Несмотря на все язвительные замечания Даана по поводу сложности их сожительства с Карин, именно он из них двоих, как ни странно, оказался трудным соседом. Первые несколько месяцев после фестиваля и переезда в Бременскую империю выдались самыми тяжелыми как для него, так и для вынужденной находиться с ним в одном помещении журналистки.

Похоже, что все то время, пока он был на войне,  не видел обретенного дома у Барона и любимую, их жертвоприношение Богу Серы, фестиваль Термина, сотни смертей которые он видел и еще сотни, что ему предстоит увидеть – всё это вывело из строя сложный механизм, спрятанный внутри его головы. Как если бы зубчик одной из шестеренок сломался и теперь ничего не могло прийти в движение, вынуждая его оставаться на месте, застыть, без возможности двигаться дальше.

Хуже всего было то, что это произошло так же резко и внезапно, как и их решение жить вместе. Будто огромный груз, всё это время висевший где-то сверху, наконец свалился на его плечи, будто анестезия начала отходить, и он снова чувствует боль. Можно было подбирать ещё сотню метафор тому, как это случилось, это никак не меняло факта того, что ни Даан, ни уж тем более Карин не были готовы к такой смене его состояния. Да и была ли это смена? Девушка по сути и не знала его, они были знакомы всего три дня, для неё его депрессия – то, каким он является на самом деле.

По началу, это выражалось в самых простых вещах, многие из которых Карин только поспевала списать на его лень. 

"Даан, прекрати грызть кусок сыра, и сделай уже нормальный ужин!"

"Ну ты и грязнуля, ты не можешь идти на работу во вчерашней рубашке!"

 "Убери своё белье с дивана, я тоже хочу на нем посидеть!"

Он стал слышать её замечания всё чаще, равномерно с тем, как ему становилось всё хуже. Мужчина просто не знал, как объяснить девушке, что он не просто глубоко погружён в свои мысли, чтобы думать о том, что рубашку стоит погладить, но у него попросту нет сил для этого.

Постепенно, его бессилие стало частью их бытовой реальности и возгласы Карин постепенно сошли на нет. Она то ли привыкла, то ли не замечала, что Даану, а иногда и ей, приходится прилагать физические усилия, чтобы поднять его с кровати. Помочь ему почистить зубы, чуть ли не положив щетку ему прямо в руку. Умыться. Надеть на его глаз повязку, аккуратно завязав узелок на его затылке и спрятать его в волосах. Помочь одеться в чистое и не мятое. Отправить его на работу. Иногда Карин казалось, что она возится с маленьким ребенком, она бы искренне хотела сказать Даану, что не нанималась в няньки к взрослому и вполне самостоятельному мужчине, но каждый раз взгляд его усталого глаза, направленный в пустоту, дрожащие, будто шепчущие что-то  губы, и его беспокойные руки заставляли её осечься.

Совершая утром такие простые и обыденные действия, к той секунде, что Даан оказывался в госпитале, мужчина уже был изможден и чуть ли не падал на колени от слабости. Он отрешенно слушал жалобы пациентов, всё так же уставившись в стену и медленно реагировал на их просьбы, а чаще уже и жалобы. При всей простоте его работы, он благодарил Алл-Мера, что его почти что рефлекторной внимательности хватает на какие-то мелочи, просто необходимые, что бы их заметили, и, соответственно, назначили правильное лечение. Честно говоря, наблюдая каждый день сотни раненных и контуженых бременских солдат, он начинал сравнивать себя с ними и невольно задаваться вопросом почему он не делит с ними одну палату. 

У них был тот же не столько потерянный, сколько пустой взгляд. Они беззвучно шевелили губами, пытаясь что-то сказать. Кто знает, что они видели на войне? Что именно довело их до такого состояния? Было ли это хуже, чем стать участником фестиваля..? Даану бы все равно никто не ответил.

Если работу он выполнял механически, действуя будто в полуавтоматическом режиме, то, приходя домой, он мог только найти в себе силы снять осеннее пальто, кинуть его в сторону вешалки, и лечь на свою импровизированную кровать, уже больше похожую на гнездо. У него не было аппетита. Может он и был голоден, потому что не завтракал, но он не будет вставать ради этого. Подняться. Дойти до кухни. Рыться в холодильнике ради того, что бы съесть кусок ветчины с картошкой. Слишком много действий, бессмысленных для него. Может он и хотел бы прочесть много новых книг, которые он пропустил за время войны, и которые были на бесчисленных полках Карин, но ему это уже было не интересно. Какая разница, о чем писали все эти люди, пока шла война? Раз у них было время писать, то они явно не просиживали свою юность, рискуя жизнью, на фронте. Для Даана всё теряло свой смысл, жизнь сама по себе становилась блеклой, будто черно-белой. 

Интересно, это произошло потому что она умерла, или потому что он изменился? Была бы его жизнь другой, если бы у него получилось воскресить Элиз? Тогда он бы никогда не поехал в Прехевил, избежал бы этого проклятого фестиваля, остался бы жить с любимой. Но была бы Элиз счастлива? Зная её и её отца, они бы не сделали столь серьезный шаг как жертвоприношение необдуманно. Получается, все эти годы он жил рядом с религиозными фанатиками, не подозревая об этом? Неужели только по этой причине, из-за его связи с Сильвиан он был вхож в их дом? Получается, если бы он воскресил Элиз, то она могла быть вовсе и не рада факту их воссоединения..?

