— Ты решился ей рассказать, или Унали сама догадалась? Или так и не узнала?

— Мы умеем… умели немного корректировать свою внешность. Вспомни Самара, он выглядел, как мальчишка, но мог и состарить себя. Когда я впервые нашёл его, его внешность соответствовала годам сорока пяти по меркам Нэйлы. Это всё не происходило по щелчку пальцев и не до бесконечности — стариком себя сделать невозможно, но… Какое-то время я мог бы выиграть. Правда, не пришлось. Мы прожили вместе чуть больше пяти лет, когда она поняла, что что-то не так, когда стало ясно, что у нас не просто так нет детей, и что я, возможно, в курсе, почему. И спросила. А я начал врать. Красиво, слажено. Но истина в любом случае прозвучала бы для неё ещё фантастичнее. Она кивала, я видел, что не верит, но не мог сказать прямо — ничего не будет, потому что я — бессмертная ходячая батарейка! Не мог, хотя миллион раз пытался. И тогда я решил — какого чёрта! Ведь среди атради не было бывших нэйляне. Ведь мой отец уже почти прошёл все преобразования, когда зачал меня. Почему нет, почему не пробовать? Одно, другое, третье… Вовлёк в это Роми, Алэя.

— Ничего не вышло?

— Я… не знаю. Так и не смог узнать. Мы трое поставили процесс на широкую ногу. Не ограничились естественными попытками. Финансировать исследования могли до бесконечности, ведь ресурсы атради не истощить. Конечно, мир не знал о параллельных Вселенных, поэтому мы не могли открыто приволочь чужие технологии на Нэйлу, но… У Рэм за плечами были тысячи лет и способов всё провернуть. Через десять невероятно долгих лет безрезультатных попыток и нервов я и Унали расстались. Я заврался уже так, нагородил за все эти годы такого... Я ломал, портил, и чтобы починить — врал ещё больше, отмалчивался. Видел, что она меня уже едва ли не ненавидит. И из всего этого был один единственный, но очень непростой выход. Признать своё поражение. Принять, кто я есть, и дать ей жить.

— Ты… — Мира запнулась. Хотела спросить, почему же он так и не решился ничего рассказать. Что, может, тогда у них могло бы получиться. Но не стала. Спросила другое. То, что волновало гораздо больше и имело значение уже для них: — Ты так хотел ребёнка или делал всё, чтобы получилось, потому что это было важно для Унали?

— Поначалу просто не думал об этом. Рядом с ней всё было иначе, и как оно будет потом, не имело значения. Я знал, что у атради не бывает детей, и не задумывался над тем, чего не бывает. А потом понял, что мечтаю вместе с ней, представляю, как. Вижу, что ей тяжёло даются наши неудачи, и… Я понимал, что идиот, что должен рассказать, что есть и другие способы быть счастливыми. Но вместо этого только ещё больше зацикливался на попытках. И чем больше это превращалось в навязчивую идею, тем меньше оставалось в ней искренности.

— А Урсейя? Она тоже имеет отношение к вашим экспериментам?

— Урсейя — результат. Последствие. И мой второй эксперимент. Уже только мой.

Ллэр снова помолчал, потом шумно выпустил воздух.

— Мы ушли. Я, Роми, Алэй. Всё свернули и ушли. И четыреста пятьдесят лет не приходили на Нэйлу. По крайней мере — я. А потом дёрнул меня чёрт. Наведаться. Какой-то нелогичный приступ ностальгии, что ли. То, что я застал… Я до сих пор не могу найти слова, чтобы описать. Видимо, мы что-то привнесли тогда в мир вместе со своими экспериментами. Может, что-то нарушили, может — наоборот. Но когда я оказался здесь снова… Мир был другим. Перевернулся. Представь самую страшную сказку, оживи её, преврати в сюрреалистический бред, в котором возможно всё. Нэйляне спустились со звёзд, отказались от техники, оставили в пользовании лишь простые механизмы. Начали бояться электричества, следом — любого света, даже солнечного. Днём планета принадлежала непонятным, неуловимым тварям. Я так и не увидел ни одну из них, зато насмотрелся на их жертв, чтобы не сомневаться, что никакие это не предрассудки.

