Они условились встретиться на террасе через четверть часа. Алларос был готов уже через пять минут, и потому следующие десять провёл у той же золочёной оградки, подошвой шлёпанца задумчиво ковыряя нагретый за день песок. Лёгкая небрежность в одежде — так, кажется, сказал Дориан — позволила ему без особых раздумий натянуть растянутую майку и те самые кричаще-красные шорты, что были на нём в день приезда.

Признаться, ничего лучше он не придумал бы и за год.

Павус явился спустя полчаса. Белое махровое полотенце, перекинутое через плечо, идеально сочеталось с белоснежными укороченными шортами и белой же соломенной шляпой, серебристые очки модной формы — со светло-серой рубашкой, покрытой затейливым узором из мелких золотисто-белых лилий. Благодаря природной наблюдательности Лавеллан подметил ещё пару деталей, свидетельствующих о тщательности подготовки: например, тёмно-серая шёлковая лента, служившая украшением шляпы, была также пущена по планке рубашки; однако на этом проницательность его заканчивалась. Кто знает, быть может, в Алларосе уже умер великий кутюрье — как иначе оправдать его дотошную порой внимательность к костюмам собеседников и полное равнодушие к своему внешнему виду?..

В то же время этот навык нередко помогал молодому дипломату «считывать» людей, оценивать намерения партнёров по переговорам, да и просто делать комплименты.

— Прости великодушно за опоздание. Знал бы ты, как трудно найти подходящую для купания одежду в этом доме… Надеюсь, ты захватил спасательный круг?

Тёмные линзы скрывали глаза Дориана, но Алларос всё равно увидел, как около них собрались смешливые морщинки.

— Он тебе не понадобится, будь уверен. К тому же я проходил курсы спасателя, так что при случае можешь рассчитывать на непрямой массаж сердца и искусственное дыхание.

Кажется, Павуса шутка смутила. Он отвернулся, кашлянул, хрипло бросил:

— Прекрасно… Тогда приступим.

И наигранно бодро зашагал к паре деревянных лежаков у самой кромки воды.

Лавеллан проводил его взглядом, отчего-то улыбнулся пронзительно-синему небу и направился следом.

***

Развесив полотенца на спинках лежаков, оба сощурились от призывного сияния искристой морской глади. Лёгкий бриз ненавязчиво шелестел в кронах раскидистых пиний, ласково путался в волосах, играл с полами расстёгнутой шёлковой рубашки… Алларос только сейчас заметил, что Дориан надел её на голое тело — будто собирался не на пляж, а на скандальную фотосессию.

Поймав на себе вопросительно-насмешливый взгляд Лавеллана, тот с деланным равнодушием повесил шляпу на угол лежака, сбросил рубашку; заботливо расправив её, расстелил поверх полотенца и уложил сверху очки, чтобы невесомую ткань не сдуло порывом ветра.

Алларос вытащил руки из карманов шорт, стянул майку через голову.

— Отличный день для новых свершений, — благодушно усмехнулся он и первым вошёл в воду.

Павус чуть помедлил, стоя на полосе влажного песка, но всё же шагнул навстречу солёному ветру. Неуверенно следуя за наставником, спросил:

— Позволь узнать, что именно мне предстоит сделать?

— Единственную вещь. — Алларос обернулся, приставил ребро ладони ко лбу, заслоняя глаза от солнца. — Довериться мне.

Несколько секунд они поддерживали зрительный контакт. «Прямо как тем утром» — подумалось вдруг Алларосу, но он уже не спешил отгонять это невольное воспоминание. Затем Дориан огладил усы, с хитрецой покосившись куда-то ему за плечо.

— Надеюсь, твои навыки спасателя отточены до совершенства.

***

Вода после полудня еще не успела отдать накопленное тепло, так что даже капризный Павус без единой жалобы зашел на глубину по пояс. Алларос впервые за все время их встреч видел своего экстравагантного знакомого насквозь: волнение обуревало беднягу, смешиваясь со стыдом, бесконечной гордостью и страхом упасть в грязь лицом перед уважаемым гостем. Пожалуй, стоило поддержать его.

— Для начала ты должен научиться лежать в воде, это самое важное умение.

Дориан скептически изогнул бровь.

— Боюсь, в моем случае начать будет не так просто. Есть ли какой-нибудь особый, щадящий способ?

— Что ж, придется мне побыть спасательным кругом. — Лавеллан поскрёб шею, озадаченно оглядев песчаное дно через толщу воды. — Ложись. Я буду удерживать тебя ближе к поверхности.

Вполне безобидное и логичное предложение выбило почву из-под ног Павуса что в прямом, что в переносном смысле. Глухо бросив что-то в духе «как прикажешь», он уложил свою холёную голову на руки Лавеллана и, следуя его инструкциям, оторвался от песчаного дна. 

Постепенно дыхание его выровнялось.

— Как ощущения?

Алларос не мог не заметить того отчаяния, с которым Дориан избегал его взгляда. Казалось, он готов провалиться на месте и жутко жалеет о своем опрометчивом поступке.

— Я… Не знаю. Это обязательно?

— Если ты еще ничего не чувствуешь, значит, мы что-то делаем не так. — Лавеллан погрузил руки чуть ниже. — Дыши глубже, закрой глаза и расслабься. Забудь обо всем.

— Странная у тебя методика, право слово…

Павус все же послушался и опустил веки.

— Сосредоточься на дыхании, отбрось мысли, доверься морю. Вода всегда забирает лишнее — так говорила моя прабабка.

