Ветер раскачивал сотни полуголых ветвей, чёрных и крючковатых. Они скрещивались клинками фехтовальщиков в особенной грации поединка. Сухая трава бессильно гнулась к земле. Осенние листья выписывали в воздухе круги, то взмётываясь ярко-рыжими искрами, то опускаясь.

Саламандра смотрела на чернеющее посреди прогалины кострище отупевшим взглядом.

— А твои-то где? — вопрос ракшаса вывел её из короткого забытья.

— Пойдёмте, — она медленно развернулась и зашагала в сторону леса. Ракшасы не протестовали. Лишь один обернулся на лежавшего Курта Фортера.

— Так что с этим? Могла бы и прикончить.

— Вы двое, — она развернулась и указала на самых крепких из остатка отряда, — остаётесь с ним. Хотя надобность в этом небольшая, он и так схвачен.

— Одно дело, если у человека дар металлов, а что великан вдруг стоит? Они из простонародья, как я знаю. Не дорого.

Саламандра прожгла посмевшего возразить ракшаса укоризненным взглядом.

— Духи духами, но пускать их в ход Комиандр собрался только в крайнем случае. Сказать, почему? Выдача заложников в обмен на согласие о мире. Мир, слышишь? — шаги по кочкам сделались тяжелее, чем прежде. В лесу царствовала сырость и колющая сотнями хвойных игл прохлада. — А не мелочная выгода. Схваченный Металлик, конечно, Регентство потревожит особенно. Но этот точно лишним не будет. Чем больше, тем лучше, они даже убедятся, что ракшасы умеют слово держать.

Он скорчил гримасу.

— Сказал человек, да?.. Ваша кровь воняет так, что чувствуется, и не важно, на чьей вы стороне.

Она предпочла оставить выпад без ответа и в последний раз взглянула в сторону Курта. Тот до сих пор лежал под брезентом палатки, лишённый сознания.

— Он в моих цепях. Ничего не сделает, узлы такие, что за час не справится.

— Да, — поддержал её другой ракшас, высокий с длинными чёрными волосами, — а если проснётся, наши его быстро уложат.

Саламандра вздохнула и продолжила путь через изумрудный бархат леса с вкраплениями огненно-оранжевого. Осень в Дали наступала поздно, деревья сбрасывали листья вплоть до января. Ракшасы шли за Ящерицей молча, угрюмые и потные. Она привела к своему убежищу восьмерых, и четверо отправились в Тандем с пленными. Двоих оставила возле Курта, и с двумя другими пересекала лес в поисках призраков. Топталась трава, корни, кочки, кое-где ручейки смачивали землю и стопы воинов неумолимо опускались в грязь. Вытащив из мешка металлические часы, Саламандра пришла в ужас: минуло три часа, в то время как призраков она находила за полчаса, следуя нужной дороге. Опознавательные знаки шли правильной чередой — Саламандра не могла запутаться.

— Куда их унесло? — больше всего она боялась, что ракшасы заподозрят её совсем не в том, что она подстроила на самом деле. Под предлогом охоты затворница покидала Питера и Кристину, идя к скопищу призраков в лесной чаще. Затем вытаскивала из-за пазухи мятый лист книги Древних Заклинаний и брала их под полный контроль. Так скорбное жуткое пение и шелестящий говор становились тише, духи держались вместе и часто словно бы танцевали в созданном ими плотном кольце. Белые с синим, прозрачные и неизменно печальные, они то и дело приковывали взгляд очарованной Саламандры. Каждый раз она одёргивала себя и насилу отворачивалась, ведь они — незавершённая смерть, её несчастные нелюбимые дети. Они искали «мать» повсюду, множили, ведя сошедших с ума людей в могилу. И не знали иной жалости, кроме той, что угнетала их самих. Каждый призрак помнил одно имя, редко — два. То, что держало их, давало силы при жизни и пламенем охватывало рассудок.

Металлическая Ящерица знала, чьё имя, будучи призраком, помнила бы сама. Той, что сама когда-то была призраком, той, чей образ делал обыкновенный сон Саламандры кошмаром.

— Нам придётся возвращаться обратно к опушке, знали?

— Из-за письма?

— Да. Отряд Дали прибудет туда, а мы вернёмся с призраками.

— А не упрятала ли ты их подальше? — прозвучало ядовитое.

Саламандра, казалось, уже сама не знала. Волнение настойчиво покалывало морозными пиками, руки окостенели, сдерживая тремор.

— Не выходила пару-то дней, неужели все разбежались? Или кто отозвал? Может, кто-то из ваших?

— Говорят, сильнее всего их кровь привлекает, а не заговорчики наши.

— Это я знаю, — нервно бросила она, сжав кулаки с готовностью обороняться от всего, что окружает. В самый важный миг план с треском ледяной корочки провалился, а с ним могла провалиться и его создательница. — Думаешь, где-то бойня? Или…

— Может, бойню сами пленники и устроили, а? — яд в голосе черноволосого ракшаса густел. — Будучи хорошо подготовленными благодаря кое-чьей помощи?

— Я к этому непричастна! — рявкнула Ящерица. — Не знаю, что они задумали, но выйди я на свет, они меня зарежут.

— Как докажешь?

Саламандра горько усмехнулась.

— Выходом на свет, думается мне. А знаешь, почему они на кровь идут? Знаешь? — воскликнула она неожиданно громко, глядя на пасмурное небо сквозь тёмно-зелёную вязь крон и непрошеные слёзы в глазах. — Уйти хотят, думают, будто кровь им путь укажет. Мне Лерна как-то сказала, что я стала бы хорошей мамой. Сама себя она так не нарекла, просто видела, как я с Лорой нянчусь… У вас двоих дети-то есть?

— Чего? — оба ракшаса скривились. — О чём разговор?

— О детях.

— За дураков нас держишь, что ли? — если не голос, то само пыхтение идущих позади серокожих выдавало их скрытый гнев.

— А-а-а, заговариваться стала… — она мотнула головой и клацнула зубами, — совсем плохо, старушка Саламандра. Да и рожать на пятом десятке как-то неприлично, — и резко подалась вперёд, видя прогалину и насилу очищая себя от тянувших назад мыслей.

