Всё звучало далеко и размыто, будто он слышал разговор из другой комнаты. Любые ощущения едва его достигали. Это были просто проходящие через пол вибрации.

Потом из глубин пришел зов. Его имя, данное ему вместе со вторым шансом на жизнь.

«Сенсей?» — искаженный расплывающийся голос накидывал на него паутину противоречивых эмоций.

«Что такое?» — он воздвиг себя в сознание. Он не окунулся в бездну, потому что это обычно сбивало баланс Лео. Вместо этого он зарылся на галерку так глубоко, что получилось позволить реальности вокруг омертветь.

«Раф тебя зовет, — сообщил Лео всё еще приглушенным голосом. — Ты не слушал?»

«Слушал, — соврал Сенсей. — Но мне и тут хорошо. Веселитесь там».

Пауза. Тревога. Лео неуверенно спросил: «Ты собираешься соскользнуть, чувак? Нам стоит позаземляться или еще что?»

«Да не, — Сенсей не шевелился. Замер, насколько мог, чтобы не потревожить созданное им хрупкое состояние. — Я на крепкой тройке. Правда, продолжайте. Я же вижу, вам весело».

«Ну, я не собирался уходить. Просто Раф кое-что нашел и хочет тебе показать», — продолжать уговаривать Лео.

«Уверен, это что-то очень клевое, — через ватную стену до него донесся комментарий про осьминога. Пару недель назад они с Рафом уселись на диване и посмотрели целиком документалку про осьминогов, которая на удивление глубоко увлекла их обоих. Видимо, поэтому Раф пытался показать Сенсею находку в секонд-хенде. — Скажи ему, что я сегодня просто посижу на заднем сиденье, ладно?»

«Ладно», — всё еще неуверенно ответил Лео, но его бестелесный голос снова двинулся вперед. Бормотание.

Сенсей ушел глубже. Никто не обидится. Пару минут спустя он почувствовал, как от смеха Лео запрокинул голову в ответ на какие-то слова или действия Рафа. Концентрированное подростковое веселье. Он был так рад за Лео. Так невероятно рад.

Вовсе неудивительно, что Лео вернулся докучать ему, когда, судя по ощущениям, их тело вернулось домой. Он завис на пороге комнаты, в которой запер себя Сенсей, нерешительно уронил: «Хей».

«Хей», — поприветствовал он. Он совершенно точно был заземлен. Он не прятался, просто… отдыхал. Совершенно нормальное занятие.

«Тебя там ждет подарок», — сообщил Лео.

«Меня?» — удивленно переспросил Сенсей.

«Ну да. Рафи тебе купил».

Трепыхнулась какая-то эмоция, которую он с величайшей осторожностью оставил неопознанной. Не стал приподымать валун и изучать подложку.

«Ему необязательно было».

«Ну а он купил, иди посмотри», — Лео говорил с долей раздражения. Если понятие раздражения включало в себя тревогу.

Это шло в разрез с желаниями Сенсея, так что он неохотно подтолкнул себя и подъехал вперед, чтобы вытерпеть вторжение физических ощущений. Воздух проходил через легкие. Руки лежали на коленях, одна настоящая, одна — нет. Тело сидело на кровати. Каждая пружина упруго обозначала свое место. На нем была надета куртка с камуфляжным принтом и джинсы с несоразмерно огромными дырами на коленях.

— Ты его привел? — спросил Раф чуточку нервно. Он сидел на стуле на колесиках и прятал что-то за спиной.

Сенсей позволил себе взять под контроль автоматические функции тела, вручную вдохнул и моргнул. Когда это он последний раз вставал у руля? Точно, последней ночью, чтобы заставить Лео почистить зубы. Почти сутки назад. Когда язык наконец начал его слушаться, он показал С у губ и медленно сказал:

— Рафаэль, мне не нужны подарки.

— Какая досада, это не тебе решать, — Раф пожал шипастыми плечами и криво усмехнулся. — Да ладно, нам же так понравились те осьминоги. Помнишь, как один из них лупанул рыбе по кумполу?

Оказывается, осьминоги по природе своей антисоциальные существа и временами они берут и бьют других рыб. Без каких-либо на то научных причин, просто потому что они засранцы. Когда они это увидели, Сенсей взвыл от смеха, и Раф ему вторил.

Почему-то сейчас это воспоминание казалось таким далеким. Сенсей не стал изучать это чувство, просто отпихнул его в сторону.

— Плюс всем нужен маленький друг, — Раф вынул из-за спины свою покупку — поскольку они были в секонд-хенде, Сенсей предполагал, что это будет какая-нибудь шмотка. Но, похоже, детвора копалась в коробках, потому что в руках Рафа была мягкая игрушка. Большой синий осьминог с длинными мягкими щупальцами.

— И что, он будет бить меня во сне? — спросил Сенсей, игнорируя тот факт, что мысль спать в обнимку с мягкой игрушкой смыкала его горло, и говорить стало сложно.

— А ты что, рыба? — Раф всучил осьминога ему в руки.

Сенсей сжал игрушку. Она оказалась мягкой и упругой наощупь. Он повторил беспомощно:

— Тебе необязательно было.

— Пфф, — отмахнулся Раф.

Сенсей опустил взгляд и медленно провел по голове осьминога, наблюдая, как темнеет приглаженный в неправильную сторону ворс. Лео периодически коммуниздил себе акулу из икеи, но она была для него, и если у руля был Сенсей, он просто использовал ее как большую подушку. Это же было другое. Раф пытался подарить осьминога ему, Сенсею. Вызванное этим фактом чувство он немедленно сунул в маленькую коробочку, пока никто больше в этой голове его не распознал, включая его самого.

— Как ты его назовешь? — подзудил Раф и потянул за щупальце, и то пружинисто вернулось назад.

— Хм, — Сенсею в голову приходило всего одно имя. — Каламари.

Раф засмеялся, широко улыбаясь.

— Рад, что тебе понравилось, — необузданная, счастливая улыбка. Сенсей просто был так рад, что им повезло быть такими юными и не застрять в войне. Он был так рад.

— Я ценю, что ты подумал о таком старике, как я, — Сенсей осторожно прижал осьминога к себе и опустил щеку на огромную шарообразную голову.

— Не такой ты и старый, — ответил Раф. В его глазах было что-то, что Сенсею не понравилось.

— Хех, — он почувствовал какое-то дрожание внутри. — Спасибо. А теперь я верну тебе Лео.

«Да не обязательно, чувак», — тут же возразил тот.

«Нет, развлекайся», — Сенсей отплыл, пока Лео не распалил спор, и чувство мягкости в руках растаяло. Просто чтобы не смотреть на промелькнувшую на лбу Рафа хмурую складку.

[]

Повторяющийся зов.

Сенсей умел игнорировать многое. Он стал асом в сосредоточенном проведении совещания, в процессе которого по его панцирю карабкается маленький ребенок. Он научился часами слушать военных генералов, и никто ни разу даже не заподозрил, что под столом они с Донни играли в крестики-нолики. Он умел работать, не воспринимая боль, ни физическую, ни моральную, потому что иного выбора не было.

Но была одна вещь, которую он никогда не смог бы проигнорировать. Единственный, кто оставался его правой рукой до конца их жизней, тот, кто стал самым близким его поверенным, кто остался рядом, когда остальные давно погибли и пропали, и в прошивке Сенсея выжглось, вызолотилось всегда отвечать на его зов превыше всего остального.

— Сенсей! — настаивал голос Майки, долетая через глубокую впадину. — Смотри!

Скованный неподвижностью окружения, Сенсей медленно, неловко вывалился из своей пустоты. Его встретил Лео в полной готовности отдать ему управление.

«Что такое?» — спросил Сенсей, потому что он слушал, он правда слушал. Просто… не был до конца уверен. Через болото мыслей приходилось пробираться, преодолевать муть и мрак.

«У Майки почти получился нолли флип, — объяснил Лео. — Но он хочет, чтобы ты увидел».

Сенсей обмер. Трюк на скейтборде? На мгновение ему показалось… но нет. Это больше не был его Майки, он больше не кричал его имя на поле сражения.

— Сенсей! — далекий голос Майки. — Ты смотришь?

«Смотришь же?» — уточнил Лео. Уголки его губ от веселья подергивались.

Он полноценно влился в действительность и обнаружил, что они сидят на кромке рампы. Светит солнце, по ветру летит пыльца. Пятки уперты в древесину. Какая жалость, что скейтборд укатился вниз. А, это, видимо, и есть причина тому трепыханию, которое он чувствовал ранее.

— Эй! — снова окликнул Майки, и Сенсей повернулся. Он стоял плоскостью цветастой доски на краю рампы и покачивался вперед-назад. — Ну ты тут? Ты просто вечность тащишься.

— Я тут, — Сенсей заморгал на слепящее солнце. И пояснил, чувствуя себя глуповато и потерянно. — Сенсей.

— Прекрасно! — Майки вспыхнул улыбкой во все тридцать два. — А теперь смотри!

Легонько оттолкнувшись, чтобы набрать инерции, он крутанул скейтборд под ногами и вмазался носом в землю.

Сенсей соскользнул с края и подъехал к нему на ногах.

— Ты хотел, чтобы я вот это увидел?

— Аюшки, — отозвался Майки, потирая плечо, на которое он приземлился, но с улыбкой. — Но ты видел, у меня ведь почти получилось?

— Почти, дружок, — Сенсей предложил ему руку помощи. — Но если ты хочешь помощи, проси Лео. Я уже лет двадцать не катался на скейте.

— Но я хотел, чтобы ты посмотрел, — пожаловался Майки. — И вообще, Лео просто говорит мне «стать лучше».

Искристый задорный смех на задворках разума Сенсея.

— Ладно, но ты попытался стать лучше? — подначил он.

Майки прописал ему кулаком по пластрону, вторя переливчатым звонким хохотом. Потом подобрал синий скейт Лео с рисунком пожирающей его акулы носом к носу и протянул ему.

— А попробуй. Лео уже на простейшем кикфлипе обосрался по полной, так что у тебя априори не может получиться хуже.

«У меня из-за руки проблемы с балансом!» — вскричал Лео.

Сенсей тряхнул головой, поставил доску и сел на нее.

— Не, Майкс, ты хотел показать мне нолли. Я хочу его увидеть.

Майки тут же переключился и улыбнулся оживленно. С этой же огромной улыбкой он набрал скорость и задал проворот — вышло, только отставленная назад нога не попала на доску.

— У тебя получится, — подбодрил Сенсей. Но его мысли были где-то еще.

Он помнил, как они с Майки лет десять назад (десять лет от текущего момента) нашли рампу и остановились, чтобы рассмотреть граффити на ней. Разумеется, это были не их граффити, но Майки все равно начал всхлипывать.

— Что такое? — спросил тогда Сенсей, притягивая брата к себе. Он мог изничтожать армии. Он все еще идеально помещался в его руках.

— Порой я просто не могу прогнать мысль, что мы никогда не сможем вернуться домой, — ответил Майки. Тихая и покойная опустошенность.

