Драко поставил машину на магловской стоянке — неподалеку от магического портала, который переносил в самый отдаленный уголок пространства Хогсмид. Это место показала Малфою мама, когда он учился в Хогвартсе и ученикам уже разрешалось посещать деревеньку. Это был личный портал семьи Малфоев, для друзей и близких, — высокий, древний дуб с раскидистой кроной, — и настроен он был таким образом, что пропускал только тех, кому исполнилось девятнадцать. Чтобы дети не сбегали из школы, тем более в магловский мир. Но почему-то восемнадцатилетнему Драко удалось совершить перемещение — этот портал он опробовал после смерти матери, когда гулял по пространствам, чтобы развеяться и спокойно поплакать в тех местах, где они вместе бывали. Опробовал просто так, будучи уверенным, что ничего не получится, — но вдруг получилось. А еще он ощутил легкое покалывание в метке, когда проходил врата. Может из-за нее возраст стал не так важен?

Вопрос разрешился, когда Малфой добрался до полуразрушенного домишки, который располагался в паре миль* от портала (расстояние пришлось преодолевать пешком, что за год ношения браслетов стало уже привычным). От дома почти ничего не осталось: только пара стен и камин. Когда-то здесь жил старый колдун и затворник Родерик Малфой, — ворчливый, слегка сумасшедший, но в общем безвредный старик. Потомства он не оставил, но тетка Белла вышла его полной копией. К сожалению, лишь внешне. Родерик не причинял никому вреда, разве что иногда пугал учеников, если они слишком близко подходили к его жилищу. Правда, пугал так, что начисто отбивал у них охоту повторять подобные вылазки: он развел целый шкаф лютых боггартов, которых прикормил магией Страха и теперь использовал, как охрану. Но в основном жил тихо и мирно, — если его не трогали. Так же и умер. В его доме целый век никто не бывал, Драко и сам не знал, зачем туда направился. Но оказалось, не зря: возле камина, намертво запечатанного для всех, даже для близких родственников, Драко неожиданно нашел замаскированную родовой магией записку отца:

«Драко, мой мальчик! Если ты читаешь это послание, значит ты жив, на свободе и Магия привела тебя к этому месту. Надеюсь, это случилось как можно раньше. Уверен, тебя преследуют «доброжелатели», поэтому я разблокировал местный камин, чтобы ты мог свободно перемещаться из Малфой-мэнора и обратно, не боясь косых взглядов. Надеюсь, сейчас пространство Хогсмида — самое безопасное место, как всегда и было, а окраины так же безлюдны, как раньше. Портал в старом дубе работает теперь только для тебя и для матушки — моей прекрасной Нарциссы. Надеюсь, она тоже жива и сейчас рядом с тобой…»

Здесь Драко горько расплакался. И только спустя минут пять смог читать дальше:

«Прости, дорогой, мне пришлось настроить портал на ваши метки. Отвратительно, но иного выхода не было. Метка будет работать даже после смерти Сам-Знаешь-Кого… Надеюсь, он сдохнет. А раз ты читаешь это письмо, значит так и случилось. Твой удивительный Поттер обязан его победить!»

Что?.. Мой? Удивительный? Драко рассмеялся сквозь слезы. Это точно писал отец? Насколько же ему было плохо, что он так размяк… Следующие слова подтвердили эти скорбные мысли:

«Я наверняка сейчас в Азкабане. Долго не проживу, сынок, ты уж прости. Здоровье и так пошатнулось, а ещё пришлось замаскировать это письмо, порталы и разрушенный дом Родерика своей собственной кровью. Чтобы вам с мамой был выход и в магический мир, и в магловский. Вы можете спрятаться там и пережить бурю, если потребуется. Мама расскажет больше.

Мне пора, дорогой. Твой отец оказался не так силен и крепок, каким хотел показаться. Но я верю, что ты (!) сильный. Я всегда гордился тобой. Даже если ругал, — это лишь от любви. От излишней. Мне стоило быть помягче.