Даан мог бы проводить часы, недели, месяцы, скуривая пачку за пачкой, задавая себе бесконечный поток вопросов, на которые никто уже не мог ответить. Если бы не работа и Карин, то он бы предпочел прожить остаток своей никчемной жизни в проживании тех сценариев, которым было не суждено сбыться. Где войны не случается, где его невеста и барон и знать не знают о Боге Серы, где он наконец отпускает своё прошлое и свои детские травмы, и дает себе право стать счастливым. Где фестиваля Термина не существует, где он никогда не встречает этого кошачьего прислужника Рхера, и никогда не встречает… Карин.

Думать в этом направлении ощущалось неправильным. Несмотря на все сложности, что он сейчас испытывал, похоже, что девушка даже проявляла к нему некое сочувствие. Она ворчала, но помогала ему собраться по утрам. Приходила домой и молча кидала сигареты в его сторону, хоть он никогда её об этом и не просил. Бросала его вещью в стирку вместе со своими. Делала такие простые вещи, которые были сложными для него. Даан был безмерно благодарен Карин, но слов, чтобы выразить это у него не находилось.

Когда она заметила, что его рацион сократился до одного куска хлеба, стакана воды, и десяти сигарет в день, мужчина начал удивительным образом находить у себя завтрак на журнальном столике. Да, может это был не шедевр кулинарии, а яичница с самой дешевой сосиской, но он все равно не чувствовал их вкуса. Хотя, чуть пересолено все-таки было. Иногда, когда девушка возвращалась с работы раньше обычного, она даже могла сделать им ужин на двоих. Что-то из разряда, прости Алл-Мер, сосисок или странного салата, состоящего из картошки и лука. Когда Даан находил в себе силы, он спрашивал Карин специально ли она для него покупает самую стереотипную еду бременцев, или она правда так ест, на что обычно получал ответ, что в следующий раз она насобирает жаб с мусорки и пожарит их для него. Откуда бы жабы появились в мусорке..? Представления бременцев о Рондоне поистине невероятны.

Странно было то, что она вообще продолжает тратить на него своё время, когда в любой момент может выкинуть его за дверь, как мешок с мусором. Прошло уже два месяца, а они даже пальцем не двинули в сторону того интервью, ради которого они вообще съехались, какой в Даане был толк?

– Спасибо. 

Мужчина медленно ковырял еду вилкой, пока Карин собиралась в соседней комнате. Его голос был таким тихим, услышала ли она его вообще, или сознательно решила промолчать?

– Ты можешь меня выгнать, если хочешь.

Он говорил это Карин каждый раз, когда начинал думать, что она делает для него слишком много. Происходило это довольно часто, но Даан хотел быть уверен, что она помнит об этой возможности. Да, может ему и некуда будет идти, если она выставит его за дверь, но это лучше, чем терпеть лишнее тело в доме. Он мог бы собрать те деньги, что уже успел заработать, и попытаться снять отдельную комнату. Всяко лучше, чем быть не более чем предметом декора в чужой квартире.

– Не дури, ешь давай.

Карин с ответом обычно не церемонилась. Она никак и не объясняла, почему именно продолжает делать это всё для него. Будто Даан сам должен догадываться о причинах её поведения. К сожалению, она недооценивала затуманенный разум мужчины и, возможно, некое отсутствие интеллекта в той сфере человеческих отношений, что её интересовала.

Тем не менее в этот раз мужчине хотелось продолжить этот, уже привычный, диалог.

– Почему ты вообще так стараешься ради меня? Разве я не доставляю только хлопоты? 

Карин появляется в дверях комнаты, параллельно собирая волосы в хвост.

– Даан, не льсти себе, ты далеко не первый солдат, вернувшийся с войны, с которым я имею дело. Каждый из вас ведет себя одинаково: вы приходите домой, все из себя счастливые встречаете свою семью, а потом со временем вас накрывает. И если ты просто сидишь дома, то некоторые находят в себе силы поколачивать своих жён и детей. Поэтому сиди и не рыпайся.

Она слегка хмурится, затягивая потуже волосы.

– Не думаю, что другие вернувшиеся с войны солдаты находили себе приют в твоей квартире, Карин.

Не сдержался, со всеми бывает. Девушка в ответ сердито цокает языком и ругается на бременском.

***

Как выяснилось довольно быстро, ночи были ужаснее его дневного бездействия. Самой безобидной проблемой было то, что он подолгу не мог уснуть. Часами он лежал, и смотрел то в потолок, то на ночной город, через не зашторенный балкон. Со стороны его комнаты открывался вид на пустырь перед домом и заброшенное здание чуть поодаль. За все время, что Даан жил тут, он так и не разобрался, что это за постройка. Завод? Казарма? Тайные бременские разработки прямо под окнами Карин? Что бы это ни было, его посещали только скучающие дети и мародеры, уходившие ни с чем.

Тяжелее становилось, если Даан всё-таки засыпал. Это были даже не сны, а перемежающиеся отрывки воспоминаний, преследовавшие его раз за разом. 

Война.

Вот он сидит в траншее, пытаясь перебинтовать раннего. Вокруг все бегают и что-то кричат. В какой-то момент слева от него кричат “Ложись!” и он как можно скорее пригибается к грязному, проложенному досками полу, пока земля вокруг сотрясается от упавшего рядом снаряда.

Элиз. 

Её милый, такой дорогой сердцу образ. Она улыбается, а тёплый ветер мягко обдувает её, из-за чего темные волосы почти закрывают лицо. Её теплая ладонь берет его за руку и пытается увести куда-то, но когда Даан поднимает взгляд на неё снова, то её внешность обезображена швами, а в руках она держит иглу, собираясь сшить их руки вместе раз и навсегда.

