Ощущения были… странные, что ли? Казалось бы самый обычный день, точно такой же как и сотни, нет, тысячи других. Знакомая обстановка, знакомые улицы за окном и даже небо с солнцем такие знакомые, просто потому что они по сути никогда не менялись и не поменяются. Все было таким обычным, привычным и в то же время совершенно иным и в какой-то степени даже неправильным. Не таким как раньше. Изменившимся неуловимо, незаметно и вместе с тем так внезапно. И отчего-то казалось, что так не бывает в жизни, что не могут перемены приходить настолько осторожно, что их шагов и не слышно даже, настолько они невесомые. Разве может быть такое, что человек живёт себе, долго живёт, выполняя определенные действия каждый день, следуя заданному алгоритму и только периодически разбавляя его чем-то неведомым ранее, теми же путешествиями в новые места, и не замечает, как прямо на его глазах происходят перемены? Долго не замечает, словно нарочно игнорируя любые знаки, не обращая внимания на очевидные вещи. А потом, в какой-то совершенно неожиданный момент, в голове что-то щелкает и приходит осознание, что теперь-то все иначе и как раньше уже не будет, никогда не будет. И в эти моменты становится удивительным не то, что эти самые перемены произошли, а то, что никто на протяжении долгого времени не замечал этого. Просто не смотрел, не вдумывался, словно и не желал этого делать вовсе, не хотел перегружать собственное сознание ненужными, лишними мыслями. Ведь зачем это все, если есть дела поважнее? Люди всегда почему-то находят дела поважнее, не замечая того, что находится прямо у них под носом.

Вот и Арсений не заметил, не понял, как же так получилось, что без малого десять лет пролетели как один миг. Нет, конечно, он прекрасно замечал, что время на месте не стоит, он сам не молодеет, а его ребенок взрослеет, причем делает это стремительно, даже слишком. Замечал, задумывался об этих вещах, да и о будущем в принципе, но все равно всячески не желал признавать очевидное, стараясь оттянуть момент осознания. Зачем? Откуда же ему знать… Что-то внутри твердило, что так проще, что лучше игнорировать определенные факты до поры до времени, не зацикливаться на них, наслаждаться тем, что имеется, не задумываясь о том, что будет завтра. Да вот только завтра в любом случае наступает и в какой-то момент игнорировать реальность уже не получается. И все что остаётся — смириться и признать, что в схватке со временем люди всегда терпят поражение. Плохо ли это? Вряд ли у Арсения имеется ответ на данный вопрос. Как вообще можно считать плохим то, что ты до конца даже не понимаешь, не осознаешь в полной мере масштабы происходящего? А время ведь именно такое, масштабное, необъятное и живущее по собственным законам. Не люди подчиняются ему, а оно подчиняет людей.

Страшно ли было Арсу вот так внезапно проснуться и осознать, что его сыну стукнуло восемнадцать? Наверное всё-таки нет, не страшно хотя бы потому что Антон все равно остаётся Антоном. С другой стороны, также нельзя сказать, что мужчина был морально готов принять тот факт, что его ребенок теперь совершеннолетний. Но он хотя бы смирился, а что ещё оставалось? Смирился Арсений и с тем, что ещё год, может быть два, ну в самом крайнем случае три и Антошка от него скорее всего съедет. Потому что, как бы сильно разум Попова ни пытался противиться этому факту, а все же парень, как ни крути, уже не ребенок… Возможно ещё не до конца взрослый, но и это в скором времени исправится, потому что время исправляет все и всех. И Арсу придется Антона отпустить, придется потому что родители всегда отпускают детей…

Непонятно правда, почему фокусник задумался об этом именно сейчас, Тоша то его пока что никуда не съежает, да он даже речи об этом ещё не вел, ему бы школу сначала закончить, поступить в университет, хотя бы первый курс отучиться, а там уже смотреть по ситуации. Но видимо что-то чисто родительское, что было в Арсении, ощущало и понимало, что если уж все предыдущие года пронеслись на невообразимых скоростях, то следующие год-два пройдут и того быстрее, оттого и возникали подобного рода мысли. Словно вся его натура решила заранее подготовиться к грядущему, чтобы потом было не так тяжело, не так… больно. Да, пожалуй «больно» — подходящее слово, отражающее всю суть стремительно наступающего будущего. Возможно кому-то это покажется странным, поскольку переезд не означает разрыв связей или что-то подобное, и возможно этот кто-то окажется прав. Но… Разве можно что-то предъявлять отцу, который слишком сильно привязался к собственному ребенку и который, чего уж скрывать, боится одиночества? Люди привыкают ко всему, а к некоторым вещам они привыкают настолько сильно, что и жизни без них уже не представляют. Вот и Арсений не представляет жизни в пустой квартире, а без Антона она станет именно такой. И разумом мужчина, конечно, понимал, что наступит тот момент, когда не будет слышно шагов парня, когда не будет забавных шуток или совершенно глупых бессмысленных вопросов, когда не будет недовольного ворчания по утрам и суетливых сборов, не будет музыки, доносящейся из Антоновой комнаты. Не будет возможности подойти неожиданно и растрепать непослушные кудрявые волосы, не будет пятен краски, которые Шастун периодически забывает смывать со своих рук и лица. И даже надоедливого кота не будет, просто потому что кот не Арсения, а Антона и, съежая, он непременно заберёт хвостатого с собой. Хотя, наверное, всё-таки неправильно употреблять столь категоричное «не будет». Будет, конечно все это будет. Просто будет оно где-то в другом месте, где-то не здесь, не рядом с Арсением. Это ведь происходит со всеми, дети взрослеют и в какой-то момент уходят. Обыкновенный закон природы, существование которого отрицать невозможно. Но Арс и не отрицал, как уже было сказано, разумом он понимал, что это неизбежно, но то разум… А упрямые сердце и душа совершенно не желали слушать здравый смысл и болели так невыносимо, что казалось эта боль — самая сильная на планете. И ведь она даже не физическая, ненастоящая по своей сути, она находилась где-то глубоко-глубоко, возле самого сердца и ни один врач, ни один анализ не смог бы её выявить. Быть может это очень глупо — ощущать непонятную тоску и горечь от того, что ещё даже не произошло, что ещё только маячит где-то на горизонте, но в тоже время неизбежно приближается все ближе и ближе… Интересно, всем родителям так больно от одной лишь только мысли о том, что детей приходится отпускать, буквально отрывать от себя и позволять им в полной мере руководить своей жизнью? И если это действительно так, то должно быть и его, Арса, маме с папой было также больно и тяжело. Наверняка было… Но они же как-то пережили? Как-то справились? Пошли дальше, не разучились радоваться и улыбаться, а каждую встречу кажется стали ценить только сильнее. Так что, наверное, и Арсений сможет, научится рано или поздно. У него ведь и выбора особого нет.