Вчера её голос внезапно дрогнул, когда в землянке она сказала Роберту, что боится. И вспоминать его тяжёлый недобрый взгляд не хотела, зато нашла забавным то, как милосердные люди, подобные ему, бывают иногда безжалостны. Очнулась Саламандра быстро: «дважды» предательница не заслуживала жалости.

— Я поняла. Где вы собирали призраков? У Сардониксовых гор, в том ущелье? Новый ход, видимо. Не дай Высшие Силы люди о нём узнают!

— Идём сразу к нашим призракам? А где твои?

Саламандра остановилась, призадумавшись.

— Если там и правда кровь, то сейчас все призраки собрались у Сардониксовых. Сами нашли себе добычу, нам и делать ничего не пришлось. Что же, — она поставила одну ногу на большой камень, словно взбираясь повыше и глядя сквозь стену из деревьев, — нельзя пропустить такую удачу.

Черноволосый ракшас напряжённо вгляделся в лесную чащу.

— Откуда у гор там взяться крови или бойне? Значит, отряд подкрепления первым делом туда пошёл — в ущелье-вход? Ты звала их к опушке. От ущелья тоже только недавно ход вырыли, как бы они узнали?

— Не у одних ракшасов запасы крови ясновидящего. Так и выследили Роберта с его подопечными, думаю. И пришли не к опушке, где условились, а сразу к ним, в подземелье. Может, и разделились, кто знает?

— Ненавижу пить эту дрянь даже разбавленной, — скривился другой ракшас.

— Кровь почти не чувствуется, если добавить в густой сок, — ровным голосом отвечала Саламандра. Сама она от облепихового отказалась: зная о ничтожно малых запасах, великодушно уступила.

Ветер — маленькая жизнь, своими порывами он раззадоривал лес: подгонял ручьи, расплёскивая жемчужины холодных капель по мелким круглым камням и земле; трепал сухую траву, словно в надежде оживить, вдохнуть минувшую летнюю силу. Длинные ровные стволы колоннадой окружали пёструю — бирюзовую, оранжевую, золотистую — залу без стен, углов и роскошных потолочных сводов, но из листьев, резных, овальных, длинных и широких, звенящих тысячью колокольчиков.

— Красивый был лес…

— Был? — два вопросительных взгляда оказались напротив, и она медленно опустила голову. — А сейчас что — нет его?

Она отрицательно качнула головой, то ли соглашаясь, что леса, якобы, нет, то ли попросту не желая отвечать. А может, и всё вместе.

— Идите без меня. Я к нашему пленнику, выведу его к ущелью. Если призраки не настигнут людей и представительство Регентства согласится на мир, будет им ещё один повод в виде живого Фортера. Не знаю, настолько это возможно, но надеяться стоит. Пока. — Она не стала бы дожидаться ответа, выражай он согласие, возмущение или резкий отказ.

Лишь взметнулась её потрёпанная светло-русая коса и глаза сверкнули напоследок двумя аквамаринами.

***

— А теперь вспоминайте всё, что знали о призраках, — сказал Роберт, ведя за собой толпу спасателей и спасённых. — Проверим, как вы подкованы.

Сардониксовые горы тянулись на юг кряжистым хребтом. Название они носили из-за рыжеватой породы с белёсыми и бордовыми полосами-прожилками. Люди разбили небольшой лагерь вдали от недавно созданного ракшасами тайного входа, в небольшом пустыре за валунами. Кто-то устроился с флягами в крытой повозке, кто-то на камнях, кто-то сел прямо на землю, переводя дух. Питер, поменяв скрещенные ноги, начал первым:

— Жуткие и воют так, что с ума сходишь, — он вспомнил свой страх перед серебристым мерцанием в гуще сумрачного леса. — Нельзя приближаться или просто задерживаться у них надолго.

— Да. Влияет на рассудок, — добавил Роберт. — Часто люди впадают в истерику после долгого разговора. Желание самоубийства, гнев, уныние.

— Сколько их всего? — Нелли подошла к Роберту ближе всех и села на сукно.

— Около пятнадцати. Говорить можно, даже вежливо попросить дать дорогу. Они могут послушаться и выполнить просьбу, главное — не задержаться. Вату я вам раздал, скатайте в валик и заткните уши, если окружат.

— Откуда сведения о призраках? — подсел к нему Александр.

— Саламандра поделилась. Их искали ракшасы, но она их опередила. Уж не знаю, что ожидать от этих существ на свободе, но предупредить стоит. Кстати, Нелл, — Роберт сузил глаза, — неужели Уилл отпустил?

— Между Диной и мной выбрали меня. Из-за разрушения — я смогу им защититься. Он попросил, чтобы я спасла Питера, а он, наоборот, самый целый. — Роберт с Нелли многозначительно посмотрели на смутившегося отцовской заботой Питера.

— Может, Божественное Исцеление не у меня одного, а? — Роберт легонько пихнул племянницу в бок. Настала её очередь смущаться.

— Всего-то ртуть, — ответил Питер, разведя руками.

— Теперь ты Металлический Ящер? — Нелли широко улыбнулась.

— Если я и придумаю себе прозвище, то не стану повторяться, — Питер со смешком поднялся на ноги.

Не успела Нелли ответить, как за валунами раздался пронзительный крик. Люди тотчас вскочили и побежали на звук, увидев караулившую Кристину в руках своих же товарищей. Редер, закалённый в боях воин двадцати двух лет, подался вперёд первым: кто-то из ракшасов пробрался наверх в человеческой личине. Сталь, прошелестев в ножнах, выскользнула и броском опытной руки вонзилась в плоть. Крик. Редер проверил у Кристины запястье и, убедившись в том, что она настоящая, оттолкнул, велев бежать и предупредить об опасности. Сам он погнался за другим ракшасом с просьбой Высшим не спутать друга с врагом.

И только через десять секунд понял, что молился не о том.

Туман. До боли знакомые синеватые пятна среди белых дымчатых лиц и рук, а может, и светлых волос покойников.

Их привлекла кровь раненой Кристины, Нелли, исцелившей половину воинов, пропитанная одежда. Призраки чуяли даже запах, летя к нему через километры.

