Костлявый не замечает, как бежит время. Декады и столетия слились для него в единый монолит, плиту, на которой выбиты имена ушедших. Работа для него — сплошная рутина; но если бы он мог подойти к ней более творчески... О, это была бы феерия.

Проблема в том, что безутешные родственники (а как мы помним, именно из-за них рабочий энтузиазм Костлявого стремится к нулю) — ужасные эгоисты. Они наслаждаются собственным горем и упражняются в драматичном заламывании рук, но никому из них даже не стукнет в голову подойти к Костлявому, похлопать его по плечу и спросить:

«А как ты хочешь, чтобы мы простились с нашей любимой матушкой?»

Честно говоря, у растроганного жнеца нашлась бы пара идей. Ибо кто сказал, что стриптизерши, шампанское и фейерверки уместны только на мальчишнике? И разве самим усопшим не захочется прокутить одно из важнейших событий в своей не-жизни под бодрые гитарные рифы и вопли разгоряченной толпы?

Примерно так видит это Костлявый. Но, к сожалению, далеко не все люди готовы забыть о смаковании горечи утраты ради жнеца с его придурями. За все эти годы ни одна (божья) тварь не пригласила его на чужие похороны. А ведь жнецу рассказывали, что там бывают и танцы, и веселые междусобойчики, не говоря уже о кремовых тортах. Эгоисты, эгоисты.

Так и пылятся в поместье Костлявого коробка с фейерверками, ящик с шампанским и сундук со стриптизершами... Шутка!

— Привет, Фил. — Костлявый явился домой с очередного пожара, пропахший взрывами, как настоящий мачо. — Денек выдался...

Не договорив, он прошествовал в гостиную, где его уже ждал спортивный матч по телевизору. С кряхтением жнец завалился в любимое кресло и принялся разминать плечо.

— Семеро угорели вместо двоих, — пожаловался он в пустоту. — Плюс собака. Рука устала косой махать. Вот бы на массаж записаться...

...но в массажном салоне его не всегда рады видеть, впрочем, как и во многих других заведениях. Эгоисты.

Костлявый вперился в телевизор, вяло размышляя, что если сейчас кто-нибудь из игроков вздумает умереть (от любых причин, включая естественные), то он, жнец, даже с места не сдвинется. Кресло-то уже нагрето!

Но у Костлявого не бывает отгулов, да и больничных тоже. Он скорее вывихнет себе плечо, чем проспит очередной вызов, потому что статистика — штука неумолимая. Сбить себе всю многовековую статистику, прогуляв всего-то одну глупую кончину? Шутите, что ли? Быть может, Костлявый идет на рекорд. Быть может, для него важна его репутация!

— Не-е-е-ет... — сегодня жнецу особенно хотелось послать репутацию, потому что в самом начале серии пенальти он услышал «дзынь-дзы». В кармане его балахона настойчиво пел мобильный. Пришлось ответить.

— Общага? Да они издеваются.

Костлявый делит будущих жмуриков по категориям. И можете быть уверены, что никто в целом мире так не плюет на собственную сохранность, как болваны из категории «студенты». Такое ощущение, что стоит им, выпускникам старшей школы, отправиться на поиски высшего образования, то в них запускается встроенная программа самоуничтожения. Эти твари (божьи) жгут друг друга, бегают нагишом по сугробам, пьяными лезут в бассейны, а потом, накануне экзаменов, бешеным нахрапом, забыв о еде и сне, строчат диссертации и умирают от умственного истощения. Впрочем, насчет последнего Костлявый мог бы поспорить...

Иными словами, кто выжил в общаге, тот потом может гвозди есть. Костлявый был готов отправиться на очередной спектакль «Похороните меня за кафедрой». Все равно его любимая команда не пробила пенальти. Так бы и поубивал их всех.

— Ну-с, где клиент? — произнес Костлявый, оглядывая девчачью комнату класса люкс. Ясно, что здесь живут обеспеченные мажорки. Вы только посмотрите на эти шторы!

Рыдающая рыжая бестия в ярких шмотках дрожащим пальцем указала на разобранную шкаф-кровать. Жнецу не верилось, что этот пакостный день должен закончиться именно так.

— Ну почему-у-у-у-у, — горестно завывала соседка погибшей, — ну как же та-а-а-а-ак!..

— Все претензии к IKEA, — брякнул Костлявый, прикидывая, как бы ему с больным плечом собрать эту бандуру. — И к руководству кампуса, — добавил он.

Помнится, пару лет назад он лично беседовал с этим самым руководством в жестких тонах, пытаясь донести, что шкаф-кровать — штука опасная, и если перестать закупать эту адскую мебель, то количество несчастных случаев упадет в разы.

Ему кланялись в ноги и обещали все-все-все исправить. Ну, и чем это кончилось?

— Дебора Холлоуэй... Знавал я одну Холлоуэй, — отвлекся Смерть. — Ушла, как нормальный человек. Не то что некоторые.

Кровать запрыгнула в нишу сама собой, и перед Костлявым возник призрак пышногрудой рыжей девушки, как две капли воды похожей на ревущую соседку. Семейная драма, значит. На эту тему он мог бы написать целый роман...

— Эт-то была наша бабуля... — продолжала плакаться безутешная родственница.

— Слушай, сестренка, — вдруг трубный, потусторонний и отдающий эхом голос Костлявого зазвучал чуть ли не проникновенно, — ты что, тоже к ним хочешь?

— Н-нет...

— Тогда съезжай отсюда куда-нибудь, где кровати не падают людям на головы. Мой тебе добрый совет.

Костлявый взмахнул косой (в плече по-прежнему стреляло) и отправил Дебору в мир иной. А ведь все могло бы сложиться иначе, подумал он, желая навсегда запомнить очертания ее великолепной груди.

Пока он стоял, задумавшись, стенания сестры будто сами собой переместились в общий туалет дальше по коридору. Вся общага ревела: кто-то жалел Дебору, а у кого-то завтра был последний срок сдачи курсовой.

— Пф-ф-ф-ф... — выдохнул Костлявый, смертельно уставший от всего этого. — Где директор кампуса? Пойду, проведу воспитательную работу.

Чтобы никаких больше падающих кроватей... и автоматов для продажи еды. Ведь последние тоже бывают коварными чудовищами.