Наказание — это метод контроля, профилактика, необходимая для исключения вероятности повторения нежелательного поведения. Кнут без пряника.

Но любая деятельность в коллаборации с Ино не является наказанием — это каторга.

— Хм, а если повесить выше?

Балансируя на хлипкой табуретке с шатающейся ножкой, я придерживаю конец длинного баннера над входом в актовый зал и выслушиваю нескончаемые комментарии Ино. Терпение испаряется, как спирт на сильном огне, и я начинаю подумывать о том, чтобы обмотать свою шею плакатом и позволить Ино спихнуть табуретку из-под моих ног. Удивительно, что она до сих пор этого не сделала.

Обернувшись на Ино, я вижу, как она строчит очередной комментарий в Инстаграме, преобразовывая весь свой яд в буквенный формат.

— Ты даже не смотришь, — возмущаюсь я, — оторвись, наконец, от телефона и займись чем-нибудь полезным, иначе мы просидим здесь до вручения дипломов!

— Нет, ты только глянь, — Ино усмехается, пропуская мои слова мимо ушей, и показывает дисплей, на котором отображается фотография кого-то из студенток, — как можно было надеть жёлтый и оранжевый на одной неделе?

Лихо же я её приложила.

— А в чём проблема? — отклеиваю подготовленный кусочек скотча от костяшки мизинца и фиксирую плакат. Плевать, если криво: хочу поскорее со всем закончить.

— Проблема? Это фэшн катастрофа. Хотя, кому я об этом рассказываю…

Я спрыгиваю с табуретки и направляю на Ино непонимающий взгляд: брезгливо задрав верхнюю губу, она рассматривает мой полосатый свитер, заправленный в джинсы.

— Господи, — выдыхаю я и взмахиваю рукой, — ну продолжай раз начала.

— Скажи честно, ты всё это дерьмо приобрела на распродаже в детском H&M?

— Свитер мне связала бабушка, — как и половину свитеров в ассортименте моего гардероба. Этот, кстати, мой любимый, хоть и сочетает в себе оба нелюбимых цвета Ино: жёлтый и оранжевый. — А джинсы я купила в Mango. Ещё вопросы?

— Как давно Саске тебя трахает?

Мне казалось, что мы прояснили этот момент ещё в первую драку и закрепили усвоенный материал на вечеринке, где я прилюдно заявила о своей девственности. Но раздражает даже не столько неспособность Ино переварить факты, сколько её наглость.

— Встречный вопрос, — склонив голову набок, я скрещиваю руки на груди, — почему это трахает тебя?

Ино выдыхает со смешком, словно ответ лежит на поверхности, а я, такая дурочка, не могу сообразить; она садится на скамейку, которую мы совместными усилиями отодвинули к стене, и закидывает ногу на ногу, задумчиво закатывая глаза к потолку.

— Ну вот смотри, — говорит Ино, — я бегаю за Саске ещё со школы, даже с Узумаки встречаться начала, чтобы повысить шансы. Поступила сюда вместо Колумбийского и весь прошлый год посвятила попыткам привлечь его внимание.

— У тебя проблемы. Не думала обратиться к психологу?

Ино игнорирует моё замечание и усмехается:

— Как-то я услышала, что Саске нравятся длинные волосы, и принялась их отращивать, — она тянется за своей маленькой сумочкой и достаёт тёмно-зелёный маркер, — я стала меньше есть, бегала по утрам и регулярно ходила на эпиляцию, чтобы быть во все оружия, если фортуна соизволить повернуться ко мне лицом, — маркер оказывается парилкой: Ино зажимает плоский мундштук в губах и затягивается с тихим шипением. — В прошлом году меня пригласили на вечеринку в братство, — качнув головой, она выдыхает ягодный дым и опускает глаза, разглядывая свои колени. — Такое внимание для первокурсницы — великая честь, а для меня это было ещё и возможностью блеснуть перед Саске, мол, смотри: меня принимают, со мной общаются, я нравлюсь парням и только тебе почему-то не нравлюсь.

Я обнимаю себя за плечи, зябко поёживаясь из-за сквозняка, что гуляет по залу, порхая между открытыми форточками, и еле заметно мотаю головой.

— Почему ты рассказываешь всё это? — во мне стремительно растёт жалость, но, учитывая обстоятельства, доставившие нас сюда, я пытаюсь её подавить.

— А ты дослушай и узнаешь, — Ино протягивает мне электронку, по-приятельски спрашивая: — Будешь?

— Я не курю.

— Как знаешь, — и она снова затягивается. — На той вечеринке я напилась до беспамятства, стала приставать к Саске и сильно удивилась, когда он предложил показать мне свою комнату…

— Не хочу слушать дальше, — и не только потому, что продолжение умножит моё разочарование в Саске. Я поставила точку и решила больше не подпитывать чувства, которые испытываю к нему. Однако это будет сложно, если я буду сидеть здесь и глотать осколки битого стекла, оживляя в голове мерзкие картинки, обрисованные словами Ино.

Потому что ненависть — тоже чувство, на месте которого некогда цвели любовь и сострадание.

Зал нужно украсить к Хэллоуинской вечеринке, стилизованной под мультфильмы Дисней, но в помятой коробке с украшениями, которую мы притащили сюда из-за кулис, нет ничего, что можно подогнать под заданную тематику. Типичный набор: летучие мыши, светильники-тыквы и резиновые пауки размером с мою голову.

— Уверенна? — уточняет Ино. — Мне кажется, что конец этой истории тебе понравится.

Я сажусь на пол и начинаю копаться в коробке, бойкотируя попытки вывести меня на разговор. Да и что ещё я могу узнать? Всё ясно как день: Ино напилась, полезла к Саске, а он решил воспользоваться её состоянием и переспал с ней. Если бы кто-то рассказал подобную байку неделю назад, я бы не поверила: «Саске не такой, — сказала бы я, — кончай нести чушь».

Теперь же я ожидаю чего угодно.

— Наутро я проснулась в постели Хидана, — но только не этого.

Пластиковая тыква выскальзывает из моих дрогнувших рук, падает на пол, и светодиоды в её треугольных глазах загораются пламенно оранжевым. Прижав кончики пальцев к губам, я поворачиваюсь к Ино и вижу, как она закатывает глаза к потолку, сдерживая подступающие слёзы.

— Я чувствовала себя такой грязной, что хотелось не помыться, а сгореть, — она закрывает лицо ладонями; вскочив на ноги, я подбегаю к ней и крепко прижимаю к себе за плечи, покачивая в объятиях. — Я была так пьяна, что приняла желаемое за действительность, думала, будто Саске и в самом деле обратил на меня внимание. Но это оказалось шуткой захмелевшего рассудка. Хидан воспользовался мной, снял на видео, а я не придумала ничего лучше, чем обратиться за помощью к Саске…

Из груди Ино вырывается душераздирающий рёв; прижавшись к её макушке щекой, я рассеянно вожу ладонью вдоль линии выпирающего позвоночника и временами целую её волосы, затянутые в тугой хвост.

— Подобрав момент, он прокрался в комнату Хидана и выкрал флешку с записью, чтобы удалить видео, но, по всей видимости, так и не вернул её на место…

И уже позже слил видео с Дженнифер в сеть. Вот как Ино обо всём догадалась.

— Тише, тише, — повторяю я, как одержимая, потому что ничего лучше придумать не могу, — ты ни в чём не виновата, перестань, тише. Тише…

Ино задыхается в собственных слезах, заикается, пытаясь сказать что-то ещё, и обмазывает мой свитер соплями, заразительно рыдая. Я прикрываю веки и звучно хлюпаю носом, ощущая тёплую влагу на ресницах.

Может, это правда, что злодеями не рождаются? Все появляются на свет невинными, слабыми и как губка впитывают в себя всё, что в них вкладывают. Я росла в среде, где каждый промах сулил разочарование, которое не растворялось в достижениях и победах, а наслаивалось, образуя плотную стену, отделявшую меня от близких, и на этой же стене болтались блёклые медали, которыми меня награждали за хорошее поведение. Ино же всю жизнь получала всё, чего только пожелает, и с боем шла вперёд, покорять новые вершины. Но, столкнувшись с неодолимой крепостью Саске, она потерпела поражение, унёсшее с собой её уверенность и силы. И тогда она стала армировать свою злость.

Я протягиваю Ино пачку бумажных платочков, и она, пробормотав тихую благодарность, стирает слёзы, размазывая потёкшую тушь по нижним вéкам.

— Кому ещё ты рассказывала?

— Только Карин, — гнусаво отвечает Ино и шмыгает носом. — Мы с ней потому и поссорились. Она говорила, что я поступаю подло, угрожая Саске, ведь если бы не его помощь, то сейчас весь Дартмут насмехался бы надо мной, как и над остальными девушками из этого паршивого списка.

— Но ты всё равно собиралась всем рассказать…

— Я бы не стала, — Ино отрицательно мотает головой. — Я бы не сделала ничего, что навредит Саске. Это был просто блеф…

— Выглядело правдоподобно.

Стоит отдать должное: в тот момент я ни на секунду не сомневалась в том, что Ино выложит всю правду. Казалось, будто сам факт, что он обратил на меня внимание, настолько пошатнул равновесие Ино, что он стала остервенело цепляться за последнюю возможность устоять на ногах и не упасть в лужу перед остальными. Я думала, она печётся о своей репутации, о мнении окружающих, но в ней кричала лишь уязвленность, рождённая безответными чувствами.

Подтерев сопли, мы возвращаемся к нашему наказанию и много разговариваем. Ино рассказывает о школе, об отношениях с Наруто и начале непримиримой вражды с Хинатой.

— Я не была в него влюблена — верно, но я любила его как брата.

— Попахивает очень странным инцестом.

— Боже, нет! — забравшись на высокую стремянку, Ино смотрит на меня сверху-вниз и морщится. — Мы с ним не спали!

— Но если ты не любила Наруто, почему так разозлилась, когда он ушёл к Хинате?

Прицепив гирлянду к занавесу сцены, Ино спускается.

— А ты поставь себя на моё место, — отвечает Ино. — Парень, которого ты любишь, даже не смотрит в твою сторону, а тот, на кого рассчитываешь, убегает к другой. Сразу чувствуешь себя какой-то бракованной, неполноценной и бесишься.

— Разве тебе обязательно нужен кто-то, чтобы чувствовать себя полноценной?

— Оставь эту лабуду психологиням из инстаграма, — Ино спрыгивает со сцены, поскальзывается на гладком полу и прыскает хрюкающим смехом, шлёпнувшись на задницу.

— Карма бывает беспощадной, — комментирую я, подавая ей руку. — Не больно?

— Не-а, — поднявшись, Ино оттряхивается и кивает на сцену, командуя: — Включай.

Достав из заднего кармана пульт управления, я давлю на красную кнопку, и на зелёном занавесе вспыхивают сотни серебристых звёздочек. Мы с Ино стоим плечом к плечу в зале, который совместными усилиями подготовили к празднику, но сколько бы мы ни старались отвлечь друг друга болтовнёй, как бы ни дурачились, меня всё ещё тянет вниз тяжесть, возникшая после вскрытия печальных фактов.

Я смотрю на Ино: уголки её губ приподняты, но улыбка кажется грустной, а в её чистых, словно ясное и безоблачное небо, глазах переливается отсвет крохотных огоньков гирлянды, но какие же они тусклые и мрачные…

У всех временами случаются несчастья, и тогда кажется, что случаются они только с нами, ведь у других, вроде бы, ничего страшного не происходит, Земля всё так же крутится, а мир не полыхает адским пламенем. Но жизнь распределяет всё поровну: кого-то она поит страданиями, аккуратно дозируя чайной ложечкой, а кого-то — укладывает на лопатки и заставляет осушить кастрюлю одним махом. Возможно, вторых она любит больше, ведь легче хапнуть один раз, чем понемногу каждый день. Во всяком случае любые горести заканчиваются, и, как любит повторять мой отец: «Жизнь никогда не преподносит трудностей, с которыми мы не сможем справиться».

И Ино справляется. По-своему, но справляется. Уверенна, вскоре наступит день, когда она сможет разлюбить Саске, и тогда всем её неприятностям придёт конец.

— Мне не нравится, когда на меня глазеют, — говорит Ино, не видя, но ощущая мой прикованный взгляд. — Говори.

— Почему ты его любишь?

Опустив глаза в пол, Ино пожимает плечами.

— Разве для этого нужен весомый повод? — грустно усмехается она. — Достаточно маленькой банальности и глупого пустяка, как раз — ты уже без ума. А вспомнить, с чего всё началось, уже не можешь. Однако не будь этих банальностей и пустяков, не было бы и любви.

— Огромное дерево вырастает из крохотного семени, — киваю я, отчасти соглашаясь, — и в должных условиях оно плодоносит…

— Но если семя проклюнулось не там, росток чахнет и высыхает.

— Верно.

Ино зажимает рукав своей кофты в ладони и вытирает им подступившие слёзы.

— Я думала, что это меня не настигнет, и была готова закрыть глаза на все его проступки, если бы он полюбил меня в ответ.

— Закрыть глаза? — её слова больно проезжаются по мне, видятся серьёзным обвинением, словно я никогда не любила Саске с той же искренностью, с какой его обожает Ино. Это обижает, а обида — злит. — И ты бы смогла ему доверять?

— А кому вообще можно доверять? — спрашивает она, встречая мой взгляд. — Возможно, в стране добрых фей и радужных пони, где ты если не жила, то проводила летние каникулы, существуют доблестные рыцари, скачущие верхом на белогривых жеребцах. Но в реальности никто не увезёт тебя в сказочное долго и счастливо.

— Так ты оправдываешь поступок Саске? Забавно, — бесполезно объяснять ей что-либо, но я всё же пытаюсь достучаться: — Ино, он не на ёжика в саду попи́сал!

— А ты выйди на улицу, ткни в любого с закрытыми глазами, и окажется, что тот в шестом классе задушил хомячка младшего брата, которого родители любили больше.

— И это, по-твоему, нормально? — потеряв какую-либо надежду её вразумить, я выдыхаю короткий смешок, но тут Ино отвечает:

— К сожалению. Все люди совершают ошибки, однако если кто-то раскаивается и пытается их исправить, значит, не так уж он и безнадёжен.

Хотела бы я верить, что Саске хотя бы раскаивается. У него было столько возможностей не публиковать видео с Дженнифер, не доводить её до самоубийства, одуматься, но он решил всё парочкой кликов, даже не попытавшись заглянуть дальше своего носа и предвидеть вероятный исход. Не окажись я той ночью в душевой, Саске стал бы убийцей.

Получается, я спасла не только Дженнифер.

Да, в словах Ино есть смысл и глубокий, но вряд ли он распространяется на людей, которые так запросто распоряжаются жизнями и телами других. Если когда-нибудь Хидан приползёт к Ино на коленях и будет молить о прощении, она едва ли станет его слушать. Но спорить с ней бессмысленно: Ино ослеплена своей одержимостью и никаких аргументов не воспринимает. Да и мне не хватит зверства переубедить её столь наглядным примером.

— У тебя пластырь отклеивается, — только и говорю я, скрещивая руки под грудью. Ино подносит пальцы к брови, проверяя пластырь, и я хмыкаю. — У меня есть с собой парочка. Надеюсь, ты любишь «My Little Pony»…

Оба крыла нашего общежития — и женское, и мужское — поделены на три секции: секция «С» располагается первом и втором этажах, и живут в ней по четверо человек, для которых предусмотрены две двухъярусные кровати; с нашей секцией «В» всё понятно, она занимает только третий этаж, а следующие два ушли под секцию «А». Там комнаты поменьше, но какое это имеет значение, если жить в них можно одному? Правда, ежемесячная плата значительно выше, чем у других. Всех нас объединяет только общая душевая и кухня, которой практически никто не пользуется — разве что девочки из секции «С».

