Опустив стекло, я упираюсь щекой в дверь, подставляя лицо под порывы лёгкой прохлады. Глупо было в моём состоянии соглашаться на эту поездку: скорость провоцирует головокружение, а выбоины и ямы на дороге потряхивают желудок, в котором временами слышно бултыхание текилы. Смотрю на брелок с освежителем, свисающий с зеркала заднего вида, и непроизвольно пинаю водительское кресло, выдавая раздражение. Ехать пришлось на машине Наруто — он и профессор Учиха сидят впереди, нервно переговариваются о чём-то, обсуждая мотивы действий Саске, даже не полагая, что один из главных сидит позади и пытается не выплюнуть внутренности в окно.

Зачесав развевающиеся на ветру волосы назад, я набираю в лёгкие побольше воздуха и протяжно выдыхаю, прикрывая веки. А ведь я не успела даже попробовать отдалиться от Саске. Только законсервировалась у себя в комнате, маринуя себя отчаянием, а потом — пустилась в отрыв с друзьями, рассчитывая выбросить его из головы, не думать, не мучаться… И шлифанула это дело текилой. Похоже на попытку прикрыть дыру в стене красивой картиной или зеркалом: её не видно, но она всё ещё есть. Зияет в моей груди.

Тревога наматывает нервы на кулак, натягивает, пробуждая в воображении всполохи ужасных предположений, которые кажутся реалистичнее с каждым одолеваемым километром. Я представляю, как мы приедем в этот проклятый лес, обнаружим пустой пикап и предсмертную записку, прижатую к ветровому стеклоочистителем; как мы, перепугавшись, позвоним в «911», соберём поисковую группу, и те, прочесав местность, вытащат тело Саске со дна озера. Он будет холодным, губы его посинеют, а одежда и руки будут облеплены тиной и водорослями…

Сердце больно ёкает, сжимается; я стираю слезу, спустившуюся по щеке, и замечаю, что мы проезжаем мимо забегаловки Марго.

— Там впереди есть развилка, — гнусавлю я, подавшись вперёд и просунувшись между передними сиденьями. — Свернём направо, на старую такую грунтовую дорогу.

— Гхм, — кивает профессор Учиха, отворачиваясь к открытому окну. — Наруто, ты слышал?

Наруто закашливается и коротко отвечает:

— Угу…

Съёжившись от стыда, я откидываюсь назад: от меня ведь пасёт текилой. Господи, какой позор…

Я достаю телефон из кармана куртки. На дисплее 6:23, а в уведомлениях — непрочитанные сообщения в нашем общем с Хинатой и Сасори чате:

Ебанариум🥴

      HiNaH🌞:

Саку, ты где?

Скоро вернёшься?

      Aka-Suna🦂:

Можешь прихватить пивка?

У меня сушняк

Я возьму твою зубную щётку?

Вы:

Вернусь не скоро

За пивом иди сам

И только посмей взять мою щётку

Иначе будешь чистить вставную челюсть

      Aka-Suna🦂:

Я уже😁

Слёзы, вновь подступившие к нижним ресницам, размывают экран; я блокирую телефон, перевожу взгляд на дорогу, подрумяненную рыжеватым свечением солнца, лениво поднимающегося из-за горизонта, и поджимаю трясущиеся губы.

Если мы найдём Саске целым и невредимым, я прикончу его сама.

— Скучно как-то, — чуть осипший голос Наруто разрезает повисшую тишину, — может, радио включить? А то будто на поминки едем.

Я снова пинаю его кресло, но в этот раз осознанно и со всей силы.

— Ты не устаёшь меня удивлять, — выдыхает профессор Учиха. — И как так вышло, что из всех людей в окружении Саске именно ты оказался его лучшим другом?

— Оу, вот как мы заговорили? — в тоне Наруто проскакивают запальчивые вибрации — ещё хоть слово, и он выкинет профессора на обочину, не останавливая машину. — Ну, может, дело в том, что я всегда был рядом с ним, м-м?

Воздух в салоне становится густым и едким, забивает поры, просачиваясь в кровь и циркулируя с ней через зачастившее сердце. Я робко обнимаю себя за плечи, пальцами цепляясь за пушистую куртку, будто могу абстрагироваться.

А Наруто тем временем продолжает:

— Знаешь, что случилось, когда ваш батька перестал платить за обучение Саске? Конечно не знаешь, ты же у нас такой умница, в Берлине учился! А я тебе скажу…

Директриса частной школы, в которой обучались Саске и Наруто, ворвалась в класс прямо посреди урока и высказала своё неискреннее сожаление ввиду того, что отныне Саске не может продолжать обучение в их заведении. Когда он второпях начал убирать вещи в свой рюкзак, кто-то из ребят посмеялся: «Сейчас таблеток наглотается»…

— Улавливаешь отсылку?

На минуту Саске замер, сжал в руке пенал, вслушиваясь в впрыски смеха, который сдерживали одноклассники, но ничего не ответил — просто вышел из класса, чувствуя подгоняющие взгляды, устремлённые в спину.

— Думаешь, он домой пошёл? — вопрошает Наруто и, зло хохотнув, сам же отвечает: — Чёрта с два! Саске стал поджидать их у ворот…

Докурив сигарету из свежераспечатанной коробки — курить он начал после смерти матери, — Саске подловил одноклассников на выходе и влез в драку.

— Их было шестеро, — уточняет Наруто. — Думаю, ты понимаешь, на чьей стороне было преимущество. Если бы не я…

Несмотря на побои и неравные силы, Саске упёрся и не собирался отступать: падая, он снова вставал и бросался в бой, удерживаясь лишь на разгоне своей ярости, но в какой-то момент её оказалось недостаточно. Те ребята повалили его на землю и стали пинать, отыгрываясь за незначительные повреждения, которые он успел им нанести. Тогда-то и подоспел Наруто.

— Я помог ему подняться и отбиться от тех парней. — Мы, наконец, доезжаем до развилки, и Наруто сворачивает на грунт, напряжённо сдавливая челюсти. — И если понадобится, я подниму его снова, и мы вместе отобьёмся от всех невзгод. Пусть ты его родной брат, но рядом всегда был я. И ты понятия не имеешь, как нелегко ему приходилось в твоё отсутствие.

С моего места видно, как профессор Учиха судорожно поджимает губы, будто разжёвывая слова, крутящиеся на языке, в труху, чтобы ненароком не вымолвить их вслух. Похоже, Наруто задел его за живое.