Термина. 

Странная черноволосая девочка пытается напомнить о себе Марине. Она говорит что-то об их встречах в Ватикане, о том, что знает секрет Марины, и что она убила Отца Домека ради неё. Марина не помнит её и приходит в ужас от того, что та сотворила с её отцом. Черноволосая девушка хватается за голову, она кричит, пока её не начинает трясти, а в воздухе не начинает пахнуть горящей плотью, и её тело деформируется до неузнаваемости.

Родители.

Давно же он их не вспоминал. Заячьи маски, бесконечно блуждающие мимо него, вечно незнакомые люди, которые трогают его, пока он находится без одежды. Где-то вдалеке он слышит голос матери, что все будет хорошо и это не страшно, пока чужое незнакомое  тело не наваливается на него и он чувствует пронизывающую боль во всем своем существе. Он был всего лишь ребенком. Почему они так с ним поступили?

Война. 

Его руки по локоть в крови, Даана трясет, пока рондоновский солдат перед ним задыхается от крика боли. Ему только что пришлось ампутировать ногу из-за инфекции, иначе бы мужчина погиб. Вокруг все кричат, слышны приближающиеся выстрелы, кто-то толкает его сзади и командует убираться из окопа, двигаться дальше. Он молча повинуется, бежит вместе со всеми, оставляя раненого позади. Его дыхание сбивается, ему нужно сделать передышку, но люди сзади не дают ему остановиться. Свист стремительно приближающегося снаряда и громкий, оглушающий взрыв совсем недалеко, позади от них. Даан открывает глаза, он весь покрыт кровью товарищей, которых попросту разорвало прямо посреди окопа. Ему нужно бежать дальше, иначе следующая прилетит в него.

Барон. 

Они вдвоем сидят у камина в креслах, греясь после долгого зимнего дня. Барон Эйнер что-то рассказывает Даану про то, что завтра им нужно будет съездить в город и сделать много дел. Молодой человек улыбается и поворачивает голову к уже седеющему мужчине. На лице последнего появляется жуткая, неестественная улыбка, а в руках возникает шприц. Барон или то, что было им, смеётся и накидывается на Даана.

Разлагающиеся жители Прехевиля. 

Отрубленные головы, насаженные на штыки. Искаженные лица шатающихся по городу полутрупов, которые так и норовят подойти к ним. Постоянный запах гнили в воздухе, от которого Даана начинает тошнить. Его ботинки хлюпают по городской грязи, смешанной с кровью и нечистотами города, пока их маленький отряд пытается пройти к дому мэра. Карин тянет его за собой, Леви плетется с винтовкой наперевес сзади. Даану нужно остановиться, иначе его сейчас стошнит, но девушка не дает ему этого сделать. Что за ужасный кошмар, как всё пришло к этому? Как они вообще выберутся отсюда? Где все остальные?

В конце его всегда ждала мерзкая маска кота, гогочущая и насмехающаяся над ним, и его жалкими страданиями. Его когти впивались ему в плечи, а другой своей лапой он закрывал ему глаза, продолжая шептать свои мерзкие речи ему прямо в ухо. Запах гнили окружал его, запах тех мешков, которые скрывались в его комнате. Он всегда говорил ему, что это Даан виноват во всех смертях. Родители использовали тебя в качестве жертвы для Сильвиан, потому что ты не годен ни на что другое: милый мальчик с фарфоровой кожей, уверен, что тому мужику до сих пор снится та ночь, проведенная с тобой. Солдаты умерли, потому что ты хреновый врач, да еще и тупой. Все это было и так бессмысленно. Зачем было кого-то лечить, если их все равно разнесет на куски прямо перед твоим лицом? Барон и Элиза решили, что лучше умереть не попрощавшись, чем провести с тобой еще немного времени. Все это время они врали тебе, используя тебя лишь как пешку и человека, который мог бы рассказать им больше о богах и жертвоприношениях. Идиот, неужели ты правда думал, что она хочет выйти за тебя замуж? Люди во время Термины умерли, потому что ты не смог помочь им вовремя, и тратил время на бесполезные исследования. Помнишь, как кожа той девушки пузырилась на твоих глазах, пока ты стоял столбом? Или как ты слушал скрип ржавой пилы, пока ею отрезали голову Танаке? Это все твоя вина, Даан. Или лучше, Даниэль?

Когда он просыпался от этих кошмаров, он не мог даже пошевелиться, будто его тело проткнули одной большой иглой насквозь. Он чувствовал себя как приколотое булавкой насекомое, как застывшая в ужасе статусе, окаменевшая в мгновение ока. На его лбу была холодная испарина, а дышал он сорвано,  как если бы он только что бежал от кого-то в последней попытке спастись. Потом его начинало трясти, а из глаза безудержно текли слёзы. Даан никогда не всхлипывал и не выл, когда это происходило, молча давая струйками им сползти по щеке.

Иногда он находил в себе силы приподняться на дрожащих локтях. Посмотреть в сторону балкона, осмотреть комнату и диван. Удостовериться, что всё позади, кот не реален, он сейчас находится в квартире Карин и ему ничего не угрожает. Война окончена. Элиз и Барон мертвы. В неловких попытках прийти в себя, сначала он и не замечал, что в коридоре практически всегда после его пробуждения стояло неприметное белое пятно пижамы. Ночью, одним несфокусированным глазом, ему было сложно её увидеть из-за дверного косяка, стоящую поодаль, так, чтобы не попадать под свет луны. Карин обычно уходила обратно к себе в кровать, если видела, что с ним все в порядке. 

