Сразу после наступления первых холодов в ворота монастыря постучали нежданные гости. Впрочем, таковыми они были только в глазах Ра́шми, остальные явно ждали визита. Это произошло ближе к вечеру, но еще до обеда монахи начали неспешно подготавливаться к встрече. Они с Вэ́йдэ в приготовлениях не участвовали, расположившись у ствола дерева в центре внутреннего двора, и если девочка жадно читала где-то найденный приключенческий роман, время от времени прося наставника пояснить тот или иной отрывок, то он в минуты тишины предавался малозначимым воспоминаниям, потягивал чай и наблюдал за передвижениями монахов. Мягкая зима тёплого региона одновременно удивляла его и разочаровывала, словно первые четырнадцать лет он прожил где-то в другом месте, настолько не запоминающимися были пролетевшие годы. С одной стороны она в сочетании с оградительным куполом позволяла и дальше проводить уроки под открытым небом без особого риска для здоровья, но с другой – савори́н почувствовал тоску по заснеженным пейзажам эльфийских лесов. Так совпало, что ежегодные визиты Ва́ритэн в её Гнездо пересекались с началом зимы на Фе́рре, где эльфы, трепетно относящиеся к красоте нижних городов, одними только оградительными куполами умудрялись подчеркнуть красоту сезона: при низких температурах на поверхности магического свода образовывалась ледяная корка, но под действием той же магии испарялась, разлетаясь в воздухе уже под куполом холодными искрами. То же самое происходило и во время снегопадов, потому Ра́шми расстроился, когда вспомнил, что снежный покров в этих краях как правило тонкий. К счастью, от мрачных мыслей его регулярно отвлекала Вэ́йдэ, но сам учёный с лёгкой руки саво́ра не особо жаловал художественную литературу, хотя в свободное время писал стихи, тем не менее, описательная часть в заинтересовавших ребёнка отрывках показалась ему весьма изящной и вдохновляющей.

Собственно говоря, именно в момент, когда савори́н пытался подобрать рифму, кто-то снаружи постучал в ворота. Вспоминая, как он сам так делал, Ра́шми невольно отметил, насколько неестественно громким этот звук казался внутри стен монастыря, а затем наступила та самая тишина, которая ошеломила учёного по прибытию. Под его полный непонимания взгляд монахи спешили скрыться в боковых пристройках, за исключением мастера-травника, исполняющего в тот день роль привратника, и даже Вэ́йдэ закрыла книгу, чего-то напряжённо ожидая. Никто не посчитал нужным посвящать Ра́шми в тонкости ритуала встречи нового гостя, потому что иначе кому-то пришлось бы приоткрыть ему тёмные стороны тандема. Не все из брошенных и осиротевших савори́нов смиренно ждали смерти, как это делал учёный, некоторые отказывались смотреть правде в глаза, а кто-то желал умереть на своих условиях, отчего и тех и других привозили в монастырь последнего пути против их воли. Лишённые тандема должны были навеки заснуть именно в его стенах, но такова была лишь часть правды.

Тем не менее, удивление Ра́шми стало ещё сильнее, когда ворота миновало двое. В то же мгновение Вэ́йдэ поднялась на ноги, взяла его за руку и тихо попросила:

— Наставник, пойдёмте в столовую, — она то и дело бросала нетерпеливый взгляд на новоприбывших, будто спешила.

— Я не понимаю, — также тихо признался учёный. – Что происходит?

— Гость в сопровождении – это скверно, — попыталась торопливо пояснить девочка и потянула за руку. – Наставник, скорее…

Он не стал сопротивляться и позволил увести себя подальше от разворачивающихся событий, хотя настойчивость ребёнка только сильнее будоражила его любопытство. В общей столовой картина немного прояснилась, но менее загадочной в глазах Ра́шми не стала. Сперва с коротким вопросом: «Один?» к Вэ́йдэ подошло несколько монахов из тех, кто избегал гостей, но их лица сильно помрачнели, когда в ответ девочка, хмурясь, отрицательно покачала головой. Создавалось впечатление, будто в монастырь прибыл не савори́н, а произошло что-то плохое, о чём все обитатели этого места опасались говорить вслух. Но учёный и слова не успел сказать, чтобы удовлетворить свой интерес, как к образовавшейся толпе подошёл настоятель.

