на этот раз — прямо под дых. Мощный кулак выбил из него весь воздух, Адриан закашлялся, чувствуя, как горячая боль растекается по груди.

— Мы нашли твоих щенков, — сладко пропела над его ухом Элла. — И сейчас ты полюбуешься на то, как мы будем убивать их.

Адриан не смог ничего ей ответить — горло по-прежнему саднило, будто его чем-то царапали изнутри, а в лёгких воздуха не было вовсе. И сделать вдох оказалось немыслимо сложно… Вместо крика из его горла вырвался лишь надрывный хрип, а на языке загорелся ржавый вкус крови. Господи… Боже, помоги…

Он всё же нашёл себе силы взглянуть вперёд, хотя не представлял, как будет смотреть в глаза сыну, оказавшемуся в лапах у этих нелюдей-язычников.

Мальчика схватили и грубо толкнули — он упал на колени, вскрикнув, и его тут же пнули в спину тяжёлым сабатоном. Адриан вновь дёрнулся, но верёвки держали хорошо, а цепкие пальцы Эллы не давали шевельнуться, когти царапали кожу, но на эту боль, крошечную, ничего не значащую, ему было плевать.

Над Кассием блеснула сталь — один из закованных в сталь безликих воинов занёс огромный двуручный меч, но вдруг замер, будто застыл каменным изваянием.

Адриан несмело повернул голову — ему в кои-то веки никто не помешал — и обнаружил, что это Габриэлла сделала жест, останавливая своего слугу.

— Или, может, пусть они сначала как следует отдерут твою дочь?

Она щёлкнула пальцами, и в столб света буквально ввалилась Вилла. В изодранной камизе, с многочисленными синяками и порезами на тонких ручках, с растрёпанными каштановыми волосами — в колтунах виднелась запекшаяся кровь… При этом Кассий выглядел вполне целым, но что они сделали с Виллой? Господи, ей же всего десять…

Адриан дёрнулся сильнее, кажется, смог сбросить с себя руки Эллы, но верёвки были надёжны — видимо, ими его привязали к чему-то вроде стула с высокой спинкой. Но в тот миг Адриану казалось, что ему хватит сил их порвать, чтобы освободиться и спасти своих детей… Он раз за разом рвался вперёд, но верёвки лишь сильнее впивались в его запястья и локти, натирая кожу до крови.

А ещё один удар — вновь в солнечное сплетение — заставил его смириться с бесплодностью попыток.

Господи, помоги… Господи…

Над Кассием всё так же нависал острый блестящий клинок, готовый вот-вот обрушиться на его тонкую шею; Виллу кто-то невидимой, но сильной рукой толкнул на пол, а следом над ней нависла могучая фигура одного из слуг Габриэллы…

Адриану хотелось кричать до хрипоты, до крови из горла, до слёз и лопнувших сосудов, лишь бы хоть как-то это остановить, задержать, хоть как-то помешать грядущему кошмару… Но после нового удара воздух в груди закончился полностью, а горло, кажется, и так было исцарапано в мясо — словно он уже кричал до этого часами и буквально порвал голосовые связки.

Адриан понимал: если он закроет глаза, его заставят их открыть любым способом. К тому же от звуков грядущего ужаса его ничто не спасёт. Видит Бог, он меньше всего на свете хотел слышать агонизирующие крики своих детей.

И ему ничего не оставалось, кроме как беззвучно молиться, осознавая, что в тот миг, когда меч упадёт на голову сына, а дочь прижмёт к полу громадная стальная фигура, его сердце остановится.

…Адриан проснулся резко, словно из мира сна его вытолкнули грубым пинком. Почти инстинктивно прижал два пальца к левому глазу — его не было, а подаренная Хельгой чёрная повязка покоилась на небольшом столе возле походной лежанки. Ответом на это неосторожное прикосновение стала колющая боль в верхней части щеки, и он зажмурился.

Сердце часто и глухо стучало о рёбра раненой птицей, руки тряслись, словно в приступе падучей, в единственном глазу стояла мерзкая резь и горячие слёзы.

Кое-как Адриан сложил руки у лица, произнёс краткую молитву, понимая, впрочем, что сегодня больше не уснёт. В шатре было темно, и сквозь приоткрытое входное полотнище внутрь не поступало ни одного лучика — ночь царила над миром, будучи в полноте своих сил.