– Тебе снова снятся кошмары?

Даан кричал, срывая голос во сне почти каждую ночь. Это, скорее, не столько будило, хоть очевидно и имело свою роль в том, что девушка резко просыпалась, но пугало и тревожило. Как можно спокойно спать, когда человек в соседней комнате кричит до хрипа имена людей, которых ты и не знаешь? И каждый раз Карин поднимала себя с кровати, потирая переносицу, хмурясь, тихо, на цыпочках, выходила в коридор, чтобы проверить, что с ним, с её непутёвым соседом, вернувшемся с войны и потерявшим близких. Он просыпался почти сразу, как она приходила, будто чувствуя её взгляд на себе.  

С одной стороны, она понимала, что трагедия, которую пришлось пережить Даану ни с чем не сравнима, но за её плечами стояли сотни опрошенных таких же сломленных жертв войны. Они все кого-то потеряли. Их дома и деревни были разрушены по прямому указу Кайзера. Они оказывались сиротами в момент своего возвращения с фронта. Этот опыт скорее помогал ей лучше понять его и то, что он чувствует. Карин никогда бы не нашла силы сказать Даану в лицо, что его депрессия ничего не стоит и ему пора бы встать с дивана и пойти работать. Точнее, она хотела это сделать практически всегда, но что-то её останавливало. То ли она не находила слов, то ли по собственной мягкосердечности к этому жалкому и потерянному представителю рода человеческого. 

Для Даана внезапное открытие такой заботы со стороны грубой и прямолинейной журналистки было более чем неожиданным, но, с другой стороны, он попросту не давал ей спать. Если бы Карин кричала пуще него по ночам, то, наверное, он бы тоже ходил проверить её. Но, скорее всего, первыми это бы сделали соседи.

Мужчина повернул голову в сторону девушки и чуть нахмурился.

– Да ничего. Иди спать.

Обычно она молча уходила, шлепая босыми ногами по деревянному полу. Даан слышал скрип её кровати, когда она ложилась обратно, и усталый вздох, которым это сопровождалось. Не могло не наводить на мысль, что она до смерти устала от него. Их маленький ритуал с криками и пробуждениями случался еженощно, и его всегда удивляло, что Карин продолжает приходить к нему. Проверять, что он не навредил себе. Не упал с кровати, не уткнулся носом в подушку, чтобы задохнуться во сне, в целом, убедиться, что он кричит не просто так. Иногда она строила уставшую гримасу, наливала ему стакан воды из чайника, и приносила его к дивану, чтобы мужчина смочил уставшее горло. Не хватало только молока и печенья.

В этот раз, когда он проснулся, мокрый и с учащенным сердцебиением, дрожащий то ли от судороги, то ли от ужаса, девушка уже сидела у него в ногах. Рука Карин была у него на плече, слегка потряхивая, очевидно, чтобы скорее разбудить, но она поспела убрать её, как только Даан открыл глаза. Девушка не делала ничего предосудительного, хотя её местоположение на одном диване с ним вызывало много вопросов. Хотела посмотреть на его страдания подольше, поэтому присела посмотреть поближе? Устала стоять? Она сверлила его своим немигающим хищным взглядом. Таким же, какой у неё был в поезде, когда она звала его пожить с ней. Сколько раз она успела пожалеть об этом? Представляла ли она, что все её ночи будут наполнены его кошмарами?

– Ты кричал так громко, что я пришла разбудить тебя раньше, чем ты разбудишь соседей. 

Карин показательно поднимает указательный палец вверх. Со стороны потолка не издавалось ни звука, создавалось впечатление, что соседи попросту спали и ничего не слышали. Встретившись своим ясным взглядом с его затуманенным и только что проснувшимся, она отворачивается от него, уставившись в пустой экран выключенного телевизора. Если честно, за два месяца проживания здесь, мужчина ни разу не видел его включенным. Коробка с экраном больше являлась элементом декора богемской стенки, чем функциональным предметом. В основном это объяснялось тем, что по телевидению показывали только государственные новостные репортажи, а Карин не поддерживала их даже после ухода Кайзера. В общем, явно она сюда не посмотреть телевизор в полвторого ночи пришла.

 Даану нужно отдышаться, прежде чем ответить.

– Извини.

Это все, что он может выдавить из себя в такой момент. Он всё ещё чувствует его когти в своих плечах. Его мерзкая рожа стоит у него перед глазами.

Карин слегка морщится, её губы складываются в одну тонкую линию, пока она продолжает пялиться в пустой экран, не поворачиваясь на соседа. Выглядит так, будто она действительно смотрит невидимый репортаж новостей и крайне возмущена происходящим. Наконец, она громко вздыхает и произносит, поворачиваясь на него.

– Вставай давай.

Журналистка тут же поднимается с дивана и протягивает ему ладонь, чтобы помочь подняться. Выражение её лица всё такое же серьезное, явно не сочетающееся с тем, как она ёжится от сквозняка в своей ночнушке, а предплечье покрылось гусиной кожей. Куда вставать? Зачем?

Даан так ошеломлен и еще не до конца проснулся, что с него будто падает заклятие оцепенения и он, опираясь на ее руку, встает за ней. Он ведом интересом о том, что задумала девушка, настолько сильным, что даже находит в себе силы встать и пойти за ней. Наконец решила его выгнать?