— Не раздувайте проблему, — голос старика звучал строго. – Или вам заняться нечем?

Извиняясь и тихо ворча, монахи поспешили удалиться. Да́йари проводил их недовольным взглядом, но стоило ему посмотреть на девочку и на немолодом лице расцвела тёплая улыбка.

— Вэ́йдэ, милая, — он погладил ребёнка по волосам, — не мучайся, иди к себе.

— Но… — хотела было возразить монастырская воспитанница, и, едва заметно кивнув в сторону Ра́шми, уточнила. – Мне правда можно?

— Иди, — махнул рукой старик и добавил. – Я составлю твоему наставнику компанию, не переживай.

Коротко поблагодарив, Вэ́йдэ стремительно выскользнула через дверь обратно во внутренний двор. Наблюдая за бегством ученицы, савори́н позволил себе тяжело вздохнуть и наконец-то подал голос.

— Искренне надеюсь, что вы удовлетворите моё любопытство, — он старался говорить ровно, чтобы в голосе не слышались недовольные нотки, ведь вся ситуация в целом: странные манёвры, нагнетание и в особенности недосказанность начинали раздражать учёного.

— Да, мне действительно стоит кое-что прояснить, — согласился настоятель и жестом предложил пройти вглубь, где они и расположились за одним из многочисленных небольших столов. Монах-привратник, встретивший Ра́шми в день прибытия, поставил перед ними большие чашки со свежезаваренным чаем и отошёл в сторону, но оставался неподалёку, словно ждал приказов. – Но для начала ответьте: в чём разница между брошенными и осиротевшими савори́нами? – продолжил настоятель и как будто специально выдержал паузу, чтобы перебить собеседника, как только тот откроет рот для ответа. – Кроме очевидного: от одних драконы отказались после закрепления тандема, а другие потеряли своих ведущих.

Почти детская выходка выдавала раздражение монаха, правда в отличии от Ра́шми у его негодования были совсем другие корни. Забота об одном госте уже достаточно хлопотно, а о двоих сразу – это почти проблема. За долгую жизнь Да́йари многое повидал и попросту не верил в совпадения, а ускользающее от внимания объяснение едва ли не выводило старика из себя, но ему всё же кое-как удавалось сохранять лицо.

— В продолжительности совместного сосуществования, — помедлив, произнёс Ра́шми. Подпорченное настроение собеседника не укрылось от его внимания, а потому казалось, что вопрос на самом деле с подвохом.

— Интересовались данной темой? Или это входит в обучение Скользящей академии? – хитро прищурился монах. Своим интересом он маскировал собственный просчет: пусть ответ и являлся одним из правильных, но Да́йари ожидал других слов.

— Не входит, — признался савори́н, впервые задумавшись, а, собственно, почему о подобном не говорят в стенах академии? Но вслух сказал другое. – Мой саво́р тяготела к биологии и анатомии, особенно её интересовало влияние внешних факторов на организмы, в том числе и тандем… — негромкое покашливание и иронично вскинутая бровь старика была подобна вежливой просьбе не загромождать разговор ненужными терминами, заставив учёного прерваться и подвести итог. – По этой причине мы с Ва́ритэн находились в составе исследовательской экспедиции в красной пустыне Товаруна.

— К сожалению, в монастырях последнего пути наиболее ярко видна, скажем так, душевная разница между савори́нами, — отпив чая, наконец-то приступил к рассказу настоятель. – Буду откровенен, нам, — он похлопал себя по груди, как бы говоря за всех монахов, — с брошенными всегда сложнее, чем с осиротевшими, потому что их нереализованные стремления, надежды, планы на будущее становятся тяжёлым бременем и для самих савори́нов, и для окружающих.

Ра́шми не особо нравилось начало, но он молча ждал продолжения в робкой надежде подловить собеседника, ведь пока ему было нечем возразить старику. Жизнь и обучение в Скользящей академии во многом являлись условными, в её стенах напрочь отсутствовали дух соперничества и товарищества, зато всячески поощрялось саморазвитие как продолжение желания понравится дракону при первой встречи, доказать ему свою полезность, потому что одной только связи было недостаточно. Конкретно эту мысль в академии доносили до умов молодых савори́нов, но об остальном молчали.

— Прибыв в монастырь, – продолжал монах, — брошенные, как правило, встают на путь саморазрушения, а осиротевшие – на путь смирения.