Мы с Ино прощаемся на лестничной площадке третьего этажа, и я выжидаю несколько минут, вслушиваясь в шаги, угасающие с каждой ступенькой, ведущей наверх, после чего направляюсь к себе.

Первыми меня встречают ботинки Сасори, о которые я спотыкаюсь на придверном коврике, и только потом — сам Сасори.

— Узница вернулась! — кричит он, оповещая Хинату, и отхлёбывает немного пива из горла бутылки. Даже не потрудился поднять задницу с моей кровати.

Хината высовывает голову в проём уборной: широко раскрыв рот, она вычищает коренные зубы фиолетовой щёткой и вновь отворачивается к раковине, чтобы сплюнуть.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, скидывая кроссовки. — И по какому поводу пьянка?

— Во-первых, оно безалкогольное, — для наглядности Сасори тычет в этикетку бутылки, показывая на ноль, — а, во-вторых, я решил, что буду ночевать здесь.

Я усмехаюсь.

— Хорошая шутка, — кладу свою сумку на стол и хмурюсь, не услышав ничего в ответ. — Ну не-е-ет…

— В этот раз я даже зубную щётку прихватил.

— Ты не будешь ночевать в нашей комнате.

— Назови три причины, — Сасори взбивает мою подушку одной рукой и откидывается на неё, забираясь в кровать с ногами.

— Это женское крыло, — объясняю я, — и ты можешь увидеть нас голыми!

— Серьёзно?

— Ладно… Но здесь нет лишней кровати.

— В прошлый раз я ночевал на полу и ничего.

— Ты храпишь!

— Я?! — уязвлённо вопрошает Сасори, тыча пальцем себе в грудь. — Я не храплю.

Шаркая тапочками, Хината выходит к нам.

— Ещё как храпишь, — подтверждает она, присаживаясь на свою постель. — В твою последнюю ночёвку девочки из соседней комнаты позвонили в «911». Думали, что землетрясение.

— Тебе-то откуда знать? — Сасори устраивается поудобнее и подкладывает локоть под голову. — Ты спала без задних ног и пахла, как дохлая кошка.

— Эй!

— И как же пахнут дохлые кошки? — интересуюсь я с усмешкой.

Сасори смотрит на Хинату с хитрым прищуром и, ехидно ухмыльнувшись, отвечает:

— Как пьяная Хината.

В его лицо прилетает подушка, и пиво расплёскивается, расползаясь по бледно-розовой простыни пахучим пятном.

Сасори подскакивает с кровати, оценивая масштабы происшествия.

— Упс…

Я прикрываю веки, глубоко и шумно вдыхая: плечи мои поднимаются, грудь вздымается, но так будто бы становится больше пространства для злости, поднимающееся во мне жаркой волной.

Хината бросается к шкафу и отодвигает его дверь.

— Я принесу фен! — говорит она, уже распутывая провод. — Спокойно, Саку: одной драки на сегодня достаточно!

— Считаешь? — почти шиплю я, прожигая Сасори глазами. Он сконфуженно скалится, пожимая плечами, и выпивает последний глоток, оставшийся на дне бутылки.

Хината спешно сдирает простынь с матраса, бросает на пол, небрежно скомкав, и принимается сушить матрас. Я обессилено падаю на стул и, откинувшись на его спинку, прикрываю веки. Фен жужжит, как орда пчёл, улей которых разнесли в пух и прах, но мысли, гудящие в моей голове, запросто перекрывают белый шум.

Весёлая неделька выдалась. Усталость сочится из каждой моей поры, струится по коже, заливая пол, и девочки из секции «С» небось подставляют вёдра, споря, кто же из них поднимется к нам с жалобой о протечке. Мне ещё нужно подготовить реферат к зачёту, а я даже титульный лист не оформила: времени не было. Сначала хандра, потом пьянка; поиски Саске, учёба, чирлидинг; драка и наказание за драку. Говорю же: весёлая неделя.

Переместив сумку на пол, я тянусь за лэптопом, но, заметив на нём скетчбук, застываю. Сколько он тут пролежал? Я и не помню, когда в последний раз убиралась в комнате — сбросила всё на Хинату, но она, не рискуя вносить изменения в мою систему хранения, только и делала, что переставляла вещи с одного места на другое. И скетчбук этот, видимо, Хината не трогала вообще: на чёрной обложке лежит лёгкий дымок пыли. Я не вспоминала про него с того вечера, когда Саске приходил сюда в последний раз, собираясь поужинать в моей компании. До сих пор не знаю, что он хотел мне показать.

— Вроде высохло, — бормочет Хината, прощупывая матрас.

Я убираю скетчбук на край стола и включаю ноутбук, спрашивая:

— Не пахнет?

Сасори, вероятно, почувствовав капельку ответственности за случившееся, склоняется над подогретой феном областью и принюхивается.

— Если только немного, — нехотя, отвечает он.

— Переверни, — командую я, набирая пароль от учётной записи Microsoft.

— В смысле?

— В смысле, что переверни матрас, — поясняю я; Сасори закатывает глаза и, поднывая, горбится, словно измученный каторжник, отправленный на железные рудники. — В темпе! В темпе!

— Между прочим, подушку бросила Хината, — напоминает Сасори.

— А ты принёс пиво, — отбивается она, меняя наволочку моей подушки. — И с чего ты вообще взял, что мы пустим тебя ночевать?!

— Я думал, мы друзья…

— Так и есть, — вставляю я, не отрываясь от титульника реферата.

— Как-то не очень заметно, — фырчит Сасори и, присев на край нагого матраса, упирается локтями в широко разведённые колени. — Мой сосед по комнате пригласил девушку, — объясняет он, — и я не придумал ничего лучше, чем притащиться сюда.

Знакомая ситуация: как-то раз, вернувшись в общежитие после вечерней лекции, я обнаружила на дверной ручке белый носок. Пока Хината и Наруто управлялись со своими страстями, мне пришлось сидеть на полу в коридоре, заучивая латынь по конспекту в тетради. На тот момент мы с Сасори были не так близки, а Хината, вошедшая в раж после сепарации от отца, вытворяла несусветную дичь, абсолютно и полностью игнорируя мои границы и комфорт, — податься мне было некуда и приходилось мириться с обстоятельствами.

Протяжно выдохнув, я сохраняю файл с титульным листом и выключаю ноутбук: на большее меня и так не хватит — лучше отдохну.

— Стели себе сам, — говорю я, поднимаясь из-за стола, и указываю на шкаф, — можешь взять моё постельное бельё.

Подняв на меня взгляд, Сасори благодарно улыбается самым краешком губ и кивает. Взяв с собой пижаму, я ухожу в уборную, чтобы приготовиться ко сну.

Один взгляд на приплюснутый и помятый тюбик с зубной пастой отзывается во мне раздражительным зудом. Согласно нашему с Хинатой соседскому соглашению, закупку общих средств гигиены — туалетная бумага, прокладки, мыло и зубная паста — мы производим по очереди. В этот раз ответственность за пополнение запасов лежала далеко не на мне. Наверное, моё недовольство может показаться беспочвенным, но это далеко не первый случай, когда Хината пренебрегает нашим уговором.

Что ж, придётся простить её за красивые глазки.

Взяв маникюрные ножнички, я аккуратно вскрываю тюбик по шву, набираю с его внутренних стенок остатки пасты и вслушиваюсь в голоса, доносящиеся из-за двери:

— Серьёзно? Ты ни разу не видела «Человека-Паука» с Тоби Магуайром?! — представляю, как Сасори хватается за сердце, разваливаясь на импровизированной кровати на полу.

— Ой, невелика потеря! — Хината вообще ничего не смыслит в су́пергеро́ике, а потому и не осознаёт, насколько глубоко ошибается в своём суждении. — Фигня для мальчишек, а я, вообще-то, девочка. Ты ведь не смотрел «Дневник Бриджит Джонс», так?

По мере возможности стараюсь не включать воду, чтобы не упустить ничего из их разговора.

— Эта та идиотская комедия про старую деву? — уточняет Сасори; я прыскаю, удерживая смех в груди. — Полная бредятина.

— Смотрел таки! — ловко она его подловила.

— Мама смотрела, — бурчит Сасори, — а я рядом сидел и ждал, пока освободится телек, чтобы посмотреть футбол…

Конечно, ведь Сасори у нас гей, а не педик — ему всего-то нравятся мальчики, но в остальном он такой же маскулинный и крутой, как и прочие представители его пола. Интересно, а сам он в это верит?

Прополоскав рот, я отрезаю кусочек зубной нити и продолжаю стерилизацию полости рта, не отрываясь от персонального аудио-подкаста:

— В следующий раз возьму с собой спальный мешок и пижаму.

— С чего ты взял, что «следующий раз» вообще наступит? — любопытствует Хината. — Мой сладкий, это разовая акция.

Сасори невнятно ворчит, вероятно, пытаясь обосноваться на полу, и их обсуждения затихают.

А вообще, мы с Хинатой можем говорить что угодно, но если Сасори снова понадобиться перекантоваться в нашей скромной обители, то мы примем его с распростёртыми объятиями.

Переодевшись в пижаму, я возвращаюсь в комнату, включаю ночник на своей тумбочке и достаю из ящика футляр с каппами; щурясь слабому свечению, Сасори наблюдает за процессом моей подготовки ко сну, и я практически слышу язвительные комментарии, крутящиеся в его голове.

— Фто? — не сразу привыкнув к дискомфорту, спрашиваю я.

— Да ничего, — отвечает Сасори. — Просто моя бабушка обычно снимает протезы перед сном, а не надевает.

Скорчив рожицу, я саркастично усмехаюсь и, выключив свет, забираюсь в постель. Полудрёма находит меня мгновенно: мягкий туман заволакивает навязчивые мысли, откладывая их до звонка будильника, и я постепенно засыпаю, когда густую тишину разрезает пронзительное:

— Пст!

Сомкнув челюсти, я крепко жмурюсь, цепляясь за уходящий сон, и тогда Хината повторяет:

— Пссст!

— Чего тебе?! — не выдержав, сипит Сасори.

— Не шипи на меня! — стараясь говорить шёпотом, Хината полупищит, передёргивая мои нервы. — Я просто подумала, что раз уж мы все здесь собрались, то можно и поболтать.

Отвернувшись к стенке, я кутаюсь в одеяло, как хот-дог, и притворяюсь спящей. На самом деле, предложение Хинаты звучит весьма заманчиво, но я не могу идти против усталости, въевшейся в меня до мозга костей.

— О чём? — поразительно, что несговорчивый Сасори вдруг решил поддержать идею Хинаты.

— Каково это?

Началось…

— Что «это»? — не понимает Сасори.

— Ну-у-у… быть таким.

— О боже, — вымотано хнычу я, стягивая с себя одеяло и переворачиваясь на другой бок так, чтобы видеть их. — Я тут вообще-то уснуть пытаюсь.

— А тебя никто и не трогает, — сердито отвечает Хината. — Я с Сасори разговариваю.

Можно подумать, он ответит. Сасори всегда избегает тем, связанных с его ориентацией.

— И как по-твоему это должно ощущаться? — но, похоже, сегодня в его каменной стене образовалась брешь. — Тебе нравятся мальчики. Мне нравятся мальчики. Всё.

— Ты испытываешь отвращение к женскому телу?

Мило прижав краешек цветастого пододеяльника к груди, Сасори хмуро рассматривает потолок и спрашивает:

— А тебе противна Сакура?

— Ты её задницу видел? Лично у меня встаёт всё, чего нет.

Я пытаюсь подавить смех, но безуспешно.

— Спасибо, — говорю я. — Правда, не знаю даже, радоваться такому комплименту или насторожиться.

— Она хотела научить тебя целоваться, — напоминает Сасори. — На твоём месте я бы уже собирал манатки и улепётывал отсюда.

— Да ну вас! — бубнит Хината и, обняв подушку, утыкается в неё подбородком, возвращаясь к главной теме разговора: — Ладно, а как ты понял, что тебя привлекают парни?

С минуту Сасори молчит, воздерживаясь от ответа или же размышляя над ним. Хината в подробности его личной жизни не посвящена: ей не известно метаниях Сасори, о долгом периоде непринятия себя и своих предпочтений; она ничего не знает про Изи, школьную подругу Сасори, с которой он долго и безуспешно пытался построить отношения; не представляет, как сильно его пугало то, что девушки не вызывали в нём никакого трепета и банального возбуждения; Сасори не рассказывал ей о страхе перед собой и своими желаниями; о том, как поделился своей проблемой с Изи, и о том, как подумывал прыгнуть с высотки, потому что Изи не смогла его принять.

Всё это я узнала, когда мы выпивали в баре. В трезвом уме Сасори остерегается подобных исповедей, и если бы не яблочный мартини, вывернувший наизнанку не только наши желудки, но и души, я оставалась бы в таком же неведении, как и Хината.

— Так же, как и ты поняла, что тебе нравятся парни, — отвечает Сасори. — Правда, у меня на это ушло немного больше времени.

— А сейчас тебе кто-нибудь нравится? — Хината приближается к теме, которую Сасори оградил жёлто-чёрной лентой. — Может, кто-то из футбольной команды, м-м?

— Хина, — осторожно предупреждаю я, — не нужно…

— Всё в порядке, — прерывает меня Сасори, садясь на полу; он прикрывается, чтобы мы не видели его нелепые боксеры с Бэтменом, и подбирает ноги под себя. — Да, мне нравится Дейдара.

Хината глупо хлопает ресницами и выглядит, как аппарат, которому неожиданно оборвали провода.

— Дейдара? — переспрашивает она; Сасори кивает. — Тот, который Тсукури? Которого пидор высрал, а не мать родила — тот самый Дейдара, да?

— Именно он, Хината, — подтверждает Сасори. — И я подписываюсь под каждым твоим словом.

— Но как?! — озвученный факт подзаряжает Хинату хлеще бочки Adrenalin'а; подпрыгнув на четвереньки, она садится на кровати, повторяя позу Сасори. — Он же по девочкам!

— Ну, не совсем, — пытаясь подобрать подходящее слово, он хмурится и прикусывает щёку изнутри. — Скажем так: Дейдара любит эксперименты.

Едва ли такой ответ разъяснил Хинате хоть что-то.

— Допустим, но он ведь полный кретин!

— Можно подумать, вам нравятся нормальные парни, — Сасори усмехается, принимаясь перечислять: — Наруто у нас тупица, а Саске — чёртов психопат.

— Да, но и в Саске, и в Наруто полным-полно положительных качеств, — объясняет Хината и, заметив, как я открываю рот, чтобы возразить, оттопыривает указательный палец. — Не спорь, я знаю, о чём говорю, — я захлопываюсь: возможно, она права. — А что хорошего в Дейдаре? У него большой член? Сомневаюсь, что у геев это входит в ряд преимуществ: в конце концов, вы в задницу долбитесь.

— И-иу, — меня передёргивает. — Без обид, Сасори.

— Ничего, — обнадёживает он. — Честно, я и сам не понимаю, чем он меня зацепил, — пожав плечами, Сасори хмурит брови, пусто таращась вперёд. Я вспоминаю о словах Ино: достаточно одной банальной глупости. — Не будем отрицать: Дейдара симпатичный. Иногда я засматривался на него, но призрачных надежд не питал. Он ведь донжуан, за которым волочится длинный список достижений, и ни в одном из его пунктов нет мужского имени. Однако…

Сасори запинается, облизывает пересохшие губы и дёргает щекой, сомневаясь в уместности продолжения.

