Вернувшиеся с победой люди заслужили спокойную ночь, что застлала бы окна их домов занавесями из индигового бархата с серебристыми кружевами в виде редких облаков. Заслужили и сна в тишине. Сладкого, благостного, без эха призрачного воя и страха ощутить между лопатками лезвие.

Но ночи предшествовал вечер, полный дел: никто не имел права на усталость. Доклад о ходе противостояния горчил скорбью по Металлической Ящерице. Питер и Нелли предложили дать ей звание Героя Дали посмертно, каким были удостоены Виктор Санарен, Видия Экмит и десятки павших в бою. Питер водрузил на длинный стол стопку ветхих книг, рассказал об обучении и исчезнувших навсегда призраках. Что не помешало Уильяму и Александру вспомнить о восстании, из которого половина Дали чудом вышла живой. Наконец обе стороны обратились к середине, что не имела привычки вмешиваться без крайней необходимости.

Он закинул ногу на ногу, слишком непривычно для обыкновенной его посадки. Оттого-то все и поняли: знак дурной. Устав от настойчивого повторения своего имени, Роберт неожиданно вздёрнул руку и начал поочерёдно загибать пальцы:

— Предательство королевской семьи. Искалеченная жизнь Флорианы. Все погибшие, тех, кто пытался её вызволить, в том числе и Видия. Сама-то Саламандра не думала, что вызовет войну на пятнадцать лет, но война была. — Четыре загнутых пальца.

— Принцесса и мой сын наивности, — развёл Уильям руками. — Что же, возраст позволяет.

Роберт скосил на товарища ироничный взгляд. Согласен он не был. В свои восемнадцать Уильям Металлик казался не младше тридцатилетнего; даже в его любезности была прохлада, даже в веселье улыбка оставалась сдержанной.

Нелли шумно тряхнула головой, сбрасывая ненужные, но цепкие страхи. Настал её черёд вскидывать руку и оглашать доводы в противовес высказанным:

— Она помогла в вызволении Флорианы, — один палец, — несколько раз спасала жизнь мне, а благодаря этому и Лауре, — второй. — Питер, Кристина к тому же — да, это единицы. — Два довода против четырёх. Нелли напряглась, словно приготовившийся к прыжку хищник, — Но без сына глава Регентского Совета был готов снять с себя обязанности.

Сидящие, разумеется, хотели поспорить, особенно недолюбливавший её Александр Теппар. Впрочем, судя по неизменному недовольству на широком мужественном лице, недолюбливал Александр половину Дали. Хищником он слыл особенно свирепым и скорым на гнев — что стоило такому разорвать юнца?

Однако хищник Уильям был разумнее. Он осознавал свои слабые места и не спешил поддаваться на громкие дерзновенные раззадоривания. Когда Александр кричал, а Роберт сомневался, именно Уильям высказывал решение и брал его выполнение под свою ответственность.

— Если Принцесса слушала меня внимательно, она, должно быть, не услышала ни единого отрицания. Я не отрицал, что сорвался. Не отрицал также, что не унеси Саламандра призраков, от вас остались бы размякшие полоумные нелюди. Так прошу и вас не отрицать наших доводов… и её предательства по отношению к вашей семье.

— Мне хотелось отблагодарить её хотя бы за спасение наших жизней… Хотя бы посмертно. Это было её раскаянием. Вопрос, заслужила она прощения или нет?

Пригвождённый согнутыми локтями к столу Уильям Металлик выпрямил спину и откинулся на спинку кресла, глядя на Нелли испытующе.

— Ваше Высочество, я мог говорить о вас, что угодно, но вряд ли я когда-нибудь поспорю… под корочкой дерзости вы добры. И милосердны. Я даже начал верить, что благодаря вам Джулия сможет забеременеть. — Роберт поглядел на него с недоумением, Питер робко улыбнулся: ледяные иглы в голосе Уильяма Металлика таяли. — Как бы ваша доброта не подвела вас в сложный момент, как подвела Амелию. Мы признаем достоинства Саламандры Металлик, но вынуждены оценивать её преступления так, как заслуживает бывший сторонник нашего врага.

— Хорошо, — Нелли с покорностью сложила ладони на столе.

На холм она возвращалась в молчании. Иногда взгляд встречался с металлическим небом: она хотела узнать от Саламандры, поможет ли память улетевшей душе. Ожидавшая в доме Фира тоже решила молчать. Пять привественных реплик — на шестую поскупились.

Даль захватывали объятья ночи, а людей — объятья желанного сна. Закалённые бойцы привыкли к холоду и довольствовались лёгкой простыней. Однако одеяло порой кажется чем-то большим, нежели теплом. Так Нелли захотела отогреться и предложила Фире запасной тюфяк. Так Питер, распластанный на широкой кровати в имении Металлик ощутил, что ему тесно и зябко. Так Роберт не хотел ложиться вовсе, зная, что в доме на холме его встретит лишь прохладный хлопок простыней.

Деревья замерли в угрюмом молчании, лишь изредка сбрасывая сухие, отжившие своё листья. В одиноком доме со стойким запахом полевых трав и мяты стояла прохлада.

Дине Санарен тоже достала одеяло.

Она сидела на кровати, спрятавшись в белоснежных пухлых складках, как бабочка в коконе. Слова Редера пронзали уши до сих пор, пусть и прозвучали ещё вчера. Она до сих пор ощущала его неловкое объятие, голос — тихий, стремящийся успокоить одной и той же фразой: Саламандра Металлик умерла, впитав всех призраков в собственную кровь. Виктор нашёл покой и без сердца.

Можно было догадаться, что сердце Санарена Тандем не упустит, сделав одного из серокожих целителем. Обладатель двух даров и фамилию носит двойную, дара врождённого и приобретённого. Ракшас-Санарен — Дину всякий раз передёргивало от одного совмещения. Убийство достигло бы двух целей: лишить Тандема целителя и вернуть Дине Санарен покой и здоровый сон — потому что уже вторую ночь после известия она заснуть не могла.

Лунный свет отпечатывался на столе серебристым квадратом. Глазами, привыкшими к темноте, Дина осмотрела комнату — пучки сухих трав на стенах, множество мелких деревянных полок с полупустыми банками на каждой, в середине комнаты — шерстяной узорчатый ковёр с белыми кисточками по краям. Она прошла к столу и начала медленно разбирать стопки фолиантов, что окружали дневник великого целителя. Дине казалось, этот дневник должен задержаться у неё дольше, чем у кого-либо. Тобиас был её родственником, пусть и не прямым: он не имел детей.

Раскрытый подлинник лёг посреди свитков, банок с измельчёнными травами и нескольких металлических перьев: перечитывая, Дина остановилась на первых изменениях в личности Санджениса.

Дина преодолела то, как он подыскивал «беженцам» жилище, про своё пьянство и то, как Рейвена его выхаживала и провожала обратно во дворец — каждый раз беря обещание, что больше он пить не будет, и видя — оно вновь нарушено. О пересадке сердца в дневнике не упоминалось. После этого, судя по записям в дневнике, Тобиас сорвался и снова начал пить — закрываясь от мира тощими руками, защищаясь от всех неудачных операций, молчаливого осуждения ассистентов, от всех испытаний, что хлестали по рёбрам и лопаткам кнутом, как сам он хлестал Санджениса.

Вздохнув, Дина погрузилась в строки.

«Это был последний раз — надоело повторять, но надежда, что каждый раз и правда последний, во мне не умирает. Зато Рейвена не верит. Правильно, должно быть, делает. Сквозь пелену хмеля помню её крик: арест, арест и ещё раз арест, она запрёт меня дома, пока не… что? Не перестану пить? Пока не умрёт Сандженис?

Не знаю, как умудрился запомнить, но врезалось, как луч лампы врезался в глаза после часового нахождения в темноте. Рейв даже на меня и не смотрела. Сидела возле моей кровати в плетёном кресле, руки сложила на коленях и нагнулась. Смотрит куда-то… на часы. Или в окно. Или в никуда, и так жалостливо, коротко: «Я устала, Высшие, я так устала».

Устала в который раз тащить мешок с костями сначала через террасу, потом звать Ютта, чтобы тот подержал дверь. Затем как можно вежливее отсылать его подальше, не желая, чтобы кто-то видел меня в столь ничтожном состоянии. Потом самое мучительное для нас обоих, то бишь лестница. Лакированные ступени для меня подобны гололёду, на ним я изображаю полные пьяного изящества пируэты, а она с неуклюжестью меня подхватывает. Добираемся до комнаты, на кровать она меня почти толкает.

Попытался выдать некое подобие извинений, но бурчание не разобрал даже я сам, а она только посмотрела с укором да ушла.

Наверное, вина уже перехлёстывает, раз я проявил героическую стойкость: встал с рассветом и решил провести обряд искупления — приготовить завтрак сам. Им, ожидающим меня каждый вечер, зависящим, опекающим меня. Овсянка, как известно, завтрак аристократов. Сохраняем традиции. Распорядок: сварить кашу, достать с верхней полки запасы компота и обеспечить сервировку, на какую горазд в доме, далёком от дворцовой роскоши. Воплотив намерение в жизнь, я тихо удалился с кухни и провалился в сон — моей измученной хмельным голове требовался перерыв. Встретив идущую на кухню Рейвену, оповестил её о маленькой любезности «во искупление» и ввалился к себе.

Встал снова ближе к полудню. На вопрос, понравился ли им завтрак, мальчики с плохо сыгранной улыбкой закивали. Рейвена же мягким касанием руки отвела меня в сторону (истинно женская деликатность!) и сказала, что может научить меня готовить.

Что такое овёс для алхимика и хирурга? Одним Высшим известно, почему после череды открытий, признанных великими, Кровавому Гению не удаётся сварить овсянку.