Редер провёл трясущейся рукой по русым волосам. Мертвецы возвышались непроглядной стеной. Голос оплетал высокими нотами, запуская под одежду струи мертвенного, жуткого холода. Каждый призрак выкрикивал одно имя, у каждого — своё, самое дорогое и любимое. Мамы ли, сына или мужа. Мертвецы тосковали по другим мертвецам, надрывая глотки так дико, что у живого мигом сел бы голос. Они взывали к смерти, воспевали её, желали, чтобы она поглотила их и даровала покой. Редер застонал. Мучительный вой призраков исполосовал его уши. Говорили, так они делятся своей болью. Он охотно в это поверил: сердце тоскливо заныло. А следом заноет душа. И не отступится, пока не сведёт человека с ума.

Вата покоилась в мешке у него на поясе. Редер ещё долго буравил его взглядом перед тем, как вынуть необходимое. Ракшасы не изменяли себе в хитрости: к людям, лишённым слуха, легче подобраться. Сзади, особенно когда сами имеют при себе зелье Карвию против действия призраков. Скользкой тенью с клинком, жаждущим плоти и крови. Решив, что лучше попытать удачи со схваткой, нежели потерять рассудок, он достал из мешка на поясе вату, скрутил и воткнул в уши. Отныне за жизнь отвечали глаза и чутьё. Редер вертелся на месте с кинжалом и тыкал остриём в бесплотных призраков.

— Сволочи… — сказал он, затем добавил ещё одно, более грубое ругательство. И другое, третье, негодуя, что призракам не страшен клинок. И ничего не страшно, кроме боли, гложущей их десятилетиями.

Обернулся раз. Снова. Ни на миг не теряя бдительности, страха и голубой туман. Он решил оглядеть духов, чтобы поймать взгляд и попытаться поговорить: хоть и с трудом, но они слышали.

— Эгей!

Женщина в чёрном платье ахнула и отлетела напуганной птицей. Редер подался вперёд: просвет. Бурое пятно степи посреди сизых всполохов. Следя за спасительным островком бурьяна, он спешно вытащил вату из ушей. Странно или нет, ракшаса-противника не нашлось, и кинжала в спину он ожидал напрасно. Предстояло лишь бежать подальше, не жалея ног, сквозь болото помутнённого рассудка. И Редер бежал, оставляя призраков позади, не смея оглядываться и слушать их завывания дальше… пока не прозвучало имя последней целительницы Дали.

— Дина?.. Что? — Редер мгновенно различил голос призрака, но при одной мысли о грядущем разговоре с ним вздрогнул. Он обернулся на кружащих в воздухе мёртвых, с прищуром высматривал белый халат — фигуру убитого друга и знакомые очки в толстой оправе.

Погибший около полугода назад Виктор Санарен. Он казался пронзённым тихой печалью, светился среди индиговых и без конца кричащих сгустков смерти молчаливым серебристым пятном, опустив взгляд и держа руки у сердца. Бледные ладони закрывали что-то чёрное на левой стороне груди. Не то дыру, не то рану, его убившую. Но ни одна рана не заставит душу остаться. Души держат лишь другие души: люди, горячо любимые или горячо ненавидимые. Огонь сильного чувства топил холод смерти.

— Вик, помнишь меня? — Редер сглотнул ком в горле и подобрался чуть ближе. В разговоре дух перестанет выть и что-нибудь ответит. Существа хрупкие, несчастные, но и опасные. Виктор, хоть и услышал, отвёл взгляд. Тогда Редер решил зайти с другой стороны: — Я знаю Дину. Твою сестру. Что передать ей? Я всё скажу. Дину, да, её!

«Дина» его пробудила — как никто, кроме младшей сестры и единственного родного человека, не сумел бы. Брат с сестрой, последние целители во всей Дали, держались вместе, провожая в смерть родителей, а потом тётю, их воспитавшую. Его семья, друг, сестра и даже брат — девочка без утончённых манер и шёлковых одежд истинной леди, но умная и заботливая.

— Дина? — Виктор вырвался из сгустка призраков с руками, протянутыми к её острым плечам для горячих объятий.

— Она дома, в безопасности, — больше всего Редер опасался, что Виктор не захочет слушать никого, кроме единственной сестры. — Она последняя из целителей, мы все её защищаем. Ты что-то хотел ей передать?

— Она должна найти моё сердце. — Виктор разомкнул прижатые к груди ладони, открыв посиневшую рану. Ракшасы знали, что делать с сердцем убитого Санарена — целителем и драгоценным трофеем от людей. — Скажи Дине… скажи, чтобы забрала. Обещай, что скажешь!..

Редер кивнул. Его шея хрустнула так, будто обросла ледяной коркой.

— Я сам заберу, если найду. Она не пойдёт. Мы бережём её даже больше, чем Принцессу Корнелию.

— Поймай… — Виктор не возражал. — Отнеси ей мой остаток. Пусть земле предаст. Я уйду, когда сердце будет у моей сестры, она его похоронит, — проронив последнее, Виктор развернулся и продолжил нескончаемый тихий вой. Халат врачевателя развевался за ним белым стягом.

Редер проводил его скорбным взглядом. Выискать среди двух с половиной тысяч ракшасов того, в ком бьётся сердце погибшего целителя, в тот миг не показалось ему невозможным. Хоть и было таковым.

Ощутив боль, пронзившую голову, он ринулся к лагерю. Люди уже знали. Слышался лязг сабель, блики белыми стрелами проскальзывали перед его глазами. Всё, как прежде: обступившие небольшой пустырь валуны, внутри — крытая повозка с едой и питьём; кто-то из раненых стонал, дожидаясь, пока Нелли дойдёт до него. Она делилась сразу на двоих, стремясь делать всё быстро — или слишком быстро.

— Сейчас, сейчас, — тихо, почти ласково говорила Нелли, слыша мольбы о помощи, — я иду. Потерпите совсем немного. — Она сжала голову Редера для смягчения боли, брала чужие ладони в свои для возвращения людям их дара. Не успела она приложить руки к очередному раненому, как… — Запястье! — Тёмно-серый знак другой расы. Нелли отскочила, готовая сменить исцеление на разрушение. — Ракшас! Редер, осторожно!

