Со злостью шлепнув копытом по мутно-черной воде, показывающей рыдающую аликорницу, Сомбра хрустнул шеей и вышел из Ока.
От скоростного анабиоза, в который он лёг сразу после того, как рассказал Флёрри инструкции, его всё ещё пошатывало, но единорог чувствовал себя немного отдохнувшим, а главное не было этого ужасного жжения у основания рога и трещины на груди при магических манипуляциях больше не появлялись. Его жизни больше ничего не угрожает.
Несмотря на это в горле скребло. Перед глазами стремительным цветным водоворотом пролетели все те события, которые передал двойник. От этого голова закружилась, а потом жеребца прошибла дрожь.
— П… Плаэнт? — прошептал он. — Она… она думала, что я любил её?
Резко замотав головой, словно выгоняя из неё фиолетогривую аликорницу с аметистовыми глазами, он переключился на живую принцессу, рыдающую и пребывающую в явной истерике.
Тень поработала хорошо, это бесспорно, выполнила свою главную задачу — любой ценой спасти Луну, — но, видя, как горько аликорница убивается над ним, какое отчаяние прыгает в её глазах, Сомбра до крови прокусывал губы, пытаясь унять бунтующую сучку-совесть. Она ведь думает, что он мертв. Но так будет лучше, правда ведь? Шадия… она ещё здесь. Просто она очень крепко спит. Заклинание, которое он вплел в медальон, содержало в себе принцип капсулы анабиоза — записать его на маленькую кристальную единорожку было непросто. Грудь снова разошлась трещинами, и он кое-как скрепил кристалл с медальоном, задыхаясь от боли.
Его дочь ещё жива. Но, если бы не «мертвый» сон, организм не справился бы с такими стрессами. Её бы разорвало тут же. Превращение, воздействие Магии Дружбы, Контролирующее заклинание Селестии, воздействие Кристального Сердца… Если бы не его предусмотрительность, она была бы разорвана этими силами на тысячи кусочков, как он сам когда-то. Анабиоз спасет ей жизнь, моей девочке, задержит её на этом свете, а когда борющиеся ауры заклинаний состыкуются друг с другом, она проснется. И будет жить.
Слёзы Луны льются зря, определенно зря. И всё же чертовски приятно знать, что она всё-таки любит его.
«Раньше я убеждал в этом себя и её, — хмыкнул жеребец, закрывая глаза и видя перед ними заплаканную принцессу, лежащую между ним и дочерью, словно тоже мертвую. — А теперь… Любит. Правда любит».
Из-за этого единорог почувствовал себя ещё отвратительнее. Будто предал. Предал её доверие, сыграв смерть, бросил тогда, когда она в нем нуждалась больше всего. А вернуться… Вернуться нельзя. Он должен хранить легенду. Это ведь просто?
Сердце сердито ответило, что нет, а в горле заскребло ещё больше. Да ну, не могу же я всё испортить только потому, что мне до безумия хочется обнять её, вызвать улыбку? Только потому, что они с Шадией — моя семья? Зачем они мне? Разве от этого есть какая-то выгода? Они же просто… Просто…
Единорог не знал, что же именно «просто». Это, как раз, наоборот — слишком сложно. Неужели он нуждается в них? Просто хочет быть рядом, видеть их глаза, похожие на глубокие озёра, обнимать их обеих, зарываясь носом в гривы? Целовать Луну, копытами нажимая на косточки в спине, раскрывая большие синие крылья? Чувствовать это тепло в груди и вообще во всем теле, вспоминая о них? Этого он хочет?
А ведь всё могло быть по-другому. Сомбра вздохнул, и в его голове прозвучал голос Плаэнт, забытый им, но такой отчаянный, такой жалкий…
«Я могла подарить тебе сына. Я хотела сказать тебе тогда, что жду от тебя жеребёнка, но ты отравил меня. Почему, Сомбра? Почему?»
Как бы я хотел это знать!
Если бы она сказала это до того, как выпила вино? Выбил бы он бокал из её копыт, спасая от самого себя? Полюбил бы он сына так же, как полюбил Шадию?
Полюбил бы Плаэнт?
«Я не могу потерять и вторую семью. Не могу. Не хочу я их терять!»
Бросив печальный взгляд на пещеру, в которой он был последний раз, Сомбра с горечью дернул рычаг. Все светящиеся кристаллы погасли, а мутный свет резко исчез. Механизмы в стенах и потолке замерли, а всё помещение постепенно, словно съедая его по частям, окутала темнота. Единорог прислушался. Лишь биение его сердца и дыхание нарушали гробовую тишину, которая стояла в его уже покинутом доме.
— Прощай, — ухмыльнувшись своей сентиментальности, прошептал Сомбра. — Ты хорошо мне послужил, но я должен идти.
Круто развернувшись, жеребец зажег рог, накинул плащ и открыл дверь. В черном коридоре цокот его копыт, торопящийся, спешащий, усилился эхом, но он продолжал идти, переходя сначала на рысь, а потом и на галоп. Быстрее! Вырвавшись на свободу, он поскакал по рыхлым свежим сугробам, скатываясь вниз на копытах, подстегиваемый холодом и безумным желанием обнять любимых кобылок. Плащ развевался за спиной как флаг, черный, струящийся, как знак непокорности.
Я иду к вам.
В голове стоял шум. Она сидела над телами тех, кого любила, и не могла произнести ни слова. Глаза помутнели, затуманились слезами, а копыто само поглаживало серую шерсть на загривке дочери, будто бы успокаивая малютку, проснувшуюся от кошмара. Всё хорошо, милая. Всё хорошо, мама тебя не бросит, никогда-никогда. Она будет здесь, с тобой. Всегда, звездочка моя, всегда. Я не уйду, не бойся. Я буду здесь, и папа тоже будет, честное слово. Видишь — вот он, лежит рядом с тобой. Он тоже спит, как ты. Вы оба спите, а я храню ваши сны.
Луна лежала на холодной кристальной брусчатке, между дочерью и любовником, крыльями закрывая обоих от дождя. По её спине, ногам и лицу стекала холодная вода, но аликорницу это совершенно не беспокоило. Ей внутри было холодно, словно всё заморозили. Совершенно не волновало её то, что она может простыть, что вокруг неё стоят напуганные кристальные пони — не рядом, вдалеке, — что где-то близко плачет Флёрри, не меньше нуждающаяся в утешении. Она забрала своих любимых себе и не желала делиться с ними. Кобылица хотела, чтобы её горестное безумие продолжалось вечно, но не осознавала этого. Время остановилось для неё, осталась только она сама и два единорога, которые не умерли, нет, что вы, они просто крепко-крепко уснули. И пусть их сон будет длиться вечно, они всё равно живы — вон, у дочурки даже будто бы слегка приподнимается грудка, словно она дышит.
Её никто не трогал. Флёрри пыталась подойти, но Луна отогнала её.
— Не смей к ней прикасаться! — завопила аликорница, отталкивая принцессу от Шадии. — Она моя дочь! И она погибла из-за тебя! Это ты её убила! Ты во всём виновата! Ты и твоя чёртова способность портить всё!
По щекам скатывались реки слёз, а Флёрри испуганно отступила, вся в слезах. К ней подбежала Кейденс, закрывая её крылом, и поглядела на убивающуюся ночную принцессу. Та злобно помотала головой, стряхивая слёзы, перемешавшиеся с дождем.
— Я ненавижу вас, — прошипела она. — Я ненавижу вас за то, что вы живы, а они нет! Сомбра спас мне жизнь! Он не заслужил такой смерти! Я любила его, почему вы ничего не сделали?! Почему?! — разряд молнии заставил всех вздрогнуть, а Луна упала головой в мокрую гриву дочери.
Будто они могли что-то сделать…
Я тоже хочу заснуть, как они. Селестия уже правила одна, она справится. Я слаба. Я не переживу этой утраты… Я слишком устала плакать…
Заметивший его Шайнинг Армор удивленно вытаращил глаза, тронул Кейденс за плечо. Та повернула голову и столкнулась с ним взглядом. Он покачал головой — молчи, я сам.
Лежащая на телах аликорница заставила его сердце сжаться от боли. Я здесь, Луна. Я тут, не плачь, пожалуйста, перестань плакать. Единорог медленно подошел к ней, рассеивая двойника. Мертвое тело побледнело, становясь прозрачным, а потом рассыпалось мириадами черных искр, впитавшихся в землю.
— Сомбра! — вскинула голову принцесса, сидя к нему спиной и хватаясь копытами за то место, где лежала тень. — Нет! Нет, пожалуйста, не уходи! Вернись!
Он тихо подошел к ней сзади, чуть сдержав себя и не сорвавшись на галоп, и прошептал:
— Я и вернулся.
Аликорница вздрогнула и резко обернулась. Её копыта задрожали, а рот чуть приоткрылся от удивления. Он стоял и не мог пошевелиться, хотя желание впиться в неё губами, обхватить талию копытами и никогда не отпускать, распирало грудь.
Луна смотрела на него как на мертвеца. Из глаз снова потекли слёзы, а копыто робко потянулось к нему: пощупать, дотронуться, что он реальный, теплый, живой, что он тут. Жеребец приблизился к ней так, что её копыто уперлось ему в грудь.