Пятнадцатое марта.

Отсутствовал месяц. Вернулся из дворца. Трезвость счёл за повод торжествовать. Рейвена была солидарна.

Из страха за Санджа приходилось проспать в его покоях около месяца. Нельзя сказать, что приступы повторялись циклично или регулярно, но промежуток времени был не меньше недели. Я стал замечать изменения. Я просыпался, будил Санджа, сидел с ним за завтраком, обедом и ужином, давая почитать лёгкие рассказы с изящными шутками и комичными сюжетами. Он любит смеяться. Всегда любил. Когда Рейвена мучилась от болей, умудрялся подбирать слова так, чтобы через минуту она залилась бы хохотом, когда Каррин не справлялся с какой-то наукой, сочувственно хлопал сына по плечу и убеждал, что будет гордиться им во что бы то ни стало. Он был жизнерадостным, и других делал такими же. Мне отчаянно хочется воскресить одно из лучших его качеств. А пока он просто спокоен. Улыбается со странной болью, говорит сухо, монотонно. Со слугами вежлив. Однажды, вспомнив, как мучил Рейвену и их детей, он подавил стон. Невыкатившиеся слёзы стояли у него в глазах, он говорил, сознавал и молил у Высших прощения. Пусть не его рукой они убиты, но Рейвена упала со Скалы Святости, а сыновья, должно быть, тоже покинули Звёздную Даль душой.

— Наш брак был неудачен, — сказал он как-то, — но, может, я был слишком жёсток?

Высшие, он тосковал. Сумасшествие стёрло любовь в пыль. Он стал мягче, и теперь меланхолично посиживает в своих покоях за очередной книгой.

Время пронеслось мимо нас дёрнувшейся лентой слов, образов, всполохами радостей. Всего Санджениса было три. Ветер, обличённый в человеческую плоть, затем чудовище, а сейчас… Исхудал, сузился в плечах, щёки впали, кожа вокруг ярких синих глаз зашлась морщинами, словно мятая бумага. Аккуратно напоминаю ему об обязанностях, но сердечная боль запирает его в покоях. Он по-прежнему просил меня говорить на совещаниях от его лица.

Разумеется, всё лучше приступов ярости и швыряния шкатулок. Предчувствия одолевают меня — скоро я останусь наедине со скорбью по лучшим временам.

Восемнадцатое марта.

Новый день, записывать особенно нечего, кроме, пожалуй, некоторых щекотливых происшествий с Её Величеством. Не то чтобы я раньше не замечал её заигрываний, однако отсутствие мужчин сделало меня главной мишенью. Как-то Рейв предложила мне научиться готовить. Согласия я не давал, но это её не остановило. Вооружённая широкой улыбкой, она сама повела меня на кухню, приговаривая — чтобы без неё умел. Вторая попытка приготовить завтрак ушла от первой недалеко. Лица мальчиков не соврали. Зато Рейвена ещё два раза поблагодарила меня за неудавшуюся говядину с гарниром. Что ей было нужно — деньги, прогулки, платья, украшения? На каждое из предложенного она твёрдо вторила «нет». Впрочем, потом это «нет» плавно перетекло в сомнения, а потом и в «да». На последнем из «да» она обвила руки с намерением сделать Тобиаса своей подушкой. Плохая идея, учитывая, что у меня отовсюду выпирают кости. Вдруг она начала благодарить за всё, что я когда-либо для неё делал, осыпала тёплыми словами, принялась вспоминать первые годы нашей дружбы. Пыталась шутить, иногда удачно, иногда, да простит меня Её Величество, не очень, но от её смеха вся неловкость будто бы улетучивалась. Этакая кошка: когда голодная — ласковая вдвойне. Вспомнила о телескопе — после похода во дворец достал, сказала о книгах — были книги; украшения — яшму, топазы, опалы, её прелестное ожерелье из бирюзы и лазуритов — и это всё есть. Я до последнего думал, что должен что-то ещё, что-то большее, но ответом становились обиженно поджатые губы. Которые, впрочем, быстро растягивались в улыбку.

Конечно, такое расположение Королевы приходилось встречать не каждый день, однако натыкался я на него всё чаще.

— Рад за твоё настроение, Рейв, — сказал как-то я, видя её плавные пританцовывания при ходьбе. В тот день она надела довольно лёгкое платье из ситца: простое, с белыми узорами на рукавах и у подола, но перечёркивал эту ложную скромность глубокий квадратный вырез. Волосы она заплела в толстую косу, что опускалась почти до поясницы виляющей из стороны в сторону чёрной змеёй.

Прошло ещё немного времени со дня нашего первого приезда в этот дом, месяц или полтора; она, видимо, сочла, что я слишком часто нахожусь в своей комнате один. И поэтому проскальзывала ко мне под предлогом великой любви к порядку. Хорошо то, что она и правда убирает всё, кроме нескольких столов (запретная территория, где Кровавый Гений властвует безраздельно и порой жестоко), и словно невзначай заговаривается со мной до самой ночи. Забавно наблюдать: ведёт себя так, будто Тобиас ничего не понимает. Рейв, ты прекрасна вместе с виляющей косой и вырезом с тем смуглым и округлым, что он беззастенчиво мне показывал. Я вижу, даже позволяю себе любоваться, и порой мужское желание берёт верх над разумом, но нет. Мы не животные.

— Мне нравится это платье, — промурлыкала она довольной кошкой и взглянула на меня с хитрецой.

— Вырез слишком глубок для моей совести, — я говорил с усмешкой, стараясь выразиться как можно мягче. По моему взгляду она поняла, что проиграла.

— Не понимаю, о чём ты. У меня закончились платья.

— Врёшь, как девчонка лет десяти, не больше.

С этого дня я начал наблюдать нарочитую скромность: запахнутые шалью плечи, стянутые в узел волосы и взгляд не Рейвены Веттель, а Её холодного Величества Королевы на чернь. Впрочем, на чернь она никогда не смотрела с презрением, ведь сама вышла если не из неё, то хотя бы хорошо зналась с ней в детстве. Что ж, я был хуже, чем чернь — я её отверг.

На сегодня закончу. Завтра отправляюсь во дворец. Заодно и она остынет. За полтора десятка лет нашей дружбы она ещё ни разу не отличилась отходчивостью.

Ещё больше она ощерилась, когда я сказал, что мне понадобятся мальчики.

Двадцать пятое марта — и по совместительству один из самых безумных дней, который я обязан расписать в подробностях, чтобы не дать безумию впитаться в кожу и не влиться в вены. Искренне верил, что дома, после всего, что было во дворце, я найду утешение и покой. Как бы не так.

Всем давно очевидно, что Сандженис больше не у дел. В волосах прорезалась проседь, дни и ночи он сидит за очередной книгой в компании масляной лампы, в кромешной темноте, тихий и грустный, как старик. Изредка он интересуется делами в Совете, но не спешит посещать его сам. Вид занесённого снегом дворцового сада для него сейчас интереснее. Все думы о Короле неумолимо сводятся к проблеме наследования трона. Каррин понимает: скоро ему предстоит выйти «на сцену», как чудом (не иначе, как чудо, что никто не заметил его побега из дворца) спасшийся кронпринц (притом он не хочет разоблачать Рейвену — возвращаться во дворец она боится больше смерти). Рассказать об этом в Совете следовало мягко, что я и сделал, обратившись к Нотту Старкризу. Сначала обмолвился ему, чтобы после объявить во всеуслышанье.

— Как видно, поиски оказались небезнадёжны, — говорил я, изображая радость и надежду, — дошли вести, что Каррин найден с братом Дерентом у Холмов Матери (местность указал почти истинную: наш купленный дом пристроился не так далеко, на самом-то деле), там они нашли временный приют и скрывались. Выжидали они чего-то или просто спасались — не знаю. Если ищущие мне не соврут и братьев приведут во дворец, всё уже решилось.

— Кто же причастен к спасению? — Мы разговаривали в дворцовом коридоре напротив заснеженного окна. Нотт сложил руки на груди. — Не знаете ли фамилию семьи благодетелей?

— Скелерейты. — Пришлось немало заплатить им за молчание.

— Вижу, спешкой они не отличаются. Сколько времени мальчики просиживают там?

— Не имею и малейшего понятия. Каррин мог обещать им вознаграждение за выполнения любых его желаний, предполагаю — в том числе и за тайну их происхождения. Кто знает? — Должно быть, я плохой лицедей — Нотт не верил.

— Только я боюсь за мальчика, если вдруг Его Величество вновь зайдётся в яростных приступах. Он считает, что эти дети — плоды блуда покойной Рейвены. Ведь из-за его ярости бедные дети и сбежали…

— Этого не повторится. Приступов не было больше месяца, да и Сандженис изменился до неузнаваемости. Как-то он признался мне, что тоскует по ним и раскаивается из-за Рейвены. Со своей стороны обещаю соблюдать осторожность.

— Это печально, очень печально, — нет, всё-таки его игра ненамного лучше моей, иначе отчего внутри я корёжился? — Может, Рейвена жива?

— Увы, мы её потеряли… — Где-то в доме, что я для неё купил, наложив заклятье невидимости. Упросил её остаться дома, в то время как Принцев взаправду отправил к Скелерейтам по оплаченному договору.

— Что же, я радею за их появление и покой в душе нашего несчастного Короля. Каррин достойный юноша и подающий надежды кронпринц.

На следующий день назначили совещание. Гулкий стук каблуков отлетал от холодного мрамора, ударялся о стены и от них бил по ушам метко брошенным щебнем. Зал Совета обдал прохладой изумрудного мрамора с белыми прожилками. Прямоугольный стол посередине уже не оставил мест, кроме единственного — моего.

