Было многолюдно и шумно. Крохотная фонтейнская колония, прозябающая в жарком и влажном, истинно сумерском в общем-то, климате, ничем не отличалась от пиратских городов яблочного архипелага или своего собрата, Крайнего острова. Трёхэтажные дома, будто привезённые прямиком из метрополии, не приживались. Уже через пару лет после постройки выглядели так, как на родине им полагалось – на третьем десятке. Потому, верно, плющ поглощал почти каждую стену. Город тем не менее разрастался, по окраинам чернели грубо сколоченные бараки новых переселенцев. Центральную улицу, самую широкую – по которой при желании можно пройти мимо друг друга почти не разворачивая плеч, оккупировал рынок. Скучный и непримечательный, где люди подрались бы за любую необычную вещицу, случайно сюда попавшую, если бы у них ещё завалялись хоть какие-то деньги в карманах. Тем забавнее выглядели пытавшиеся подражать столичной моде, натягивая на свой провинциально южный нрав элегантные тряпки, о которых в столице наверняка уже не хотели слышать. Таких, правду сказать, было не столь много. Но и простые загорелые лица нравились Кэйе не больше. Их косые улыбки казались капитану неприветливыми и вороватыми, потому он не смел отнять руки не от пистолета, но от кошелька. Он сам здорово умел стащить чужое, и оттого-то так хорошо знал, чем чревато зазеваться в толпе.

Его завели сюда месяцы безрезультатных поисков, скитаний от берега к берегу и повторяющихся, как мантра, расспросов. И кажется, в определённых кругах уже стал разлетаться слух, что капитан Альберих кого-то разыскивает. Ему самому это не нравилось. Кэйа хотел расправится с этим делом тихо и как можно скорее. Время неумолимо утекало, оставляя за собой прореху в кармане. Капитан думал, даже желал: всё окажется просто. Он предполагал, чтобы Беннет изловчился как-нибудь заполучить монету, и до передачи её в руки Дайнслейфа «Ледниковый вальс» успел бы даже разок-другой испытать открывшийся ему порт Крайнего острова. А вышло совсем иначе. И его обожаемый фрегат, вместо того чтобы привезти соседям бесценный лиюэйский шёлк, болтался в водах этой захудалой колонии, ожидая, пока капитан снова вернётся ни с чем. Тут ведь какое дело: знакомые контрабандисты в Порт-Ормосе сказали, что подвезли подходящего под описание человека, – но даже если и так, кто ж наверняка скажет был ли этим человеком Дилюк Рагнвиндр? Уж сколько Кэйа гонялся за этим бесплотным призраком! То в таверне работал «похожий» паренёк (кривоногий конопатый карлик, чью шепелявость приняли за мондштадтский акцент), то «схожий» джентльмен щедро одаривал бордель с хорошенькими девицами, привезёнными со всего света; или вот, например, в гостиницу пожаловал с иголочки одетый мужчина, щедрый, и тоже «несомненно тот, кто Вам нужен». Гадостная в общем выходила история. И предчувствие очередной неудачи не добавляло ей сладости, и подавно не обращало её горечь в винную.

Хотя, чего уж тут, встретить Дилюка Рагнвиндра вновь – Кэйа хотел менее всего на свете…

Беннет плёлся где-то позади, отставая потому, что ему ничего не стоило засмотреться невесть на что и не составляло труда запнуться или столкнуться с кем-нибудь в толпе. Кэйа ничуть не удивится, если по возвращении кое-кто недосчитается любимого кинжала. Впрочем, пока оружие, кажется, оставалось при хозяине. Может, из-за большой удачи, а может, оттого что его время от времени хватал за шкирку крепкий матрос, прозванный командой «Здоровяком». Да, фантазии Кэйиным людям безусловно не хватало.