Не отпуская его руки, она уводит его из гостиной и поворачивает налево. Он успевает отметить, какая у неё маленькая, холодная, ладошка, по сравнению с его. Но пальцы гораздо грубее, видимо в мозолях от постоянной ручки в руках. Мужчина сглатывает, начиная догадываться, в чем заключается идея Карин, как только они заходят за угол и встают перед приоткрытой дверью комнаты девушки.

– Карин, я... Я не могу спать с тобой на одной кровати.

Прозвучало гораздо грубее, чем он хотел. Он имел в виду, что они не так близки с ней, чтобы позволить друг другу делить одну кровать, даже если это минуты душевных волнений и ночных кошмаров. Совместное жильё, соседство, это еще ладно, но совместный сон уже слишком. Даану казалось, что невинно разделить постель в таком случае девушка и парень могут в случае, если являются названными братом и сестрой. Но ему вовсе не хотелось так называть Карин, не из-за антипатии к ней, скорее… по какой-то другой причине.

– Пфф, заткнись, мы не собираемся переспать, просто ложись.

Девушка стремительно заводит его в комнату, превосходно ориентируясь в темноте, но переоценивая Даана, который спотыкается обо что-то на полу, обходит кровать, и чуть ли не укладывает его как маленького ребенка на левую сторону, укрывая одеялом. Ни один мускул на её лице не пошевелился даже в попытке выразить нежность или симпатию, эти чувства видимо ей все так же незнакомы. 

– Спасибо.

Он выдавил из себя это с таким усилием, будто слова тянули щипцами. Карин только вздохнула и молча легла на другой стороне.

– Спокойной ночи.

Он уже ожидал очередного молчания с её стороны, но в последний момент услышал тихое, пробормотанное “süße Träume” с её стороны. К её несчастью, он ещё не так хорошо знает бременский.

Даану было до неприличного стыдно лежать в одной кровати с девушкой, которую он знает чуть больше двух месяцев. Их не связывали романтические отношения, да даже дружескими их было сложно назвать. По крайней мере, так считал сам доктор. Единственное, что успокаивало его в данной ситуации, было то, что кровать принадлежала тем же великанам, чью одежду он носил, поэтому они с Карин уж точно избегут неловких касаний или случайных объятий во сне. Интересно, а Карин считалась самой крошечной из Зауэров..?

Как бы ни было тяжело это признавать, но девушка оказалась права в своей может и не самой тривиальной идее, уснул мужчина после смены дивана на кровать действительно быстро. Он даже проснулся отдохнувшим и гораздо раньше будильника, что было уж совсем ему не свойственно в последнее время. Секрета таинственного улучшения сна он не знал, хотя позже Карин, оперевшись на кухонную стойку, расскажет, что это пришло ей в голову не случайно. После её триумфального возвращения к семье из Восточных святилищ, девушку тоже преследовали множественные кошмары. Уже будучи взрослой, она, как в детстве, приходила спать к маме, просто что бы не быть одной. На вопрос Даана, не находит ли она странным сравнивать сон в одной кровати с ним и с собственной матерью девушка только выругалась.

Даан правда хотел сразу встать и уйти из её комнаты, чтобы избежать последующей неловкости и ехидных вопросов “а не подглядывает он за ней?”, но что-то остановило его. Мужчине просто хотелось посмотреть, как спит такая опасная, амбициозная журналистка, освещавшая войны и все такое. В этом же нет ничего плохого? Она сама привела его в свою кровать. Ну да, Даан признает, сама идея звучит жутковато, но это же что-то абсолютно невинное! Если Карин пускает слюни во сне, так в последующем можно будет использовать это против неё в перепалке.

Чуть повертевшись, он тихо развернулся так, чтоб лучше было видно спящую рядом соседку. Что удивительно, но девушка хмурилась даже во сне. На её лбу скоро окажется огромная морщина, если она продолжит так напрягаться, пока спит. В остальном, она лежала подложив себе ладонь под щёку и чуть прижав колени к животу, словно ребёнок. Как мило, а так и не кажется грозной, какой является.

Не то что бы Даану вообще было с кем её сравнивать. Последней женщиной, что он видел спящей была Элиз в день, когда он уезжал на войну. Её глаза опухли от ночи, полной слёз, он помнил, как гладил черные мягкие волосы и утешал её, пока она рыдала лёжа на его груди. 

“Всё будет хорошо, я вернусь и мы сыграем свадьбу.”

От этого воспоминания мужчину передернуло. Он вернулся, вот только Элиз с её отцом не дождались.

Карин не была похожа на Элизу ни в одной из своих сторон. Было даже глупо их сравнивать: нежную и утонченную аристократку и грубую и прямолинейную журналистку. Может поэтому ему и было так интересно с Карин? После стольких лет общения с фон Датч, она ощущалась как глоток свежего воздуха, от неё нельзя было ожидать чего-то обыденного и привычного, даже находясь в том состоянии, в котором он сейчас, он находил в себе силы удивляться доброй половине тех решений, что она принимала даже за день: начиная от решения протопать километры до редакции пешком, потому что трамвай долго не приезжал, заканчивая её внезапным погружением в тему оккультизма и Новых Богов.

Что ей вообще может сниться сейчас? Вероятно, что-то плохое, раз она сжалась в комочек. Тогда, в поезде, она упомянула, что ей тоже снился кошмар. Преследуют ли они её до сих пор? Может, ей тоже снятся ужасы из детства, как и ему? Даану было интересно просто представить, что могло так же тревожить Карин, как и его. То, как цинично она подходит к судьбам людей? Освещает события, количество павших солдатов, не вдаваясь в подробности их жизни? Может это, а может и что-то другое. Хоть она и строит из себя неприступную скалу, но Даану было несложно поверить, что травма, которая осталась ей после похищения, до сих пор тревожит девушку где-то внутри.