— Наруто, — я говорю почти беззвучно, всё ещё пытаясь переварить услышанное, — включи чёртово радио.

Наши с профессором взгляды пересекаются на холодной глади зеркала, и я читаю немую благодарность, отражённую в его глазах.

Тишину салона заливает бренчание гитары, и по первым аккордам я узнаю песню Happier Than Ever. Утопив себя в сиденье, я съезжаю вниз и прикрываю веки, мысленно коря себя за то, что оказалась новым пунктом в списке тех, кто отвернулся от Саске. Я так долго не могла понять, почему он отталкивает меня, почему отрицает свои чувства, пока не воплотила худшее из его опасений — пока не разорвала оголённые провода, связывающие нас, выставив его прочь из своей комнаты, но не из сердца: там-то всё ещё искрят обрывки, нуждающиеся в срочной изоляции. А если я ошиблась?

Подцепив щёку изнутри, я кусаю её до кисловатого привкуса на языке и прерывисто выдыхаю, качая головой. Нет, я поступила правильно.

Дальний свет фар, попрыгивая на кочках, облизывает серебристое покрытие пикапа, припаркованного у самой кромки озера. Не дожидаясь, пока Наруто заглушит мотор, я выскакиваю наружу и на ватных ногах несусь к машине. Даже в слабом свечении восходящего солнца видно, что в салоне пикапа никого нет, поэтому я, не теряя времени, подбегаю к кузову и спотыкаюсь о пустую бутылку вина — та, звякнув, укатывается в воду.

— Господи, — облегчённо выдыхаю я, обнаружив Саске: укрывшись потёртой кожанкой, он спит, и грудная клетка его размеренно вздымается в такт ровному дыханию. — Придурок! — взревев от злости, я лезу в кузов, но Наруто обхватывает мою талию и оттаскивает от машины. — Пусти меня! Я его убью!

— Обязательно, — утешает Наруто голосом гипнолога, — я тебе даже помогу, но давай мы для начала убедимся, что он в порядке, ладно?

Рассерженно пропыхтев, я сдуваю с лица прядь волос и дожидаюсь, пока Наруто поставит меня на ноги. Тем временем профессор Учиха пытается привести брата в чувства: похлопывает по щекам и пробует дозваться, но всё бесполезно.

— Что там? — спрашивает Наруто. — Дышит же…

— Без сознания, — коротко отвечает профессор Учиха. — Ты же всегда рядом, так? — похоже, сейчас он намерен отыграться за недавний разговор. — Сколько дней он в запое?

— Я его толком не видел, — по привычке Наруто рассеяно почёсывает затылок и хмурится. — Вечером пятницы он был сам не свой. — Именно тогда мы с ним виделись в последний раз. Чёрт! — Мы выпили немного, но он особо не разговаривал, а потом я ушёл к себе… Слушай, я не знал, что всё так серьёзно.

— Нужно ехать в больницу, — профессор достаёт из кармана брюк телефон и раздражённо вздыхает. — Нет сети.

— Что делать-то? — Наруто мечется из стороны в сторону, хочет броситься к Саске, но передумывает, наверное, понимая, что ничего полезного сделать не сможет.

— Нужно привести его в сознание, — говорю я. — Он должен очнуться, а потом мы как-нибудь доедем до больницы. Главное — разговаривать с ним по дороге.

Профессор Учиха кивает, соглашаясь, и жестом подзывает к себе; мы вместе забираемся в кузов пикапа и начинаем трясти Саске, но он всё никак не придёт в себя.

— Ну же, — шипит профессор, — просыпайся, задница.

Меня трясёт и распирает от паники, в голове нет и единой дельной мысли, прислушавшись к которой я могла бы сделать хоть что-то.

— Саске, — шепчу я, затаскивая его к себе на колени, — пожалуйста, очнись, — я смахиваю чёрные волосы с его лба и несильно бью по лицу. Он такой холодный, весь продрог. — Саске, это я, Сакура…

Не знаю, на что рассчитываю. Должно быть, надеюсь, что всё пойдёт по изъезженному сюжету типичной мелодрамы, и Саске, услышав моё имя, мой голос, наконец, распахнёт веки. Идиотка.

Всхлипнув, я провожу пальцем по его ресницам и вдруг осязаю, как они щекотно трепещут, расклеиваясь; затуманенный взгляд находит моё лицо, Саске моргает и хмурится, будто не веря, что видит меня, и выдыхает зловонный перегар.

— Сакура? — стонет он. — Что ты здесь…

— Сколько ты выпил? — перебивает его профессор Учиха.

— М-м, не помню, — Саске пытается сесть, и я осторожно подталкиваю его, помогая. — Бутылки две… три?

— Что именно ты пил?

— Начал с водки, потом, кажется, коньяк…

Каких же титанических усилий мне стоит не придушить его прямо сейчас.

— А потом плавно перешёл на вино, да? — ворчу я, хотя чья бы корова мычала: каждый в радиусе километра легко учует смрад текилы, что зелёным облаком витает вокруг меня.

Профессор Учиха и Наруто помогают Саске выбраться из кузова: у него сильно кружится голова, поэтому он пошатывается на ровном месте, готовый свалиться в любой момент.

— Посадим его в мою машину, — говорит профессор, придерживая Саске под локоть, — а Сакура поедет с нами и будет с ним разговаривать. Ты, Наруто, езжай в братство.

— Не-не-не, — протестует Саске, мотая головой и тут же морщась от боли, — я поеду с Наруто.

Слова Саске задевают профессора: поджав губы, он замолкает, и лишь частичка обиды, мелькнувшая в его глазах, выдаёт отчаяние. Он тревожится за брата, всячески пытается ему помочь, быть рядом, как Наруто, но Саске только и может, что отпираться, настаивая на своём.

Мы загружаем Саске на заднее сиденье машины Наруто, и прежде, чем сесть с ним, я поворачиваюсь к профессору Учихе, чтобы хоть как-то его приободрить:

— Вы тоже приезжайте. Он нуждается в вашей помощи.

— Он нуждается в ней уже очень давно, — отвечает профессор, — но я всегда где-то далеко.

И плакать хочется от грусти, прозвучавшей в этих словах, зная, что именно они подразумевают. Саске был один, когда нашёл мать мёртвой в мастерской; был один, когда отец привёл в дом новую семью; был один, когда все вокруг отвернулись. Но, я уверена, будь у профессора Учихи возможность присутствовать во всех этих тяжёлых моментах жизни Саске, всё сложилось бы иначе.

