Всё привычное, светлое и родное закончилось со сна о маме. В нём жёлтая машина превысила скорость на узкой улице, вдалеке от центра города.

Одиннадцатилетний мальчик, прозванный за способности «сновидцем» говорил об этом несколько раз, натыкаясь на стену насмешек и неверия. А когда улица из сна была перед глазами, он, прощаясь с мамой у самого перехода, резко потянул её за руку. Она качала головой, но он вцепился с животным стремлением удержать: не отпустит! Полминуты она пыталась добиться свободы от собственного сына, а когда рванула по переходу…

Всю жизнь он был обречён думать, что не потяни её тогда за рукав, времени осталось бы чуть больше и она перешла бы.

Всю жизнь он помалкивал, чтобы не вызывать у людей страха или чрезмерного интереса. В юности он почти не выходил из дома, не имел друзей из «обыкновенных». А учился плохо. Настолько плохо, что некоторые учителя говорили с отцом об его умственных способностях. Работал он грузчиком, продавцом, почтальоном, а когда накопил деньги, стал колесить по миру и набираться знаний о подарке судьбы, что изрядно мешал жить. Он слушал людей в поездах и вокзалах, давал деньги неимущим, детям с потрёпанной одеждой, гладил по спине женщин со слезами — но не смел просить того же взамен. Только улыбку. Только бы короткий разговор без лишний, совершенно ненужных сведений. А уж понимание, как прыжок выше головы, недостижимо.

Его дару пророчили славу. Делай предсказания, говорили ему опытные маги и колдуны; люди могут просить вызывать духов, чтобы поговорить, так устрой им это. Каждый раз он отказывал. Его звали дураком, но ничего — главное, что не трусом. Это было бы больнее — и в сто крат вернее. Никаких предсказаний и спиритизма, решил он и ограничился магазином сувениров и преподаванием йоги.

Тиканье часов в прихожей ритмично цокало, доносясь до ушей через стену.

Вздох.

Карл Спациани, или, как все звали его, Чарли, неотрывно смотрел в одну точку, сложа руки под подбородком.

Комнату наполнял мягкий бронзовый полумрак — прощание весеннего вечера. Стены хозяин заполнил на совесть и в обоях не нуждался: ловцы снов виляли пёрышками, ожерелья с бусинками размером от крупной песчинки до перепелиного яйца грозились накренить тонкие гвоздики, на которых висели; портреты людей, наречённых святыми, улыбались мягкой улыбкой. На широких тумбах — недавно раскрытые коробки с книгами, сувениры, жезлы, магические кольца, шкатулки с бирюзой, ляпис-лазурью и агатами. Рядом высились внушительные стопки литературы с названиями вроде «Свобода в изгнании» Далай-ламы или «Бхагавадгиты».

Дымок благовоний выписывал в воздухе спирали. У зажжённой на конце палочки они закручивались по нескольку раз, затем выпрямлялись и плавно текли вверх.

Чарли сложил руки и шумно вздохнул.

Супруга не привыкла доверять знакам судьбы. Во многом потому, что доверять она не привыкла вообще — кому-либо и чему-либо. Настоящее чудо, что что восемнадцать лет назад она доверилась ему.

Когда уроженец Италии увидел её впервые, среди тумб и витрин собственного магазина, она плохо знала итальянский. Говорила, что пробыла тут около семи месяцев и как-то научилась понимать окружающих: стоило поблагодарить одинаковые корни слов. Это место для неё ново, страшно и дико, но оттого не менее интересно. Говорила что-то про предков, которые навещали этот мир… Что ж, после семи месяцев скитаний она попала к нужному человеку — он поверил в её рассказы.

— Милан? Неужели все ваши… предки попадали именно сюда? — стал уточнять Чарли, воспылав интересом эзотерика. — Италия, юг Европы? Интересно, что за связь…

Та напряжённо молчала, сложив руки на груди и поджав губы.

— Европа… это… это… что это такое?

— Это часть света.

— Часть света?

— Несколько… стран.

— Стран? Высшие, я не знаю, о чём вы!

Через каждые пять минут Чарли воздевал глаза к небу. И, как ни странно, небо помогло.

— Почему вы зовётесь Каролиной Бездарной? — вопрос не имел никакого отношения к городам, но он понимал: чем домысливать несуществующее, лучше отталкиваться от имеющегося. — Что значит бездарность?

— У вас есть дары? Магия?

Этот вопрос решительно стоило задавать такому, как Чарли.

Раздумывая о связи между измерениями, он, изнурённый попытками докопаться до истины, остановился на простейшем: порталы. Притом односторонние — ведь здешние люди никуда не путешествуют, иначе он бы всё об этом знал. В определённых местах с мистической силой, с определённой энергетикой. Какой-то из порталов на юге Европы имел связь с этим измерением. «Гипотезу» поддержали знакомые колдуны и ведьмы. В науку соваться не стали — магам ли не знать, как дорого обойдётся прибавлять ещё пару сотен вопросов, тонну недоверия и пристальное внимание? По рассказам Каролины, очутилась она в холмистой местности, возле какого-то дерева причудливой формы, и долгое время сама сооружала себе палатки, подстреливала птиц из самого настоящего лука, упорно брела по серпантинам, пока грунтовая дорога не сменилась на тёмную, смолянистую и несколько шершавую. Город она упорно звала поселением, а иногда ещё смешнее — Королевством. Чарли тогда пошутил, не перепутала ли она Италию с Монако. «Королевство» не спешило проявить гостеприимство, выдворяя чужеземку с косноязычным произношением в облезлые дворы на окраинах. Она слушала, что они говорят, видела, куда смотрят, повторяла, что делают. Позже она догадалась переписывать слова с вывесок, затем глядеть сквозь стекло витрин на то, что скрывается внутри, произносить слова вслух, подходить к людям и задавать любые вопросы, которые, как она надеялась, они смогут понять, и ответ на которые сможет понять она. Часто она возвращалась на родину, чтобы передохнуть и пополнить запасы еды, потому как управляться с их деньгами она не научилась. Она была исследователем — отважным, наглым, упорным, одержимым желанием ощупать, расслышать, всмотреться в новую реальность. Она разговаривала с бездомными, спешить которым некуда, заходила в магазины, рассматривая товары, пока однажды не наткнулась на магазин с атрибутами, подозрительно напоминавшими инвентарь алхимиков, колдунов и знахарей, где на стенах висели обереги с клыками, крохотными склянками, ожерелья с необычным плетением.