— Одна-а-ако? — напирает Хината и подаётся вперёд. — Ты уже начал, к чему эта интрига?!

Сасори щипает себя за переносицу и жмурится, слабо качая головой. Он изначально не планировал углубляться в этот разговор и вовсе не потому, что не хотел вводить Хинату в курс своей личной жизни. Да, Сасори тот ещё вредина, но, несмотря на все подколы и придирки, он хорошо относится к Хинате и, наверное, даже любит её, как подругу. Просто сейчас перед ним стоит нелёгкое решение, ведь речь не только о его секрете — здесь замешан и Дейдара.

— Всё случилось в прошлом году, — начинает Сасори, — когда наша команда выиграла в матче с Брауновским университетом…

Победа вытеснила из ребят всякий намёк на усталость: собравшись в раздевалке, они бурно пересказывали события игры, приукрашивая некоторые моменты; кто-то даже прибегнул к некоей пантомиме и принялся изображать то, как они «нагнули» брауновцев на поле.

— Это был Хидан, — с усмешкой поясняет Сасори. — Я не был вовлечен в их разговоры, держался в сторонке и пытался прийти в себя после игры, а напротив сидел Дейдара…

Выглядел он неважно, но не измождённо, а скорее так, словно проводил в голове сложный математический анализ: отстранённый взгляд, хмурые брови и губы, поджатые в тонкую линию.

— Никогда ещё не видел его таким, — вспоминает Сасори, — обычно он носился по раздевалке и шлёпал ребят мокрым полотенцем, а тут его как будто подменили. Весь такой напряжённый, собранный…

На тот момент Сасори уже испытывал неопределённые чувства к Дейдаре: он часто за нам наблюдал, изучил все его повадки и оттенки настроения, а потому мог уловить даже незначительную метаморфозу. Дейдара не был жизнерадостным или весёлым — он был беспечным непоседой и легкомысленным идиотом, не задумывавшимся о последствиях своих поступков. И видеть его таким мрачным было как-то непривычно.

Когда парни покинули раздевалку, Дейдара не шелохнулся, всё продолжал сидеть на том же месте, уставившись в дверцу шкафчика перед собой.

— Я переоделся и уже собирался уходить, но в последний момент передумал. Вернулся к нему и спросил всё ли в порядке, — Сасори улыбается, как если бы воспоминание о том моменте было одним из самых приятных в его жизни. — Он послал меня.

— М-м, — тянет Хината, — рома-а-антика!

— Я и слова в ответ не сказал, — продолжает Сасори, — сел рядом и стал ждать, пока он начнёт собираться. Мне казалось, что он мог навредить себе в таком состоянии, поэтому оставлять его одного было беспокойно. Сначала Дейдара будто и не замечал моего присутствия, а я молчал, перебирая в голове причины, которые могли бы так на него повлиять, и вспомнил о его отце.

— О-о-о, — Хината присвистывает, — ну да, Дейдаре с папашей повезло чуть меньше, чем мне.

— И будто бы чёрт дёрнул спросить у него напрямую, — сквозь зубы цедит Сасори. — Он так взбесился, что я даже очухаться не успел, как уже лежал на полу и отбивался от его ударов.

Придавив Сасори своим весом, Дейдара один за другим заносил кулаки, громко шипел и ругался на чём свет стоит, пока вдруг не остановился. Длинная прядь его светлых волос колыхалась от каждого порыва тяжёлого дыхания, а затуманенный взгляд рассматривал побитое лицо Сасори в тусклом освещении раздевалки. Дейдара прошептал невнятное извинение, но вставать не торопился, напротив — кренился вперёд, приближаясь к губам Сасори, и поцеловал его.

— До того дня я никогда не целовался с парнями, думал, что смогу побороть свою природу, если не буду подкармливать свои желания, но…

— Ты слишком этого хотел, — завершаю я его мысль. Сасори кивает.

— Всё казалось таким естественным, что я и подумать не смел, будто мы делаем что-то неправильное, — он запускает пальцы в волосы, нервно их взъерошивая, и подбирается к завершению рассказа: — Потом нас застал отец Дейдары.

— Какого хрена он там вообще делал?! — возмущается Хината. — Думает, что спонсорство команды предоставляет ему VIP-проход в раздевалку?

— Поверь, мы были в куда бо́льшем замешательстве, чем ты сейчас, — отвечает Сасори. — Он был снаружи, ждал, пока Дейдара выйдет из раздевалки, потому что хотел поздравить его с победой, но, видимо, умаялся караулить и решил зайти.

— И что было дальше? — интересуюсь я, зевая и потираясь щекой о подушку. Меня изрядно клонит в сон, но подробности истории оказались куда интереснее, чем я себе представляла. — Что он тебе сказал?

— Если убрать маты и угрозы, он намекнул, что не будет спонсировать нашу команду, если я продолжу в ней играть, — объясняет Сасори. — Это непременно дошло бы до ректора, мог раздуться целый скандал, чего мне хотелось избежать, поэтому я поступил так, как было правильно на тот момент.

— А Дейдара? — спрашивает Хината. — Как он отреагировал на всё это?

Сасори опускает взгляд, теребит мелкую зазубрину на краешке ногтя, медля с ответом.

— Никак, — произносит он, пожимая плечами. — Мы вообще прекратили взаимодействовать с того случая. Как-то я напился и решил ему написать, но обнаружил, что он заблокировал меня во всех соцсетях, — хмыкнув в горькой усмешке, Сасори качает головой. — Думаю, Дейдара был подавлен, а я просто подвернулся в удобный момент. Ни много ни мало, но вы знаете: у него скверная репутация. Вряд ли случившееся между нами значило для него то же, что значило для меня.

Согнув ноги, я обнимаю свои колени и утыкаюсь в них подбородком, замечая:

— Но ты всё равно любишь его.

Сасори кивает, поворачивается ко мне и слабо улыбается.

— Ты ведь сама знаешь, как устроены чувства: там где не больно, нам неинтересно.

*•*•*

Осенний марш бесперебойно стучит по жёлтому капюшону моего непромокаемого плаща; за плотной кисеёй дождя едва получается рассмотреть здание медицинской школы — я ступаю наугад, низко опустив голову, чтобы не намочить лицо. Шлёпаю по глубокой луже, забрызгивая бордовые колготки по самую щиколотку, и радуюсь, что надела резиновые сапоги. Тоже жёлтые.

Сегодня дух осени ощущается яснее, чем когда-либо: одна большая туча заволокла всё небо, заслонив рыжий закат, и топит кампус крупными слезами, рыдая громом и метая истеричные молнии. Иногда я, маленькая трусишка в смешном плаще, вздрагиваю и останавливаюсь, как заяц посреди шоссе, глядя на быструю вспышку, мелькающую за дождём, после чего несусь дальше по своим заячьим делам.

С усилием толкнув дверь, я врываюсь в вестибюль и стягиваю капюшон с запотевших волос. Померкший свет в гардеробе провоцирует у меня недовольный вздох. Я отряхиваюсь от дождевых капель, заливая пол крохотными лужицами назло администрации нашего корпуса, и на ходу расстёгиваю плащ, направляясь к кабинету химии. Из-за вечерней игры нам отменили последние пары, но до тренировки чирлидерш остаётся ещё немного времени, которое можно потратить с пользой.

Вставив ключ в замочную скважину, я хмурюсь, удивляясь, что дверь не заперта, и приоткрываю её. В обзор попадает стол профессора Учихи, он сам и… Йен?

— Вот смотри, — говорит профессор, показывая в тетрадь Йена, — в этом действии мы выяснили, что в третьем ящике пятнадцать килограммов, так? Из условия задачи нам известно, что во втором ящике овощей на четыре килограмма меньше, чем в третьем. Значит, нам нужно…

— Пятнадцать минус четыре? — с надеждой спрашивает Йен, тараща на него огромные глаза.

— Да ты, оказывается, Пифагор! — с искренней радостью и облегчением произносит профессор Учиха, словно над этой задачей они бились целый час, и треплет медную макушку Йена.

Я прижимаю кулак к губам и, тихо просмеявшись, учтиво стучу костяшкой пальца в косяк, привлекая к себе внимание. Профессор поднимает взгляд и, пока Йен не видит, корчит жалобную моську, моля о спасении.

— Можно? — я переступаю порог после кивка профессора и прохожу в кабинет. — Привет, Йен, — говорю я, чуть склонившись над столом; Йен вытирает нос рукавом водолазки и смотрит на меня исподлобья, еле слышно приветствуя в ответ. Не желая его донимать, я выпрямляюсь и обращаюсь уже к профессору: — Вы написали, что утром была практическая работа и что мне нужно прибраться в лаборантской.

— Да, — подтверждает он и показывает большим пальцем на дверь каморки за своей спиной, — там полный бардак.

— Принято, — отсалютовав двумя пальцами от виска, я улыбаюсь и, немного подождав, спрашиваю: — А можно повесить плащ в лаборантской? — опасаясь, что вопрос мой может прозвучать нагло, я невольно бросаюсь в объяснения: — На улице такой ливень, а гардероб закрыт…

— Конечно, — обрывает профессор на полуслове, — но я там проветривал, поэтому может быть прохладно. Если что, накинь мой халат.

— Спасибо.

На первый взгляд Саске совсем не похож на своего старшего брата, но это не так. Если подумать, они практически идентичны — просто оба по-разному проявляют свои положительные качества: профессор Учиха открыт и не боится демонстрации своих чувств; Саске же холоден и заботу свою таит в мелочах, воздерживаясь от комментариев. Поэтому его подвиги не бросаются в глаза. А вот проступки…

Надев белый халат, я приступаю к уборке. Обычно занимаюсь этим в наушниках, но сегодня делаю исключение: мне нравится слушать, с каким терпением профессор Учиха изъясняет азы математики восьмилетнему глупышке. Будь на месте Йена тот же Ангус, профессор не стал бы сдерживать себя в выражениях: послал бы его очень далеко и очень надолго.

— Что ж, — голос профессора доносится до меня из-за притворённой двери, — третье действие решай сам, а я пока поговорю с Сакурой, ладно?

Йен ничего не отвечает, наверное, кивает в своей милой манере.

Подставив низкий табурет, я дотягиваюсь до верхней полки и беру тяжёлый деревянный ящик с лабораторной посудой; профессор Учиха поспевает вовремя.

— Дай-ка это мне, — говорит он, и я, старчески покряхтев, передаю ему ящик. — Хорошо бы сделать здесь реорганизацию: переставить ящики вниз и избавиться от старых пособий, но у меня всё руки не доходят да и времени нет.

— Вы теперь репетитор по математике? — подшучиваю я.

— Миссис Диккенс попросила с ним позаниматься, — усмехается профессор. — Никогда бы не подумал, но я прирождённый педагог, хотя вообще не рассчитывал связывать свою жизнь с преподаванием.

— Но вы ведь ведёте химию и фармакологию в одном из самых престижных университетов страны.

— Всего лишь второй месяц, — поясняет он; я хлопаю ресницами и направляю на профессора озадаченный взгляд. — Я работаю здесь первый год, ты не знала?

— Нет, — качаю головой; в принципе, я могла бы и догадаться, особенно зная, что ещё весной профессор жил в Нью-Йорке и планировал начать семейную жизнь с Изуми. — Почему же вы приехали сюда и устроились работать в Дартмуте?.. — много болтаю и задаю чересчур неуместные вопросы. Дура. Опустив глаза в пол, я виновато мямлю: — Прошу прощения, профессор, это не моё дело.

— Давай оставим все эти формальности, — предлагает он, помогая мне разложить колбы по ящикам. — Здесь только мы, и нет никакой надобности соблюдать субординацию. Если ты не заметила, я уже не называю тебя «мисс Харуно».

— Это будет непросто, — я улыбаюсь, чуть морща нос, и ретиво киваю, — но я привыкну. И-та-чи…

— Вот и хорошо, — он идёт к жестяной раковине, чтобы сполоснуть полипропиленовую воронку, и мимоходом задевает моё плечо, — Са-ку-ра.

Меня всё устраивает. Я уже давно замечала, что мы с профессором… с Итачи установили своеобразный коннект, и официальный переход к неформальному общению видится мне первым кирпичиком на заложенном фундаменте нашей дружбы. Удивительно: когда-то у меня и вовсе не было друзей — только мама, которая

своим неоправданным высокомерием отталкивала каждого, кто посягнёт на моё драгоценное время.

«Тебе это не нужно, — твердила она мне, — подруги хуже крыс: выведывают твои секреты, а потом шепчутся за спиной, насмехаются. Лучше одной, чем так, а если хочешь излить кому-то душу, заведи дневник».

И я завела. Толстую тетрадь на девяносто шесть листов, с которой делилась всеми своими тайнами и переживаниями. Но недолго: мама её нашла и всё прочитала. С тех пор я дневник не вела. Теперь же в нём нет никакой необходимости: меня окружают прекрасные люди, заслужившие не только моё доверие, но ещё и любовь. Хината и Сасори стали мне второй семьёй — такое маленькое трио приёмышей; Итачи оказался отличным старшим братом, способным наставить на правильный путь. Жаль только, что Саске этого не це́нит.

— Ты, должно быть, заметила, — вдруг говорит Итачи, — у нас с Саске напряжённые отношения.

— Было трудно не заметить, — тихо отвечаю я, с излишним усердием протирая колбу.

— И ты, конечно же, догадываешься о причинах, — продолжает он. Я отмалчиваюсь и пожимаю плечами, не представляя, что ответить. Не хочу показаться любопытной малявкой, которая суёт нос в каждую щель, жаждая выведать чужие секреты. — Конечно догадываешься, — усмехается Итачи, — ты ведь была здесь, когда приходила Изуми.

Становится немного стыдно, но нет смысла отпираться. Я согласно мычу, стараясь не отрываться от работы, чтобы не смотреть в глаза Итачи, и виновато прикусываю губу.

— Понятия не имею, что у неё на самом деле было с Саске, — Итачи ставит мерную мензурку в ящик и прислоняется к краю жестяного столика, скрещивая руки на груди. — Я собирался сделать Изуми предложение, как она вдруг решила рассказать о своей связи с Саске, — надеясь не выдать себя, я слушаю рассказ, продолжение которого знаю наперёд. — Это случилось ещё до знакомства со мной, но сам факт, что они оба умолчали об этом, врезался в спину тупым ножом. Я пропал на некоторое время, пытаясь всё осмыслить и переварить, обдумать свои дальнейшие действия. А когда вернулся, увидел в своей квартире Саске и пьяную Изуми, заверившую, что они снова…

Итачи запинается, поджимает губы, понимая, что зашёл слишком далеко, и я не рискую издать даже звука. Понимаю его чувства, представлю, как он потерян и как мечется, не зная, в какую сторону бежать: к родному брату или к Изуми, в утробе которой сидит ребёнок. Его ли? Итачи может лишь полагать.

— И вы… ты поверил ей? — робко прерываю я молчание.

— Они так долго скрывали своё прошлое, — отвечает Итачи, — и, увидев их вместе, в одной комнате, я не усомнился в словах Изуми ни на минуту. От очередного предательства стало так мерзко, что я не нашёл иного выхода, кроме как уйти. А Саске побежал за мной, стал кричать, пытаясь остановить, вывести на разговор, но я не слушал.

— Почему?

— Потому что от Саске можно ожидать чего угодно.