Тот вскочил и начал пятиться, словно запуганный ребёнок. Короткий разговор с Виктором и туман остальных духов сломил его ясный разум и крепкое тело. Нелли бросилась на его защиту, пока ракшас, иронично вздёрнув бровь, не кинулся бежать прочь.

— Ладно… — шепнула она и решилась на риск: нагнать.

Едва серокожий услышал её, как обернулся и, вызывающе выпятив грудь, зашагал обратно. Осторожно скользя рукой по боку — там, где его окольцовывал пояс — Нелли достала из ножен кинжал и резко метнула. Ракшас вовремя спохватился, увернулся — и стал уже не шагать, а бежать навстречу. Её кулаки зажглись, а он шёл, будто не боясь опаснейшего дара. Уверенно, смело, не скрывая нагловатой усмешки. Пригнулся, захватил не попавший в него кинжал Нелли и…

Бросил в сторону. Сбитая с толку, Нелли обернулась на сдавленный стон: клинок попал в Юджина, пройдясь по шее. Не по плечу, которое могло подождать исцеления, или по руке. По шее, из которого густой струёй хлынула кровь. Нелли в исступлении бросилась к нему, молясь о времени и лишней паре мгновений. Только бы спасти от смертельной раны. Нагнав, она почти свалилась на согнувшегося Юджина, обхватив шею.

— Извините, — крикнула она, когда он пошатнулся. — Извините, я сейчас, сейчас, — и потянула Визиона на себя, приведя в устойчивое положение. Между бледных рук просочилось алое, но Нелли сжимала их всё сильнее, пока Юджин не начал откашливаться. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — просила она у Высших, не желая простить себя, если не спасёт преподавателя. — Прошу, пожалуйста, пожалуйста, — и глотала катящиеся прямо к губам слезинки.

— Нелл, — первый хрип с искоркой надежды. Она оторвалась и прикрикнула, видя словно нетронутую шею Юджина. Он ещё шатался, но глаза его полнились благодарностью. — Нелл, осторо…

Она развернулась и прикрылась зажжённой рукой. Ещё один клинок. Коснулся света и сгинул с пронзительным лязгом.

— Ракшас, тот самый, — выпалила она и поняла, как близко он стоит. Безмятежный, словно бессмертный, он улыбался, что-то нашёптывая. Нелли обернулась на Юджина за помощью. Прошёл миг, не меньше. А уже не виднелось ничего, кроме серо-синего тумана. Призраки подобрались сзади и скрыли его в своих объятьях. Нелли мгновенно отвела глаза от десятков бледных жутких лиц и, думая нагнать ракшаса, вскрикнула: туман обступил и спереди. А нагловатый ракшас преуспел в создании ловушки, заставив целительницу броситься на помощь тяжело раненому. Его слух и он сам был под защитой зелья, Нелли же не имела ничего.

Хор пронзительных голосов врезался в уши тонким острым лезвием. Нелли спешно закинула руку в мешок и стала нащупывать ватные валики. Не находилось за флягами и бинтами. Вой по-прежнему глушил звуки мира. Отчаявшись, она решила попросить духов дать ей дорогу… и поняла, что они никогда этого не сделают. Задумка ракшаса была много хитрее, чем казалось на первый взгляд: на её руках осталась кровь Юджина, а призраки не отступятся от главного олицетворения смерти. Множество покойников сгрудились у неё и её рук, толкались и вопили.

— Пожалуйста, дайте пройти! — молила Нелли, вытирая кровь о холщовые брюки в слабой надежде, что это поможет. Но алые струи затекли глубоко под рукав, а призраки не исчезнут, пока не перестанут чувствовать даже легчайший запах.

— Наконец-то уйдём…

— Ты спасёшь нас, девочка, только дай больше крови…

— Она умрёт не сегодня. Но скоро, мне так сказали, — последний голос набатом ударил Нелли по ушам. Она обернулась, поняв, как хорошо он ей знаком.

Из сине-сизого вихря вырвался комок. Белые всполохи терялись в мутной массе, словно пролившееся в воду молоко. Осталось лишь лунно-белое лицо и кисти рук — те медленно рассекли слишком вязкий для них воздух и прильнули к глазам. Плащ воина Дали, сохранилась даже брошь-василиск с белой эмалью. Фигура согнулась, и длинные волосы всколыхнулись за плечами тёмно-синей волной. В следующую секунду призрак завыл, держась, как и Виктор Санарен, за сердце.

— Не она даст вам крови, не она, другая придёт… человек в чёрном фраке сказал…

Нелли не знала, что повело её в ту секунду навстречу. Пронзительным визгом озвучив имя погибшей сестры, она встала лицом к лицу с крохотным остатком своего прошлого.

— Значит, и ты не покойна… — Духи скитались среди живых, пока причина скорби не исчезла и продолжает их тревожить. Так Амелия не ушла, пока не вызволили Флориану. — Что тебя тревожит?

— Девочка… — проронила Видия, глядя сквозь неё, — я одна хочу побыть, не нужны мне собеседники. Остальные призраки глупцы, что от тебя крови ищут.

— Я для тебя теперь девочка… — болезненный удар — Нелли даже прикоснулась к груди, чтобы защитить ладонью колотящееся сердце. — Ладно. Скажи, что произошло. Может, мы чего-то не знаем?

Видия была раздражительной — слишком, чтобы общаться с людьми без споров. Нелли знала лучше всех, что за повторный вопрос она сдобрит ответ ядом и метнёт кинжалом.

— Уйди же, раз ничего не знаешь о моей вине. Зря я жила, и умерла тоже зря.

— Зря… но ты спасла Флори… — проронила Нелли, понимая: нет надежды на разговор — такой, каким он бывал с мамой Амелией, полуживой и необыкновенной.

— Кто такая Флори? О ком ты мне говоришь?

«И её забыла, — Нелли скрипнула зубами от досады. Мальчик-призрак, скользивший неподалёку, помнил имя мамы, которую любил. Женщина в бедных одеждах выкрикивала имя повешенного мужа. А Видия нахмурилась, будто услышала впервые. Нелли вздрогнула, осознав правду. — Не ради Флорианы ты умерла. Ради неё ты бы выжила. Наша младшая сестра просто обернула твоё самоубийство в красочную ткань и навязала сверху бант».