— И ты, конечно, не смог остаться в стороне, решил вмешаться и исправить, — задумчиво пробормотала Мира, вытягивая затёкшие ноги. Откинулась назад, улеглась на траву, подложив под голову руки. Уставилась на звёздное небо. 

То, что случилось с Нэйлой, конечно же, интересовало. Она хотела знать, что такого сделал Ллэр, что Алэй не мог простить до сих пор. Что означало увиденное в памяти Ллэра, кто эти твари, и почему у него ничего не получилось. Но то, что он только что рассказал, вынуждало задуматься о другом. О чём никогда, ни разу в жизни, Мира не думала. Ни всерьёз, ни в шутку. А теперь — думалось, хотя не просто не хотела, а боялась. И спросить Ллэра — тоже. Но ещё больше — услышать этот вопрос от него. Она закрыла глаза, еле слышно вздохнула. Молчание, конечно, не выход, но у них есть время. Можно подождать, оттянуть. А потом, позже, когда-нибудь, когда она будет готова, когда поймёт, хочет ли иметь детей, они поговорят откровенно и обязательно найдут решение. Они справятся.

— Не смог, — пробормотал Ллэр. — Я смотрел на опрокинутый мир и понимал — ведь всё это наша вина. Моя, Алэя и Роми. Даже если не мы довели планету до такого, даже если причиной стали пытливые умы, которые возродили наши исследования, несмотря на то, что мы старательно подтёрли за собой следы. Изначально процесс запустили мы. Я. Своей навязчивой идеей я лишил Нэйлу её истинного будущего. По крайней мере, именно так я считал. Я потратил лет сорок, чтобы изучить мир заново. От и до. Поначалу Алэй пришёл со мной, но потом… — Ллэр хмыкнул. — Он понял всё намного раньше. Меня всегда поражало, в хорошем смысле слова, как он умудряется так легко сложить два и два. Добраться до сути сквозь внешнюю пелену. Почему не ошибается в своих выводах. У него ведь вовсе не аналитический склад ума. Он не логик. Пасует перед точными науками. Но при этом — понимает. По-настоящему. И знает, когда надо отступить.

Мира не хотела говорить об Алэе. Совсем. Она так и не смогла разобраться — как именно должна относиться к отцу Ллэра, что чувствовать. Поддаться эмоциям, пустив на самотёк, или попытаться понять, увидеть в нём то, о чём уже неоднократно говорил Ллэр. Но и это решение пока можно было отложить.

— Он пытался объяснить, а я не стал слушать. Это ж я. Уж если что решил… — продолжал тем временем Ллэр. Он словно не замечал ничего вокруг, уйдя с головой в воспоминания. — Первое время я считал, что кто-то восстановил данные. На тот момент о минувшем остались только легенды, всё переврали, окружили мистицизмом. Конечно, никто не знал зачинщика — основателя, но по всему, что передавалось из уст в уста поколениями, можно было сделать вывод — речь идёт о ком-то, кто задумал нарушить естественный ход вещей. Привить способности нэйляне, научить их прыгать выше головы. В легендах их называли раммари. Ушедшие. Потому, как считалось, что якобы те умерли, потом воскресли в принципиально другом физиологическом качестве и вот во второй своей жизни уже вершили историю. Кое-что в этом явно было, учитывая, что и я, и Алэй с их точки зрения мертвы, хотя раммари в легендах представляли собой целую расу, — он помолчал. — Я построил тот так называемый храм, который ты видела в моих воспоминаниях. Выбрал для него особое, по мнению местных, место, хотя сам не чувствовал там ничего. Возвёл здание в лучших традициях их богов и проклятий, чтобы было, где укрыться. В храм раммари никто не сунется без надобности. Считалось, что они сами по себе сосредоточие огромной силы, что в них живут добрые духи со скверным характером и что они защищают, только если их не беспокоить. Я притащил туда всё, что могло понадобиться для исследований, замаскировал «заклинаниями» и принялся за дело.

— Что именно ты искал? — Мира приподнялась на локтях. Хотела приблизиться к Ллэру, обнять, но побоялась, поэтому так и осталась лежать на траве на радость осточертевшим комарам. — Способ, как можно вернуть всё к тому, что было когда-то?