Алларос умолк, как только начал замечать, что его советы приносят плоды. Грудь Дориана поднималась и опускалась плавно, глаза были плотно закрыты, а прическа — безвозвратно испорчена, однако его облик излучал неземное спокойствие.

Как можно более незаметно Лавеллан принялся опускать руки, и в конце концов смог вытащить их из воды. Павус покачивался на волнах в такт гипнотически вздымающейся водной глади совсем не шевелясь — и был похож не то на мертвеца, не то на восковую фигуру невероятно тонкой работы. Алларос, отогнав неуместные ассоциации, опустился в воду рядом со своим учеником.

Ощущение невесомости было поистине необыкновенным. Лежать, запрокинув голову, и видеть над собой лишь бескрайнее небо казалось Лавеллану лучшим отдыхом — так легко было отпустить свои мысли и тело, затеряться среди солёных ветров.

Дориан молчал. Алларос прикрыл глаза, однако каким-то образом чувствовал его присутствие рядом с собой; шутка ли — пару дней назад он и подумать не мог, что молчать с этим холёным франтом будет настолько приятно.

— Иногда мне казалось, что отец прирос к своему креслу или уже пустил в него корни. Я боялся стать таким же, как он, одержимым работой затворником... Ровно до этого момента.

Лавеллан мог только догадываться, почувствовал ли Дориан, что его больше не держат, однако теперь это было не важно. Он лишь слегка повернул голову, чтобы рассмотреть выражение лица Павуса — и, к своему немалому удивлению, прочёл в нём светлую безмятежность.

— Благодарю за урок. Пожалуй, на первый раз с меня хватит: пора возвращаться на сушу и приводить волосы в порядок.

С этими словами Дориан встал, пригладил мокрые пряди рукой. Алларос, так и не дождавшись, когда он обернётся, задумчиво завёл руки за голову.

— Сейчас предложение поплавать вместе со мной наверняка кажется тебе безумием, но знай: я жду того дня, когда ты согласишься.

Павус потупился и прикрыл рот рукой, якобы чтобы убрать солёные капли с усов, но по звучанию его голоса можно было легко понять, что он улыбается.

— Обещаю, что такой день настанет, дружище. — Так и не оглянувшись, он продолжил чуть тише. — Только не заплывай слишком далеко: спасатель из меня, мягко говоря, никудышный.

Он направился к берегу, а капли воды на его спине вспыхивали чистым золотом в косых закатных лучах.

***

Алларос проплыл кролем не больше мили, когда солнце коснулось линии горизонта. Вытряхивая из ушей солёную влагу, он вышел из воды и завернулся в полотенце; Дориан встретил его загадочной улыбкой.

— Пока ты бороздил океаны, mon ami, я отыскал в погребе прекрасный образец французского виноделия.

Запустив руку под лежак, он с тихим звоном вытащил на свет деревянный ящик, в котором полулежала пузатая бутыль и два бокала с узорчатой каймой. Лавеллану ничего не оставалось, кроме как усесться рядом и принять из его рук заполненный на треть бокал.

— Сегодня особенный день, друг мой: мы открыли друг другу целые миры удивительной гармонии, которые всё это время были у нас под боком. Мы с тобой просто обязаны отметить это событие.

— За вино и море?

— За море и вино.

Бокалы дружно звякнули, и Павус отпил из своего совсем немного. Со стороны берега уже совсем по-вечернему потянуло холодком; Алларос, не отрывая глаз от собесеника, сделал один крупный глоток, поставил свой опустевший бокал на дно перевернутого ящика, рядом с бокалом Дориана, стряхнул с волос капли воды.

— Ты часто говоришь об отце... Эти воспоминания наверняка очень много для тебя значат.

Павус ошарашенно уставился на него.

— Друг мой, мне кажется, тебе уже должна была опостылеть моя болтовня. Ты только и делаешь, что терпеливо слушаешь меня, известного пустомелю уже несколько часов подряд — это просто неслыханно!.. Я, если честно, начинаю беспокоиться о твоём здоровье.

Алларос сбросил с себя полотенце, пожал плечами.

— Терпеливо слушать — это первая часть моей работы, мудро отвечать — вторая. И ты не представляешь, как радостно делать всё это по своему желанию, а не по долгу службы.

Иголки ближайшей пинии тревожно зашептались на ветру, и то ли из-за прохлады, то ли по какой-нибудь не столь явной причине бронзовая кожа Павуса покрылась мурашками; он не глядя нашарил позади себя рубашку и натянул её на плечи.

— Ох, думаю, ты и без меня понял, что его уже нет. Два года прошло с нашей последней крупной стычки, полтора — с его внезапной болезни. Именно он завещал мне весь этот хлам, который я бы с радостью распродал с молотка, но память, совесть и его последняя воля мне этого не позволяют.

Взгляд Дориана потерял осмысленное выражение, и Лавеллан, стянув со спинки лежака сухое полотенце, набросил его на спину собеседнику.

— Я догадывался. Но прежде чем ты решишься рассказать мне все, подумай, нужно ли тебе это прямо сейчас.

— Нужно. — Павус посмотрел на Аллароса в упор, в его лице теперь читалась убеждённость и горячность уставшего от одиночества человека. — Ты не представляешь, как долго я отшучивался в ответ на важные вопросы и не мог найти друга, который не ждал бы от меня острот.

Солнце скрылось за горизонтом окончательно, оставив на прощание лишь призрачный лунный свет.