Однако это не помешало Адриану подняться, ощупью найти какую-никакую верхнюю одежду — первое время после потери глаза он чувствовал себя едва ли не слепым и привык полагаться не только на зрение, но и на осязание и слух. Было тихо, лишь изредка до его ушей доносились далёкие крики сов. Темноты Адриан не боялся никогда, поэтому спокойно вышел из шатра в её объятия, надеясь, что она смоет с него остатки кошмарного сна, словно вода.

***

Ночь укрыла мир траурным саваном — старым и ветхим, сплошь изъеденным дырами звёзд. Их свет вполне позволял петлять между шатрами, палатками и затушенными кострами, не спотыкаясь, и всё же Кристине то и дело приходилось вглядываться в густую тьму, чтобы понять, верный ли путь она выбрала. Стоило, наверное, взять факел или масляный фонарь, но она изначально до этого не догадалась, а возвращаться обратно к шатру не хотела.

Пожалуй, и одеться ей тоже следовало потеплее: ночная прохлада, свежая, ледяная, словно родниковая вода, пронизывала до костей и будто скребла по коже.

Чем ближе Кристина подходила к реке, тем холоднее ей становилось. Она куталась в плащ, стучала зубами и всё равно упорно шла вперёд уверенными шагами. Вскоре слабый свет звёзд выхватил из тьмы очертания прибрежных зарослей, камышей, острой осоки… Днём здесь виднелись крошечные голубые цветки незабудок, но сейчас их бутоны закрылись и слились с зелёным травяным ковром.

Берег был пологим, поэтому спускалась она постепенно и не сразу смогла разглядеть среди зарослей одинокую человеческую фигуру. Замерла в испуге, в очередной раз отругав себя за забывчивость и недогадливость. Чёрт с ними — с тёплой одеждой, с факелом, со шнурком для волос… В первую очередь стоило взять меч или хотя бы кинжал, а Кристина пошла к реке с пустыми руками, прихватив лишь вино.

Разум твердил, что надо разворачиваться и бежать в лагерь… Точнее, не бежать, а тихонько удалиться, сделав вид, что её здесь и не было. Но ноги отчего-то понесли её вперёд.

Наверное, она просто сходит с ума перед битвой.

Впрочем, быстро Кристина осознала, что страхи её были напрасны — на берегу сидел Адриан Кархаусен.

Кристина не собиралась ни с кем разговаривать, она хотела просто посидеть у воды, подождать рассвет и выпить немного вина. Но почему-то присутствие барона Адриана её воодушевило. По венам разлилось облегчение, словно его она и искала, словно ждала, что именно он окажется на берегу реки.

Кархаусен как-то слишком спокойно оглянулся, будто бы спиной заметил, что он здесь больше не один. Кристина слабо улыбнулась, прошла вперёд и села на мягкую густую траву, вытянув ноги — до бурной, шумной реки оставалось метров пять. Откупорила мех с вином, протянула Кархаусену — но он покачал головой, безмолвно отказавшись. Кристина пожала плечами и сделала глоток. Пряное вино было тёплым, оттого приятно согрело её и изнутри, и снаружи.

Барон Адриан, кажется, тоже слегка продрог, ибо сидел, обняв себя. Он нахмурился, вглядывался единственным глазом в чёрную воду реки, а ветер чуть шевелил его рыжеватые волосы, ровно обрезанные до нижней челюсти. Казалось, что за всё время похода он не касался бритвы, ибо его подбородок покрывала довольно густая щетина. В отличие от Кристины, он был одет вполне по погоде: тёмно-синий стёганый дублет с одинарной шнуровкой, сверху — красный суконный плащ, чья бархатная отделка смотрелась несколько неуместной в этом суровом походе. Однако он всё равно то и дело ёжился и поправлял плащ на плечах, особенно когда ветер начинал дуть особенно пронзительно.

Несколько минут они сидели молча. Благодаря вину Кристина согрелась, и теперь ветер, ласкавший мягкую траву, своей пронзительной свежестью не обжигал — напротив, его лёгкие порывы обдували лицо, словно пытаясь сдуть с него вызванный вином румянец.

Кристина прикрыла глаза. Она бы всё отдала, чтобы это мгновение продлилось подольше.