— Хотите сказать, что я покорно жду смерти? – не понимая причины, ученого задели слова настоятеля, и его руки потянулись к чашке, лишь бы не сидеть без дела, слушая откровения.

— Именно так, — старик подарил собеседнику тёплую улыбку. – Потому о вас, несмотря на странности, так приятно заботиться.

К своему удивлению, Да́йари едва не сказал савори́ну лишнего, что было очевидно только монахам. Среди несчастных, кого больше не поддерживал тандем, только те, кто не позволил сожалениям взять над собой верх, жили дольше погрязших в унынии. Но даже так, разница никогда не составляла больше недели, в остальном настоятель даже близко не мог объяснить, как сидящему перед ним гостю удалось прожить несколько месяцев после смерти дракона, а в чудеса, о которых шептались его легковерные собратья, он откровенно не верил.

— Какой необычный комплемент, — не удержался от смешка Ра́шми.

— Я правда хочу, чтобы и остальные, кто прибудет к нам после вас, были такими же, — улыбка старика померкла, он тяжело вздохнул и сделал глоток чая. – Но это попросту невозможно: даже представители одного вида порой такие разные. Раньше в монастырях царили другие порядки, практика говорить с савори́нами без тандема, облегчая им ожидание, зародилась только пол века назад, и, вопреки прогнозам, это сильно облегчило монахам заботу о тех, кто прибывает в монастыри последнего пути умереть

— А до того времени? – уточнил учёный, понимая, что в нём проснулся профессиональный интерес.

— Мне рассказывали, что почти все брошенные вели себя… кхм… буйно. Вспышки необъяснимого гнева были излишне частым явлением. Поэтому гость в сопровождении для нас – это определенный знак, — настоятель чуть помедлил и добавил. — Плохой знак.

Ра́шми задумчиво нахмурился. У него не было повода не доверять словам старика, просто в воспоминаниях сохранилась немного другая картина, которая вот прямо сейчас стала казаться такой мерзкой, что хотелось что-то сломать. Как раньше он мог быть таким недальновидным? В действительности еще во времена обучения в Скользящей академии ему, как и остальным ученикам, часто приходилось видеть брошенных: в шестнадцать лет каждый савори́н начинал участвовать в вэ́йвери, так драконы называли эпизоды своей жизни, когда им приходилось делать выбор, требующего взвешенного осмысления, например, связать себя с конкретным ребёнком из толпы или дождаться другого, и в день, когда Ра́шми встретил своего саво́ра, двое отправились из стен академии в монастырь последнего пути. Сейчас воспоминания о вэ́йвери казались ему почти постыдными, он даже не помнил лица раздавленных отказом детей, зато отчетливо помнил своё безразличие и то, что никто из брошенных не закатывал истерик и не молил о снисхождении. Дальнейшая судьба несчастных ни у кого не вызывала интереса, потому ему сложно было принять слова настоятеля, ведь савори́н видел только часть картины.

— Значит ли это, что, разговаривая с ними… — он запнулся и быстро поправил себя, — с нами, вспышки гнева стали реже? — своим вопросом Ра́шми попытался отвлечь себя от мрачных воспоминаний.

— Безусловно, но они, к сожалению, всё равно случаются, — возразил настоятель, глядя в чашку. – Иногда гости прибывают слишком поздно, уже сломленные, и мы словно о стену бьёмся. Поэтому все в этом монастыре так или иначе пострадали от душевной нестабильности брошенных савори́нов. Даже Вэ́йдэ.

— Что?! – не поверил учёный, упоминание ученицы будто отрезвило его. – Как?

— Прибывающие сюда, мягко говоря, не ожидают увидеть среди монахов ребёнка, — издалека начал объяснения Да́йари, и Ра́шми не мог не признать его правоту, встреча с девочкой действительно оказалась сюрпризом. – Её присутствие вызывало у них любопытство, отвлекало от самобичевания. Даже самые буйные будто по щелчку пальцев успокаивались и невольно тянулись к ребёнку: сперва чисто из интереса, а затем в попытке поведать ей о своей жизни, словно исповедуясь, — старик, в чьём голосе легко угадывался восторг, ненадолго замолчал и продолжил уже более сухим тоном, как будто зачитывал отчет. – Но однажды Вэ́йдэ сломали руку: увлечённый своим рассказам савори́н схватил девочку за запястье и слишком сильно сжал, пока она пыталась вырваться. Инцидент посчитали случайностью, гость потом долго извинялся и даже помог с лечением, вот только с тех пор наша милая воспитанница цепенеет, когда кто-то прикасается к её рукам.