Забавно… До определенного момента родитель как дирижёр, контролирует чуть ли не каждое действие, указывает что и как в этой жизни правильно, учит всему, чему только может научить. Но с годами взмахи дирижерской палочки становятся всё реже, а музыка звучит все громче. Другая музыка, не знакомая никому, кроме самих музыкантов. И вот ею уже никто не руководит, никто не контролирует. Эти ноты идут из самой души, самого сердца и теперь уже они диктуют человеку правила жизни и чему-то учат. А дирижёр постепенно отдаляется, становится сторонним зрителем, не вмешивается ни во что. Он вроде бы рядом, молчаливая поддержка, готовая в любой момент прийти на помощь, но все равно остаётся в тени, не желая перетягивать внимание на себя. Потому что это больше не его игра, не его ноты, не его музыка…

И успокаивало мужчину, наверное, только одно — осознание того, что от общения с ним Антон не откажется, даже если уедет на другой конец земли. Не откажется хотя бы потому, что это не в натуре Шастуна. Он не тот человек, который бросит близких, разорвет все связи ради чего-то другого. К тому же, если Арсений и может быть в чем-то уверен на сто процентов, так это в том, что сын его любит. И дело тут даже не словах, которые Антон повторял не раз, а в его поступках, в жестах, да даже во взгляде. Никто никогда не смотрел на Арсения так, как смотрит на него Антон. И никто, кроме парня, не посмотрит на него так в будущем. Такой взгляд нельзя подделать, даже самый искусный актер не сумеет посмотреть на Попова также. Потому что актер — не его сын, а вот Антоша да. И со временем Арс как-нибудь научится жить в квартире в одиночестве, научится радоваться даже мимолётным встречам и каждый раз будет запоминать глаза во всех подробностях. Зелёные глаза… Те глаза, в которых, совсем как много лет назад, все ещё вспыхивают искры и разгораются звёзды. Глаза Антона сияли всегда, кажется этот внутренний свет давно стал частью парнишки, неотъемлемой и такой прекрасной частью. И Арсений, как и прежде, готов отдать все, вплоть до собственной жизни, только бы свет этот в его ребенке продолжал сиять также ярко. Пусть даже его сын будет далеко, Попову будет хотя бы немного спокойнее, если он будет знать, что где-то там, в совершенно другом месте, в совершенно другой квартире, а может даже и городе или вообще стране есть его Антоша с глазами-изумрудами, в которых отражается душа.

Безусловно, Арс был бы и рад не предаваться мыслям, которые совсем как осколки стекла впиваются, ранят, заставляют душу истекать кровью, которую никто и не видит даже. Да вот только что поделать, если все эти мысли сами собой лезут в голову и избавиться от них почему-то так тяжело, практически невозможно даже? Но нужно, нужно прекратить, перестать мучить самого себя и просто радоваться и улыбаться. В конце концов такой день замечательный, чудесный даже, да и Антон ведь был совсем недалеко, пока что ещё недалеко. Спал себе в соседней комнате, явно не подозревая, что его собственный отец сам себя загнал в такую пучину, что хоть плачь.

Арсений к нему заходил, но парень этого даже не услышал, поскольку спал. Причем крепко так, развалившись на кровати и полностью игнорируя наличие одеяла. Что ж, есть вещи, которые в этом ребёнке не меняются. Конечно, фокусник понимал, что с его стороны не очень то правильно входить в чужую комнату без разрешения, тем более, когда Антон спит и ни о чем не подозревает, но мужчина надеялся, что сын ему это простит. В конце концов шары сами себя в комнату бы не занесли, а Арсу ну очень хотелось, чтобы, проснувшись, Шастун увидел перед собой именно их. Это самому Попову было не сильно важно есть шары или нет, хотя жест парня на свой день рождения он все равно оценил, а вот Антоша подобные вещи до сих пор любил. Возможно это его персональное умение радоваться забавным мелочам, возможно ещё не исчезнувшая в какой-то степени детская наивность, а может дело в том, что натура у парнишки творческая и он просто всегда обожал и обожает до сих пор любые вещи, которые в его представлении подходят под понятие «красивые». А воздушные шары, по неведомой для Арсения причине, его ребенок именно красивыми и считал. Так что пускай будут, пускай радуют глаз и дарят парню хорошее настроение на весь день.

Вообще-то была пятница и, следуя понятию «ответственный родитель», Арс должен был отправить ребенка в школу. Должен был, но не стал. Умоляющие глазки и жалобно протянутое «папа, ну пожалуйста, ну у меня же день рождения» накануне вечером сыграли свою роль. Да, да, парнишка вроде как взрослый, а подобного рода приемчики до сих пор использует. И ведь Попов ведётся на них, каждый раз ведётся. Но в конце то концов, что они не переживут один день без Антона в этой своей школе? Арс был уверен, что ничего с ними не станется, а парнишке радость. Да и, признаться честно, у самого Арсения таким образом появлялся шанс провести время с сыном. Поздним вечером Шастун уйдет и Попов об этом знает, это обговаривалось ещё давно. Ну захотелось парню снять квартиру и посидеть с друзьями до самого утра, ну и субботу заодно, потому что вряд ли после бессонной ночи кто-то доберется до дома, а мужчина не собирался препятствовать. В конце концов его сын имеет полное право проводить праздник так, как ему хочется, взрослый он уже…

Взрослый… Какое всё-таки странное слово. И оказывается есть огромная разница между тем, чтобы быть взрослым самому и тем, чтобы видеть как взрослым становится твой собственный ребенок. Первое как-то само собой произошло, не вызывало особого страха, а скорее даже некоторое предвкушение, а вот второе… Второе кажется таким невозможным и таким настоящим одновременно. Странно и непривычно смотреть на сына, который когда-то был маленьким девятилетним мальчишкой, а теперь мало того, что ростом вымахал ого-го, так ещё и в кой-то веки перестал творить глупости и действительно стал более рассудительным. Когда это произошло и как? Арсений так и не понял, оно просто случилось внезапно и неожиданно. Наверное, также неожиданно посреди летнего дня начинается настоящий ливень. Нельзя сказать, что Арс не хотел, чтобы его ребенок начал думать о последствиях и прекратил подвергать свою жизнь опасности. Хотел, конечно он этого хотел. Да вот только кто же знал, что вместе с рассудительностью приходит и взросление? Нет, Попов догадывался конечно, но кажется все равно не был готов к подобному. А к такому вообще можно быть готовым? Мысли, мысли… Слишком много мыслей на одного лишь только Арсения. Пора бы от них абстрагироваться и заняться чем-нибудь полезным.

***

Улыбка сама собой появилась на лице парня, стоило ему только открыть глаза. А как тут не улыбаться, когда вокруг него было огромное множество воздушных шаров, в том числе и крупные серебристые цифры, складывающиеся в число «18»? Невероятная радость появилась в душе просто от того, что эти шары были. Пускай по-детски, пускай в какой-то степени несолидно, пускай по забавному глупо, Антона это совершенно не волновало. Да, он, черт побери, любит воздушные шарики и что с того? Шастун вообще много чего в этой жизни любит и ни от одной из этих вещей не собирается отказываться, несмотря на мнение окружающих. Парнишка в принципе для себя осознал, что показаться странным — не страшно, а лёгкая придурь ещё никого не испортила, наоборот она почему-то является тем фактором, который располагает к себе людей. Да и жить становится в разы проще и веселее, если научиться получать удовольствие от мелочей. И если хочется танцевать — танцуй, хочется смеяться — смейся, хочется улыбаться при виде шаров — так улыбайся! В конце концов Антон поклясться был готов, что папа именно для того эти самые шарики и принес, чтобы поднять настроение и подарить улыбку.