— Наша сестра, — она хотела бы сказать многое, швырнуть в лицо обвинение в лицемерии, но вырвалось только это. — Ты всю жизнь напоминала мне это, чтобы я напомнила тебе после смерти, — Нелли не смотрела на неё и говорила больше себе, чем призраку, чью безумную, пронзённую смертью суть не хотела бы впитать в себя. Близость опасна: сначала заболевает голова, а чуть позже — душа. Нелли медленно пятилась, растерянно глядя вниз. От гордой и отважной Видии в этом существе осталось мало. Облако цвета сумерек с подобием точёных черт Её Высочества на лице-луне не заслуживало слёз и криков. И всё же это лицо-луна с горькой улыбкой осталось самым ярким воспоминанием её детства. Нелли собралась и продолжила: — Я — твоя сестра, но не единственная. Есть Флориана. Наша с тобой Флори. Ты помнишь! Помнишь! Ты любила её, скажи, что любила!.. Ты бы любила её больше всего на свете, как я сейчас!

Зов исчерпал себя. На несколько секунд между ними застыло молчание.

— Лишняя я. Как отец, Ричард, лишняя…

Нелли дёрнулась, будто псина, которую пнули в брюхо.

— Моя жизнь — проклятье, а смерть — проклятье ещё большее. Высшие сделали меня мученицей, и жить мне нельзя было, и умирать нельзя…

— Скажи! — Будь Видия осязаема, впившиеся в неё ногти Нелли оставили бы на коже десять ярко-красных следов. — Неужели тебя ничто, кроме отца, не трогало?

Внезапно глаза призрака расширились, и она, до этого тихо скулившая, опять зарыдала. Нелли съёжилась: слишком редко она видела её слёзы. Сталь плачет, лишь когда её плавят.

— Уйди, уйди, сумасшедшая! — завопила покойница. — Да, я наслала проклятье на всё живое! Все теперь — мертвецы! Человек в чёрном фраке приходил недавно, когда я звала на помощь. Он показал мне много мёртвых лиц. И ты среди них. И Флори твоя, наверное… вы лежите вместе, и все плачут вокруг.

Разозлённая, Нелли сбросила, содрала с себя последние слова, как застывшую на коже грязь.

— Диаболис не испугает меня своими россказнями.

— Глупое ты создание. Прими, что есть. Мужчина в чёрном фраке обещал.

— Раз предупреждена, значит, смогу спастись, — отрезала Нелли. — Спасибо хотя бы за то, что сказала. Ладно, хватит с тебя. Пока, — и развернулась, продираясь сквозь призрачный туман и собственную ярость. — Да пропустите же! Нет у меня крови! Не умираю, не дождётесь, — рывками рук она мечтала растолкать каждого призрака. И, себе на удивление, добилась успеха. Кто-то внял словам и отступал, прекращая мучительно-радостный крик, кто-то молча отлетал.

— Нелл! — человеческий голос — тёплый, живой — показался ей лучшей музыкой на свете. Кричал Юджин, нагнав и протянув ей руку. — Я знаю, как их обойти. С кем ты говорила?

Нелли медленно мякла, как полчаса назад мяк в её руках Визион. Они дошли до лагеря, где им встретился Роберт.

— Беда, — сетовал он, принимая от Юджина иссушенную Нелли, словно тряпичную куклу. — Каждого замучили.

— Да, у самого мутнеет перед глазами, — простонал Юджин и без сил опустился на камень.

— Как себя чувствуешь? — Роберт с отеческой заботливостью обхватил Нелли за плечо и усадил в повозку. Она не проронила и слова с тех пор, как выбралась — это настораживало. — Ты видела кого-то?

— Видия… Она говорит, что проклята, что её смерть напрасна. А почему, кажется, и сама забыла.

Роберт помрачнел ещё больше.

— Значит, и она не покойна? Впрочем, этого стоило ожидать. Беспокойной душой она была и при жизни. А ты хорошо держишься — обычно люди забывают об осторожности, если видят родных. Молодец.

Нелли подняла на него глаза раненного зверя.

— Я и забыла бы, как все остальные. — Ей хотелось стать ребёнком. Им позволено кричать и ругаться без резкого осуждения за невоспитанность и несвоевременность. — Об отце она почему-то помнит. Назвала его имя. Ричард. Да, только о нём она и помнит, только его по-настоящему и любила. Она ушла, потому что не хотела жить, и оставила всё нам. Мне. Каролине. Летом я каждую ночь сидела возле кровати Лоры. Каждую. Врачи всё лето твердили, что она инвалид. Один сказал, нам надо с ней прощаться, что не выживет со своим здоровьем. Когда Лора засыпала, я знала, что она только притворяется, но мучить не хотела. Только выходила в коридор и плакала. Слабые кости. Иногда ходит с костылём. Чуть что — перелом… Я её на руках носила до кухни, до спальни, туда-сюда. Да. Мне всё равно. А Видии нет. Она ушла и спряталась от того, что ей предстояло. Думаешь, я бы не умерла за Лору сейчас? Да без раздумий. Но я хочу жить, мне это дорого. Я никогда не сделаю Лору прикрытием для желания умереть. — Роберт молча приблизился и обхватил её крепче. Она билась, но не потому, что хотела от него избавиться: помутнённый рассудок захлёбывался бурной раскалённой лавой гнева. Нелли ощущала, как заживающую рану пронзили ещё раз, обострив боль в три раза. А что, как не боль, обостряет ненависть?

— Нет цены, что была бы дороже жизни, — шепнул Роберт.

В этот миг Нелли резко осела и успокоилась. Лицо застыло фарфоровой маской и лишь спустя некоторое время растянулось в пугающе-широкой улыбке:

— По мне, продолжать жить казалось ей дороже. Сл-ложнее. Справляться, терпеть предательства, лицемерие… Она боялась. Вот и выбрала, что подешевле. Она знала, как вернуться живой. Будь уверен, она знала. И точно бы вернулась, с её-то мощью. Но хотела умереть. Иначе она не приняла бы Гранитеррию.