Они были людьми невысокого полёта. Даже старина Хоффман, при неплохом образовании и уме, не рождал в себе достаточно дерзновенных мыслей, в упор не видел пространства для авантюры. Именно от того над ними должен властвовать кто-то вроде Кэйи: кто-то, кто воображает больше, чем хорошую драку и страстную ночь, кто-то, кто не страшиться рисков и не приковывает себя к берегу. Капитан Альберих не заменим для каждого из них, его корабельных крыс. Только видят они это не так, как способен он. Потому им не дано понять, что значит торговля на Крайнем острове. Но раз уж он, Кэйа, глядит кого бы то ни было дальше, то обязан идти до конца, не обращая внимания на мелкие личные желания. Если господство в Южных морях означает встречу со старым другом – пускай так.

Чем дальше капитан и его небольшой эскорт забирались в город, тем оживлённее оказывались толпы вокруг. Народ стекался туда, где, вероятно, находилась центральная площадь. Не то чтобы в южных порядках, а в человеческой природе в целом было идти туда, где происходило что-то. Кэйа оглянулся, убеждаясь, что Беннет со Здоровяком продолжают следовать за ним. Махнул рукой, призывая их держаться ближе. Иначе людская волна могла бы разнести их друг от друга столь легко и далёко, как способен свежий ветер за считанные минуты отнести судно от случайно свалившегося за борт. Все они принялись пробираться вперёд, лавируя меж мужчин и женщин. Кэйа гадал: а не ждёт ли впереди ещё свежий, барахтающийся в петле пират? Это был бы дурной знак. Охранных кораблей у берегов этой колонии не должно было быть, иначе контрабандисты точно не таскались бы сюда столь вольготно. Но кто знает, не успело ли всё перемениться. Быть может, здесь наконец сошло на нет доверие к старой груде камней на холме, до сих пор считающей себя фортом.

Капитан как никто умел объяснить себе положение дел. Например, представить, как скажутся такие новости на духе команды. Многие из них, его пиратов, гремящих в южных водах, на самом деле были трусами. Потому им так нравился осторожный Хоффман, но и потому же они шли за капитаном Альберихом в самое пекло, когда он требовал этого от них.

На площади собралось, пожалуй, всё население города. Наверняка без объявлений и призывов, как это часто бывает, просто потому, что любое происшествие распространялось столь скоро, будто знание о нём было вовсе врождённым. В конце концов потерялась острая нужда забираться дальше вглубь субстанции из слепленных друг с другом местных: в центре площади возвышался над головами помост, обработанный от дождей давно потемневшим лаком, блестящим бронзой под южным солнцем. Толпа заходилась возгласами восторга. Раззадоривая фонтейнский китель взмахивать плетью всё энергичнее. Она свистела в воздухе и безжалостно разрывала плоть привязанного к столбу бедолаги. Отсюда было особо не разглядеть оставленных на спине следов, как и наверняка перекошенного лица. И пока люди слетались на его кровь, точно мухи, он, уронив подбородок на грудь, упрямо молчал. Но упрямься, не упрямься – а унижение останется унижением, и ничем иным. Да и вытерпеть такое не издав и звука до самого конца можно лишь будучи от рождения немым, или с благословения Архонтов потеряв сознание.

Кэйа, прорезав плечом толпу, всё же протиснулся ещё и ещё ближе и поправил шляпу, чтобы огородиться от жгучих до слёз лучей солнца. Он пригляделся к плотно стянутым верёвкой запястьям, к волосам, завесью спадающим на оголённые плечи. Когда плеть вновь взлетела и опустилась, терзаемое ею тело выгнулось, как парус от крепкого ветра, голова откинулась назад. Распухшие губы беспомощно хватали воздух, проглатывая крик, рвущийся из груди вверх, наружу. Открывшееся лицо Кэйа узнал сразу. Эта линия профиля: высокий лоб, длинный прямой нос, глубокая ямка под нижней губой, – не оставляла и малейших сомнений. Хмуря брови от острой боли, на потеху публике украшал собой помост Дилюк Рагнвиндр, сын уважаемой мондштадтской семьи. Это было его лицо, его гордость, его стойкость. Но не его положение, не его статус. Его наказывали безжалостно и публично, как нельзя было наказывать настолько звучные фамилии. И почему-то он позволил этому случиться, при том скрепляя осколки достоинства каплями крови на губах, растерзанных гордым молчанием. Голова рухнула обратно на грудь, рваное глубокое дыхание дёргало напряжёнными плечами. И народ приветствовал это со страстью, с запалом кричащих от сытости хищных птиц, искажая улыбками и свистом рожи, тёмные от солнца и изъеденные болезнями. Известно ли им его имя? Того, чью живую, нежную плоть разменивали на их радость. Впрочем, что значило бы это имя для крохотной фонтейнской колонии, далёкой, слабой и неприбыльной, отрезанной от напудренной «цивилизации»? А для капитана Альбериха оно должно наконец обозначить победу. В аккомпанементе улюлюкающей толпы оно должно подарить Кэйе сладостное чувство отмщения, стать знамением треклятой справедливости Архонтов.