— Теплый, — прошептала аликорница, затаив дыхание. — И сердце бьется…
— Черное как ночь, — кивнул он, улыбаясь. — Я вижу, ты уже успела меня оплакать. Когда похороны, не подскажешь? Очень бы хотелось на это взглянуть.
Луна зажмурилась, а потом яростно посмотрела на него.
— Сукин ты сын! — вскрикнула принцесса, сильно ударяя его по щеке. — Я думала, ты умер!
— Ну как, как ты могла подумать, что я могу вот так просто взять и умереть?! — рассмеялся Сомбра, потирая щеку и прижимая к себе аликорницу, бившуюся в её объятиях.
— Я тебя сейчас сама убью! Как ты только посмел меня так пугать! — с яростью, срывающейся на плач, прокричала Луна, утыкаясь в плечо единорога, молотя копытами по его груди. — Я чуть с ума не сошла от горя, а ему смешно…!
— Ну, а как мне не смеяться? — всё ещё чуть посмеиваясь и благодаря всех божеств, которые были ему известны, спросил единорог, целуя её в лоб. — Это была очередная часть плана, вот и всё…
— Заткнись уже! — шикнула принцесса, и гром подтвердил её слова. Она резко притянула губы единорога к своим, страстно целуя его, словно он был необходимым для жизни кислородом, которого ей так не хватало долгое время. Сомбра со всей страстью отвечал ей, суматошно бродя копытами по её шее и спине, раскрывая податливые крылья, снова и снова нажимая на косточки. Между их тел текла вода, тут же нагревавшаяся от того жара, что витал между ними, и казалось, что они находятся в облаке. Луна чувствовала, что из её глаз рекой текут слёзы, но знала, что это — слёзы счастья.
С хлюпающим звуком разорвав поцелуй, аликорница посмотрела ему в глаза. В них больше не было злорадства, похоти и чувства доминирования, сопровождавших их отношения на протяжении шестнадцати лет — только искренняя радость встречи и иронический смешок над глупой ночной кобылой.
— Я так рада, что ты жив, — прошептала Луна, обхватив его шею копытами. Сомбра осторожно прижался к её щеке, щекоча её бакенбардами.
— В одном ты права, Луна, — прошептал он ей на ухо. — Всё будет хорошо.
— Нет, — шепнула она в ответ. — Не будет. Наша дочь… мертва, Сомбра. Шадия умерла.
Сомбра улыбнулся, глядя в полные боли глаза, копытом убирая прилипшие к её лицу волосы со щек и лба. Глупая, глупая ночная кобыла.
— Ошибаешься, Луна. Сон лечит нас обоих. Главное — правильно спать.
Она его не поняла. Ну и не нужно. Потом поймет. Единорог накрыл её губы поцелуем, долгим, чувственным, заставив её трепетать. Всё будет хорошо. Всё обязательно будет хорошо.
— Три, — прошептал он ей в губы, — два… один…
— Мама…? — прозвучал еле слышный, чуточку хриплый, но такой родной голосок.
Глядя на то, как Луна бросается к дочери, осыпая её поцелуями, а Шадия улыбается и изо всех сил обнимает её, Кейденс облегченно вздохнула. Флёрри радостно метнулась к ним, но остановилась, наткнувшись на взгляд тетушки. Розовая аликорница подошла ближе, заготавливая слова для защиты дочери, но всё получилось само собой. Шадия нежно потерлась щекой о шею матери и чуть отстранилась, подходя к Флёрри.
— Прости меня, — негромко проговорила она, глядя на посеревшую от дождя брусчатку. — Я была отвратительной подругой.
Дочь улыбнулась, протягивая копыто. Единорожка сначала недоуменно подняла взгляд, но потом пожала копытце. Так и не отпустив его до конца, Флёрри резко метнулась вперед, обнимая единорожку, отчего Шадия чуть растерялась. Кейденс улыбнулась и перевела взгляд на тетушку. Та улыбалась, только сквозь слёзы, и стояла прислонившись к черногривому единорогу, заботливо накрывшего её своим плащом. Несмотря на работу Кристального Сердца, кристаллы вокруг были мрачноваты, но болезненных чёрных наростов больше не было, как и огромных обожженных проплешин на стенах, в тех местах, куда попадали атакующие лучи мессии зла. «Наверное, в этой мрачности виноват дождь» — подумала аликорница и поставила над собой защитный полог. Промокшую гриву это не спасло, но нежную кожу больше не холодило.
Флёрри, обнявшая Шадию ещё крепче, что-то прошептала, отчего единорожка снова улыбнулась, а в глазах её переливчато заиграли слёзы.
— Жаль только, что я это поняла так поздно, — проговорила она, отпуская аликорничку и смотря ей в глаза. — Пожалуй, это самый важный урок, который я когда-либо получала.
— Верно, — обратилась к ней Твайлайт. — Принцесса Селестия отправила тебя сюда, чтобы изучать магию Дружбы. Скажи мне, когда захочешь продолжить.
— Она прекрасный учитель, — улыбнулась подошедшая Старлайт. — Иногда она, правда, нудит, но…
Шадия улыбнулась ей, но потом посмотрела в сторону родителей.
— Сейчас я хочу побыть со своей семьей, — проговорила она. — Мне нужно… Многое узнать сначала о ней.
Аликорница и светло-розовая единорожка расступились, и Шадия робко подошла к матери и отцу. Кейденс подалась следом, намереваясь задать мучающий её вопрос, но остановилась в стороне, закусив губу. Попозже. Когда Сомбра будет один.
— Прости меня, мам, — попросила Шадия, виновато склонив голову. — Я не только отвратительная подруга, но и ужасная дочь. Мне следовало быть… незлопамятной. И… я пойму если ты захочешь снова отправить меня в чулан, или если ты будешь снова меня ненавидеть… Я заслужила. Я… правда заслужила твою ненависть.
— Шади! — воскликнула аликорница, выскальзывая из-под плаща и обнимая дочурку. — Не говори глупостей, звездочка моя!
— Ты… ты меня прощаешь? — оторопело спросила единорожка, недоуменно заглядывая кобыле в глаза. Та улыбнулась.
— Конечно прощаю. Ты же моя доченька.
— И что? — тихо спросила Шади. Видимо, для неё этого было недостаточно.
— Семье можно простить всё, милая, — проговорила Луна, целуя её в лоб. — Потому что семью не выбирают. И, какой бы вреднючкой ты ни была бы, я тебя люблю.
Единорожка слабо улыбнулась, прижимаясь к шее матери, обхватывая её передними копытцами. Кейденс заметила как сильно посветлели её глаза — в расширенных зрачках переливалась радужная искорка, постепенно бледневшая, словно уходящая в глубину, в душу мрачной единорожки, делая её светлее. Так действовало Кристальное Сердце в комбинации с Магией Дружбы, ауры которых тесным клубком накрыли Шади. Аликорница чуть качнула головой. Будем надеяться, что это действительно поможет ей раскрыться, расцвести и стать настоящей.
— Пора идти домой, — произнес Сомбра, поднимая глаза к небу. — Скоро дождь кончится, а в Кантерлоте вас ждет Селестия.
— А ты?! — в один голос вскрикнули кобылки. Единорог усмехнулся.
— А я с вами. Только закончу кое-что. Идите.
Луна поцеловала Шадию в висок и повлекла за собой. Единорожка прильнула к ней, и с каждым шагом в сторону платформы её голос доносился всё слабее и слабее. Всё кончилось. Они уходят из её дома. И больше они сюда не вернутся.
Черногривый единорог подошел ближе к Кристальному Сердцу, парящему на постаменте. Он что-то негромко сказал ему, но Кейденс не расслышала. Увидела только, что голубой кристалл мигнул лиловым, а жеребец отошел от него и поспешил к своим любимым.
— Сомбра! — остановила его Кейденс. Единорог повернулся, вопросительно выгнув бровь.
— Скажи, ты любил её? — спросила принцесса, глядя ему в глаза. — Ты любил Плаэнт?
Жеребец опустил взгляд.
— Может, и любил. Я не знаю. Когда Тьма вступает в контакт с сердцем, она искажает эмоции. У неё очень… Болезненный привкус. Сейчас я уже смог научиться чувствовать, а тогда… Может, и любил.
Он замолчал, а Кейденс кивнула, сглатывая царапающий горло комок.
— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо за честность.
Он ушел, а аликорница почувствовала, как её обнимает любимый муж. Флёрри смотрела вдаль, глядя на удаляющиеся серые пятна, и дождь размазывал по её лицу воду, трепал кудри. Всё закончилось.
— Идем домой, — прошептала Кейденс. — Я хочу отдохнуть. Распорядись, чтобы пегасы разогнали тучи.
Сквозь клочок темного неба проступил контур тревожной багровой луны. Еле дойдя до постели, аликорница уснула, как только её голова коснулась подушки. Теперь можно отдохнуть. Всё позади. Этот страшный сон наконец-то закончился.