Прощай, мой родной, моя единственная надежда. Береги маму, очень прошу.

Преданный тебе всем сердцем отец»

После этих слов у Драко случилась истерика — он рыдал до икоты, лёжа на пыльном полу возле полуразрушенного камина, напрочь испортив свой дорогой костюм (ведь Бобби тогда еще не было). Но Малфой ужасно боялся, что отец узнает о смерти матери и снова разочаруется. Этот груз до сих пор давил сердце, и где-то в глубине души Драко даже был рад, что не успел на свидание с родителем в Азкабане. Не пришлось смотреть в его расстроенные и осуждающие глаза. Пусть лучше его последними словами станет это письмо. Где он еще верит, что сын защитит мать.

***

Драко искренне сделал все, что мог, чтобы помочь Нарциссе. Но увы, в браслетах он оказался почти бессилен. А то бы, как и отец, использовал свою кровь, чтобы спасти угасающее здоровье матери. Тайно, конечно. Ибо она ни за что не позволила бы сыну такое творить. Ведь каждая отданная магии Крови капля стоила волшебнику жизни. Чем и расплатился отец. Малфоя до сих пор терзали эти горькие мысли, потому что с тех пор, как он обнаружил письмо, он ходил только через зачарованные порталы. И хоть каждый раз вспоминал родителя добрым словом, но ему было больно: кололо и метку, и душу, и ужасно щипало глаза.

Драко и сейчас попал в Малфой-мэнор тем же путем, — снова пережив угрызения совести и горечь потери, — но видимо, это теперь стало его наказанием. Ему никогда не смыть вину перед отцом и матерью, он никогда не простит себя… сам не зная, за что, — а значит будет мучиться целенаправленно.

С этими грустными мыслями Драко прошел через сломанные ворота поместья, — метка опять завибрировала, но уже от другой магии: от той, что осталась в кошмарном прошлом и теперь постепенно слабела. Малфой даже внимания не обратил на ощущения, ну разве что презрительно усмехнулся. В руках он держал пакет с едой, который собрал ему Бобби. Бросить его в машине не позволила совесть: слуга ведь старался от всей души. Но есть не хотелось. Пока Драко ехал до парковки возле великого дуба, он так себя накрутил и изгрыз, что даже забыл, с каким удовольствием лопали из такого же точно пакета Гарри и Рон. Все было вкусным и свежим, а кое-что даже теплым: в меру, конечно, — чтобы маглы не испугались магии. Сэндвичи, пирожки, пирожные. Кофе Драко налил ребятам из своего термоса. Они от души наелись, и тут же рванули по своим срочным делам на машине Рона. Только пыль из-под колес полетела. Потому что опаздывали.

«Но я не могу расстаться с тобой! — обнимал Малфоя красавец-Уизли, жуя очередной бутерброд. — Ты покорил мое сердце. Красивый, заботливый, — он показал пакет с вкусностями, который держал в руках. — Можно я женюсь на тебе?»

Гарри ревниво его оттеснил.

«Иди заводи машину…»

«Да ладно, не злись, — Рон по-дружески пихнул его локтем. — Хочешь пироженку? — он зажал небольшой эклерчик в губах. — М? — и потянулся к Поттеру.

«Придурок», — тот отвернулся, но замешкался лишь на мгновение, и пироженку все-таки взял. Осторожно куснув, мягко коснувшись губами чужих губ. И сразу оттаял, за что Рон крепко обнял его.

Это воспоминание заставило слегка улыбнуться. Но тяжесть с души никуда не исчезла: она всегда появлялась, когда Драко входил в поместье — разрушенное, неухоженное, замусоренное докси и гномами. Правда, сейчас ему показалось, что в парке стало уютней. А почему? Малфой прошел вперед и отшатнулся: фонтан восстановлен! Нет ни вредящей живности, ни груд камней, уродующих газоны. А куда же все делось? Драко заозирался по сторонам… Черт побери, Бобби! Да неужели малыш и тут успел побывать? Мерлин всевышний… Драко заплакал от чувств — он просто не смог удержаться.