Но почему-то никакого ликования в душе не было. Лишь на долю секунды всколыхнулись в ответ на полумнимый запах крови хищнические инстинкты, тут же уступив необъятной бездне, или штилю посреди безлунной ночи, когда непроглядная тьма заглатывает неспособного бежать. И кровь, не утоляя жажды, вызывала отвращение. И если бы вдруг в этот самый миг солнце выжгло Кэйе здоровый глаз, окончательно ослепив, он, не способный рассудить здраво, остался бы благодарен. Чувства скривили ему лицо хлеще, чем мог бы привкус желчи на языке. Ещё чуть постояв, Кэйа снова поправил любимую шляпу и отвернулся от помоста, более не желая видеть этого безумия. И оказался нос к носу со Здоровяком и Беннетом.

– Проследите за ним, когда это кончится, – приказал капитан и двинулся прочь, продираясь сквозь толпу.

Сколь бы ни было разумнее отправится за добычей самому, слишком жива оказалась память, она билась за право существовать, извивалось и грызлась изнутри, и её унять у новой легенды южных морей не хватало пороху. И уж как глупо было снова положиться на мальчишку, а Кэйе хотелось верить, что под надзором опытного человека его протеже хоть чего-то да стоит. Но что важнее – Кэйа желал остаться один. Не успел он пересечь площадь, позади раздался первый болезненный крик, потонувший в поднявшемся гвалте. Кэйа с силой сжал зубы, будто ударили его самого, по телу волной разлился жар. Шрам под повязкой тонко заныл, точно по всей длине кололи его то тут то там рыбьей косточкой. Утирая рукавом пот со лба, Кэйа мрачной тенью зашагал дальше мимо залитых светом цветных домиков, хлебных лавок, покосившихся и объятых плющом деревянных надстроек в поисках скромной забегаловки, где его люди без проблем найдут своего капитана, а уроды в голубых мундирах – не приметят.

Беннет растерянно оглянулся, но в считанные мгновения толпа сомкнула челюсти и поглотила капитана без остатка, сокрыв от глаз вместе с острыми кончиками перьев на шляпе. Юноша глянул на Здоровяка, высокого и неподвижного, как скала. Мощные руки были перекрещены на груди, смотрел Здоровяк по-прежнему вперёд, точно судьба капитана не вызывала у него опасений, а когда толпа взревела, – и Беннет едва не подпрыгнул от неожиданности, – губы растянулись в весёлой, одобрительной улыбке. Беннет нахмурился, сжал кулаки и задрал голову, заставляя себя неотрывно смотреть на помост. Если он хочет зваться мужчиной, то это зрелище не должно смущать его. Он помнил, каким господин Дилюк был человеком, а ещё не понаслышке знал, чего стоит крепкий удар, и, учась мужской стойкости, молча отдавал ему должное. Не было ничего важнее, чем исполнить приказ капитана Кэйи, и Беннет попросту запретил себе думать о чём угодно кроме. Так, пологая, что очистил белокурую башку свою от обыкновенно скачущих бешено мыслей, он простоял недвижим как статуя, таращась изо всех сил вперёд, намеренно пропуская мимо ушей каждый глухой рёв боли, пока наконец не была снята с запястий верёвка.