Поддавшись порыву, я крепко обнимаю профессора и шепчу:

— Вы замечательный старший брат.

Его рука ложится между лопаток и крепко прижимает к широкой груди.

— Ты ужасно пахнешь, — произносит он с лёгкой усмешкой. — Спасибо, Сакура.

Я отстраняюсь и улыбаюсь, смахивая слёзы кончиками пальцев, и не сразу замечаю книгу, которую профессор мне протягивает.

— Нашёл в кузове, — поясняет он. — Саске всегда читает, когда хочет абстрагироваться.

Приняв небольшой томик, я прощаюсь с профессором Учихой и сажусь в машину. Саске, вяло свесив голову, прижимается лбом к холодному стеклу, бормочет что-то нескладное, переругиваясь с Наруто, вошедшим в раж:

— И как тебя вообще угораздило уйти в запой?! — возмущается он. — У нас игра в пятницу, а ты чуть не окочурился в лесу!

— За-а-аткинись, Узумаки.

В какой-то мере их несущественная перебранка сильно напоминает мне наши с Хинатой ежедневные баталии. Видимо, полное противоречие характеров — залог крепкой и незыблемой дружбы. Тихо усмехнувшись собственным мыслям, я на чистом рефлексе придвигаюсь ближе к Саске и кладу голову на его плечо; он, вздрогнув, поворачивается ко мне.

— Это только на сегодня, — отвечаю я на его вопросительный взгляд. — Доедем до больницы, и я уйду.

Саске судорожно выдыхает, нащупывает мою руку, лежащую на сиденье и переплетает наши пальцы, слабо отзываясь:

— Хотя бы так.

Я опускаю глаза на обложку книги: «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вульф.

— Интересный выбор, — отмечаю я, внимательно рассматривая книжку со всех сторон: судя по потрескавшемуся корешку, Саске перечитывает её в n-ный раз. И перечитывает вдумчиво: на страницах сплошь карандашные заметки, уголки измывательски загнуты, отчего внутри меня зудит крохотное недовольство. — А ты прожорливее книжных червей. Разве можно так жестоко обращаться с книгами?

— Твои учебники другого мнения.

— Это учебники, — протестую я, — я выделяю информацию, которую хочу запомнить.

— Аналогично, — хрипит Саске, подтягивая краешек губ в неживой улыбке, от которой щемит в груди.

— Хорошо, и что же полезного для себя ты подчерпнул из этого романа?

— Последняя страница с загнутым уголком.

Непонимающе насупившись, я листаю книгу до указанной пометки и тихо зачитываю вслух:

      <…>«Да, сказал Питер, безусловно. И все же, сказала Салли с той порывистостью, которую Питер в ней когда-то любил, а теперь чуть побаивался из-за ее склонности к излияниям, – как Кларисса умеет быть великодушной к друзьям! И это редкое качество, и когда она просыпается ночью или на Рождество перечисляет все выпавшие ей дары, она всегда эту дружбу ставит на первое место. Они были молоды – вот. Кларисса искренна – вот. Питер сочтет ее сентиментальной. Она сентиментальна – действительно»…

В этот момент Саске крепче стискивает мою руку, и я осекаюсь, поднимая на него взгляд; Саске же продолжает неожиданно осознанно, вовсе не глядя в книгу:

— Потому что она поняла: единственное, о чём надо говорить, – наши чувства. Все эти умничания – вздор. — Подушечки его пальцев касаются моей щеки, цепляют пушистую прядь волос и заводят её за ухо. — Просто что чувствуешь, то и надо говорить.

Он проводит по линии моего подбородка, задирает его, и в следующую секунду сухие губы бережно припечатываются к моему лбу, оставляя лёгкий поцелуй. Я глухо всхлипываю, и слеза, ловко спрыгнув с кончиков ресниц, падает на раскрытую страницу.

«Но я и сам не знаю, – сказал Питер Уолш, – что я чувствую».

*•*•*

С приближением игры напряжение растёт чуть ли не в каждом из студентов Дартмута; тренер Гай муштрует футболистов по полной программе, а Темари устраивает репетиции почти каждый день, изнуряя нас так, словно отыгрываться на матче будет группа поддержки.

Присев на скамейку рядом с Хинатой, я стираю пот с лица и тяжело вздыхаю: если так пойдёт и дальше, то до пятницы мы не доживём, будем кряхтеть и ныть, как столетние ведьмы, избежавшие происков инквизиции. Не зря, наверное, ТенТен называет нашу группу шабашем, хоть и объясняет это иначе:

— Если Ино — верховная ведьма, а Карин — её коварная приспешница, то мы, получается, ковен, — говорит она, присаживаясь на газон перед нами.

— Роль верховной больше подходит Темари, — возражает Хината, вполглаза покашиваясь на Темари. — Я её уважаю, конечно, но иногда она такая сука.

Отпив немного холодной воды, я хмыкаю и медленно закручиваю крышку своей пластиковой фляжки, уставившись вдаль и выглядывая среди футболистов Саске. Вчера он весь день пробыл в больнице, а сегодня тренируется с остальными, что в равной степени и удивляет, и беспокоит. Да, игра уже на носу, но нельзя же столь халатно относиться к своему здоровью…

— Она бывшая гимнастка и медалистка, — напоминаю я, рассеивая свои мысли и возвращаясь к разговору. — Поверьте, это ещё цветочки по сравнению с тем, что ей пришлось пережить.

Хината фыркает и, разминаясь, высоко тянет руки вверх, словно может достать кончиками пальцев до неба.

— Ты тоже бывшая гимнастка, — замечает ТенТен.

— Ага, — кивает Хината, — и что-то ты не особо надрываешь задницу.

Я усмехаюсь и мотаю головой.

— Просто мне это неинтересно.

Темари дала нам небольшой перерыв, который больше как глоток воды перед казнью: она разошлась не на шутку и намерена замучить нас до полного изнеможения, пока все элементы поставленной программы не будут выполнены идеально синхронно. Ино, не появлявшаяся на тренировках целую неделю, решила омрачить своим присутствием сегодняшний солнечный день, но пока до эксцессов не доходило, и, как ни странно, это вообще не обнадёживает.

— Гляньте, — Хината наклоняется вперёд, высматривая среди остальных чирлидерш Карин, и с подозрением щурится, заметив её вдали от Ино, — похоже, наших сиамских близняшек, наконец, разлучили.