А он был продавцом.

Выше него на пол головы, угловатая; изодранных от долгих путешествий брюках и рубашке, сбившихся ботинках, с тяжёлым рюкзаком за спиной и несколькими кинжалами на поясе, пришелица впивалась диким от жажды познаний взглядом во всё — асфальт под ногами, одежду прохожих, автомобили, светильники. Язык подчинялся ей с трудом, но Чарли узнал в наречии подобие давно умершей латыни, которой интересовался по юности.

Каролина была молода и ещё находила силы улыбаться, но в мыслях у него задержалось всего одно слово.

«Побитая».

Она охотно корчила гримасы и до неприличия громко смеялась, когда он деликатно поправлял её косноязычие.

— Маг. Даже тут я встретила мага. Сижу у него дома ночью, потому что ему стала очень интересна магия! Ведь он… маг. Да чтоб вас всех за Край Света! — выругалась она.

Глядя на неё исподлобья, Чарли думал — почему это задевает её так сильно? Бездарная — это неспроста. Неудивительно, если изгой.

— Сколько на вашей Иерсии людей?

— О, много. Очень. Несколько миллиардов, — отвечал он задумчиво.

Когда изумление на её лице пропало, его сменила брезгливость.

— И из всех людей мне попались вы. — Хорошо, что не стала добавлять «маг». От неё это звучало последним ругательством.

Едва он нашёл понимающего, как понимающий показал пренебрежение. Это ранило сильнее сотни оскорблений тех, кто не понимал.

— Согласен, всё получилось очень… неудобно, а эти совпадения будто назло столь удачны.

Каролина взвилась — аж плечи дёрнулись да нога притопнула. Вдруг она подхватила свой рюкзак и рванула к входной двери.

— Куда? — поднял он брови.

— К не-магам, — заявила она на хромающем итальянском.

Чарли покачал головой.

— Сейчас три ночи. Не-маги в это время спят, — и поднялся следом. Она стояла лицом к двери, которую распахнула.

Чарли склонил голову набок, рассматривая её. По правде говоря, он слишком любил покой, чтобы долго наслаждаться беспокойством. Безбожно клонило в сон, да и оскорбления делали своё дело. Высокомерная, дикая особа, убеждённая в своём праве на гнев и грубость. Принцесса, как она есть. Распрощаться бы поскорее, не портя отношений…

Но уйди Каролина в три часа ночи, заснуть не даст грызущая совесть.

— У нас маги — изгои. И я, как можно догадаться, изгой. Забавно, да?

Каролина изо всех сил стиснула зубы. Прошло несколько секунд борьбы с собой, прежде чем она затараторила шёпотом:

— Знаете, я просто не могу. Это для меня… подлость. Меня как будто предали. Вы ни в чём не виноваты, Чарли.

Побитая собака.

Зажить — заживёт, но хромота останется на всю жизнь.

— Я не собирался вас подставлять. Это на случай, если вы думаете, будто я взял вас в заложницы… а может, и в наложницы!

— Тогда я просто перерезала бы вам горло и скрылась бы от полиции. Стала бы я оставаться на ночь у незнакомца беззащитной? А вот вы — как вы впустили меня? Как поверили мне?

— Судьбой велено знать слишком много. Белым воронам нужно объединяться, чтобы как-то противостоять своре чёрных.

Каролина выгнула бровь.

— Сравнения тут такие, что ли?

— Я люблю сравнения.

— Наверное, оттого вы и белая ворона. Ваши речи никому не ясны.

Опять укол. Чарли издал тихий смешок и запрокинул голову.

— Как скажете: видел во снах. И голос в голове твердил — придёт дикарка из иного измерения. И не будет знать языка.

— Дикарка?

— В восемнадцать я ещё не слишком разбирался с понятиями. В конце концов, у нас не принято ходить с кинжалами на поясе.

— А что у вас принято?

Тот устало вздохнул:

— Вовремя засыпать. Ради Кришны, Будды или любого божества вашего родного мира, закройте дверь и возвращайтесь в квартиру.

Её передёрнуло.

— Вы добры ко мне, но долго так не получится. А что я до сих пор тут, так всё потому, что дома тоже лишняя. Здесь даже лучше, в самом-то деле. Но вы терпите. Да, вы терпите. Вы добрый. А ещё вы просто нашли другого изгоя и думаете, что у нас получится подружиться.

Сонливость подтачивала его волю, а следом и чувство такта. Облизнув высохшие губы, Чарли сказал:

— Вам нужно успокоиться. Пойдёмте, я расстелю вам на кухне. Место маленькое, но уместиться можно.

Каролина медленно обернулась.

— Я не хотела задевать вас… Простите.

Чарли вовсю тёр глаза. Ещё немного, и он свалился бы прямо на пороге.

— Ну так войдите уже обратно, ради всего святого!

Распластавшись по матрасу, она проронила:

— Если мне суждено умереть от ваших рук, то вы хотя бы пытались делать вид, что вам не всё равно. — Глаза её были по-страшному пусты. Что за отчаянье ей овладело, что она не боялась самой смерти?

— Белым воронам…

— … нужны союзники, — подхватила Каролина.

— И убивать их глупо. Спите. Вы измучились, — опасаясь ещё одного разговора, он поспешил уйти. Вежливость пригодится к утру, когда будут силы улыбаться.

Поутру его разбудил далёкий лязгающий шум: Каролина проснулась с восходом солнца и стала исследовать кухню. Спасая гостью от техники, а может, и наоборот, Чарли обрёк себя на множество часов въедливого допроса. Он учил Каролину готовить, обращаться с техникой, читать по-итальянски, соблюдать правила дорожного движения, словам вежливости.