— Да. К тому моменту я уже знал, что многие поколения нэйляне всегда рождались парами. Но не близнецами, просто по двое. Первое время я думал, что один ребенок — простой, обычный человек, а второй — как вы их называете — Способный, который видит в темноте, общается телепатией, живёт пусть недолго, но обладает невероятной регенерацией, до последнего вдоха оставаясь юными. А те, которым ничего этого не досталось… Всё было не так, как, к примеру, у тебя на Актарионе, где уживаются две расы. Совсем. В этом парном рождении существовал особый смысл. Дети были связаны. Те, кто рождался без способностей, являлись источниками жизненной силы вторых. Теми, за счёт кого одарённые могли существовать. Грубо говоря, мне представилось так, будто менталы паразитировали на простых смертных. При этом, как я понял, меры они не знали, забирали больше, чем требовалось, и излишек высвобождался в энергетический фон мира. Именно это вызвало появление тех самых невидимых тварей, которые отобрали у нэйляне день. Замкнутый круг, в котором они уничтожали сами себя, не подозревая об этом.

Ллэр сидел спиной к ней, глядя на костёр, и ни разу и не пошевелился за весь рассказ.

— Будь это какой другой мир, я бы остался в стороне, но это был мой дом. Я отвечал за то, что всё случилось именно так, и, честно говоря, сам не понимал, что собираюсь сделать. И как много времени мне понадобится, чтобы подточить устои мира, заставить нэйляне задуматься, таким образом и в такой момент, чтобы оказались готовы к переменам. Я искал способ нарушить связь ментал-источник, потому что просто сказать «перестаньте», ясное дело, было нельзя. Менталы погибли бы без жизненной силы собратьев. Но не могли не существовать способы какого-то самоконтроля, сбалансированности потребления энергии. Устраивать пропагандистские митинги я не планировал. Но вода камень точит, как говорят в одном мире. Я очень хотел им помочь вырваться из этого круга. Пока мы участвовали в этом вдвоём, нам было просто выдавать себя за местных. Наше сходство играло на руку, Алэй никогда не использовал свои способности и выступал в роли смертного. Я представлял ментала. Такая демонстрация была нужна только первое время, чтобы действительно все поверили, чтобы не вызывать подозрений. К моменту, когда Алэй решил покинуть Нэйлу, его присутствие уже не имело значения. Но сначала в нашей жизни появилась Урсейя.

Мира вспомнила красивую девушку, так похожую на древнее божество, которую она подглядела в памяти Ллэра. И неожиданно для себя почувствовала укол ревности. Не той, что преследовала её на Тмиоре к Роми, а совсем другой. Словно она только что до конца, по-настоящему осознала, как много лет разделяет её с Ллэром. Что трёхзначная цифра — не просто возраст, а время — часы, дни, недели, месяцы, наполненные другими людьми, судьбами, мыслями, желаниями, поступками. И это всегда останется с Ллэром, до самого конца, сколько бы ни суждено было прожить ему, как доа. Мира даже пожалела, что спросила, что, вообще, завела разговор о прошлом, потому что уверенность, что она сможет принять и справиться, таяла на глазах.

Ллэр вспоминал, рассказывал, а Мира чувствовала себя непричастной, далёкой, как будто прошлое вставало между ними и разделяло невидимой границей. Всё отчётливей понимала, что теперь, зная, тоже не забудет. Не сможет. И каждое решение, которое ей придётся принять, так или иначе будет продиктовано этим знанием.

— Что же Урсейя? — тихо спросила Мира.

Ллэр будто почувствовал. Обернулся. Некоторое время смотрел на неё, и если бы она захотела, то могла бы привстать и увидеть его глаза.