Начал теми же словами про донос о Каррине и Деренте и то, что скоро пошлю новый отряд «для поисков» — ведь, по словам свидетелей, в той местности были замечены двое молодых людей, по внешним признакам — Стелспатиум, синеглазые и темноволосые.

— Если вы всё устроили, нам остаётся только ждать? — сказал седобородый старик Баррит Менегер, один из самых терпимых членов Совета.

— И подробно расспросить о побеге, быть может, надежда найти живую Рейвену ещё оправдает себя, — подхватил я.

Седобородый покачал головой.

— Король сходит с ума, история повторяется. Но когда безумна была Кадентия, Сандженис взял власть в свои руки. Народ слушался, а ведь семнадцати принцу ещё не было.

— Однако народ уже мало доверяет василисковому роду после вестей, что оба правителя обезумели, — вставил долговязый вихрастый блондин Ректерион Фельнас. — Пока вы сдерживаете Короля в дворцовых стенах, волнение нарастает снаружи.

Обвёл взглядом длинный стол с торчащими из-за него головами советников и вздохнул.

Тут поднялся Нотт. Лысый, с тёмными глазницами и голосом, похожим на мяуканье кота, он начал:

— Господа, вы когда-нибудь слышали изречение Великого Восклера, поэта древности, о слухах? Которые почти всегда имеют под собой основание. Я об измене Рейвены, в которых её подозревал Его Величество. В мою скромную теорию отменно вписывается пропажа нашумевших двух банок крови Кадентии. Не причастен ли к этому кто-то поистине гениальный и выдающийся?

Советчики хмурились и приглушённо что-то забурчали. Поняв тонкий намёк, я ощутил слабость в ногах.

— В Дали ходят легенды о его дружбе с королём. Так зачем бы ему помогать его жене скрыть её измену? — сказал Баррит, единственный друг в этой обители змей.

— А по мне, причина более чем проста, — улыбнулся Нотт прежде, чем сразил меня и всех сидящих. Сегодня он пришёл на совет с перевязанными лентой документами, которые, к величайшему удивлению, оказались… стихами. Стихи, о Высшие! Что могут стихи, думал я, когда он выразил желание их зачесть — пока не понял, чьей рукой они написаны.

Для проверки он сравнил другие записи с этими, чем подтвердил: почерк одинаков.

Судя по дате, ей тогда было не больше двадцати, совсем юная. Это воскресает в моей памяти — несколько лет дворец тревожили слухи, что Рейвена ведёт дневник. Как выяснилось через десять с лишним лет, она исписывала фолианты, сравнивая некий Образ (с заглавной буквы!) с объятьями тёплого весеннего ветра, называла Его (имя не указывалось, но намёки весьма показательны) «сероглазой любовью» (помнится, сероглазых помимо меня во дворце рядом с Рейвеной не водилось), «душой, которой не страшна смерть» — кажется, отсылка к моему желанию постичь иной мир, а также «разум гения истекает кровью» — что ж, не спорю.

Не прошло и дня, как он предоставил Совету немерено доказательств о якобы нашем с Рейвеной романе. Те же стихи. Должно быть, раздобыл он их давно, но показать раньше — тому же Сандженису — не спешил.

Откашлявшись после нарочито выразительного чтения (Тобиас красен от смущения и ярости, как рак — он своего добился), Лысина расплылся в елейной улыбочке:

— О ваших… высоких отношениях с королевой я много слышал. Сложно не верить, читая стихи, найденные в её покоях. Должно быть, Сандженис был не так безумен в подозрениях об измене? А теперь сложим всё это, как цифры — в своих смелых догадках смею предположить… Рейвена родила Каррина и Дерента от вас, Тобиас Санарен. Это может показаться дорогим господам глупостью, но не советую им судить преждевременно. Как же отцовский дар, спросите вы? Но нам ли не знать, Тобиас проводит с кровью самые разные опыты. О вас, господин, всегда ходили разные слухи: то, как вы вырезаете живым людям сердца ради дара, то, что вы их едите; что вместо воды вы пьёте кровь. Скрытие измены стало бы отменным мотивом красть кровь Кадентии и каким-либо из ваших зелий на её основе поить беременную Королеву. Рейвена родит василисковых детей — по дару и внешне, когда на деле они ваши. Кто бы ещё имел доступ в лабораторию, кроме вас самих? Кто бы ещё украл эти баночки и зачем? Никто ведь до сих пор не нашёл ответы на эти вопросы. Они исчезли бесследно. Совершенно бесследно.

Зал Совета душным куполом накрыла тишина, а на моей шее она сомкнулась удавкой. На первый взгляд — бред, копнуть же глубже — проклятое совпадение с банками могло убедить сидящих.

О, Высшие, если бы я сам знал, где они!

— У вас нет доказательств, чтобы знать наверняка. — Боюсь вспомнить, как сел мой голос после услышанного. Этот ответ был единственной бронёй против обрушившегося на Совет потока абсурда и клеветы.

Нотт вскинул свои бледные брови:

— Позволю себе отметить поразительное сходство юного Кронпринца с вами. Взять самое простое — внешность. Складом — ни в мать, ни в отца — худой, долговязый… бледный. Лицо вытянуто в точности как ваше. Также у Каррина ваш характер и… ум. Да! Я видел этого мальчишку, во всём повторяющего Кровавого Гения. Жалкие догадки, скажете вы? Возможно. Не хочу утверждать, но слишком многое в этом щекотливом деле оборачивается против вас, уважаемый Тобиас.

«Уважаемый Тобиас» собрал все остатки своего достоинства и сдержанности, чтобы не вылить на этого лысого урода с гнилыми зубами близлежащую чернильницу.

— Держать открытие в тайне — в этом вы меня обвиняете? Изобрёл способ менять дар ещё в утробе? — горькая усмешка рассекла моё лицо. — И всё-таки вы меня переоцениваете.

— А возможно, и недооцениваем.

— Не позорьте себя в невежестве и наглости. А лучше и вовсе молчите. Придворные интриганы ведают много, но всего им ведать не дано. За науку они, к счастью, не отвечают. Я найду двести доказательств, что Каррин и Дерент — его родные дети.

— Что же, господа, — он оглядел ошеломлённый Совет, елейно поведя плечами, — дадим господину Тобиасу время для поиска и осуществления доказательств, а пока предлагаю закончить заседание. Если выяснится, что Каррин и Дерент — блуд Рейвены и Тобиаса, мы будем крайне озабочены вопросом престолонаследия.

— Поспешно жените Короля для появления новых наследников? — вздёрнул я бровь.

— Вполне вероятно.

Мы встали. Ноги будто одеревенели. Что делать? И главное — какие цели во всём этом преследует сам Нотт? Я послал за помощниками. Вместе мы «заперлись» в лаборатории на несколько дней, но прежде обыскали в покоях принцев их оставленный гардероб, пока отличившийся внимательный рыжий Пирт не нашёл короткого тёмного волоса на рубашке Каррина. Эта тонкая крохотная драгоценность стоила мне тогда жизни. Микроскоп, химические реагенты, мои собственные зелья — затронули всё. Однажды я уже доказывал отцовство, кровь ясновидящих играет здесь не последнюю роль.

Только завершить нам не дали.

Стук в дверь лаборатории во время опытов или операций всякий раз приводил меня в бешенство — стоило немалых усилий его скрывать. Сказал кому-то открыть, и через пару секунд встретил глазами бледного как смерть Ютта. Ему я поручил быть с принцами у Скелерейтов, а он здесь, с обагренными кровью руками и донесением — нападение на особняк… Дерент ранен, Каррин при смерти.

Ютт бормотал: Каррин послал его за мной, как за целителем и советником. Неслись с парой помощников в экипаже. Это было подобием побега. Товарищи эти были вполне достойными моего доверия, потому и знали лично от меня, что Каррин всё это время был жив и его я уже видел.

Нотт решительно хотел избавиться от преград. От меня — обвиняя в блуде с Королевой, от Каррина и Дерента — покушением. Ютт хлестал лошадь с дикой силой. Я ничего не мог говорить, помнить, кроме смутно маячившего в памяти пути к особняку Скелерейтов. Оба златовласые и бледные, супруги являли собой саму доброжелательность. Один из немногих домов, кто всё ещё верил в василисковый род. Должно быть, они пытались защитить Каррина, раз и их я нашёл ранеными в тёмном доме с порушенной мебелью, небольшими сколами в стенах, битыми вазами и стёклами. Разбойничество, не иначе. А Каррин пытался защитить их. Сильнее него человека в доме не было. Сильнее и отчаяннее, вот и взял удар на себя, пока Дерента и Ютта вместе с женой хозяина отправил прятаться и бежать подальше. Раненые, горе-убийцы успели скрыться.

Я нашёл его в тесной комнатке, лежащим на кровати с перевязкой. Глаза его, тёмные, проницательные, глядели в потолок неподвижно. Так смотрят трупы, но, о Высшие, в труп он не обратился. Стёкла разукрасились изморозью. Свет источали две масляные лампы по обе стороны кровати. Тёмные бархатные занавеси вместе с карнизом кто-то зверски сорвал. Дерент тоже был с перевязкой, но умудрялся ходить… капризные дети иногда удивляют. Хватаясь за рану, он обхаживал то хозяев, то Каррина, то снова хозяев. Его тайная пламенная любовь к готовке и бытовым хитростям спасла нас. Перевязывал их всех, как я позже узнал, Ютт, а с его уходом за главного остался Дерент. Исцелением он, как и его отец в самом начале, не владел, да и разрушение его воображения не потрясало. И всё же держался мальчик на редкость достойно.

