Она смотрела на Дьяволицу и не знала, что сказать.
Сегодня не было ни разбитой о стену вдребезги посуды, ни разодранных подушек, ни перевернутой вверх дном мебели. Каждый раз, когда Мираджейн злилась, огорчалась, бесилась, рыдала… Впрочем, слезы свои она никогда не показывала. Никогда и никому.
Зато она очень любила заставлять плакать других.
Она смотрела на Дьяволицу — перед глазами проносились призрачные образы, обрывки воспоминаний…
Вот им по одиннадцать лет. Мираджейн истошно орет: «Приживалки в гильдии не нужны!» — и лезет в драку. Больно кусается, больно пинает… Уступать было нельзя. Надо было показать этой выскочке.
Спустя годы ничего не изменилось, вот только девушки выросли и теперь предпочитали не драться, а говорить. Уничтожать словами. Втаптывать в землю. Язвить, подкалывать, сплетничать…
Казалось, что это в порядке вещей, что это никогда не изменится.
Она смотрела на Дьяволицу; та ее ненавидела.
Ненавидела, частенько смеялась над ее слезами.
Сегодня Мираджейн горько плакала, пряча лицо в забинтованных ладонях. Ее комната — сплошь в темных, мрачных тонах — дышала какой-то безжизненностью. Что-то было неправильно. Что-то неправильное было в ее слезах.
Что-то изменилось наконец.
Вот только… какой ценой?
Она смогла стряхнуть с себя оцепенение и сделать шаг навстречу Дьяволице.
Та обернулась. Ее синие, всегда непокорно сверкающие глаза покраснели от слез.
Шаг и шаг. Шаг и шаг.
— Мира-чан… — произнес дрогнувший голос.
Сегодня день, когда рухнули стены неприступной крепости.
Спустя миг она обнимала Мираджейн, хватаясь за нее, словно та тонула и не могла выбраться.
Отчасти так оно и было.
— Она… она умерла…
И нечего было ответить.
— Эрза, она умерла!..
Скарлет, поглаживая белые волосы, прошептала: «Мира-чан…» На большее голоса не хватило.
Эрза все бы отдала, лишь бы примирение не было таким. Лишь бы не было причин мириться.
Ночь будет долгой. Они снова будут говорить. Если найдут слова без язвительности, без насмешки, без желания обидеть и отомстить за обиды.
Лишь сидеть на холодном полу, прижавшись друг к другу, и оплакивать этот день, когда рухнули стены крепости.