Разрушенный дом — это была отдельная боль. Сколько раз Пожиратели творили бесчинства именно на глазах у хозяев, а у Драко особенно, потому что тот не мог сдержать слез, когда гибли его животные, ломались деревья, уничтожались фонтаны и статуи, которые ставились не просто так, а всегда по какому-то поводу. Большая Сверкающая сова с неистлевающим свитком в лапе, где были скопированы слова письма, присланного из Хогвартса, когда Драко исполнилось одиннадцать лет. Обвивающая столп светлой, мерцающей магии Нефритовая змея с рубиновыми глазами, — это когда Малфоя приняли в Слизерин. Она шипела на всех, разевая пасть с острыми клыками из жемчуга, а ластилась только к Драко. Ее уничтожила Алекто Кэрроу, потому что змея хотела прокусить ей череп за то, что та помешала Драко перенести кладку павлина вместе с единственной оставшейся птицей подальше от злосчастного дома. Самка погибла, но гнездо с яйцами унесла Сверкающая сова, бросив свой свиток (даже в каменных статуях было больше добра, чем в душах Пожирателей Смерти). А поскольку Кэрроу не смогла прикончить ее, когда та взмывала в небо со своей ношей, она замучила Драко жестоким Круцио, и тот потерял сознание прямо в саду. Нефритовая змея уже лежала рядом, расколотая на мелкие камни, ибо пыталась спасти своего хозяина.

Драко осторожно перевел взгляд на пьедестал, где когда-то обитала рептилия. И увидел ее!.. Господи! Он подбежал к постаменту и тронул зеленую голову несчастной змеи, которая лежала, свернувшись колечками, и выглядела больной. Та подняла рубиновые глаза, в них сверкнула тихая радость. Драко понял, что Бобби недавно собрал ее, и она пока привыкает к новой жизни. Слезы потекли по щекам, Малфой захлопнул лицо ладонью, не в силах сказать ни слова. Он просто уселся возле пьедестала прямо на землю и просидел так около часа, пока змея не зевнула, положив хвост с серебристым кончиком ему на плечо. Драко понял, что ей стало лучше. Он поднялся, поцеловал ее в лоб и только тогда направился в дом.

***

Драко вошёл в холл, — разруха здесь ещё присутствовала вовсю, но видно было, что Бобби и тут постарался: стойка для обуви и дубовая вешалка были восстановлены, вымыты, выкрашены под старину, как и было, и даже домашняя обувь стояла на полках. Пусть немного, но все же. Мерлин, как же приятно увидеть этот островок чистоты во всеобщем хаосе! Малфой переоделся в удобные, мягкие туфли и прошел в гостиную.

Там тоже царил порядок. Многих вещей, конечно же, не хватало, — видимо Бобби переместил их на чердак для постепенной починки, — но то, что осталось целым или же было отремонтировано, дышало жизнью и свежестью. Старинный сервант (увы, почти без посуды), удобные кресла возле камина, обеденный стол и несколько ореховых стульев с изящными ножками, обтянутых бирюзовой жаккардовый тканью. И пусть стены комнаты были еще совсем голые (изуродованную магическими огнями обтяжку Бобби безжалостно снял) и шторы лишь на одном окне (светло-серые с зеленью и белоснежным тюлем), — и все равно в гостиной стало уютней. У Драко даже аппетит появился от всех этих впечатлений, и он с удовольствием съел все, что лежало в пакете. Свежее, теплое, будто бы с пылу с жару. Правда, свой термос с кофе Малфой забыл в машине (эх, как обидно), зато нашел в пакете пустой бумажный стакан. Сначала он просто поставил его на стол, когда вынимал еду и раскладывал ее по салфеткам, но стоило ему дойти до пирожных, — стакан моментально наполнился горячим, ароматным напитком: некрепким, с сахаром и со сливками, — как Драко любил. Жизнь продолжала налаживаться.