Заглядывало в окно весеннее солнце. Спал на подоконнике кот. На столе лежала испачканная палитра, а холст с недорисованной картиной был прислонен к стене. Такая привычная и знакомая до самых мелочей обстановка, в совокупности со все теми же шариками, казалась невероятно прекрасной и уютной. Все в ней буквально кричало о том, что здесь живут, так ещё и не абы кто, а именно Шастун Антон Арсеньевич собственной персоной. И это именно его вещи вываливались из шкафа, потому что разобрать их и сложить нормально было слишком лень, именно его красками были поставлены пятна на ковре, именно его рукой лет пять тому назад был нарисован дракон на стене. Удивительно как одно лишь только помещение способно рассказать так много о том, кто в нем проживает. Такое ощущение, что в этой комнате прочно поселилась частичка Антоновой души, она буквально впиталась в стены и наполнила их жизнью. Многое из того, что происходило за все эти года, что Антон живёт здесь, определенно точно осталось в памяти стен… Сам Шастун возможно забыл некоторые вещи, а стены помнят, неведомым образом помнят. Но речь ведь не о том.

Почему-то ещё вчера вечером парень был уверен, что восемнадцать лет — это нечто особенное, что-то такое, что должно ощутиться моментально. Он был уверен, что, проснувшись утром, непременно почувствует в себе какие-то изменения. Да вот только их не было, изменений этих. Парнишка был точно таким же, каким был и вчера, и позавчера, и кажется даже месяц назад. И теперь уже непонятно было, почему он вообще решил, что за одну лишь только ночь должно произойти что-то грандиозное. Разве бывает так, чтобы все в человеке как-то кардинально изменилось за каких-то восемь, ну или немного больше, часов? Да, почему-то все вокруг говорят о значимости восемнадцатилетия, ну мол вот совершеннолетие и все такое, да вот только Антон по какой-то причине этой значимости не чувствовал. Кто-то говорит, что в восемнадцать люди становятся взрослыми, но стал ли таковым он? Отнюдь. По крайней мере сам Шастун совсем не ощущал себя взрослым самостоятельным человеком. Может кто другой с этим бы и не согласился, но ему то, наверное, лучше знать. Да, чисто в теории парню теперь доступно многое. Если захочет, то сможет без предупреждения гулять всю ночь, покупать спиртное и сигареты, да он даже кредит на себя теперь оформить может, даже если он ему нафиг не упал. Может… Да много чего он теперь может, только почему-то не хочет. И ведь раньше он бы что угодно отдал, только бы иметь возможность самостоятельно распоряжаться собственным временем и жизнью, только бы иметь возможность не слушать взрослых, игнорировать их запреты без каких-либо последствий. Да вот только в том то и дело, что это было раньше. Сейчас же он вряд ли ушел бы просто так, не предупредив Арсения, вряд ли напился бы до чёртиков и точно не купил бы сигареты, хотя бы потому что это не понравилось бы Арсу, ещё и заставило бы его поволноваться. Забавно как-то, что казалось таким желанным и недосягаемым одновременно лет в четырнадцать-пятнадцать, просто перестало иметь хотя бы малейшее значение к восемнадцати годам, заменившись совершенно иными вещами, которые, безусловно, являются гораздо более значимыми.

Антон поднялся с кровати, бросая взгляд на часы. Время уже перевалило за одиннадцать, но удивляться этому парень не стал. Раз уж ему позволили устроить выходной, то не воспользоваться возможностью выспаться было бы совершенно неправильно. Особенно учитывая тот факт, что следующей ночью Шастун спать не собирается. Идея отметить день рождения с друзьями именно ночью казалась классной не только потому что ночью в целом почему-то праздновать веселее, но ещё и потому, что это позволяло ему также провести время и с папой, который, в этом Антон не сомневался, на работу не пошел. Конечно, устроить вечеринку — это весело и замечательно, но было в парнишке и желание провести время так, как он проводил его в детстве. Затащить Арсения в какой-нибудь парк или торговый центр, просто бродить везде и всюду, обсуждая какую-то ерунду и поедая мороженое, не задумываться о том, что может быть завтра, а жить здесь и сейчас. Ощутить себя снова маленьким девятилетним мальчиком, который может позволить себе гонять голубей, играть в футбол, кататься на роликах, да что угодно делать. Антон не ощущал себя взрослым, вопреки всему не ощущал. И отчего-то хотелось подольше задержаться именно в этом беззаботном времени, когда у него по сути нет совсем никаких проблем и как таковых забот.

Должно быть это странно, что в один момент вся суть Антона буквально кричит о том, что он уже давно не ребенок, а его действия доказывают, что он неведомым образом умудрился научиться ценить те вещи, на которые многие люди не обращают внимание, понял, насколько же важную роль играют эмоции и чувства близких и друзей, а в другой… В другой эта же суть говорит о том, что взрослеть ещё рано, что нужно вернуться назад, куда-то в самое начало, в беззаботное и не обремененное ничем детство. Нет, не то, которое было до Арсения, те года как раз таки нельзя считать беззаботными, но вот другие… Наверное сейчас Шастун бы с уверенностью смог заявить, что это именно Арс подарил ему детство и возможность почувствовать себя обычным ребенком, которого любят и принимают таким, какой он есть. Попов сделал для него столько, что парню наверное и целой жизни не хватит, чтобы выразить свою благодарность человеку, который, будучи некогда обычным прохожим, сумел стать кем-то родным и близким. И сейчас Антону на самом деле и представить было страшно, что было бы, не решись он тогда стащить те самые часы с руки мужчины. Единственное в чем он может быть уверен, так это в том, что ничего хорошего из него бы тогда точно не вышло, а потому уже саму встречу с Арсением можно считать настоящим подарком судьбы.

Парень двинулся к выходу из комнаты, параллельно расчёсывая волосы рукой. Да, было бы в разы проще воспользоваться расчёской, но ее Антон оставил в ванной, до которой ещё дойти так-то нужно. Только вот дойти до этой самой ванной парнишке было не суждено, поскольку, как только он вышел из комнаты, сразу оказался утянут в объятия. Под дверью Арсений караулил, что ли? Шастун, впрочем, такому раскладу даже рад оказался, пообниматься он не против, а утренние водные процедуры подождать могут. Да и вообще давно уже не секрет, что за одни только эти объятия, такие крепкие и такие родные, Антон душу дьяволу готов продать.

— С днём рождения, солнце мое, — все ещё прижимая к себе не совсем уже маленькое, но все такое же чудо, проговорил мужчина, — Куда ж ты у меня растешь-то так быстро, м? Я же не успеваю за тобой совершенно.

И была какая-то затаенная тоска в голосе Арсения. Такая, которую и незаметно на первый взгляд, чтобы обратить на нее внимание нужно приглядеться получше, прислушаться. На самом деле Попов старался, очень сильно старался полностью избавиться от ненужных сейчас мыслей и у него даже почти получалось. Но в том то и дело, что только почти…

— Ты же знаешь, оно само, — тихо хмыкнув, сказал Антон, откровенно наслаждаясь объятиями и ощущая себя таким ребенком. Совершенно счастливым ребенком.

— Знаю, Тош, конечно знаю, — вздохнул мужчина, но потом снова улыбнулся, решив, что предаваться грусти всё-таки не стоит, — Слуууушай, — загадочно так протянул он, отступив на полшага назад, но все также продолжая смотреть прямо на сына, — хочешь фокус тебе покажу?