Тут даже при всём желании возразить не получится, однако после всего, что я узнала из разговора с Ино, во мне загорелась маленькая искра надежды. Да, Саске умеет разочаровывать, может ударить по клавишам так, чтоб прозвучал минор, но не такой уж он и плохой человек. Всего лишь безнадёжный.

— Это не так, — я накрываю ящик деревянной крышкой и встаю рядом с Итачи, повторяя его позу. — Не совсем так. Саске не лжец. Он может не договаривать, скрывать и утаивать, но врать — никогда.

— Ты плохо его знаешь…

— Разве? — я выгибаю бровь и жду, пока Итачи вспомнит, кто именно помог ему найти Саске, когда казалось, что он исчез. Итачи усмехается, кивает. — Вот видишь, — я легонько толкаю его в плечо и тоже улыбаюсь. — Поговори с ним. Я уверенна, Саске будет только рад.

— Я пытался, — говорит Итачи.

— Если бы пытался, то сейчас мы говорили бы предстоящей олимпиаде, а не о твоих взаимоотношениях с братом.

— Я переехал сюда, устроился работать в Дартмут, чтобы быть ближе к Саске и наладить с ним отношения.

— Чтобы наладить отношения, вам нужно истребить причину, которая их испортила!

— Предлагаешь убить Изуми?

— Как вариант, — я закатываю глаза к потолку и, потирая подбородок, изображаю глубокую задумчивость, — может, тюремная камера вас сблизит. Но всё-таки, лучше поговорить, — советую я. — Саске злится, потому что ты ему не поверил, и его можно понять, ведь перед тобой стоял выбор: прислушаться к словам Изуми или довериться брату. Ты без колебаний предпочёл первое — в этом была твоя ошибка.

— Да, — соглашается Итачи, — но в итоге я всё равно выбрал Саске. Я здесь из-за него. Но он такой…

— Упрямый, вредный, злой и грубый?

— Ты даже на минуту не задумалась, — ухмыльнувшись, подмечает Итачи.

— Жестокий, колючий и несдержанный, — добавляю я к вышесказанному. — Я могу продолжать вечно.

— Я бы дополнил, но, боюсь, так Йен никогда не решит домашку, — шумно вздохнув, Итачи устало растирает свою шею. — Пойду помогу ему, — оттолкнувшись от стола, он направляется к двери, но останавливается на пороге и оборачивается. — Спасибо, что выслушала.

— Всегда пожалуйста.

Ведь раздавать рекомендации куда проще, чем следовать им самому. Когда дело доходит до чужих отношений и сложностей, в каждом из нас просыпается дипломированный психолог, способный найти выход из любой ситуации, кроме той, в которой увяз он сам. Но это не удивительно: одно дело быть штурманом, ответственным за навигацию, а другое — пилотом собственной жизни.

Закончив с уборкой, я сверяюсь с часами — качественная пародия на Casio — и понимаю, что опаздываю на тренировку. Темари мне голову отгрызёт…

Спешно стащив с себя халат Итачи, я накидываю плащ на свои плечи и стремглав выбегаю из лаборантской. Внимание Йена рассеивается: оторвавшись от тетради, он ошарашенно хлопает ресницами, уставившись на меня.

— Что-то случилось? — спрашивает Итачи, успокаивающе поглаживая спинку Йена.

— Не совсем, — я застёгиваю крупные пуговицы плаща, объясняясь: — Вот-вот начнётся тренировка чирлидерш, а я не успеваю.

— Я могу тебя отвезти, — предлагает Итачи, — заодно и Йена подбросим к миссис Диккенс.

Это будет очень кстати, учитывая, что на улице ливень, а спортивный комплекс располагается в другом конце кампуса.

— Мне так неудобно, правда… — я пытаюсь подобрать слова, чтобы вежливо и якобы неохотно согласиться на предложение, как вдруг в аудиторию неожиданно врывается девушка.

Мы с Итачи одновременно переводим взгляды на фигуру, застывшую в проёме, и чудом удерживаем челюсти от воздействия гравитации.

— Прошу прощения, — запыхаясь, молвит она и сглатывает. — Я Лекси, мама Йена.

И как у миссис Диккенс получилось породить столь прекрасное создание? Уж она-то явно не обладает столь завидным генофондом, каким природа наделила Лекси. Либо тут постарался мистер Диккенс, либо же аист ошибся дверью, когда доставлял младенцев.

Я медленно сканирую Лекси с ног до головы, пытаясь уловить хотя бы малейшее сходство с престарелой секретаршей нашего ректора, но не вижу ничего, что подтвердило бы их родство. Разве что цвет глаз — серые. Зато Йен — точная копия своей матери: такие же медные волосы и веснушки, усеянные по лицу мелкими брызгами.

— Мама? — переспрашивает Итачи; полагаю, на большее он сейчас не способен.

Надо бы медиков вызвать: у кое-кого подозрение на инсульт.

Лекси кивает, заправляя влажный локон за ухо, и смущённо опускает глаза. Видимо, сюда она добиралась пешком под проливным дождём: бежевый тренч промок насквозь, как и лёгкое платье под ним; через тонкую ткань, прилипшую к ней, словно вторая кожа, заметны линии кружева бюстгальтера, и, осознав это, Лекси запахивается, затягивая пояс тренча в слабый узел.

Кто-то должен развеять возникшую неловкость.

— Меня зовут Сакура, — я приветливо улыбаюсь, протягивая ей руку для знакомства. — Миссис Диккенс как-то упоминала о вас в разговоре.

— Очень на неё похоже, — робко произносит Лекси, обмениваясь со мной дружеским рукопожатием, а после обращается к Йену: — И чем же ты тут занимался?

— Математикой, — бурчит Йен, захлопывая учебник. Похоже, он не очень хочет уходить. — Бабушка сказала, что я мешаю ей работать, и попросила дядю посидеть со мной.

— Да, я так и поняла, — глаза Лекси тускнеют ещё на полтона; взглянув на Итачи, она виновато улыбается. — Простите за неудобства, я не знала, что Йен здесь. Заходила в ректорскую, но мама направила сюда… — она замолкает, будто понимая, что заговаривается, и качает себе головой, вновь извиняясь: — В общем, простите.

— О, нет, что вы? — вдруг оживившись, отвечает Итачи. — Мы неплохо провели время, — он спускается с помоста, где располагается его стол, эффектно спотыкается о свою же ногу и с божьей помощью воздерживается от падения, оказываясь прямо напротив Лекси. — Я это… Итачи.

И всё-таки, если посмотреть с другой стороны, то кое-какие различия с братом у него наблюдаются: по крайней мере, Саске в подобной ситуации повёл бы себя намного увереннее.

Хитро сузив глаза, я смотрю, как Лекси пожимает протянутую руку Итачи, и у меня формируется кое-какая догадка: а что, если миссис Диккенс непросто так подослала сюда Йена? Её симпатия к Итачи была очевидна с самого начала — вспомнить хоть те же милые беседы в ректорской, когда над седой головой сварливой миссис Диккенс вспыхивал золотой нимб, а на столе появлялись коробки полные конфет. Задабривала претендента на пост будущего зятя? Что ж, Сасори, подвинься: в Дартмуте появилась ещё одна сваха.

Утрамбовав все принадлежности в огромный ранец, Йен встаёт рядом с матерью и задирает голову, чтобы видеть её лицо.

— А можно я всегда буду оставаться с дядей, пока ты на работе?

Словно от удара током, Лекси выдёргивает пальцы из ладони Итачи и обнимает сына за плечи.

— Родной, у дяди и других дел хватает, он ведь здесь работает.

— Бабушка тоже работает, — Йен глядит на Итачи с безмолвной мольбой о поддержке, быстро плавя его привычную непреклонность.

— В свободное время я могу забирать его у миссис Диккенс, — но, сдаётся мне, дело не только в умилительной силе убеждения Йена — Итачи явно не против возможности почаще пересекаться с Лекси. — Мы можем обменяться номерами, и я буду напрямую обо всём вам сообщать.

Вот хитрец!

— Не хочу доставлять вам лишних хлопот, — Лекси хмурит брови домиком и ласково проводит рукой по волосам Йена.

— Ради бога, какие хлопоты? — в подтверждение серьёзности своих намерений Итачи достаёт кнопочный телефон из кармана брюк. — Диктуйте.

Родившаяся внутри меня радость назойливо щекочет, и я прикусываю губу, стараясь не улыбаться слишком широко, но ничего не могу с собой поделать. Приятно видеть, как в жизни хорошего человека хоть что-то начинает налаживаться.

Взяв Йена за руку, Лекси кивает нам на прощание и покидает аудиторию вместе с сыном; из пустого коридора слышно эхо их разговора:

— Ты не голоден?

— Дядя дал мне бутерброд с мармеладом.

— Что? Это как вообще?

Мы с Итачи обмениваемся взглядами, и я приподнимаю брови, словно в ожидании объяснений.

— Что? — озадачивается он.

Я не отвечаю, закрываю лицо и глухо смеюсь в ладони.

*•*•*

Несмотря на то, что Итачи любезно подвозит меня до спорткомплекса, я всё равно опаздываю на двадцать минут. Впопыхах переодеваюсь в безлюдной раздевалке, вспоминая уроки латыни: до встречи с Темари мне необходимо переквалифицироваться в экзорциста. Вряд ли конечно она прогнётся в спине и будет ползать вверх лицом, как одержимая, но взбучки мне не избежать: игра начнётся меньше, чем через час, а я так и не разогрелась. Чем не весомый повод меня отчитать?

Вопреки единогласному мнению остальных чирлидерш, я не считаю Темари свихнувшимся диктатором. Она исполнительная и ответственная, поэтому ждёт того же и от других, в частности — от меня: некогда мы шли нос к носу за золотой медалью, пока травма на отбросила меня назад на километры. Ей не просто интересно наблюдать за мной — Темари ждёт момента, когда я смогу по-настоящему проявить себя; хочет увидеть, так ли я хороша, как обо мне отзывались раньше. И это не соперничество, не противостояние и не битва за первенство, а здоровая конкуренция. Приятно, что Темари видит во мне потенциал, хоть спорт никогда и не являлся сферой, в которой я планировала развиваться и завоёвывать вершины, а всего лишь способом утвердиться в глазах мамы.

Я вытаскиваю телефон из внешнего кармана спортивной сумки и сажусь на скамью, проверяя входящие уведомления:

Momster🔕

      Так и будешь игнорировать мои звонки?

      Столько сил и времени я потратила на тебя, и так ты меня благодаришь?

Пропущенный звонок (174)

      Ответь, родная.

      Нам надо поговорить.

      Так не может продолжаться.

Фыркаю и, свайпнув вверх, закрываю шторку уведомлений, дабы не отмечать сообщения прочитанными. Не считаю своё поведение правильным, не горжусь собой и даже более — я чувствую себя маленьким неблагодарным ребёнком; спиногрызом, который, не заполучив желанную игрушку, распластывается на полу детского магазина и рыдает, вызывая недовольное цоканье прохожих. Потому что объективно мой бойкот — бездарное ребячество и едва ли от него будет какой-то результат. Я капризничаю, ставлю свои чувства выше чужих, в то время как остальных учу разговаривать, решать проблемы словами через рот. Лицемерие? Оно самое, но, будем откровенны, кто из нас способен мыслить рационально, пока внутри буйствуют обида, злость и горечь? Сколько гадостей мы способны наговорить под воздействием взрывной смеси негативных эмоций? Не будет ли правильным дождаться момента, когда буря уляжется, а ещё лучше — момента, когда пережитое станет лишь тусклым пятном в воспоминаниях, глядя на которое не испытываешь ничего, лишь безразличие?

Да, мой протест бесполезен, но в случае с мамой разговоры также излишни: я не смогу и слова поперёк вставить, буду слушателем её длинного монолога, в конце которого останусь виноватой во всех бедах и переполохах просто потому, что существую. А ведь я только начала жить для себя. Я больше не ищу одобрения в материнском взгляде; не жду признания и заветного «я так тобой горжусь», после которого, как мне всегда казалось, приложится и остальное. Отныне я не существую в ожидании жизни — я её живу. Да, порой, спотыкаюсь на ошибках, падаю под колёса трудностей, но своими же усилиями поднимаюсь и продолжаю путь, выбранный мной. Правда, пока даже не знаю, куда он меня приведёт…

Каким бы ни был конец, я приду к нему сама и никому не позволю вносить коррективы в мой маршрут. Тем более маме.

Захлопнув дверцу шкафчика, я зажимаю телефон в ладони и выхожу в холл, листая ленту в Инстаграм. Хината выложила фото с тренировки: футбольное поле, захваченное в яркий свет прожекторов, и чирлидерши, позирующие с помпонами. А внизу подпись: «Сегодня Джону надерут зад!»

Я даже не перевелась, а моё скромное гарвардское эго уже пощипывает нервишки, уламывая ответить.

«Пусть победит сильнейший», — пишу я под постом и блокирую дисплей.

— Veritas.

К выходу я иду медленно, тяну минуты до встречи с праведным гневом Темари, что обрушится на меня, едва я окажусь в поле её зрения. Резиновая подошва моих кед противно скрипит по плитке, и звук пронзительно громко проезжается по ушам, эхом отскакивая в пустом коридоре, словно попрыгунчик, брошенный в стену.

Вдруг из другого конца слышатся мужские голоса: я узнаю Кибу и Наруто.

— Твоя задача — не отходить от Саске на протяжении всего тайма, — явно не в первый раз объясняет Наруто. — Тренер Гай уже расставил позиции, а ты всё фантазируешь.

— Я знаю, — уныло вздыхает Киба, очевидно, подустав от занудства Наруто. — Но что мешает мне забить гол?! Не забывай: если бы не я, вы бы продули прошлогодний матч с Брауновским университетом!

«Я! Я! Я!»… Порой Киба напоминает на всё согласного немца. Его извечное рвение находиться в центре всеобщего внимания доводит до нервного тремора в пальцах, но назвать его законченным эгоистом или же нарциссом у меня не повернётся язык. Он — большой ребёнок, который, намалевав море на белых обоях, с надеждой заглянет вам в глаза, выпрашивая похвалу, и вовсе не расстроится, если получит по заднице ремнём — только обрадуется, что его заметили. Киба добрый, весёлый и отзывчивый — само очарование и мечта, сошедшая с фотографии на доске визуализации. Добавить бы в список его плюсов ещё немного скромности, и такому парню цены не будет.

— Не пренебрегай гарвардцами, — услышав блёклый голос Саске, я замираю на месте, и мысли в моей голове смешиваются. Растерявшись, я осматриваюсь в поисках укрытия, будто мелкий воришка, но когда обнаруживаю приоткрытую дверь тренерской, становится поздно.

— О, Сакура! — меня замечает Наруто. — Приве-е-ет.

Проклятье!

— Привет, — лепечу я и, поджав губы, сдержанно киваю Кибе в знак приветствия, игнорируя присутствие Саске.

Я не избегаю его — на то нет никаких причин, — но теперь, когда я знаю все детали той неприятной хроники о видео, мне сложно моделировать своё поведение. С одной стороны, Саске помог Ино, считай спас её, а с другой — тут же запорол свой героизм, обнародовав рейтинговый фильмец с участием Дженнифер. Если поставить эти факты на чаши весов, то едва ли они уравновесятся, придя к общему показателю. Я всецело полагалась на Саске, верила в его благородство и порядочность; старалась видеть в нём исключительно хорошее, светлое, а все недостатки списывала со счетов, потому что все мы люди и всем нам свойственны несовершенства. Но не до такой степени. Мне сложно бороться с разочарованием, жадно изгрызающим внутренности.