У Беннета на глазах господин Дилюк, сгорбившись и шатаясь, сошёл вниз. Не успев сделать и шагу дальше, он рухнул в объятья какой-то женщины. Ей пришлось бросить корзину, что была в её руках, чтобы поймать повалившееся на неё полуобнажённое тело. Рассыпавшиеся кругом пожитки тут же кинулись собирать обратно двое детей. И пока делали они это, женщина закинула руку Дилюка себе на плечи. Ей грубо всунули просторную мужскую рубаху, которую она тут же прижала к израненной спине. Поддерживая едва держащегося на ногах Дилюка, она стала уводить прочь.

Беннет тут же встрепенулся. Он собирался чуть подпихнуть Здоровяка, чтобы привлечь и его внимание. Но оказалось, Здоровяк уже ловко растолкал людей впереди, и Беннет здорово отставал от него, ринувшегося сквозь поток расходившихся горожан. Беннет бросился за ним, стараясь скорее пристроится в его кильватер. Сначала они двигались чуть наискось, чтобы немного как бы отстать, а потом этак ненавязчиво плелись по городским закоулкам, сохраняя дистанцию в добрых двести шагов. На горизонте скоро показался океан и щепка одиноко уходящего в него причала. И на холме следили за ним башенки старого форта. Беннет переглянулся со Здоровяком. Виды боевых укреплений наводили беспокойство на соратников капитана Альбериха. Беннету не смотря на короткую ещё карьеру было о чём вспомнить, тем не менее он погнал образы из прошлого прочь, продолжая идти за господином Дилюком. «А если его ведут в форт?» – подумал юный матрос, вновь вскинув голову на старшего товарища. Здоровяк скосил на него глаза в ответ. Беннет был вынужден сконфужено отвернуться, не решившись озвучить глупых опасений. Устыдившись, что ему до сих пор становится страшно по мелочам.

В конце концов их вынесло к старому дому в три этажа, защищённому от штормов земляной насыпью. За его дверями скрылись господин Дилюк со своей сопровождающей. Оглядевшись, Беннет со Здоровяком остановились у крыльца. Потемневшая вывеска, покачиваясь на ветру, сообщала, что перед ними гостиница, названная, верно, именем владельца. Недолго думая, Здоровяк принял решение:

– Я за кэпом, а ты – покарауль-ка пока тут эту старую шлюху, – сказал он, одобряюще оголяя свои огромные коричневые зубы. – Вдруг чего полезного расскажет.

Беннет кивнул в ответ.

***

Все бумаги, чернила и свечи на столе так и подпрыгнули от грубого удара кулаком. Джинн и сама была готова подпрыгнуть от неожиданности. Она строго глянула на свою собеседницу, но так и не выдавила из себя упрёка. Мать вот умела ввернуть замечание в решительно любой диалог, а Джинн – не могла так.

– Это невыносимо! Я словно гоняюсь за призраками! Она ускользает от меня всякий раз, и я начинаю сомневаться, что от неё вообще будет толк, даже если я и поймаю её. А сколько бы я не пыталась узнать от любителей сумерской дряни – цепочка всякий раз обрывается. – Эола опустила голову на избитый ей стол. Как бы напористо она ни ругалась, сейчас она, кажется, готова была вот-вот расплакаться прямо перед Джинн, забыв о гордости и идеальной осанке.

– А что твой дядя? Неужто он в самом деле отказывается говорить с тобой?

– Из него и слова не вытянешь. И ни одной полезной бумаги в его кабинете не осталось. Кроме сведений о его долговых расписках, конечно, – промычала Эола с тяжким вздохом.

Шуберт, стоит отдать должное, помимо скверного характера обладал своего рода финансовым талантом, долгое время удерживая дом Лоуренс на плаву. И как Джинн не имела такого же внутреннего стержня, что её мать, так и Эола не могла разобраться в нагромождении долговых обязательств её дяди. Да едва ли хоть кто-то смог бы. Но всё же…

– Ты уверена, что там нет ничего подозрительного?

– Леди Джин, а Вы решили посмеяться надо мной? – Эола оторвала голову от стола и недовольно глянула на Джинн исподлобья. – За всё «подозрительное» мой дядюшка ждёт приговора.

