— Кхм… Уэнсдей, — разумеется, это Энид и ворон старается держать себя в руках, дабы прямо сейчас не упасть перед ней на колени, приклоняясь. Она поворачивает голову и тут же хмурится.

Готичная Энид Синклер, что смущённо улыбается ей с тёмным макияжем выглядела… Безумно. Разумеется, Уэнсдей это понравилось, поэтому она даже осторожно встаёт из-за стола, слыша, что и Вещь перестал листать какой-то журнал, зависнув.

— Тебе нравится? — Энид закусывает свои темно-алые губы чересчур белыми зубами и неотрывно с нервозностью наблюдает.

А Уэнсдей забывает все слова. Разумеется, Энид прекрасна.

Она её личная Мерилин Монро, которой пойдёт даже мешок из-под картошки. Поэтому Аддамс молча рассматривает её. Без стыда, без какого-либо укола совести.

Эту тёмную рубашку с рюшечками, этот блестящий корсет, который превращал Энид в прекрасную, женственную дьяволицу.

Эти тёмные брюки, начищенные балетки, которые можно было бы использовать заместо зеркала.

Аддамс моргает, слыша, как Энид прочищает горло.

Ах да, её глаза… Обведенные темным карандашом, подкрашенные тенями цвета индиго, делающие её глаза необычайно глубокими.

— Всё… Плохо? — Энид мнётся. Едва ли выдерживает, чтобы прямо сейчас не сорваться с места, скрываясь от внимательного взора темных глаз.

Энид выглядит как самая лучшая Кармилла; как Мина Мюррэй, оставшаяся вампиром даже после смерти Дракулы.

Энид выглядит неузнаваемо. Но, Аддамс соврет в очередной раз, если скажет, что ей не нравится.

— Отнюдь, — она наконец-то говорит. Подходит ближе, распуская яркие волосы Энид, которые пусть и выбивались из образа, всё ещё несли в себе частичку той самой волчицы, что вырвала в полнолуние её сердце.

— О… Я… Эм… — Синклер моргает чересчур часто, дышит так, что корсет вот-вот треснет, не выдерживая силы оборотня. Или волчица попросту потеряет сознание от гипервентиляции.

— Хэллоуин не скоро. Какова причина? — ей правда интересно. Потому что такую Энид не хочется показывать никому.

— Я… Хотела позвать кое кого на свидание… И этому человеку вроде как… Нравится готика. И черный цвет.

Аддамс хмурится. Самую малость. Будто благодаря подобному жесту её голова начнёт работать в разы лучше.

— Я хотела позвать тебя, — не выдерживая этого эмоционального давления из-за тишины, из-за Аддамс, что всё ещё не оскорбила её, Энид идёт ва-банк, отдавая всю себя. Кладя свою голову на плаху, готовая вот-вот запустить механизм.

А Уэнсдей моргает. Отводит взгляд, явно смущаясь, либо обдумывая какой-то план мести уже сейчас.

— Тогда ты ошибаешься, если думаешь, что я куплюсь на это, Энид, — вроде грубость, но Уэнсдей сразу же хватает Энид за руку, нежно проводя по такому яркому маникюру, — ибо моё сердце украла не современная стереотипная вампирша, пусть и прекрасная, а волчица. С яркими красками на ней и шумной музыкой.

— Ч… Вау. То есть… Боже, я… Уэнсдей… — заикаясь, Энид произносит с благоговением имя своей соседки, млеет от ласки и едва ли не теряет сознание, когда музыкальные, длинные пальцы касаются её талии. Мягко тянут за шнуровку, позволяя наконец-то вздохнуть.

— Если ты решишь придти так на тематическую вечеринку, корона будет по праву принадлежать тебе.

— Уэнсдей… Я… Я сбегаю переодеться и… И вернусь. Пять минут, клянусь, — впервые за последнее время дыша полной грудью без желания кашлять, Энид сделала шаг назад, но ладонь Уэнсдей, обхватившая её предплечье, заставляет остановиться.

Как заставляет остановиться и целомудренный поцелуй на щеке. Она вмиг краснеет, слыша, как шумно выскочили когти.

— Уэнсдей… — она выдыхает, глядя на соседку, что сейчас явно чуть стушевалась, потому и отвернулась.

Щека горела так, как будто солнце решило обжечь именно этот участок кожи. Волчица вздыхает, прогоняет когти и только после понимает, что те на месте.

Смаргивает, не двигаясь. Шевелит одной рукой, тут же замечая, как когти вновь выскакивают с характерным звуком. Она ярко улыбается, вдыхая полной грудью.