ТенТен, проследив за её взглядом, заговорщецки улыбается:

— Тут постарался наш будущий хирург, Учиха Саске, — подшучивает она.

Хината напрягается, глядит на меня вполглаза, опасаясь, что упоминание Саске может меня огорчить, но я уже успела примириться с обстоятельствами и больше не злюсь. Разве что тоскую немного. Я стала спокойнее, и порой спокойствие моё выражается мертвецким молчанием, что тревожит окружающих меня людей. Поэтому приходится тянуть губы в неискренней улыбке, поддерживая разговоры, смысла которых я не улавливаю, и шутить, воздерживаясь от иронии. Пересиливать себя, прикрывая пустоту в груди тонкой фанерой фальшивых эмоций.

И вот я улыбаюсь, толкаю Хинату плечом и увожу взгляд в сторону остальных девочек из группы поддержки.

Казалось бы, всем теперь известно об афере, которую провернула Ино, объявив о воображаемом романе с Саске, однако популярность её от этого не угасает ничуть. Чирлидерши окружают Ино со всех сторон, заискивающе улыбаются, подхватывая каждое её слово, ластятся, набиваясь на вакантное место лучшей подружки, и её, естественно, всё устраивает. Карин же стоит в гордом одиночестве, наблюдая за происходящим с выражением легко читаемого отвращения на лице.

— Может, подойти к ней? — предлагает ТенТен, грустно насупив брови домиком. — Жалко как-то…

— Ага, чтоб головы нам оттяпала, — фыркает Хината. — Брось, она получила по заслугам.

Дуэт Ино и Карин распался подозрительно быстро, но заговорили об этом сейчас, когда кто-то, заметив, что они взаимно отписались друг от дружки в Инстаграме, поспешил сообщить об этом всей округе. Карин уже давно держится на расстоянии и безуспешно старается завести новых друзей, разнося интересные сплетни, как детсадовец — конфеты, рассчитывая, что сможет привлечь к себе внимание. Вот только выдержать её характер под силу немногим, поэтому понять Хинату можно.

И всё же…

Поднявшись со скамьи, я оправляю юбку своей формы и направляюсь к Карин. Увидев меня, она теряется и заглядывает за мою спину, наверное, опасаясь увидеть поддержку в лице Хинаты.

— Я с миром, — усмехаюсь я, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Ты как?

Карин поправляет очки на переносице, и на стеклянных линзах застывает радужный блик.

— Нормально, — она надменно задирает нос и скрещивает руки на груди, умудряясь смотреть на меня свысока, словно мы не одного роста. Ну и зачем я вообще решила с ней заговорить? Крупно сомневаюсь, что отделаюсь без ущерба для своей самооценки, но если она скажет хоть слово про мою грудь, то пусть пеняет на себя. — Неужто думаешь, что меня так легко сломить?

Я всматриваюсь в её глаза и замечаю отблеск мелких искр, что всегда отпрыгивают от бенгальских огней, растворяясь в воздухе. Она говорит без ехидства и настроена, кажется, весьма дружелюбно, хоть это и нельзя заметить сразу. Не повезло же ей уродиться с такой пафосной физиономией.

— Нет. Конечно нет. — Я касаюсь своей шеи и почёсываю выступающий позвонок, который и не зудит вовсе. — Слушай, а ты не хочешь пойти с нами в боулинг?

— Боулинг? — Карин недоверчиво выгибает бровь, да и смотрит так, будто я предложила ей ужин при свечах в захудалой харчевне. Ну да, конечно, я ведь не золотая девочка, а лишь жалкое несовпадение желаний с родительским бюджетом. Разуверившись в своей затее, я понимающе киваю и отступаю на шаг, но тогда Карин вдруг спрашивает: — А Хината не будет против?

Обернувшись на подругу через плечо, я вижу, как она машет рукой у шеи, намекая, что оторвёт мне голову при первой же возможности.

— Да нет, — спешу заверить я, — не будет.

Она захлебнётся в горячей ярости.

Карин опускает глаза, ковыряет газон носком кроссовка, не зная, что ответить, и я понимаю её замешательство как никто другой: прежде я и сама не могла представить наш разговор; казалось, что скорее ад замёрзнет, чем мы с Карин обменяемся парой слов, не заразив бешенством всю округу.

— И во сколько вы собираетесь?

Я не успеваю ответить: Ино отделяется от назойливой стайки фанаток, наглядно демонстрируя процесс митоза, и те, поникнув, расщепляются в стороны.

— Ка-а-р, — Ино гаркает, как ворона, приближается к нам, виляя бёдрами, точно взяла походку напрокат у крёстной феи, и улыбается так широко, что скулы почему-то сводит у меня, — я вижу, ты завела себе новую подружку?

— Ревнуешь? — Карин склоняет голову набок, и только по слабому движению в области гортани я различаю её волнение. Похвальное самообладание, но за такую дерзость Ино разнесёт её в щепки.

— Ты слишком высокого мнения о себе. — Глаза у неё чистые и прозрачные, словно у ангела, свалившегося с небес. Люцифер тоже был ангелом. Скользнув по нам взглядом, Ино усмехается, вздёргивая бровь, и упирает руку в бок. — Что, думаешь, если крутиться возле каждой подстилки Саске, получится завоевать его внимание?

Я еле слышно цокаю: какая дешёвая провокация.

— Вот, что мне всегда нравилось в тебе, так это твоя самоирония, — Карин тянет краешек губ в лёгкой усмешке и продолжает: — Ты вообще не отрицаешь того факта, что была для Саске не более, чем подстилкой.

Есть три вещи, на которые можно смотреть вечно: как горит огонь, как течёт вода и как Карин размазывает самомнение Ино по газону регбийного поля. Приоткрыв рот, Ино растерянно хлопает ресницами, осознавая, насколько жёстко подставилась, попытавшись уязвить Карин.

— Вау, в который раз ты демонстрируешь свою феноменальную способность переобуваться в воздухе, — произносит она, шумно затягиваясь воздухом сквозь зубы, словно после жгучей пощёчины, и подступает ближе. — Вот только знаешь, сколько бы ты ни изворачивалась, как бы ни лезла из шкуры вон, ты всегда будешь на подтанцовке. Лишь массовкой. А со мной ты хотя бы была на втором плане.

— Мне это нахрен не сдалось, — цедит Карин, — ты жалкая шантажистка, которая ничем не побрезгует ради достижения своих целей. И если хочешь знать, я считаю, что Саске поступил правильно, отказавшись идти на поводу твоих детских запугиваний.