Сенсей не стал напоминать ему, что через шесть часов они вернутся на военную базу, на свои койки. Он ведь говорил вовсе не об этом. Он говорил о доме, где они могли кататься на скейте, рисовать граффити и смеяться.

Он смотрел на этого Майки, который мог кататься на скейте, рисовать граффити и смеяться, но даже представления не имел, что подобный разговор когда-то состоялся. Сенсей не мог вернуть утраченное на таком огромном количестве уровней.

Когда он моргнул, Майки больше не катался на скейте, а сидел на коленях перед ним, мягко улыбался и смотрел с тревогой.

— Сенсей?

— Я в порядке, — улыбнулся он. — Прости. Я пропустил твой нолли?

— Нет. Просто… ты выглядишь грустным.

«Ощущаешься тоже, — присоединился Лео, потому что они делили один мозг. — Ты думал про своего Майки, да?»

Сенсей не знал, как ему действовать на стольких фронтах одновременно. Он попытался наскрести снова свои силы, вернуть опору под ногами — но не мог — как будто в середине кикфлипа нога просто выскользнула из-под него. Прошло двадцать лет, а это чувство до сих пор было свежим.

— Я не грустный, — ответил он. — Я рад, что у тебя наконец получится этот нолли флип. Давай, еще один заход.

В этот раз флип удался. Сенсей поаплодировал ему и с облегчением сразу после этого снова отплыл.

Тишина говорила: ты никогда не сможешь вернуться домой.

[]

Волглое эхо. Настойчивый голос Эйприл, и настырное острое выстукивание по лбу.

— Э, Сенсей, давай подъем. Нам нужен взрослый.

Он мог с почти полной уверенностью сказать, что что-то происходит. Урывками, клочками звуки доносились до его укрытия, где он никому не мешал. Ему не очень хотелось, но подобные просьбы было сложно игнорировать. Воздвижение с задворок проходило с бóльшим трудом, чем в прошлый раз, взрыв света был такой, будто он выплыл на солнце из непроглядной тьмы.

— Минутку, — произнесло их тело. Лео еще не отошел от управления, и это он опустил их на бордюр в сидячее положение, одной рукой упираясь в асфальт. Весьма логичное действие, потому что всё кружилось. Сенсею немедленно захотелось покинуть данные покатушки, и он почти улетел обратно.

Лишь зрелище перед их глазами заставило его остаться вместе с Лео впереди. Зрелище крайне жалкого спущенного колеса маленькой «короллы» Эйприл. Они съехали на обочину, и диск почти касался земли.

— Норм? — уточнила Эйприл, положив ладонь на их плечо.

— Голова кружится, — пояснил Лео и уронил голову, чтобы немножко успокоить кружение. — Пройдет. Мы довольно давно не сменялись.

Действительно, довольно давно. Сенсей не стал думать, почему. Вместо этого он поочередно перестукивал обоими пальцами по большому. Мимо них по дороге неслись машины и обдавали их обрывистыми потоками ветра.

Наконец, когда неконтролируемый штопор смягчился до приемлемого вращения, Сенсей поднял голову:

— Эйприл О’Нил, для чего тебе тут нужен взрослый? У тебя есть лицензия на управление башенным краном.

— Лицензия на управление башенным краном не научит тебя менять спущенные колеса, — пожала плечами та. — Мне нужен настоящий взрослый. Ты настоящий взрослый. Помоги мне поменять колесо.

Сенсей уставился на нее. Решительный блеск глаз за стеклами очков. Едва ли ей взаправду требовалась его помощь с колесом. Она была самой находчивой из всех, кого Сенсей когда-либо знал. В выпускном классе за нее голосовали как за самую способную. У него на глазах она истребила целую армию крэнгов и ушла без единой царапины. А еще он видел, как она плачет и говорит Лео, что не способна потерять его. Потерять Лео.

— Я тебе для этого не нужен, — ответил Сенсей пересохшим ртом. Он все еще сидел на обочине в странной позе. Чем дольще это затягивалось, тем сильнее билось сердце.

— Еще. Как. Нужен, — Эйприл не шелохнулась. — Так что проснись и пой. Начинаем вечеринку.

Сенсей снова замешкался, но теперь по другой причине.

— На самом деле я… не умею менять колеса.

— Бро, — Эйприл умиленно изогнула рот. — Ты серьезно?

— До смерти, — с ровным лицом ответил Сенсей и добавил тем, что провел пальцем под подбородком.

— Никаких шуток про смерть, — Эйприл ткнула его в грудь.

— Что? Я ведь правда мертв.

Эйприл взяла его руку и заставила вжать пальцы в сонную артерию. Незаметно для нее Сенсей, пожалев ее старания, чуть-чуть переставил пальцы, чтобы правда почувствовать собственный пульс, понимая, что смысл в ее действиях есть.

— Ну как? Мертвый? — спросила она сурово.

— Это тело живо, — пожал плечами Сенсей.

— Что значит, ты тоже жив, — в поведении и настойчивости Эйприл была странная запальчивая решительность.

— Расслабься, Коммандер. Я же пошутил, — Сенсей повернул ладонь в ее пальцах и сжал в ответ. — Ну хватит, мы собираемся менять колесо или как?

— Мне показалось, ты сказал, что не знаешь, как? — Эйприл сжала в ответ и отпустила, после чего снова села на корточки.

— Без понятия. Но вроде как ничего недоступного для понимания. Вдвоем наверняка как-нибудь докумекаем.

Эйприл встала, отряхнула леггинсы и открыла багажник. Оттуда показались запаска, гайковерт и домкрат. Сенсей снял болты, Эйприл сунула домкрат и приподняла машину, а дальше задачка была из разряда вставьте кубик в квадратное отверстие. Снимаешь одно колесо, надеваешь другое. Вернуть на место болты и затянуть, насколько хватило сил Сенсея.

— Молодец, — он похлопал Эйприл по плечу. — Всё еще считаю, что я не нужен был тебе для этой задачи. Лео бы справился с ней одной левой и не вспотел.

Эйприл посмотрела на него и с силой наступила ему на ногу.

— Ауч? — отозвался Сенсей, отпрыгнув на одной ноге и приподняв брови.

— Ты тупой, — заявила она. — Прекращай быть тупым.

— Я просто говорю, что тебе было бы проще оставаться с Лео, — Сенсей приподнял лапки, сдаваясь.

— Жизнь была бы куда проще, будь она проще, — Эйприл продолжала буравить его взглядом так, будто это утверждение было логичным. — Но вот тебе новости, дорогуша. Она не простая. Я хотела, чтобы мне помог именно ты. Спасибо, что помог.

Сенсею казалось, что он может проглотить собственный язык. Он ткнул засевшего на галерке Лео, чтобы готовился снова брать бразды правления.

— Всегда пожалуйста, — сказал он.

— Не смей, — Эйприл надвинулась на него, пока он не успел отползти. — Да что с тобой такое?

— Ничего, — Сенсей уже наполовину свалил от управления. — Постарайся сменить эту запаску как можно скорее. Она не рассчитана на долгое использование. А я верну тебе Лео.

— Сенсей…

Тихое бормотание. Сенсей отступил, и в разуме его руку перехватила другая.

«Чувак, — Лео выглядел встревоженным. — Ты можешь ведь занять управление дольше чем на пять минут. Я тут отменно кайфовал».

«До инцидента с колесом ты ведь веселился с Эйприл, так? — Сенсей сжал его руку в ответ и постарался натянуть улыбку. — Давай, веселись, а обо мне не беспокойся».

Бросив взгляд через плечо, Лео заметил: «Мне кажется, Эйприл за тебя волнуется».

«Тогда передай ей, что я в порядке, — он растянул улыбку. Он верил, потому что так и было. Ни сантиметра ничему другому. — Сам, что ли, не видишь?»

Лео замер в нерешительности, но отрицать было невозможно. Они делили эмоции, и Сенсей был просто невероятно рад за них. За них всех.

«Раз ты так говоришь», — Лео продолжал сканировать его испытующим взглядом.

Сенсей отпустил его руку и двинулся в сторону своего укры… своего места на галерке.

«Я говорю совершенно серьезно. До смерти».

Хм. Лео тоже не посмеялся. Видимо, Сенсей теряет хватку. Он отдалился, погрузился, чувствуя, что Лео взял управление на себя и заговорил. Слова были такие далекие и такие неважные. Всё просто проплывало мимо. Мимо, и мимо, и мимо.

[]

Сенсей думал об этом как о дальней комнате, но понемногу начинало больше походить на поездку в машине. Лео впереди, управляет телом. Они могут делить управление, сесть в пассажирское кресло и делить опыт на двоих, или просто наблюдать с заднего сидения.

В то мгновение Сенсей мог подумать, что заперся в багажнике.

Всё еще в машине. Он не диссоциирует, не утаскивает никого в бездну. Но он запечатан, исключен из происходящего и ничего не может вставить.

Сквозь уединение он услышал эхо фрустрированного голоса.

«Чувак, да куда ты, блять, затесался?»

Сенсей зажмурился и накрыл рот ладонью, чтобы не позволить себе ответить.

«Почему я не могу до тебя дотянуться? — звучал голос Лео еще печальнее. — Почему ты от меня закрываешься?»

Он впился в ладонь зубами, чтобы не выпустить слова наружу. Узкое замкнутое пространство. Он не страдал клаустрофобией. Клаустрофилии за собой он тоже не наблюдал.

«Я же знаю, что ты тут. Я чувствую, что ты тут, — с напором выговаривал Лео, раздражаясь. — Просто… слушай, чувак, я знаю, психотерапия сосет. Но сейчас твоя очередь. Рекс тебя ждет. Ну давай».

Сенсей вздохнул. Он ждал, но Лео не сдвинулся, держась на месте волной печали. Малой был очень расстроен.

Ургх.

«Иду я, иду», — Сенсей практически выполз на четвереньках.

Вздох облегчения. Лео с готовностью пихнул его вперед. «Поговори с ним, ладно?»

Точно. Сенсей абсолютно точно собирался так поступить. Когда он втянулся в пальцы рук и ног, последовала слишком долгая задержка, пинг, когда Сенсей не уселся в теле как следует, и всё было смутным, слаборазличимым, и глаза просто уткнулись в дальнюю стену. А потом с острой болезненной ясностью — мощный толчок. Я жив. Я смотрю этими глазами. Я сижу в этом кресле.

Сенсей медленно выдохнул, прочувствовав работу мышц между ребрами, и неохотно поднял взгляд на Рекса. Эмоции, которые он испытывал, были скоренько сунуты в маленькие коробочки и закинуты в багажник. Никакого разочарования, никакого стыда и никакой утраты. Просто полный самообладания и безразличия взгляд.

— Как у нас дела? — спросил его психотерапевт Рекс, что, если ему можно верить, было сокращением от имени Тираннозавр Рекс, как всегда готовый к разговору. Между его подвижными живыми руками летал попрыгунчик. — Может, позаземляемся? Хочешь печеньку? Чел с ресепшена сделал печеньки с арахисовым маслом, Лео одну уже схрумкал, но ты, наверное, это пропустил.