***
Флёрри глядела на уходящую единорожку и глотала слёзы. Она не могла поверить, что Шадия жива. Она хотела лишь одного — провести с ней каникулы, а получилось такое огромное и ужасное приключение. Пустота заполнила её душу, и уходящая вдаль единорожка только добавила её. Казалось, кислород заканчивается.
Она прошептала ей в гриву: «Нужно верить друзьям. Верить и прощать их, Шадия». Флёрри улыбнулась, разворачиваясь, чтобы пойти домой вместе с мамой и папой. Она приедет к ней в Кантерлот, когда-нибудь. И они обязательно повеселятся. Походят по магазинам. Но это потом. Когда Шадия научится любить так же, как умеет она.
В сердце горестно защемило, а ей вдруг стало холодно. Ветер трепал рассыпавшиеся по лицу кудряшки, а глаза продолжали слезиться. Было почему-то неумолимо больно, будто её предали. Вылетевший из рога лучик золотой ауры унесся на юг. Ну и правильно. Ты больше мне не нужен. Мне нужна Шадия. Мой единственный друг… Моя… моя подруга…
Стерев копытцем слёзы, Флёрри пошла за родителями, нагоняя их. Мама положила крыло ей на плечо, а папа крепко обнял. Всё пройдет. И перестанет быть так больно. А когда они снова встретятся, Шадия будет готова понять её. Понять и полюбить так же, как она её полюбила.
Утешив себя этими мыслями, Флёрри подошла к Санбёрсту и Старлайт, которые прощально обнимались. Аликорничка благодарно улыбнулась кристальнику и обняла их обоих.
— Спасибо вам. За всё спасибо.
Спасибо, что помогли мне спасти Шадию.
Дождь и правда скоро кончился. Флёрри увидела луну со шпиля Кристального Замка, на который взлетела. Отсюда она могла видеть всю Империю от края до края, пока небо в огне сгорает. И сейчас в нем исчезали все её надежды и мечты. Чистое темно-синее небо осветилось багровой луной, озарив тревожными красными бликами голубые кристаллы Империи. Аликорничка чувствовала себя древесным волком — ей хотелось завыть от того одиночества, что снова свалилось на неё всей своей тяжестью.
А поезд с дорогой для неё единорожкой уже уносился на юг. Что ж, так будет лучше. Остается надеяться на лучшее для них.
Флёрри камнем бросилась вниз, нехотя раскрывая крылья. Она влетела в окно комнаты, но оставаться здесь было пыткой. Резко толкнув двери копытами, принцесса влетела в комнату напротив.
Смятая постель была не заправлена, а на столе лежала темно-синяя бархатная шкатулочка с кристальными, точно слёзы, каплями…
Чувствуя, как тепло становится от объятий мамы и её поцелуев, Шадия невольно заплакала, крепко-крепко прижавшись к её боку, не желая отпускать. В голове гулял ветер, но в кобылке засело одно единственное желание: зарыться носом в материнские перья и оказаться дома. В теплой постели, из которой её вытащит светлый лучик солнца, озорно прыгающий на нос. В душе смешались все оттенки чувств: радость, счастье, вина, стыд, горечь и бескрайнее желание всё исправить. Наверстать все упущенные объятия, подарить потерянную ласку, в которой нуждались они обе. Просто сидеть, обняв мать, и долго-долго не отпускать.
«Я могла их обоих потерять, — глотала слёзы Шадия, зарываясь носом в шерсть матери. — Могла убить их, единственных, кто меня любит».
— Мама, — прошептала единорожка, уцепившись копытами за шею аликорницы, — подними луну, пожалуйста. Я по ней соскучилась.
Ночная принцесса засияла не хуже звезды и, кивнув, зажгла рог. Шадия завороженно смотрела на небо, наблюдая за тем, как восходит красивая багровая луна. Отец приобнял их обеих копытом, кладя голову поверх её головы. Шади обняла и его — теплого, нужного, родного. Все вместе. И она их больше не отпустит. Никого из них. Никогда. Пусть хоть замок разнесут руганью, но она больше никогда не будет выбирать между ними.
Когда они садились в поезд, не обращая внимания на странные взгляды машинистов, она вдруг подняла голову и спросила:
— Мама, а когда мы поедем к Лунному морю? Ты мне обещала…
— Как только вернемся домой, — улыбнулась принцесса, повернув голову к единорогу. Тот хмыкнул и кивнул. — Я только повидаю сестру и мы поедем. Даю слово.
Поезд протрубил, а зайдя в купе, единорожка устроилась в объятиях родителей и крепко уснула. Спала она до самого Кантерлота, а единорог и аликорница убаюкивали её своим дыханием и биением сердец — раненых, саднящих, но бьющих в унисон.
В Кантерлоте их встретила тетя Селестия и её гвардия, стоящая на залитом солнцем перроне. Каменные мостки платформы играли фиолетовыми бликами, падающими с короны и нагрудника принцессы Солнца. Верховная принцесса расправила огромные белые крылья, делающие её ещё более величественной, а трехцветная грива развевалась за спиной, будто флаг. Шадия невольно зажмурилась от того солнечного света, который заливал платформу, а к её матери сразу же подскочил неуловимо знакомый ночной страж. Но, увидев Шадию, он стушевался и остановился, не сводя с неё какого-то трепетного, нежного взгляда. Единорожка смутилась, прижавшись боком к отцу, но вскоре отвлеклась на тетушку и мать.
— Лулу, — прошептала Селестия, обнимая сестру. — Я так счастлива, что с тобой всё хорошо.
— Я тоже, сестра, — прошептала в ответ мама. Шадия стояла возле отца, глядя в землю. Что о ней подумает тетя? Она провалила всё задание — не завела даже одного друга в Империи, подвергла родную мать и всю Кристальную Империю опасности. Разве за это не ссылают в Тартар? Разве прощение так легко получить? Просто сказав «извини»?
— Шади, — мягкими шагами подошла к ней верховная принцесса. — Как ты себя чувствуешь?
— Голова немного болит, — очень робко, несмело улыбнулась единорожка. — А вы?
— Аналогично, — хихикнула аликорница. — Улыбка тебе к лицу, Шадия. Я надеюсь, ты выучила урок, который вынесла из всей этой ситуации?
Кобылка смущенно потупилась. Ей казалось, что она не заслуживает того, что к ней так хорошо относятся. За проступки полагается наказание, так всегда было. Когда тряпкой, когда шваброй по спине, когда запертая в чулане — Шадия всегда получала своё наказание. И сейчас ей становилось страшно.
Каким будет наказание за то, что она сделала?
Отец ободрительно сжал её копыто. Она вздохнула и прошептала:
— Я поняла, что должна научиться прощать. И любить.
— Я рада это слышать, — погладила её по голове тетя.
— Я, — Шадия сглотнула комок в горле, — я готова понести любое наказание…
Единорог тихо цыкнул языком, недовольно закатив глаза, но аликорница нахмурилась. Она грозно подняла голову, ещё сильнее распушив крылья, и Шадия почувствовала себя очень неуютно.
— За все твои действия действительно полагается наказание, — достаточно громким и властным голосом изрекла тётя. — Ты подвергла риску своих друзей, родителей, жителей Кристальной Империи и себя саму. И за это тебе полагается самое страшное и тяжкое наказание…
На глазах навернулись слёзы, а в носу засвербило. Шадия чуть слышно шмыгнула носом, стараясь не разреветься и достойно принять должное. В конце концов, она провинилась, и она должна нести ответственность за свои поступки.
— … ты ссылаешься из Кантерлота!
Единорожка вздрогнула, но, собравшись с духом, подняла голову, смотря тетушке в глаза. Они оказались на удивление веселыми, словно смеялись над её наивностью.
— Ссылаешься к Лунному морю вместе с родителями, где приговариваешься к скоропостижному обретению доверия, любви и веселья.
Сомбра усмехнулся, потрепав Шадию по голове, а та стояла, растерявшись. Она хлопала длинными ресницами, и пока верховные принцессы вместе с отцом не перешли с тихого хихиканья на откровенный смех, так и не поняла шутки. Но уже потом сама улыбнулась, переводя взгляд с матери на тетю и обратно.
— Что ж, у тебя будет долгий отдых у Лунного моря вместе с Луной.
— А папа? — испуганно вскинула голову Шади. Селестия окинула единорога пристальным взглядом. Тот не шелохнулся, выдержав безмолвный поединок. А потом ответила:
— И с ним тоже. Всё будет хорошо. Идите, отдохните, а потом начинайте собираться.
Лицо неосознанно залила улыбка, а Селестия благосклонно кивнула ей. Розоватые глаза искренне улыбались, и Шади поняла, что безумно соскучилась по тете. Словно прочитав её мысли, аликорница протянула к ней крыло, и единорожка без всякого раздумья шагнула вперед, притягиваемая принцессой.
— Ты нас всех напугала, принцесса Звезд. Не делай так больше.
— Не буду, — клятвенно пообещала она, думая, что безгранично счастлива.
***
Комната показалась ей такой родной, что Шадия даже пожалела о том, что так скоро должна покинуть её снова. Мать и отец ушли отдыхать, а единорожка плюхнулась на кровать, телекинезом открывая шкафы и вытаскивая из них оставшиеся здесь вещи. К ней подлетели бирюзовый шарф и наушники, которые она забыла.