Значит, Карин с самого начала была в курсе всех событий и не одобряла действий Ино. Так вот, в чём причина их конфликта. Кто бы мог подумать…

— Детских? — с неверием переспрашивает Ино и, неожиданно вспомнив о моём присутствии, бросает: — Ты тоже так считаешь, Сакура?

Её взгляд вонзается в кожу тысячей игл, остриём достигает до самых костей, будто хочет их проломить, но этого мало. Я чувствую угрозу в её словах и готовлюсь к худшему, собирая все силы, укрепляя неосязаемую броню вокруг себя.

— Да, — отвечаю я. — Ты заигралась. Пора с этим кончать.

Она кивает, кривя губы, безвыходно разводит руками и говорит, будто нехотя:

— Что ж, ты права.

Лишь сейчас я замечаю, сколько внимания на нас сосредоточено: девочки из группы поддержки кучкуются, как голуби, которым накрошили свежеиспечённый батон, и перешёптываются, не отрываясь от нашей сцены. ТенТен и Хината напряжённо держатся в стороне, предвкушают неладное, но понятия не имеют, чего ожидать.

Двинувшись к ним навстречу, Ино останавливается и оборачивается на меня.

— Рассказать им?

Вот так вот просто, без каких-либо сожалений она готова втоптать в грязь каждого, кто хоть немного ей не угодил. Я отвожу глаза и отыскиваю Саске: он принимает пас и бежит к воротам, унося за собой толпу остальных игроков. Если правда о том видео вскроется, все его усилия, вся его жизнь отправятся псу под хвост. Его возненавидят, затравят и исключат из Дартмута. Уверена, даже Наруто отвернётся от Саске, если узнает, что причиной несостоявшегося самоубийства Дженнифер оказался именно он, его лучший друг. И что же тогда будет делать Саске? Вернётся в Нью-Йорк, в большой город, где его никто не ждёт, и останется совсем один. Опять.

Стиснув кулаки, да так, что ногти вонзаются в кожу, я смотрю на Ино.

— Только посмей…

Она усмехается, делает неспешный шаг к девочкам, точно убирает ногу с прыгающей мины, и я детонирую, не успевая даже мимолётно осознать свои действия; набрасываюсь на неё, заваливая на землю вместе с собой, и усаживаюсь сверху, зажимая её рот рукой.

— Издашь хоть писк, — наклонившись ближе, я шиплю так, что слышит только она, — хоть малейший звук, и я выгрызу тебе глаза…

Ино мечется, машет головой из стороны в сторону, словно в эпилептическом припадке, и цепляется за мои волосы, оттягивая со всей дури, будто с намерением выдрать их к чертям вместе с корнями.

— Да пошла ты в жопу, Харуно! — вопит она, стоит мне убрать руку. — Сука! Чокнутая!

И я даже не задумываюсь о существовании рационального способа её заткнуть: его просто нет, а злость разрывает меня до кровавых трещин на коже, и кажется, что пройдёт не меньше секунды, как меня разбросает по частям от скопившейся внутри ярости, если я хотя бы не попытаюсь найти ей выход.

Собрав пальцы в кулак, я завожу руку назад и, размахнувшись, врезаюсь костяшками в её скулу, оставляя красный след.

— Саку, остановись! — кричит ТенТен, раздирая глотку, но следом раздаётся противоречивое эхо ободрений Хинаты:

— Давай, Саку, всеки ей! Всеки-и-и!

А Ино дерётся совсем как девчонка: царапается и плюётся, отбиваясь слабыми пощёчинами, будто хочет надрать задницу пятилетке.

Не на ту напала, сука.

Я хватаю её за лицо, всаживая ногти в бледную кожу до кровавых полос, и слышу её дикий рык, в котором злость смешалась с болью. Выпустив мои волосы, Ино упирается ладонями мне в грудь, толкает, пытаясь спихнуть, но получается у неё, только когда рядом возникает Темари: подхватив меня под мышки, она, краснея от натуги, силится нас разнять, и тогда Ино вскакивает, убегая прочь с поля.

— Ты в своём уме?! — рявкает Темари, испепеляя меня взглядом. Однако я зла настолько, что плевать становится даже на её мнение.

Самыми правильными кажутся лишь слова Хинаты:

— Сакура, беги за ней! Надери ей задницу!

Из-за наших криков и воплей футболисты приостановили тренировку: стоят, обескураженно замерев, потому что для этой груды безмозглых мышц нет ничего интереснее девчачьей грызни; кто-то даже снимает всё на телефон.

Я настигаю Ино у самых ворот, хватаю за волосы и прикладываю её головой к железной балке ограждения; сдавленно застонав, Ино впечатывается в меня затылком, и по моим губам растекается тёплая кровь. Начхать. Я хватаю Ино обеими руками, прижимаю к себе, обнимая так же ласково, как кобра в состоянии диетического аффекта, и вскрикиваю, оглушая всех на поле:

— Убью! — слишком громкое слово, но ни одно другое не опишет мои намерения лучше.

Чьи-то руки опоясывают меня, тянут назад, пытаясь оттащить, но я намертво сжимаю пальцы, выдирая целый клок светлых волос из высокого хвоста Ино, и победно потряхиваю трофеем, злорадствуя:

— Выкуси, тварь! — После чего меня уносят.

Всё не пойму, что это за тенденция переставлять меня с места на место. Можно подумать, я плюшевая игрушка, которую всё никак не поделят. Не переставая дрыгать ногами в воздухе, я всё тщусь выбраться из непрошенных объятий и сыплю ругательствами, на которые не осмелилась бы в здравом уме; царапаю руки, что удерживают меня навесу, и вдруг замечаю чернильных змей, оплетающих крепкие предплечья со жгутами вздувшихся вен.

Чёрт.

Вот сейчас становится немножко стыдно. Вероятно, мне не стоило затевать драку: это было подло. Но Ино не оставила иного выбора, и, наверное, если бы она не вцепилась в мои волосы, я бы остыла, не доводя дело до рукоприкладства… Хотя, кому я вру? Повторись подобная ситуация, я, не задумываясь, поступлю так же. Она сама виновата, напросилась.

Шумно выдохнув, Саске ставит меня на ноги. Я же, не желая выслушивать нотации от человека, которому меньше всего подходит их озвучивать, собираюсь уйти, но он до боли стискивает мой локоть и разворачивает к себе лицом.