Исцеление прошло быстро. Алый цветок ранения Каррина медленно, но уверенно сжимался, оставив после себя багряную корочку. Ютту пришлось дважды пересказать мне произошедшее: в первый раз слова казались мне раздражающим шумом. Как и ожидалось, со дня появления принцев Скелерейты с осторожностью относились к любому своему гостю. Заранее они знали только об одном: рано или поздно к ним наведается посланный из дворца поисковый отряд. Я не уточнял, когда именно, ведь не мог знать и сам. Отряд пришёл, показав на своих плащах металлические броши с Василиском. Пришли и навели в доме невинных людей хаос, покушаясь на принцев. Из разговора с супругами Скелерейт выяснилось, что описания внешнего вида не совпадали с теми, кого я хотел взаправду послать. Брошь-василиск всех одурачила. Подделка или нет, я выяснять не стал: то, что люди не мои, и без того очевидно.

— От себя, а также от лица Его Высочества Кронпринца Каррина приношу извинения за причинённый вам вред, — говорил я уже после того, как исцелил жену, мужа и их старшую дочь с лёгким ранением. — Оставаться у вас — непозволительная роскошь, и Каррин это осознаёт. Мы покинем вас сразу же, как он полностью придёт в себя. А может, и раньше.

— Кому надо покушаться на кронпринца? — недоумевал Лорвес Скелерейт, глава семейства, человек долговязый, усатый, ростом ещё выше меня. Мы сидели в гостиной на небольших диванах за низким круглым столом. Фарфоровые чашки с золотой каймой курились дымком.

— Подозреваемый есть. Мне интересны его цели. Смута приведёт к продолжению Войны Стихий — он умён достаточно, чтобы это понимать. Если в войне у него есть какая-то выгода, даже не могу предположить, какая.

— Может быть, он сам и рвётся? — развёл Лорвес руками.

— Такие, как он, больше любят тень. Впрочем, судить точно теперь опасно. — Я встал. — Мне придётся оставить мальчиков в их прежнем убежище, а смерть всё-таки инсценировать. Другого выхода нет. Им нужны тела, то есть доказательства смерти. Иначе покушения продолжатся.

Прежде, чем являть во дворец чудом спасшегося наследница трона, следует расчистить ему путь от стервятников вроде Нотта. Стервятники, и никто больше: все интриганы сейчас кружат над иссыхающим Санджем, дожидаясь смерти, чтобы… чтобы прекращённая Кадентией Война Стихий продолжилась. Иначе и быть не могло.

Своих помощников отправил во дворец с донесением, что Принцы мертвы (но сперва заплатить иллюзионисту за трупы с полнейшим сходством: о, спектакль обещал быть долгим и обременяющим сотней забот). Супруги Скелерейт любезно снабдили нас экипажем. Мы сидели в нём, подпрыгивая от лёгкой тряски, как в скорлупе ореха.

— Не говорите маме о ране, — Каррин смерил нас обжигающим взглядом.

— Ты будешь с ней в одном доме, она заметит.

— Покушение мы не скроем. Просто говорите, что рана была небольшая. У мамы совсем здоровья нет, — на каждом «мама» его твёрдый голос показывал слабину. Помню, ещё до побега он в порыве ярости хотел прикончить отца… я отговорил его так же, как отговорил Санджениса перестать душить Рейвену: убийство ставит на репутацию несмываемое пятно. Об отцеубийстве Каррина и вовсе промолчу.

За все горести судьба дала Рейвене такого сына — чтобы, взвывая от боли в заживающей ране, он помнил о ней и её здоровье. О, Рейвена, как и всякая мать, видела своё дитя насквозь и каждую весёлую усмешку принимала за тревожный знак. Я видел это по её угрюмому лицу. Услышав о ране, тотчас сорвала с него рубашку и сжалась, хоть рана и была перевязана.

— А если в кинжалах был яд? — не унималась Рейвена, то и дело подскакивая на диване в зале первого этажа. Каррин сидел рядом, приобняв.

— Прошло уже три дня. Яды не могут задерживаться на такое время, — уверял я.

— Тебе-то откуда знать, что там может быть!..

— Алхимик, целитель, хирург… и правда, откуда?

— Перестань! — рявкнула и прожгла меня мимолётным, но поистине лютым взглядом. — Ох… Ах… Мальчики!.. — Рейв страдальчески вскинула руку ко лбу и вспорхнула с дивана.

— Тихо, тихо, пошли, — я поднялся следом с намерением повести её на кухню и дать чего-нибудь успокоительного. Она на удивление охотно поддалась и тихо засеменила на кухню по узкому коридору.

Уселись за нашим круглым столом друг напротив друга. Цепким взглядом следил за каждым её подёргиванием, благо, после двух чашек Ритто они почти ушли.

Давно преследует ощущение, что думаю одно и делаю другое. Рейвена — под моей защитой и в какой-то мере — в моей власти, а я рискую, проникая в её покои ради нарядов (самые простые, разумеется, никаких излишеств для садовницы и примерной домохозяйки Джуны (новое имя Рейвены для походов на рынок) Веттель) и таская телескоп. А украшения! Если бы они были нужны! И продать не разрешала, хотя всякие деньги когда-то кончаются. Ей нельзя покидать пределы невидимости, не накрыв голову капюшоном и надев что-то вызывающе роскошное, так она просто любуется ими дома. Теперь эти ожерелья украшали её комнату, а не её саму. Так зачем, о Высшие, я их нёс, о чём думал, слепо повинуясь её просьбам? Кошка. Одомашненное животное, которое может развалиться на твоём рабочем месте, и согнать её ты не посмеешь. Переместишься сам, лишая себя заслуженных удобств, только бы не потревожить это крайне наглое, но крайне лелеемое существо.

— Ну как? — моя ладонь остановилась на её тёплой и маленькой лапке ладони, которую она медленно поднесла к себе.

— Лучше, — сказала хрипло, не глядя на меня. — Точно уверен, что всё обойдётся?

— Странно, что ты мне не веришь.

Она вспыхнула и поднялась со стула. Не следовало, очевидно, мне показывать уязвлённость.

— Не верить… я уже ничему не верю. Я измучилась с вами. С Каррином, с тобой. Корпите оба над чем-то, переговариваетесь, едете туда-сюда, а я, как собака на привязи. Никто не хочет со мной говорить.

— А чем я сейчас занимаюсь?

— Ох… — снова отмахнулась и развернулась, собираясь уйти. Встал следом. — Ничего вы… совсем вы меня не жалеете. И ты особенно. Ты ни во что меня не ставишь, совсем… я никто…

— Чем ещё я не угодил?.. — я встал и настиг её у двери. Отвары успокоительного стоило бы пить мне.

— Я для вас обуза, которую вы втихую ненавидите.

— Обуза? Нет… — я похолодел. — Просто бессовестная, неблагодарная и глухая женщина.

— Вот как, — ожидал, что уйдёт, но приблизилась и сузила свои злобные чёрные глазки, до странного напоминая змею, — за кого ты меня принимаешь? Ох… — фыркнула, развернулась, только очень уж лихо, что поскользнулась при повороте… чтобы верный слуга подхватил.

В начавшейся паранойе подозреваю, что Рейвена сделала это нарочно. Я её подхватил, и она, безвольно повисшая, нехотя выдала:

— Благодарю.

— Не стоит.

— Стоит… я ведь должна быть благодарной, уважаемый господин.

— Не зови меня так.

— А как прикажете звать? — Рейвена подняла лицо и медленно встала на ноги. Наши «объятья» не спешили размыкаться — так устал от споров, что принял это за шанс помириться.

— Хватит, Рейв. — Помню, как на этих словах я сонно прикрыл глаза.

Она согласилась, и… я помню только, что очень устал. Смертельно.

Пора иронизировать на тему сомнамбулического состояния, вполне обыкновенного для меня. Долго не понимал, что происходит, пока вспышка осознания не заставила очнуться. Только что я более чем охотно целовал Её Королевское Величество. Не думаю, что это началось страстно; скорее, с малого, робкого, иначе я очнулся бы куда раньше. Мало сказать, что Рейвена не сопротивлялась — о нет, эта донельзя коварная особа уже обхватила меня с намерением удержать от побега.

— Тобиас! — то-то же она негодовала, когда я отстранился. — Теперь уже не делай шаги назад.

— Ты с ума сошла. Забыли… Это безумие.

— Ты не очень-то сопротивлялся. — Рейвена отвела взгляд, тяжело дыша.— Когда Каррин взойдёт на трон, то расторгнет наш с Санджем брак, если твою совесть это успокоит.

— А что расторгнет нашу с ним дружбу?

— Дружбу с умалишённым?!

За Санджениса даже в их лучшие годы Рейвена боролась не так рьяно, гораздо чаще она просто плакала и беспомощно висла на моих плечах. А тут она — ух! — ощерившаяся, отчаянная, будто некормленая сука перед косточкой, которой её дразнят издалека.

— Даже если умрёт?

— Это сделало бы меня предателем. Выжидать, чтобы совершить желаемое.

— Ты уже предатель, раз целуешь меня за его спиной.

— Потому и не желаю продолжать. Я не намерен слышать эти разговоры в стенах этого дома. Дома, которым ты обязана мне! — последнее я почти рявкнул: на тысячу моих доводов она нашла бы тысячу своих. Высшие мне свидетели, уж она бы нашла.

До боли предсказуемо развернулась и вылетела из кухни.

Завтра отправляюсь во дворец с дневником. Никто мне больше не товарищ и слушатель, кроме этого фолианта. Каррин, разве что, но он останется с матерью и братом. Я одинок и виновен в грехах, которых не совершал. Видно, взаправду стоило не отвергать поцелуй и лечь с Рейвеной — какая разница, если все убеждены, что я это уже делал? Ан-нет, Тобиас слишком благороден и якобы совестлив, якобы предан другу королю, который больше не король и не друг. Нечто третье, изжившее лучшие свои качества существо, с которым я едва могу говорить, которое едва ли желает знать о происходящем в королевстве.