— Откажусь, — ответил Сенсей. Потому что так и было. Он был очень рад, что Лео поел печенек с арахисовым маслом.

— Лео упомянул, что ему кажется, то ты в последнее время многое пропускаешь, — указал Рекс, предупредительно поднял мячик и передал ему не самым честным броском. Легкотня.

Сенсей поймал попрыгунчик, даже если ему не хотелось.

— Не является ли это своего рода конфликтом интересов?

— Ну, слушай, сам попробуй разграничить двух личностей в одном теле на две врачебные тайны. Потом расскажешь об успехах, — Рекс пожал плечами и жестом предложил бросить мячик обратно. — Если тебе это поможет, я согласен с его наблюдениями. Обычно ты там, на галерке, отпускаешь больше умных комментариев, отчего Лео всего корчит рожи. А последние две сессии ты вообще целиком отдал Лео, так что у меня не было никакой возможности проверить, как твои дела.

Сенсей не передал попрыгунчик обратно. Он осторожно опустил его на стол и сказал:

— Мне это не нужно. Можешь просто снова закончить сессию с Лео.

— Подожди-ка, — Рекс приподнял руку. - Останься со мной еще на минутку, не уходи. 

«Я не стану снова забирать твою сессию, — вклинился Лео. — Я хочу, чтобы ты проработал свою половину».

Сенсей стиснул челюсти. Сжал тугие кулаки — один мясной, другой идеально спроектированный с маркой Genius Built и повторил:

— Мне это не нужно.

— Можешь рассказать, что происходит? Я могу догадаться, но не в этом цель, — предложил Рекс. Он не подобрал мячик, а отзеркалил позу Сенсея — крепко сжав лежащие на коленях кулаки.

— Ничего не происходит, — Сенсей не разжимал зубов и держал спину прямо, как будто снова сидел на гребаном совещании, которого можно было избежать, обменявшись письмами.

— А мне вот кажется, что происходит. Ты отдал прошлые две сессии и намерен отдать эту, — он свел большой и указательный пальцы. — Как будто самую капельку что-то всё-таки происходит.

— Мне просто не о чем говорить, — Сенсей покачал головой.

— Ух ты, хочешь сказать, что уже выздоровел? Можно, я тебя изучу и потом опубликую исследование?

Раздраженно.

— Мне это не нужно.

— Это, — Рекс окинул рукой тихий психотерапевтический кабинет в Бруклине.

— Да, — проскрежетал Сенсей меж зубов.

«Это часть нашей сделки, чувак», — вставил Лео.

— Не хочу считывать тебя насильно, но создается ощущение, что тебе это нужно, — Рекс указал на его зажатую позу и пулеметно отстукивающую ногу.

— Это нужно Лео, — настоял Сенсей.

«Я сегодня правда в порядке, — посетовал тот. — А вот ты нет, ояджи».

Рекс, конечно, не мог услышать его слова. Так что предложил собственное понимание ситуации:

— Хорошо, тогда давай запланируем тебе отдельную сессию, чтобы вам обоим досталось время

— Не смей, — практически прорычал Сенсей, отклоняясь назад и стараясь выглядеть более расслабленным. — Серьезно, я в порядке. Отдай мое время Лео.

С галерки прилетело туманное, распыленное чувство непонимания. Лео спросил: «Что происходит?»

— Третий раз подряд? — Рекс вызывающе вскинул бровь. — Складывается впечатление, что ты собираешься не просто отдать сессии, а сдаться окончательно.

— Впечатление неверное, — Сенсей очень старался ответить холодно и лишь со средней долей раздражения.

— Я бы всё равно хотел поговорить о твоем стремлении исключить себя из ситуации.

— А я бы нет, — с большим успехом можно было бы биться головой о стену, так что Сенсей принял поражение, резким нырком сбежал из разговора и эвакуировался на галерку.

«Какого хрена?» — воскликнул Лео, и пугающий уровень тревоги в его голосе был именно тем, чего Сенсей так хотел избежать.

«Мне нечего говорить, это просто потеря времени, — Сенсей быстро поплыл прочь, дальше и дальше погружаясь в глубь. — Давай. У тебя еще где-то двадцать минут осталось».

«Это твоя сессия, я не стану забирать ее снова, — заспорил Лео сварливо, следуя за ним в сумеречный дальний угол. — У нас была сделка, Сенсей. Раз я должен это делать, то и ты тоже».

«Я всё уже сделал. Мне нечего больше сказать, — повторил Сенсей, резко развернулся и, схватив Лео за лечи, вытолкал вперед. — Я хочу лучшего для тебя. Так что иди и закончи сессию».

«Я тоже хочу для тебя лучшего, — Лео уперся пятками, застрял на месте, упираясь, и бросил на него сердитый взгляд через плечо. — Я не собираюсь выходить туда и отбирать твое. У нас всё по-другому. Мы делимся».

«Ну а я всё. Используй оставшееся время или забей, мне плевать», — Сенсей отцепился от него и зашагал прочь.

«Ну хватит, мне бы ты никогда такое не позволил. Ты не можешь всерьез пытаться убедить меня, что всё в порядке», — Лео волочился за ним по пятам.

«Всё в порядке», — улыбнулся Сенсей. Даже сложил морщинки у глаз и всё как положено.

Лео осекся. Сенсей использовал это как свой шанс сбежать, пока его не затащили обратно вперед.

[]

Неумолимое натяжение. Тяга, прилив, скрытый под течением. Старающийся затащить Сенсея и придавить.

Он долго лежал в своем багажнике, в своем заточении, затхлом и узком. Никакого движения, никакой отдачи от Лео, живущего свою замечательную жизнь.

Только очень далекий раскат грома. Ах.

Сенсей выкатился из тьмы и обнаружил, что впереди никого нет. Судя по тому, как пятки затягивало в бездну, Лео пропал там. Тело тряслось, как осиновый лист, едва всасывая воздух в легкие, отчего начинала кружиться голова.

Он взял бразды правления, и это было мерзко — весь этот сенсорный ад и физиологические реакции. Он запутался в одеялах, покрытый холодным липким потом, размазанный эмоциями. Плюшевого осьминога уронили на пол, и никто его не подобрал. Сенсей сумел украсть пару вдохов, пусть содрогающихся, а потом гром ебанул, и он физически подскочил, и вся работа по замедлению скачущего сердца пошла коту под хвост.

Сенсей не боялся грозы. Честно. Просто что-то в ожидании нового удара грома разъедало его подкорку, всегда, еще с тех пор, как он был маленьким. Когда-то это пугало его так сильно, что он прятался в панцирь. Очевидно, он так больше не делал, даже если Лео метафорически всё-таки спрятался в панцирь, канув в диссоциации.

Но Сенсей не был Лео. Он был взрослым мужиком, он не боялся грозы. Это же просто звук. Донни, его Донни, объяснил ему данный феномен атмосферы, когда гроза застала их посреди поля боя и он из бесстрашного лидера сопротивления превратился в комически огромную черепаху, которая ещё и пытается физически спрятаться за спиной своего меньшего по размерам брата, как будто это могло его защитить.

Худшая часть происходящего была в том, что Сенсей не мог вспомнить, что ему тогда сказал Донни. Научная часть вопроса его успокоила, утешила, и он даже был в состоянии посмеиваться над сухими комментариями Донни, хотя они оба были мокрые насквозь. Но Сенсей не мог вспомнить их сейчас.

Ты никогда не сможешь вернуться домой.

Сенсей моргнул, и из уголков глаз потекла влага. Он ненавидел оплакивать Донни. Это приносило больше боли, чем облегчения.

Если бы они не жили под землей, вспышка молнии могла бы предупредить о надвигающемся громе. Ничто не предупредило новый тарарам, от которого сотряслась земля. Тяжелый, нестерпимо громкий. Сенсей подпрыгнул и закрыл рот единственной рукой, заглушая писк. Потекли новые слезы.

На гребне следующего раската раздались шаги и скрипнула дверь. Сенсей тут же всхлипнул и попытался взять себя в руки, повернулся и увидел Сплинтера.

— Не спишь, — поприветствовал тот, уверенно запрыгивая на кровать. Он протянул руки и большими пальцами отер слезы с его щек. — Я думал, не напугала ли тебя гроза.

— У тебя тут не тот Лео, — поспешил объяснить Сенсей и перенял инициативу по отиранию всяких свидетельств влаги на лице. Он старался говорить по-деловому и отстраненно — ну, насколько это возможно, когда ты не можешь дышать.

Сплинтер остановил его руку и взял ее в заложники.

— Мой Синий.

— Сказал же, Лео тут нет, — Сенсей проглотил всхлип. — Он ушел в темную. Я просто стараюсь взять нас немного в руки, я в порядке.

— Ты всё равно мой Синий, — сказал Сплинтер. И практически заглушая его голос, комнату сотряс новый раскат грома, и Сенсей вздрогнул. В лице Сплинтера что-то смягчилось.

— Мне не страшно, — защищался Сенсей, и сам услышал, как слабо это прозвучало. Не помогало и то, что Сплинтер до сих пор удерживал его руку в заложниках с отличительной силой. — Серьезно, тебе не обязательно тут сидеть. По моим прикидкам, Лео не вернется как минимум до утра.

Сплинтер смотрел на него так пристально, что Сенсею пришлось отвести взгляд.

— Я пришел, потому что знаю, что мой прекрасный, смелый сын ненавидит грозу. Ты никогда не перестанешь быть моим сыном.

— Но ты не мой отец. Не на самом деле, — слишком быстро, слишком резко. Со Сплинтером притворяться было проще, потому что его отец умер в примерно таком же возрасте. Но в реальности — его отец был мертв.

На миг осада скорби затмила внешний страх, а потом гроза снова хлестнула взрывом, и все тело Сенсея затрясло от неожиданности и ужаса, и выдавила из его горла всхлип, отчего ему пришлось зажимать новый наплыв слез.

— Может, я и не твой отец, — Сплинтер подполз ближе, притянул его к себе и заключил в объятие. Даже если он сопротивлялся. — И всё же. Если завтра мне суждено умереть, я могу сказать тебе, что единственное, чего я желаю моим детям, это чтобы их любили. Я знаю, что твой отец тоже очень хочет, чтобы тебя любили.

Объятие было непреклонным. Сенсей не мог дышать. Потом грянул гром, и он с писком спрятал лицо в мехе Сплинтера.

— Я люблю тебя, Леонардо, — сказал тот, оглаживая большим пальцем ласковые круги. — Моего Синего, который прошел через ад и держится до сих пор ради моего сына. Моего Синего, который вырастил светлого, восхитительного мальчика. Моего Синего, который любит медовые круллеры и ненавидит грозу даже спустя тридцать лет после того, как я в последний раз защищал тебя, спрятавшегося в свой маленький панцирь.

Сенсей дрожал в его руках. С отвратительным чувством он признал:

— Я ценю, что вы приняли меня. Но… я хочу мою семью.