После обеда Малфой даже прикорнул на полчасика в одном из восстановленных кресел, и ему снились мать и отец, гуляющие в полях возле Черты — совершенно счастливые. Пробудился он от боя напольных курантов, стоящих в дальнем углу. Мерлин святой! Драко и не заметил их! Испуг мгновенно сменился заполнившей сердце радостью: помнится, Корбан Яксли запустил в эти древние ходики бутылку с вином, потому что они тоже его напугали. Часы в ответ поразили его магией Времени, смешав в голове образы прошлого и настоящего, и едва не лишили нерадивого Пожирателя и без того скудного разума. Но Беллатриса ударным заклинанием исподтишка превратила часы в щепки. Пол и ковер залила искристая кровь, ибо куранты имели живую, древнюю душу. Горе семьи Малфоев нельзя было описать, — отец даже рыдал в своей комнате, закрывшись от всех. И надо же, Бобби всё починил! Но как он сумел? Кто ему помогал? Драко был потрясен.

И лишь позже узнал от слуги, что они вместе с Кричером попросили Старосту лесного эльфийского клана, где прятали Бобби, задействовать один магический ритуал, чтобы призвать остатки душ всех погибших в Малфой-мэноре эльфов. Для оживления часов. Ведь после поражения темными заклинаниями не только тела, но хрупкие сути маленьких слуг разлетелись на части, и их раздробленные энергии смешались с пылью и мусором. Они не вернулись в воды цветущих болот, как это обычно случалось. Такая ужасная участь несчастных собратьев очень печалила клан: реинкарнация прервалась, и род Малфоев рисковал остаться без слуг навсегда. Бобби вряд ли что-то мог сделать один, — для начала ему нужно было хотя бы жениться. Но для этого он был слишком молод, да и невесты не наблюдалось. И даже если бы ее нашли в других кланах, — что не особо приветствовалось, — то потомство могло появиться через десятки лет. Один-два эльфенка от силы, — но это катастрофически мало! И вот старый Кричер, многое повидавший за свою шестивековую жизнь и многое знавший, придумал выход. Гибель Малфоевских курантов оказалась как нельзя кстати для этой идеи, — как бы кощунственно не звучало подобное выражение.

Часы эти изготавливались из древесины Кровавого Бука — древнейшего дерева, произрастающего на границе Черты и плотного мира ещё со времён основания всего сущего. Это волшебное Древо жило многие тысячи лет, а умирало внезапно, если решало переместить свою суть в другие пространства. Бук засыхал в мгновение, падал, взрывая корнями землю на мили вокруг и издавал предсмертный, магический стон, который на подсознательном уровне слышали волшебники-мастеровые. Но только лишь те, кого Бук избрал и кому решил передать свое тело и остатки души. Мастера приходили к месту гибели Древа и разбирали Его на материалы: древесину для изготовления ритуальных магических столиков или других атрибутов (но только не стульев — это могло глубоко оскорбить Бук, и он превратился бы в пепел от одной такой мысли), на сердцевину, ветви, корни, листву и плоды — это годилось для посохов, жезлов, конечно, волшебных палочек, а так же для вечных настенных или напольных часов. Вот таких, как у Малфоев. Это родовые часы, в них кровь древнего Древа смешивалась с кровью хозяев, и гибель таких курантов предвещала смерть всей семье. Что едва не случилось, кстати. Но теперь часы ожили. И радость Драко можно было понять.