— Фокус говоришь? А давай, — не стал отказываться Шастун. От подобных предложений в принципе не отказываются, даже если видели эти фокусы уже по меньшей мере тысячу раз.

Арсений снова улыбнулся, так по-доброму и так хитро одновременно. Потом взял и, снова шагнув к парню, потянул руку и накрыл его глаза, лишая возможности видеть окружающий мир. Конечно, из-за того, что Антон был повыше, сделать это было не то чтобы очень удобно, но Арса не волновало, потерпит чуть-чуть. Свободной рукой ухватив парнишку за плечо, Попов направил его в сторону кухни, параллельно следя за тем, чтобы они оба, но в особенности всё-таки не видящий ничего Шастун, не влетели в какую-нибудь стену или дверной косяк, а то синяков им ещё не хватало.

Антон молчал, но при этом продолжал улыбаться и позволял папе вести себя в нужном ему направлении. Понятное дело, что слово «фокус» скорее всего использовалось просто для того, что поднять настроение и пробудить в душе то самое ощущение праздника и волшебства, которое Антоша испытывал ещё в детстве. Тем не менее, даже при таком раскладе, настроение только и делало, что улучшалось, и что-то такое тёплое и светлое было внутри, где-то у самой души, а может быть и вовсе в ней самой. Парень почувствовал, как его усадили на стул, слышал какие-то непонятные шорохи, потом Арс отошёл куда-то, попросив не открывать глаза раньше времени. Вернулся правда быстро, Антон даже подсмотреть не успел, когда снова ощутил на своем лице отцовскую руку. Видимо Арсений подозревал, что любопытство может пересилить, вот и перестраховался.

— Загадай желание, — шепнул мужчина, убирая руку от лица младшего.

А парнишка увидел торт. Школадный торт с заженными свечками, на котором аккуратным почерком было выведено «любимому сыну», а чуть ниже была написана цифра «18». И на душе у Антона стало ещё чуточку теплее, хотя даже не чуточку, внтури уже наверняка пылал пожар, да вот только пламя это было тепленьким таким, ласкающим, заботливым даже. И пусть в какой-то степени традиция со свечами кажется такой избитой, пусть так делает каждый второй, какая в общем-то разница? Дело ведь не в оригинальности вовсе, а в тех эмоциях, которые пробуждаются ото сна, расцветают совсем как цветы и деревья теплой весной, и дарят невероятное, непередаваемое ощущение счастья и безграничной радости. В такие моменты кажется, что вокруг звучит музыка. Приятная, ласкающая слух мелодия раздается из самой глубины сердца, передавая его биение. И мир становится ярким и красочным, он словно бы светится тем светом, который нельзя увидеть, но точно можно почувствовать, если, конечно, захотеть.

— Хороший фокус, — негромко сказал парниша, явно опасаясь нарушить атмосферу какого-то невероятного волшебства, которое, казалось, появилось само по себе словно из ниоткуда.

Задумавшись на мгновение, парень все же задул свечи. А желание… Желание исходило из самого сердца и не имело ничего общего с вещами материальными. Хотелось только одного — чтобы Арсений оставался рядом как можно дольше, а вместе с ним оставалось и счастье, которое кажется буквально витало вокруг и было настолько густым, что дышали они уже и не воздухом вовсе, а чем-то таким ласковым и нежным, чем-то до безобразия уютным и совершенным, чем-то таким, чего казалось бы просто не может существовать в мире. Но оно существует, точно существует прямо здесь и прямо сейчас. Это «что-то» заключалось во взглядах, в улыбках, в мягком отеческом поцелуе Арса, оставленном на макушке сидевшего на стуле Антона, в его руках, лежавших на плечах. Люди далеко не всегда могут понять, почему именно им в тот или иной момент так хорошо и прекрасно, но эти двое понимали. Им хорошо просто потому, что они есть друг у друга, а всё остальное попросту не имеет значения, совсем никакого значения.

— Вообще-то это только часть фокуса, — вставая так, чтобы иметь возможность смотреть в Антошины зелёные глаза, проговорил мужчина, — Дай-ка мне свою руку.

Парнишка послушно протянул старшему правую руку, проследил за тем, как Арсений мягко и осторожно перехватил ее за запястье. Попов легонько хлопнул по раскрытой ладони, явно пытаясь добавить своеобразной эффектности фокусу, а потом ловко и быстро сжал руку сына в кулак. И Антон поклясться был готов, что этот самый кулак не пустой, а папа что-то туда подложил. На самом деле Шастун, пусть и знал большинство фокусов, да и сейчас догадался, что Арс до этого прятал что-то в рукаве, все равно поражался умению старшего так незаметно все эти трюки проделывать. Сам парнишка умел кое-что, с таким-то учителем грех не познать хотя бы азы, но все равно у него не получалось так эффектно как у отца. То ли практики Антону не хватало, то ли для подобного нужен какой-то особый природный талант, которого у него не имеется. Хотя с последним ещё можно поспорить, умудрялся же в свои девять лет промышлять воровством и не попадался пока на фокусника не наткнулся, так что наверное проблема все же в отсутсвии практики. Но это все и неважно на самом деле, все равно у Шастуна душа больше к рисованию и программированию лежит, фокусы — это точно не его, так, разве что только побаловаться немного может.

— Это что? — недоуменно так спросил парень, смотря на свой кулак.

— Это, Антош, подарок, — и снова тон Арсения звучал как-то ну очень загадочно, настолько, что Антон теперь даже представить боялся, что же там он в руке своей держал.

Особым терпением парень не отличался никогда. Нет, он, конечно, умел ждать, если ему было нужно, но это совершенно не означает, что бороться с собственным любопытством ему было легко. Сейчас же сдерживаться и вовсе было невозможно, в конце концов подарок был уже у него в руке, так что он имел полное право на него взглянуть. Это собственно Антон и сделал, разжав ладонь и в откровенном шоке уставившись на то, что в ней лежало.

— Шутишь? — как-то хрипло сказал Шастун, часто-часто моргая, словно пытаясь прогнать наваждение или развеять мираж. Да вот только не было миража, точно не было.

— Не шучу, Тош.

— Ахуеть. Просто ахуеть, — многозначительно так сказал Антон, после чего поднял взгляд на Арсения.

— Ну что за выражения? — вроде и недовольно, но в то же время без какой-либо строгости поинтересовался мужчина, а потом опешил, поскольку парнишка подскочил со стула и буквально впечатался в него, повисая на шее.

— Спасибо, спасибо, спасибо, — протараторил с такой скоростью, что Арс про себя поразился, как у его сына вообще язык способен с такой скоростью двигаться, — Обожаю тебя, пап, ты просто лучший.

Да, Антон уже как-то рассуждал о том, что дарить подарки иной раз приятнее, чем получать их. Но черт возьми, когда дарят ТАКИЕ подарки, то тут просто невозможно не радоваться как маленький мальчишка, которому купили желанную игрушку. Этого Шастун не ожидал, он прекрасно понимал, что папа ему непременно что-то подарит, даже если сам парень заявит, что ему ничего не нужно, но чтобы так? Чтобы взять и подарить машину, ключи от которой Антон теперь и сжимал в руке? Да он не то что мечтать, а даже задумываться о подобном не мог, а папа вот задумался. И это при том, что у Антона то ещё и прав нет. Но теперь будут, точно будут, потому что не дело это — когда машина уже есть, а водительских прав ещё нет.