— Ты имеешь право скорбеть, — Сплинтер не ослаблял объятия ни на миг. — Скорбь показывает силу, с которой ты их любил.

Как во время всех заевших сессий с Рексом. Помни хорошее вместо плохого. Но тогда он чувствовал… такую невыразимую зависть к своей младшей версии. Этой юной версии Сенсея, который даже не представлял, что он однажды потеряет. Ревнивая ноющая боль, что у него всё это было и пропало. Даже гребаное путешествие в ебучем времени не вернуло ему его семью. Они были другими. Он был другим.

Ты никогда, никогда не сможешь вернуться домой.

— Потерять их так тяжело, слишком тяжело, — пробормотал Сенсей. — И мне никак не опустить это груз. Я не… я не могу представить, что буду чувствовать боль потери вечно. Буду пытаться помнить их, помнить хорошее, помнить, как сильно они меня любили. Как сильно… как сильно я люблю их. Мне просто больно. Мне больно, и больно, и больно, и больно, и я… я знаю, что вернуть их не получится. Никогда. Лучше тоже никогда не станет, они останутся мертвы. А я буду один.

Палец, оглаживавший круги, замер. Сплинтер не перебивал его, ожидая, когда надрывное хриплое дыхание оборвет его несвязное бормотание.

— Ты имеешь право скорбеть, — твердо повторил Сплинтер. — Ты прав, ничто не вернет их тебе. Нет таких слов, которые сгладят боль от их смерти. Наше присутствие не восполнит их отсутствие. Ты страдаешь, и после такой потери жить дальше невероятно сложно.

Признание, что его чувства, что его фрустрация от этого неподъемного и одновременно несбрасываемого веса имеют право на существование, практически принесло облегчение. Он просто хотел сбросить его. Он хотел отдохнуть.

— Да. Да.

— Ты будешь испытывать эту боль до конца своей жизни, — продолжал Сплинтер, и его голос был хриплым. — Ты будешь скучать по ним, и бегая по магазинам, и гуляя под дождем. Это будет первым, то ты испытаешь, проснувшись с утра, еще до того, как вспомнишь, что они мертвы. Я знаю… знаю, что всё это время ты очень старался ради нашего маленького Лео. Делал вид, что работаешь над собой, что двигаешься к выздоровлению, чтобы он делал это тоже. Но в какой-то момент, когда притворяешься слишком долго, это становится слишком похоже на попытки взаправду. И ты начинаешь задаваться вопросом… если я правда попытаюсь двигаться дальше, значит ли это, что я бросаю их?

Сенсею так до боли сжимало горло. Прямо на корне языка скопился и конвульсировал шар агонии. Ты никогда не сможешь вернуться домой. Твоего дома больше не существует. Твой дом мертв. Твой дом стал чьим-то домом. Ты тут лишний. Ты испоганенная, измученная версия того, что все любят. Ты издевательство над тем, что они любят. Ты не хочешь, чтобы тебя любили. Ты не хочешь снова кого-то потерять. Даже если бы ты вернулся домой, ты вошел бы в дверь?

Если скорбь — это любовь, то что будет значить, если он будет двигаться дальше?

— Но ты не бросаешь их, — Сплинтер отстранил его лицо, зарытое в мех и слезливое, и ласково взял в обе руки. В его глазах тоже стоял стеклянный блеск слез. — Ты несешь их с собой с каждым своим шагом. Я знаю, это тяжелый груз, я знаю, что никогда не будет ничего тяжелее. И я не прошу тебя сбросить этот груз. Вместо это я эгоистично попрошу тебя кое о чем.

— Эгоистично? — повторил Сенсей, и ох блин, голос у него был убитый.

— Дай себе больше времени, — практически прошептал Сплинтер. — Я знаю, это тяжело, я знаю, это трудно. Но пожалуйста. Дай себе больше времени. Любовь будет другой, но будет всегда. Скорбь останется, но из нее прорастет нечто новое. Я эгоистично прошу тебя об этом, потому что сам не хочу нести больше скорби. Я не хочу потерять тебя, мой Синий, понимаешь?

Сенсей не мог ответить. Взглянуть Сплинтеру в глаза тоже не мог, так что он отвернулся. Всё равно он уже наверняка был мертв.

— Ты единственный, кто может нести свою семью дальше, сохранить их любовь в этом мире. Я бы так хотел когда-нибудь услышать истории о них. Если ты захочешь, — попросил Сплинтер.

— Я не могу, — выдохнул Сенсей. — это… это не помогает. Только приносит больше боли.

— Уверен? Боль и исцеление не всегда исключают друг друга. Позволь я расскажу тебе кое-что и продемонстрирую. У меня сохранилось невероятно четкое воспоминание о том, как мама однажды будила меня утром. Ее ладонь в моих волосах. И я, еще не открыв глаз, повернулся к ней и раскрыл объятия, и она обняла меня так крепко, что я почувствовал ее любовь каждым сантиметром своего тела, — вместе с этими словами с лица Сплинтера закапали слезы, а дыхание перехватило. — Это воспоминание приносит сегодня столько же боли, как и в тот день, когда я ее потерял.

— И почему ты думаешь, что это помогает? — придушенно спросил Сенсей.

— Потому что каждое утро, когда я будил своих сыновей, если они тянулись навстречу ко мне, я отвечал тем же, — просто ответил Сплинтер.

Это было достаточно. Сенсей сам помнил, как жил по другую сторону. Особенно когда проблемы со сном только начались, и Сплинтер пришел к нему и обнаружил, что он не спит.

— Ты рано сегодня, — заметил он удивленно.

— Ты же меня знаешь, кто рано встает, тому бог подает, — ответил тогда Сенсей, улыбнувшись, даже если улыбка была омрачена его изнурением.

— Хммм, — Сплинтер взял его подбородок пальцами и просканировал пристальным взглядом его мешки под глазами. И Сенсей очень хотел сбить его со следа, так что раскрыл руки для объятия.

Сплинтер обнял его так крепко, что все напряжение покинуло его тело. Они слегка покачивались вперед-назад, и Сплинтер что-то тихонько напевал. И Сенсей чувствовал, как сильно его любят, как о нем заботятся. Чувствовал свою усталость и хрупкость. Так что он не стал вставать, а позволил отцу остаться и попробовать уложить его еще раз.

Объятие этого Сплинтера можно было описать его же словами — любовь будет другой, но будет всегда.

— Я не знаю, — прошептал Сенсей.

— Дай себе больше времени, — попросил Сплинтер.

Было тихо. Гроза прошла. Сенсей медленно выдохнул. Больше ничего не сказал. Сплинтер оставался с ними, пока не вернулся Лео.

[]

Было тесно. Сенсей медленно дышал. Не то чтобы время шло здесь. Это считалось?

— Сенсей, — из-за натянутой им вуали между собой и реальностью раздался голос Донни. — Сенсей, внимание. Я испытываю надобность в объятии от тебя.

Уставившись в маленький потолок этого узкого ничего, Сенсей молча озадачился. Почему Донни испытывал необходимость в объятии? И за каким хреном он призывал для этого Сенсея, если рядом был его близнец?

Больше вопросов, чем ответов, и единственный сопсоб получить их — это всплыть. Сенсей неохотно стал выволакиваться из своей ямы. Может, багажника. Может, могилы. Определить становилось всё сложнее. Он нашел управление, и там на фоне своей лаборатории стоял Донателло с таймером наготове и испытующим взглядом на них.

— Работает, не так ли? — самодовольно спросил он.

— Завали, — ответил Лео.

Сенсей вышел вперед, вытряхивая из рук наводнение иголочек, и пристукнул С по губам.

— Зачем тебе объятие?

— Ага! — Донни триумфально нажал кнопку на таймере. — Говорил же!

— Засранец, — простонал Лео и отобрал руки, чтобы вытащить из кармана худи кошелек и швырнуть в Донни двадцатидолларовую купюру.

— Вы… делали ставки, сможет ли Донни призвать меня? — угадал Сенсей по контексту.

— Да. Благодарю за сотрудничество, — кивнул Донни.

— Ладно. На этом всё? — уточнил он, уже готовясь отъехать обратно.

— Ап-пап-па! Подождите секунду, милостивый сударь, вы кое-что забываете, — остановил его Донни.

Сенсей вытаращился на него, не моргая, потом вытащил кошелек и потянул из него еще одну двадцатку.

— Нет! — Донни раскинул руки. — Объятие, туполобик.

А вот это обработать мозгом было сложнее.

— И я спрошу еще раз, зачем тебе объятие?

— У меня невероятно специфические параметры для объятий, и прямо сейчас именно ты являешься тем, кого я хотел бы обнять в данный момент.

Сенсей продолжал скрипеть шестеренками. Со своего наблюдательного пункта его подтолкнул Лео глухими словами: «Давай, ояджи. Не заставляй моего близнеца ждать».

«Так иди и обними его», — огрызнулся Сенсей, стараясь не пустить в голос испытываемый им истерический вихрь.

«Сейчас он хочет не меня. Он хочет тебя», — парировал Лео с какой-то непонятной интонацией в голосе.

— Сменишься с Лео — я пойму, — пригрозил Донни.

Если он будет и дальше пререкаться, то только продолжит все портить, так что он должен просто обнять его уже и потом снова занырнуть. Сенсей подошел к нему и обхватил его руками. Почувствовал новый гладкий боевой панцирь, который он только недавно представил, и бумк наушниками по пластрону, когда объятие было встречено с энтузиазмом. Как будто это было состязание, и Донни был намерен выиграть.

— Какая у этого цель, Донни? — спросил Сенсей, продолжая его обнимать, потому что это просто не имело смысла. И — и появилось какое-то странное чувство. В своей норе он был так оторван от внешнего мира и одинок, что прикосновение казалось нескончаемым наводнением иголочек. Будто он просыпался.

В последнее время Сенсей ненавидел просыпаться. А сейчас он словно бы просыпался.

— Цель такая: я испытывал необходимость в объятии. И ты обнимаешь меня, — Донни ни капельки не ослабил хватку.

— Какая разница, я или кто-то другой? — фыркнул Сенсей. — Тело-то то же самое.

— Прямо сейчас именно ты являешься тем, кого я хотел бы обнять в данный момент, — чопорно повторил Донни. Железобетонная логика. Даже если для Сенсея она оставалась бессмыслицей.

— Ну прекращай, ты сейчас просто обнимаешь привидение. Тебе не кажется, что я холодный? — спросил Сенсей. Должно было прозвучать как шутка. Шутки не вышло.

Удивленная пауза — шутка пролетела со свистом, и комнату наполнили трубные подсмыслы. Донни ответил почти испуганным вопросом-утверждением:

— Ты считаешь, что ты мертв.

На это последовал хмык.

— Я знаю, что я мертв.

— Ты знаешь, как выглядит смерть? — спросил Донни.

Они все еще обнимались, так что Сенсей не видел его лицо. Это к лучшему, пожалуй. Он вжался лбом в его плечо, чувствуя лямку боевого панциря.

— Полагаю, ты собираешься мне рассказать.