А ритуал заключался в том, чтобы собрать части душ убитых эльфов и с помощью этой тонкой материи восстановить душу часов. Позже, когда куранты снова начнут «дышать», они постепенно выработают свою собственную энергию, возродив себя в вечности, а сути несчастных слуг «склеют» между собой и по мере самовосстановления начнут их выпускать. Те вернутся в родные стоячие воды, где превратятся в болотные огоньки, их поглотят мясистые подводные лилии, — как поглатывают все сгустки энергий, появляющиеся при спаривании двух эльфов, которые непременно происходят на цветущих берегах топей и нигде больше, — и начнется новый круг возрождения. Который можно смело назвать «безродительским», потому что отцом и матерью новорожденным эльфятам, которые до появления на свет сформируются в чреве лилий, станут часы. А точнее, душа Кровавого Бука, из которого те были сделаны. Вот такой чудесный процесс.*** Эльфята появятся с той же внешностью и с тем же характером, как они имели до смерти, и станут расти под надзором лесного клана. Тяга к роду господ у них тоже останется, и те, кто захочет, сможет вернуться к Малфоям. Но только по доброй воле! Этот момент строптивый Староста особенно уточнил, ибо, как уже было известно, он не очень любил возвращать подопечных обратно в рабы. Но ради восстановления душ согласился и на такое.

«Воскресшие сами должны решить, возвращаться им в дом или нет, — качал длинным пальцем старик. — Никто не должен давить на них!»

«А ты и сам не дави… — проворчал в ответ Кричер. — Нашелся тоже любитель свободы. Видали таких…»

После этих слов Староста с фырканьем отвернулся, но ритуал все же провел. И теперь куранты, получив новую жизнь, восстанавливали Малфоевскую прислугу. Пусть не быстро, но лучше уж так, чем никак. Драко пока об этом не знал, хотя ему и без того хватило радости: он даже обнял часы, — до того сильно растрогался. И на душе стало легче. Не сказать, что он верил в приметы, но… гибель семейных курантов — это и в самом деле очень дурной знак. А теперь это чувство, что Малфой ходит по краю пропасти, куда-то ушло. Даже дышать стало легче.

***

Наобнимавшись с часами, Драко поднялся в свою личную спальню, чтобы исполнить намерение переодеться попроще. А то Поттер подумает ещё Моргана весть что. В прошлый раз он уже шутил на эту тему: «Ты для меня разоделся, Малфой?» Ага, сейчас. Да пошел ты! О чувстве собственного достоинства не слышал? В первую очередь внешний вид должен быть безупречен для себя самого, а там и другим достанется. Хотя о чем Драко говорит вообще? Если Поттера даже причесывают его девицы. Но впрочем, одежда в последнее время у него очень даже солидная. По-королевски смотрится гад, — статус обязывает. Но лохматым так и остался. Хотя вообще-то… А может ему даже идет. Да плевать на него.

Драко взялся за ручку двери своей части дома. Сначала он не решался входить, боясь увидеть там хаос: после порядка в других местах это было бы особенно неприятно. Но Малфой же понимал, что силы Бобби не безграничны. Наверное, он стал слишком скромным в последнее время, раз не подумал о том, что именно с его апартаментов слуга и начал уборку. Иначе и быть не могло. Спальня смотрелась как новая: серо-голубые цвета — занавесок, покрывала, светло-коричневой мебели сочетались с девственно белым — тюлем, бельем на постели; обои в тон — пастельные, с бирюзой; пушистый ковер, любимые мягкие пуфики… Здесь больше ничего не напоминало об ужасах, которые пережил дом и хозяева во время войны. В этой комнате у Драко сохранились особенно страшные воспоминания: однажды к нему ворвался Амикус Кэрроу и совсем не с благими намерениями.