— Не за что, мой хороший, — с улыбкой произнес фокусник, — Только, Антон, давай договоримся, что сначала автошкола, а потом уже за руль. И дело тут даже не в штрафах, которые могут выписать, а в том, что я очень не хочу, чтобы ты, не зная большую часть правил, покалечился.

На самом деле насчёт подарка Арсений сомневался достаточно долго. Выбрать его было сложно, поскольку у его ребенка было уже кажется все, что нужно и не нужно. И да, Попов с самого начала знал, что машина — это очень хороший подарок, замечательный даже, но все равно сомневался. Антону ведь по сути ничего не помешает усесться за руль уже сейчас, проходили они уже такое, этот ребенок ещё со своих четырнадцати стремился записаться в водители. Тем не менее, игнорируя неизвестный голос, который нашептывал, что Антоша у него ещё слишком маленький для вождения, да и вообще мало ли что может случиться на дороге, Арс все же решился. Решился, хотя бы потому что умом понимал, что, не с его помощью так сам, Шастун на права всё-таки сдаст и за руль сядет. А, если учитывать тот факт, что разговор об автошколе Антон уже заводил пару недель назад и говорил, что собирается в нее пойти, когда ему восемнадцать исполниться, то можно понять, что произойдет это вскоре. И пусть уж лучше этот ребенок сдаст на права и ездит на новой машине, в которой точно не откажет двигатель, чем будет пытаться найти какой угодно способ покататься или каждый раз просит машину у него. Нет, Арс был бы не против дать покататься, да вот только ему и самому очень несподручно оставаться без машины, так что лучше так. Не сказать, что Попов полностью согласен со своим же решением, также как не сказать, что его вот вообще не беспокоит тот факт, что его сын окажется за рулём. Беспокоит и ещё как, но с другой стороны, ну не десять лет Антону, пора бы уже и принять тот факт, что сынок то его взрослеет. Хотя это только на словах пора бы, а на деле сердце так и просит запереть парня где-нибудь, чтобы никуда не лез, не покалечился, не пострадал. Насколько нормально вот так трястись над ребенком, который по возрасту уже и не совсем ребенок? Арсений не знает, но все равно трясется, пусть и виду не подаёт.

— А если я очень аккуратно? Только попробовать, всего-лишь кружок проехать где-нибудь неподалёку и вернуться обратно. Ну, пап, ну пожалуйста.

Ну вот началось, наверное Арсению следовало этого ожидать, если уж подарил машину, то понятное дело, что дитятко захочет прокатиться. Да вот только как его за руль посадишь, если это запрещено? В том то и дело, что никак. Да вот только где гарантии, что история не повториться и Антон не уедет куда-нибудь самостоятельно? Мужчине, конечно, безумно хотелось верить, что его сын действительно стал более разумным, а не просто притворяется, но какая-то часть его все равно сомневалась в этом. Следовательно, безопаснее будет позволить Антону прокатиться. Только не прямо сейчас и уж точно не в черте города. Выехать куда-нибудь подальше, найти может какой-то пустырь и пусть попробует раз так сильно хочет. В конце концов, если уж в четырнадцать смог, то разве не сможет сейчас? И почему у Арсения стойкое ощущение, что он всё-таки поторопился с таким-то подарочком? Хотя что уж теперь, подарил и подарил, все равно это того стоило, такие эмоции ничем не подделать, они искренние, невероятные, восхитительные. И пусть теперь придется отступить от собственных принципов, в конце концов это теперь отчего-то не кажется чем-то неправильным. То ли переоценка ценностей произошла, то ли уровень доверия к Антону значительно возрос, но факт есть факт, вопреки всему фокусник кажется готов позволить ребенку проехаться на машине, тем более что машина та этому самому ребенку и принадлежит теперь.

— Давай на выходных на следующей неделе съездим за город, там и проедешься. Под моим присмотром, — сделав акцент на последнем слове, сказал Попов.

А улыбка на лице Антона стала шире, хотя казалось бы куда ещё? Он и на такой расклад согласен, подумаешь под присмотром, какая разница? Главное что покататься сможет, причем не просто абы на чем, а на своей, подумать только, своей машине!

— Хорошо, — отозвался Шастун, а потом в глазах его зажглись какие-то хитрые искорки, — Но раз я вынужден ждать, то сегодня ты идёшь со мной туда, куда я захочу и делать будешь то, что я хочу, — нагло ухмыльнувшись, добавил он.

Арсений на такое заявление только фыркнул. Нет, Антон всё-таки в каких-то вещах остаётся ребенком. Ну вот как назвать это его «идём туда, куда я хочу, делай то, что я хочу»? Сугубо детское желание, своеобразный способ привлечь внимание к себе и больше ни к кому. Но вообще-то Арс не против, этот день принадлежит парнишке, потому он и вправду имеет право делать то, что ему хочется самому.

— В пределах разумного, Антош, — как бы признавая свое поражение и смиряясь с происходящим, проговорил Арсений.

— Конечно, — воскликнул парень, так ещё и подмигнул.

***

Зачем Арсений согласился на ЭТО? Хотя ладно, он не соглашался, его самым наглым образом заставили. Антон на протяжении всех тех лет, что они жили вместе то и дело начинал творить ерунду, причем одна его выходка была хуже другой, но сейчас он точно превзошел себя. Нет, не в том плане, что он делал что-то опасное и безрассудное, а в том, что он втянул в это все Арсения, буквально не отставив выбора. А Попов не хотел, совсем не хотел идти на этот дурацкий роллердром. Но ладно бы ещё просто идти, так нет же, Антон вынудил его нацепить на себя ролики и кататься вместе с ним. Кто вообще придумал делать ролики тех размеров, которые предназначены для взрослых тоже? Было бы в разы проще отвертеться, если бы этих самых размеров просто не было, но они, черт их дери, были. Были размеры и был Антон, который отчего-то решил, что его отец слишком многое упустил так ни разу и не посетив этот самый роллердром. И не смущало парня вообще ничего, а уговоры Арсения и попытки сторговаться не привели ни к чему. Ну вот неужели Шастун совсем не понимает, что бедному Арсу эти ролики нафиг не упали и он вот совсем не понимал, как на них можно даже просто стоять, не то что куда-то там ехать или, что ещё хуже, прыгать, как это делал сам парниша. И вот за что Попову такое счастье, спрашивается? Он ведь на этом роллердроме все равно что корова на льду. А хотя нет, даже корова будет пограциознее, ну или она хотя бы будет хоть как-то двигаться в отличие от мужчины, вцепившегося в бортик и не желавшего даже инструкции от своего сына выслушать о том, как там правильно кататься.

— Ну, пап, ну ты так и будешь стоять? — Антон наворачивал уже который круг, периодически пытаясь отлепить Арса от бортика, но куда там? Он же вцепился как клещ и отпускать явно не собирался.

— Тош, а давай я просто сниму ролики и подожду где-нибудь в сторонке пока ты накатешься, а? Ну не мое это развлечение, — жалобно так протянул мужчина, Шастун даже и не знал, что папа умеет таким голосом разговаривать, — А потом сходим с тобой погуляем где-нибудь. В парк, в кино, да куда угодно, только, пожалуйста, позволь мне уйти отсюда.