На секунду, буквально на мгновение, он почувствовал это ничем не обоснованное желание прикоснуться к её щеке. Буквально на секунду потрогать её мягкую, освещаемую светом утреннего солнца, кожу. Даан постарался объяснить себе это тем, что Карин напомнила ему невесту, всколыхнула его старые чувства, тем более, как бы ни было тяжело это признавать, за годы службы он давно не видел женщин. Он успел только поднести ладонь к её лицу, как девушка замычала и зашевелилась во сне. Мужчина успел убрать руку в неуверенном жесте. Зачем бы он вообще захотел прикасаться к Карин? Тем более к щеке. Даан вздыхает и сползает с кровати.

***

– Кажется, тебе стало гораздо лучше с нашей последней встречи.

Даан улыбается своему маленькому пациенту только уголками губ. Мальчик, его звали Бернхард, приходил к нему не в первый раз. Его родители работали на фабрике, поэтому большую часть времени он был предоставлен самому себе. По этой же причине он, с самого первого дня, как Даан начал работать в госпитале, постоянно попадал в него, то с многочисленными ссадинами после падения с обрушенной стены во время игры, то с переломом, как в тот раз. Сейчас мальчик пришел, чтобы снять гипс с руки и улыбался во весь рот, демонстрируя выпавшие зубы.

– Да! Уу, дядя-доктор, мне пришлось целый месяц сидеть дома!

– И что ты делал весь этот месяц? Читал ту книжку, что я тебе дал?

– Ага, мне очень понравилось!

Малыш продолжил щебетать про понравившиеся ему моменты в той книге, которую Даан незаметно забрал из библиотеки Карин специально для своих пациентов. Странно, что у нее там вообще остались детские книжки. Похоже, что всё ещё наследие от её мамы. Стараясь кивать головой в такт его речи, мужчина параллельно снимал гипс с руки мальчика.

Было даже удивительно, что легче всего Даану работалось именно с детьми. Он вовсе не метил на место педиатра, но так получалось, что дети в госпиталь тоже попадали, и им требовалось не меньше внимания, чем многочисленным бременским солдатам. Сначала малышей отправляли к нему, потому что все остальные врачи были заняты, а проблемы карапузов ограничивались небольшими физическими травмами или необходимостью поставить прививку от столбняка. Такое было под силу и Даану, начинавшему здесь в статусе фельдшера. Позже, когда его навыки стали более признаваемы, и явно стали выходить за квалификацию младшего медицинского работника, он стал работать и со взрослыми, но определенная клиентура детей за ним сохранилась.

Поначалу, он пугал их своей повязкой. У детей войны взрослый без глаза ассоциировался только с солдатами, которые лежали на соседней койке и выли от боли. Вряд ли бы мужчина стал рассказывать им настоящую версию потери своего правого глаза, поэтому неохотно и вынужденно, он стал придумывать всякие небылицы, чтобы как-то разрядить напряженную обстановку или ответить на назойливый вопрос. Выходило плохо и неуклюже, но со временем он поднаторел в искусстве общения с младшими пациентами, и вот, глаз он отдал в обмен на дар врачевания Таинственной Богине, которая с радостью одарила его талантом спасать жизни. Надо сказать, от правды Даан далеко не ушёл, но спасибо и на том, что опустил подробности “обмена”. Правда, такой рассказ мог побудить детей так же приносить жертву в виде своих органов ради “дара”, но они же не будут этого делать, верно..? В конце концов, педиатром он действительно не был.

Приятным бонусом его общения с бременцами дошкольного и школьного возраста был меньший языковой барьер. Конечно, когда он и слова выдавить из себя не мог, то и они сжимались в комочек от страха, из-за чего работать становилось практически невозможно, но постепенно, хоть и с сильным акцентом, с помощью жестов, он научился коммуницировать с ними, а иногда даже узнавал что-то новое. Без подобных учителей, он, например, никогда бы не знал слова "Schleuder". Он пока не придумал, где бы он использовал его в речи, но нужно быть готовым ко всякому.

Удивительно, что работа с детьми приносила ему гораздо больше удовольствия, чем возня со взрослыми, вернувшимися с фронта. Чего он только не услышал о себе за время работы в госпитале! Теперь, "гееватый иностранец с повязкой на глазу" от Карин, сказанное в первую их встречу, звучало еще вежливо. В выражениях по поводу его внешнего вида, национальности, и даже имени, никто из солдат не стеснялся. Конечно, их можно было понять, учитывая, что сам Даан два года лечил солдат их противника, но с другой стороны война окончена и у него было полное право находиться в Бременской империи. Замечания в свою сторону он старался игнорировать, а если пациент начинал откровенно грубить, то мужчина всегда мог затянуть бинты на его руке потуже. 

Подобное отношение в его сторону скрашивали его отношения с коллективом. В основном это были медсестры, которые всегда находили время подойти к нему и прокомментировать выходку пациента. Слушать о том, как они оправдываются за собственных соотечественников было нелепо, но, с другой стороны, это демонстрировало, что агрессивно настроенную против бременской армии позицию Карин, разделяла не только журналистка.

Когда он только начал работать в госпитале, то Даан смущал тот факт, что на каждом обеденном перерыве его спрашивали про Карин. Девушки делали это с таким добродушным выражением лица, что он даже не мог заподозрить что-то скверное в их мотивах и отвечать что-то невнятное приходилось. Во всяком случае, они все видели, кто привел его сюда на работу. Ничего странного в их вопросах нет, они просто понимают, что между ними какая-то связь. В основном они интересовались как она и чем она занята сейчас. Создавалось впечатление, будто Карин является какой-то местной знаменитостью, хотя её колонка в не самой популярной газетёнке явно к этому не располагала.