— Чего? — бурчу я, старательно пряча взгляд, чтобы не встретиться с осуждением в его взгляде.

Саске берёт мой подбородок и вынуждает задрать голову.

— У тебя кровь, — констатирует он с заумным видом, словно обнаружил опухоль невооружённым глазом.

— И без тебя знаю. — Натягиваю рукав зелёной кофты и вытираю им обагрённые сопли. — Доволен?

— Очевидно, что нет. — Саске стягивает полотенце с пояса своей формы и прижимает к моему носу. — Минуло чуть меньше месяца с того дня, как ты плакалась мне в машине, наматывая сопли на кулак, потому что боялась вылететь из Дартмута, а теперь прилюдно устраиваешь мордобой.

Поверить не могу, устами Саске глаголет здравый смысл.

— О боже, — я закатываю глаза и говорю с явным назальным акцентом, — поглядите-ка, кто меня отчитывает.

— Я просто не пойму, о чём ты думала, когда бросалась в драку.

Моя злость едва оттлела, всё ещё трепещет, подобно маленькому огоньку восковой свечи, но одно неосторожное движение, и она упадёт, сожрав всё в ярком пламени.

— О чём я думала? — отпихнув руку Саске от своего лица, я отстраняюсь и кричу, срывая связки: — Я о тебе думала, сраный ты дебил! Ты наломал дров, а мне приходится затыкать этой стерве рот!

— Я не просил, — а он такой спокойный, что бесит ещё больше.

— Я тебя тоже ни о чём не просила, — и несмотря на это, ты всегда был рядом.

— А тебе не нужно просить, — двинувшись с места, Саске уменьшает пространство между нами, хочет подойти вплотную, но я пячусь, выставляя перед собой ладонь. — Я всегда буду рядом.

В памяти проносятся все те моменты, в которые ему выпадала возможность признаться мне в своих чувствах: на колесе обозрения; во время поездки на вокзал, куда мы провожали моего отца; в Бостоне; в том чёртовом лесу. Но он не воспользовался ни одной из них, всё водил меня вокруг пальца, накручивая виражи, пока правда с видео не припёрла к стенке, вынудив признаться, как если бы это был действенный аргумент в суде.

— Не нужно бросаться на рожон из-за меня, — в краешке губ Саске затаивается грустная усмешка, — я исправлю всё сам. Обещаю.

— Исправишь, — повторяю я, опустошённо уставившись на него, но будто бы сквозь. — Если хочешь всё исправить, то начни с себя.

Зная, какую боль причиняют ему мои слова, я еле-как собираюсь с решимостью, чтобы развернуться и уйти.

Ино сидит на трибунах, прижимая бутылку холодной воды к рассечине на лбу, и недовольно косится на меня краем глаза.

— Если останется шрам, я придушу тебя.

Громкие слова для той, кто так быстро бегает.

Хината и Сасори поджидают меня у ворот: у одной на лице чисто щенячий восторг, у второго — открытый упрёк.

— Сакура, это было круто! — Хината вот-вот уписается от радости.

— И безрассудно, — дополняет Сасори. — Ты в курсе, что тренер Гай всё видел?

— Ох, — Хината закатывает глаза и пихает его в плечо, — ну подумаешь! У вас вообще — что ни тренировка, то драка.

— Регби — контактный вид спорта, это другое! — Хината непонимающе хлопает ресницами; раздражённо качнув головой, Сасори складывает руки на груди и выдыхает. — В общем, Саку, готовься: сегодня вас вызовут в ректорат.

Я прямо слышу звон, с которым медный таз накрывает мою перспективу укатить в Гарвард.

— Чёрт, — усмехаюсь и провожу пальцем над губой, ощущая липкость запёкшейся крови. — Для полного счастья не хватало только этого.

*•*•*

Староста общежития пришла ко мне в комнату ровно в пять, озвучила приговор и отправила к мистеру Шимуре. Сейчас я сижу напротив стола секретарши и чувствую дыры, прожигающиеся во мне одна за другой: Ино устроилась чуть поодаль и пялится на меня, изрыгая пламя из зрачков. Стараюсь не обращать на неё внимания и смотрю, как стрелка на часах в приёмной обрисовывает почти полный круг.

Миссис Диккенс, секретарша, приспускает очки на самый кончик носа, рассматривает что-то на мониторе допотопного компьютера и старчески кряхтит, наглаживая колёсико мышки. Её внук, Йен, сидит на полу: разложив тетради и книжки на пустующем месте рядом со мной, он неправильно решает простецкое уравнение и временами треплет свои рыжие волосы, звучно шморгая веснушчатым носом. Солнышко, а не мальчик.

— Ты ошибся в самом начале, — замечаю я, когда Йен в очередной раз хмурится, сверяясь с ответами в конце учебника.

Молчит, зачёркивает решение и начинает заново. Неразговорчивый. Я и имя-то его узнала, когда миссис Диккенс попросила Йена кашлять потише.

— Ты забыл поменять знаки при переносе, — не выдерживаю, увидев, как он пытается поделить гигантское число на несчастную четвёрку.

Заморгав, Йен поднимает на меня взгляд и тихо бурчит:

— Нас так не учили.

Вздохнув, я пересаживаюсь на пол.

— Тогда показывай, как вас учили. — Всё равно нас вызовут не раньше, чем через вечность. Хоть займусь чем-нибудь.

Йен оказывается глупышкой, не знает даже таблицу умножения, но желание учиться у него есть. Просто не получается. Я видела неисправимых двоечников, которым было плевать на свою успеваемость: они сидели на задних партах, валяли дурака, пропуская слова учителей мимо ушей; а во время контрольных лезли ко мне, вымаливая помощь, которая зачастую заключалась не в том, чтобы объяснить им то или иное задание, а тупо дать списать. Йен не такой. Видно, с каким трудом ему даются банальные сложения в столбик: он морщится, словно от боли, стыдливо прячет руки под сидушкой стула и оттопыривает пальцы, считая. Я делаю вид, что не замечаю этого, изображаю удивление, когда он выдаёт правильный ответ, и хвалю его за сообразительность. Йен гордо улыбается, демонстрируя щербинку и, шмыгнув носом, продолжает решать уравнения.

Ино наблюдает за нами с интересом, иногда улыбается, но отворачивается, стоит мне пересечься с ней взглядами. Неожиданно.