– Нет же, я вот о чём, – Джинн согнулась над столом, чтобы положить руку Эоле на плечо, – может быть, кто-то из кредиторов толкнул его на эту авантюру, а? Или наоборот – кто-то был должником твоего дядюшки, и в отместку нашёл способ выдвинуть против него убедительное обвинение. И вот ещё что, милая, – она легонько толкнула Эолу, чтобы та всё же вспомнила об осанке, и сама тоже откинулась назад. – Если в городских закоулках ещё чувствуется запах сумерской травы, можно, конечно предположить, что кто-то припрятал толику изъятых у вас запасов, но! Я думаю, дело в том, что твой дядя не всё держал при себе. А раз орден ничего не нашёл, скажи мне, где рыцари точно не искали?

После ареста Шуберта Лоуренса по городу и окрестностям пронеслись самые масштабные обыски, которые помнили архивы Ордо Фавониус за последние двадцать лет. Предположение Джинн было столь дерзким, но какой же азарт разжигало в ней, она боялась верить в него настолько же сильно, насколько желала доказать свою правоту. И ещё больше боялась она, что не сможет вечно задерживать приказ о признании Дилюка виновным в заговоре и убийстве, ситуация требовала от неё цепляться за любые предположения, требовала решительности, характера. Всего того, чем восхищалась она в Дилюке, чему учила её строгость матери.

– Они не обыскивали имущество Ордо Фавониус, – сказала она твёрдо.

Эола глянула на неё со скепсисом, но всё же кивнула, разглядев в её идеи здравое зерно. Что Шуберт торговал не сам по себе, они, вроде, принимали за аксиому.

– От Дилюка нет вестей? – спросила Эола. Из сочувствия, или из-за того, что Джинн взяла обязательство связаться с ним. Но как бы то ни было, Джинн чувствовала, как они с Эолой успели заново сдружиться, подарив новую жизнь той дружбе, что связывала их в детстве.

– Всё ещё нет. Как и ответа с острова Святого Барбатоса.

Эола с самого начала сочла идею Джинн просить убежища для Дилюка у губернатора острова Святого Барбадоса опрометчивой, ведь не взирая на личные симпатии госпожа губернатор прежде всего обязана следовать закону и воле ордена. И похоже, Лоуренс считала так до сих пор, потому и смотрела с этаким ненавязчивым осуждением, как здорово умела, например, Фредерика Гуннхильдр. К этим взглядам Джинн была устойчивее некуда.

– Знаешь, приноси бумаги Шуберта сюда, прокопаемся в их суть ещё разок! – с энтузиазмом предложила Джинн.

– Да, непременно, – рассеянно кивнула Эола. Она уже успела крепко о чём-то задуматься, поправляя складки на одежде. – Знаешь, я думаю, мне стоит переговорить со Шмидтами. К тому же их долг теперь мой и ничей больше.

***

На весь город оказался один скромный гостевой дом, где, пожалуй, чаще развлекались со своими любовницами местные торгаши, чем бывали постояльцы из дальних мест. Тяжёлый вздох вырвался из груди, стоило Кэйе преодолеть последнюю скрипучую ступеньку. Эта покосившаяся хибара почти пустовала, и тем не менее мондштадтскому аристократу – видать, по старой памяти – приспичило забраться под крышу. И почему Архонтам было угодно свести их в таком захолустье – Кэйа никак не уразумел, но, что бы там ни хотела подкинуть судьба, твёрдо намеривался забрать своё. Боясь распрямиться во весь рост – лестница находилась под невысоким скатом крыши, он чуть осмотрелся. Впрочем, кроме хлипкой перегородки, даже не доходящей доверху, с грубо сколоченной дверкой да пары позабытых сундуков, рассмотреть оказалось нечего. В тонких пластинах света, пробивающегося сквозь щели в крыше, кружась мерцала пыль. Как человек с врождённым богатством позарился на такое-то жильё – Кэйа понимать отказывался. Хотя и отрицать в достаточной степени присущую Дилюку практичность тоже не мог. Тот, вероятно, либо не собирался задерживаться здесь, но случай распорядился иначе, либо же наоборот приберёг средства, решив зачем-то долго-долго пожить в скучном городишке. А вот что Кэйа знал наверняка: что дверь окажется незапертой. Уже две недели сюда таскалась с тряпками и похлёбками неравнодушная бабёнка в заношенном платье. Вот её-то ожидая дверь и не запирали. Альберих тоже не терял времени – его люди строго позаботились, чтобы по распоряжению капитана извлечь из простоя пользу: поправили запасы, даже перекупили пару бочек пороха, предназначавшихся для форта, кое-что выгодно продали, а что где нужно было подправить «Ледниковому вальсу» – всё возможное сделали.