Она рассказывала про себя, отца, сестру, ученика-преемника. Говорила так много, что не смолчал и он: про то, как одной ночью увидел погибшую маму у собственной кровати в темноте; как пугал сверстников предсказаниями, и отец решил перевести сына на домашнее обучение… пока Чарли случайно не проболтался о том, что учительница умрёт в пятьдесят четыре от рака. Ей на момент предсказания было пятьдесят три. Вторая стадия, как выяснилось спустя месяц на обследовании. Школьную программу он так и не закончил, начав работать продавцом и обучаясь самостоятельно.

Сначала хотелось гулять, говорить, смеяться. Потом хотелось прикоснуться — осторожно, не без потаённого, грызущего страха, что одёрнет. Но она привыкла быть первой. Первая и обхватила Чарли, впившись в губы. А когда оторвалась, то вцепилась в его запястья и требовала ответить, взаимно ли чувство.

Воспитание принцессы удалось на славу: материнство сделало её мягче, заботы по дому — смиреннее, мир без даров — роднее. Прошло семнадцать с половиной лет, они встали на ноги, купили дом, вырастили их милого Максвелла, но доверять знакам судьбы она всё-таки не научилась.

Чарли поднял глаза на стенку, глядя словно сквозь неё. На вещь в соседней комнате, которую он невзлюбил с первого взгляда. Как-то раз, рассматривая синее мерцание у себя на ладонях, он перевёл на Каролину пристальный взгляд:

— Этим ожерельем обладала очень тёмная женщина. Возможно, сумасшедшая.

Каролина подняла брови.

— Кадентия? Прапрапрапрапрабабка, — и усмехнулась, поняв, что запуталась в количестве «пра». — Мне говорили, я похожа на неё, как сестра-близнец. Если тебя что-то тревожит, положу в шкатулку и не буду надевать. Это просто память.

Послушаться мужа для Каролины означало бы уничтожить ожерелье. Не сдать в ломбард или выставлять на продажу — Чарли и это запретил.

Только уничтожить.

В четырнадцать лет Каролина имела такие намерения — однако потом хранить ожерелье у себя стало делом принципа.

О вещице забыли на долгие годы. Воскресила память пятилетняя Нелли, любопытная до содержимого шкафов всех членов семьи. Чарли застал младшую племянницу жены, окружённую перевёрнутыми деревянными коробками, золотом, серебром, топазами, изумрудами, агатами — и с причудливым сапфировым изделием на шее. Нелли приподняла его обеими руками, с восхищенным визгом рассматривая мерцание граней в свете люстры.

Синие сапфиры, синие, как ночь, глаза…

Она была достаточно взрослой и не заплакала от того, что развлечение у неё отобрали и положили повыше — на шкаф, под самый потолок.

Бережно уложив остальные шкатулки жены, Чарли обернулся. Нелли сидела на ковре и лениво ковыряла золотистые ворсинки.

— Там было много разных украшений, — начал он, подсев рядом и приобняв. — Интересно, почему ты выбрала именно синее?

— Я не знаю. Просто так.

Чарли болезненно поморщился, и она почувствовала, как дрогнули его руки.

— Оно какое-то вредное? От него можно заболеть?

«Да, малыш. Пожалуй, именно заболеть».

Это могла сделать Видия. Под строгим, бессловным послушанием она прятала своенравие. Пожелай она взглянуть на реликвию своей династии — взглянула бы, и ни Каролина, ни Чарли ничего бы для неё не значили. Обросшим вокруг неё непроглядным стенам позволительно. От них — ожидаемо.

Однако в шкаф полезла Нелли, Нелли его достала и с радостью примерила.

Крошку всегда любили больше. Она охотнее обнимала взрослых, чаще смеялась, быстрее бежала навстречу, когда они приходили домой с работы.

«Почему ты?»

Каролина в шутку звала мужа ипохондриком. Отличие одно: этот ипохондрик тревожился не за себя. Чарли несколько раз отправлялся на родину жены, видел магию, слушал истории о великих домах и их войнах, о героях и подлецах, о династии, которая установила в королевстве мир. Стелспатиумам судьбой велено или трагически умирать, или горько жить. А Каролина, родившаяся бездарной, оказалась самой счастливой.

Однажды он под недоверчивый взгляд Каролины залез на диван, с дивана на стол, а оттуда протянул руки в высокому шкафу, вытащив шкатулку.

— Бушует, — Чарли сдул пыль. — Зверствует.

Роптания жены он выдержал спокойно — сказывалась долголетняя практика медитаций. Не сводя глаз с закрытой шкатулки, Чарли переступил на диван, а с дивана на ковёр.

— Сейчас посмотришь. — И, откинув крышку, передал ей в руки.

— Ай, — вскрикнула Каролина и от неожиданности выронила его.

Чарли расплылся в улыбке.

— Горячо? Достать бы рубиновый кулон и проверить… раньше, ты говорила, он просто сохранял тёплую температуру. Как и ожерелье. Что, если раскалились оба предмета сразу?

Каролина вытащила шкатулку с кулоном и притронулась. Когда она одёрнула руку с болезненной гримасой, Чарли кивнул.

— Оно никогда не нагревалось. Светилось, но не жгло. Магических свойств в нём нет, только связь с Диадемой.

— Связь? — ухватился Чарли. — Ты рассказывала мне про диадему сестры.

— Откуда диадеме взяться на Земле?

— А вдруг к тебе пришли гости? С помощью Диадемы и вместе с ней.

— Может, это твои амулеты? Ты недавно приехал, накупил для своего магазина четыре коробки шкатулок да оберегов. Всё новое — кто знает, как взаимодействует вся эта магия? — Внезапно она закатила глаза. — Почему я даже в ином измерении нашла мага?

Чарли рассмеялся и опустил руку ей на плечо.

— Склонен считать это твоими кармическими недоработками. Кстати! — вспомнил он. — Ты говорила, рубин в амулете взят как раз из диадемы.

— Вот именно, — пробурчала Каролина. — Все эти годы амулет с рубином был при мне. И ничего!