«Она ведь старалась для меня, — грустно подумала Шадия, надевая наушники и шарф. — А я этого не ценила. Заперлась в своем дурацком коконе, обвинила их во лжи… Какой же мерзкой я была!»
Она села на кровати, глядя в зеркало, стоящее напротив. Знакомое серое личико, покрытое аккуратной шерсткой, без каких-либо прорех. Прямой рог с магическими каналами. Никаких зелёных глаз над ней. Всё так же, как и было, когда она уезжала.
— Я исправлюсь, — пообещала себе Шади. — Я исправлюсь и научусь верить. Начну прямо сейчас.
— Принцесса Шадия!
Дверь в комнату вдруг резко распахнулась, заставив единорожку вздрогнуть от неожиданности. В комнату залетел бэтпони в легких пластинчатых доспехах из посеребренного железа с голубыми вставками. Сидящий на его голове шлем ставил светло-фиолетовую гриву ирокезом, но Шадия заметила, что обрезана она неровно. Янтарные глаза с узкими зрачками были полны волнения, трепета и восторга, а сложенные перепончатые крылья слегка вздрагивали.
«Я его где-то видела. Только где? Сегодня на платформе?»
— Я напугал вас? — спросил страж. Шади медленно кивнула, рассматривая внезапного гостя, который тут же потерял свою уверенность.
— Прошу простить меня, моя принцесса, — виновато понурился бэтпегас. — Я ни в коем случае не хотел напугать вас.
— А что же вы хотели? — поинтересовалась Шадия, осторожно сползая на пол. Жеребец зажмурился, словно собирался с силами, а потом вымолвил:
— Я хотел объясниться. Я люблю вас.
Шадия недоуменно заморгала, оглушенная таким заявлением, но почти тут же ответила, хлопая глазами:
— Но… вы же ничего обо мне не знаете.
У капитана ночной гвардии нашлось, что возразить.
— Я знаю, моя принцесса, что вы замкнуты в себе, — он осторожно приблизился к ней, заглядывая в глаза, но замер, как только она дернулась назад. — Я знаю, что раньше вы любили ночью выходить на балкон и прятаться в тенях, потому что вы не любили свою мать, но сожалеете об этом. Я знаю, что по ночам вы плакали, запертая в своей каморке, когда вы ещё не были признаны. Я спасал вас, отвлекая стражу, когда вы крались по коридорам, изучая замок. Я следовал за вами тенью повсюду, и я полюбил вас, хоть и не должен был. Я знаю, как вы злитесь, как грустите, как улыбаетесь своим мыслям…
Шадия поняла, что стоит и смущенно улыбается, а щеки горят как маленькие солнца.
— И я решился сказать вам о своих чувствах, пока вы не покинули Кантерлот.
Капитан замолк, переводя дыхание.
— Но почему я раньше вас не видела? — изумилась Шадия, пытаясь понять как так вышло, что этот янтарноглазый бэтпегас с таким приятным голосом раньше никогда не попадался ей на глаза.
— Вы видели меня, ваше высочество, — сипло и горько возразил страж, — вы не замечали. Я денно и нощно стоял подле ваших покоев, ловя каждое ваше движение, сопровождая вас повсюду… Я был с вами до того момента, как вы сели в поезд, и только тогда я осознал, как сильно я люблю вас! Мысль о том, что вы уедете туда, где у вас совсем нет друзей и родных, где никто не будет защищать вас, заставила моё сердце сжаться!
«Неужели я правда его не замечала?» — ужаснулась единорожка, всё внимательнее разглядывая жеребца, и с каждой секундой он нравился ей всё больше и больше.
— И… когда вы уехали, я понял, что не могу, — капитан замотал головой и снял шлем. Грива упала ему на глаза нервно обрезанной челкой, а светящийся янтарный взгляд уставился в пол. — Не могу жить и не видеть вас, хотя бы издалека. А когда к нам пришла весть об атаке Кристального Сердца… — он поднял голову и посмотрел на неё в упор, словно пытаясь убедить её в правдивости его слов. — Я сообщал об этом вашей матери. И, честно признаться, я чуть не рванул в Империю на своих двоих, простите за жаргонизм. Я не мог найти себе места, и вы не представляете, как я был рад, что вы вернулись невредимы.
Шадия только успела подумать, что и хорошо, что он всё-таки не рванул в Империю, как страж резко подался вперед, заставив её вздрогнуть от неожиданности. Но он лишь встал на колени и бережно подхватил её копыто, с боготворением прикладывая к нему губы с чуть выступающими, как у отца, клыками: нежно, мягко, словно боялся, что она убежит.
— Мне двадцать пять лет, и я знаю, что мои объяснения кажутся вам путанными и жалкими, — прошептал страж, покрывая её копытце поцелуями, — но, прошу вас, не гоните меня, если я вдруг вызвал ваш гнев. Позвольте остаться вашим верным стражем, — он прижал её копытце к груди, клятвенно глядя ей в глаза, и Шадия почувствовала, даже сквозь доспехи, как часто бьется его сердце.
— Я клянусь вам луной и звездами, клянусь собственной жизнью, что буду защищать вас до последнего своего вздоха, до последней капли моей крови!
Он замолк, переводя дыхание и преданно глядя ей в глаза, а Шадия не знала, что сказать. Честность жеребца поразила её. «Я ему верю. Его глаза… Они такие…» Мысли путались, а единорожка не могла отвести глаз от капитана. Часто вздымающаяся грудь стража, волнующегося и трепещущего от объяснений, заставляли её сердце сладко замирать.
— Как вас зовут? — наконец вымолвила она. Жеребец досадливо поморщился и встал с колен, оказавшись на целую голову выше единорожки.
— Простите мне мою бестактность, — замялся он, понурив голову. — Моё имя — Морэин Дарк, но вы можете звать меня как вам угодно.
— Я буду звать вас Морэин, — улыбнулась Шадия, чувствуя, как кровь приливает к щекам при одном имени бэтпони. Тот радостно просиял.
— Но скажите мне, Морэин, — с особым трепещущим чувством проговаривая имя стража, продолжила Шадия, — только скажите честно. Вы — храбрец, каких не сыщешь во всей Эквестрии?
Бэтпони поник головой, выпустив её копытце.
— Нет, — с горечью произнес он, — нет, я не храбрец. Я трус, потому что не мог открыться вам раньше. И если вы не хотите меня видеть, я уйду. Только позвольте мне продолжать любоваться вами, хотя бы издали, молю вас! — он с надеждой вскинул голову, смотря ей в глаза. И эти глаза Шадии понравились больше всего: честные, лучащиеся каким-то внутренним светом, которого так не хватало ей самой.
— Я не собиралась вас прогонять, Морэин, — мягко успокоила его единорожка. — Мне лестны ваши чувства, и я хотела бы узнать вас ближе.
Лицо Морэина озарила счастливая улыбка, а Шадия улыбнулась ему в ответ — искреннее, как никогда раньше не улыбалась ни матери, ни Флёрри. Только лишь отцу и этому стражу.
Он снова припал к её копыту, словно не мог даже позволить себе касаться её ещё как-либо. Слишком огромной была пропасть между ним и принцессой, и тонкий мостик, проложенный его признанием, ещё не успел окрепнуть настолько, чтобы рассчитывать на что-то большее.
— Вы сделали меня самым счастливым жеребцом на свете! — воскликнул он, лобзая её копытце с величайшей нежностью и поспешностью, слово боялся, что его брезгливо выдернут. — Вы так великодушны, моя принцесса!
— Я скоро уезжаю, — оглянулась на сброшенные на пол сумки единорожка. — Быть может, вы составите мне компанию, в качестве личного стража?
— С превеликим удовольствием! — Морэин закрепил последний, самый трепетный, поцелуй и встал, снова надев на голову шлем.
— Я распоряжусь о вашем переводе, — заверила его Шадия, проводя своим копытом по копыту жеребца, всё ещё державшему её копытце, отчего тот засветился от счастья.
— Благодарю вас, моя принцесса, — с придыханием прошептал жеребец.
— Можете звать меня по имени, — скромно улыбнулась единорожка, глядя на бэтпони. Тот замер с приоткрытым ртом, будто на день Согревающего Очага ему подарили самую желанную им игрушку.
— Ш… Шадия, — выдохнул он, улыбаясь. — Как скажете… Шадия.
Кобылка улыбнулась, видя его смущение, а страж торопливо выпустил её копыто, вновь оказавшееся у его груди, и засмущался ещё сильнее.
— Мне… мне нужно вернуться на пост. Я не знаю, как вас благодарить…
— Идите, Морэин, — с нежностью проговаривая его имя, сказала принцесса. — Встретимся вечером.
— Вечером, — повторил капитан и счастливо кивнул. — Вечером.
Отправляясь на перрон, где их ждала колесница, Шадия видела, как родители идут рядом, и как на них оглядываются все слуги и особо недисциплинированные стражи. Она невольно улыбнулась, увидев Морэина в узде ночной колесницы, но тут же обеспокоилась, не будет ли ему некомфортно. Но страж лишь покачал головой на безмолвный вопрос.