Он сразу положил глаз на наследника Малфоев, как только Темный Лорд поселился у них, но сначала прикрывался невинным намерением «присматривать за щенком». Он постоянно встречался Драко, особенно в безлюдных уголках дома, смотрел в упор, любил его обыскать, глубоко залезая в карманы брюк и лапая под пиджаком, якобы ища компромат. Потом стал заходить в его комнату, вроде как чтобы порыскать там, но позже пытался ломиться и ночью. Сначала спасала защищённая магией дверь, но подлец подобрал к ней магический ключ и однажды все-таки вторгся. Такого ужаса Драко не испытывал за всю жизнь, особенно когда Кэрроу обездвижил его и полез на кровать. К счастью, за сына успел заступиться отец, который давно заподозрил неладное, и прогнал извращенца. Кстати, Волан-де-Морт встал на сторону пострадавшего, запретив Кэрроу преследовать Драко. Но тот все равно прокрался в комнаты днем, чтобы нагадить из мести: поломать мебель, испортить обои и занавески, сжечь дорогие сердцу Драко игрушки и вещи. Весь этот хаос долго напоминал Малфою о несостоявшемся насилии, а иногда его выворачивало, когда он заходил в свою спальню. Помогали только противорвотные зелья, и все равно тошнота не проходила даже во время сна. Только сейчас Драко свободно вздохнул и со счастливой улыбкой вытер глаза, с благодарностью подумав о Бобби.

***

Малфой сел на кровать, укрытую голубым покрывалом, — нежным, из мягкого бархата, — погладил его поверхность и улыбнулся. На тумбочке рядом стояло блюдечко, укрытое белой салфеткой.

— Это что?.. — Драко поднял салфетку, и сердце вздрогнуло — радостно и неприятно одновременно: на блюдце лежала подвеска, которую подарила мать — защитный оберег, зачарованный ее кровью. Увы, иначе в доме было не выжить — среди всех этих сумасшедших, жестоких людей. Подвеска представляла собой коротенькую цепочку из черненого серебра с тёплым сапфиром, обрамленным переплетающимися колючими стебельками. Камень был серо-розовый, окрашенный кровью матери. Кулон ложился прямо в ложбинку на шее, цепь облегала горло и смотрелась очень красиво. А главное, защищала: даже Круцио было не так больно терпеть. И все же сердце Драко снова мучительно сжалось, а на душе поплохело. И причиной опять стал Кэрроу.

Чем хуже становилось в доме, тем меньше Драко следил за своим внешним видом. Не идеально уложенные волосы, расстегнутые пуговицы на воротнике, завернутые манжеты рубашки. Кулон на шее он носил постоянно, но даже не думал, что в таком виде выглядит привлекательно. Кэрроу часто пялился Драко на шею, — тот думал, что он ненавидит его украшение, которое даже Волан-де-Морт разрешил носить. И тут не было никакой доброты: Реддл и сам, бывало, наказывал Малфоя Круциатусом — просто из развлечения: ему нравилось смотреть на его мучения, а кулон позволял делать это дольше и чаще. Но хотя бы не при родителях, и то спасибо. А однажды оберег потерял свою силу, — и снова из-за Кэрроу.

Это случилось, когда Драко впервые напился, шокированный смертью профессора по магловедению Чарити Бербидж. Его нервы к тому времени и так были на пределе, а увидев такое жуткое зрелище, Малфой только невероятным усилием воли не потерял сознание. Он тогда спрятался в самом темном уголке Малфой-мэнора, где когда-то горели магические светильники и суетились слуги: холл возле кухни. Но сейчас многие эльфы погибли, а оставшиеся в живых старались без повода не высовываться. Даже кухня оказалась пуста, — там Драко и нашел начатую бутылку вина и выпил ее почти залпом. Он опьянел моментально, — ибо до этого никогда сразу столько не пил, — а после забился в угол в кухонном коридоре и стал там рыдать. Он и не знал, что братец Кэрроу следит за ним.