— Разве чирлидерши сейчас не на тренировке? — Наруто хмурит брови, показывая пальцем на широкое окно, за которым расположено поле.

— Да, — подтверждаю я, — но я припозднилась из-за работы.

— Ты нашла работу? — встревает Киба, выступая на шаг. — Где?

— Профессор Учиха взял меня к себе лаборантом.

— Здорово! — восторг Кибы настолько искренний, что можно подумать, будто моя зарплата капает ему в карман. Нелепо попружинив на пятках, он взъерошивает волосы у себя на макушке и вздыхает, как если бы вспомнил о чём-то неприятном. — А что там с Ино? Вас, кажется, к ректору вызывали из-за драки. Данзо, небось, рвал и метал, да?

Прикусив щёку изнутри, Саске мнёт губы, сдерживая ухмылку, и отводит взгляд в сторону.

— О нет, — отвечаю я и немного громче объясняю: — Какой-то придурок решил покурить в туалете администрации и ненароком спровоцировал сигнализацию. Поэтому мы отделались невинным наказанием.

Киба переглядывается с Наруто.

— Такой уж придурок? — слегка оскорбившись, переспрашивает Саске.

— Полный дегенерат, — даже не глядя в его сторону, отзываюсь я. — Пришлось готовить актовый зал к предстоящей вечеринке.

— О! — а Киба, кажется, только этого разговора и ждал. — Ты уже решила, с кем пойдёшь?

Тут Наруто косится на Саске и поджимает губы, будто опасаясь заговорить его колкими репликами, как деревянный болванчик Слэппи. Но Саске хорошо с собой знаком и поэтому молчит, подминая напрашивающиеся гадости языком; скрытая злоба впрыскивает в его кровь токсин, меняя вечно безразличный взгляд и напрягая мышцы под белой футболкой. Киба ему не нравится — факт: его настойчивость способна вывести из себя даже стороннего наблюдателя, что уж говорить о раздражительном Учихе.

Поморщив лоб, я с шумом вдыхаю сквозь зубы и, сощурив глаз, отвечаю:

— Вряд ли я пойду.

— Почему же?

Наруто, видимо, сообразив, с каким чудовищным напором текущий разговор заливает чашу терпения Саске, решает его завершить:

— Слушай, Киба, — говорит он, — нам нужно подготовиться к игре…

— Да-да, сейчас, — отмахивается Киба и вновь принимается таранить мои баррикады: — Может, сходим вместе?

Самым опасным человеком в мире считается тот, кто владеет ядерным оружием: один указ, и жизни как минимум ста тысяч людей окажутся под угрозой неминуемой гибели. Что ж, сейчас от пары моих слов Дартмут может превратиться в эпицентр наимасштабнейшего взрыва. Заглянув поверх плеча Кибы, я вижу, как Саске предостерегающе качает головой, будто всё ещё имеет какое-то право мне указывать. Он сжимает ремешок своей спортивной сумки, смыкает челюсти до играющих желваков и пристально смотрит на меня, ожидая ответа не меньше Кибы. Конечно, ведь отвергнув его предложение, я зажгу зелёный свет для Саске, дам ему второй шанс и позволю реабилитироваться в моих глазах. А нужно ли мне оно?

— Я подумаю, — говорю я. — Напишу тебе завтра, ладно?

Я не собираюсь нырять в новые отношения, толком не покончив с прежними: моё доверие ещё не оправилось и глупо будет передаривать его другому, как поломанную игрушку. Но и давать Саске надежду тоже не хочу. Она замучает его. Меня. Нас.

— Ну смотри, — Киба в шутку качает пальцем перед моим носом и усмехается, — я сильно расстроюсь, если ты снова меня продинамишь.

Наруто закатывает глаза, упирается ладонями в лопатки Кибы и толкает его вперёд.

— Ага, — произносит он, — Сакура уже сказала, что подумает, чего ты пристал?

Они проходят мимо меня, и закрывшиеся за ними двери мужской раздевалки заглушают их голоса.

Мы с Саске остались вдвоём. Самое время пожаловаться на несвоевременные махинации жизни, ведь обычно коридоры спорткомплекса кишмя кишат студентами, бесперебойно снующими в разные стороны. Но сейчас здесь настолько пусто, что слышно лишь пульсацию наших зачастивших сердец.

— Я пойду, — второпях шепчу я и, низко склонив голову, обхожу Саске.

— Постой, — он успевает схватить меня за локоть, тянет на себя, вынуждая развернуться, и удерживает на месте. — Ты же это несерьёзно?

— Ты о чём? — я не дёргаюсь, не бьюсь в конвульсиях, пытаясь выбраться, и Саске сам меня отпускает.

— Вечеринка, Киба… — поясняет он неопределённым тоном и тут же заключает: — Похоже на свидание.

— Может, это оно и есть, — я мотаю головой, словно не понимая, каким боком наши с Кибой взаимоотношения могут тревожить Саске. — Может он именно тот, кто мне нужен.

У Саске вырывается короткий смешок.

— Ну да, — нервно потряхивая ногой, он кивает с наигранным согласием и, пожав плечами, задумчиво скользит взглядом по потолку, предлагая свой вариант: — А может, ты просто хочешь меня позлить.

— Это могло иметь место, если бы я испытывала к тебе хоть что-то.

Саске хмурится, подтягивая краешек губ вверх в недоверчивой ухмылке.

— Воу, — выдыхает он. — А в какой момент мы поменялись ролями? Теперь твоя очередь притворяться, будто всё, что было между нами, не имеет для тебя никакого значения?

— Я не притворяюсь, — слишком легко говорю я для той, кто и в самом деле блефует. Саске хмыкает, опуская глаза, и суёт руки по карманам джинсов. — Что такое? — спрашиваю я с напускным сопереживанием. — Неприятно, да?

Отчасти Саске прав: я не могла упустить возможность посадить его на те же качели, на которых он взбалтывал мои эмоции чуть ли не с самого первого дня нашего знакомства; захотелось вернуть ему всё пресловутым бумерангом. Но это всего лишь каприз, необязательный к выполнению пункт на пути к другой цели — увеличить дистанцию, выкопать между нами пропасть да такую, чтоб обоим не захотелось её пересекать.

— Страшно, — вдруг отвечает Саске. — Страшно, что ты, отчаянно стараясь убедить меня в своём безразличии, втягиваешь Кибу в этот глупый спектакль. Непохоже на тебя.

— Так вот, что тебя беспокоит, — я усмехаюсь безнадёжности Саске и недобро щурюсь, всматриваясь в его глаза. — Ты настолько серьёзно к себе относишься? Думаешь, я иду на свидание с Кибой только ради того, чтобы насолить тебе?

Склонив голову набок, Саске ухмыляется и тихо произносит:

— Ты не пойдёшь с ним на свидание.

И это даже не приказ, а сухая констатация очевидного факта.

Мне бы хватило и капельки его дерзости, чтобы возразить, но я, поникнув, часто моргаю, неуверенно мямля:

— И как же ты намерен этому помешать?

Большим пальцем Саске поддевает лямку своей спортивной сумки и аккуратно стаскивает её с плеча, опуская на пол; медленно и даже с какой-то леностью он сокращает и без того ничтожное расстояние между нами, а потом — неожиданно проводит рукой по моим волосам, пропуская их через пальцы, и заправляет непослушные пряди за ухо, едва касаясь нежной кожи. Я вдыхаю сквозь судорогу в горле, хочу заглянуть Саске в глаза, понять, что он задумал, но взгляд застывает на его губах.

— Очень просто, — и я чувствую мятную сладость его дыхания на самом кончике языка. — Всего-то напомню, как сильно ты меня любишь.

— Ч-что?.. — от переизбытка его близости я толком не соображаю; мои отяжелевшие ресницы мелко трепещут, и я бессознательно подаюсь вперёд, покачиваясь, словно в гипнотическом трансе.

Саске целует, не касаясь: я ощущаю лишь зазубрины мелких шелушений на его губах, застывших буквально в миллиметре от моих, искушая, и манящий жар его кожи. Это уже не провокация, а самое настоящее испытание на прочность.

И я его проваливаю.

Заключив лицо Саске в ладонях, я порывисто прижимаюсь к его губам, вытесняя из себя тоску, скопившуюся в груди литы́м грузом, и отзываюсь на встречные ласки, вспыхивая каждой клеточкой себя. Как бы я ни старалась, как бы ни хотела, я так и не смогла отвыкнуть от него; от напористой нежности и тепла объятий, укутавшись в которые не замёрзну даже в лютый мороз. Будто наркоманка, готовая пойти на грабёж и любые унижения лишь бы полакомиться дозой любимого зелья, я поддаюсь слабости, обращая собственные усилия в прах: целую его в самозабвенном исступлении, как после долгой ломки, и не думаю об оправданиях, которые буду приводить впоследствии не только ему, но и себе.

Рука Саске проходится вдоль моей спины, ложится на поясницу, прижимая теснее к сильному торсу, и горячее дыхание, опалявшее моё лицо, превращается в нетерпеливую отдышку. Мягко разорвав поцелуй, Саске прижимается своим лбом к моему и тихо произносит:

— Вот видишь…

— Да, вижу, — киваю я, задевая его переносицу кончиком носа, и прикрываю веки. — Знаешь, а я ведь ни с кем, кроме тебя, не целовалась, — шепчу, еле-как подчиняя себе трясущиеся губы; с кончиков ресниц срывается слеза, и я быстро слизываю её у самого уголка губ, продолжая: — Каждый наш поцелуй откликался во мне буйством чувств, которые я прежде никогда не испытывала, но…

Саске напрягается, и тиски его объятий становятся крепче.

—«Но»?

— Но теперь я ничего не чувствую, — я с трудом выдавливаю слова, словно пытаюсь выговорить их на неведомом языке. — Ничего, — и ложь моя получается настолько противоестественной, что я не сдерживаю дурацкой усмешки. — Если бы меня поцеловал Киба или первый попавшийся с улицы, я, наверное, испытала бы то же, что и сейчас. Полное безразличие.

Его тёмные брови сводятся к переносице, на лбу залегают трещинки неглубоких морщин, а глаза, преисполненные глубокой печалью, гладко блестят в холодном свете люминесцентных ламп, въедаясь в моё лицо. Саске еле ощутимо вздрагивает, словно внутри у него оборвалось нечто хрупкое, тоненькая струна, колодку которой я закрутила до предела.

Воспользовавшись возможностью, я осторожно отталкиваюсь от его груди, выбираясь из кольца ослабших рук, и совсем неслышно шепчу:

— Мне жаль…

Отворачиваюсь и расфокусированным взглядом нахожу выход; пол засасывает, как зыбучие пески, и кажется, что меня вот-вот утянет вниз, размажет высоким давлением, но каким-то чудом я движусь дальше, сопротивляясь тяжести собственного тела.

Во мне была сфера — прозрачный шар с тонкими стенами, внутри которого, как пёстрые кляксы в лавовой лампе, плавали чувства, и каждое из этих чувств имело свой цвет: синяя грусть, красный гнев и жёлтая радость; серая боль и по-девчачьи розовая любовь. Последней было так много, что на стеклянных стенках оставались мягкие мазки: она не умещалась в пространстве, в которое я её загнала. Но теперь все краски померкли, смешались с серым цветом боли, и маленький мир внутри меня покрылся сетью мелких трещин. Я собственными руками бросила этот шар в стену, посчитав, что так будет правильно. Зная, что так будет правильно.

Но я не полагала, что будет так больно.

Я подхожу к козырьку, под которым сидят девочки из группы поддержки, и Темари налетает на меня, как коршун на раненную пташку, искря яростью, сыплющейся из глаз.

— Игра через десять минут! — кричит она, взмахивая рукой в сторону поля, где уже разминаются игроки гарвардской сборной. — Где ты, чёрт возьми, была?!

— На работе, — отвечаю я на автопилоте.

— А предупредить не судьба?! Я тут с ума схожу: то ты опаздываешь, то Ино в самый последний момент решает уйти из команды!

— Ино ушла из команды? — я рассеянно моргаю, с недоверием уставившись на Темари. — Почему?

— Не знаю, — вздыхает Темари, — сама в шоке. У нас недобор и, что ещё хуже, Ино занимала ведущее место в центре.

От упоминания Ино лица остальных чирлидерш, рассевшихся на скамье, кривятся от злости: похоже, её несвоевременное заявление застало врасплох не только Темари. Забавно: минули лишь сутки с того дня, как эти же девчонки кружились вокруг Ино, чуть ли не распихивая друг друга в сторону.

— И что ты собираешься делать? — речь не о маленькой перестановке, а о замене "примы" нашей команды. Сомневаюсь, что у кого-то из присутствующих хватит духу исполнить её танец без должной подготовки или хотя бы предварительной репетиции.

— М-м-м, — Темари изнурённо запрокидывает голову, приглаживает волосы, собранные в четыре озорных хвостика, и усмехается. — Понятия не имею. Может, ты встанешь на её место?

— Ты ведь знаешь: я с самого начала не питала особой страсти к чирлидингу.

— Да, знаю, — она выпрямляется и угрюмо кивает. — Есть другие предложения?

Навряд ли я способна на рациональные решения: случай между мной и Саске смешал все мысли в ворох, и я не могу сосредоточиться ни на чём, кроме собственных переживаний.

Но мне нужно постараться сместить фокус.

До крови прикусив щёку изнутри, я сглатываю ком, разросшийся в горле, и хмуро осматриваю нашу скамью: ТенТен не согласится, об этом не может идти и речи; Эбби меня бесит — даже говорить с ней не хочу; у Карин растяжка хромает, а Блейн будет выбиваться из ритма. У оставшихся пластичности меньше, чем у чугунной сковородки.

— Саку! — на меня набрасываются сзади, и я чувствую тёплый запах талого «Сникерса». Хината. — Где ты была?!

Внезапно меня посещает рисковая идея, и я, широко округлив глаза, смотрю на Темари. Она сразу понимает мой взгляд.

— Не-е-ет, — тянет Темари. — Ну на хер…

— Что? — Хината выпускает меня из объятий, встаёт рядом и в ожидании объяснений поочерёдно таращится то на меня, то на Темари. — Что случилось?!

— Я понимаю твоё непринятие, — говорю я, игнорируя вибрацию Хинаты, энергично переминающейся с ноги на ногу, — но посуди сама: кто из девочек справится лучше, чем Хината, которая поставила нам танец?

— О чём вы?! — взвизгивает Хината, теряя терпение. — Что происходит?

— Её самодеятельность всё испортит! — и Темари права: Хината придумала танец, но многие его элементы пришлось откинуть из-за вычурности, и велика вероятность, что она устроит нежелательную показуху, оставив нас в дураках. — Уж лучше я сама!

— Но ты этого не хочешь, — отвечаю я. — Тебе нравится управлять, нравится дисциплина, но ты не любишь внимание.

Не заметить это было невозможно: на тренировках Темари всегда остаётся в стороне, но тщательно контролирует весь процесс, вкидывая комментарии; старается занимать крайние позиции, чтобы не переключать фокус на себя, но остальных девочек шпыняет из-за мелочей почти как тренер Гай футболистов.

Темари задумывается, подкатив глаза к небу, нервно притаптывает ногой, пока Хината всё ещё пытается установить тему нашего обсуждения. С моей стороны, наверное, неправильно ввязывать её во всё, не спрашивая разрешения, однако не будь я уверенна в её согласии, то и рта бы не раскрыла.

Хината справится и даже более — ей понравится.