— С превеликим удовольствием. Смерть — это конечное состояние. Окончательность. Это может произойти двумя способами: либо необратимое прекращение работы кровеносной и дыхательной систем, либо необратимое прекращение работы мозга. Фактическое событие смерти трудно определить, поскольку отсутствие движения крови влияет на мозг, поэтому остановка сердца считается клинической смертью. Без вмешательства ты умираешь. Точно так же человека со смертью мозга можно поддерживать в течение длительного времени с помощью медицинского вмешательства, имитируя функцию кровообращения. Так что даже для чего-то настолько распространенного фактическая «смерть» не так однозначна, как кажется. Ты знал, что, если брать грубо, за все времена умерло только 93.8 процента людей?

— Я этого не знал, — казалось, будто его разум и только он один кружится. Наверное, даже хорошо, что пока Донни говорил, его всё еще прижимали крепким объятием. Это был забавный бзик Донни, который в семье любовно окрестили «паровозом объятий». Короче говоря, тело, находящееся в движении, будет продолжать находиться в движении. Донателло в порыве нежности будет проявлять эту самую нежность, пока на ситуацию не повлияет внешняя сила. Или, как это всегда радостно формулировал Майки, «паровоз объятий двигается без остановок!».

— Потому что в данный момент благодаря экспоненциальному росту населения за очень короткий промежуток времени живет такое большое количество людей — стоп. Я ушел от темы. На чем мы были?

— Смерть, — ответил Сенсей. Слово прокатилось по языку слишком тяжелым весом. Теперь он даже чувствовал все свои конечности под крепкими руками Донни.

— Ты заявляешь, что ты мертв, — отметил Донни, возвращаясь к предмету разговора. — И в то же время я чувствую, как бьется твое сердце.

— Оно не мое, — ответил Сенсей. — Мое сердце остановилось.

Тяжелая пауза. Донни стиснул его, видимо, погрузившись в размышления. Потом сказал:

— Нельзя назвать кого-то, кому путем операции пересадили донорское сердце, мертвым, просто потому что его собственное сердце больше не бьется в его груди. Ты жив. Сердце, которое поддерживает в тебе жизнь, изначально принадлежало кому-то другому.

— Я умер, Донни, — Сенсей так сильно хотел отпустить, но как бы он ни пытался разжать руки, буквально всё внутри лишь заставляло его сжимать крепче. — Мое сердце не просто остановилось, оно было уничтожено. От меня ничего не осталось, что могло бы… могло бы жить. Я умер. Это было тотальное и необратимое уничтожение физического всего. Ты обнимаешь мертвеца.

— Как по мне, дело выглядит весьма обратимым, — измыслительно промычал Донни. — Еще раз. У тебя в груди сейчас есть сердце. И оно бьется.

И Донни замолчал для драматического эффекта. И тело, будто зная, что настал его выход, на всю комнату забарабанило его пульсом, отдаваясь в уши. Качало кровь к мозгу. Поддерживая в нем жизнь. Поддерживая жизнь в них обоих.

— Оно не мое, — повторил Сенсей.

— Немножко и твое тоже, — указал Донни. — Но допустим. Предположим, что я принял твою точку зрения. Предположим, что ты мертв. Что тогда?

— Ничего тогда, — Сенсей мотнул головой. — Это была просто шутка.

— Какая цель у того, что ты будешь мертв? — Донни не позволил ему сбежать из разговора, вошел как нож меж ребер. — Ты надеешься, что мертвые больше не участвуют в делах живых? Поэтому ты бросил Лео?

— Я его не бросал… — заговорил было Сенсей оскорбленно.

«Вообще-то, бросил», — вставил Лео, и только тогда до Сенсея дошло, как пугающе тихо он сидел, как будто наблюдал за происходящим, сжав губы и кулаки так, что побелели костяшки. Дошло, сколько из этого разговора Лео услышал.

Донни продолжал:

— Если мы берем биологические критерии определения смерти, ты ошибаешься в своем суждении. У тебя в груди бьется сердце, а в твоем черепе работает мозг. Ты заявляешь, что они не твои, но ты пережил операцию по трансплантации — всех органов и тканей. Благодаря медицине многие, у кого остановилось сердце, могли умереть, но они не мертвы. А в нашем случае аналогичные функции исполнило мистическое вмешательство. Имеет смысл?

Вообще, да, имеет, и Сенсей это нахрен ненавидел. Он промычал что-то неразборчивое. Проблема лежала не в научной части вопроса.

— Я не должен быть здесь, — пробормотал Сенсей.

— И тем не менее ты здесь, — твердо и уверенно ответил Донни. — И я знаю с полной уверенностью, что есть на этой земле те, кто хочет, чтобы ты был здесь.

Мучительное томление на задворках разума. Судя по отсутствию комментариев с той стороны, Донни выторговал себе разговор наедине.

— Я просто привидение. Я умер и захватил это тело.

— Твое присутствие оказывает влияние на реальность. Привидение так не может. Ты не персонаж, который погиб в начале истории и теперь влияет на сюжет своим отсутствием. Ты не невидимый наблюдатель. Я имею достаточную квалификацию для таких заявлений, потому что прямо сейчас я тебя обнимаю, — настаивал Донни со странной запальчивой решительностью.

Все возражения собрались на языке в нетерпении, когда их выскажут. Зачем, чтобы Донни всё исправил? Донателло всех мастей всю его жизнь решали его проблемы. И да, этот Донни был прав — биологически он не был мертв, так какой смысл цепляться за это самоопределение?

«Такой, что, если бы ты был мертв, тебе не пришлось бы быть живым», — выдохнул Лео едва слышно. Тихо и понимающе.

Сенсей застыл. Внезапно вся вина, и стыд, и всё разом ворвались потоком, накрыли с головой, и он не успел это остановить, только сразу же попытался предупредить, уменьшить ущерб — подумал вместо этого, как он рад, что Лео жив.

«А, — печально откликнулся тот. — Теперь я понял, что ты делаешь».

«Нет, — тут же заспорил Сенсей. — Всё не так. Правда».

— Ты сказал, что я смогу поговорить с ним, — Донни перебил очевидный факт того, что между ними начался внутренний диалог.

— Он в порядке, — защищался Сенсей. — И всё в порядке. Не о чем говорить. За говеную шутку прости.

Яростный жмяк от Донни. Сердитое бормотание в ухо:

— Я понимаю, что тебе нужно… я не знаю. Закрыть гештальт своей собственной смерти. Твоя прошлая жизнь и тело погибли, необратимое конечное состояние.

Звучало очень похоже на ты никогда не сможешь вернуться домой. Снова заныло горло.

— Ты оплакиваешь это, разумеется. Но ты-то, ты сам. Ты не мертв. Ты умер, но это было не необратимое состояние. Твое одолженное сердце бьется. И будет биться еще очень долго.

— Я уже довольно старый.

— Тридцатник — еще не старость, Сенсей, — Донни отстранился ровно настолько, чтобы пронзить его взглядом, силой сравнимым с лазером. — То, что ты становишься старше, не означает уменьшение твоей ценности. Мы не планируем вытащить тебя через заднюю дверь и пристрелить. Ты не Олд Йеллер.

— Его застрелили не из-за старости, а из-за бешенства, — не удержался от замечания Сенсей.

— А у тебя бешенство? — осведомился Донни.

Сенсей сделал вид, будто скрипит зубами. Донни накрыл его рот теплой ладонью. Под этой ладонью Сенсей улыбнулся и заставил сложиться морщинки вокруг глаз. Подобная подначка искренне его развеселила, несмотря на мрачную атмосферу.

— У тебя в башке еще завалялись тупые иллюзорные мнения и ошибочные представления, которые мне нужно направить на путь истинный? — уточнил Донни, постукивая по его голове костяшками, будто определяя зрелость арбуза. Сенсей оторвал его пальцы от лица и ответил:

— Нельзя направить на путь истинный, если ориентация бесповоротно сбита.

— Иии мы закончили, — Донни отлепился от него, выдав картинный раздраженный вздох.

«Можно мне уже выйти?» — проныл Лео.

Огненно-белая вина пронзила его. Сенсей тут же отошел от управления, освобождая место.

«Нет, я не про это, — тут же исправился Лео и поспешил за ним, не желая отпускать. — Мы можем поделиться, ты не должен уходить, я просто… Донни хотел, чтобы я дал вам поговорить. Но я не говорю — я не говорю, что не хочу видеть тебя тут, впереди. Я просто тоже хочу быть тут, — тише, боязливее. — Пожалуйста, останься со мной впереди».

Надсадно засвербело сердце. Он жаждал вернуться в вырытую им яму. Там всё становилось приглушенным и далеким. Там Донни не противопоставлял ему свою логику.

Вместо этого он завис в выработанной ими серединке. Не впереди. Не в бездне. Не в укрытии на задворках. Просто они двое, стазис, пороговое состояние. Как будто кто-то переключал каналы и остановился на белом шуме.

«Иди позависай с Донни. Он сегодня раздает много обнимашек», — сказал Сенсей.

Лео уставился на него, ища что-то в его лице. Исстрадавшийся и сам не свой. Что-то истончилось в его голосе, когда он спросил: «Что я сделал не так?»

«Ох, дружок, — Сенсей вздохнул и сдался, как сминается под легким касанием мокрое бумажное полотенце, подобрал своего мальчика и заключил во всепоглощающее объятие одной рукой. В ответ меньшая рука с силой обернулась вокруг его спины, напоминая захват. — Дело не в тебе, дело во мне».

«Не надо», — всхлипнул Лео.

«Я серьезно. Я просто… пытаюсь пережить сейчас всякое».

«Мы должны переживать это всякое вместе», — со слезами воспротивился Лео.

Фыркнув, Сенсей отстранил его достаточно, чтобы приподнять подбородок пальцем. «Не. Это чисто мои заморочки. Прости, что усложняю тебе жизнь».

«Раз это твои заморочки, то и не перекладывай их на меня, — прорычал Лео, по сути зеркаля его, чтобы дотянуться и щелкнуть его по лбу. — Хватит печься обо мне. Начинай думать о себе, что тебе нужно, чтобы почувствовать себя лучше. И тогда мы сделаем так, чтобы это осуществить».

Нету ничего, что исправит его проблемы. Ты никогда не сможешь вернуться домой.

«Мне просто нужно еще немного времени, чтобы справиться, — Сенсей постарался улыбнуться, но несмотря ни на что, в этот раз улыбка как-то не смогла затронуть глаза. — Иди заполучи себе немного обнимашек Донни, пока не остыли».

Лео не двигался и не отводил от него взгляда. Изучал.

Сенсей отцепился и потянулся назад. Он не успел далеко уйти, как Лео сказал ему в спину:

«Ты же знаешь, что мы делим одно сердце».

Сенсей остановился. Не оборачиваясь ответил: «Знаю».

«Если ты что-нибудь сделаешь, неизвестно, может, это отразится и на мне тоже».

«Знаю», — повторил Сенсей и ушел. Он заполз в свою могилу. Потому что чтобы умереть, ему вообще ничего не надо было делать. Нужно было просто перестать взаимодействовать с живыми, и в итоге одно будет невозможно отличить от другого.