И никому не придётся завтра умирать, никто никого не убьёт и не прольёт ни капли крови.

— Не спится? — осторожно поинтересовалась Кристина.

Барон Адриан вздрогнул от того, что её голос разрушил хрустальную ночную тишину.

— Кошмары снятся… — пожал плечами он.

Внезапная мысль оказалась как гром среди ясного неба, и Кристина толком не успела её обдумать, не успела даже решить, стоит она того или можно забыть о ней… Видимо, вино уже ударило ей в голову и вкупе с волнением перед битвой немного лишило разума.

— Ваша светлость, — заговорила она, внимательно взглянув на барона Адриана. — Простите, если мой вопрос покажется вам неуместным, но… — Кристина на миг замолчала, подбирая слова — мысли словно размазывались по разуму, спутанные хмелем от вина. — Вы готовы к завтрашней битве?

Кархаусен чуть опешил.

Он поправил повязку на выбитом глазу и как-то неуверенно кивнул.

— Я имею в виду… — покачала головой Кристина и вновь замялась. — Вы же пойдёте в бой на нашей стороне… я надеюсь. — Она рассмеялась — хотела сдержаться, но не смогла. Адриан тоже ухмыльнулся. — И вам при этом придётся убивать своих же… Людей, с которыми вы родились и выросли на одной земле. Как ни крути, но вы тоже — шингстенец. И они шингстенцы. Мне просто интересно, каково вам?

Кархаусен молча вздохнул, и Кристина поняла, что, видимо, всё-таки задела его за живое своим вопросом. Она сникла, чувствуя, как душу начинает разъедать вина, но барон Адриан вдруг заговорил:

— Они мне не свои. И я уже говорил об этом. — Он даже зубами проскрежетал от злости. — Своими я считаю тех, кто так же, как и я, все эти годы отказывался воевать с Нолдом, находил любые причины, любые отговорки, чтобы не идти на войну. В основном такие люди, кстати, верят в Единого Бога, как и я. А проклятые язычники мне не свои, — добавил он после недолгой паузы, и Кристина заметила, что он сжал край своего плаща так, что костяшки пальцев побелели. Брови его сошлись на переносице, а единственный глаз почти не моргая смотрел в одну точку — на чёрную воду широкой реки. — Поэтому убивать их я буду, пожалуй, с чистой совестью.

И он отвернулся, словно не желал, чтобы Кристина не разглядела его истинных эмоций.

— К слову, вы задали этот вопрос именно в тот момент, когда я как раз обдумывал его и искал ответ… Спасибо, что помогли окончательно разобраться, но… Вы умеете читать мысли? — Он спросил вроде бы несерьёзно, вроде бы со слабой улыбкой, но для Кристины этот вопрос был крайне важен.

Она притянула к себе одну ногу и обхватила колено.

— На самом деле я… иногда у меня бывают некие предчувствия… часто они сбываются, — выпалила она и сделала ещё один глоток остывшего вина. — Это не предвидение, как у барона Винсента Эдита, например. — Вряд ли это имя что-то скажет Адриану… — Просто иногда я заранее чувствую, чем обернётся то или иное моё решение. Я не вижу точных последствий, я просто как будто загодя чувствую то, что должна буду почувствовать, когда эти самые последствия меня настигнут.

— Может, это просто самовнушение? — предположил Кархаусен.

Кристина лишь пожала плечами. Она сама не могла понять, с чем было связано это её усиленное предчувствие, но его магическую природу осознавала прекрасно.

— Что ж, я надеюсь, оно в итоге вас не сгубит. — В голосе Кархаусена вдруг послышалось плохо скрываемое пренебрежение. Он вновь нервно поправил свою повязку и зачем-то зажал между зубов небольшой колосок какого-то дикого злака. — Потому что мою сестру сгубило. Не знаю, правда, что именно: магия или эти её проклятые боги… Точнее, вера в них. Слепая вера, заставившая её думать, что они помогают ей. А в итоге…

— Что в итоге? — встрепенулась Кристина. О его сестре она не знала.

— В итоге она погибла. А барон Хельмут вам не рассказывал?