Последнее задание Йен выполняет самостоятельно и я, искренне порадовавшись его успеху, вскидываю руку у его лица:

— Дай пять!

Но Йен отшатывается, упирается локтями в пол, вытаращив на меня огромные от испуга глаза, и чуть ли не отползает.

— Эй-эй, ты чего? — я теряюсь, слегка ошарашенная его реакцией. — Йен?

Ино подскакивает со своего места и присаживается на корточки за его спиной.

— Пацан, ты в порядке? — спрашивает она, касаясь плеча мальчика.

Йен вырывается и, шумно сглотнув, второпях собирает свои принадлежности в потрёпанный рюкзак, на котором чётко видно грязные следы от подошвы ботинок. Мы с Ино переглядываемся.

— Тебя обижают в школе? — озвучиваю своё подозрение я.

Он не отвечает, носом тянет и подтирает подступившие к глазам слёзы рукавом чистой кофты.

— Ты только скажи, — говорит Ино, — мы с этими гавнюками разберёмся…

Мы? Если мы пойдём разбираться со школотой, то велика вероятность, что перегрызём друг дружке глотки ещё по дороге. Я вздёргиваю бровь, уставившись на Ино с очевидным вопросом, и она, видимо, осознав свою ошибку, прикусывают губу, чтоб не усмехнуться.

— Никто меня не обижает, — надев рюкзак, Йен поднимается с пола и грозно хмурит брови, глядя на меня сверху. — Я сам кого хочешь обидеть могу.

Он выбегает из приёмной, и мы слышим, как отдаляется эхо его быстрых шагов в пустом коридоре администрации.

Миссис Диккенс вздыхает, откидываясь спинку своего кресла, и, сняв очки, растирает дряблые веки подушечками пальцев.

— Вы не обижайтесь на него, — тихо произносит она. — Йену сейчас непросто приходится.

Мы с Ино выпрямляемся во весь рост в ожидании продолжения: голос миссис Диккенс прозвучал так, словно она испытывает необходимость выговориться, а нам обеим очень хочется узнать причину странного поведения Йена.

— А что с ним? — любопытствует Ино, за что я толкаю её локтем в бок. Она толкается в ответ, но сильнее.

— Моя дочь, Лекси, — громко, будто одёргивая нас, начинает миссис Диккенс, протирая линзу очков голубым платочком, — выскочила замуж сразу же, как закончила школу. Она у меня наивная, глупая, живёт на эмоциях и руководствуется одними чувствами. Удобная. — Предвкушая долгую историю, я присаживаюсь на скамью, и Ино опускается рядом. Миссис Диккенс продолжает: — Тот парень, Стив, — она брезгливо морщится от одного упоминания его имени и надевает очки, — пообещал ей счастливую жизнь, увёз с собой в Нью-Йорк, где намеревался открыть свой бизнес. Лекси на тот момент была уже беременна, но подумывала об аборте, ведь денег у них особо не было…

Миссис Диккенс мыслей дочери не одобряла, и Стив, как оказалось, тоже. Он отговорил Лекси от необратимого шага, однако его задумка с бизнесом потерпела неудачу. И Стив вместо того, чтобы бороться и найти выход из бедственного положения, в которое вогнал свою новоиспечённую семью, приложился к бутылке и стал пить.

— Он превратился в настоящего зверя, — миссис Диккенс говорит так, словно до сих пор не может поверить, что подобное могло случиться с её дочерью. — Он избивал Лекси, а когда подрос Йен, стал мучить и его.

Поэтому Йен боится резких движений. Господи, какая же я дура!

— Лекси и Йен сбежали от него и переехали ко мне, — миссис Диккенс неудобно ёрзает на своём стуле, но дискомфорт, скорее, испытывает от того, что рассказывает эту историю малознакомым студенткам, — но чем я могу им помочь? Дочка корячится на двух работах, а Йен целый день либо в школе, либо здесь, со мной. Паршивец Стив их даже не ищет. Спился небось где-нибудь в подворотнях.

Я настораживаюсь, поднимаюсь с места и выглядываю за дверь: Йен стоит в узком коридоре, а перед ним, присев на корточки, сидит профессор Учиха и что-то объясняет. Я не представляю, куда его заведёт вся эта история с Изуми и её беременностью, но чисто визуально, профессор создаёт впечатление идеального отца: он держит Йена за руку, мягко отчитывая, и тот даже не думает о побеге — слушает со всей внимательностью, как пять минут назад, когда решал задачки по математике.

— Это ж сколько она терпела этого Стива? — раздаётся голос Ино; я поворачиваюсь к ней и вижу, как она закатывает глаза, мысленно прикидывая, возраст Йена. — Семь лет?

— Восемь, — поправляет миссис Диккенс.

— Это долго, — замечаю я, отходя от двери, когда замечаю, что профессор Учиха и Йен направляются сюда. — Почему она не осмелилась сбежать раньше?

— О-о, — тянет миссис Диккенс, — только женщины умеют закрывать глаза на проступки мужчин, желая сохранить семью.

Ох уж этот махровый идеализм, присущий одним лишь женщинам. Эта инфантильная вера в свою способность изменить и исправить всё; изменить и исправить его, того самого, которого слепо любим всем сердцем. Мы ведь всегда искажаем всё по-своему, умудряемся игнорировать очевидные недостатки, смотрим на всё через стёкла пресловутых розовых очков. Но ради чего? Ради человека, который не способен самостоятельно побороть себя и заштопать собственные изъяны. Конечно, ведь намного проще быть несовершенным, но любимым через силу; чем перекраивать себя, чтобы совпадать со своей второй половинкой. Да и зачем? У неё же розовые очки.

И если бы этот Стив хоть чуточку хотел сохранить семью так же, как этого желала Лекси, то их история могла сложиться куда красочнее. Требовалось лишь банальное усилие, а семья и близкие — уже весомая мотивация.

В дверном проёме появляются профессор Учиха и Йен; потрепав рыжие волосы мальчишки, он обращается к миссис Диккенс:

— Ваш рейнджер?

— Мой-мой, — усмехается она, доставая из ящика стола небольшую коробку конфет. — Будете?

Предложи она ему мармеладных мишек, профессор вряд ли смог бы отказаться, но сейчас он вежливо улыбается, качая головой и, заметив меня, непонимающе хмурится.

— Сакура?

— Мне нужен адвокат, — чуть ли не хнычу я, вызывая у него усмешку.