— Ты за неё в ответе, — Темари грозно тычет в меня пальцем и, смерив Хинату взглядом, уходит, шепча молитвы невнятным бормотком.

Хината поворачивается ко мне.

— Может, ты, наконец, скажешь, что за херня здесь творится?

Я хватаю её за плечи и слегка встряхиваю.

— Нет времени объяснять, — примерно так тренер мотивирует боксёра перед схваткой. — Ино ушла из команды, и ты должна встать на её место.

— Что?! — она мило морщит нос, туго переваривая услышанное, и показывает на себя длинным ноготком, закрашенным в ярко-зелёный. — Я?!

— Да, Хината, именно ты, — я крепче сжимаю пальцы на плечах Хинаты, фокусируя всё её внимание на мне. — Послушай, тебе нужно всего-то исполнить танец Ино. Разве не этого ты хотела? Так дерзай! Только без выкрутасов. Пожалуйста…

— Но… я не ожидала… почему я?!

У неё мандраж. Само-собой: каким бы самоуверенным ни был человек, непредвиденные обстоятельства всегда застают врасплох.

— Потому что ты лучшая! Ты профи! — я уже не знаю, как можно её приободрить, и начинаю нести всякий бред. — Ты крутая и сильная!

— Да, — Хината кивает с готовностью к любому раскладу, — да, я такая! Я лучшая и я профи…

— Вот так!

— Я крутая и сильная!

— Молодец!

Вероятно, со стороны всё это выглядит донельзя уморительно.

— Я справлюсь! Я сделаю это!

— Ну конечно!

Хината подпрыгивает как ужаленная, нервно пружинит на пятках, словно в её венах циркулирует кофеин, и взволнованно осматривается по сторонам, кусая губы и заламывая пальцы. Видимо, мои речовки не сработали. Я беру Хинату под локоть и усаживаю на скамью, продолжая шевелить её угасающий азарт, но это больше напоминает попытку воскресить дохлую крысу тычком палки — никакого отклика. Бесцветно уставившись перед собой, Хината то и делает, что обтирает потеющие ладони о юбку, неразборчиво мямля что-то об ответственности.

Кажется, она цитирует дядю Бена.

Свести Хинату с ума — дело непростое: она и так с прибабахом, а я лишь усугубила её состояние, проехавшись катком по её нестабильной нервной системе. Приподняв брови, я шумно тяну воздух сквозь зубы, без слов признавая свою ошибку, и качаю головой. Хотела сделать как лучше, но вышло как всегда.

Я поглаживаю спину Хинаты до онемения в ладони и задумчиво осматриваю трибуны, где потихоньку собираются болельщики: большинство пришли с зелёными шарфами и плакатами в поддержку Big Green, но среди них так же виднеются и ребята из Гарварда. Уголок моих губ еле заметно дёргается, когда я замечаю двух парней в красных футболках: они придерживают баннер с надписью «Багровые, вперёд!» и пытаются не порвать его, добираясь до своих мест. Сама невинность. Едва ли они вообще видят в угрозу в нашей команде: хоть между университетами Лиги Плюща и существует условное соперничество, Дартмут, как бы печально это ни звучало, не особо хвалится спортивными достижениями — уверенна, в ректорской Гарварда кубков будет побольше, чем в кабинете противного мистера Шимуры. Однако это вовсе не исключает заинтересованность «Багровых» в победе: команда, которая выиграет в сегодняшней игре, поедет на матч с Йелем, а у Гарварда с ним давние счёты. Вот там соперничество совсем недетское: Сасори рассказал мне кучу историй об их многолетней вражде, но больше всех мне запомнилась та, где Красавчик Дэн облизывал ботинки памятнику Джона Гарварда.

На миг моё воображение обрисовывает эту забавную картинку перед глазами, и я беззвучно усмехаюсь.

— Ты только посмотри на них, — шепчет Хината побелевшими губами; встретив мой вопросительный взгляд, она кивает в сторону чирлидерш из Гарварда. — У них даже форма круче…

— О-ох, Хината, — я дружески толкаю её в плечо, — мы же не на международной олимпиаде по чирлидингу! К чему такая паника? Ну же, улыбнись.

Хината поворачивается ко мне и приподнимает уголки рта в нервном оскале, совсем непохожем на улыбку: такое чувство, будто она Бэтмена убить собирается.

— О Господи, — вздыхаю я. — Мне казалось, что ты только обрадуешься такой возможности.

— Я рада, — утверждает Хината, — честно! Просто волнуюсь… немного.

— Немного? — я выгибаю бровь. — Дорогая, ты сейчас белее, чем мой лабораторный халат, и я опасаюсь, как бы не пришлось тебя откачивать.

— Это ведь моя первая игра, а на мне сразу такая ответственность, — её нижняя губа трясётся то ли в подступающем плаче, то ли в назревающей панической атаке. — Я не хочу облажаться.

— У тебя страх перед публикой? Ты же так хотела попасть в команду!

— Да не боюсь я публики!

— Тогда в чём дело?

Она мнётся, быстро проводит языком по пересохшим губам и, собравшись с мыслями, отвечает:

— Я боюсь оказаться хуже Ино.

— Оу, — я с пониманием киваю и хмурюсь: могла бы и догадаться, — ясно.

Бесконечная чехарда, в которой Ино и Хината прыгают друг через друга, преследуя мнимую цель. Поэтому слова Наруто так сильно её задели: здесь, в Дартмуте, Хината, наконец, почувствовала себя взрослой девушкой, независимой от отца, но Наруто прокололся, ляпнул глупость и вырвал из неё искусственно взращенную уверенность. Никто и не догадывается, что на самом деле Хината жутко закомплексованная и стеснительная. Все её инфантильные авантюры, шалости и суждения — напускное; лишь попытка оседлать волну и быть наравне с остальными, а Ино — индикатор её успеха: если она бесится, то, значит, Хината делает всё правильно; если Ино плевать — что-то идёт не по плану.

И это неспроста, ведь первой победой Хинаты стали отношения с Наруто. Пока он встречался с Ино, Хината с трепетом прикрывала ладошкой свет маленького огонька, пылавшего в её груди, и не смела даже полагать, что настанет день, когда Наруто хотя бы взглянет в её сторону. Примерная девочка, связанная по рукам и ногам отцовскими наставлениями и запретами, влюбилась в харизматичного капитана школьной команды по футболу. Но у него была девушка и не абы кто, а Яманака Ино — первая красотка старших классов, отказаться от которой то же, что и воротить нос от шведского стола, напичканного кучей редких деликатесов. А Наруто отказался, начал встречаться с Хинатой и более того — подружился с её отцом. Если бы не настырность Наруто, то Хината сейчас была бы далеко не здесь, не в Дартмуте, а в Принстоне, под присмотром кузена.

Именно отношения с Наруто поселили в Хинате маленькое зёрнышко уверенности, а Ино стала ориентиром: их соперничество подпитывает её силы и веру в себя.

— А ты не бойся, — говорю я, — не сравнивай себя с Ино. Будь собой.

Хината фыркает, усмехается.

— Ну да, легко сказать.

— А сделать ещё проще, — отвечаю я. — Послушай, ты — это ты. Не нужно бежать наперегонки с Ино, чтобы что-то себе доказать. Просто выйди в центр и станцуй так, чтоб у всех челюсти отвалились. Получи удовольствие.

Думаю, примерно те же слова Хината говорит себе каждое утро, стоя перед зеркалом, и каждую ночь, когда программирует себя на день грядущий. Я допускаю мысль, что они, вероятно, утратили для неё свою значимость, но всё же надеюсь, что у меня получилось её вразумить. Ведь, в конце концов, иногда нам всем бывает нужно услышать простую и очевидную истину из чужих уст, чтобы вникнуть в её смысл.

Взяв Хинату за руку, я сжимаю её пальцы в ладони.

— Ты всех порвёшь.

Теперь её улыбка кажется искренней. Хината тянется ко мне и стискивает в объятиях, шумно выдыхая над самым ухом.

Вскоре на поле выходят Big Green. Узнать Саске дело совсем несложное — татуировки на предплечьях сильно выделяют его среди остальных игроков в идентичной экипировке. Из-за конструкции защитного шлема и значительного расстояния между нами я не могу толком рассмотреть лицо Саске, но даже не видя его глаз я чувствую на себе их тяжёлый взгляд.

Губы всё ещё покалывает от недавнего поцелуя, и я проклинаю себя за несдержанность, хотя на самом деле должна ненавидеть Саске: он мог проявить капельку порядочности, мог избавить меня от унижений и стыда перед самой собой, но вместо этого сделал всё, чтобы я нарушила каждое обещание, данное себе в день, когда вскрылась правда. Ему было достаточно лишь приблизиться, лишь поманить меня теплом своего дыхания, как я сама бросилась к нему на шею, позабыв обо всём.

Чёрт побери, я сама его поцеловала.

Собрав пальцы в кулаки, я делаю вид, будто не замечаю Саске, и принимаюсь выискивать Сасори среди игроков: отделившись от команды вместе с несколькими парнями, он направляется к трибунам и занимает место среди запасных.

— Не поняла, — Хината супит брови до глубоких морщин на лбу и смотрит, как Сасори, сняв шлем, придерживает его в руке, заглядывая внутрь сквозь решётку. — А почему наш Гамлет не на поле?

— Хотела бы и я знать.

— Думаешь, мы должны его поддержать?

— Согласно дружескому этикету, да.

— Блин…

Я полностью разделяю настрой Хинаты: велика вероятность, что Сасори, ввиду дурного расположения духа, нас оттолкнёт, но не подставить ему плечо будет как-то не по-товарищески.

Неохотно поднявшись с нагретых мест, мы направляемся к скамье запасных и садимся по обе стороны от Сасори.

— Бригада увеселительной скорой помощи уже здесь, — говорю я, поправляя неприемлемо короткую юбку своей формы.

Сасори непонимающе корчится, и Хината, воспользовавшись его замешательством, вырывает шлем из его хватки, принимаясь за остроты:

— «Бедный Йорик! — трагично восклицает она, удерживая "Йорика" на уровне своих глаз, и бьёт Сасори в плечо, вовлекая в маленький спектакль. — Я знал его, Горацио. Это был человек бесконечного ума, неистощимый на выдумки»…

Сасори кривится, морщит нос, переглядываясь со мной с немым вопросом; я пожимаю плечами и продолжаю наблюдать за подругой с весёлой улыбкой.

— «Здесь должны были двигаться губы, которые я целовал не знаю сколько раз»…

— О-о-о, ради всего святого, прекрати! — Сасори отбирает у Хинаты шлем и вручает мне на хранение. — Ты что, «Гамлета» наизусть знаешь?

— Только этот фрагмент, — Хината горделиво выпячивает грудь, напрашиваясь на похвалу.

Ага, разбежалась.

— Именно поэтому никто, кроме Наруто, с тобой не встречался.

— Фу, как грубо! — резким взмахом головы Хината откидывает волосы за спину и отворачивается, оскорблённо скрещивая руки на груди.

Сасори усмехается и, обняв её, придвигает к себе.

— Я просто тебе завидую, — говорит он, приподнимая подбородок Хинаты указательным пальцем; она улыбается, плавясь под натиском его неиссякаемого обаяния, и совсем забывает, с кем имеет дело. — Это ж сколько у тебя свободного времени…

Конвульсивно задёргавшись, как умирающая на суше селёдка, Хината выбирается из хватки Сасори и лупасит его кулаком в плечо.

— Оу, да пошёл ты!

Устроив шуточную драку, они весело хохочут, не переставая ёрничать и обзываться.

Неожиданно ловлю себя на мысли, что ревную: уже в следующем году я буду в Кембридже, а Сасори и Хината так и останутся здесь. Само-собой, первое время мы будем поддерживать общение, но в итоге дистанция сделает своё дело: мы станем реже созваниваться по видеосвязи, а наш любимый чат рано или поздно отправится в конец списка, потому что общие темы для разговоров постепенно сойдут на нет; больше не будет совместных ужинов на закрытом стадионе, лапши из WokHouse по четвергам и неуёмного смеха до боли в мышцах живота. Я заведу новые знакомства, новых друзей, но никто и никогда не сможет заменить мне эту придурковатую парочку.

От этого как-то боязно и грустно.

— Эй, Саку, — повиснув на шее Сасори, Хината приближается к моему лицу и подозрительно щурит веки, — ты плачешь?

— Что? — у меня действительно заложило нос и печёт в глазах. — Нет, я не плачу. Просто прожектор ярко светит, — чтобы отвлечь их, я надеваю шлем Сасори, кручу головой, осматриваясь, и недовольно бурчу: — Как вы в них играете? Не видно же ничего…

Хмыкнув, Сасори снимает с меня каску, выдирая чуть ли не клок волос, зацепившихся за застёжку, и заявляет:

— Я знаю, что вы пытаетесь сделать. Скажу сразу: я ни капельки не расстроен.

Звучит совсем неискренне, будто заученное определение из учебника, и так считаю не только я: Хината как раз открывает рот, чтобы возразить, как вдруг раздаётся оглушительный визг свистка, и всё наше внимание фокусируется на поле.

Игра началась.

Видимо, по результатам жеребьёвки первый тайм Big Green начинают с защиты: как только центр «Багровых» выполняет снэп, передавая мяч квотребеку, Наруто, Саске и несколько других игроков пытаются удержать противников на месте. Квотербек в красном пасует мяч сокоманднику, — Киба несётся за ним и неосмотрительно валит на газон у отметки в десять ярдов, предоставляя возможность зафиксировать мяч в зачётной зоне.

— Тачдаун, — с досадой вздыхает Сасори.

— Что это значит? — хмуро спрашивает Хината. — Они выиграли?

— Ещё нет, — отвечаю я, — но заработали шесть очков.

— Вот же гады!

Мы продолжаем следить за ходом игры: Сасори разъясняет Хинате все нюансы американского футбола, с трудом превозмогая раздражение, которое возникает по мере поступления новых вопросов; когда он начинает отвечать, процеживая слоги через зубы, я предчувствую приближение третьей стадии потери терпения. У Сасори вот-вот пойдёт пена изо рта.

— Нет, Хината, это филд-гол, а не тачдаун…

И так на протяжении всего первого периода.

А впереди ещё три…

Судья объявляет пятнадцатиминутный перерыв, и Темари носится из стороны в сторону, собирая чирлидерш в кучку. Оставив Сасори отсиживаться на скамье, мы с Хинатой присоединяемся к девочкам.

— Разбирайте помпоны, — Темари показывает на стопку пипидастров, и я замечаю, как трясётся её рука. — Выходим через пять минут.

И вдруг я понимаю, что её погоня за совершенством обусловлена вовсе не амбициями, а больным перфекционизмом. Темари подносит пальцы к губам и нервно обгрызает ногти по самое основание, прищёлкивая зубами, чем подтверждает мою догадку.

Ну конечно же! Именно поэтому она ушла из спорта: там всё намного серьёзнее и, вероятно, постоянное соперничество с другими гимнастками лишь усугубляло её психическое состояние. Я припоминаю, что в прошлый раз она весьма уклончиво ответила на мой вопрос о своём спортивном прошлом: отмахнулась типичными отмазками и сразу переметнула разговор на меня, но тогда я была слишком погружена в свои размышления и не придала этому значения.

Подобрав помпоны, я с сомнением прикусываю губу, глядя на Темари. Вряд ли у меня получится утешить её парочкой добрых слов: наши отношения далеко не близкие и не дружеские, как с той же Хинатой, поэтому я не имею и малейшего представления, с чего начать разговор.

Уставившись перед собой в пустой прострации, Темари вдруг морщится, задев резцом чувствительную плоть ногтевого ложе, и шумно шипит, рассматривая испорченный маникюр.