Двадцать шестое марта.

Ухожу, и, пользуясь получасовым отдыхом, опишу завтрак. Точнее, его последствия. Впрочем, даже за едой мальчики смотрели на нас с Рейвеной очень странно, переглядываясь и неловко прокашливаясь. Слышали крики или видели поцелуй? А может, всё вместе. Со злости она, видимо, пересолила утреннюю гречку. Каждое её движение или брошенный в мою сторону взгляд сочился злостью. И что, как не яд, был в её интонациях при заявлении, что она найдёт другое убежище? Она давно называлась Джуной Веттель на рынке и где-нибудь вне дома. Рейвене опасно разоблачаться, но Джуна, её якобы дальняя родственница, имеет при себе драгоценности, подаренные ей покойной Королевой Рейвеной (так вот для чего ей пригодятся эти украшения! Должно быть, она сама не знала. Ей просто повезло с моей глупостью — доставать всё, что бы она ни приказала). Которые она продаст и купит себе домик поменьше и скромнее, лишь бы не созерцать гадкого, горячо ненавидимого ею Тобиаса.

Будь у этой комедии слушатели, они бы зарукоплескали. Чудесно, Рейвена, чудесно! Высшие, она сошла с ума окончательно. Уж не подозревал в ней такую гордость!

Всё ещё двадцать шестое марта, но теперь я во дворце и готов продолжить записи.

Я бы сошёл с ума следом за ней, не вмешайся Каррин. Однако сын, пусть даже и король, никогда не выйдет из-под материнской власти полностью. Каррин проводил меня с обещанием, что уговорит её остаться под безопасным кровом. После мы перебросились парой малозначащих фраз, оба с видом, будто что-то недоговариваем. Первым сдался Каррин.

— Я расторгну брак сразу же после коронации, как и хотел уже давно, — добавил он, смерив меня мрачным взглядом. — Я буду благодарен вам всю жизнь, Тобиас. Вы чтите и бережёте моего отца, когда даже я хотел с ним покончить.

— Он любил тебя, Каррин.

— Меня, но не мою мать, чтобы вы отказывались от неё… — Каррин вытер со лба бусины пота и облокотился на бревенчатую стену коридора. — После ссор с ней он ласкал меня с видом, будто всё хорошо. Зачем бы ему говорить, что она плачет за стеной? — В этот миг Каррин взглянул на меня почти как на врага. — Она не будет плакать снова. Я не дам.

— Для начала уговори её не съезжать отсюда, пока я буду во дворце.

— Она так привыкла бояться отца, а теперь боится, что нас потеряет. Поймите её.

— Она хочет уйти не из-за страха, и я думал, что тебе это понятно.

— Мне это понятно! — он почти прикрикнул. Затем выпрямился и успокоился. — Вы ведь боитесь, что вас за это осудят, так? Но никому до этого нет и не будет дела. Тем более, если она всё-таки назовётся Джуной.

— Такие вопросы должны решать только мы с ней. Сами. Вдвоём. — Я толкнул входную дверь, в распростёртые объятья холода. Вдруг что-то заставило меня сказать: — Чтоб у каждой матери был такой сын, как ты.

Двадцать восьмое марта.

Безумие продолжается. На главный вопрос о Нотте наконец-то получен ответ. Какие цели он во всём этом преследовал? Ему пришлось бы создать подобие Василиска, чтобы народ признал его легитимным правителем — или же тому, кого он хочет посадить на трон вместо Каррина… умершего. Опять. И вместе с Дерентом. Чтобы оба чуть позже вернулись, когда я смог бы обелить себя и доказать отцовство Санджа без помех вроде Нотта.

Спасибо мастеру из Арфиалисов (имя во избежание последствий называть не буду) за великолепные иллюзии трупов. Спектакль для свидетелей, в центре которого трагическая смерть наследников Санджениса — ещё одна!

Сейчас я понял, что за ненависть Нотт питал к кронпринцу — и что нашёл в приведённом вчера во дворец юноше. Что ж, на недостаток наследников даже в случае смерти обоих принцев Сандженис со своим женолюбием жаловаться не мог.

Мальчугану сейчас четырнадцать с половиной, и он, как Ютт, не имел фамилии. Обычно так бывает у бездарных, но дар, осветивший мраморную залу дворца ослепительной белой вспышкой, заставил весь Совет обомлеть.

Складом тела он пошёл в Санджениса и лицом напоминал его даже больше, чем законные сыновья, хотя раньше все считали круглолицего Дерента его точной копией. Мать, невысокая светловолосая женщина с милым лицом, назвала его Меттин, воспитывала одна, а увидев дар — сразу обратилась во дворец, к королю. Вот только Сандженис заперся в своём кабинете с просьбой о полном покое и миске мясного супа каждый понедельник, а за Меттина быстро взялся Нотт Старкриз. Всё это происходило в моё отсутствие и тщательно скрывалось от посторонних.

Руки у Меттина натруженные, что видно даже сквозь простецкую льняную тунику с коротким суконным жилетом, ноги и плечи крепкие; несколько растерянное выражение тёмно-синих василисковых глаз выдаёт — мускулы привыкли работать больше ума. Мальчик мало чего знал, помимо возделывания огорода и тесания брёвен.

Хорошая кандидатура, не так ли, Нотт? Он и «тёплый» (Каррин в его глазах холодный, потому что имеет достаточно проницательности, чтобы не доверять льстецам), и воля его податлива — подарок для твоих стремлений. Никто не опровергнет: он-то точно сын своего отца. Сходство потрясает воображение.

— Мать сама пришла во дворец за помощью короля, — рассказывал Нотт, пока мальчик бледнел от одного вида дворцовой роскоши. — Прознав о даре сына, она решила хотя бы познакомить его с отцом — возможно, узнав о даре, он бы помог в средствах. Однако все знают, как у Его Величества помутнел разум. Раньше он был королём во всех смыслах этого слова, потом стал бешеным зверем, теперь же — безобиднее ползущей по земле улитки. И такой же медленный в думах. Бедные мальчики мертвы… — тут он перевёл на меня многозначительный взгляд, — Меттин — единственный, помимо отца, обладатель василискового дара и законный наследник престола.

А вы будете единственным советчиком вплоть до его семнадцатилетия. За робкие первые годы он, потерянный зверёк, слишком привяжется к вам и вашим советам, чтобы обрести полную независимость уже впоследствии.

Высшие, прошу у вас помощи. Только убивать я не решусь, без того уже убил четверых, а теперь тихо угасает пятый — собственный друг. Я раскаиваюсь. За тщеславие, гнев, самонадеянность, глупость и податливость. Поддержите. Укажите мне путь.

Тридцатое марта.

Итак, прошла ночь, даруя мне самое странное наваждение или лишний повод увериться в том, что схожу с ума.

Загадочный гость пришёл ко мне, без стеснения постучавшись в мой сон. Словно рисунок углём на бумаге, он ожил, являя собой чёрно-белый образ: чёрный фрак и белый жилет под ним; чёрные глаза, волосы и ресницы, и белое лицо. Красив настолько, что совершенные черты лица по-странному блекли.

В дневнике я восхищаюсь, а во сне просто содрогнулся в дурном предчувствии.

Это был сон, я стоял среди холмов, топчась в низине с сухой травой. Предрассветный час. Небо затянулось грязным полотном туч, что медленно истончалось вместе с первыми лучами. Но лучше всего запомнился ветер. Хлестал, теребя волосы и рубашку, надувая её пузырём и так же быстро этот пузырь лопая.

Как выяснилось от слуг, ночью и правда было очень ветрено и облачно. Так спал я или нет?..

Стоя на холоде, я обхватил себя руками и думал, как добраться до дворца, или, на худой конец, до нашего дома. Под ступнями внезапно, словно иллюзия, бледной размытой лентой расстелилась тропинка. Простёршись на несколько метров, она раздвоилась, а у развилки возвышался он. Больше всего меня насторожили полы фрака и волосы: они не раздувались ветром, в то время как меня этот ветер почти валил с ног. Призрак, холодный и задумчивый, вот, кем он мне казался.

— Господин… — Это странно — подойти к незнакомцу с вопросом, почему ветер над ним не властен. Не знаю дара, который мог бы защитить от порывов — даже Левит, властители воздуха, осознают, что противоречить законам мира чревато. Впрочем, он не был кудряв, как Левит. — Эй! Вы… г-господин…

— Здравствуй, Тоби, — он странно кашлянул. — Ты умолял Высших о помощи… и они послали своего верного слугу. Нас ждёт очень интересный разговор.

Меня ослепило осознание. Высшие Силы? Тёмный Господин в человеческом обличье? Точно — Тёмный, ведь всё в нём пропитывал мрак, а в глазах чернело забвение. Его ли видела Кадентия, говоря с Высшими, когда они дарили часть своей силы? Хотел бы я спросить, будь она жива. Мой пытливый ум оброс догадками, нет, тысячами догадок. Удивительно, я не ощутил безумного трепета или испуга. Я просто хотел узнать. Расспросить. Понять.

Когда он назвал своё имя, догадок только приумножилось. Тогда я не мог рассуждать: ветер и холод занимали мои мысли. Сейчас же возможности сосредоточиться куда больше. На латыни «diaboli» — сущность, олицетворяющая нечистое, лживое, греховное… тёмное. Я бы испугался того, что неописуемо красивый юноша, называющий себя Диаболис, из себя представляет. Всего-то одна мысль о Тёмном Господине меня от этого оградила. Сходство почти полное: дьявол на Иерсии и Тёмный в Дали, оба — чистый мрак, тяжесть, уравновешивающая лёгкость и свет добродетели.