— Ладно, — не стал спорить парень, да вот только улыбка уж больно хитрая была, настолько хитрая, что стоило бы насторожиться, — Руку даёшь? А то ты по этому борту ещё десять лет ползти будешь.

Арсений взглянул на ребенка настороженно и недоверчиво, неспроста же Антон именно так на него смотрит? Тем не менее, подвоха не нашел и позволил сыну ухватить себя за руку и потянуть на себя. И совершил огромную ошибку, поскольку утащило это дитятко его совсем не в ту сторону, где находился спасительный выход, а куда-то на середину, там где и держаться то совершенно не за что, разве что только за самого Антона, да вот только и тут этот засранец поиздеваться решил, отпустил Попова, отъехав примерно на метр и довольно ухмыляясь. Фактически бросил на произвол судьбы наедине с невозможными и казавшимися такими неповоротливыми штуками на колесах, совладать с которыми фокусник при всем желании не смог бы. Да и вообще Арсу уже сорок лет, он стар для таких развлечений! Нет, ну этот бессовестный ребенок точно над ним издевается и не испытывает ни малейшего сожаления по этому поводу.

— Антон! — как-то ужасно недовольно воскликнул Арсений и одарил парнишку точно таким же недовольным взглядом.

— Что? — невинно так хлопая глазками, в которых на деле плясали чертята, спросил Антон, — До выхода доберешься и пожалуйста, можешь снимать с себя ролики.

— Ну не смешно уже, — наблюдая за тем, как парень буквально выделывается, катаясь туда-сюда то спиной вперёд, то на одной ноге, то вообще непонятно каким образом подпрыгивая, сказал мужчина, — Пожалуйста, Антош, выведи меня. Ну не нравятся мне подобного рода развлечения. Я очень рад, что тебе весело, да вот только мне — нет.

Парнишка смену настроения родителя уловил и дальше испытывать его терпение не стал. Шутки шутками, но видеть меру нужно. Пока Арсений ворчит и недовольно что-то бормочет — он ещё готов подыграть и повеселиться. А вот если начинает серьезно о чем-то говорить или тем более просить, то стоит остановиться и просьбу выполнить. Суть шуток именно в том и состоит, что весело должно быть всем, а не одному лишь только Шастуну. Тем более Арс и так с ним с самого обеда таскается по всему торговому центру, без каких-либо пререканий, а даже наоборот с энтузиазмом, он согласился поиграть с Антоном в автоматы, комментировал забавные образы на манекенах, словно дитя малое хохотал напару с сыном со всякой ерунды и в целом был вполне себе доволен царившей атмосферой семейного тепла и дружелюбия. Вот ровно до этого момента был доволен, но роликовые коньки — это, очевидно, не его, так что Антону стоило бы быть благодарным за то, что его отец в принципе согласился хотя бы попробовать, пусть из этого и не вышло ничего дельного.

— Нет, вот не понимаю, на лыжах кататься тебе значит окей, а на роликах нет? Почему так? — поинтересовался Шастун, подхватывая Арсения за локоть и всё-таки двигаясь в сторону выхода к огромному облегчению старшего.

— Не знаю. На лыжах я с детства катался, а ролики твои меня совсем не привлекают. Хватило и того, что ты пока с тренером занимался, домой возвращался весь в ссадинах и синяках. Вот ты думаешь мне легко на это смотреть было?

— Так это же несерьезно совсем. Подумаешь синяки, — пожал плечами парнишка.

— Это для тебя несерьёзно, а у меня каждый раз сердце не на месте было.

— Это потому что ты слишком остро реагируешь на любые мои даже самые мелкие травмы.

— Ну так имею право, — испытывая невероятную радость от того, что его довели наконец до скамейки и позволили на нее сесть, чтобы избавиться от роликовых коньков, произнёс Арсений, — Отец я или кто? Конечно меня пугает, когда мой ребенок калечится, пусть даже и по мелочи.

Антон только улыбнулся в ответ. Светло так, искренне. Ну и пусть папа не оценил ролики, зато заботиться он продолжает до сих пор и кажется никогда не перестанет это делать. Конечно, Шастуну было сложновато представить, что можно настолько сильно переживать из-за каждого синяка и царапины. Нет, он, безусловно, за папу тоже бывало беспокоился, но на подобную ерунду старался не обращать внимания и попросту не замечал ее. Не потому что не хотел или не волновался за отца, а потому что привык что такие вещи случаются с каждым и не несут особого вреда. Любая царапина заживает за пару дней и следа от нее как правило не остаётся, потому и не было особого смысла так сильно переживать по этому поводу. Но вот Арсений переживал и, тем не менее, ни разу он не попросил Антона прекратить занятия и даже наоборот всегда поддерживал. И хотя сейчас парень легко мог вспомнить, что сам папа, как правило, не заводил разговоров о роллердроме, предпочитая этой темы избегать, видимо чтобы не тревожить себя ещё больше, он все равно был безмерно благодарен за возможность заниматься тем, что нравилось.

— Будешь ещё кататься? — вывел парнишку из мыслей старший, уже успевший переобуться в кроссовки.

— Ага. Минут пятнадцать-двадцать ещё покатаюсь, наверное, — задумчиво протянул парень, — Сходим потом в парк?

— Сходим, — отозвался Арс, — Осторожнее, пожалуйста, — заметив, что ребенок его уже принялся отъезжать в сторону добавил мужчина.

— Я всегда осторожен, — крикнул Антон, потому что он был уже достаточно далеко и его бы попросту могли не услышать.

А потом он разогнался, заскочил на выступ, находившийся примерно посередине, как-то лихо с него соскочил, непонятным образом крутанувшись и явно желая, чтобы Арсений поседел ещё сильнее от такого-то зрелища. Чтоб фокусник ещё хоть раз согласился на нечто подобное, ему же даже смотреть на все эти трюки и финты было страшно, не то что кататься самому. Нет уж, пускай его сыночек в следующий раз кого-нибудь из своих друзей с собой таскает, того же Диму, у Арса хоть нервы останутся целыми. Ну вернее то, что от этих нервов спустя столько лет осталось.

***

— Куртку накинь, прохладно становится.

Весна весной, но дело неумолимо приближалось к закату и становилось прохладнее. Небо уже было расчерчено красными и оранжевыми всполохами, облака казались розоватыми, а птицы вовсю суетились, стремясь успеть сделать все свои птичьи дела до того, как стемнеет окончательно. Антон с Арсением шагали по парку, по тому самому парку, с которого все когда-то и началось.

— Да вроде не холодно, — отозвался парнишка, поднимая голову вверх и смотря на небо.

— Я не хочу, чтобы ты заболел, — вмиг став собраннее и серьезнее, сказал мужчина, — Пожалуйста, надень куртку.

— Ладно, — не стал спорить Антон, переводя взгляд на Арса и искренне улыбаясь ему.