[]

Густое ничто запеклось и свернулось вокруг него, оставляя все остальное неважным. Сенсей лежал в своей могиле, тихий и бездвижный. Могила смыкалась над ним. Он не страдал клаустрофобией. Он имел все шансы заработать клаустрофилию.

Раздался зов. Стылая тьма вокруг него едва ли пропустила звук. Этого было недостаточно. Никто не хочет на самом деле видеть его рядом. Он был потерян. Он остался без дома. Он был мертв.

Сгустки ядовитой тьмы. Сенсей не соскальзывал. Он не утягивал Лео в могилу за собой. Он просто… похоронил себя живьем. Он должен был его освободить. У него была замечательная жизнь. Лео был так счастлив. И Сенсей был так, так рад за него. Он был очень рад за него. Он был больше ничего. Совершенно ничего больше.

Снова зов. Исступленный. Нарастающий. Гудрон тьмы раззявился и обволок его. Сенсей исполнял свое первое желание, возникшее, едва он оказался в этом мозгу. Оставаться в стороне. Позволить Лео жить свою жизнь.

А потом голос пробился. Отчаявшийся зов его мальчика, которого он вырастил в апокалипсисе, которому он пообещал всегда прийти, если он позовет. Если только Кейси скажет:

— Эхо! Эхо. Пожалуйста.

Сенсей не шевельнулся. Лежал совершенно неподвижно. Как труп. Его убежденность дрогнула.

Всхлип. И отчаянное:

— Пожалуйста. Пожалуйста, папа.

Вдох. Воздух в легких. Дыхательная система. Один неожиданный удар сердца за другим. Кровеносная система. Путаная каша мыслей. Работа мозга. Сенсей открыл глаза.

Пахло прохладой, дождем и мокрым асфальтом.

Какое-то время он сидел совершенно неподвижно. Теперь уже в теле, которое было живым. Находилось в реальности.

«Срать-засрать, спасибо, господи боже», — выдохнул Лео, оставаясь где-то на краешке. Не пододвигаясь ближе.

Сенсей вдохнул. Из открытого окна его окатывали волны отчетливого хрусткого запаха, наполняя комнату шумом барабанящих по крыше капель.

Он сидел, одна рука лежала на коленях, другая отсоединена. Он чувствовал себя уставшим. Тело чувствовало себя уставшим. Лавнишнее утомление. Когда Лео в последний раз спал?

«Навалилось всякое», — кинул Лео непринужденно, беспечно.

А. Сенсей повернул голову и увидел того, кто призвал его из собственной могилы. Кейси-младший, его сын.

Он тоже выглядел уставшим. Длинные волосы были собраны, но много прядей сбежало, одна упала прямо поперек лица. Даже не подумав, всё еще невидящий, оглохший, рассеянный и наполовину мертвый, Сенсей протянул руку и заправил эту прядь ему за ухо.

Глаза Кейси наполнились влагой, но слезы не покатились. Он спросил хрипло и свирепо:

— Какого хрена ты творишь?

— Кейси… — Сенсей не знал, что сказать. Ему было страшно, хотя за окном не гремела гроза. Только крепкий дождь.

— Ты меня пугаешь, папа, — сказал Кейси прямо.

Опять это слово. Слово как нож. Огненно-белая боль. Все возможные слова высохли пеплом у него на языке, оставив сажу и горечь.

Взляд блестящих глаз Кейси явно этого не пропустил. Он выглядел таким свирепым. Это так болезненно напоминало Сенсею об их Донни. Гнев у постели больного.

— Ты меня звал, — Сенсей прочистил горло, сжимая пальцы. — Что тебе нужно?

— Вздремни со мной, — мгновенно ответил Кейси.

— Ты мог бы сделать это с Лео, — беспечно отметил Сенсей.

«Прекрати», — вклинился Лео, осторожно, тактично, показав ненароком всю свою боль.

На лице Кейси явно проступила фрустрация. Он проигнорировал его заявление. Вместо этого добавил:

— Иди сюда.

Сенсей неохотно подчинился. Они упали на стеганое одеяло Кейси — ручной работы. Из окна на всю комнату разило запахом дождя, дождь же оставался единственным мерным оркестровым сопровождением. Несмотря на заявление, что они собирались вздремнуть, Кейси лежал рядом с ним, скрестив руки на груди и уставился в потолок.

— Ты устал? — попробовал закинуть удочку Сенсей. Он до сих пор не понимал, почему его попросили вместе вздремнуть.

— Агась, — ответил Кейси, протянув первый звук, не шевелясь и пялясь вверх. Сенсей помолчал, сомневаясь.

— Хочешь поговорить об этом?

— Поговорю, если ты со мной поговоришь, — был ответ.

— Ты не мой терапевт, малой, — фыркнул Сенсей.

— Ага, — Кейси направил резкий взгляд на него. — Но вообще-то, ты мой гребаный папа, знаешь ли.

Сенсей снова не сдержал дрожи. Свивающаяся эмоция, слишком перепутанная и сложная, чтобы распутать и опознать.

— Это что, — обвинил Кейси, тыкая прямо в него пальцем.

— Прости, — Сенсей не хотел, чтобы он думал, что что-то не так. — Я просто. Обычно ты меня так не называешь.

— Называю.

— Когда ты объясняешь, как мы связаны, да, ты говоришь «это мой отец». Но обычно ты обращаешься ко мне Сенсей, или мастер Леонардо, или еще как. Почему сейчас вдруг папа?

— Потому что ты мой папа, — указал Кейси. — И я хотел, чтобы пришел мой папа, так что я звал его. Есть какие-то проблемы?

Сенсей не понимал, почему от этого было так больно, даже если у него была тысяча лет. Он не хотел подводить его.

— Нет. Нет. Я просто. Я…

Тишина. Дождь.

— Я не твой терапевт, — согласился Кейси. — Но Лео сказал, что ты отказался разговаривать с Рексом. Или с Лео. Или с кем-нибудь вообще.

— Я разговаривал, — Сенсей сглотнул. — Я разговаривал со Сплинтером. Я разговаривал с Донни.

«Ты разговаривал со Сплинтером?» — вклинился Лео, удивленный. Он в тот момент отсутствовал.

— И что ты думаешь о том, что они сказали? — поинтересовался Кейси. Замерший, скрутившийся, закрытый.

Сплинтер сказал, ты имеешь право скорбеть. Сплинтер сказал, ты несешь их с собой с каждым своим шагом, ты не бросаешь их. Сплинтер сказал, дай себе больше времени.

Донни сказал, твое одолженное сердце всё еще бьется.

— Они очень умные, — Сенсей решил остановиться на этом. Больше ничего он придумать не смог, потому что не мог найти слова, чтобы выразить всю невыносимость их слов, как горячая вода невыносима для холодной кожи.

— Чтобы ты знал, я тоже довольно умный, — заметил Кейси.

— Конечно, ты умный. В тебе собралось лучшее от всех нас, — в кавардаке апокалипсиса мальчик постиг технический треп Донни, практически танцевал по полям боя, как Майки, перенял успокаивающий голос Рафа.

Кейси фыркнул.

— Какой же ты предвзятый. Ага, и худшее тоже, можешь не сомневаться. Кофе я пью настолько черный, что им краску можно снимать, — как дядя Донни. Уверен, что храпеть я научился от Рафа. Блин, да когда мне было шесть, Энджи научил меня воровать. И не будем забывать, что я никому не хочу рассказывать, что мне тяжело, прямо как мой папа.

— А тебе тяжело? — тихо спросил Сенсей.

— Да. И как я уже сказал, я расскажу тебе, если ты расскажешь мне.

— Это не так работает.

Снова тишина. Снова дождь.

— Как тогда, по-твоему, это работает?

— Ты рассказываешь мне, что случилось, и я делаю всё, чтобы решить твою проблему. Потому что ты ребенок, а я твой родитель. Я не собираюсь обременять тебя своими бедами, — и снова ныло горло, причем по восхитительным новым поводам. Как же это задрало.

— Ты не сможешь обо мне позаботиться, если тебя не будет, — прохладно заметил Кейси.

— Я прямо здесь, — сказал Сенсей, потому что так и было. Его одолженное сердце всё еще билось. — Я никуда не ухожу.

— Это ложь. Потому что тебя тут не было. За последние несколько недель ты суммарно выходил вперед едва ли на десять минут. Все заметили. Но особенно это заметил Лео, — Кейси с силой вдавил палец в его пластрон. Лео натянул на них огромную футболку, в которой они практически тонули, с принтом енота на блевотном фоне и надписью «живи быстро ешь мусор». Леггинсы, пушистые носки. Спальня Кейси в доме О’Нилов.

— Я не ухожу в темную, — заметил Сенсей. — Я не утаскиваю его с собой. Я в этом убедился.

«Вместо этого ты уходишь куда-то, где я не могу тебя найти. А это хуже», — тихо ответил Лео.

— Но ты не здесь, — поверх него продолжал Кейси. — Мы хотим, чтобы ты был здесь. Так что расскажи мне, что с тобой происходит, а потом я расскажу тебе, что происходит со мной.

— Ты первый.

— Ладно, я первый, но ты должен пообещать, что потом не станешь отмазываться, — Кейси протянул ему отторыпенный мизинец.

С большим нежеланием Сенсей согласился, потому что хотел знать, отчего Кейси выглядел таким уставшим, и сцепился с ним пальцами.

— Ладно, — Кейси снова сложил руки на груди. — Ты знал, что в составе кока-колы есть кофеин?

— Эм. Да?

— Ну а я нет.

Длинная пауза, после чего Сенсей тихонько бессильно рассмеялся.

— Ты серьезно?

— Агась. Каждый вечер на этой неделе я выпивал колы и после этого ни разу глаз не сомкнул. И только сегодня утром, когда мы с Эйприл пытались общим мозговым штурмом выяснить, что может быть тому причиной, я об этом узнал, — рассказал Кейси прямолинейно и с нотой самокритики.

— Ох, Кейси, — Сенсей не удержал улыбки.

— Так что у меня образовалось много времени на размышления, — продолжал тот. — И я много думал про тебя, потому что, как я уже сказал, мы все волнуемся. Уверен, будь бы способ выковырять тебя ломом, это уже случилось бы, и не раз. Я думал о том, что не могу сказать тебе ничего, что ты уже не знаешь. Что ты мой папа, что я люблю тебя, что я хочу, чтобы ты был рядом. Да? Потому что ты уже это знаешь. Скажи мне, что уже это знаешь.

— Я уже это знаю, — признал Сенсей, по ощущениям выскабливая собственные внутренности. Но он ведь знал, ему это повторяли столько раз. Он знал это.

— Я всё потерял. Я чужак в незнакомой мне стране, которую я когда-то знал, или когда-то узнаю. Все вокруг выглядят как моя семья, звучат, как моя семья, но они меня не знают. И я никогда не смогу вернуться домой, — Кейси не договорил, но Сенсей резко повернул к нему голову, потрясенный до потери дыхания. Кейси моргнул и спросил смущенно. — Что?