Вздохнув, я собираюсь с мыслями и подхожу к ней.

— Ты в порядке? — вопрос звучит несмело из-за опасений о возможной неловкости.

— Ага, — неубедительно отзывается Темари, — в полном.

В очередной раз мои доброта и благожелательность заводят меня в тупик. И когда же я, интересно знать, перестану лезть к окружающим, мня себя оплотом вселенской мудрости? Будто Земля перестанет вращаться, если я проживу хотя бы день, не раздавая окружающим заурядные советы, которым сама робею следовать.

— Слушай, — говорю я, — от нас ведь ничего не зависит. Наше дело — развлечь зрителей во время перерыва, но основная работа на парнях. Никто не станет отчитывать нас за оплошность. Не нужно переживать, просто расслабься.

— Думаешь, я не знаю? — недовольно бурчит Темари, сдирая сухую кожицу с губы зубами, и смотрит на меня вполглаза; опустив взгляд, я ковыряю газон носком кеды, жалко склонив голову набок. Темари вздыхает, чувствуя вину за резкий ответ, и уже спокойнее объясняет: — Я ничего не могу с собой поделать. Когда берусь за какое-то дело, мне важно выполнить его идеально на все сто процентов, и не имеет значения ерунда ли это или нет. Понимаешь?

— Да, — киваю я, — понимаю.

Поджав губы в чём-то похожем на улыбку, она поворачивается к девочкам и громко хлопает в ладоши, привлекая их внимание.

Выстроившись клином, мы выходим на поле и встаём в позиции; огромные колонки гремят вступительными аккордами Cherry Bomb, и Хината выходит вперёд, начиная танец. Она вытягивает руки перед собой, трясёт помпонами и разводит их в стороны, уверенно покачивая бёдрами. Я улыбаюсь, вторя её движениям, и шевелю губами, беззвучно напевая текст песни.

Всё идёт как надо: мы движемся синхронно, не выбиваясь из заданного ритма, словно одушевлённые ярким оптимизмом шестерёнки одного большого механизма; от недавнего мандража Хинаты не остаётся и следа, она задалась целью собрать на себе максимум восхищённых мужских взглядов и ещё парочку завистливых женских. Широкая улыбка не сходит с её лица на протяжении всего танца, и во мне возрастает гордость за решение, которое я осмелилась принять, предложив кандидатуру Хинаты на место Ино.

Выдохшись, мы рассаживаемся под козырьком, и наши звонкие голоса переливаются в воздухе: для многих из нас — и для меня в том числе — это выступление было первым, что обуславливает восторженный девичий трёп. Нам нет никакого дела до гарвардских чирлидерш, резво отплясывающих посреди поля, — мы смеёмся, вспоминая, как ТенТен едва не распласталась на газоне, споткнувшись о собственную ногу; как Карин отдавила пальцы Эбби, вскрик которой утонул в звуках громкой музыки; и как Хината в самом конце развернулась спиной к гарвардцам и, задрав юбку, продемонстрировала им свою задницу, облачённую в зелёные труселя.

— Я же проси-и-ила, — тянет Темари, отчитывая её, но при этом не сдерживая улыбки, растягивающейся на губах от одного упоминания о случившемся, — никакой самодеятельности.

— Ой, да брось, — отмахивается Хината. — Это всего лишь шутка.

Темари закатывает глаза и отводит взгляд в сторону, по всей видимости, смирившись с позицией Хинаты.

После начала второго периода наша команда сравнивает счёт. Едва разобравшись в системе начисления очков, Хината посвящает в правила игры и других девочек, не осведомлённых в футболе, однако делает это не так сдержанно, как Сасори некоторое время назад.

— Да, Саске — квотербек, но это ещё не значит, что он капитан, — объясняет она, чётко чеканя слова. — Как вы можете не знать, кто капитан?! Наруто, конечно!

И за каждым ответом следует ещё два новых вопроса, от которых у Хинаты вскипает мозг: она сама ещё толком ничего не понимает, лишь корчит из себя гуру футбола и в моменты незнания придумывает свои правила. Я не особо вслушиваюсь: события на поле смотрятся куда интереснее потуг Хинаты.

Затянувшись в игру, я отхожу от чирлидерш и сама не замечаю, как оказываюсь в тренерской линии, где тренер Гай свирепо хромает вдоль трибун, сцепив руки за спиной.

— Носитесь, как тёлки! — орёт он, срывая голос. — Узумаки, мать твою, шевели булками! Командная работа, Учиха, ты здесь не один! У тебя ко-ман-да!

И будто ему назло, Гарвард вновь забивает гол, завоёвывая ещё три очка в свою пользу — тренер Гай разочарованно вздыхает, взмахивая рукой, и отворачивается не в силах наблюдать за происходящим. Заметив меня, он недовольно хмурит густые брови.

— А ты что здесь делаешь?

— Простите, — выговариваю я заплетающимся от страха языком, — уже ухожу.

— Нет, постой, — он оттопыривает указательный палец, подманивая к себе, и я, понурив голову, послушно к нему приближаюсь. В его взгляде проявляется узнавание. — Девочка с яйцами?

В любое другое время я, наверное, обиделась бы, но, учитывая не предрасположенность тренера Гая к цензурному изложению мыслей, принимаю услышанное за комплимент и неуверенно киваю.

А вообще забавно, что самую уязвимую часть мужского тела приписывают к проявлению крутизны.

— Мяч бросаешь получше этих полудурков, — шипит тренер через зубы, краем глаза покашиваясь на поле, — да и дерёшься тоже…

Я дёргаю щекой, отмалчиваясь, потому что не хочу углубляться в разговор и напоминать, что из-за его жалобы нас с Ино отчитал ректор.

— Если так интересно смотреть на этих инвалидов, то садись там, — тренер Гай показывает на скамью запасных, и Сасори машет мне рукой. — Только не убей никого.

— Постараюсь…

Отношения с товарищами по команде у Сасори натянутые: он и с нами соблюдает дистанцию, чем порой навязывает беспричинное чувство неполноценности, а потому не удивительно, что другие из запаса не рискуют к нему подсаживаться.

— Опять всё то же и все те же лица, — на выдохе произносит Сасори. — А где Хина?

— Не называй её так! — если бы не его футбольная броня, то я бы дерзнула бы пойти против просьбы тренера Гая. — Тебе не кажется, что с тех пор, как вы подружились, я ушла на второй план?

Разомкнув губы в немой усмешке, Сасори выгибает бровь и переспрашивает:

— На второй план? Ты?

— Ты знаешь, я очень люблю Хинату, но ведь это я вас свела, — надув губы, как обиженный ребёнок, я опускаю глаза. — Такое чувство, что с ней у тебя куда больше общего, чем со мной.

— Неправда, — мотает головой Сасори, — нам с тобой одинаково нравится задница Учихи.

И вот мы снова ушли в русло, которое я загородила хлипкой плотиной.

Зная, что Сасори запросто расшифрует мой провинившийся взгляд, я откидываюсь на жёсткую спинку скамьи и кусаю губу, уставившись на поле. Вот сейчас он не просто посолил мою свежую рану, а хорошенько так заправил её острым соусом чили.

— Что такое? — спрашивает Сасори, заподозрив неладное. Я молчу, и молчание моё оказывается многословнее любых слов. — Не говори, что вы снова целовались.

— Как ты, чёрт возьми, это делаешь?!

— О боже, — он закатывает глаза и повторяет мою позу. — Вы такими темпами потрахаетесь, а встречаться так и не начнёте!

— Не будет этого.

— Стипендию ставлю на то, что вы скорее ребёнка заделаете, чем по-человечески обсудите свои проблемы.

Сасори протягивает руку, чтобы заключить пари, и я, смерив её взглядом, отрицательно качаю головой, но вовсе не из-за страха проиграть — вернее, не только поэтому. Просто наша с Саске тема такая странная и сложная, что даже шутить не хочется. От нас можно ожидать чего угодно.

— Как знаешь, — говорит Сасори и кладёт руку на моё плечо, утягивая в приятное полуобъятие. — Но если будет мальчик, назовёшь в мою честь.

— Знаешь, — я поднимаю лицо, упираясь подбородком в обмундированную грудь Сасори, и тычу пальцем по его носу, — дружи-ка ты лучше с Хинатой.

Он морщится, передразнивая меня, и прижимается щекой к моей макушке.

Вместе мы следим за игрой.

Саске перехватывает мяч, устремляется к стойкам ворот, пока другие в зелёном распихивают гарвардцев в стороны, прочищая ему путь. В нескольких метрах от Саске бежит Киба, размахивает руками, безнадёжно запрашивая пас, и кричит, пытаясь привлечь к себе внимание.

— Учиха! — а тренер Гай брызжет пеной изо рта и крепко сжимает кулаки, надрывая связки: — Пасуй, мать твою! Пасуй! Инузука открыт, чёртов ты идиот!

Как же всё-таки приятно это слышать: каждая буковка растекается по сердцу каплей мёда.

— Воу, — выдыхает Сасори, щурясь, чтобы получше рассмотреть происходящее, — что это он задумал?..

Я напрягаюсь, стискивая ладонями дощечку скамьи; Саске ускоряется, делает подкат, скользя по влажной после дождя траве, и со всей дури врезается в Кибу, сшибая его с ног, как кеглю.

Раздаётся судейский свисток.

Испугавшись, я во все глаза слежу за происходящим, стараясь ничего не упустить: кое-как встав на четвереньки, Киба хватается за протянутую ладонь Наруто и поднимается с травы; судья и тренер Гай накидываются на Саске, о чём-то спорят, но он наплевательски крутит головой по сторонам, не придавая их речам никакого значения.

Меня вдруг пробирает такая злость, что я готова обрушить на Саске весь стадион. И как я только могла подумать, что он не попытается выплеснуть свой гнев посредством какой-нибудь глупости? Прежде Саске упрямо игнорировал любые мои намёки на наличие у него чувств ко мне, надменно хмыкал, разглядывая меня с высоты своей проклятой гордости, как блоху. Куда же всё это подевалось теперь? Я надеялась, что мои слова были заряжены ровно настолько, чтобы пробить его холодный барьер, пулей вонзиться в самое сердце и ранить, выбив из него всякое желание продолжать эти бессмысленные трепыхания. Но он всё не сдаётся, пытается что-то доказать, прибегая к сомнительным выходкам.

Киба снимает каску, болезненно корчится и, держась за Наруто, прихрамывая идёт к козырьку. Тренер Гай тем временем решает проблему с судьёй и возвращается в свою линию, командуя:

— Акасуна, бегом сюда!

Сасори придавливает ладонь к груди и вопросительно поднимает брови, над которыми переливаются бисеринки проступившего от волнения пота.

— Это он мне? — с неверием переспрашивает он, так и не получив ответ от тренера.

— А у вас в команде есть ещё один Акасуна? — я похлопываю Сасори по спине, подгоняя: — Давай уже, а не то таймаут закончится, и на твоё место вызовут другого.

Схватив шлем со скамьи, Сасори подрывается с места и вприпрыжку бежит к тренеру, чтобы уточнить все нюансы их тактики; а я подсаживаюсь к Кибе.

— Ты как? — интересуюсь я, утешающе касаясь его колена. — Сильно болит?

— Пустяки, на мне всё как на собаке заживает, — Киба натянуто улыбается и переводит взгляд на Саске: его не отстранили от игры, поэтому он стоит вместе с «зелёными» в окружении тренера, и с неохотой вникает в изменения планов. Киба хмыкает. — А ему повезло: отделался предупреждением, хотя повалил меня намеренно.

— С чего ты это взял? — я подаюсь вперёд, заглядывая в глаза Кибы. — Вы ведь в одной команде и он не мог…

— За всю игру Саске ни разу не передал мне мяч, — перебивает Киба и поворачивает голову ко мне. — Из-за тебя. Я пригласил тебя на вечеринку, и он взбесился. Теперь понимаю, почему ты так боялась ответить мне в его присутствии. Скажи честно: Саске тебя обижает?

Ох, господи, ну что за бред?

— Дело совсем не в этом.

— Тогда в чём?

Что бы я сейчас ни сказала, Киба вывернет всё по-своему, сделает себя жертвой вселенской несправедливости и, возможно, у него на это есть некое право. К чему бы он ни прикоснулся, где бы ни попытался выделиться, всегда находится Саске, который превосходит его во всём. Хотел стать квотербеком, а стал тайтэндом; хотел заселиться в братство — «прости, друг, но комната достанется Саске»; хотел впечатлить наивную первокурсницу — она — вот же хрень! — влюбилась в Саске. И так всё время.

Киба живёт с мамой и сестрой вне студгородка, еле-как совмещает учёбу с работой в старом семейном магазине, стараясь тянуть на себе роль сына, брата и в какой-то степени отца, считая, что за все потуги ему должно воздаться хоть в чём-то, но на деле — сплошная серая полоса. Не чёрная, потому что даже здесь Саске преуспел.

— Слушай, — говорю я, хватаясь за руку Кибы, — если ты считаешь, что я всему виной…

— Я этого не говорил, — он качает головой, ласково сжимая мои пальцы в своих.

— Помолчи хоть минуту, — понемногу раздражаясь его нетерпеливости, я с трудом сохраняю шутливый оттенок разговора и давлю улыбку, когда Киба застёгивает воображаемую молнию на губах. — Ну так вот: раз уж ты говоришь, что ваш с Саске конфликт случился из-за меня, то я просто обязана пойти с тобой на эту дурацкую вечеринку.

Округлив глаза, Киба первое время не может конвертировать эмоции в слова, лишь улыбается широко и счастливо, словно ему выпала третья вишенка на игровом автомате.

— Ты шутишь?! — наконец произносит он.

Умиляясь его излишнему воодушевлению, я выдыхаю с весёлой усмешкой:

— Не-а, — и мгновенно становлюсь жертвой собственного сердоболия...

Киба обхватывает моё лицо ладонями, порывисто прижимается к моим губам, крепко целуя в тот самый момент, когда трибуны восторженно ревут, встречая очередной тачдаун. Я отвечаю, приставив дуло невидимого пистолета к виску, вынуждаю себя пережить эти несколько секунд, но не ради изображения мнимой взаимности, а только чтобы прощупать контраст. В отличие от поцелуев с Саске, мне приходится с силой удерживать себя на месте, бороться с омерзением, разрастающимся от ощущения языка Кибы у меня во рту. Всё кажется фальшивым, поддельным и жалким, но дело вовсе не в Кибе.

Дело в чувствах, которых я к нему не испытываю.

Он отстраняется, судорожно выдыхает сквозь улыбку, не отпуская меня, и кусает губу, словно сдерживая в себе девичий писк.

— Охренеть…

Уверенна, наши с Кибой впечатления кардинально разнятся: его переполняют бурлящие трепет и волнение, радость изведанного триумфа, а во мне лишь безразличие, убивающее остатки надежды забыть о Саске.

— Ага, — рассеянно бурчу я, не представляя, что делать дальше. Киба проводит пальцем по контуру моей нижней губы, вновь подаётся вперёд, но я резко отстраняюсь, вгоняя его в недоумение, и периферийным зрением замечаю табло со счётом. — Гляди! — чересчур возбуждённо вскрикиваю я. — Наши выигрывают!

Он поворачивается к полю, и я закрываю лицо, прячась в просвечивающей темноте своих ладоней. Можно подумать, у меня было мало проблем.

— Ого, а Акасуна не промах!