Тем не менее Кэйа не ждал, что дверь так легко отойдёт в сторону, и посреди крохотной коморки будет стоять он, с трудом пытающийся собрать волосы. Дилюк обернулся, в зубах держа чёрную шёлковую ленту. Кэйа не без удивления отметил погрубевшие черты веснушчатого лица, с которого мигом сошла спокойная сосредоточенность. Теперь, стоило Рагнвиндру свести густые брови, он, не смотря даже на плотно и ярко усеявшие скулы пятнышки, казался по-настоящему грозным. Когда Дилюк опустил руки, зажав ленту в кулак, спутанные рыжие кудри упали обратно на плечи, на перевязанные спину и грудь.

– Какого чёрта Вы здесь? – процедил он сквозь зубы. Вне всяких сомнений, если б он мог, то с удовольствием вышиб из Кэйи душу. Впрочем, вместе с тем он, кажется, не верил своим глазам.

– Видите ли, господин Рагнвиндр, – начал пират, проглотив ком в горле, – у Вас осталась одна моя вещица. Которая очень нужна мне сейчас. Я надеялся, Вы возвратите её… По старой дружбе, – закончил он с иронией, нервно, кривовато улыбнувшись.

Дилюк как-то просил его убираться прочь, и тогда Кэйа, конечно, так и сделал и самым честным образом собирался никогда больше не попадаться аристократу на глаза, да и сам не хотел увидеть его когда-либо. Он не беспричинно полагал, что если им свидеться вновь – только кончать друг друга. Но вот Дилюк перед ним безоружен, но всё, что Кэйе нужно, не битва и не месть, а крохотная золотая побрякушка, существование которой обеспечило неплохую сделку.

– Нет ничего, что я был бы Вам должен. А Вы – отняли у меня всё. – Дилюк крепко сжал кулаки. Но хорошая драка ничего не могла вернуть, а сил у него было совсем немного. Он присел на шаткую кровать и тихо спросил: – Как Вы разыскали меня?

– Это было непросто. – Кэйа шагнул вперёд, ему осточертело мяться в дверях. – Но удача, как и всегда, оказала мне услугу.

Непросто, изнурительно, местами мучительно – вот какими были эти поиски. И если бы удача в самом деле любила его, как единственного отпрыска или страстного мужа, то кончилось бы всё тем, что крошке Беннету удалось разыскать в стенах «Рассвета» каэнрийскую монету.

– Что Вам нужно? – Дилюк злился, хмурился, но отчаяние смирения поселилось в его голосе и сгорбленной фигуре.

– Я прошу вернуть золотую монету с теснением ворона и солнца. – Пират вытянул руку как прямое требование отдать вещь сию же секунду. Как выражение собственной решительности.

Тихий, хрипловатый смех тряхнул Дилюка за плечи, и улыбка расцвела на его губах. Он покачал головой, отгоняя приступ веселья, похожий на очередную каплю безумия, и с нескрываемым удовольствием сказал:

– С чего бы мне делать это, капитан Альберих?

И капитан любезно оскалился в ответ. Он ждал, что возникнет вопрос о цене, и понимал, что острой нуждой загнал себя на острие ножа, но ни в коем случае не должен подавать виду.

– Предположим с того, что я готов приплатить за неё, что скажете?

– Скажу, что откажусь.

– Или с того, что мне ничего не стоит забрать её силой, но я проявляю к Вам щедрость и милосердие.

Но угрозы на Дилюка не работали. И хоть Кэйе правда не составило бы труда его, изнеможённого, лишить жизни, Дилюк оставался не тем человеком, которого возможно таким впечатлить. В нём вовсе, кажется, прибавилось беспощадной самоуверенности со времён их расставания.