— Хех. Прости, — Сенсей мотнул головой и разорвал транс. — Я просто… именно это я крутил в голове снова и снова. Я никогда не смогу вернуться домой.

— Мы никогда не сможем вернуться домой, — согласился Кейси. — Но ключевое слово тут мы, Сенсей. Мы. Ты не один, даже в этом. Потому что я прямо здесь, и я тоже не могу вернуться домой.

С последним словом его голос захлебнулся и скукожился, и Сенсей просто не мог не погладить снова его длинные вихры, рассыпанные по подушке с запахом сирени.

С влажными глазами Кейси повернулся к нему и раскрыл объятия.

Что-то в глубине его сердца треснуло. Невомзожно, немыслимо было ответить иначе, кроме как подобрать Кейси единственной рукой и стиснуть, пока мальчик не почувствует его любовь каждым сантиметром своего тела.

Послание дошло до адресата, потому что Кейси заплакал. Сенсей знал, что это неизбежно, когда его мальчик прошептал: «Зараза», — и сразу после того начались всхлипы.

Сенсей прижал его голову к себе и поцеловал в висок.

— Всё хорошо.

— Я не плачу, — скрипнул Кейси, плача. — Твоя очередь. Теперь расскажи, что случилось у тебя. Ты обещал.

— Хмм, — Сенсей потер его плечо, подоткнув голову Кейси под свой подбородок и чувствуя, как в симпатичную майку с енотом впитывается влага. — Я уже в целом все рассказал. Я думал о том, что мы никогда не сможем вернуться домой. Обо всем. Что мы потеряли. И… про Лео.

— Что ты думал про Лео? — подбодрил Кейси, говоря в нос. Сенсею не нужно было и слова со стороны младшего, чтобы знать, что он буквально на иголках сидит и ловит каждое слово.

— Об этом я, пожалуй, поговорю с Лео. Но если хочешь, можем поговорить о доме.

— А ты хочешь?

— Не очень. Но мой психотерапевт говорит, что если я буду сосредотачиваться на хороших воспоминаниях, это поможет, а у меня тут под боком как раз оказался кое-кто, кто поможет их освежить.

— Ты сделаешь это ради меня?

— Ради тебя я сделаю всё что угодно. Потому что я твой папа, — Сенсей мазнул подбородком по его макушке и прижал его крепче. — Прости, что в последние недели пропадал.

— А теперь ты будет рядом чаще? — спросил Кейси немножко приглушенно.

Сенсей с надлежащей ответственностью рассмотрел вопрос. Ничего не изменилось на самом деле. Его просто вытащили из его дыры, ему снова указали на свет. Свет даже не был ярким, ведь его закрывали грозовые тучи и густой запах дождя. Смывающего всё и позволяющего начать заново.

— Я дам себе больше времени, — ответил Сенсей, решив не врать.

— У нас его полно, — откликнулся Кейси. — Ладно. Тогда давай вспоминать хорошее. Помнишь, как дядя Донни подхватил грипп?

— А почему это хорошее воспоминание? — уточнил Сенсей на волне озадаченности и веселья.

Шумно шмыгнув носом, Кейси устроился поудобнее, не собираясь выбираться из объятия, и громче продолжил:

— Вы ушли на миссию, и, похоже, всю ночь его рвало. Потом вам пришлось возвращаться домой пешком, и ты добрых десять миль тащил его на себе, — вспоминал он. Эту часть истории он явно знал с чужих слов.

Это было забавно, потому что Сенсей точно запомнил из собственного опыта одно — это как страшно от Донни пахло. Вонь блевоты была почти невыносимой, пока его брат пластом растекся у него на закорках. Сенсей тогда сыпал ужасными шутками, как Донни ему по край жизни будет должен и как сильно он сейчас хочет в душ. Про это думать было легче, чем про легкость, с которой сраное расстройство могло подкосить могучего Донателло. И подкосило.

— Я всё еще жду той части, где воспоминание становится хорошим, — вставил Сенсей. В голове крутилось, как он боялся, что его близнец помрет прямо у него на горбу со вкусом желудочной кислоты во рту.

— Потому что после этого мы устроили черепашью кучку, — Кейси отстранился, чтобы в полумраке улыбнуться ему во все зубы. — Мы стащили с коек матрасы и устроили большое гнездо с одеялами. Как большая ночевка.

Точно. После долгожданного душа единственным аргументом Рафа, который разубедил Донни тащить свою температурящую жопу в лабораторию, было заключение в кучке со всеми братьями и семьей. Кейси был тогда таким маленьким и считал, что ничего лучше в жизни быть не может — когда все так близко, что можно обнять сразу всех. Он практически и не приснул, потому что все перекладывался и обнимался с кем-нибудь другим.

Сенсей не спал. Всю ночь он пролежал под боком Донни и всматривался в абрис его лица, ища любые изменения. В какой-то момент Донни разлепил глаз и вперил в него взгляд с ну просто изничтожающим раздражением, после чего снял наушники и натянул на Сенсея.

— Донни злился, что я не сплю, и отдал мне свои наушники, — сказал он. — Я думал, что он включит мне какую-нибудь музыку. Но там просто была снова и снова повторялась запись его голоса: «Лео, иди уже, блять, спать».

Кейси разразился негромким смехом, добрым и увлажненным слезами. Сенсей не удержался и присоединился к нему, даже если тоска по дому напоминала обернутые вокруг трахеи жестокие пальцы. Удушающие. Ему хотелось вернуться в эту кучку. Он никогда не сможет туда вернуться.

Маленькие пальцы впились в его пластрон, а в плечо с силой воткнулась голова.

— Я очень по ним скучаю, — пробормотал Кейси.

Ему никогда не вернуться в эту кучку. Но, возможно, где-то там жила версия его, которая не могла вот так прижать к себе своего сына. Так что, возможно, он был куда счастливее, чем сам мог понять. У Сенсея остался один кусочек дома, и он не имел права его отпускать. Он не мог это забыть.

— Я тоже очень по ним скучаю, — согласился Сенсей со всё той же ноющей болью. Ему не казалось, что разговоры о них как-то помогают. По большей части такие старые раны лишь открывались шире. Он потерял их. Они не будут рядом. Он больше не мог нести своего Донни на закорках, не мог во сне почувствовать близкое тепло своего Майки рядом, не мог услышать храп своего Рафа на ухо. Даже хорошие воспоминания до сих пор рвали его на кусочки.

— Они так сильно тебя любили, — почти неожиданно сказал Кейси. — Они любили тебя больше всего. Знаешь, это Донни предложил черепашью кучку. Сказал, что ты будешь переживать. И все согласились, потому что знали, что ты не спал с того момента, как он заболел. А еще они знали, что ты спишь крепче, когда видишь, что все рядом и в безопасности.

— Кейси… — вымолвил Сенсей, опустошенный и раздробленный. И ведь в конце концов он спал в ту ночь. После того, как ему отдали наушники, он выключил дебильную запись, поставил на шумоподавление и купался в чувстве безопасности и близости всех.

— Нам их не вернуть, — Кейси был громче. — Но я не хочу делать вид, что их никогда не было. Я знаю, что это больно, я тоже чувствую эту боль. Но нельзя замыкаться в себе, нельзя выкапывать себе яму и лежать в ней в одиночестве. Ты спишь лучше, когда ты окружен любовью. Так было и так будет. Любовь стала другой, но осталась такой же сильной. Они все здесь любят тебя. И черт побери, пап, я так сильно тебя люблю. Что бы с тобой сейчас ни происходило…

— Ничего не происходит, — слабо произнес Сенсей.

— Ну хватит.

— Нет, я в плане. Ничего не изменилось. Я просто. Я не знаю. Я так и не выкупил всю эту тему с тем, чтобы оставаться живым. Я терпел, потому что Лео было ужасно тяжело, а я хотел, чтобы ему стало лучше, и понял, что он никогда не попросит о помощи, если только я не сделаю это первым. Но в какой-то момент, когда притворяешься слишком долго, это становится слишком похоже на попытки взаправду. И я просто… испугался. Видимо.

Как будто лежишь посреди грозы, знаешь, что за ней стоит логика, но никак не можешь пробиться за рамки слепого ужаса.

— Испугался, что сможешь встать на путь исцеления? — приглушенно предположил Кейси.

— Если бы я сказал тебе, что завтра начнется апокалипсис, тебе было бы страшно пройти через него снова? — спросил Сенсей.

Очень тихий ответ, признание, погребенное под покровом дождя и окутавшей их тишины:

— Да.

— Для меня сейчас всё выглядит именно так.

— Ох.

Влажная тишина. Размеренное дыхание.

— Что помогло? — голос Кейси звучал осторожно.

— Мм?

— В первый раз. Что помогло тебе пройти через это? Что мы можем сделать?

Сенсей выжил, потому что он обязан был, потому что на его плечах лежал груз, и он отказывался позволить коленям подогнуться, как бы больно ни было. Не самый здоровый способ, особенно учитывая что в процессе он достарался до оторванной руки. Семья помогала, но практически все они уже были мертвы, даже если теперь вокруг носились их юные версии и болезненной невинностью на лицах.

Но практически все — это еще не все. Кейси больше не был маленьким в его руках, потому что это тело было намного, намного младше. Он всё еще оставался его сыном, он всё еще был рядом. Именно это Лео талдычил ему снова и снова, когда он только прибыл в этот мозг. Что он не мог отобрать у Кейси его папу.

— Именно то, что вы уже делаете, — вздохнул Сенсей, потому что мысль взваливать такой вес на своего мальчика была ему ненавистна. — Вытаскивать меня из моих ям и напоминать, что на самом деле важно. Прости, что тебе пришлось делать это снова.

— Есть какие-то способы совсем избежать ям? — уточнил Кейси. — Что мы можем сделать, чтобы не позволить тебе самоустраниться из жизни? Потому что это было говено, и я испугался, очень испугался, что ты не вернешься.

Сенсей вжался щекой в его макушку. Его бедный мальчик слишком многого натерпелся из-за него.

— Не знаю. Прости меня. Это несправедливо к тебе.

— Жизнь несправедлива, — тут же откликнулся Кейси девизом дитя, взрощенного в апокалипсисе. И добавил: — Но это всё, что у нас есть. Мир еще не погиб.

Голос Кассандры из-за пелены лет тут же отдался эхом в его голове: «Мы будем жить надеждой, детка!»

— Прости, — повторил Сенсей, потому что такое стоило повторять.

— Если ты останешься с вздремнешь со мной, я тебя прощу, — Кейси подмостился ближе.

— Хорошо.

Дождь лил, и лил, и лил. Капли шустро бежали по оконному стеклу. Его одолженное сердце билось в его груди.

«Оно не одолженное, — мягко сказал Лео за секунды до того, как их накрыл сон. — Оно подаренное».