А теперь ещё и это…

Следующее наше выступление пролетело как вспышка: все мои мысли утянуло в воронку, и я даже не вспомню, сколько раз выбилась из танца, приговорив себя к недовольству Темари. Сейчас мы сидим под навесом, и она отчитывает меня — я же не испытываю ни вины, ни стыда. Лишь переживаю, что Саске мог увидеть наш с Кибой поцелуй.

Идиотка.

Так и не продолбив скорлупу, в которой я прочно заперлась, Темари уходит чихвостить ТенТен — она, кажется, упала в самый ответственный момент и потянула ногу. Хината придвигается ближе.

— Я вас видела, — извещает она нехотя, будто боится напороться на мою немилость, и робко поясняет: — Тебя и Кибу.

Я безэмоционально хмыкаю, не отводя глаз от поля.

— Хочешь об этом поговорить?

Пожимаю плечами, хоть и знаю, что мой ответ скорее «нет», чем «да». Наверное, мне всё-таки стоит обсудить случившееся, понять, в каком направлении идти дальше, ведь каждый шаг, который я ступаю, пытаясь сделать что-то для себя, заводит меня в очередной тупик, оставляя бродить в запутанном лабиринте чувств в надежде, что Тесей объявится раньше Минотавра.

Вот же безумие: едва я решила, что мне под силу контролировать свою жизнь, как возникло очередное обстоятельство, которое я не могу побороть. Отвергать Кибу будет жестоко, но встречаться с ним из жалости, ложно делегируя ему чувства, адресованные другому, — не лучше.

Какая же я бестолковая.

Время вышло — динамики оглушают фырчащим воплем всю округу, а следом звучит возбуждённый вой комментатора из студенческой газеты Дартмута.

— Мы победили! — взвизгивает Хината, подскакивая на ноги. — Божечки-кошечки, мы победили, Саку! Победили!

Ужасная из меня подруга — элементарно не хватает сил порадоваться за Сасори, имя которого наперебой скандируют трибуны. Остаток матча он вывез на себе, влился в команду и сразу же задействовал все свои навыки, словно был недостающей деталью, необходимой для слаженной работы живого механизма. Я усмехаюсь, когда игроки в зелёном подсаживают его на плечи, чествуя, как героя, и проносят вдоль периметра стадиона. Я вскидываю руку, вылавливая один из множества воздушных поцелуев, которые Сасори на радостях рассылает всем подряд.

— Идём, — Хината тянет меня за локоть, пытаясь поднять с места, — надо поздравить его!

Я сдаюсь и, безвольно волочась за Хинатой, спускаюсь с трибун на поле; но мистер Тсукури, пришедший поглядеть на сыночка, настигает Сасори раньше нас…

— О нет, — беззвучно молвлю я, предвидя последствия его появления.

Со стремительной поступью мистера Тсукури ликование толпы унимается, опускаясь до тихого шума и перешёптываний; он выходит в центр поля, но не говорит ни слова — смотрит на Сасори снизу-вверх и ждёт, пока ребята, наконец, опустят его на землю. Остальные из «Big Green» переглядываются, с интересом подтягиваясь к эпицентру назревающего конфликта, чем опрометчиво заключают их в неровное кольцо.

Не сговариваясь, мы с Хинатой срываемся на бег и по мере приближения слышим яростные крики:

— Я ведь предупреждал тебя, ублюдок заднеприводный!

Ровно в тот момент, когда отец Дейдары замахивается, мы с Хинатой кое-как протискиваемся вперёд, но ничего не успеваем предпринять: одним поставленным ударом он сбивает Сасори с ног.

— Какого хера?! — рявкает кто-то из парней.

— «Какого хера?!» — переспрашивает мистер Тсукури. — У меня, знаешь ли, тот же вопрос: какого хера этот пидор играет в команде, которую спонсирую я?! — он чуть ли не пяткой бьёт себя в грудь, раздирая глотку, и омерзительная гримаса искажает его лицо, словно вся гниль, пузырящаяся под кожей, постепенно выплёскивается наружу, проявляя его истинную суть.

Зашедшись в приступе истеричного смеха, Сасори запрокидывает голову, обнажая зубы с кривыми потёками крови, и в моём сердце пронзительно щемит боль. Лишь сам Сасори знает, чего ему стоило скрывать свою тайну столь долгое время, а мистер Тсукури перетёр все его усилия в труху, подобрав для этого воистину удобный момент: прямо сейчас за происходящим наблюдает едва ли не весь Дартмут, а те, кому не посчастливилось лицезреть сегодняшние события, будут шептаться об этом завтра.

Мой замыленный взгляд принимается за поиски Дейдары и находит его в отдалении, как если бы текущий эпизод не имел к нему никакого отношения. Стоя в сторонке, он нервно покусывает губу, топчась на месте, не отваживаясь лезть в гущу событий. Видимо, Сасори и впрямь не имеет для него никакого значения — иначе, я уверенна, он без раздумий попытался бы поджечь шатёр развернувшегося цирка.

Пошатываясь, Сасори осторожно поднимается с земли, размазывает кровь над верхней губой и, смерив мистера Тсукури насмешливым взглядом, оборачивается на парней из команды.

— Я — гей! — торжественно громко заявляет он, раскидывая руки в стороны; судя по взбудораженным охам со стороны трибун, его откровение услышали все.

Мы не раз перешучивались, представляя каминг-аут Сасори, например: какой-нибудь красочный мюзикл, в котором он, поборов свои предрассудки, запрыгнет на стол в кафетерии и будет петь о любви к мальчикам — было много разных вариантов, однако в каждом из них Сасори признавался добровольно, а не в отчаянии, как это происходит сейчас.

Становится обидно и тошно, потому что в воцарившемся молчании моя паранойя слышит гнёт глухого осуждения. Хочется схватить Сасори, увести подальше отсюда, а лучше — спрятать в придуманном нами мюзикле, где его честность встречают с овациями; но, шагнув, я замираю, увидев, как Саске выступает вперёд, снимая защитную каску.

— Отныне переодеваться будешь в самом конце раздевалки, — слова смягчают его серьёзный и, возможно, грубый тон, от чего на меня накатывает облегчение. Переметнув взгляд на мистера Тсукури, Саске недобро щурится, едко ухмыляясь. — А ты чего бесишься? Можно подумать, кроме тебя спонсоров не найдётся. Или переживаешь за анальную девственность сыночка?

— Да как ты смеешь?! — усилившаяся саливация отца Дейдары забрызгивает всех в радиусе метра; он рвётся вперёд, собираясь в драку, но несколько крепких парней удерживают его за локти. Саске усмехается, наклоняется к нему, словно дразня цепного пса, и легонько похлопывает себя по щеке, показывая, куда бить. Тсукури, задыхаясь в своей желчи, цедит: — Я тебя на куски порву…

— А кто тебе позволит? — встревает Наруто, вставая рядом с Саске. — Нас тут десять, не считая запасных и твоего ненаглядного, который, я уверен, тоже не против начистить тебе хлебальник.

Мистер Тсукури сердито фырчит, дёргаясь и лягаясь в тщетных попытках выбраться. Полагаю, всё сложилось вопреки его ожиданиям: он хотел припугнуть Сасори, унизить на глазах всего университета, но просчитался, когда подумал, будто на основании разницы в возрасте никто из присутствующих так и не даст ему отпор. Сейчас он похож на мелкого задиру, который долгое время держал в страхе весь двор, пока местные ребята не объединились, чтобы наподдать ему по заднице.

Однако у всех во дворе была мамочка, которая загоняла домой в самый интересный момент.

— А ну разошлись! — тренер Гай проходит между футболистами и, увидев всю картину вблизи, закатывает глаза. — Чего ж вы на поле так слаженно не играли?! — глянув на Сасори, он хмурится, хватая его за подбородок, и недовольно цокает языком. — А я ведь говорил: не снимать защиту, пока находитесь на поле.

Оробев в присутствии тренера, футболисты отпускают мистера Тсукури; освободившись, он поправляет свой кретинский пиджак со слишком острыми плечами и закашливается, прежде чем обратиться к тренеру:

— Хочу донести до вашего сведения, что я отказываюсь вкладываться в команду «Big Green», пока в ней играет это… недоразумение, — презрительно усмехнувшись резкой смене тона, я отвожу взгляд, не желая даже видеть его надменную физиономию.

Тренер Гай кивает с небольшой задержкой, как если бы принял его слова в расчёт, но, вдруг вспомнив о чём-то, решает уточнить:

— Вы ведь Тсукури, так? Отец Дейзи… Дейдары, верно? — нутро подсказывает, что оговорился он нарочно.

— Верно.

— Что ж, в таком случае, мистер Тсукури, вы можете подтереться своей милостыней, потому что у «Big Green» есть куда более щедрые спонсоры, — широко улыбаясь, тренер как бы маскирует своё хамство, но, подойдя ближе к отцу Дейдары, мгновенно меняется в лице. — А если ты ещё раз поднимешь руку на кого-то из моих ребят, я сделаю с тобой то, что станет самой главной и самой интимной тайной в твоей жизни. Усёк?

После этих его слов среди нас раздаются еле слышные впрыски смеха; тренер Гай, глаз не спуская с мистера Тсукури, выставляет ладонь и затыкает всех одним жестом — он уже перегнул палку, и любое излишество может сломать её пополам.

Едва ли не до треска сжав челюсти, мистер Тсукури натянуто улыбается и, поправляя запонки, отвечает:

— Весьма, — мимические морщинки в уголках его губ разглаживаются, стоит ему только взглянуть на сына. — Переоденься и собери вещи: здесь учиться ты больше не будешь.

Сасори мрачнеет, и я вижу в его глазах полную решимость бросится вслед за Дейдарой, но одёргиваю, схватив за руку: если бы не внезапная поддержка Саске, Наруто и тренера, мистер Тсукури размазал бы Сасори по стенке, а Дейдара так и оставался бы в смотреть, сохраняя непричастность к делу. По себе знаю, как непросто отречься от чувств и как сложно игнорировать их воздействие, принимая решения, но Дейдара не заслуживает Сасори, недостоин даже дышать с ним одним воздухом, потому что Сасори, несмотря на все прелести своего характера, самый добрый и светлый человек из всех, кого я знаю.

— Не надо, — шепчу я, переплетая пальцы Сасори со своими, — пусть уходит.

Он не реагирует, всё продолжает глядеть вслед уходящему с отцом Дейдаре. Неуверенная, что Сасори меня расслышал, я касаюсь его лица, вынуждая посмотреть на меня.

— Я в порядке, — отзывается он, слабо улыбаясь. — Даже легче как-то стало.

Я обнимаю его, прижимаясь щекой к обмундированной груди, и Хината присоединяется к нам с радостным вскриком:

— Обнимашки!

Публика рассасывается, и на поле остаются только действующие лица: наша непревзойдённая троица, Наруто и Саске — главный герой постановки, тренер Гай, к сожалению, не стал дожидаться наших благодарностей и по-быстрому похромал по своим делам. Мне всё ещё трудно поверить, что его вмешательство избавило нас сразу от двух проблем: от противного Дейдары и его не менее гнусного отца. Интересно, а есть ли ключ к решению всё ещё актуального вопроса о ликвидации Хидана?

— Гхм, — Наруто коротко закашливается, напоминая о своём присутствии, и мы с Хинатой отклеиваемся от Сасори, — Хина, можно тебя на пару слов?

— Да, конечно, — она рассеянно хлопает ресницами и, сцепив пальцы за спиной, неловко перекатывается с пяток на носки в ожидании «пары слов».

— Если не возражаешь, я бы хотел поговорить наедине, — уточняет Наруто. — Пожалуйста.

Хината колеблется, смотрит на нас, обращаясь за советом, потому что до сегодняшнего дня придерживалась тактики радикального бойкота: не отвечала ни на сообщения Наруто, ни на его звонки; не открывала дверь, когда он приходил, а цветы, оставленные на придверном коврике, ставила в воду… в унитазе. Её можно понять: слова Наруто больно проехались по её чувствам и достоинству, но его неподдельное раскаяние определённо стоит внимания.

Я незаметно подмахиваю опущенной рукой, подгоняя Хинату на переговоры, и она, кивнув Наруто, удаляется вместе с ним.

— Ну и удар у этого ублюдка, — театрально прижав ладонь к носу, Сасори запрокидывает голову, — я весь в крови, какой кошмар! — краем глаза я смотрю на Саске и замечаю улыбку, дрогнувшую в уголке его губ. Сасори нужно номинировать на премию «Золотая Малина»: актёришка из него ещё тот. — Пойду умоюсь что ли…

— Не забудь приложить что-нибудь холодное, — бросает Саске ему вслед; не оборачиваясь, Сасори поднимает кулак с оттопыренным большим пальцем и ускоряется, покидая поле.

И вот мы снова вдвоём. Остаётся лишь надеяться, что в этот раз я не выкину глупость, поддавшись накалу между нами, и достойно отреагирую на всё, что Саске может мне сказать.

Если только речь не зайдёт о поцелуе с Кибой…

— Я, пожалуй, тоже пойду, — говорит Саске после минутной паузы.

— Постой! — я уже готова бросится вдогонку, но он останавливается, хоть и не очень охотно. — Я хотела поблагодарить тебя, — мямлю я, стараясь игнорировать тот факт, что Саске усердно избегает встречаться со мной взглядом. — Спасибо, что заступился за Сасори. Ему была необходима поддержка.

— Я сделал это не для него, — он несильно бьёт ладонью по поверхности каски, которую придерживает в руке, и дёргает щекой. — Сделал, несмотря ни на что.

И я понимаю: он всё видел.

Как бы мне сейчас ни хотелось отмахнуться, переврать случившееся, мол, тебе показалось, — не получится. Эгоизма не хватит, да и он не поверит.

— Что ты почувствовала? — спрашивает Саске; я в нерешительности опускаю глаза, не зная, чем ответить, и он начинает нагнетать: — Полное безразличие или что-то ещё? Буйство чувств, каких не испытывала прежде и которых не испытала со мной, когда целовала пару часов назад?

Я часто моргаю, пытаясь свернуть напрашивающиеся слёзы, и еле слышно молю:

— Прекрати…

— Прекратить? — едко усмехнувшись, Саске качает головой и щипает себя за переносицу. — Ну да, конечно. Знаешь, а ведь я тоже устал, но почему-то всё ещё ношусь в попытках тебе угодить. Напрасно, наверное, но мне сложно себя побороть. Может, всему виной химический процесс в моей голове, гормоны шалят — понятия не имею, но одно могу сказать точно: я спать спокойно не могу, когда знаю, что тебе плохо. И мне любопытно: а как этой ночью будешь спать ты?

Поёжившись, я тяну рукава кофты и обнимаю себя от холода в его голосе, так и не осмеливаясь поднять взгляд — боюсь расплакаться. Моей вины в случившемся нет — разве что капля, несравнимая с морем ошибок, совершённых Саске. Но я не хочу вникать, оправдываться и усложнять, разбирая свои поступки на детали; не хочу противостоять неизбежной дивергенции, в результате которой мы окажемся на разных литосферах. Разве не этого я добивалась?

Не таким способом.

Прожектор вдруг гаснет — стадион погружается в полный мрак, и в отдалении слышится, как несколько крупных капель вновь начинающегося дождя аритмично стучат по козырьку у трибун. Я всхлипываю, впиваясь в свои плечи кончиками пальцев, и сковываю мысли в цепь, стараясь сформулировать ответ, который мог бы выгородить меня, не давая Саске ложных надежд.

Однако, подняв взгляд, я уже не нахожу его перед собой: Саске ушёл, а я здесь одна.

Начался ливень.

 Редактировать часть