— Если помнишь, на ожерелье я жаловался всегда, — Чарли наблюдал за тем, как она вскипает. Пятнадцать лет брака сделали это своеобразным развлечением.

— Пока нашему дому не угрожает попадание бомбы или ещё чего-нибудь, не вижу смысла. И не трогай его! Убери обратно. Никому оно ещё не мешало.

— Каролина, ты же знаешь…

— Нет! Нет, Чарли! Совсем нет, даже не думай!

Он остался стоять, сверля её недовольным взглядом.

И вот он, сидящий в комнате, отведённой для домашнего склада литературы, ожерелий, сувениров и благовоний, думал, как извернуться.

«Воспитывать принцесс нужно так, чтобы они об этом не догадывались».

На следующий день ожерелье из сапфиров перекочевало из шкатулки на шкафу в холщовую сумку, которую он надел через плечо.

Набрав на мобильнике нужный номер, Чарли зажал его между плечом и ухом и толкнул входную дверь.

— Линетта?..

***

Сидя в зале и почитывая газету, Джозеф изредка бросал взгляды на закрытую дверь. Линетта наливала гостю чай. На его вопрос, с какой целью Чарльз нанёс визит, жена развела руками. Отметила лишь, что голос звучал обеспокоенно и нервно.

Четыре месяца назад Чарли уже приходил вместе с Каролиной и торжественно объявил: мальчик. Через три недели это подтвердилось в больнице. Джозеф Колд не умел проявлять радость открыто, но букет хризантем Линетте всё же подарил. А потом платье — попросил коллегу с работы помочь с выбором. Затем билеты на лодку по каналу Навильо-Гранде. Супруги впервые за долгое время шагали по обдуваемым тёплым ветром улицам, не обременённые заботами. Он медленно проводил по животу кончиками пальцев, ощущая неловкость и нарастающее оцепенение.

Разбивать носы, выворачивать руки, упражняться в выпадах в фехтовании, делать подсечки, целиться из лука или ружья, переодеваться за сорок секунд, осваивать боевые приёмы самбо, тренировать выносливость голодом и жаждой…

… только не гладить живот беременной женщины. Это было выше его сил.

Супруге недоставало его нежности. Как, стало быть, и дочерям. Наверное, обеим — хотя за Джессамину он волновался меньше. Двойняшки с первых месяцев жизни вселили в родителей чувство их неизбежной разности. Ведомая предрассудками о наследовании дара и характера, Линетта присматривалась к младшей — с теми же золотисто-рыжими волосами, с теми же едва видными веснушками на щеках. С младшей и разговаривала, держа её руку с кисточкой над белым листом и ведя линию, как правильно; с ней читала сказки. Джессамина, в свою очередь, сказки не любила и куда охотнее шла за деревянными игрушками, чтобы с визгом радости их швырять. Потом снова поднимать и снова швырять. В стены, двери, стёкла, в маму, в папу, в гостей, сбивая вазы, фрукты, другие игрушки, маленькие картины на стенах. Чтобы заходившийся смехом Джозеф валил её на пол и начал щекотать, а затем рычать, как настоящий хищник. Ни Линетта, ни Мия их веселья не разделяли, глядя с недоумением, затем сворачивали в детскую — их ждут ещё две стопки непрочитанных сказок, а ещё гербарии, рисунки и недошитые платья для кукол.

Когда дочерей приобщали к мальчишеским играм вроде пинания мяча для попадания в ворота противника, лазанью по турникам, Линетта не перечила, но чинно стояла рядом. А уж когда маленькая Мия разражалась рыданиями, мать испытывала несвойственную ей ярость. В один вечер после фильма ужасов ужином пришлось не наслаждаться, а давиться. После спора вкуса еды никто не чувствовал.

— Джессамина у тебя не единственная дочь, — звенел голос жены, пока Джозеф сидел вразвалку на стуле и притворялся глухим. — Если бы я не пришла, ты бы так и оставил Мию плачущей?

Они смотрели не обременённый смыслом фильм со склизкими и рычащими чудовищами. Отец и старшая дочь сидели в обнимку, посмеиваясь, а младшая прижималась к краю дивана, пока в страхе не побежала к маме.

— То, что она неженка, только на твоей совести.

Линетта качала головой, помня о простой истине: он всегда хотел сына и дочерей принимал за мальчиков.

— Не требуй с неё своих повадок.

— А ещё, может, не дышать на неё?

Джозеф перевёл глаза на всхлипывающую Мию и выгнул бровь.

Драться, ломать кости, осваивать джигитовку, свежевать зверей…

… только не успокаивать ребёнка. Выше его сил.

— Не только ужасов — она и тебя уже боится.

— И правильно, — вырвалось первое, что он подумал. «Правильно». Для послушания нужно уважение, а для уважения нужен страх.

Вместе с Мией на руках Линетта вышла из кухни, то ли шумно дыша, то ли всхлипывая — он не понял. И любопытствовать не стал.

Одна Джессамина стояла в дверях кухни, хлопая глазами.

— Почему они постоянно плачут? — о, не слышал и не услышал бы он в тот миг музыки слаще, чем этот вопрос. Джессамина подошла к столу, ловко запрыгнула на стул рядом с папой.

— А пойди их пойми… — тихо обронил он.

Джессамина нахмурила брови и скривилась.

— Они просто плаксы, пап.

Джозеф медленно склонил голову набок и ухмыльнулся.

— Да.

Что-то случилось. Что-то совершенно точно случилось, раз он, минуту назад угрюмый и озлобленный, ласково потрепал её по голове, затем встал со стула, поднял её за подмышки, прижал к лицу и поцеловал.

Она заливисто рассмеялась, заморгала и с завидной для ребёнка убедительностью произнесла:

— Ты хороший, пап, — вкрадчивый шёпот. До боли доверительный, с таким не поспоришь.

Когда Джозеф, довольный, как мальчик, спустил её на пол, то предложил купить мороженое. Башенки грязной посуды, поблёскивающие этикетки и острые, впивающиеся в локти крошки они убирать не стали — плаксы, как истинные хозяйки и хранительницы очага, справятся лучше них.