— Ты всё взяла? — поинтересовалась мама, перемещая небольшую сумку на специальное багажное приспособление. Отец стоял рядом, глядя на них, и улыбался, чуть обнажая острые клыки.
— Наверное, — хмыкнула Шадия, кивая матери на седельную сумку с красными звездами. — Отправляемся в путь?
— Мы будем лететь два дня, — предупредил её отец. — С остановками, но…
— Я не буду скучать, — игриво подобралась Шадия. — Вам нужно мно-о-огое мне рассказать. Правда ведь, мам?
— Э-э… да, — смутилась аликорница, пряча глаза. — Обязательно.
— Садитесь, ваши высочества, — позвал их страж. — Мы вылетаем немедленно.
— Только обещай нам, — серьезно попросил отец, — что не будешь осуждать наши поступки. Поверь, у нас были причины ненавидеть друг друга, но на нынешнем отношении к тебе…
— Это не скажется, — закончила за него мама, принимая протянутое единорогом копыто и садясь рядом, пригласительно раскрывая крыло. Шадия снова улыбнулась, глядя на их единодушие, и с разбегу прыгнула в колесницу, попадая прямо в объятия родителей.
— Обещаю, — прошептала она, и ночные стражи, хлопая перепончатыми крыльями, подняли колесницу в воздух, стряхивая пыль, лежащую на нагретых солнцем камнях площадки, взмывая в оранжевый закат. Небо темнело, становясь чернильно-фиолетовым, а Луна зажгла рог и вывела на небо большую серебряную луну.
Впервые Шадия не избегала мягкого света, источаемого спутником. Она окунулась в него, укутавшись в крыле матери, и, сладко вздохнув, залюбовалась ею.
Она летит вперед, навстречу новой жизни, и летит не одна. С теми, кто её любит и уже никогда не оставит наедине с тем монстром, которым она была.
Перелет закончился, и они уже стояли на пороге небольшого замка, больше похожего на летнюю виллу, на самом берегу моря. Сине-зелёные волны лизали серый камень, к верху становившийся бледно-красным, почти белым, обрамленный восходящими лучами юного солнца. Сомбра потянулся и хрустнул шеей: кости затекли от долгого сидения. Шадия спала на ходу, чуть покачиваясь из стороны в сторону, когда выходила из колесницы. Единорог бережно подхватил её под копыто, позволив услужливому ночному стражу принести их вещи. Луна встала рядом с ним, крылом придерживая дочь и чуть теребя её.
— Шади, — ласково позвала она, — проснись, милая. Мы прилетели.
— А? — сонно отозвалась единорожка, размыкая слипшиеся веки. — Мы уже у… — она зевнула, — …моря?
— Прислушайся, — усмехнулся отец, поворачивая голову к аликорнице. Раскатистый прибой сейчас был тихим, еле шуршащим, но отчетливым, манящим. Шадия прикрыла глаза и приподняла ушки, а потом, расслышав этот рокот, резко распахнула глаза, жадно пожирая пространство взглядом.
Луна вдохнула полной грудью, пробуя морской воздух, и улыбнулась ему. Сомбра ласково ткнулся носом в гриву дочери.
— Пойдем. Будем изучать наш новый дом.
Это действительно была летняя вилла. Луна рассказала, что её построили здесь давно, ещё до того, как они с сестрой нашли Элементы Гармонии, но здесь часто отдыхали знатные представители королевской крови. Сомбра хмыкнул — да уж, этот дом — не его пещера. Но, почему-то, он чувствовал себя здесь полноправным хозяином.
День прошел на удивление суматошно. Несмотря на то, что Шадия всё ещё была подавлена происходящим, она деловито шастала по двум этажам дома, пытаясь выучить его наизусть. Помогал ей в этом Сомбра, притом помогал очень весело — они играли в прятки. Луна занималась распаковкой вещей и составляла список продуктов, которые нужно закупить прилетевшим сюда же слугам, и игре не мешала. Впрочем, им с дочерью всё же удалось, но с большим трудом, оттащить мать от непонятливой служанки на пляж, где они все втроем, подхваченные рассерженным бирюзовым всполохом, плюхнулись в теплую соленую воду.
Шадия весело запищала, брызгаясь и фыркая, а взрослые только засмеялись.
«Тебе действительно больше идет улыбка, милая» — подумал Сомбра, с головой уходя под воду и проплывая несколько метров. Ох, как давно он последний раз плавал…
Закатное солнце, садившееся прямо в море, оставило невообразимо красивые оранжевые дорожки на движущейся воде, а семья наперегонки бросилась к широкой арке, ведущей в дом, огибая увитую виноградом беседку. Мокрая, вся в песке, но счастливая.
Пройдя в спальню, которая оказалась на редкость хороша — темная деревянная мебель, круглая черная кровать с темно-синими простынями, широкие окна с прозрачными занавесками, — единорог оказался внезапно прижат к стене целующей его аликорницей. Она гладила его лицо копытами, чуть покусывала его нижнюю губу, а стремительно нарастающая страсть заставала его врасплох.
Ну как тут удержаться…
Луна приподнялась на кровати, глядя на прозрачные занавески, издающие тихий шелест, подхваченные ночным ветром. Рокот прибоя за окном убаюкивал, но ей уже несколько недель не спалось. Она взглянула на черногривого единорога, лежащего рядом, и, вздохнув, встала с постели.
Выйдя на балкон, принцесса оперлась передними копытами на перила и посмотрела на небо. Полная луна, сияющая в чернильной вышине, окрашивала всё в черно-серебряные тона, превращая мир в чарующую игру теней. Только вот тень, лежащая на её кровати беспокоила аликорницу.
«Если он предал Плаэнт, то не предаст ли он меня? — терзала одна и та же мысль бедную кобылицу каждую ночь, которую она проводила с единорогом. — Если она была ему отвратительна, любит ли он меня? Он ведь так ни разу и не сказал…»
Луна вздохнула. Боль в животе её больше не тревожила, и она уже даже забыла, что это такое. Но вместо этого начало болеть сердце, мучимое сомнениями и страхами. Ведь, как оказалось, королева любила его гораздо сильнее, чем принцесса, а он всё равно её убил.
Шум волн, накатывающих на берег раз за разом, не смог заглушить осторожный, вкрадчивый цокот копыт. Её спину накрыл теплый плед, а на шею опустился нежный и горячий поцелуй.
Аликорница блаженно зажмурилась, чуть отстраняясь от щекотки, и улыбнулась. Сомбра встал рядом с ней, глядя вдаль, на серебристое море, и спросил:
— Не спится?
— Нет, — Луна покачала головой, тоже смотря на пенистые гребни, взмывающие высоко вверх и разбивающиеся о скалы, вслушиваясь в брызги солёной воды, ощущая её в воздухе. — Всё никак не привыкну к этому шуму.
— Тебя что-то беспокоит, — склонил голову набок Сомбра, искоса поглядывая на аликорницу. — Только вот что?
Луна закусила губу и отвела взгляд. Стоит ли ему рассказывать о своих страхах?
— Я просто… После того случая, когда… появилась Плаэнт…
Принцесса прервалась, надеясь, что Сомбра заставит её замолчать, но тот лишь вопросительно взглянул на неё.
— Было видно, что она любила тебя. И ты убил её. Её и её не родившегося жеребёнка. И я подумала… А не поступишь ли ты так со мной, Сомбра? Если я тебе тоже… надоем…?
Луна впервые подняла глаза и увидела, что единорог смотрит на небо. Она едва заметно кивнула, принимая к сведению этот отведенный взгляд, и прошептала:
— Ты сказал, что ни разу не говорил ей, что любишь. Но мне ты тоже не говорил, Сомбра. И я… боюсь, что когда-нибудь закончу так же, как Плаэнт.
Единорог с досадой вздохнул, закрывая лицо копытом. Луна подняла одну бровь.
— Скажи мне, Луна, — тихо начал единорог, продолжая сверлить взглядом одну точку на невидимом горизонте, — сколько раз я называл тебя «любимой»?
— Не знаю, — пробормотала аликорница, чуть отступая вбок. Тон жеребца вызвал у неё опасения, казалось, что он вот-вот взорвется.
— Ты знаешь значение этого слова? — спросил он, повернувшись в её сторону. — Лю-би-ма-я. Любима мной. Смекаешь?
Аликорница испуганно уперлась крупом в перила и замерла. Сомбра смягчился, покачав головой, а потом проговорил:
— Ты неисправима, Луна. Вот честное слово. Я не зол. Я просто пытаюсь тебе сказать, что люблю тебя.
Она не сразу поняла услышанное. Только когда жеребец приблизился к ней, заключив в объятья, и нежно поймал её губы своими, до неё дошло, что ей можно не опасаться. Сомбра любит не только себя и Шадию. Теперь в его сердце есть место и для неё.
Они целовались, стоя на балконе, слушая собственное дыхание и шум прибоя, теряясь копытами в гривах друг друга. Луна закрыла глаза, растворяясь в собственных чувствах, которыми она делилась с единорогом. Она прижалась к нему, стараясь сохранить тепло их тел, а он ласково поцеловал её ушко. Больше не было ни синяков, ни кровоподтеков на шее аликорницы, больше не было следов укусов на ушах и спине. Прошлое было забыто, осталось только чистое и, она надеялась, счастливое будущее.