Взрослый, не взрослый, а без куртки в прохладное время при папе лучше не ходить. Начинать спор по этому поводу, который был бы ужасно бессмысленным и глупым, Шастуну не хотелось. Когда-то, когда ему было лет десять-одиннадцать он до последнего не сдавался, нежелая натягивать на себя куртки, шапки, перчатки, шарфы и все остальное. Не сдавался, но все равно проигрывал и надевал их хотя бы при папе. Тогда он кажется даже мог обидеться, что его заставили, но теперь… Теперь Антон прекрасно понимает, что все это — забота. Обычная родительская забота. Арсений просто не хочет, чтобы парнишка заболел и это желание вполне обоснованно и понятно. Потому обижаться не стоит, наоборот радоваться нужно, что есть в его жизни такой человек, который заставит эту самую куртку надеть, которому не наплевать, который любит и ценит его даже больше собственной жизни. Это дорогого стоит, иметь такого человека.

— Пап? — спустя какое-то время снова заговорил Антон.

Они шли по дорожке. По той же самой дорожке, по которой неведомая сила дернула Арсения пройтись ещё тогда, давно. На самом деле мужчина долго размышлял над тем, как так получилось, что именно в тот день, именно в то время ему в голову вдруг взбрело, что нужно приобщиться к спорту и выйти на пробежку. Он ведь не являлся рьяным фанатом спорта и вообще не делал этого раньше, но в тот момент вышел… Может это простое стечение обстоятельств, может игры судьбы или ещё что-нибудь совершенно невообразимое и сверхъестественное, может… Хотя какая вообще разница? Что бы это ни было, Попов безмерно благодарен за то, что эта неведомая сила вытащила его из дома именно в тот день, именно в тот час.

— Да, Тош?

— А… Ты когда-нибудь… — Шастун тихонько вздохнул, а потом остановился посреди дорожки и развернулся так, чтобы смотреть только в голубые глаза отца и никуда больше, — Когда-нибудь жалел о том, что… взял меня?

Антон не знал, зачем он спросил именно об этом и почему именно сейчас. То ли обстановка воспоминания навеяла, то ли еще что-то, пойди разберись. Просто… Это ведь далеко не так легко взять ребенка в буквальном смысле с улицы и полюбить его как своего собственного, правда? Шастун был уверен, что правда, был уверен, что поступить так, как поступил его папа, могут очень и очень немногие, единицы даже. Оттого и возник вопрос, а вдруг Арсений пожалел, причем не единожды? Антон ведь прекрасно осознавал, сколько он вытрепал Арсу нервов и как порой отвратительно себя вел. Вернее это он только сейчас осознал, а раньше делал так много необдуманных поступков, кажется в прямо смысле проверяя нервную систему отца на прочность. И разве можно при таком раскладе не пожалеть о сделанном когда-то выборе?

— Нет, солнце, я никогда не жалел, — честно ответил Попов, положив руку сыну на плечо, — И никогда не пожалею, просто потому что ты — это, наверное, самое лучшее, что случалось в моей жизни. Хотя почему «наверное»? Ты точно самое лучшее, что было в моей жизни.

— Даже несмотря на то, что я порой вел себя безобразно и заставил тебя поседеть раньше времени? — неожиданно развеселилившись, спросил парень с нотками смеха в голосе.

Впрочем, а почему бы и не смеяться и радоваться, если ему вот только что дали понять, что держали его подле себя далеко не из жалости к беспризорному мальчишке, а потому что действительно полюбили. И пусть кому-то покажется удивительным, что в мире вообще так бывает, чтобы совершенно чужие люди вмиг стали самыми близкими. Антона это не волнует ни капли, он на собственном опыте убедился, что семья — это не всегда одна кровь. Если задуматься, то кровь-то как раз таки играет наименьшую роль. Все дело в чувствах, в умении любить и быть любимым. Не каждый, далеко не каждый человек способен принять в свою семью какого-то там казалось бы неизвестного мальчишку. Но уж если нашелся человек, который это сделал, то можно быть уверенным, что он будет любить тебя больше жизни и ни за что не даст ощущать себя чужим в своем обществе.

— Даже несмотря на это, Антош, — мужчина улыбнулся и улыбка эта была не только на губах, она отражались в голубых, как небо, глазах и кажется исходила из самой души, — Ты чего?

Арс совсем не ожидал, что его ребенок, который умудрился перерасти даже его самого, хотя Арсения ну никак нельзя назвать низким, вот так неожиданно и внезапно прижмется к нему. Прижмется все так же доверчиво, как и в детстве, и также крепко. В последнее время Антон не очень любил обниматься на людях, дома — это пожалуйста, это он всегда с радостью, но чтобы так, посреди парка, где в это время достаточно много людей? Такого не было уже давно.

— Спасибо, — шепнул парнишка, но Арс услышал, не мог не услышать.

— За что? — удивлённо спросил фокусник, перемещая руки своему ребенку за спину.

— За все. Просто за все. А особенно за то, что ты есть. Я люблю тебя, пап, ты даже не представляешь насколько сильно.

И в эти слова казались такими правильными, такими нужными. Они легко слетали с языка, потому что так и должно быть, он должен был это сказать. Сам не знал почему именно, но должен был. Дать понять папе, что он благодарен, благодарен настолько, что даже уже сказанные слова не передают его чувств в полной мере. Впрочем, Антону искренне хотелось верить, что Арсений и так поймет, что он имеет ввиду. Не может не понять, правда же?

— Моя ты радость, — как маленькому мальчишке сказал Арсений, чуть отстраняясь, но только для того, чтобы протянуть руку и запустить её в непослушные кудрявые волосы, — Тош, я тебя тоже очень сильно люблю. Больше своей собственной жизни люблю.

Наверное это странно и глупо, стоять в парке и вот так просто смотреть друг на друга. Странно никуда не двигаться, а просто замереть на месте. Но… Но им двоим это странным не казалось. Даже наоборот все было настолько правильно, насколько и представить невозможно. А остальные… Да какая разница, что они подумают? Зачем вообще опираться на мнение окружающих, когда на душе стало неожиданно тепло и все тревоги отошли куда-то на задний план? И пусть когда-нибудь Антон уйдет, а Арсений отпустит. Останется рядом, поддержит в любую минуту, но всё-таки отпустит. Но это будет потом, чуточку позже, скоро, но все же не сегодня, не завтра и даже не через месяц. Сейчас это всё казалось совершенно неважным, ведь вот он Антон, рядом, прямо перед Арсением. У них у обоих есть возможность обняться, поговорить о чем угодно, посмотреть друг другу в глаза. Так разве не в этом заключается счастье?

Конец апреля. Весенний вечер. И в парке довольно много людей. Но какое им дело до фокусника и зеленоглазого парня? И какое дело этим двоим до всех окружающих? И пускай о чем-то судачат старушки, собирают сплетни и разносят их повсюду. Пускай играют на площадках дошколята и возвращаются домой школьники. Пускай люди занимаются спортом или выгуливают собак. Пускай смеются, шутят и радуются. Пускай. Это их жизнь и они делают то, что хотят. А у Арса с Антошей есть что-то свое, что-то неповторимое и уникальное, то, что доступно только им двоим.

У них есть закат необычайной красоты, который яркими красками озарил небо. Есть город, есть пение суетящихся птиц, есть шум проезжающих мимо машин. Есть тот самый парк из ставшего неожиданно далёким Антошиного детства… Есть воспоминания о первой встрече и о тех многих вещах и моментах, что были после нее. Конечно, запомнилось далеко не все, что-то уже искажено, что-то забыто окончательно, но все же… все же… У них есть столько всего, что и не перечислить даже. Дни, проведенные вместе, смех, шутки, да даже грусть с печалью и злость. Все это есть, все это сохраняется где-то в самой глубине душ и пробуждает столько чувств и эмоции, что иногда кажется, что человек просто не способен все это испытывать за один лишь только раз. Но нет, способен. Человек вообще способен на многое, главное только понять и захотеть ощутить весь спектр эмоций. У них есть так много всего, но самое главное из этого — они сами. Они есть друг у друга и, наверное, это то самое важное, что нужно было понять.

