– Чёрт.

Агеро шипит, пытаясь выловить щипцами если не личинку, то осколок рядом с ней. 

– Где носит эту ведьму?

Баам тяжело дышит, и Агеро почти уверен, что челюсть у того уже свело судорогой. 

Агеро не успевает. 

На периферии взгляда маячат красные пятна – противник точно знал, как атаковать так, чтобы кожи повредилось как можно больше – с личинками, торчащими, будто прыщи, такими же жирно-белыми, и без них. 

Агеро не успевает.

Если бы у него было ещё хоть несколько секунд, если бы он успевал, он вынул бы и болезненно торчащий из раны кусок проволоки, что занесло взрывом, и кусок стекла, что кровь уже бы вытолкнула, если бы он не зацепился так удачно за края кожи...

Но Агеро не успевает. 

Чёртовы личинки.

Опасно набухшая, ещё немного, и лопнет, разбрызгивая другие личинки, она всё же подцепляется. Короткое движение, общий резкий выдох – потерпи, Баам – и быстро приморозить рану. К чёрту, лучше лёгкое обморожение, чем обильное кровотечение. 

– Н...

– Баам, молчи, личинки выделяют нейротоксин, судороги…

– Я знаю, – отрывисто. – Нога.

Агеро кивает, поджимая губы. Быстро протирает щипцы, сдёргивает чужие штаны - не до сантиментов - и раздвигает края раны, закрепляя крючками. 

«Их не было в аптечке раньше. Она предвидела этот исход. Чёрт. Хва Рьюн, ты...»

Личинка, толстая и мягкая, упруго ввинчивается в плоть, хоть и безуспешно - у неё нет достаточно сил, чтобы даже расширить рану, не то, что забуриться вглубь. 

«Но потеряться в уже существующей – запросто».

Агеро сам сжимает зубы крепче, когда аккуратно подцепляет личинку, ощущая судороги другой рукой.

«Зар-р-раза, отомстила напоследок, да?»

Думает он, враждебно глядя на личинку, что отправилась к остальным. Но времени нет, он уже ощущает, как под тонкой кожей... или чем бы это ни было, перекатываются бугристо другие личинки, ещё слишком маленькие, слабые, неспособные разорвать оболочку. 

– Баам, держись. Остались ещё? 

Баам не отвечает. Лишь дышит сквозь зубы, упрямо глядя в потолок, явно сосредоточенный на попытках подавить судороги или хотя бы остаться в сознании. 

«Чёрт».

– Баам.

«Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт!»

– Только посмей. 

«Не смей умирать, слышишь?!»

Агеро сдёргивает с Баама оставшуюся одежду – к чёрту, к чёрту! – и быстро осматривает. 

«Пропустил одну. Дьявол». 

Даже не протерев – нет времени, быстрее, быстрее – закрепляет расширители, вытаскивает, шипя от почти физической боли и закусывая щёку до крови, личинку. Бросает к остальным.

Успевает закрыть мешок и прислониться к стене убежища. 

Успевает. 

Агеро медленно, пытаясь отдышаться, завязывает мешок крепче, думая, где ближайшая печка или свалка, куда можно выкинуть этих маленьких монстров, чтобы больше никогда не вспоминать. Личинки, с их и без того тонкой, натянувшейся оболочкой, под которой видно бурые ворошащиеся яйца, лопаются. Мешок вздувается, но Агеро даже не дёргается. Он закончил вовремя. Он вытащил их раньше, чем они переварили поглощённое Шинсу и плоть.

– Да. Хорошая мысль. Но сначала...

Мешок – в мешок, оба крепко завязать, и в угол. Как ни опасны личинки, Баам истекает кровью. Слишком много неглубоких ран. Осколки, что не было времени вынуть. Уже успевшие заполниться кровью дыры, что оставили после себя личинки... даже когда их нет в ране, они всё ещё причиняют боль тем, что оставили после себя.

«Мне кажется, что время течёт слишком медленно, или кровь и правда не сворачивается?»

Он чувствует, как через первый мешок начинает просачиваться слизь. Подняв глаза, видит равнодушную Хва Рьюн в дверном проёме, ровно взбалтывающую странной формы – только не говорите, что и тут личинки – склянку.

– Ты опоздала. 

– Личинки выделяли не только нейротоксин. Пришлось позаботиться об этом. – Хва Рьюн говорит спокойно, будто бы о планах на завтрак. – Или ты предпочёл бы вывести противоядие сам?

– Запачкать руки всё равно придётся. Остались осколки. 

– К сожалению, я не могла задержаться сильнее. Это стало бы опасно. Избавься от мешка и возвращайся, он скоро отключится и не сможет подавлять судороги. 

Как бы Агеро ни хочет высказать всё, что думает, прямо сейчас, Хва Рьюн знает, когда на ответную дерзость у него не остаётся сил. 

«Но не думай, что я позволю тебе творить всё, что захочешь».

Посверкивают оставленные светочи. 

***

Лишь закончив с перевязкой и переносом Баама и влетев в тренировочный зал, Агеро понимает две вещи. Первая – он зол. Он очень зол. Буквально в ярости. Если быть ещё точнее – в ужасе, который стал ядром и причиной. 

Вторая – он искусал свои губы до крови, не заметив, и его рубашка была не только в крови Баама, но и его, всё это время капавшей с подбородка. 

В руках материализуется ледяное копьё. 

«К дьяволу».

«Пусть всё идёт к дьяволу».