Кристина в изумлении покачала головой. Ещё и Хельмут знал…

— Она погибла на Фарелловской войне, и теперь её душа горит в аду. Простите, большего я вам сказать не могу, — вздохнул Адриан. Он перестал сжимать изо всех сил свой плащ, и очередной порыв ночного ветра сдёрнул грубое алое сукно с его плеча. — Но просто… будьте осторожны, миледи. Не позвольте магии властвовать над вами.

— Ну, это я стараюсь властвовать над ней, — то ли в шутку, то ли всерьёз отмахнулась Кристина.

На самом деле она не могла точно сказать, что полностью обуздала свой дар, ибо знала, что это невозможно.

Тьма над рекой постепенно начинала рассеиваться. Первые солнечные лучи показались из-за розового горизонта и слабо осветили реку: на тёмной бурной воде заплясали блики, которые, впрочем, скоро скрыл утренний туман. Он плыл над рекой, словно белое одеяло или лебединый пух — нежный, лёгкий и неуловимый.

Даже ночью река не спала: во время разговора с Кархаусеном Кристина слышала, как в ней плескалась рыба, как-то и дело вскрикивали лягушки и ночные птицы шуршали в ветвях росших на противоположном берегу деревьев, в основном — раскидистых плакучих ив. Но сейчас, с наступлением рассвета, река стала ещё громче и заметнее. Мир просыпался, готовясь к новому дню и не ведая, что этот день переживут не все. А Кристина ещё не ложилась… Точнее, пыталась, но не смогла.

Она допила вино и вдруг ощутила под рукой холодную росу на мягкой траве.

А горизонт алел, солнце, могучее огненное колесо, выходило из-за горизонта на небосвод… Ветер успокаивался. Становилось теплее.

— Удачи вам, — вдруг сказал барон Адриан, посмотрев на Кристину каким-то странным, на удивление светлым взглядом. — Вообще я хотел пожелать божьей помощи, но… — Он покачал головой, тряхнув ровными прямыми волосами, которые под светом восходящего солнца стали совсем рыжими, как медь. — Вряд ли Господь поспособствует убийствам, даже если правда на нашей стороне.

— Но мы можем попросить его сохранить нам жизнь, — возразила Кристина.

— Или вразумить нас, — вдруг согласился Адриан. — Вразумить и послать верную мысль, которая позволит нам избежать кровопролития.

Она горько усмехнулась, откинув край плаща с груди. Поздно уже просить Господа о разумных мыслях и силах сохранить мир, избежать битвы, договориться хоть до чего-то… И не может же Бог оставить жизни всем! Не может же сделать так, чтобы в грядущей битве не погиб никто! Так просто не бывает… Точнее, Бог может всё, но хочет ли?

Вмешивался ли он вообще в дела своих смертных детей с тех пор, как создал мир?

Кристина давно задавалась этим вопросом, но ответа так и не нашла.

И всё-таки она должна попытаться сохранить жизни как можно большему количеству людей — но, конечно, не врагов. Сама же несколько часов назад думала, что и она, и Генрих могут погибнуть! Несмотря на то, что они с мужем в последние месяцы несколько отдалились друг от друга, почти не разговаривали по душам, как прежде, она понимала: его смерть убьёт её, а если умрёт она, то этого не переживёт Генрих. Их жизни оказались связаны, причём даже не во время бракосочетания, не в тот миг, когда священник объявил их мужем и женой и обвязал их запястья рушником; не в тот миг, когда лорд Джеймс Коллинз принял решение, что его дочь выйдет замуж за его бывшего оруженосца. А намного, намного раньше…

— И что же делать… — прошептала Кристина, обращаясь при этом даже не к Адриану, а как будто к бурлящей реке, к розовым от лучей рассвета бликам на ней, к светлеющему небу, к густой яркой зелени вокруг. — Как спасти себя и других, если битва однозначно будет?..

Адриан не ответил.

И никто не ответил.

Однако Кристина в тот миг неожиданно поняла, что может сделать именно она.

Она поднялась на ноги, не ощутив ни головокружения, ни усталости, несмотря на добрые пол-литра вина внутри и бессонную ночь. Решимость придала ей сил. Внезапно возникшая идея растворилась в крови и побежала по венам, наполняя тело бодростью и уверенностью.

Барон Адриан взирал на Кристину с недоумением, но она лишь ухмыльнулась в ответ, кивнула на прощание и, откинув на спину спутанную копну волос, бросилась назад в лагерь.