— Только не говори, что попала, — он переводит взгляд на Ино, видит отклеивающийся пластырь у неё на лбу и, кажется, осознаёт суть происходящего. К счастью, я отделалась лишь едва различимыми полукружьями лиловых синяков, залёгших под глазами. — О нет…

— Всё совсем не так, как вы подумали, — мне настолько стыдно, что я не могу подобрать слов, потому что всё именно так, как он подумал.

— Да, — фыркает Ино. — Она всего-то выдрала мне волосы и приложила головой об ограждение.

— О не-е-ет, — повторяет профессор. — Сакура, как тебя угораздило?

Понимаете ли, всё дело в вашем пустоголовом братце, на которого сошёл гениальный план благородной мести, но сам план оказался дерьмом. Поэтому мы сейчас здесь.

— Небольшой коллапс на тренировке, — я дёргаю щекой и почёсываю затылок. Должно быть, профессор сейчас сильно разочарован во мне.

— Тебе нужна моя помощь? — спрашивает он, изламывая бровь.

Вообще, помощь была бы очень кстати. Учитывая, как искусно профессор Учиха отмазывает Саске от всевозможных проблем, я уверена, он способен уговорить мистера Шимуру замять этот маленький проступок. Но просить о содействии как-то неудобно.

— Да нет, — нервно заламываю пальцы, через силу отказываясь от его предложения, — как-нибудь сами…

И ровно в этот момент дверь в кабинет мистера Шимуры открывается, и оттуда выходит Рей — придурок, который нарисовал весьма анатомичный пенис на капоте Мерседеса нашего ректора. Чтобы решиться на такое, нужно быть либо камикадзе, либо грёбанным да Винчи.

Мистер Шимура слишком увлечён игрой в настольный футбол и совершенно не замечает наши фигуры, застывшие на пороге кабинета; он бегает из стороны в сторону, словно псих, заменяя себе второго игрока, и, только забив гол, наконец, обращает на нас своё драгоценное внимание.

— Кхм, — ректор поправляет свой уродский галстук и жестом приглашает на сесть в кресла напротив своего стола. Заняв своё место, он деловито переплетает пальцы под подбородком. — Я так понимаю, именно вы устроили драку на территории спортивного комплекса.

Я стушёвываюсь под гнётом его презрительного взгляда и утопаю в кресле. В отличие от меня, Ино выглядит куда увереннее: она достаёт стеклянную пилочку из своей сумки и невозмутимо точит когти, совершенно не переживая о предстоящем выговоре. Ещё бы, ведь её родители спонсируют нашу команду по волейболу, а мы все помним, насколько мистер Шимура помешан на деньгах и спорте.

— Мистер…

Я собираюсь оправдаться за своё поведение, как-то объясниться и задобрить его своей предстоящей поездкой на весеннюю олимпиаду в Нью-Йорке, но он перебивает меня, не давая вставить и слова:

— Я всё никак не пойму, почему вам, девочкам, вдруг приспичило подраться? — он уже включил режим грёбанного сексиста. — Вы ведь понимаете, что подобное поведение недопустимо в стенах Дартмута? Это же не какая-то там забегаловка или дешёвый бар. Это университет Лиги Плюща, чёрт побери!

— Ну сделайте нам выговор, — удобно развалившись в кресле, Ино упирает кончик пилки в подушечку указательного пальца и скучающе покачивает ногой, закинутой на колено. — Можете наказать.

— Наказать? Вы что, думаете, что мы в детском саду?

— Ну парней же вы не исключаете за драки, верно? — она вздёргивает бровь, подаваясь вперёд, и пристально всматривается в лицо мистера Шимуры. Мне бы хоть капельку её высокомерия, а то сижу и трясусь как банный лист, поглядывая то на ректора, то на неё. — К тому же, согласно уставу Дартмута, исключить нас за одну драку вы не можете.

Подзарядившись от её слов, я выпрямляюсь и слабо киваю: и в самом деле, устав университета не предусматривает подобную меру пресечения за драки — я узнала об этом недавно, после первой взбучки с Ино.

— Вы сейчас издеваетесь надо мной? — брови ректора взмывают к корням его неестественно чёрных волос, отчего на лбу залегают глубокие морщины. — Будете тыкать в меня уставом?!

— Я всего лишь не хочу тратить ваше время, — Ино мило тянет уголки губ, но язвительный тон напрочь перебивает веру в искренность её улыбки. — Просто озвучьте нам выговор, а мы пообещаем, что такого больше никогда не повторится.

Поджав губы, мистер Шимура откатывается назад в своём кресле, выдвигает ящик стола и достаёт из него измученную книжку, на обложке которой золотым шрифтом вытиснено: «The Charter of Dartmouth College». Досадно вздохнув, Ино откидывается на спинку кресла и принимается рассматривать потолок.

Раздражённо хмуря брови, ректор с особым усердием ищет пункт, о котором говорила Ино, и, убедившись в её осведомлённости, захлопывает устав.

— Что ж, — он выглядит сконфуженным, — в таком случае, в качестве наказания я поручаю вам подготовку актового зала к мероприятию, приуроченного к нашей победе в матче с Гарвардом.

— Мы ведь ещё не победили, — бормочу я, невольно озвучивая мысли вслух.

Мистер Шимура направляет на меня гневный взгляд: я посмела усомниться в силе нашей команды — какой позор! Осталось только надеть красный шарфик и встать у трибун гарвардцев, чтобы окончательно его взбесить.

— Не проблема, — соглашается Ино. — Мы сделаем это, но…

Последующую часть предложения обрывает вой пожарной сирены: оросители, установленные в потолках, распыляют воду, замачивая документы на ректорском столе и дорогущий ковёр, которым покрыт пол всего кабинета. Ино прикрывает голову, визжа что-то про укладку, а мистер Шимура выпрыгивает из своего кресла и несётся к двери.

— Вставай! — кричу я, хватая Ино за локоть. — Бежим отсюда!

Она, не опуская рук, поднимается с места, и я тащу её к выходу, проталкиваясь через толпу перепуганных работников административного корпуса. На улицу мы выходим мокрыми и напуганными: Ино ноет, оттягивая влажную кофту, прилипшую к груди, и оглядывается на здание.

— Почему вдруг сработала сигнализация? — спрашивает она.

Я не отвечаю, смотрю в сторону, где стоит Саске, и наблюдаю за его попыткой прикурить от спички.

Но она не загорается, потому что спички промокли, как и он сам.

Усмехаюсь.

— Тоже мне — герой…