Позже, с прошествием времени, это стало его напрягать. Чем ближе было ко дню Создания Алл-мера, тем чаще его стали спрашивать о том, какой подарок он собирается дарить Карин, и как они вдвоем будут его отмечать. Разве у Даана еще нет планов на выходные? Странно. Может поедете к семье Зауэр? Во-первых, откуда они знали, что он с Карин живут вместе. Во-вторых, почему, когда он отвечал, что еще не думал об этом, все девушки как на подбор строили что-то среднее между удивленным и разочарованным до глубины души лицом. Да и в конце концов, ехать к семье Зауэр? Что за план такой?

Ответ на свои вопросы он нашел незадолго до праздника.

В тот день Даан вернулся с работы угрюмее, чем обычно. Весь день как-то пошел не так: слишком много поскользнувшихся на льду с травмами, какие-то пьяницы, непрекращающийся шум и гул в больнице будто они находятся на праздничной ярмарке, ещё и кофе пролил на форму, пытаясь одновременно закурить. Но, слава Алл-Меру, была пятница, и он смог бы наконец отдохнуть, самостоятельно испытав прелести заледеневшей дороги до дома на собственных штанах и тазовых костях.

Вернувшись, он быстро разделся и прошел в гостиную, где обнаружил Карин с открытой бутылкой вина. Не сказать, что журналистка была уже совсем не в себе, но заметно подшофе. Видимо, день тяжелым выдался не только у него.

– Чего такой кислый? Пациенты не угодили?

Девушка оборачивается и поднимает на него прищуренные глаза, пока мужчина проходит в комнату и плюхается на кресло напротив дивана. Не менее скрипучее, чем диван, кресло они, стыдно сказать, притащили с мусорки не так давно. Конечно они его почистили. В интерьер оно вписалось очень удачно, особенно удобно было то, что на подлокотнике уже были прожжены дырки от сигарет.

– И пациенты. И коллеги.

Ох, сколько он сегодня наслушался от Марты о том, что Франц наконец сделал ей предложение! Пришлось радоваться всем коридором, вместе с очередью к терапевту. 

Даан дотягивается до бутылки, заботливо оставленной девушкой на журнальном столике, и делает глоток с горла. Дешевая гадость, было проще взять кагор или вообще денатурат.

– И чем тебя обидели медсестрички сегодня?

Карин подставляет кулак и кладет на него голову, приготовившись слушать его, и делать язвительные комментарии. Мужчине кажется, что даже если он сболтнет лишнего или разоткровенничается, то она либо ничего не вспомнит с утра, либо ничем не докажет.

– Как ты считаешь...со мной интересно общаться?

Он задает этот вопрос и снова делает глоток из бутылки. Лучше пить эту дрянь, чем смотреть в глаза девушки. Та, вместо ожидаемого смешка или издевки, поднимает бровь вверх, уставившись на него. Она хмыкает.

– Девочки с работы не сказали тебе дневную дозу комплиментов и ты засомневался в себе?

Мужчина цокает языком и закатывает глаз. Да, пожалуй, вопрос звучал странно, но последнее время он снова стал задумываться о своем одиночестве. Все люди, что окружали его на работе, не были заинтересованы в нём, как в человеке, любой диалог всегда уходил в сторону Зауэр, и ему приходилось что-то придумывать на ходу. Да, она пишет новую статью. Да, у неё всё хорошо, ничем не болеет. Думаю, что на выходных сходим с ней в музей.

– Я серьезно.

– Тебе интересно исключительно мое мнение? Не знала, что ты так зависишь от него.

– Карин.

Даан смотрит на неё усталым взглядом, пока улыбка медленно сползает с её губ. Она будто бы даже задумывается над ответом. Врач только вздыхает и отворачивает голову в сторону балкона. Карин почти было открыла рот, чтобы ответить, но он, не видя, перебивает её.

– Просто, они вообще не обращают внимания на меня и постоянно говорят только о тебе. Как там твои дела и чем ты занята сегодня. Что я собираюсь подарить тебе на день Создания Алл-Мера. Что ты такого им рассказала, что они так тобой интересуются?

Он снова поворачивает голову к ней. На его удивление, Карин в момент покраснела, съежилась на диване, и, судя по всему, вовсе не от алкоголя. Теперь уже девушка отворачивает от него лицо и жмурит глаза.

– Карин?

Мужчин ставит бутылку поодаль, чтобы не задеть, если сейчас понадобится резко встать. В ответ девушка недовольно пыхтит и тихо бормочет про себя на бременском. Выглядит она как провинившийся ребенок, который мало того, что порвал новые штаны, так ещё и пришел домой с двойкой в дневнике. Такое поведение не может не настораживать.

– Карин, не молчи.

Беспокойство в его груди начинает нарастать. Судя по тому, как она реагирует, дело серьезное, и она не горит желанием рассказывать. Наконец, журналистка вздыхает и, закрыв лицо ладонью, говорит:

– У тебя в документах не было фамилии. Мне нужно было как-то обосновать, как мы связаны, потому что они знают меня, но не тебя. 

– И что ты им сказала? 

– Я сказала, что мы родственники и твоя фамилия Зауэр.

Сердце Даана пропускает ход, и он будто застывает на секунду. Хорошо, что он поставил бутылку подальше от кресла.