— Её первым встретил Алэй и потом какое-то время скрывал от меня, — заговорил он снова. — Объяснил, что хотел сначала сам понять. Разобраться. Я, конечно, разозлился, но если откровенно — понимал его мотивы, потому что к тому времени меня уже начинало клинить на Нэйле так же, как раньше заклинило на возможности иметь детей, — Ллэр горько усмехнулся. — Если бы я признался себе в этом тогда, то наверняка бы услышал и всё остальное. Но я не смог. Когда я увидел её… Практически точную копию Унали внешне и совершенно другого человека внутри, от которого шёл нереальный, нечеловеческий свет и невидимая сила — я. Всё ожило. Заиграло новыми красками. Понимаешь? Не любовь, нет, но навязчивая идея добиться результата, доказать, создать, исправить! Цель обрела новые очертания, новые мотивы. А Алэй примерно тогда же понял, что надо уходить. Оставить мир в покое, позволить ему жить своей жизнью. Я же… Он сказал мне, что я никогда себя не прощу. Я нагрубил в ответ. Наговорил вещей, которые никогда не стоило говорить. Которые вообще не думал. Глупо, — он сглотнул. — Я так и не смог найти в ней следы моей ДНК, хотя был уверен, что Урсейя — не просто дальний потомок Унали. Я это знал. Как-то. Чувствовал. Но доказательств так и не получил. Она была менталом, сильнейшим из тех, кого мы встречали. И в то же время было что-то ещё. Урсейя легко прошла мимо всех моих охранных систем, вошла в храм и при этом чувствовала в нём что-то, чего не видел я. Что-то, доступное только новым нэйляне. Она говорила мне почти всё то же, что сказал Алэй. Раммари пришли, чтобы уничтожить. Там, тогда, в тот раз, который видела ты… Урсейя показала мне, кем на самом деле становились нэйляне. Постепенно, сливаясь, поглощая своих смертных дуалов и даже тех, других, кому достался день. Показала мне третью расу. Она тоже просила меня остановиться. Но я увидел всё по-своему. Решил, что у меня есть опыт и знания… И что я могу… всё.

— А потом?

— А потом я понял, что ошибся. В конечном счёте в последний момент от меня мало что зависело. Я не мог прекратить процесс, который, в этот раз уже точно, спровоцировал сам. Нэйляне уже жаждали перемен, моих перемен, о которых твердил я, которые прививал им я. Вместе с ними менялся и мир. И это разрушало те связи, которые делали возможным существование самой цивилизации. Это было как болезнь. Эпидемия. Я пытался… — Ллэр осёкся. — Они погибли все до одного. Мир — выжил, выстоял, переболел и вернул себе первоначальный внешний вид. Он — прекрасен, тут я преуспел. Но здесь больше никогда не зародится разумная жизнь.

— Ты не можешь этого знать, — Мира села, усмехнулась. — И боюсь, никогда не узнаешь, потому что у тебя больше нет вечности, чтобы вмешиваться и контролировать.

— Конечно, не могу. Но… любая эволюция — это изменения, а Нэйла теперь противится им, восстанавливается до одного и того же состояния, — тихо отозвался он. — В любом случае, ты права, я никогда не узнаю, ошибся ли в этом снова.

— Знаешь, чем хороша короткая жизнь? Так или иначе сосредотачиваешься на собственных проблемах. Личных, не глобальных. Решаешь их и только потом — проблемы мира, если вообще. И сейчас, — она придвинулась к нему, обнимая за шею и вынуждая посмотреть в глаза, — я — твоя главная проблема.

— Правда? Проблема? — он улыбнулся в ответ.

— Эль, почему ты выбрал Нэйлу для нас? — Мира отстранилась. Совсем чуть-чуть, чтобы видеть его лицо. — Только честно.

— Я очень люблю это место, и мне хотелось бы, чтобы кто-то ещё его полюбил. Это честно. Не из-за чувства вины и желания что-то возродить, если ты это имеешь в виду. Мне просто здесь всегда было… спокойно.

— Кто-то ещё? Вот так абстрактно, всё равно, кто? Или хочешь, чтобы я, именно я полюбила это место и осталась здесь вместе с тобой?

— Хочу, чтобы ты... Останешься?

— Позволишь?

— Мне правда нужно на это отвечать? — ухмыльнулся Ллэр.

— Да, — кивнула Мира. — Потому что мне правда нужно сейчас слышать, что ты лю… — она осеклась, понимая, что требует слишком много. — Что я нужна тебе настолько, что ты готов рискнуть начать с начала. Со мной. Здесь, на…

— Я люблю тебя, — сказал Ллэр, не дав ей закончить. Глядя в глаза. Без тени улыбки или сомнений.