— Уэнсдей, — она снова тянет, подходит к ворону со спины, осторожно проводит по её вечно прямой спине руками, — ты только что спасла мне жизнь…

— В смысле? — не шевелится, лишь слегка дёргает головой, будто бы желая повернуть ту. И сломать, в приоритете. Ибо собственные такие непривычные чувства было крайне сложно сдерживать.

— Я почти две недели не могла обращаться. Всё кашляла, кашляла. Ты заразила меня ханахаки.

— Что? — всё же оборачивается, хмурясь. Глаза бегают по такому яркому лицу, она даже моргает, не сдерживая такой нервозный порыв, — почему скрывала и молчала? Я думала, нас это обошло.

— Обошло? То есть… Стой… Ты хочешь сказать, что сама не болела…? Но… — Энид делает шаг назад, боясь, что всё произошедшее было лишь игрой. А она уже поверила.

— Да. Я не болела. Однако твоя болезнь говорит о том, что маленький волчонок не верил в… Нас. Не могу его винить. Хоть это и было глупо, ибо ты раздражаешь меня меньше всех остальных.

— Говоришь как Йоко, — Энид усмехается, а после видит недобрый блеск и тут же начинает оправдываться, — я не думала, что это что-то опасное! Вначале, по крайней мере… А потом испугалась говорить тебе, типа… Ты же такая… — она машет руками, всё говорит и говорит, пока в какой-то момент её ладони не оказываются в прохладных руках Уэнсдей.

Та явно недовольна касанию, при том, что самостоятельно его инициировала.

Энид замолкает. Замирает каждой клеточкой тела.

— Я… Ты нравишься мне. Даже больше… Но я подросток и всё такое… Могу ведь ошибиться, да?

— Нет. Тут ошибки нет. Ханахаки болеют все, кто скоро станет Аддамс, — она отпускает ладони Синклер и почему-то выглядит ещё более недовольной, чем когда коснулась. Странная.

— О… То есть… Вау! Ээ… Мне надо переодеться… Пока я не порвала этот наряд.

— У тебя достаточно одежды в шкафу. И если тебе так нравится тёмный, — Уэнсдей резко дёргает Энид за предплечье, заставляет волчица наклониться, а после прижимается губами к её.

Собственное тёмное сердце мечется по грудной клетке, заставляет сделать вдох.

А после, когда Энид всё же отвечает, замереть. Ибо её поцелуй кажется мягким, нежным. Таким противоестественным всем их натурам, каждой клеточке Аддамс.

Но она поддаётся, не кусается и не покрывается иголками от рук Синклер на свой талии.

Сладкий вкус губ заставляет ощущать нечто похожее на то, когда Уэнсдей взорвала статую Крэкстоуна. Только теперь плавится она, отслаивается кусочками, оставаясь медью в чужих руках.

— Вау… У тебя вкусная помада… — Синклер, разорвав поцелуй, прижимается лбом ко лбу Уэнсдей, а та еле сдерживает яркую улыбку, кусая внутреннюю сторону щеки.

— Я ожидала большего от главной сплетницы Невермора.

— Мой титул крайне быстро уходит… — она вновь целует. Напирает, заставляя Уэнсдей отступать, пока не прижмется ко столу.

Подсаживает, крепче вжимая в себя, будто собираясь стать одним целым.

Однако, поцелуй в этот раз обрывает Аддамс, подставляя нож к горлу волчицы.

Серебро. Жжется. И Энид чуть рычит, показывая клыки.

— Торопишься, волчонок. Полнолуние берёт своё? — Энид смаргивает и только сейчас ощущает собственные руки под юбкой Аддамс. Медленно убирает, усмехаясь. И ощущая, как нож исчезает, убирая раздражение.

— Возможно, дело в том, что ты сносишь крышу, — подобный комплимент вызывает усмешку у Уэнсдей. И Энид смеётся, утыкаясь в плечо соседушки, — мы теперь вместе или стоит сходить хотя бы на пару свиданий? Я хочу поцеловать тебя абсолютно везде.

— Превращаешься не в волка, а моих родителей? Тогда серебра окажется недостаточно, — она, скрипя зубами, всё же укладывает ладонь на чужую макушку. Оглаживает, ощущая не желание сжать и пару раз стукнуть об стену, а остаться так, наслаждаясь непривычным жаром.

Отогреваясь…

— Ты от меня никуда не денешься. Я знаю твой запах. Выслежу даже под водой. Помни, у меня в друзьях сирена и вампир.

— Запомни, я Аддамс. Каждая ошибка превратится в настоящую пытку и шанса избавиться от неё у тебя больше не будет, если ты хочешь провести полную луну со мной.

— Каждую луну. Я… Я бы принесла тебе самое крупное животное…

— Волчьи повадки? Надеюсь, ты хорошая охотница.

— Охотиться стаей — принцип волков. А ты теперь в моей личной.

— Кто ещё в чьей…