Роберт не хотел бы этого показать, тем более сейчас. Никогда не показал бы — но в глубине души он был согласен.

Ветер озверело дунул им в лицо, проскользнув между валунами.

***

Надежда на такой исход у Саламандры была крайне слаба.

С округлёнными от изумления глазами она оглядела прогалину и два серых тела у ног Курта Фортера. Недвусмысленные алые пятна на голой земле; цепь, связавшая рослого воина, боязливо выглядывала из-за брезентовой палатки. Огромный, чуть выше двух метров, Курт стоял напротив неё с подозрительным взглядом.

— Что это?

— Ты сам убил их? — Саламандра имела досаждающую другим слабость отвечать вопросом на вопрос.

— Да, я! Да, я сам выбрался из цепей! Где все? Мистер Роберт, Кристина? Где? — напирал он исступлённо.

— И собственными-то руками, наверное!.. С твоими даже топора не надо, — продолжала она, разглядывая трупы. — Какой хитро-мудрый, даром что Фортер. И из цепей моих освободился?

— Пара узлов, Фортеры не так глупы, — свирепость в его голосе нарастала. — Это вы их сдали!.. Роберта, Питера, всех! И ракшасы ваши!

— Думала сдать и тебя, что ж, — пожала плечами Саламандра и пошатнулась от резкой боли, подняв на Курта одичавшие глаза.

Он вытащил кинжал из её живота и всадил снова. Сейчас это далось тяжелее, но в третьей и четвёртой попытке он упорствовал. Хоть и безуспешно.

Однако первая удалась. Саламандра инстинктивно схватилась за рану, только кинжал её покинул, и странно-медленно, маниакально усмехнулась.

— Дос-садить уд-далось!.. — и коротко визгливо хохотнула. — Вот умница! Не-е-ет, — проблеяла она, слабо контролируя трясущиеся руки и предательски гнущуюся спину. Ранение ломало волю, истончившуюся прутиком. Однако прутики гибки, и предпочитают гнуться, а не ломаться. Саламандра, подавляя грудной рык пронзительной острейшей боли, метнулась в сторону леса. Чуть не упав, обхватила руками ствол и всхлипнула. Но устояла. И, придя в себя, согнулась и настойчиво продолжила путь.

— Роберт и его т-товарищи уже… орудуют там вовсю, думается. — Она судорожно дышала, безуспешно зажимая ладонями рану. — Знаешь, а мы во вчерашний сок с Робертом кровь Визиона подмешали. Погляди-ка, где ваши. С тобой вместе к ним пойдём. Пон-несёшь меня на руках, если что? Эт-то надо так. Надо… Давай.

Послушавшись, Курт зажмурился и оглядел округу ясновидящим зрением. За стеной леса и листвы ему предстали товарищи — живые и невредимые, с пленными придачу.

— Так вы… — он перевёл взгляд на Саламандру. Тугим комом в животе сжалось осознание, что он ранил своего. Не увидев после пробуждения ничего, кроме цепей и пары ракшасов, он не мог счесть подозрительную Металлическую Ящерицу другом.

— Пойдём скорее! На руки возьми. Н-не тянет стар-рушка… Совсем ст-тарушка уже.

Придя в леденящий рассудок ужас, Курт повиновался без раздумий.

— Они в нескольких километрах, бежать надо, — процедил он. — У меня есть ткань, сейчас перевяжу, подождите. — Он опустился на землю и начал спешно рыться в рюкзаке.

— Стой ты! — слабым от мучений голосом выдала она, подползая к нему, загребая пальцами по рыхлой чёрной земле. — Весь план угробишь. А Комиандр ещё мира хотел! Куда там! Люди всех пленных сами уже взяли, им нечего будет предложить… Опять война. Опять.

Курт настаивал на перевязке до тех пор, пока она не закричала и не назвала идиотом. Последнее всегда действовало на него отрезвляюще. Взяв Саламандру в крепкие мускулистые руки, он понёсся через лесную чащу. Она признала: бегал он быстро и был ловок, уворачиваясь от пересекающих путь веток и перепрыгивая через ручьи. В бешеной тряске она вяло вертела головой и пыталась напевать что-то под нос. Высшие видели, как она грустила. Как хотела поговорить, но боялась, что отвлечёт бегущего. Она плакала от боли и горя, сотен и сотен упущенных возможностей говорить хоть с кем-либо. С Марлушой, с Гриноном, ведь они, простаки, были ей не ровня. Даже в их окружении часто отмалчивалась, предпочитая скучный вид из окна. Отмалчивалась и возле Амелии с затаённой обидой. А сейчас хотела говорить, рассказать всем обо всём, не прерываясь ни на секунду. О радостном и о грустном. О Флориане.

… Саламандра ещё никогда не хотела говорить так сильно.

— Малышка, как она поживает?

Курт нахмурился, затем вновь устремил взгляд в изумрудную лесную вязь. Она блаженно прикрыла глаза в колыбели мерного покачивания и прохладного ветра. Сознание распахнуло широкие ворота в вечность и наслаждение бессмертной души. В то время, когда Саламандра сама была невинной малышкой, ещё не открывшей дар металлов.

— Малышка, малышка, она ведь влюбилась в этого Тоффи. Он её защищал от Эллы, от Хоста… Дарреса. Она его рисовала вместе с сёстрами своими старшими… А он всем так помогал, как ей. Флори ем-му и письмо послала однажды, тайное, где и призналась… он посчитал это издёвкой от Эллы и её друзей и выбросил. Не зн-нал ведь. А Лора, как узнала, убежала к себе и проплакала пол ночи. Думала, замуж выйдет з-за него. Да, замуж… убьют тебя в четырнадцать, дурочка! А ты — замуж… Люди и так-то за ракшасов не выходят. — За Флориану ей на секунду сделалось больнее, чем от собственной раны. Саламандра схватилась за сердце. — Тофрис, конечно, расстроился бы, он ведь добрый.

Как бы ни хотелось Курту слушать, он пропускал половину, преодолевая расстояние.

— Тебя мальчишки… мальчишки, наверное, обз-зывали. Или дурачили. Я с-слышала, с Фортерами часто так.