Их двое: мужчина и совсем молодой парень. Отец и сын. Одному сорок, другому восемнадцать, но разве кого-то волнует возраст? Это ведь всего лишь цифры, которые не значат совершенно ничего. Кому в этом мире вообще есть дело до каких-то там чисел? Зачем задуматься об этом, когда впереди целая жизнь. Да, со своими трудностями, падениями и взлетами, полная противоречий и неоднозначностей, но все-таки жизнь. Жизнь, предугадать события в которой попросту невозможно, да и нужно ли это? Пускай все идёт так, как идёт, время всегда расставляет все по местам, выстраиваются приоритеты, создаётся нечто невероятное, что моментально оказывается на страницах книги — уникальной для каждого человека. На страницах книги жизни. Она никогда не будет идеальной, в ней не будет ровных строк, не будет каллиграфического почерка. Эта книга полна помарок, ошибок, что-то в ней зачеркнуто, что-то написано неразборчиво, но в этом и прелесть. Жизнь проходит прямо здесь и прямо сейчас, и все, что нужно делать — успевать записывать, держать эту книгу всегда под рукой и быть внимательным. Потому что никогда не знаешь, в какой именно момент маленькому мальчишке покажется, что воровать часы у настоящего фокусника — это замечательная идея. Впрочем, разве была эта идея плоха, если результатом стало нечто невероятное?

И можно строить тысячи предположений о том, что было бы, если бы в один солнечный летний день мальчишка не оказался в том парке или мужчине не взбрело в голову отправиться на пробежку, хотя ни до того дня, ни после него он подобным не занимался вовсе. Можно часами рассуждать о сложных сплетениях нитей, можно верить в судьбу… на самом деле можно верить во что угодно. И можно часто и подолгу думать обо всех возможных «если», думать и понимать, что это бессмысленно. Жизнь человека, любого человека, — это история. И в истории не существует условного наклонения. Нет никаких «если» и быть не может. Время потому и движется только вперёд, что никто не в силах изменить прошлое и узнать, что могло бы быть. Да и зачем его менять? То, что имеется сейчас, отношения между родителем и ребенком, отцом и сыном, выстроенные на протяжении многих лет, — одна из самых дорогих вещей в жизни человека, одна из самых ценных. И никто из них двоих не согласится это променять на что-то иное, пусть даже им покажут тысячи возможных вероятностей, где все было бы по-другому, лучше или хуже — неважно, даже если предложат вернуться в начало и дадут шанс что-то поменять. Потому что не нужны им такие перемены, зачем, если они уже нашли счастье в том виде, в каком оно и должно быть на этой планете?

Конечно, время не будет стоять на месте. Стрелки часов все также будут бежать вперёд, стремительно нестись, не обращая внимание ни на что вокруг. Время никогда не подчинялось чужим законам и всегда выполняло одну и ту же функцию — двигалось вперёд, вместе с собой двигая жизнь. И где-то там, впереди, огромное необъятное будущее, которое рано или поздно превратится в настоящее. Придет время и лето наступит, и экзамены будут сданы, и обучение продолжится, и работа продолжится. И каждый раз будут сменяться осенние листопады дождями, дожди снегом, снег солнцем и ароматами цветов. И как и прежде полетят дни, недели, месяцы. Год за годом будут проходить, иногда торопясь, а иногда наоборот замедляясь и словно умоляя людей остановиться и насладиться моментом. И в какой-то момент снова будут опадать листья, и снова будут идти дожди, и снова выпадет снег. И будет что-то такое, чего не было раньше, непременно будет, просто потому что не может не быть. Будут меняться люди, их мировоззрение, их мышление, они всегда меняются. Будут обиды и смех, грусть и радость, любовь и расставания. Будет семья, большая и дружная, будут друзья, будут путешествия, будет карьера. Столько всего будет. Но тогда уже нельзя будет сказать, что жизнь останется такой же, какой она была раньше, да даже нельзя будет сказать, что она такая же, какой является сейчас. Мир меняется. Всегда меняется и не стоит на месте. А вместе с ним меняются и люди… меняются…

И где сейчас тот маленький мальчишка, что когда-то давно попытался стащить с руки фокусника часы? Где остался тот шаловливый ребенок, что никогда не мог усидеть на месте? Где он теперь? На самом деле недалеко, совсем рядом с мужчиной, просто теперь он не такой уж и мальчишка, да и глупости в голове стало поменьше. И часы на руке фокусника теперь совершенно другие. Один лишь только парк остался неизменным, таким же, каким он был почти десять лет назад. Есть всё-таки в мире что-то такое, что так или иначе остаётся вечным и не изменится никогда. Чаще это какие-то незначительные мелочи, такие как этот парк. Впрочем, где гарантии, что он останется таким же ещё лет через десять? Чаще навсегда сохраняются некоторые черты характера и даже во внешности всегда можно будет угадать черты одного конкретного человека, несмотря на то, что людям свойственно взрослеть и стареть. Впрочем, не о том речь.

Да, впереди жизнь. Уникальная и неповторимая. И как идеально сюда подойдёт клишированная фраза о том, что это уже другая история. Какими полезными иногда бывают клише… То, что впереди — это история взрослого зеленоглазого парня Антона. Совершенно другая история о совершенно других событиях совершенно другой жизни. А история маленького, забавного ребенка Тоши закончится здесь. Впрочем, это совершено не значит, что в истории взрослого Антона не останется места фокуснику. Наоборот, поддержка Арсения, поддержка отца всегда будет занимать отдельное место в его жизни. Отпустить, но оставаться рядом. И фокусник будет рядом, до самого конца будет, ведь для него юноша навсегда останется все таким же маленьким, все тем же ребенком, что гонял голубей и пытался сосчитать этажи. Ребенком, что когда-то обожал звёзды и с неподдельным страхом и ужасом убегал от врачей. Ребенком, что изрисовал стену в собственной комнате. Ребенком, что катался на роликах по квартире и разбивал кажется все, что только можно разбить. Ребенком, что просил показывать фокусы и порой творил нечто невообразимое и безрассудное, вынуждая Арсения закидываться успокоительными и потихоньку седеть. Антон был и останется его ребенком. Это его персональное зеленоглазое чудо. Да, уже не настолько маленькое, но всё-таки…

И по сути своей это и не конец даже, по крайней мере не в том понимании, какое обычно в это слово закладывают люди. Это что-то другое, что-то не до конца понятное, что-то запутанное, но тем не менее наполненное всеми светлыми чувствами, которые только могут испытывать люди. Это та точка, после которой становится ясно, что перемен избежать невозможно, что они непременно наступят, причем сделают это стремительно. Что-то когда-нибудь непременно будет. В жизни всегда так — что-то когда-то где-нибудь происходит по какой-то неведомой причине. Что именно? Где именно? А впрочем, какая разница? Жизнь то продолжается, всегда продолжается. И наверное именно поэтому стоит ставить троеточие…