Тогда-то Джессамина и стала союзницей. А с Мией срочно требовалось что-то делать. Предоставь её Линетте, та, чего доброго, засунет их младшую дочь под стеклянный колпак, будет кормить с ложки и приводить гостей любоваться на очаровательное подобие ребёнка. Жаль только, сама Мия не стремилась на свободу. На спортивной площадке она хваталась за турники слабыми ручонками и наскоро слезала, жалуясь на потёртую кожу, первая останавливалась в беге из-за одышки, отскакивала от мяча.

Шли годы, и то, что в детстве казалось умилительным, в юности откликалось неприятностями. Шумная Джессамина не всегда вспоминала об этикете, в то время как Мия впитала его с материнским молоком. Выросла она в хозяюшку, готовила на праздники торты и пироги, мастерила, а на папин тридцать пятый день рождения сшила рубашку. Сдержанного, но тёплого бежевого цвета, с узором-каймой на карманах, манжетах и воротнике — ручная работа. Когда он приподнял её за плечи, чтобы разглядеть внимательнее, то подумал — жаль, полицейские носят форму.

И наконец — что, если она нашла жениха?

Джозеф задался целью навестить Даль в скором времени.

А пока… Чарльз Спациани. С Линеттой они говорили недолго. Джозеф выглянул поверх газеты и увидел гостя в дверях зала. С их первой встречи будто не изменившийся: с «клыкастым» талисманом на шее, с тонкими запястьями и длинными пальцами, в очередной расписной тунике горячо любимого им безразмерного покроя и мешковатых холщовых брюках.

— Да, — Джозеф медленно отложил газету, и Чарльз медленно, почти степенно присел. — Слушаю.

— Надеюсь, не отниму много времени. — Он полез в сумку, а когда запустил руку, то болезненно поморщился. — Ты наверняка знаешь об одной драгоценности моей супруги, неком Сапфировом ожерелье?

— Да. Ожерелье Кадентии, которое якобы связано с диадемой из рубинов… Диадему, кстати говоря, украли диверсанты Тандема.

— Неужели Каролина не понимает, что раз она перемещается с одним рубином, то и другим желающим легко сунуться сюда с целой диадемой? — Чарли нахмурился. — Кто знает, сколько в ней таких рубинов.

Джозефа передёрнуло.

— Серые? Они тут?

Чарльз сидел, не шевелясь.

— Это и хочется понять. Могут, как вы, покорять новые горизонты. Если я понимаю правильно, из-за вражды они развиты чуть хуже, чем могли бы, общаясь с вами. И теперь подыскивают изобретения из иного мира, чтобы использовать в быту, а может, на войне. А теперь, — он вытащил из сумки мерцающую вещицу из сапфиров, — подержи.

Джозеф протянул руку.

— Вот дьявол!

Он с ненавистью взглянул на змеящееся по дивану ожерелье, будто само по себе соскользнувшее с пальцев.

— Над огнем держал, что ли?

— Моя сумка похожа на плиту? Каролина утверждает, что вблизи обе драгоценности начинают светиться. А здесь свечения нет, но и нагревание не спадает. Даже клал в морозильник на полчаса… разморозил курицу. А ожерелье всё горит.

Сбитому с толку Джозефу оставалось только верить на слово.

— Чертовщина. Мир другой, от даров ничего не осталось. Но что, если… — он склонил голову набок, — свойства предметов могут проявляться другим способом? Если не свечением, то нагреванием. Почему бы и нет?

Глаза у Чарли загорелись надеждой.

— Для этого я, по правде сказать, и пришёл.

Джозеф вдруг посмотрел на него так, будто вот-вот расхохочется.

— Так-так, я правильно понял — Каролина послала твои предложения куда подальше?

Отвечать Чарли не стал.

— Всё ясно. Мне ли не знать, какая твоя жена дуби… принципиальная женщина. Помню даже, как ты её уговаривал уничтожить ожерелье, а она упиралась. Одна польза: ракшасов засекли. А что они здесь… добра не жди.

Если раньше Чарли смутно чувствовал, что он в тупике, теперь он знал это наверняка.

— Просить тебя навести справки о лицах, которых нет и не может быть в базе данных полиции, идея бредовая.

— Разве база данных в твоей голове хуже? Думал, ты знаешь дату моей смерти.

— Тебе ещё нескоро, — вяло отмахнулся Чарли. — Лучше бы вместо этого я знал, где сейчас диадема. Рассчитывать теперь на одно ожерелье.

Джозеф ухмыльнулся.

— Собрался искать в городе населением в больше миллиона человек непонятно кого, непонятно в каком количестве, непонятно с какими целями? Колесить по улицам и проверять, на сколько градусов ожерелье стало горячее?

— Нет, конечно же.

Некоторое время они молчали.

— Возьми карту города, — предложил Джозеф, — масштаб поменьше, обзор побольше. Изучишь карту, может, что почувствуешь, или твои атрибуты укажут. Что у тебя там, маятники?.. Ничего не обещаю, но попытаться можно. Начать хотя бы приблизительно, с районов.

Когда Чарли уже стоял на пороге дома, он сказал:

— Если получится… конечно, шанс один из ста, но на всякий случай скажу. Если они не дураки, то так же, как и ты, могут распознать ожерелье. По диадеме. Допустим, они и впрямь тут вместе с ней, и тогда я более чем уверен — она накаляется не меньше. Запомни вот что: они не станут церемониться. Почувствуй они неладное, сразу применят меры. Здешний закон им не страшен - в любой момент переместятся обратно, и концов не сыщешь. Не дай им зайти за спину. Следи за их руками: мелкие ножи — их конёк. Звонишь сразу, как только начнёшь что-то подозревать.

***

— Он дурак, — припечатал Питер, оглядывая тянущиеся по рынку повозки.

— Может, просто надеется на лучшее? — ответила Нелли. — Время сложное, но сам подумай — когда ещё?

Оба облачились в лучшее средство маскировки: рабочие комбинезоны. Ни в чём не было бы удобнее расхаживать по рядам с лавками и не слышать лебезения рабочих.