— Меня часто верёвками завязывали. — Он с трудом выкроил мгновение для внятного ответа сквозь сбивчивое дыхание и череду препятствий. Одна сосновая ветка. Ещё. Камень. Яма. Приходилось прогибаться и одновременно смотреть под ноги. — Те же дети, когда издевались. Так и научился. Сам кого угодно перевяжу. Ох… Мы скоро! — криком радости и муки возвестил её Курт. — Уже совсем скоро!

— Призраки есть?

— Полно!.. Что вы хотите?.. Я так и не понял.

Саламандра собиралась с мыслями от нескончаемой качки и страшной боли. Она держалась только потому, что во второй и третьих попытках обратила собственную плоть в натрий. Как когда-то учила и Питера. Думала сделать то же и в первый раз, но не успела. Как ни странно, рана была неглубокой. Больше риска умереть от кровопотери, нежели от повреждения органов. А крови с неё текло достаточно, приземляясь каплями на обувь и штаны Курта.

— А ты всё же подумай. Пер-рестань жаловаться, чт-то ты Фортер!.. Все жалуются. Тольк-ко делать ничего не хотят!

Курт мотнул головой. Слишком давно он свыкся с мыслью, что Фортеры не блещут умом, и больше не задавался целью доказать обратное. Так отвык и думать, выбрав роль верного храброго пса, исполняющего приказы хозяев: уж они-то умнее. О большем не смел и мечтать.

— Призраков хотите сманить себе своей кровью. Ну, а дальше что?

Саламандра зажмурилась от врезавшегося в глаза света.

Лес окончился. Сардониксовые горы высились над ними карминовым хребтом, а у подножья сновали люди и призраки, аж издалека сверкая сталью.

— Мистер Роберт! — громыхнул Курт басом и подался к товарищам. Повсюду слышался плач и крики. Где-то — от призраков, а где-то и от людей. Существа загробного мира сводили живых с ума.

— Отпусти меня и беги, — шепнула Саламандра.

— Вас исцелить надо, я Нелли позову. Она в отряде, я её увидел.

— Нелл… о да, позови. Но сначала отпусти! Да, прямо тут!

Курт поднял глаза: духи словно взбесились от дурманящего ярко-алого запаха.

— Беги отсюда! — заорала она что есть сил и стала вырываться. — Роберта догони! К нему иди! Он расскажет тебе всё! Он всё тебе объяснит! Давай!

Исступлённый от воя мертвецов, он опустил Саламандру и обогнул надвигающуюся тучу призраков. Мучая ноющие от долгого бега ноги, Курт молниеносно догнал мелкнувший плащ их наставника. Он только вышел из-за валунов. Внутри собрались все, кого призраки успели извести, крича демоническими голосами. Кристина, Редер, Аннализа, Керр, Юджин, даже стойкий Александр — он бил кулаком по камням. Кто-то кидался рюкзаками, припоминая совершенно глупые обиды прошлого, кто-то рыдал, казалось, беспричинно, а кто-то — ещё хуже — смеялся. И каждый жаловался на острую головную боль. Пустырь уже не был пустырём, но скоплением чистейшего сумасшествия.

Призраки делали своё дело отменно. Роберт метался от пострадавших к ракшасам, приняв оборону на себя. Больше всего он боялся, что охватившее отряд безумие продлится долго. Питер и ещё несколько счастливчиков добивали последних оставшихся. Кто-то из серых дезертировал от призраков, кто-то полёг.

— Курт! Живой! — просиял Роберт, давно не радовавшийся так искренне. — Как? Саламандра тут?

— Она сказала опустить её на землю. Опустил. Объясните, что это значит?

Роберт осмотрелся и увидел, как призраки спешно отплывают всё дальше, в сторону опушки, визжа так исступлённо, что у самых бесстрашных в груди сжимался ледяной комок.

— Я бы сделал что-нибудь, но она сама решилась. На кровь они идут… и на смерть. А ещё заговор, она сама нашла и приготовила. История знает случаи, когда раненые, знавшие подобные заговор, утягивали призраков с собой вместе, поэтому призраки — орудие ненадёжное в бою. — Роберт смотрел на отдаляющийся сгусток, не смыкая глаз.

Разделавшись с последним ракшасом, к ним подошёл взмыленный Питер.

— Позови Нелл, она должна была уже успокоиться, — скомандовал Роберт, и тот послушно удалился.

Роберт вздохнул с облегчением: она уже не кричала, как прежде, идя чеканным шагом.

— Что там такое? — звонкий голос возвестил о её бодрости.

— Саламандра. Нужно бы отдать ей дань, не думаете?

Наконец Курт понял, зачем здесь она.

«Случайная» рана от его руки была предугадана задолго до нанесения. В долгом разговоре с Робертом Саламандра в сердцах выпалила, что боится. И, как это ни подло, но хочет жить. Как ящерица, сбросившая хвост. Готовая искупить проступки любыми мучениями, отсидеть в Дали положенный срок, гнить в темнице, собирать презрительные взгляды, только бы Флориана простила. Металлическая Ящерица проводила Марлушу, Гринона, Амелию и Видию, всё острее осознавая цену жизни.

Саламандра ожидала рану от Роберта: он обещал взять ношу на себя. А если не он, так ракшасы.

Впрочем, это потеряло всякую важность.

Призраки заплясали вокруг неё, улюлюкая жадно и почти радостно. Порой у них были дикие глаза и безразмерные рты, тёмно-синие, как ночь. Они гладили её холодными мерцающими руками, и на эти касания, полные острой невыносимой боли, она отвечала истошным криком. Пальцы смерти скользили лезвиями клинка, рассекая кожу морщинами. Вязь души расплеталась, теряя нить за нитью. Саламандра плакала, переходя на вой, задрав голову, но продолжала шептать, рифмовать. Жить. Драться за горькие секунды из последних сил. И, зло шипя, превозмогать боль. Древний язык Дали, грубый, словно коряга, складывался длинным стихом заклинания. Начиная быстро и чётко, заканчивала она по слову. По крику. По хрипу.