Либо он посчитал себя бессмертным в тот вечер, раз решил ослушаться приказа своего Повелителя, либо смерть профессора Бербидж так его возбудила, что он решил поразвлечься… Он выследил младшего Малфоя, выхватил его из укрытия и припечатал лицом к стене сковывающим заклинанием. А заодно поразил заклятьем молчания, от которого Драко полностью онемел, и теперь мог только мычать и беспомощно дергаться. Кэрроу начал бессовестно лапать его, Малфой даже протрезвел от отвращения, а ещё малодушно надеялся, что выйдет кто-то из слуг, и его спасут. Хотя прекрасно знал, что от любого эльфа-свидетеля грязных деяний Кэрроу останется лишь мокрое место. И все же Драко начал вопить, как сумел, но крик получался настолько жалким и даже комичным, что ему самому стало противно слышать его. Зато Кэрроу сладострастно расхохотался и резко прижался к Малфою всем своим телом, — того сразу обдало крепким запахом алкоголя, шеи мерзко коснулись мокрые губы, а зубы куснули цепочку материнского оберега. Кэрроу тут же треснуло магией, он злобно вскрикнул, сорвал с Драко цепь, ободрав ему горло до крови, и взвизгнув «Экспульсо Нигрум!»**, швырнул ее на пол. Оберег зашипел и вспыхнул темным пламенем, превратившись в грязную массу.

Драко начал скулить, глотая слезы, а когда его снова придавили к стене, а ухо лизнул отвратительно мокрый язык, он так задергался, что ему свело ноги. Но это едва помогло: чужая рука схватила за пояс, другая — грубая и трясущаяся — проникла под брюки и больно вцепилась ногтями в нежную кожу.

— М-мф-ф-ф!!! — это все, что смог выдавить Малфой под заклинанием немоты, а его глаза чуть не вылезли из орбит, но вдруг коридор озарила яркая вспышка, Кэрроу отбросило в сторону, он грохнулся на пол в нескольких метрах от Драко и завопил так истошно, что Малфой заорал вместе с ним — просто от страха, ибо крик был ужасен и проникал в самый мозг.

— Кру-уцио-о… — тихо выдохнул рядом голос Волан-де-Морта и, видимо, во второй раз, потому что Кэрроу захлебнулся последним воплем, не в силах даже вдохнуть. В тот момент Драко понял, что пытки, применяемые Темным Лордом к нему самому были нежной лаской по сравнению с тем, что он творил сейчас. За младшим Малфоем Волан-де-Морт лишь задумчиво наблюдал, как за милой игрушкой, слегка добавляя мучений, если заклинание ослабевало. Но сейчас он готов был убить. И, наверное, так бы и сделал, если бы на вопли не прибежала Алекто, не пала к ногам Повелителя и не начала лобызать его босые ступни. Он остановился в последний момент, когда братец Кэрроу готов был отправиться к Прародителям. Потом молча освободил Драко от пут, швырнул его в коридор перед собой и кивком головы велел убираться.

Малфой бегом побежал в свою комнату, закрылся там на все магические замки, зарылся под одеяло и провел так всю ночь, воя, точно волчонок, которого погрызли собаки. Пожалеть его было некому: мать и отца Темный Лорд запер в их собственном подземелье, больше не доверяя им, а сам со своей свитой отправился готовиться к поимке злосчастного Поттера. Но не поймал его. К счастью… Наверное… Нет, конечно же, к счастью! И хватит уже вспоминать! Драко резко поднялся с постели: пора выдвигаться. А плохое всё позади! И пусть там останется.

Он взял с блюдечка своей оберег. Цепочка выглядела получше: видно было, что Бобби старался ее спасти, но увы, только отмыл. Металл по-прежнему смотрелся закисшим, сапфир помутнел, но все же магия матери чувствовалась, хоть и едва дышала. Драко не знал, что кулон тоже восстанавливал Староста лесных эльфов, — по просьбе Бобби, конечно, и старого Кричера. Над оберегом работал весь лесной клан, но это всё, что они смогли сделать. Темная магия полностью растворилась, но только до нейтрального состояния, а кулон жил лишь за счет крови Нарциссы. Драко пока не знал этого, — Бобби скажет ему об этом попозже, — но состояние оберега он ощущал рукой. Одна капля крови матери — вот всё, что теперь грело сердце. И Малфой решил, что наденет цепочку. Пусть она некрасивая, выглядит старой, будто на помойке нашли, но в ней родная энергия. Которой так сейчас не хватало.