— Ты обещал рассказать, что нужно.

После они, кивнув друг другу, разошлись. Нелли решительно сокращала расстояние от второго ряда с едой до ближайшего нужного павильона.

— Здравствуйте! Не подскажете, где поблизости птичник? — Нелли легонько потеребила за плечо какого-то старого продавца. — С лебедями чтобы.

— Да где ж тебе лебедей взять, девочка? — удивился он. — На рынке их не держат.

— А как же обряды? Я своими глазами как-то раз видела!

Старик задумался.

— Пристроилась тут неподалёку баба одна. Птичник у неё богатый, огромный такой, что, может, и лебеди найдутся, кто ж её знает. Проходишь до конца ряда, потом направо и до самой улицы.

Поблагодарив его, Нелли умчалась.

На углу располагалась пара-тройка ларьков, будто нарочно отделившихся от рынка. Птичник и был самым большим из них. От вольеры к вольере перебегала уже немолодая светловолосая женщина. Впрочем, руки её были белы, нежны и тонки — такие ли управляются с хозяйством?

— Здравствуйте. Лебеди есть? — Нелли приподнялась на носки, осматривая глубины птичника. — Чёрный и белый.

— Будут. Повозка есть? Как клетку повезёте?

Этого Нелли и Питер не предусмотрели. Неловко ухмыльнувшись, она отмахнулась:

— Может, у вас найдётся?

Разведя руками, женщина ушла вглубь и открыла вольеру. Нелли тем временем вернулась на рынок и быстро подыскала достаточную по ширине повозку, отдав медяк.

— Им бы клетку побольше, в метр длиной, но такой нет, — озадаченно сказала женщина. — Но эта тоже ничего. Помещаются. Может, если прутья не давят, просто быстрее перенести?

— Как скажете, — кивнула Нелли.

Весело посвистывая, она укатила повозку с тяжёлой клеткой вверх по улице. Приземистые, распухшие вширь дома и сараи по бокам, лишь изредка проползёт телега с конём — не самое густонаселённое местечко. Зато тихо, что особенно радовало после криков на рынке.

— Скоро выпущу, птички, осталось совсем чуть-чуть, — успокаивала она птиц.

«Питер обещал достать мешок и шкатулку. И браслет… — раздумывала она, — как бы ничего не забыл. Потом… о, Мия! Согласись, ради Высших!»

Подруга помнила, как однажды встретила Мию, румянец у которой был отнюдь не от стоящего на улице мороза. А перед морозом тем шёл проливной дождь, под которым Курт догнал её и уверился наконец во взаимности.

Нелли катила повозку без посторонней помощи, и свернула за нужный угол по привычке. Она думала о Мие, о Курте, о том, чтобы всё прошло без запинок и досадных ошибок, пока не поняла, что готова кричать от тупой, но сильной боли в предплечье. Тихонько рыкнув, она подняла глаза и с изумлением поняла: её ударил лебедь. Просунув крыло через прутья тесной клетки, белая самка пыталась вырваться из тесной, почти душной для неё клетки. И упрекнуть её за это нельзя, поняла Нелли, хоть удар был удивительно сильный.

— Тихо, тихо, — упрашивала она её, — я уже скоро, совсем скоро! Я знаю, тебе больно. Чем быстрее успокоишься, тем быстрее дойдём. Ну же, ну успокойся! Я тебе куплю любой, самый вкусный корм.

Нелли опустила ручки повозки и стала кружить у клетки, чувствуя вину перед птицами. Хотелось устроить всё красиво, наилучшим образом, с символами и старинными традициями, а что выходит в итоге? Взбесившихся животных всегда тяжелее заговаривать. Самка взбунтовалась так, что стала пугать миролюбивого чёрного самца. Слишком поздно Нелли осознала крупный недостаток выбранной ею повозки: у неё не было бортиков. Вдвоём, размахивая огромными сильными крыльями, птицы круто раскачали отнюдь не лёгкую клетку, пододвигая её к краю плоской повозки.

— А-а! Хватит, дурачьё! Чтоб вас! А-а-а! Ух! Сами же свалитесь!

По-прежнему нарезая у повозки круги, Нелли медленно впадала в панику. Никогда она не думала, что будет бояться лебедей. Она уже испытала на себе силу безобидного, на первый взгляд, лебединого крыла, и побаивалась бездумно подходить ближе. В Ополчении учили заговаривать животных, убивать их и подчинять своей воле насильно, но только не обращаться с ними мирно. Во всяком случае, не с лебедями.

— А-а! — взвизгнула Нелли, когда приблизилась к клетке и белая её укусила. Не столько от боли, сколько от неожиданности. Прижав руку к себе, она вскрикнула: — Монстры вы, а не лебеди!

— Да что ты с птицами делаешь, дурила? — прогрохотал кто-то за её спиной. Нелли обернулась и увидела светловолосого молодого человека, как две капли воды похожего на хозяйку птичника — должно быть, её сын. — Они же свалятся! Кто такую повозку взял? А? А заговор?

От растерянности Нелли забыла, что полгода носит титул Её Высочества, и сжалась.

— За… заговор… есть! Ну, чтобы они… чтобы они принесли… — будь язык тройным, он заплёлся бы в косичку.

Незнакомец смерил её испепеляющим взглядом.

— А что повозка должна с бортиками быть? Если вы думаете, что лебеди снесут такие издевательства, вы плохо знаете лебедей, — и быстро произнёс какой-то короткий заговор в две строчки на древнем языке, затем прикоснулся к шее самки. — Ну, ну, тише, Дилла, должен же я втолковать этой кастрюле, как с тобой обращаться.

Нелли могла избрать кратчайший путь: рассказать, с кем этот нахал имеет дело, и продемонстрировать василисковый свет. Из раза в раз хищное выражение лица сменялось на раболепное — продавцы, почтальоны, конюхи, слуги и уборщики делались до тошноты любезными. Наблюдения привели её к отчаянью: что она значит сама по себе? И даже если сухого остатка мало, она пообещала себе не пользоваться лёгкими средствами. Пусть нахалы продолжат нахальничать, а она тем временем дорастёт до собственного титула.