Кто-то пытался слизать языком кровь на её животе, кто-то — гладить рану. Кто-то хохотал — высоким, звонким голосом, отскакивавшим от земли эхом. Мертвецы вскидывали руки, кружились в воздухе, у некоторых женщин вздымались полупрозрачные юбки, оголяя такие же полупрозрачные ноги. Визги кровожадной радости проходились по ушам живых клинком.

Мороз. Земля под призраками зашлась серебристым порошком инея.

Питер попытался оттащить Нелли, но уходить насовсем она не желала и тихо шепнула ему постоять рядом.

— Она заслуживала? Смерти… заслуживала?..

Он долго молчал, прежде чем ответить:

— Если призраки оставят от неё хоть что-нибудь, она заслужила хотя бы похорон.

— А если они оставят только пепел?.. — Нелли до сих пор не знала, что ей нужно испытывать от происходящего.

— Что бы она ни делала, я был и останусь благодарен. Я стою тут, живой, только из-за её желания мне помочь. — Питер говорил на удивление спокойно. — Похороню, пусть даже и пепел.

Нелли посмотрела на него так, будто испугалась.

Капля задела гладь её души и прогнула лужу волнами. Щекам внезапно стало мокро. Она вытерла щёки, но им вновь стало мокро — хуже, чем прежде.

Отголоски прошлого звучали в мыслях голосом тёплым, как вечерний камин в их детской комнате во дворце. Прозрачные занавески из розовой органзы с вышитыми лилиями, ковёр мягкий и золотистый, словно поле пшеницы в переливах солнечных лучей. Нелли помнила. И куклы свои тоже. Она как-то сказала, что хочет видеть куклу в виде её и Роберта. А когда получила, стала воображать, будто Роберт — её родной папа, и он гуляет с ней в саду, как папа-Ричард — с Видией, и зовёт — но не Победой, а Звёздочкой. Нелли не хотела быть великой и гордой победой, как Видия. Только звёздочкой — маленькой и сверкающей от счастья. Никого не побеждать, не одолевать, ни с кем не желая бороться, а попросту светить.

Там Видия читала свои книжки, на столе возле высокого шкафа из тёмного дуба, а Нелли веселилась с мягкими куклами и деревянными лошадьми. Саламандра заходила, как всегда — спокойная и сдержанная. Сначала погладит Видию, успокоит её, ведь та любила называть Нелли крикливой дурой. Потом возьмёт обиженную Нелли на руки и начнёт петь колыбельную странно мягким голосом для женщины с металлическим даром. Сама Амелия иногда удивлялась, как Саламандре удаётся мирить её одинаково упрямых старших дочерей.

«Должно быть, Амелия, дети не так глупы, как мы привыкли думать. Уверена, они хорошо понимают — я всякой могу быть. И ватой, и камнем, таким, что дашь по голове — и всё. Уж сама порой не знаю, чего от себя ожидать…»

Неизвестно, какие закрома сознания могли воскресить этот ответ в памяти Нелли.

Духи закричали громче, чем когда-либо — смертельная рана Саламандры затягивала их в себя, в кровь, под кожу, между белыми полосами костей. Нелли подождала, пока они не утихнут. Она боялась, что Саламандра уйдёт в то же мгновение.

Но, услышав рваное дыхание, согрелась последней надеждой.

Когда призраки сгинули, слившись с алой кровью, Саламандру было не узнать. Ни волос, что из пепельно-русой косы обратились в снежно-белые патлы, ни сморщенного тела с бурыми пятнами засохшей на лице крови, ни глаз с помутневшей голубизной. Шатнувшись, она не устояла: ноги сложились, как у шарнирной куклы.

— Это я, няня. Нелл… Корнелия, — обхватив её за плечо, она пристроилась сзади, и обе уселись на холодной земле с бледно-зелёными нитками трав. Нелли бы вылечила Саламандру и её смертельную рану, будь для того достаточно времени. Но и уговор был другим: призраки жаждали смерти. Всё, что оставалось, это прощаться и нежно гладить её по волосам в надежде на ответ.

Ветер гнул к земле далёкий бурьян, словно желая усыпить. Тучи неслись в небе свинцовыми сгустками, светлея к горизонту. Далёкие горные хребты размывались, словно сизая акварель под каплей воды.

Саламандра медленно обернулась:

— Амелия… Вы так б-бормочете, Ваше Величество, что мне делается тр-ревожно. Всё в порядке, с рукой тоже… Не волнуйтесь, моя Амелия, это просто ночной кошмар. Мне приснилось, как я будто я отдала кому-то Флори. Нашу Флори. Но это… глупый сон, Ваше Величество. Я никогда такого не сделаю… Не сделаю, — повторила она, кивнув для верности, и умерла.

Питер пощупал запястье и кивнул. Кристина вырвалась из толпы, подошла, медленно присела возле тела и съёжилась. Ей вспомнился костёр, брёвна вокруг него, глухая ночь в лесу… и стеклянные глаза рассказчицы. Мысли о Саламандре-враге стёрлась мыслью о Саламандре-наставнице, Саламандре-страдалице… и лицедейке. Но что такое маска, как не корочка запёкшейся крови на порезе?

Питер вспомнил про дуб в прогалине.

— Будет во что завернуть?

Через несколько минут Кристина достала два плаща.

— Ничего более подходящего не нашла. Можем обвязать её и потащить.

Небо темнело, уступая вечеру, порывы били в спину часто и ожесточённо. Лес перешёптывался чёрными полуголыми ветвями.

— Надгробие бы… — проронила она, когда перед раскидистым дубом вырос бугор.

Питер обхватил ствол обеими руками. Кристина смотрела за действом под тихий треск дубовой коры.

— Вот как, — улыбнулась она. — Не сорвётся?

— Почти слилось с корой. — Питер взглянул на сотворённое, прокашлялся и зашагал прочь. — Содрать будет тяжело.

Лес зашептался громче, принимая захороненный прах в недра. Здесь хоронили своих и ракшасы, и люди, а стройные и долговечные стражи леса смотрели на них раскидистыми кронами. Видели, как воины рождались, увидят, как каждый умрёт, а сами переживут их на несколько столетий. И будут тихо наблюдать за круговоротом жизни и смерти, пока не вступят в него сами.

Ствол дуба окольцевала длинная металлическая ящерица.

Конец второй части.