– Карин, ты ч-что!?

Девушка застыла в своей позе, не в силах показать лицо. Из всех бременских фамилий в мире, журналистка, считающая себя светилом репортажей, видавшая так много имён и судеб, решила дать человеку, у которого по чистой случайности не оказалось фамилии в документах, самую великую из всех – свою собственную. Даан хватается за голову и вскакивает с кресла. Теперь все вопросы медсестер стали понятны. Конечно они будут интересоваться Карин, у них ведь одна фамилия! Стойте, она еще и упомянула, что они родственники?

На секунду, он пытается успокоиться, может не все так плохо, как он представляет. Вдруг она сказала, что они всего-то пятиюродные брат и сестра по материнской линии. Может, они видят друг друга первый раз в жизни, может он вообще приёмный в их семье.

– А какие именно мы родственники?

Карин еле заметно смотрит на него в щелку из собственных пальцев. Она вздыхает еще раз и кладет голову на руки, скрывая свое красное лицо полностью, лишь бы не встретиться с мужчиной взглядом. Будь он в менее стрессовой ситуации, Даан уж точно бы отметил, что наиболее уязвимой, чем сейчас, он её никогда не видел.

– Я сказала, что ездила в Богемию встретить тебя из рондоновской армии. Из-за того, что ты иностранец, я не знала как отреагирует моя семья, поэтому у нас была церемония в Прехевиле, но документов не осталось. Поэтому, чисто технически, ты мой муж.

Даану приходится предпринять усилия, чтобы не упасть на колени или же чтоб не выпрыгнуть с балкона прямо сейчас. Он даже не знает как это комментировать.

– Просто ничего не отвечай, Даан.

Она знает, как много для него значит Элиз и помолвка с ней. И как он пережил тот факт, что они, так и не успели вступить в брак. Тем не менее, из всех возможных вариантов, Карин назвала его своим супругом. Конечно, сейчас это не имеет значение, да и смысла в её словах не так уж много – документов у них действительно нет, и их несуществующий брак ничем не подтверждается. Но сам факт её поступка. Это злило мужчину больше всего. Почему она вообще не рассказала ему об этом раньше? До какого момента планировала тянуть? Пока его не начали бы спрашивать, когда они заведут детей? Не в силах оставаться с Карин в одной комнате, он чертыхается и уходит курить на кухню.

После этого разговора у Даана заняло неделю, чтобы снова начать говорить с Карин.

Конечно, со временем он смирился со своей участью и решением Карин, и даже научился находить в нем определенные плюсы. Теперь, он мог поддержать диалог со своими коллегами, и охотнее делиться деталями их несуществующей брачной жизни. В основном это заключалось в том, что он рассказывал не самые приятные факты биографии Карин, с надеждой в сердце, что однажды она встретит одну из медсестер после работы в магазине, а та, с полным сочувствия лицом скажет ей, что Даан всё ей рассказал, и она сожалеет о недавнем отравлении Карин, из-за которого та два дня не выходила из ванной. За всё время его план ещё не успел воплотиться в жизнь, но он не терял надежды.

После приема Бернхарда Даан успел проверить несколько взрослых пациентов и покурить на крыльце госпиталя. Его смена скоро закончится, он договорился с Аней, что она заменит его, и он уйдет пораньше. Даан попытался рассказать об этом своей соседке, использовав телефон на стойке регистрации, но трубку никто не брал. Возможно она еще не дома? Но было уже довольно поздно, она не могла задержаться в редакции до ночи. Хоть и неловко это признавать, но Даан всё же беспокоился за Карин. После еще нескольких неотвеченных звонков, мужчина решил как можно быстрее закончить смену и уйти домой.

***

С той ночи он стал всё чаще буквально приползать к её кровати ночами, чтобы заснуть без кошмаров. Как бы это ни было унизительно для него и жалко для неё, но никто из них не обсуждал это при свете дня, оставляя это постыдным секретом Даана. Всё же, он старался уйти к себе обратно на диван до того как Карин проснется.

Но может сон с девушкой в одной кровати и спас его от кошмаров, может дело было в том, что он не был один, но это вовсе не излечило его душу. Дни оставались пустыми. Вина все ещё сгрызала его изнутри. В лицах прохожих бременцев по дороге домой он видел лица Элиз и её отца. Его сердце пропускало ход, когда это случалось, но каждый раз он вспоминал, что это не более, чем галлюцинация, мираж.

Его сознание становилось спутанным, и он начал бояться, что так он начнет делать ошибки на работе, и ладно, если это скажется на его рабочей репутации, но хуже, если это навредит пациентам. 

Карин уговаривала его выйти прогуляться на выходных под всяческими предлогами, начиная от похода в магазин, заканчивая язвительными нападками про то, что иначе он совсем развалится без движения. В её словах было здравое зерно, но это уже мало его заботило. Она могла запереть его на ключ в квартире и вернуться, поняв, что он так и не сдвинулся с места, на котором она его оставила.

И его жалкая беспомощность, его бесконечное бессилие, перед тем грузом, что лег на его плечи и неспособность жить дальше после всего того, что он пережил, именно это лишало его дальнейшее существование всякого смысла.

Наверное, именно поэтому в один из ноябрьских дней он дождался, когда девушка уйдет на работу и доплелся до её комнаты. Даан не хотел наводить беспорядок, что бы Карин не догадалась раньше времени. Трясущимися пальцами он поочередно открыл шкафчики комода в её комнате. Третий снизу. Там лежал её пистолет, аккуратно спрятанный среди постельного белья.