— Пойдем в комнату. Если не хочется спать, можно побыть вдвоем.
Аликорница кивнула, ласково потеревшись носом о скулу жеребца. Он повлек её за собой, в теплую темноту спальни, полной теней и игры лунного света. Медленно целуя её шею, Сомбра повалил принцессу на кровать, заставив подушки слегка подпрыгнуть. Кобылица отвечала ему со всей нежностью и страстью и буквально возносилась на вершины блаженства.
— Ты родишь мне сына? — тихо спросил Сомбра, гладя её по щеке. Аликорница грустно улыбнулась, разведя копытами.
— Ты же знаешь, что я не могу.
— Можешь. Я точно знаю, что можешь, — он прикоснулся губами к её носу. — Я чувствую это.
— Сомбра…
— Не спорь. Просто поверь мне.
Когда они оба уснули, была глубокая ночь. Луна лежала на груди единорога, вслушиваясь в ритмичное и успокаивающее сердцебиение. Она на мгновение вспомнила, как чувствовала себя, когда не могла его услышать, и вцепилась в шерсть жеребца, желая напомнить себе — всё в порядке, он живой, и он лежит рядом. Кобылица вздохнула и расслабилась, позволяя сну завладеть разумом. Теперь её колыбельной будет сердцебиение самого чёрного сердца, которое, оказывается, всё ещё может любить.
***
Год спустя.
Из каменного дома на берегу моря доносились звуки музыки и громкого смеха, а припаркованные на половину дороги дорогие колесницы и кареты говорили о том, что хозяева дают торжественный бал. Соседям они не докучали, но ворчливые старики всё равно нашли о чем посплетничать.
— Я слышала, — проскрипела пожилая единорожка цвета морской волны с седеющей гривой, — что тамошние хозяева — кантерлотская принцесса и какой-то заморский прынц.
— Король, — наставительно поправил её собеседник — такой же старичок в байковом пиджачке, с красной бородкой и прозорливыми карими глазами. — А никакой тебе не «прынц».
— А ещё с ними живет их дочка, — продолжала скрипеть кобылка. — Смышленая девчонка, да больно мрачная. Что ни день — ходит вокруг дома с каким-то пегасом непонятным, да что-то еле шепчет.
— Да это просто ты глухая, мать, — покачал головой жеребец. — Хорошая девочка. Говорят, на отца похожа.
— А вы слышали, — включилась в разговор до этого молчавшая кобылица — полная земнопони с темно-каштановой гривой и одним слепым мутным глазом, старше их всех на вид, — что принцесса будто бы брюхатая ходила?
— Так она разродилась уж давно, — прошепелявила морская пони, вынимая вставную челюсть и протирая её платочком. — Чего б они там прашдновали-то, ешли бы она брюхатая ходила?
— Да замолчите вы, тетери! — воскликнул старик, прислушиваясь. — Слышите, какую мелодию заиграли…
Вся компания дружно замолчала, вслушиваясь в нежную мелодию, тягучей патокой лившуюся из-за стен неприступного замка. Завораживающее пение флейты и скрипки сплеталось в невообразимую песню, заставляющую сердца слушающих заломить от горестно-щемящего воспоминания о том, что они когда-то тоже были молоды, и этот романс играл для них свою особую мелодию…
— А щаво они там прашднуют? — шепеляво спросила кобыла со вставной челюстью в копыте, так её и не вставившей.
— День рождения у хозяйской дочки, — шепотом ответила ей вторая кобыла. — Я у Вили спрашивала…
— Пойдемте, старухи, — тяжко поднялся с лавочки жеребец. — Нечего нам тут сидеть. Солнце уж заходит, спать пора.
Гостиная комната, в которой они собрались, была полна народу. Несмотря на то, что это был скорее зал, чем комната, Шадия чувствовала себя как селедка в бочке. Сюда съехались все сливки кантерлотского общества, не считая тех, кто проживал в Лос-Пегасусе — самом близком городе, в котором юридически находилась их резиденция. Мало того, что к их двору пожаловала сама Графиня Колоратура, так ещё и многие другие знаменитые музыканты и актеры. Все подходили к ней, поздравляли с днем рождения, и Шадия благодарила их, хоть и чувствовала себя несколько смущенной.
Но у неё была крепкая защита, которая незримо оберегала её.
Белый единорог с гладко прилизанной гелем гривой и розой ветров на кьютимарке галантно поклонился и представился:
— Принц Блюблад, Ваше высочество. Позвольте искренне поздравить вас с днем рождения.
Единорог Шадии сразу не понравился. Было в нем что-то… женственное, что ли. Поэтому она лишь коротко кивнула и продолжила искать глазами бэтпегаса. Оставленный её вниманием принц обидчиво фыркнул, но единорожка не обратила на это внимание. Продираясь сквозь толпы гостей, стараясь быть как можно более незаметной, она чуть не споткнулась о подол собственного платья из легкого серебряного шелка, окутывавшего стройный стан.
Когда падение уже казалось неминуемым, её придержало за плечо светло-розовое копытце.
— Ты не ушиблась?
— Флёрри! — радостно воскликнула Шадия, вставая на все ноги. — Ты тоже здесь!
— Конечно, — кивнула аликорничка, отвечая на объятия. — Я не могла пропустить твой праздник.
Она изо всех сил прижалась к единорожке, чуть ли не стиснув шею до хруста, а Шадия счастливо улыбалась.
— Как давно я тебя не видела! — воскликнула она. — Целый год прошел! А ты похорошела, пока меня не было в Империи!
— Перестала маяться бессонницей, — хихикнула Флёрри. — Ты тоже изменилась. Как-то… стала более величественной.
— Да это ты меня просто в платье ни разу не видела, — рассмеялась Шадия. — Я всё та же, Флёрри. Ну… Не совсем, конечно.
— Я вижу, — ласково кивнула аликорничка. — Ты улыбаешься. Это уже что-то новенькое.
— Мама говорит, что Элементы Гармонии на меня хорошо повлияли, — продолжала улыбаться единорожка. — И я прилежно училась. Кстати, — она вдруг вспомнила о том, что искала, — ты не видела тут такого симпатичного жеребца бэтпегаса со светло-фиолетовой гривой и…
— Моя принцесса, вы звали меня?
Морэин возник рядом внезапно, но Шадия не испугалась, лишь улыбнулась своему стражу. Бэтпони был одет в мундир из черного сукна, слишком скромный для такого мероприятия, но удивительно его красящий. Флёрри недоверчиво взглянула на него, с каким-то подозрением, но тут же вежливо поздоровалась.
— Флёрри, познакомься, это Морэин, — единорожка представила ей капитана, и тот учтиво поклонился. — Он капитан ночной гвардии и мой…
— Личный страж, моя принцесса, — кивнул жеребец.
— О, — кристальная принцесса искреннее улыбнулась. — Рада знакомству.
— Могу я украсть у вас принцессу Шадию, ваше высочество? — поинтересовался Морэин, склонив голову набок. — Всего на один танец.
— Конечно, — пожала плечами Флёрри. Шадия с улыбкой подала капитану копытце, и, уже чуть отойдя, услышала обращенное в спину поздравление:
— С днем рождения, Шадия.
Больше она Флёрри на этом балу не видела.
После того, как они закончили танцевать, и музыка кончилась, Морэин предложил прогуляться до морской беседки, чтобы полюбоваться на звезды. Он часто приглашал её на такие романтичные прогулки, и Шадия соглашалась. Она привыкала к нему, вслушивалась в его голос, ощущала тонкий запах одеколона, которым пользовался жеребец. Морэин разговаривал с ней, рассказывал о том, как наблюдал за ней, как влюбился в неё. Но однажды она спросила его о семье. Жеребец поморщился, а потом нехотя ответил:
— Они развелись. Мать изменила отцу с каким-то жеребцом, и они расстались. Они оба были стражами принцессы Луны, поэтому я чистокровный бэтпони. Вот, в принципе, и всё, что я могу вам рассказать.
Шадия сожалела о своем вопросе и больше его о них не спрашивала. Ей было невыносимо горько видеть расстроенного жеребца и понимать, что утешить или облегчить его боль она никак не может.
Но сегодня он не был расстроен. Медленно бредя по берегу моря, черного, как ночь, и лишь немного поглощавшего блики ярких электрических фонарей, он выглядел необычайно серьезно, словно хотел сделать что-то важное.
Шадия чувствовала, что ту черту, которую он провел, он и разрушит. Морэин поклялся, что не тронет её, пока она сама того не пожелает. И весь этот год он и правда её не трогал: никаких поцелуев, никаких объятий. Лишь робкие касания копыт, но и то случайные.
А Шадия хотела, чтобы они стали намеренными.
Они прошли по насыпанной гравием тропинке до самой беседки, увитой лозами спелого винограда, черного и крупного, как маслины. Единорожка мягко зашла внутрь, положила копыта на перила и всмотрелась в бескрайнее темное море. Морэин беззвучно встал рядом, а Шадия смотрела на темную красоту. Она не могла различить, где вода, а где черное небо — они сливались, становясь единым целым, и только плавающий светящийся буек говорил, что в этой бескрайней тьме есть вода.