— Как у вас получилось? — спросила она.

— Заговоры это не только словечки. Это ещё и чувство. Это любовь к животным, если вдруг вы принимали их за дурачьё. А почему клетка мелкая? Понимаю, чего Дилла так взбесилась.

— Вы ведь сын хозяйки птичника на углу?

Он обернулся и похлопал ресницами.

— А кастрюлька-то догадлива! — не без яда ответил он. — Хотя, не спорю, кастрюлька вы аппетитная…

Улыбка сластолюбца ей не понравилась. Минуту назад он был готов разорвать её в клочья, а теперь бесстыдно разглядывал то, что могло бы зваться глубоким вырезом, не будь её рубашка застёгнута под самым горлом. Но когда рубашка была помехой?

Он подошёл и сам покатил повозку, попутно успокаивая лебедей. Нелли заметила, что катит повозку он быстрее и управляется с ней легче, чем она, а худоба его рук не умаляет сил мускулов.

— Так-так-так, а что же всё-таки с клеткой?

— Не нашлось побольше.

— Понятно. А всё потому, что лебедей у нас никто обычно не просит. Вот и клетку мы не предусмотрели. Даже сказал маме как-то, зачем вообще лебедей с фермы уносить? Хотели продать. Да что там продать, убить и зажарить, — он вздохнул. — После нападения Тандема нам все амбары сожгли, и поля тоже, даже загоны поджечь пытались. Обеднели мы разом. Вот и перебрались мать с отцом в центр, продают всё, что дохода не несёт. Ну и вот — лебёдушки, — он показал на них. — Я их птенцами знал, меня они и без заговоров послушаются. А тут… на мясо.

— Так ваша мать — не рабочая?

— Мы фермеры. Отец наш управляющий. А вы кто? Я вот Нетт. В детстве меня звали бесёнок Нетт.

— Только в детстве? — улыбнулась Нелли.

— Обижаете! Я, моя дорогая фиалка, уже взрослый и вполне состоявшийся бес.

— Фиалка? — Нелли выгнула бровь.

— Из-за тёмных волос. Темноволосых дам я зову фиалками, за неимением другого красивого цветка с тёмными лепестками, рыжих — розами.

— А блондинок, стало быть, ромашками… — домыслила она.

Нетт поморщил маленький аккуратный нос.

— Блондинок не люблю.

— Не хотите, чтобы чья-то золотая шевелюра затмила вашу?

Он растянул по лицу хитро-ласковую улыбку сластолюбца и бережно, не позволяя себе переусердствовать, взбил светлые пряди.

— Вам нравится?

— Если не будете подправлять её с такой любовью, я, возможно, не ослепну.

Нетт рассмеялся.

— … иначе вам и только вам придётся отвечать за зрение Кронпринцессы Корнелии Стелспатиум.

Несколько секунд Нетт смотрел на неё и моргал, осознавая — лжец не смог бы представиться так уверенно. А ещё словно невзначай поднять руку и зажечь её настоящим василисковым светом.

— О! Вот и мне попалась та самая принцесса, что переодевается в одежду рабочих и может встретиться где угодно.

— Это так.

— Выносливости вам недостаёт!

Нелли разинула рот. Что-то пошло не по чётко выверенному сценарию.

— Выносливости?

— Конечно. Выждали якобы нужного момента, чтобы поймать меня на столь свойственном мне нахальстве, а затем сразить наповал. Играли со мной, как играли со многими до меня изо дня в день, мелочно, потешаясь осознанием собственного могущества даже в сущих пустяках. Вот было бы забавно, не узнай я, кто вы такая! Но вы сдались — и вся красота минуты пропала. А теперь вы, стало быть, требуете, чтобы я немедленно вытянулся перед вами струной и стал дрожащим голосом вымаливать прощения. Я знаю, принцесса. Я знаю.

И Нелли поняла, что он положил её на лопатки.

— И раз уж речь зашла о полных именах, то моё — Лионетт. И с Нетта меня стали называть Лио. А ведь если поразмыслить, выходит, я такой же гнусный хитрец, как и вы.

Нелли кивнула, будучи мрачнее тучи. Они почти прикатили повозку к холму, когда Лио спросил:

— Кому вы собираетесь устроить помолвку?

Он сразу понял, что задумала Нелли, когда увидел в клетке двух лебедей разного цвета.

— Подруге. Жених не знал, как лучше, вот я и придумала.

Немного подумав, Лио спросил:

— Торжество спустя месяц с лишним после разгрома? От безысходности-то? Понимаю.

Нелли вздохнула, как вздыхала очень редко.

— Да. Теперь выпускать их и…

Задумчивость Лио мгновенно сменилась на гнев.

— И всё-таки, Ваше Высочество, «кастрюлю» назад не возьму, — он покачал головой. — Браслет!

Нелли похолодела.

— Мамочки!

— Кастрюлечки! — скорчил он гримасу.

— Питер знает… я говорила ему!

— А то, что браслет сдвоенный, вы знали?

— Знала, но… — Нелли вдруг стало так стыдно, что она не могла даже защищаться. — Лебеди… а Пит…

— Теперь вам придётся искать либо сдвоенный браслет, либо вашего Питера.

— Нет-нет, я вспомнила, Пит мне сказал, что достанет одну половину. О-о! Какая же я… кастрюля! — В её возгласе было столько отчаянья, что Лио не смог поглумиться снова. — Пит говорил, чтобы я взяла сперва браслет, а потом лебедей…

Прошло полчаса стояния под ярким дневным солнцем, прежде чем Лио вернулся с миловидным металлическим браслетом с цветочной резьбой, обменяв на него пару её медяков.

— Спасибо! И ещё так быстро! О Высшие! — Нелли радовалась, как маленькая девочка.

Лио рассмеялся.

— Я посторожу клетку, а вы поднимитесь на холм.