— Я не их воплощение, а всего лишь их посланник. Поверь, разница велика. Впрочем, отчего бы нам не перейти к тебе, раз ты звал Высших? — затем добавил: — Не хочешь стоять не холоде?

Как ты догадался, мудрейший, по убийственному ветру, моим мертвенно-синим губам или скрюченному телу?

— Дорогу бы найти. Как я сюда добрался? Клянусь Высшими, я не пил, давно уже сдерживаюсь. Ни глотка ночью… М-может, я просто сошёл с ума? — и топчусь, усиленно потирая ладони. Не помогает. Холод ледяными когтями выскабливает из меня жизненные силы, гадко и остервенело, словно голодный хищник.

— Гении, подобные тебе, могут прикасаться своим умом к Высшим, но платят за это великую цену. Все, названные гениями, стоят к Высшим чуть ближе — не считаешь?

— Да. Да, хоть сто раз да. Помогите мне добраться до крова. Потом я… см-могу ответить на каждый ваш вопрос.

Диаболис мягко покачал головой.

— Я здесь для помощи, а не полного уничтожения твоих проблем. У тебя есть ноги, чтобы ходить, глаза, чтобы видеть, голос, чтобы спрашивать дорогу. Ты можешь отыскать кров сам.

— Тогда я исп-пользую свой г-голос и спрошу у вас, где нахожусь.

— Холмы Матери. — Что ж, была и такая догадка. Я умудрился потеряться, не зная, с запада, востока, юга или севера к ним подошёл — всё-таки площадь отнюдь не маленькая. — Кров будет там, где ты захочешь его видеть. — Диаболис отошёл от развилки и любезно на неё указал.

— Н-не вижу смысла выбирать.

— Разлад с женщиной? — опять улыбается разноцветной улыбкой.

— Женщина эта мне не принадлежит.

— А ты ей принадлежишь?

До этого я чувствовал только холод, а сейчас сквозь него раскалённым клинком прорезалось возмущение.

Тут я снова поднял на него глаза и снова удивился, что ни фрак, ни волосы не шелохнулись под зверствованием ветра. Нет, всё-таки это существо явно не человек.

— При упоминании тепла ты подумал о ней, не так ли?

— Я… я ещё р-раз повторяю, всё это — неправильно. Попрошу не беспокоить меня эт-тими вопросами. — О, я честно пытался изобразить укор со стучащими зубами.

Мало было интриганов с королевскими ублюдками, подозрений в блуде с Рейвеной и самой Рейвены, этого блуда жаждущей… Но нет, Диаболис пришёл на лакомство и теперь смеётся надо мной.

— Я не смеюсь, ни в коем случае, — сказал он.

— Тогда помогите мне, — взмолился я отчаянно. — Если вы всеведущий, если вы — та помощь, о которой я просил Высших. Помогите. Прошу…

— Я думал повести тебя по этой развилке… — задумчиво проронил он. — Но, пожалуй, иногда стоит вернуться назад. Ты стоишь неподалёку от особняка Скелерейт, отсюда около двух километров ходьбы.

— Только что вы говорили о Рейвене.

— Ты сам вспоминаешь её достаточно много… так остро принимаешь каждое её слово или действие, что ответ очевиден. Моё вмешательство здесь бессмысленно. Однако у тебя есть другое дело, в котором помощь не будет лишней.

Внезапно исчез и ветер, и серо-зелёные холмы в первых лучах рассвета, и пробирающий до костей холод. Я нашёл себя в коридоре особняка Скелерейтов, с красными стенами и лакированными диванами, обитыми шёлком. Дом спал под плотным одеялом ночи и тишины, тёмные двери были закрыты, отгораживая хозяев особняка от меня.

— Как?.. — хотел крикнуть гневно, но Диаболис приставил к моим губам палец.

— Посмотри вон в тот угол.

Высокая тумба из тёмной древесины, с резными узорами в виде цветков эдельвейса. Диаболис указал чуть ниже — на извивающуюся полоску, тускло мерцавшей в слабом оконном свете, на паркете, в уголке возле тумбы. Вещица крохотных размеров, но я узнал её без труда: брошь-василиск. Такая красуется на плаще королевских гвардейцев.

Аккуратно присел на корточки и с сомнением взглянул на Диаболиса.

— В карман рубашки.

О Высшие, я не задумался о том, что это и вправду сон. Улики во сне! Но трепетная надежда на спасение — благодать, что рассеется, пронзённая золотым лучом утреннего солнца.

— Подделка?

— Разумеется. Подлинники отлиты каждая — из белого золота. Эту рассмотришь сам и поймёшь, что там алюминий.

Я смотрел на брошь и не находил слов.

— Одни улики дела не решат, но докажешь отцовство — и после приведёшь Каррина, чтобы он отстоял твоё доброе имя самостоятельно. Не торопись, думай и просчитывай, ведь интриганы — соперники достойные.

— А дальше? — как-то сходу вырвалось у меня.

— А теперь позволю себе вернуть тебя на место нашей встречи… — протянул Диаболис, и вновь меня пощёчиной хлестнул ветер. Стены растворились, словно краски в воде, и белеющее небо ослепило глаза. Вместо развилки протянулась небольшая шумная речка. Холмы возвышались над нами буграми с бархатом травы, вязь облаков истончалась, как потёртая ткань, сквозь дыры которой утренний свет касался земли.

— Опять искать кров?

— Уже нет, — прошелестел он ласково. — Я просто хотел сказать, Рейвена не ушла. — Диаболис подошёл к реке и присел, чтобы окунуть ладонь в ледяное течение. Бодрый поток поглотил её, продолжая журчать, как торопящийся на работу человек. — Больше всего время похоже на воду. Если что-то уронишь, оно унесёт и навсегда отберёт возможность вернуть.

— Можно вернуть потерю, если вещицу вынесет на берег, — возразил я, подсев рядом.

Диаболис посмотрел на меня снисходительно и ласково.

— Можно и реки… и само время повернуть вспять, если очень хочется. Только цена такого переворота вряд ли тебя устроит. Будь осторожен с течением и не роняй то, что тебе ценно.

Я не кивнул, но и отрицать не стал. Мы сидели в тишине рассвета. Солнце рассеивало тучи властными золотыми лучами, травинки на холмах приветствовали утро. Через шелест реки говорила сама природа, женщина по натуре непредсказуемая и переменчивая. Диаболис наблюдал за мной внимательно, щуря глаза и изредка усмехаясь. О чём он думал? Дураком я был в его глазах или умным? Знает ли мой исход?.. Конечно, знает. Он всё знает, вот только не скажет.

Позже я понял, что ветер стих. Рубашка больше не надувается, волосы не взмётываются над головой…

…а сон рассеивается туманом.

Это был пронзительный, почти женский возглас, когда я обнаружил себя в кровати в запачканных грязью туфлях, белой повседневной рубашке и простеньких холщовых брюках, а через нагрудный карман выпячивалась брошь-василиск.

И вот я здесь, в своих покоях, записываю это маленькое путешествие сквозь пространство и время.

Вечер. Показал помощникам брошь, думая, что у меня видения. Нет, всё осязаемо. Спросил у Пирта, шумел ли я ночью — его комната по соседству. Не шумел, не выходил и вряд ли выпрыгивал из окна. Однако проснулся в том, в чём был во сне! И с брошью. Морден предположил, что брошь я заметил во время визита к Скелерейтам и подобрал, но забыл. Обувь, стало быть, тоже забыл почистить и снять!

Второе апреля.

День проведён в лаборатории. Обследование подтвердило: вместо белого золота в броши был аллюминий, второй же опыт подтвердил отцовство Санджениса.

Четвёртое апреля.

Опрометчиво с моей стороны было бы оставлять дневник во дворце, поэтому он добрым другом и самым внимательным слушателем сопровождает меня в каждом путешествии. А день вчерашний выдался насыщенным.

Дождь продолжается неделю. Иногда за окном слышится гром, тучи клубятся сиреневой небесной дымкой, плотной и тёмной. Этот дождь весной похож на осенний своей длительностью и нежеланием отступать, капли как-то усиленно долбят стёкла и черепицы.

Успел выучить все чёрные ходы дворца, почти каждый раз использую другой, третий, четвёртый. Предстояло договориться с Фортерами так же, как до этого я договаривался со Скелерейтами. Вторая попытка обставить положение скрывающихся Принцев так, чтобы никто не подумал на Тобиаса, а главное — на наш домик с прячущейся в нём Рейвеной Веттель. Скоро люди перестанут верить в очередное «воскрешение» Принцев. Надеюсь, Фортеры — последние, кого я посвятил в эту тайну.

Вернулся домой. После сна с загадочным посланником Высших «домой» смущает особенно. Рейвена там, Диаболис не солгал: за Юттом, любезно открывшим мне дверь, она стояла, ссутулившись.

— Здравствуй, — бросила кротко, не спуская с меня глаз.

— Завтра увожу Каррина и Дерента к Фортерам. Наверное, это наша крайняя попытка.

Был уверен, что уж это её оживит, а то и разозлит. Но Рейв опечалилась только больше.

— Пусть Ютт пойдёт с вами. Я не могу сидеть спокойно… зачем вообще был нужен тот поход к Скелерейтам, раз вы всё равно вернулись?

В этот миг мои глаза, наверное, засверкали.

— Мальчики заплатили за это немалую цену, но всё же у судьбы нет случайностей. — За эту реплику Диаболис гордился бы мной. — Я нашёл важнейшую улику. Гвардейцы Короля присягнули Стелспатиумам, и потому Нотт Старкриз послал к принцам своих людей незадолго до того, как пришёл бы настоящий отряд. Скелерейты должны были впустить их, как поисковый отряд: никак иначе к принцам было не добраться.

Рейвена скривилась.

— А причём здесь брошка? — но догадалась быстро: — Подделка, которая укажет на него?