— Красиво, правда? — проговорила Шадия, повернув голову к стражу. — Я уже год тут живу, а море всегда разное. Оно то темное, то светлое, то синее, то зеленое, а иногда и розовое. Что может быть прекраснее моря?
Бэтпегас осторожно сделал шаг, приближаясь к ней, и единорожка встала на все ноги.
— Вы прекрасны, — прошептал Морэин, робко поправляя выбившуюся прядку, едва касаясь копытом её щеки. Шадия завороженно смотрела ему в глаза, светлые, янтарные глаза, полные немого обожания и безграничной нежности. Для неё было впервые испытывать на себе такие взгляды и, как оказалось, это было безумно приятно.
Она задержала его копыто у своей щеки, прижимаясь к нему. Копыто Морэина было шершавым, грубым, но Шадии казалось, что оно нежнее шелка. Бэтпони замер, боясь спугнуть её, а Шадия чувствовала, как в желудке появляется щекотка, судорожно екающая всё сильнее. Она запоминала каждую черту его лица, но, поймав его зачарованный взгляд, остановилась.
— Могу ли я…? — спросил жеребец с трепетом, словно единорожка была диковинной птицей, готовой в любую секунду улететь. Он не просто спрашивал разрешения, нет, он спрашивал позволения дотронуться до богини, почувствовать себя равным ей, позволить их душам соприкоснуться…
— Да, — шепнула Шадия, качнув головой и закрыв глаза. Сквозь неплотно сомкнутые веки она видела и чувствовала, как капитан осторожно положил копыта на её плечи, провел ими по оголённой шее и чуть приподнял её подбородок, склоняясь к ней. Повинуясь какому-то неведомому раньше инстинкту, единорожка провела копытом по его груди, огибая несколько ленточек орденов, разглаживая черное сукно. От него ей будто передался электрический ток: сердце забилось сильнее, а твердые до этого копыта чуть-чуть задрожали.
Морэин поцеловал её. Нежно и бережно, подхватив одно её копытце, прикоснулся губами к её губам, передавая ей частичку своей души, осторожно целуя её губы от краешка до краешка.
Шадия замерла от восторга и трепета, чувствуя эту нежность, это теплое дыхание, обдающее замерзшие губы, это бескрайнее чувство защищенности. Она старалась не двигаться, чтобы растянуть это мгновение, когда кажется, что оба испытывают неземное доверие друг к другу, когда ночная морская прохлада становится совершенно не важна и лишь прикосновение чуть приоткрытых губ и ласковые копыта, сжимающие твои собственные, остаются в этом мире главным. В этом мире для двоих, а не для одного.
Единорожка услышала шелест раскрываемых крыльев и почувствовала, как они бархатным щитом накрывают её, защищая от прохладного воздуха одетую в легкое бальное платье кобылку. Она потянулась вверх, обвивая копытами шею жеребца, углубляя поцелуй. Морэин ответил ей, резвые натренированные копыта и крылья приподняли её над полом. Не отрываясь от его губ, Шадия гладила гриву жеребца, упираясь одним копытом ему в плечо, но знала, что он не позволит ей упасть — перепончатые крылья и передние копыта плотно прильнули к её талии, чуть поглаживая нежную шерстку сквозь тонкую ткань платья…
— Я тоже люблю вас, — прошептала единорожка, когда бэтпегас поставил её на пол. — Морэин, я люблю вас.
Глаза жеребца наполнились ярчайшим светом, а единорожка улыбнулась, чувствуя, как её собственное сердце готово выпрыгнуть из груди. Морэин осторожно поймал губами её копытце, обутое в серебряную туфельку.
— Вы сделали меня счастливейшим пони во всей Эквестрии, — прошептал он, но Шадия перебила его тем, что прижалась к мощной и сильной груди, закрыв глаза. Она слушала ровное сердцебиение жеребца, лаская его поглаживаниями, а он обнял её крыльями и осторожно вклинился носом в сложную прическу, заплетенную матерью. Шади зажгла рог, вытаскивая телекинезом многочисленные шпильки и заколки, а Морэин зарылся носом в упавшие жидким водопадом волосы.
— Ты останешься со мной? — спросила его единорожка, ломая последнюю преграду, мешающую их единению. Морэин затаил дыхание, а потом прошептал ей в гриву:
— До последнего вздоха.
Шадия подняла голову и вновь соединила их губы в поцелуе. Сладком, нежном, как прикосновения бэтпегаса, таком, который они ещё долго не хотели разрывать.
Но в этот вечер капитан не позволил себе ничего большего, кроме поцелуев и робких, но ласковых поглаживаний сквозь тонкий шелк платья. Шадия чувствовала, что готова, что хочет чего-то большего, но не могла сказать об этом без стеснения. Они прошлись по берегу моря, и единорожка прижималась к горячему боку бэтпегаса, укрывшего её своим крылом, поговорили о чем-то отдаленно напоминающим море и снова поцеловались. Морэин проводил её до покоев, где она неохотно выскользнула из-под его крыла.
— Спите, моя принцесса, — улыбнулся ей жеребец. Шадия смущенно покраснела, услышав переход на «вы».
— Спите, мой капитан, — прошептала она. Страж мягко покачал головой.
— Я не буду спать, ваше высочество, — а затем прошептал одними губами, чтобы только она его услышала. — Я буду бдить твой покой.
Дверь тихо закрылась, а Шадия телекинезом потянула застежку платья, к которой жеребец даже не притронулся.
«Я веду себя как дура из книг Флёрри, — тоскливо подумала она, прижав копыто к груди и растянувшись на кровати. — Неужели у любви действительно такие признаки?»
Кожа ещё хранила воспоминания о прикосновениях Морэина, и единорожка сладко зажмурилась, представляя, как страж, покрывая её шею поцелуями, медленно стягивает с неё платье, а она шарит копытами в поисках застежки его камзола…
Почувствовав теплоту внизу живота Шадия стыдливо заскулила и прижала уши. Мягкие объятия жеребца заняли всё её сознание, голову кружило от запаха его одеколона, а копыта лезли в совершенно не дозволенное им место.
Единорожка легла на кровать и закрыла глаза. Она хотела бы, чтобы Морэин спал. Тогда она пришла бы в его сон и…
Но что она бы с ним сделала, Шадия придумать не успела. Она провалилась в Паутину Снов, где снова было море, лунный свет серебрил шумящие волны, а в беседке, где они недавно поцеловались, стоял Морэин, будто ждал её.
«Как жаль, что это всего лишь плод моего воображения» — с грустью подумала Шади, копытом касаясь основы сна. Пространство зарябило, будто кинули камень в воду, а жеребец бесследно исчез. Единорожка вздохнула и поднялась в обвитую виноградом беседку, осторожно ступая по деревянным ступенькам.
— Морэин, — прошептала она, перекатывая на языке его имя, словно пробуя на вкус вино.
— Так-так-так, — неожиданно прозвучал рядом голос. — Так вот из-за кого моя дочь ложится спать так поздно! Неужели из-за капитана ночной стражи, мм?
— Мама! — от неожиданности вскрикнула Шадия, но аликорница только рассмеялась, выныривая из ближайшего столбика беседки и игриво расправляя крылья.
— И чем же тебя этот бэтпегас заинтересовал? — спросила она, обнимая дочь. — Колись.
— Ты не сердишься? — осторожно уточнила единорожка, пытаясь углядеть в глазах матери подлянку. Ей всегда было страшно от того, что кто-нибудь, кроме неё, узнает о нежных чувствах Морэина. Она боялась, что мать разгневается и выгонит его, а к тому времени, когда Шадия приняла его, поняла, что тоже неравнодушна к капитану ночной гвардии, расставание показалось бы для неё пыткой.
Аликорница удивленно захлопала глазами, а потом громко рассмеялась.
— Конечно нет, Шади! Когда Шайнинг Армор и Кейденс женились, нынешний принц Кристальной Империи был капитаном королевской стражи, — Луна слегка приподняла одну бровь, — сестры, правда, но в твоем случае это неважно.
— Он объяснился со мной перед самым отъездом, — смущенно начала Шадия, теребя в копытах сорванный с винограда листик, — сказал, что следил за мной с самого рождения…
— Ха, припоминаю, — улыбнулась Луна. — Это Селестия к тебе его приставила. Я сама об этом узнала только тогда, когда ты попросила его перевести.
— Он такой вежливый, — мечтательно улыбнулась единорожка, чувствуя, как щеки наливаются румянцем. — Такой обходительный…
— Красивый, — в тон ей продолжила аликорница. — Доспехи носит…
— Да при чем тут доспехи! — фыркнула Шадия, мотая головой. — Он и без доспехов… Красивый.
— И он тебе нравится? — игриво подмигнула ей мать. Шадия покачала головой.
— Нет. Я люблю его.
— А не слишком ли рано? — поинтересовалась Луна.
— Он первый мне сказал, что любит. Тогда, перед самым отъездом из Кантерлота.