Отворив дверцу, Нелли заранее отпрыгнула в сторону. Страшно ей не было, больше смешно. Решительно настроенная самка вылетела первой, взмыв в воздух, шумя огромными белоснежными крыльями. Следом вылетел и самец. Завороженная их плавным полётом, Нелли стала взбираться на холм с домишками, среди которых был и её собственный. Шлёпая сапогами по прошлогодней траве, она то и дело поднимала глаза.

— Что это?

— Курт? — они условились прийти в три часа дня, и он, должно быть, заждался, сидя на мелком плоском камне и скучая.

Названный не откликнулся — только смотрел, сидя на корточках, и разевал рот от изумления.

— Что это? — повторил он.

— Что-что, лебеди! Смотри, какую красоту творят. Говорят, это очень старый и редкий обычай. Лебедь — символ верности, в старину верили, что брак будет счастливым. — Вдруг Нелли взяла товарища за плечо. — Поднимайся. Пойдём. — Вместе они забрались чуть повыше и спрятались за раскидистым деревом, росшим прямо на склоне. — Главное сейчас — видеть дом. А теперь смотри! — Нелли задорно расхохоталась и начала шептать под нос заговор на подчинение своей воле птиц, который учила два дня.

— Высшие… — прошептал Курт, вперив круглые от изумление глаза на обоих лебедей, стремглав полетевших к двери одного из домов и начавших аккуратно, в ритме какой-то мелодии стукать дверь клювами.

Открывшая дверь Мия замерла на пороге: два лебедя, стучавшие к ней, вдруг снова взмыли в небо, мелькая белым и чёрным пятном на безоблачном лазурном полотне. Прильнув друг к другу, они разлетелись.

Чёрный лебедь, в клюве у которого был браслет, вдруг бросил его белой самке. Украшение, замерцав в воздухе жемчужным свечением, описало правильный полукруг, прежде чем белая самка его подхватила. Затем, покружив в воздухе ещё немного, бросила браслет самой Мии. Та поняла это слишком поздно, но всё-таки поняла — и кинулась ловить.

Ошибившись на долю секунды, Мия не ухватила браслет, и тот упал на похужшую траву.

— Что это такое? — громко спрашивала она, смеясь и озираясь по сторонам. Но холм был пуст — по крайней мере, так ей казалось. — Что это всё значит?

— Теперь нужно дождаться Пита. А я спущусь-ка с лебедями. — Встав с корточек, Нелли снова прошептала заговор, и лебеди подлетели к ней и опустились на землю. По-прежнему опасаясь белой, Нелли протянула руку к чёрному и погладила по мягкой перистой шее. — Красавец!

— Эй! Ну что вы тут? — прервал их Питер, поднявшийся на холм с мешком.

В мешке, сшитым из цветных лоскутков, была резная коробка, что распахивалась, открывая вид на причудливые карамельные изделия. Среди вороха этих изделий следовало найти небольшой бархатный чехол с лентой-перевязкой с ещё одной, совсем уж крохотной коробкой внутри. Затем открыть её и вытащить причудливое ювелирное изделие — вторую половину брачного браслета. Обе части имели замок, который соединял один и другой.

Питер потратил весь день и избороздил половину Дали, чтобы собрать всё нужное.

Бледный от неожиданности, Курт безуспешно пытался ответить.

— Иди уже, герой-любовник, — усмехнулся Питер.

— Сколько это всё стоит? — бормотал Курт, раскрывая одну коробку за другой и приходя во всё больший ужас. — Лебеди, теперь это…

— Подарок, — оборвала Нелли.

Тот принял лоскутной мешок, счастливо улыбнулся и стал карабкаться вверх по холму. Мия встретила его, бледная, как мел.

Нелли смотрела, как вместе они входят к ней в дом. Задача помощников была окончена, но…

— Нет. Их нельзя оставлять без присмотра, — она стала подниматься. — Кто знает, что Мия сейчас вытворит? — затем пригнулась и тихо скользнула к окну. Цокнув, Питер последовал за ней и пристроился рядом.

Слышно через стену было плохо, особенно при лёгком завывании ветра снаружи. Но тяжёлые шаги Курта они не могли не различить. Как и его басистый голос, в тот момент больше похожий на бормотание. Внутри дома происходило маленькое таинство, которое не допускало свидетелей из-за плотных белых занавесок. Нелли скукожилась от волнения, то и дело ухмыляясь. Питер одёргивал её с вопросом, почему она трясётся, пока не понял, что это доставляет ей какое-то дикое, непостижимое для него удовольствие. То и дело приподнимаясь на корточках и глядя сквозь занавес, Нелли щурила глаза, затем фырчала и опускалась обратно. Это повторилось три или четыре раза, пока они не услышали заветный вопрос.

Всё вмиг стихло. Даже ветер, проявив такт, усмирил вой и дал подслушивающим истомиться звонким, пронзительным молчанием. Нелли смотрела на занавес, покусывая губу.

— Почему она молчит? Почему?

Питер закатил глаза.

— Вы, дорогие дамы, то хотите, то не хотите, то снова хотите.

Нелли легонько шлёпнула его по макушке, затем снова уставилась на непроницаемую ширму с таким испытующим взглядом, будто она станет прозрачнее.

Питер думал, что делать дальше. Оттащить Нелли от окна — задача не из простых, а заставить Мию ответить положительно — и того сложнее. Сколько она будет думать, выходить за него замуж или ещё немного потянуть? Из мыслей его вывел звонкий голос наречённой:

— Подсказка, Мия: нужно сначала ахнуть, как изнеженная барышня, а потом сказать «да». Ну ладно, можно не ахать.

— Пожалуйста, — закивал Питер. — Зря мы всё утро бегали? Чтобы ты отказала?

— Вот именно, — поддержала Нелли. — Не подставляй нас!

В окне, отодвинув занавеску, показалась Мия:

— Спасибо, что заземляете нас в столь высокопарный миг.

— Мы старались, — закивала Нелли.

Отодвинув занавеску ещё выше и дальше, в окне появился Курт. Вместе с Мией они показали соединённые руки — браслеты красовались на мощном мужском и хрупком девичьем запястьях, скрепленные в единое целое причудливым замочком.

— Слава лебедям, — выдохнула Нелли, стерев пот со лба.