– Я понимаю, что убийства в мелочных целях – Ваш привычный досуг. Полагаю, удача сжалится и поможет Вам после отыскать желаемое.

– Не стройте из себя праведника и назовите мне цену. Не думайте, будто можете отказать мне в праве забрать своё.

– Уж и Вы не откажите мне в праве отвергнуть Вас не только словом, но и клинком.

– Самоуверенность закалённого война, – рассмеялся Кэйа. – Я, клянусь честью, не уйду, пока не получу своё. Чего Вам стоит пойти мне на встречу?

Дилюк поднялся с места, опираясь о свод крыши, заменявший стену.

– Во-первых, того что вам нужно – тут нет, во-вторых же, чести у Вас тоже нет. Полагаю, любой, кто поверит Вам на слово, обречён горько пожалеть. Я не праведник, мне знаком грех. Но за Вами мне не угнаться.

– Каюсь, грешен, – медленно процедил Кэйа в ответ. Он не мог вспомнить, когда последний раз что-либо настолько выводило его из себя, чтобы в паузах между словами скрипели зубы. – Но я честнее многих выродков одного с Вами сорта. Мне безоговорочно верят сотни людей, разрази меня гром, если это не прибавляет хоть пару унций к весу моего слова.

– Мне нет дела до сотен или даже тысяч. Команда «Феникса» – вот чьи голоса я слышу, когда думаю, чего Вы на самом деле стоите. Во всех скитаниях они были со мной, не позволяя забыть Вашей сути.

Кэйа никогда не верил, будто обещания по-настоящему имеют цену, не было для него таких железных обязательств, которые ни при каких обстоятельствах невозможно разрушить и выкинуть прочь. Но каждый лживый пёс в южных морях должен выжечь на своих скромных мозгах: слово капитана Альбериха – закон, любая его прихоть священна, а решение справедливо. Дилюк позволял себе сомневаться в нём, оставлял за собой право не знать (и желание не знать), что же есть капитан Альберих. Считал, будто может упрекнуть его в чём угодно, играть с ним, отказывать ему. Не знал перед ним страха. За два порывистых шага Кэйа сбил подставленный под течь в крыше таз, который с визгом расплескал воду вокруг.

– Не смейте вешать на меня чужие прегрешения, чёрт побери! Я разыщу и верну Вашу трижды проклятую посудину, и вот уж будьте добры тогда отдать мне должное и расплатиться поганой монетой! – И удивлённое лицо Дилюка как нельзя лучше подсказало Кэйе, что он назвал не просто высокую, даже невыполнимую цену. И только бы не загонять себя в тупик окончательно поспешил поправиться: – Или, во всяком случае, принесу достоверные сведения о судьбе «Феникса».

Дилюк без слов протянул руку, готовый скрепить сделку рукопожатием. Хоть промелькнула на губах саркастичная ухмылка, столь слабой она была, будто хотел бы он отнестись к уговору несерьёзно, но не мог этого сделать. Ответно сжимая его руку и глядя в глаза, Кэйа изучал как переменилось его, господина Рагнвиндра, лицо. В день их встречи под праздничный звон кружек в «Доле ангелов» в лице его ещё угадывались мягкие черты вчерашней юности, но без сомнения пред Кэйей предстал тогда обаятельный мужчина. И вот в том же мужчине не осталось ничего от юношеского очарования, и кожа стала грубее, и отяжелел взгляд, расползлись первые росчерки морщин, ещё яснее очертилась челюсть. И всё это не изуродовало его, нет, совсем наоборот. Разглядывая столь пристально, Кэйа не мог упустить, как взгляд упал вниз и спрятался за ресницами и как Дилюк коротко пожевал губами. Когда вновь обнажился янтарный блеск, хватка сделалась крепче.

– Есть ещё условие, – начал Дилюк. – За «Фениксом» я отправлюсь вместе с вами.

– Если Вам угодно. Но не ждите, что это будет увеселительная поездка, которую Вы проведёте в беззаботности. Мне не нужны пассажиры, праздно расхаживающие по палубе.