— И ты только сейчас ему ответила? — удивилась темно-синяя кобылица. Шадия кивнула.
— Я предложила, чтобы мы познакомились ближе, а сегодня… — кобылка сладко зажмурилась, возвращая в памяти нежное прикосновение губ.
— Он тебя поцеловал, — улыбнулась мать. Единорожка растерянно кивнула.
— Откуда ты знаешь? — расстроенно спросила она. Луна хихикнула и нежно провела копытом по щеке дочери.
— Твой отец сообщил мне об этом в весьма дурном расположении духа, — улыбнулась принцесса, — и сегодня ночью хочет допросить твоего возлюбленного с пристрастием.
— Не надо! — взвизгнула единорожка. — Он же ничего плохого не сделал!
— Не волнуйся, — снова хихикнула Луна, — я предупредила его, чтобы он не был слишком, хм, пристрастным.
— Разбуди меня! — вскричала Шадия. — Разбуди скорее! Он же его там убьет!
— Брось, Шади, Морэин капитан ночной гвардии, он и не такое переживал, не бойся, а поспать тебе нужно, — отрезала принцесса ночи. — Спи.
— Мама!
— Спи-и! — заходясь смехом протянула аликорница и исчезла.
Морэин стоял возле дверей покоев своей принцессы и ответственно дежурил. Никто не пройдет в комнату без его ведома, никому он не позволит нарушить сон его… его любимой.
По телу пробегал электрический ток, словно заряды, а губы всё ещё хранили напористую нежность, с которой она его целовала. Морэин не хотел брать инициативу по двум причинам: он боялся, что Шадия уйдет, и хотел скорее поверить в то, что она останется.
Внезапный шорох в конце коридора вырвал его из мыслей и привлек внимание. Глаза стража быстро сфокусировались — кобылка, молодая, единорожка. Чуть погодя разглядел и крылья. Одна из принцесс. Принюхался. Сладковатый запах карамели и кристальной крошки. Ниже Кейденс. Значит Флёрри.
— Принцесса Флёрри, — позвал он её, показывая, что та раскрыта. — Что вы делаете ночью посреди коридора?
Аликорница вышла вперед, повесив голову. Лунный свет, проникающий в окно, осветил её голову серебром, как и заблестевшие серебряными искорками крылья. Поглядев на стража, она выпрямилась. Светло-зеленые глаза блеснули в тусклом свете, и Морэин услышал неожиданный вопрос.
— Морэин, вы любите Шадию?
Жеребец сначала опешил, но потом честно ответил:
— Больше жизни.
— А она вас? — чуть помолчав спросила аликорница. Она выглядела разбитой, и с каждым его словом мрачнела всё больше.
— Сказала, что любит.
— Понятно, — мрачно кивнула принцесса. — Всё понятно…
Аликорница развернулась и направилась в сторону тени. Морэин почему-то чувствовал себя виноватым. Что-то такое промелькнуло во взгляде кристальной принцессы. Боль утраты.
— Нет, я так не могу, — прошептала Флёрри и, резко развернувшись, подбежала ближе к нему. — Она не любит сладости, знайте. Если вы поссоритесь, лучше подарите ей интересную книгу. И не вздумайте летать с ней в копытах — Шадия до смерти боится высоты. И если ей грустно, молю вас, не оставляйте её одну! Она так замкнется в себе, что потом не захочет говорить ни с кем.
— Зачем вы мне это говорите? — приподнял бровь страж, пораженный такими инструкциями. Шадия боится высоты? Он этого не знал.
Флёрри вздохнула и горько прошептала:
— Потому что я тоже её люблю. И хочу убедиться в том, что моя единственная подруга будет с вами счастлива.
В коридоре повисла тишина. Аликорница склонила голову к груди, а жеребец стоял, как каменный. Выбирать между дружбой и любовью. Шадия забудет о ней, и Флёрри понимала это. И сдалась.
— Не говорите ей о нашем разговоре, — тихо попросила Флёрри. — Поклянитесь своей честью, что она о нем не узнает.
— Если моя принцесса спросит меня — я не буду лгать, — покачал головой Морэин. Флёрри улыбнулась.
— Это правильно. Никогда не лгите ей. Она перестанет верить, если узнает, что вы солгали ей. И подарите ей черные гвоздики. Бархатные. Она их очень любит.
Страж чувствовал, как рушится в душе собеседницы огромный замок, которым она сдерживала свои чувства. Она незаметно плакала, но он деликатно делал вид, что не замечает этого.
— Прощайте, Морэин, — печально кивнула принцесса. — Сделайте её счастливой.
— А с ней вы не хотите попрощаться? — сухо спросил капитан. Она покачала головой.
— Хочу. Но я сорвусь, я знаю это. Уж лучше я погибну, чем снова причиню ей боль, тем более такую мучительную, как выбор. Прощайте.
Когда тени поглотили принцессу, Морэин крепко задумался, где ему можно взять черные бархатные гвоздики.
***
— И почему я всегда сверху? — с укоризной спросила Луна, копытами пробегаясь по животу короля, поглаживая его низ, мокрый от соприкосновений. Единорог улыбнулся и, словно кот, промурчал:
— Я люблю, когда ты сверху.
— Ага, — фыркнула аликорница, ещё сильнее прижимаясь к его бедрам, отчего оба зашипели от удовольствия. — Ты просто ленивый!
Сомбра зашелся смехом, гладя копытами кьюти-марки принцессы.
— Может и так. Но я люблю, когда ты сверху.
— Что ты делаешь?! — в шутку ударила его кобылица, почувствовав в себе его семя. — Ещё жеребят захотелось? Двух недостаточно?!
— А ты выносишь? — игриво прижал копыта к груди жеребец, с умилительным взглядом смотря на ночную кобылу. Луна закатила глаза и пропыхтела:
— Следующего жеребенка сам выносишь. Ай!
В комнате раздался требовательный голодный рев, а единорог и аликорница синхронно вздохнули.
— Это ты виноват. Из-за тебя наш сын проснулся.
— Нет, из-за тебя, — шлепнул её по крупу жеребец, за что получил ещё один шутливый удар. — Это ты кричишь.
Луна зажгла рог, подкатывая кроватку с малышом. Темно-синий, индиговый единорожек отчаянно надрывался, молотя крохотными копытцами по одеялу, выгибаясь вверх. Аликорница подхватила его на копыта, ритмично покачивая, но малыш не прекращал плакать.
— Он голодный, — пожаловалась Луна, чуть приподнимаясь.
— Не вставай! — взмолился король, закатывая глаза назад. — Пусть так ест.
— Сомбра!
— Что? Когда-нибудь он меня поймет.
Луна повела глазами, но села обратно, поднося жеребенка к груди. Единорожек присосался к ней, копытцами сминая вымя, а Сомбра покачал головой.
— Ну вот. Отобрали папину игрушку.
Словно в ответ ему, сын выплюнул сосок и издал громкий рев, заставивший уши родителей прижаться к голове.
— Да ешь ты! — раздраженно шикнула на него Луна, засовывая сосок ему обратно в рот.
— Хулиган, — засмеялся король, поглаживая спинку сына копытом.
— В папу весь, — хихикнула аликорница. — Шадия тихой была. В отличие от некоторых, — укоризненно проговорила она, глядя на наевшегося до отвала жеребёнка. Он отпал от соска и теперь сопел в обе ноздри, смешно дергая копытцами.
— Не кричи больше, — сквозь тихий смех прошептал единорог, глазами следя за тем, как малыш отправляется в кроватку. — А то он опять проснется.
— А ты не заставляй меня кричать.
— Да как ты смеешь мне приказывать? — в шутку нахмурился Сомбра. — Ты забыла, кто тут главный?
— Главный сейчас дрыхнет в кроватке, причмокивая во сне, — фыркнула аликорница, слезая с короля.
— Ну вот, — протянул Сомбра, расстроенно глядя на уходящую теплоту. — Теперь мною командует трехнедельный жеребёнок.
— И будет командовать ещё лет пять, — хихикнула принцесса, укладываясь рядом с жеребцом. — Привыкай.
— Ы-ы-ы, — промычал единорог, глядя на смеющуюся аликорницу. Когда та успокоилась, он провел копытом по её щеке и поймал её губы в глубоком поцелуе. Кобылица положила копыта ему на грудь, каждой клеточкой тела чувствуя, какой он горячий. И ей хотелось свернуться в его объятьях и греться в них. Апрель выдался холодным, и хоть снега уже давно не было, морозный ветер иногда по ошибке забредал в закоулки замка.
Разъединив губы, король улыбнулся.
— Ты необыкновенно сильная, Луна. Ты смогла родить мне дочь и сына.
— А ты смог его зачать, при условии, что я была бесплодна, — усмехнулась аликорница, вороша его шерсть на вздымающейся груди.
— Я тебя вылечил, — прошептал единорог, целуя её ухо. Кобылица улыбнулась, но не ответила ему, лишь положила голову ему на плечо.
Требовательный рёв заставил её с отчаянным вздохом зажечь рог и перенести малыша к ним. Сомбра усмехнулся, ласково целуя сына в лоб, а Луна прижала его к сердцу, напевая колыбельную, которую пела ей сестра в детстве.