— Конечно. Нужен ясновидящий, которого он, надеюсь, не успел подкупить. Пусть исследует историю её возникновения перед предъявлением обвинений. А уж то, как она оказалась у меня, и вовсе отдельная история…

Думал, что заинтригую, но нет. Рейв слушала вполуха и смотрела куда-то в сторону.

Мы поели суп с грибами и принялись за чай. Плотные занавески в кухне прикрывали серое окно. Стояла непривычная для наших застолий тишина. Обычно нас встряхивает Рейвена или Дерент. Если тот и пытался неловко шутить, то она застыла мраморной статуей.

— Надеюсь, никто не намерен уходить, — начать разговор следовало осторожно.

Каррин тут же откликнулся:

— Разумеется, нет, — и перевёл на мать строгий взгляд. Рейвена вздохнула.

Что ж такого он наговорил, что она передвигается в каком-то болезненном забытье? Признаться, я до сих пор не узнал. Спустя час после трапезы она тихо просунулась в дверь и шепнула выйти. Намечался разговор — как и ожидалось.

— Как дела?.. — она шла по коридору, стараясь не оборачиваться. Но когда мы пришли на кухню и уселись за столом, прятаться стало некуда.

— Главное я рассказал. Будь спокойна, с того момента ничего не изменилось. И… что Каррин тебе сказал?

— Тобиас, прости, — вылетело у неё резко и отчаянно. — Демоны какие-то. Не знаю, отчего всё это тебе наговорила. Прости. Я всё-таки уйду, может, чуть позже, когда Каррин вернётся во вдорец и всё наладится. Не хочу больше тебя тревожить… — она скривилась, как кривятся перед рыданиями, и, разумеется, зарыдала. — Мне всегда говорили, я навязчива, у меня отвратительные манеры, ферму из меня не выбить. Тяжело глупышке вроде меня любить гения. Ты там, вдалеке, в небе, и мне за тобой никак не угнаться. Даже когда ты здесь, даже когда улыбаешься... Не под силу мне больше гнаться. Ты пойдёшь своей дорогой, а я своей, и не будем друг другу докучать.

Когда я нагнулся к ней, обхватившей деревянную спинку, как свою единственную поддержку, это случилось опять. Точно так же, как в день нашей ссоры.

Она так и поднялась со стула, хватаясь за меня, подрагивая.

— Ну что, собираешься убегать? Снова?

— По-моему, это бесполезно. — Обратно притянул к себе, ибо видят Высшие, иногда нужно отступить перед красотой и благозвучием тишины, ведь порой в ней находится больше смысла. — Пошли, тут проветривается. Холодно.

Она шла, обвив мою руку своими. Когда уселись на перины, её накрыл полудрём. Обычно после таких поцелуев одолевает страсть, туманится рассудок, а тело больше не подчиняется разуму и совести, но начало было так нерешительно, так робко, что мы решили подождать. Но, отнимая руки, я не ощущал стыда. Она тоже. Она смеялась долго, тихо, счастливо; затем вдруг стала застёгивать мою уже наполовину расстёгнутую рубашку, сетуя на холод. Я в ответ подобрал одеяло и накрыл её плечи. В детской неуклюжести мы гладили друг друга ещё немного, затем легли, обнявшись, и заснули.

Дождь лениво стучал по черепице и мазал по стёклам длинными водянистыми следами, размывая очертания дальних грязно-зелёных холмов. Последний в году снег, крохотные серые кучки — сквозь них уже прорезается первая, мелкая, но смелая весенняя травка. В разности ярко-жёлтой лампы и серости неба за окном есть что-то удивительно уютное. Ядрышко тепла, уюта и благости в скорлупе стен этого дома.

Рейвена свернулась на моей кровати клубком спящей кошки. Хозяева кошек наивно полагают, будто те в их власти, когда на деле люди — это прислуга, млеющая от одного созерцания этих дам во всей их грации и роскоши. Нет ничего, что мы не смогли бы им простить. Сначала кошки будут тереться об ноги, затем взгромоздятся на колени комком мягкого неиссякаемого тепла, после чего залезут на голову, впиваясь в кожу когтями, исследуя голову хозяина, а может, подыскивая место для достойного трона.

Утро. Рейв пошла готовить завтрак, подарив на прощание короткий ласковый поцелуй.

Начало конца вселяет в нас радость и страх одновременно. Сейчас — везём Каррина и Дерента к Фортерам (якобы ещё одно их убежище) — род добродушных великанов. Ей богу, они по-своему умилительны и даже интеллигенты в своей простоте, как бы дико это ни звучало. После иду к знакомым Визионам для исследования броши.

Каррин обещал признать Санджениса вдовцом. Рейвена Веттель умерла — с обидами, побоями, болью и горечью несчастливого первого брака. Вместо неё теперь Джуна. Она будет жить иначе. Без королевской роскоши и свиты фрейлин, нет. Отныне её ждёт огород и дом на лоне природы. Дар злаков тяготеет к злакам — ничего удивительного, и её это, судя по спокойной мягкой улыбке, более чем удовлетворяет.

Да помогут нам Высшие.

Восьмое апреля.

Чего только не произошло! Несмотря на торжественность момента, Каррин и Дерент не имели и толики пафоса, подойдя к чёрному ходу дворца вместе со мной. В простецких хлопковых рубахах, за полгода они так привыкли к работе по дому и в огороде, что вжились в роли слуг почти идеально. Никто даже не присматривался: два шустрых темноволосых оборвыша, и подмести могут, и грузы тащить им уже не по чём — как узнать в них принцев?

Узнали лишь, когда Каррин в сопровождении Тобиаса, Дерента и свиты слуг распахнул двери созванного Совета.

— Кто допустил сюда слуг? — сказал Нотт, даже не глядя в их сторону. Каррин не ответил. О, лицо его было мраморной маской скрытой насмешки, и не менялось, пока глаза наследника престола не встретили испуганный взгляд четырнадцатилетнего Меттина. Единокровные братья видели друг друга впервые.

— Это… — как ни странно, Меттин понял всё первым. Он тут же встал со стула и указал на Каррина пальцем.

— Здравствуй, брат. Спасибо, что был тут, пока мне пришлось скрываться. — То, как он протянул Меттину руку, удивило всех. То, как Меттин её принял, поразило окончательно.

— Мы все… думали… принцы погибли… — бормотал мальчишка с таким напуганным видом, будто всё ещё не понимал, зачем его привели во дворец.

— Нет. Спасибо господину Тобиасу, всё это время оберегавшему меня с братом, — он обернулся на меня с улыбкой. — Я всё знал благодаря его докладам. И про тебя, и про то, как Тобиаса обвиняли в блуде с моей матерью, обставив всё так, будто я прихожусь ему сыном. Слышал также, что это люди Нотта Старкриза ворвались в особняк Скелерейтов, чтобы убить меня и Дерента. Взять хотя бы эту фальшивую брошь, найденную в особняке, — О, господа, я знал всё. Но для начала, — в тёмно-синих глазах блеснула твёрдость стали, и Каррин указал на побледневшего Нотта, — взять. Вы арестованы за покушение на наследника престола и сеяние смуты во дворце.

Два стража обступили тонкую фигуру, облачённую в кожаный плащ. Нотт начал блеять что-то о несправедливости, а потом обратился ко мне:

— Доказали ли вы отцовство Санджениса?

— Спросите у моих помощников или, если не поверите, приведите любого врачевателя в лабораторию. Пусть докажет нечто противоречащее моим результатам.

Нотт, неуклюже скользя по мрамору, продолжил своё блеяние о лжи и блуде, которые так упорно доказывал, чтобы не допустить Каррина к трону ни при каких обстоятельствах — видимо, на случай, если он не смог бы до него добраться и убить. Забавно, что после якобы удачного покушения он резко забыл и про меня, и про отцовство… вот только я не забыл.

Остальной Совет собрался в лаборатории. Стороннего учёного всё-таки пригласили: родство Санджениса и Каррина подтвердилось, и никакое сходство не могло этому противоречить. Далее шла череда расследований: с брошью, Скелерейтами в качестве свидетелей, и всё это укрепило веру в законность Каррина.

Братьев ждало последнее испытание: показаться собственному отцу. В дверь кабинета Санджа постучались оба, и старший, и младший. Он сидел за столом с книгой… выронив её из рук, едва Каррин просунул голову. На лбу горе-отца выступил пот. Он встал в одной сорочке и кальсонах, на дрожащих ногах, выдав сдавленный стон и заключив «воскресших» детей в объятья.

Каррин до последнего опасался:

— Что, если я опять пробужу его гнев?

— Поверь, сейчас, после того, что я сделал с ним, он почти не способен его испытывать. Конечно, он мало напоминает твоего отца в молодости, но всё же это больше не чудовище. Иди к нему. Он помнит, он тоскует. Прости его, Каррин, если ты и правда его сын.

Мы погрузились в тишину. Он шёл впереди по узкому коридору с синими обоями, и не требовалось видеть лицо, чтобы знать, какой он был угрюмый.

— Я больше ваш, чем его, даже при всех доказательствах обратного, — этим Каррин потряс меня до глубины души. — Наверное, моя мать уже тогда любила вас. Не подумайте, что я кого-то из вас презираю. Наоборот… я был бы горд родиться вашим сыном.

Больше он не произнёс ни слова. Ушёл переодеваться. Его ждали документы, Совет, прислуга, коронация… его ждала вся Звёздная Даль, и помогите ему Высшие править ею достойно до своего последнего вздоха.

Дерент остался при нём: Каррин решил вовлечь брата в государственные дела. Меттина он спросил, не захотел бы тот остаться при нём — придворные посчитали это милосердием. Кто-то ждал, что бедный мальчишка окажется на эшафоте как участник заговора, но Каррин не просто пощадил, но и решил приблизить к себе единокровного брата.