– Разумеется.

– И вот ещё что, – настала очередь Кэйи сильнее сжать ладонь. Всё его самоощущение свелось к ещё бьющемуся сердцу. Эта «сделка» была его безоговорочным разгромом, но он твёрдо огласил последнее своё условие: – Вы обещаете мне, что, когда дело будет кончено, Вы вернётесь в Мондштадт, крепко возьмёте вожжи «Рассвета» и, наконец, женитесь.

– Я только хотел бы попросить ещё день-два перед отправлением.

– Конечно.

Они расцепили руки, и тем их переговоры были закончены. Оглядывая сырость на полу, оставленную вчерашним дождём, капитан подвёл итог:

– Через два дня, в полдень я со своими людьми встречу Вас у первых лавок рынка. Мы проследуем к моему кораблю, и отойдём с наступлением сумерек, чтобы обогнуть остров незамеченными и уже к утру быть прилично к юго-западу отсюда.

Кэйа отсалютовал шляпой на прощание и покинул комнатушку, любезно прикрыв дверь. Сердце колотилось бешено, как после хорошего боя. Сплюнув на пол скопившуюся слюну, Кэйа утёр губы кулаком. На лестнице ему попался немолодой мужчина – хозяин должно быть, привлечённый их временами громкой перепалкой. Коротко и естественно пожелав хорошего дня, капитан прошмыгнул мимо, спешкой избегая лишних вопросов.

Стоило пирату хлопнуть дверью, Дилюк рухнул на кровать, простонав от боли. Раны затягивались дурно, но пережив три дня не спадающего жара Дилюк запретил себе жаловаться. В этот раз за ним хотя бы любезно присматривали, меняли повязку и помогали принять пищу. Эта забота, признаться, размягчила его сердце, взывая к воспоминаниям давно минувших дней. Столь же дорогим и счастливым, сколь рождающим глубокую печаль. Где-то там, мириады мгновений назад, остались налитые солнцем грозди винограда, отцовские наставления и ворчание Аделинды, улыбки верных друзей.

За знакомство с капитаном Альберихом Дилюк заплатил бесконечно высокую цену. У него отняли отца, мир и покой, товарищей, веру, любовь. Но самое главное отнюдь не Кэйа Альберих пытался отнять у него. Дома его лишили ублюдки из ордена. Более того смели утверждать, будто всего он лишил себя сам. Будто из-за корысти по его рукам, точно сладкий мёд, текла кровь отца. И за это им впору гореть в аду, Дилюк не чувствовал к ним ничего, кроме слепой ненависти, яркой, как то же адское пламя. Только оттого, что они запятнали его имя (значит, лишили его не только дома, но и рода), он связался с капитаном Альберихом снова.

Рядом на подушке лежала брошенная лента. Тяжко вздохнув, Дилюк сел. Взял ленту в руки и, поморщившись, кое-как перевязал волосы бантом. Он надеялся сегодня пройтись кругом гостиницы или вдоль берега – подышать свежим воздухом и размять ноги. Но нежданный визит сорвал его планы. Когда за дверью послышались шаги, Дилюк подумал, что пират решил зачем-то вернуться. Но, вежливо постучавшись, в комнату вошёл хозяин.

– Всё в порядке, мусьё? – спросил старик.

– Да, благодарю за беспокойство.

– Позовите, если что-то понадобиться, – сказал хозяин, собираясь уйти.

– Постойте, господин! Не найдётся ли у Вас бумаги и чернил?

– А как же! Может, спуститесь до столовой, мусьё? Там ведь и стол есть и свет неплохой.

– Да, конечно. Будьте добры подать чаю.

– Как Вам будет угодно.

Дилюк натянул рубаху, сапоги и вышел вслед за хозяином. Крутая лестница с непривычки поддавалась ему с трудом, а голова шла кругом. И он держался рукой о стену, хоть проходящий наискось лопатки рубец протестующе заныл. Пора было написать в Мондштадт, сообщить Джинн, что он получил её письмо, и вместе с тем рассказать в какой непредсказуемый путь ему предстояло отправиться теперь.