Драко снял шейный платок и булавку с бриллиантом. Он хотел положить их в шкафчик, — для чего и пришел в свою комнату: у него не было привычки раскидывать вещи, где попало, — но в последний момент передумал. Малфой решил отдать платок и булавку Бобби — в знак благодарности за все, что тот сделал. Это единственное, чем он мог порадовать своего слугу, ибо эльфенок часто менял свои тоги, представляющие собой лишь цветные тряпки. А тут: шелковый, французский платок, булавка с бриллиантом! Да, это дорого и безумно красиво, но Малфой считал, что этого ничтожно мало за все то счастье, которым Бобби его окружал. Конечно, подарить эльфу одежду — это значит освободить его, но они как-нибудь договорятся. Драко и свободу бы ему дал за все содеянное, но он знал, что Бобби привязан к нему и никуда не уйдет. Малфой сунул платок и булавку в карман, подошел к зеркалу, расстегнул верхние пуговицы своей белоснежной рубашки и надел украшение. Но стоило ему вспомнить о маме, как кулон тихо вспыхнул, очистился и тут же наполнился магией. Малфой остолбенел, глядя на него в зеркало, раскрыв рот и не веря глазам, — по щекам покатились слезинки. Кажется, он должен Бобби целое состояние, а не жалкий шелк и бриллиант. Прошло какое-то время, прежде чем Драко смог успокоиться и приступить наконец к задуманному.

Он в последний раз осмотрел себя в зеркале, опять с улыбкой взглянув на свой оберег, и только сейчас заметил, что да, украшение в расстегнутом вороте на его идеальной шее и в самом деле смотрится… эротично: так бы сказал магл Гарри. Вот уж кто оценил бы… Драко и сам-то залюбовался: а все-таки он хорош в таком аристократично-неряшливом виде. Жаль, волшебнику Поттеру этого не понять. Слишком тот твердолоб, чтобы разбираться в подобной эстетике. Да и черт с ним! Главное, Драко нравится. Он поправил волосы, отряхнул костюм, прыснул на себя своим любимым одеколоном, который всегда носил с собой в своей дорожной сумке со снадобьями, последний раз с удовольствием оценил свой внешний вид и направился в сад, где проведал нефритовую змею (та уже ползала вокруг своего пьедестала, а сейчас внимательно изучала отверстие, из которого должен был бить столп мерцающей магии). Увы, отверстие лишь тихо темнело. Драко осторожно погладил змею по каменной голове.

— Ничего, мы и это починим, — он взглянул на свои браслеты. — Когда-нибудь… — и тем не менее веры прибавилось. — Я ухожу. Поправляйся, малютка, — он поцеловал каменную рептилию, вообще-то совсем не маленькую, и та нежно положила голову ему на плечо. Они постояли так какое-то время, потом Драко взглянул на другой пьедестал, где должна была стоять, раскинув крылья, Сверкающая сова. Сейчас там лежал лишь безжизненный неистлевающий свиток, изображающий послание из Хогвартса, — грязный от пыли и непогоды. Драко решил не портить себе настроение, потому что сердце уже начало больно сжиматься при воспоминании о сове. Поскорее отвернувшись, он снова направился в дом, по дороге вытаскивая из сумки капсулу с порошком для перемещения через камины. Задержись он немного, и грустить не пришлось бы: как только входная дверь за Драко закрылась, с неба на свой пьедестал рухнула его любимица. Она деловито потопталась на месте, постучала лапой по свитку, — тот засиял, сова развернула его, расправила крылья и гордо застыла в своей величавой позе, лишь мельком глянув на Нефритовую змею. А та пока, взобравшись на свой пьедестал и вытянувшись, насколько возможно, уставилась на ворота. Там, через разбитые створки, важно ступая тонкими лапами и по-хозяйски осматриваясь, в сад заходили двенадцать цветастых павлинов.