Иногда казалось, что эта ненависть была взаимной. Все взгляды, полные недоверия. Все разговоры, тут же смолкавшие, стоило ей обозначить своё присутствие. Все недомолвки от более тихих и почти прямые обвинения от более несдержанных.

Зачем ей отряд? Люди, которые не верили ей. Люди, готовые обвинить её во всех грехах, а ради погони за своими призраками даже накачать наркотиком… что ей стоило разделить их и убить по одному? Столкнуть с обрыва, навеки похоронив в расщелинах, которых было так много в окружении замерзшего во времени Роткова. Перерезать осколком разбитого стекла артерию — жизнь человека так смешна когда сосредоточена в пульсации одной-единственной венки, находящейся всегда на виду.

Она бы всё равно ничего не почувствовала. Ни сожаления, ни укоров совести, ни жалости. Как, вероятно, не чувствовал их отряд, относясь к ней как к какому-то странному подопытному. Она могла бы им отомстить. Вложить всю свою ненависть в одно-единственное желание справедливости. Объединяла ли их эта симфония ненависти?..

Треск льда под ногами был похож на выстрел. Погружаясь в ледяную воду, задыхаясь от обжигающего холода, она почувствовала когти смерти, касавшиеся кожи. Кровь стучала в ушах, а в разуме пыталась мерцать ненависть — не хочу умирать! Не хочу…

Цепляясь за Дмитрия, Лэйн ни на секунду не задумалась, почему генерал нырнул за ней в чёрную воду — в объятия смерти. Трещинами пошла пустота внутри. Там, где, казалось, жила ненависть, пульсировала лишь одна мысль — не умирай! Нельзя было сказать к кому этот отчаянный крик души относился больше. К нему ли, воплощавшему в себе весь отряд, а, значит, и их ненависть к ней? Или же к себе самой, будто бы давным-давно угасшей?

Мысли о ненависти — вот она, её возможность отомстить и за недоверие, и за подозрения, и за сыворотку правды! — тлели, когда их прибило к нижнему уровню станции. Так ведь просто: сбросить тело, выдумать историю на случай если вдруг убежать от отряда не удастся.

— Ненавижу, — шептала она едва шевелящимися от холода губами. — Я вас всех ненавижу… и тебя тоже ненавижу.

Уткнувшись лицом в насквозь мокрую шинель, Лэйн шептала эти слова как мантру. Не задумываясь о том, что вопреки произносимому делала буквально пару минут назад, — как оттаскивала потерявшего сознание Дмитрия от воды, как держалась за него, судорожно сжимая пальцы на ледяной ткани, как лежала, прижавшись к крепкому телу, цепляясь за него так, будто он был последним воплощением жизни.

Возможно, она звучала и выглядела жалко. Столь же жалко, как выловленные из лужи котята. Она и её глупая ненависть, которая, казалось, должна была затопить всё её существование, всю гулкую пустоту внутри, но вместо этого будто бы умерла там, в ледяной пучине.

— Живи, генерал, — позволили бы ей это нарушение субординации, не будь вокруг мёртвых стен и разлившегося в воздухе одиночества? — Даже если ненавидишь меня, пожалуйста, живи.

Слова прозвучали едва слышно, возможно даже не вслух — только в её голове. Как молитва; мольбы, что люди возносили к небесам. Последнее и самое отчаянное желание, подобное тому беззвучному крику, что вырвался у неё в чёрной воде, когда сознание было готово погаснуть.

Уже отойдя в угол, пытаясь непослушными руками хоть немного отжать свитер, Лэйн услышала за спиной надсадный кашель. Инстинктивно обернувшись, она увидела как Дмитрий старается подняться на ноги. Тело ещё не слушалось его, точно не веря, что им удалось вырваться из лап смерти, но в глазах уже горела прежняя решимость. И всё же Лэйн замерла когда раздался хриплый голос.

— Почему вытащила?

Странный вопрос и обезоруживающая, даже оглушающая прямолинейность. Серо-зелёные глаза смотрели на неё практически как тогда, в кабинете, когда разделял из лишь ствол пистолета. Разве что тогда во взгляде были искорки смеха. Ответа на заданный вопрос у Лэйн не было, потому что по логике вещей ей следовало поступить так, как поступили некогда с ней. Без жалости, без сожалений. И всё же…

— Тяжело бросить того, кто прыгнул за тобой в воду.