Двенадцатое апреля.

Сегодня я с чистой совестью вернулся в дом в полном смысле этого слова. В правой руке — документ о заключении брака между Сандженисом и некой Триндией Беаннес, его новой любовницей, в левой — документ о заключении брака между Джуной Веттель и Тобиасом Санареном. Как ни странно странно, вопиющего женолюбия Сандж не утратил. Видимо, какие-то качества можно уничтожить только вместе с обладателем оных. Каррин заставил отца подписать согласие на брак: если и плодить детей, то законных.

Рейв, совершенно не умеющая стоять не месте неподвижно, переминалась с ноги на ноги и наблюдала за каждым моим движением.

— Надела лохмотья для огорода, и ты наконец явился.

— Теперь ты точно знаешь, для чего тебе украшения.

Она расхохоталась. Едва помню, как мы оказались в моей комнате. Она заскользила рукой по моей груди, став расстёгивать пуговицы на рубашке. И тут же целовать. Без терпения (ах, ведь ты терпела с девятнадцати лет, я просто жесток так говорить!). Рывок, затмение рассудка — наши тела сплелись, словно верёвки в крепком узле. Желание затягивало этот узел, сближая нас ещё, ещё, и так — до полного слияния. Оба потные, усталые, с халатами на нагое тело, мы почти продрогли от прохлады коридоров. Рейв пошла в одну из зал, где растянулось самое большое в доме окно. Мы и не заметили, как наступила ночь. Дойдя, она разомкнула створки. Шёлк, как всегда, цвета пепельной розы, с бордовой вышивкой этих самых роз, чёрные волны волос подпрыгивают при каждом шаге. А бёдрами покачивала так, будто я ещё не соблазнился. Конечно, леди, можете продолжать, я нисколько не сопротивляюсь. Распахните халат пошире да приоткройте то, что я уже имел удовольствие видеть полностью. Только, увы, после произошедшего Тобиас посмел устать и теперь желает то ли лёгкой дремоты, то ли чая с вашим абрикосовым пирогом. Нет, леди, говоря «пирог», я имел в виду еду. Вы и сами «очень устали», по вашим-то словам, даже странно, что вы до сих пор путаете невинную выпечку с некоторыми частями вашего тела.

— Ты всё не мог решиться… — она взобралась на подоконник. Небо сияло аметистами и сапфирами, золотом и изумрудом, переливаясь тысячью оттенков. Словно крошки драгоценных камней рассыпали по шёлковому индиговому полотну. В середине самым крупным камнем, величественным алмазом, сияла луна. Говорят, на Иерсии всё иначе, но в Дали луна видится втрое больше Солнца. — Когда всё началось, что тебя толкнуло?

Ждал этих вопросов. И всё же не хотел, чтобы они прозвучали. Я не знаю и ответить внятно не смогу даже себе самому. То ли пару дней назад я тебя полюбил, то ли в тот вечер во дворце, видя — как забавно! — во второй раз. Да, в памятный вечер с Сандженисом, пока он показывал тебе причуды дворца, а ты распахивала глаза от изумления и улыбалась. Потом выяснилось, что мы любим одних и тех же поэтов, ты всю жизнь мечтала о телескопе, который я тебе чуть позже предоставил, впуская в лабораторию, а разговоры наши не хотят заканчиваться. Но Сандж был решительнее, настырнее, к тому же, это было его право, его место. Друг никогда не позарится на женщину друга. Что я за друг, раз лёг с ней? И что за друг Сандженис, заставивший меня рискнуть отношениями с собственной семьёй ради сердца дядюшки? Обманом за обман?.. Наверное, теперь мы в расчёте.

Пятнадцатое апреля.

Сегодня мне предстояло ещё одно Великое Открытие, сделанное совсем не мной. По правде говоря, я сегодня всего лишь скромный — и поверженный — зритель, которому надо бы рукоплескать, но он вместо этого предпринимает попытки удержаться на ногах.

— Я кое-что вспомнила, — пробормотала Рейв и как-то странно, боязливо улыбнулась. — Когда я была беременна Каррином, я воскликнула как-то в сердцах, чтобы сын родился похожим на тебя, а не на Санджениса. Как же чутко Высшие меня тогда расслышали…

Рукоплескать? Дорогая, я пытаюсь. И не смотри, что ноги до странного синхронно подкашиваются, а правая рука прилипла к потному лбу, право, это не стоящие твоего внимания мелочи.

О, она просто попросила, а мне пришлось играть со смертью и выслушивать грязные сплетни. Ирония топчет мою без того уязвлённую гордость, но в чём-то Нотт оказался даже прав.

Двадцатое апреля.

Предстоял визит во дворец. Апрельское небо сияло лазурью с пухлыми ватками-облаками, деревья усыпаны острыми жёлто-зелёными почками, что вот-вот набухнут и распустятся первыми листьями. Ясень, дуб, тополь, клён и платан, все приветствуют весну, взращиваясь её природными соками. И дворец сверкает; снаружи — мраморными статуями, изящными кариатидами, пестрит цветами с клумбами и аккуратно подстриженными кустами, изнутри — лепниной, яшмой, перламутром и сусальным золотом. Множество громоздких роскошно обрамлённых картин тянутся по коридорам, отсвечивая в солнечных лучах.

Зима прошла. Не устаю повторять это снова и снова, наделяя самое белое время года значением трудностей и лютого холода. Больше ни снега, ни дождя.

Сандженис отрёкся от трона в пользу сына. Во время коронации Рейвена отчаянно просила пропустить её во дворец под видом простолюдинки. Взял её за обещание не подходить слишком близко и не разговаривать ни с кем. Она стояла вдалеке, позади придворных и слуг, вместе с Юттом. Пришлось поить её ракшасовой кровью, чтобы выиграть хотя бы час времени. Ютт говорил, она плакала, когда увидела на нём корону Дали — от радости, конечно.

— Он не говорил? — Сандж был беспокоен, речь то и дело пронзали стоны. — Его чуть не отравили! Мы думали на семью Старкриза, что они мстят за арест их покровителя.

Я похолодел. А Каррин отмалчивается, думая, вероятно, что справится без меня. Поэтому Сандж бесится. Он призвал дегустаторов и разослал по всей Дали следователей. Главные подозреваемые по-прежнему связаны с Ноттом. Придя к Каррину, я услышал безукоризненно твёрдое… и жёсткое решение: казнить. Доказательств недостаточно, но вес подозрений говорит за себя.

Его Величество Каррин проводит дни и ночи в кабинете. Теперь холодным его зовёт не только Нотт, но и половина Совета, а ещё придворные и даже слуги. Жаль, они не видели его с матерью — единственной женщиной, которую он доселе обожал (и вряд ли будет обожать сильнее какую-либо другую), которой и отдавал весь огонь.

И всё-таки женитьба занимает его мысли всё чаще. Самый враждебно настроенный против короны род — Флейм. Каррин отправил письмо главе дома, Рантилиану Флейм, с предложением о браке с его дочерью во имя мира.

Сандженис доволен женой, хоть и считает её простоватой умом для его собственного. Впрочем, я не знал человека, что избежал бы его колкостей в адрес ума. Видят Высшие, чаще всего его колкости доставались мне!

Я исследовал дар Меттина. Чтобы отличить законных потомков от бастардов, мы дали ему фамилию Экмит.

Моя милая Р Джуна, я знаю, ты читаешь дневник. Слишком невинное у тебя лицо при расспросах, как он оказался перевёрнут верх ногами, когда я всегда кладу его строго правильно. Умолчу о том, что ящик с ним вообще закрыт на ключ, который я прячу под перину. Ах да, я ведь забыл, что ты вот уже второй месяц спишь на ней вместе со мной. Я, должно быть, беспечен, раз понадеялся, что его не найдут. А ты не можешь удержаться от соблазна. Клянусь, у меня нет никаких увлечений во дворце и я не порочу тебя строками здесь. Нет, та девушка-помощница в моей лаборатории меня не интересует. Верно, когда-то я поглядывал на неё, но и ты когда-то любила Санджениса. Нет, охочая до интрижек Джитиана тоже до меня не добралась. Прекрати, мне приходится говорить с тобой на бумаге, чтобы ты уже наконец поняла!

Ре (Высшие, когда я наконец запомню, чтобы не проболтаться на людях?) Джуна учит меня полоть сорняки в огороде. Вернулся домой, весь в улитках и перемазанном комбинезоне. Улитки, о, им нет числа. Ни улиткам, ни сорнякам. Тех и других сложно выселить из нашей зелёной обители.

Каррин намерен связать себя браком с девицей из рода Флейм — как сказал Дерент, «острая на язык и немного угловатая телом». Всегда хотелось узнать, отчего природа наградила род огненных кошачьими глазами. Смущает одно: Флейм, рождённый с обыкновенными карими глазами, считается проклятым и дурным, в то время как кошачьи глаза принимаются как должное. Стоило бы взять себе на заметку и добыть немного их крови для исследования.

Второе июня… Я опять во дворце, присматриваюсь к невесте Каррина и к нему самому. Не вижу у него горячей влюблённости, однако ухаживает он за ней достойно. Пугаюсь мысли, что смерть ради долга он может предпочесть жизни, семье, друзьям.

В моё отсутствие жена завела себе подруг, одна — Клэль, она торговала своими фигурками из глины. Ими она уставила свободные полки шкафов. По вечерам мы выдаём друг другу всё, что скопилось в уме за день. Носит мне успокаивающие отвары, хвастаясь, что научилась им по моим же рецептам.

Не знаю, избавились ли мы от несчастий, и конец ли это пути — тому, плохому пути. Может, да, а может, нет, но я обрёл семью. И, кажется, счастье».