[]

Сенсей не вернулся в свою яму. По большей части из чувства вины, но какой бы ни была его мотивация, он, пусть и без особого желания, остался поблизости. Смотрел с заднего сиденья, как Лео управлял, проживал их жизнь, и ничего не вставлял. Но и не прятался. После недель затягивания себя во тьму выдержать реальность оказалось сложно. Он держался неверно, будто потерял хватку.

Побыв в реальности, Сенсей осознал, как часто остальные спрашивали о нем. Утром Кейси спросил:

— Хей. Он ушел?

— Он еще тут, — ответил Лео с легким намеком на удивление в голосе. — Хочешь выйти и попрощаться с сыном?

Сенсей тихо ответил: «Просто обними его за меня».

Лео вздохнул. Но сделал как сказано — с энтузиазмом и силой. Он прошептал Кейси на ухо:

— Просто прояви к нему немножко терпения, ладно? Я о нем позабочусь.

— Ловлю на слове, — глухо ответил Кейси.

Затем вереницей, один за другим, каждый, кого Лео встречал за день, спрашивали о нем, даже если не знали, что он слушает.

— Сенсей не хочет выйти попробовать блинчики? — спросил Майки. — Я могу посыпать их сахарной пудрой, я же знаю, он такие любит.

— Как там здоровяк сегодня? — спросил Раф. — От него что-нибудь слышно?

— Дуралей в твоей голове прислушался к голосу разума сегодня? — спросил Донни.

— Ах, малыш Синий. Пожалуйста, передай синему великану, что я думаю о нем, — сказал Сплинтер.

— Эй, Сенсей, ты слышишь? Мы все тебя любим, — сказала Эйприл.

В этот раз он слушал. Забавно, он ведь просто присутствовал, а уже почувствовал себя любимым. Боль будет тянуться без конца. Но также будет и любовь.

Когда Сенсей ясно сказал, что предпочитает не выходить сегодня вперед, даже если прятаться не намерен был, Лео постарался не докучать ему.

Вечером все собирались выбраться на шоу фейерверков — Эйприл подговорила. Лео купил себе беруши и пакет медовых круллеров и тянулся в хвосте семьи. Он сегодня тоже был тихим. Сенсей ждал, во что это выльется.

Они развели костер на расстоянии от общей толпы. Со стороны скопления людей доносились смех и музыка. Вокруг кружило море светлячков. Лео мало участвовал в разговоре и с почти спортивным азартом раз за разом зажаривал маршмеллоу до угольной корочки (потому что Раф съедал горелые и не жаловался).

Когда пришло время начала фейерверков, Лео поставил свой раскладной стул за спинами остальных и, когда Донни попытался сесть рядом, отмахнулся от него.

— Ты в норме? — уточнил тот, положив руку на плечо.

— Просто собирался поговорить с Сенсеем, — ответил Лео, вставляя беруши.

Загадочно. Сенсей постарался не напрячься. Донни сжал их плечо и ушел.

С приглушенным звуком всё вокруг казалось сюрреалистичным, странным. Они вдвоем зависли в стазисе. Очевидно, им было нужно поговорить. Сенсей не имел ни малейшего представления, что говорить.

«Это для тебя», — со странной нервозностью сказал Лео.

«Что? — Сенсей приблизился к переду и обнаружил на коленях бумажный пакет, полный медовых круллеров. — Ох».

Он взял управление на себя и открыл пакет. На круллерах лежал толстый ломкий слой сахара, и когда Сенсей откусил немного, на языке стало сладко и тягуче. У него сохранилось яркое воспоминание, как после очередного военного совета, когда зал уже опустел, а они с Рафом остались обсудить логистику, он откинулся на стуле и заныл:

— Я так хочу пончик, что готов начать кусаться.

И Раф сказал, не подымая взгляда от бумаг:

— Как единственный в помещении я хотел бы выступить против кусания.

Сенсей смеялся так, что и без того измученный голодом живот разболелся только больше. И сейчас, в настоящий момент, Лео нерешительно фыркнул со своего места.

«Спасибо за пончик», — поблагодарил Сенсей, слизывая с пальцев сахар. Это была металлическая рука, и она звякала по зубам, как будто кусаешь алюминий. Он почувствовал себя неуютно живым. Он не помнил, когда в последний раз ел.

«На здоровье», — Лео поерзал, и раздался заглушенный, бледный взрыв. Они подняли взгляд и увидели в ночном звездном небе метеоритный дождь желтого. Началось шоу фейерверков. Желтое просверкало и блескуче угасло. До них донеслось едва ли шипение.

Они вдвоем наблюдали за последовательными всполохами цветастых, искрящих фейерверков. Порой взрыв раздавался достаточно близко, чтобы пронять их, пройти через грудную клетку, будто кто-то шлепнул по пустому барабану. Неуютное осознание собственной жизни стало крепче. Он ждал, когда Лео начнет задавать ему вопросы.

Однако через пару минут простого впитывания этой красоты Лео медленно заговорил: «Я знаю, что ты пытался сделать. Что ты начал пугаться перспективы, что тебе придется жить дальше. Закрыл от меня свои мысли и сосредоточился на том, как тебя радуют наши успехи. И что ты хотел просто растаять в нигде, потому что когда ты диссоциируешь, меня тоже утягивает. Я понимаю, чего ты пытался добиться. Мне кажется, остальные сказали тебе куда больше умных вещей на эту тему, чем я мог бы когда-либо набрать. Но есть кое-что, что… про что нам следует поговорить».

Вспышки синего в небе. Очень красиво. Далекое шипение падающих на землю всполохов.

«Знаю», — ответил Сенсей, потому что он знал. В конце концов, они делили один мозг.

Они делили один мозг. Они были одной и той же личностью. Лео не нужно было, чтобы ему указывали на то, что он и так знает. Лео сказал: «Ты считаешь, что ты мне не нужен».

Сенсей не стал отрицать. Одна за другой стремительно расцветающие кляксы заполнили небо. Через беруши пробились далекие и глухие возгласы и присвистывания.

Лео сжал лежащую у бедра руку. «Твое существование имеет значение само по себе, и не важно, нужен ты мне или нет».

«Это твоя жизнь, — тихо сказал Сенсей. — Я никогда не хотел забирать твое».

«Ладно, слушай. Я пытался дать тебе… спокойно разобраться самому, поговорить со всеми, с кем тебе нужно. Не отбирать твою жизнь. Когда я пытаюсь об этом заговорить, я только больше отталкиваю тебя. Но теперь наши жизни связаны, ладно? И ты имеешь ценность. Ты заслуживаешь жить ровно так же, как и я. У нас была сделка, что мы оба постараемся. И я заключил эту сделку, потому что хочу, чтобы ты был жив».

«Было бы проще, если бы тебе не приходилось делиться», — указал Сенсей онемело.

«Жизнь была бы куда проще, будь она проще», — Лео улыбнулся точь в точь как Эйприл, когда она сама так сказала. Далекие булавочные головки расцвечивающих черное окропленное звездами небо фейерверков.

«Просто мне кажется, что было бы лучше, если бы я позволил тебе отобрать. И я… завидую, — признал Сенсей и свернулся от стыда в комочек. — Я не хочу чувствовать зависть. Но чувствую. Я не хочу отбирать у тебя, потому что это твоя жизнь, и я в нее вторгаюсь. И еще потому что мне трудно видеть, как ты живешь жизнь, которой я лишился».

Озадаченная тишина. Лео осторожно приблизился и коснулся его руки. Наконец Сенсей поднял взгляд на него.

«Ничто не мешает тебе жить эту жизнь сейчас, — сказал он с глубокой складкой на лбу. — Ты не отбираешь у меня, мы делимся. Я хочу делиться».

Сенсей уставился на него. На этого светлого, прекрасного, щедрого мальчика. Он купил ему пончики. Он подарил ему имя, Сенсей. Он подарил ему свое сердце.

И теперь Лео пытался подарить Сенсею свой дом.

Ты никогда не сможешь вернуться домой.

«Ты так много потерял, — голос снизился до хрипа. Изливая столько боли. — Я знаю, что даже если мы будем делиться, я не смогу вернуть тебе все, что ты потерял. Мне жаль. Мне так жаль».

Боль была пронзительной и необъятной. Горе и тоска по дому. Сенсей не мог распихать их по маленьким коробочкам и закинуть подальше. Эмоции накрыли их обоих, и Лео закрыл глаза, позволяя боли окатывать и хлестать себя. Позволяя слезам катиться по алым полоскам.

Невыносимо было видеть, как ему больно, и Сенсей притянул его и заключил в объятие. Пробормотал: «Я не желаю тебе этого».

«Так не оставляй меня горевать и по тебе тоже, — Лео исступленно вцепился в ответ. — Не лишай меня своего присутствия. Не прячься, если одиночество делает всё хуже. Пожалуйста».

На плечо Лео сел светлячок. Сенсей поднял взгляд — пустое небо, исчерканное ветвями. Он чувствовал завесу бездны вокруг них. Вздохнул, ощутив за спиной монолит дерева, прочно укоренившегося в тумане. Демонстрации того, как неразделимо они были переплетены.

Ты никогда не сможешь вернуться домой.

Сенсей дышал. Пахло порохом и травой. Кто-то за завесой позвал их по имени. Ему было страшно. Он должен был действовать боясь.

Ты никогда не вернешься домой.

Пришло время попробовать снова.

Они открыли глаза, твердо упираясь ногами в землю. Перед их стулом на корточках сидел Донни и осторожно встряхивал за руку.

— Прости, — Сенсей взял бразды правления, провернул ладонь в пальцах Донни и ответил пожатием, а другой вынул из уха затычку. — Мы здесь. Мы в порядке. Честно.

— Вы плачете, — указал Донни. Сенсей отер лицо рукавом куртки.

— Все хорошо. Мы уже собираемся домой?

— Да. Вы двое готовы?

— Дай нам минутку.

Донни кивнул и оставил их наедине.

«Что теперь?» — спросил Лео. Он был рядышком, прямо под боком.

Сенсей откинулся назад и некоторое время наблюдал за пульсирующими искрами светлячков. Намного более тихие фейерверки. Он чувствовал себя неуютно живым. Вечерняя прохлада начала пробираться под куртку, так что пришлось поддернуть ее. Подаренное сердце все еще билось. «Думаю, стоит узнать, захочет ли Рекс поговорить со мной утром».

Лео весь приободрился и повеселел. «Да?»

«Да».

«Спасибо».

Сенсей улыбнулся, вокруг глаз сложились складочки. «Не. Это тебе спасибо, что не бросил меня».

Утром Сенсей будет лежать в постели, обнимая плюшевого осьминога, и разговаривать по телефону со своим терапевтом. Он расскажет Рексу, как мучительно сложно оставаться живым, что он не уверен, как ему продолжать пытаться. И они придумают, как ему примириться с этой мыслью. Сенсей попробует.

Но прямо сейчас они сложили свой стул и присоединились к своей семье. И когда все поняли, что у управления стоит Сенсей, каждый добился от него объятий. Лео держался рядышком, прямо под боком, и прошептал: «Я так тобой горжусь».

Сенсей никуда не уходил, от его улыбки вокруг глаз появлялись складочки.

Пришло время попробовать снова.