— Я не знал… — почти простонал Ра́шми, понимая причину, по которой в тот день ученица в ужасе от него убежала.

— А ведь меня она уверяла, что отбросила тот страх, — наблюдая за муками совести странного гостя, недовольно проворчал старик и отпил чая.

— Даже савори́ны не застрахованы от самообмана, — попытался утешить собеседника учёный. – Она именно после этого случая стала сторониться прибывающих в сопровождении?

— Нет, произошёл еще один инцидент, — настоятель устало откинулся на спинку стула, — никто из нас даже предположить такого исхода не мог: савори́н попытался задушить Вэ́йдэ… — видя, как на лице Ра́шми недоумение сменяется гневом, Да́йари испытал двоякие чувства, из которых сопереживание и злорадство оказались самыми яркими. Но в то же время он решил не посвящать собеседника в неприятные детали. – К счастью, всё разрешилось относительно благополучно, а наш внутренний свод правил дополнился одной поправкой: первыми контактировать с гостями будут только те, кто могут за себя постоять.

— А тот савори́н, — понимая, что старик не расщедриться на детали, Ра́шми решил рискнуть, — он долго прожил?

— Очень мало и скончался на следующий день после инцидента…

Любопытство собеседника не к месту всколыхнуло память Да́йари. Злополучный случай произошёл зимой, когда Вэ́йдэ было семь лет, в разгар дня во время снегопада, отчего во внутреннем дворе было очень красиво, но эта красота плохо вязалась с тем, что происходило в саду. Потребовалось трое, чтобы оттащить озверевшего савори́на от ребёнка. Старый монах держал на руках вздрагивающее от кашля тельце и по какой-то причине не мог оторвать взгляд от искажённого лица виновника инцидента, пока тот, почти рыча, пытался вырваться. 

«Отпустите! Проклятье, да как же вы не понимаете, я ей одолжение делаю! – трое монахов едва удерживали стоящего на коленях человека и казалось, что вот-вот он снова встанет на ноги. – Она все равно умрёт, в этом монастыре или в другом, так какая разница, когда это произойдёт?! – через мгновение перед савори́ном оказался эльф, без каких-либо прелюдий влив безумцу что-то в рот, благодаря чему он мгновенно ослаб, но всё равно успел выпалить в адрес Вэ́йдэ последнее «напутствие». – Дракон откажется от тебя, слышишь? Он откажется от тебя…».

Когда савори́н потерял сознание, Да́йари будто очнулся, искренне не понимая, почему сразу не унёс девочку подальше, а как заворожённый слушал оправдания сумасшедшего. Сиюминутное замешательство в его собственных глазах было сродни позору и удерживало настоятеля от откровений перед странным гостем, хотя ему было интересно, как бы Ра́шми прокомментировал поведение собрата по тандему.

Следующие четыре дня учёный молча наблюдал за тщетными попытками одного из монахов разговорить савори́на. По несколько часов в ожидании урока и еще несколько после него, будто поставил эксперимент и всё, что теперь оставалось – без лишних эмоций следить за его течением, но, к сожалению, у него не получалось оставаться полностью равнодушным. Молодой, худощавый, казалось парень всего на несколько лет старше Вэ́йдэ, оттого Ра́шми несколько раз представлял на месте несчастного монастырскую воспитанницу и этим портил себе настроение. Савори́н совершенно не шёл с окружающими на контакт и большую часть проведенного в стенах монастыря времени не открывал рта, не забывая, впрочем, о собственных нуждах, что стало поводом для перешёптываний среди умирающих от скуки монахов.

«Так и есть: просыпается, самостоятельно завтракает и после сидит в саду до самого заката, буравя пустым взглядом клумбы мастера-травника. И что ему не говори, слова словно сквозь него проходят…» — услышал Ра́шми в общей столовой поздним утром второго дня. Поведение парня сильно отличалось от слов настоятеля, а потому учёный испытывал разочарование вперемешку с раздражением, ведь эти четыре дня им с Вэ́йдэ приходилось заниматься именно в трапезной, подальше от гостя, где едва ли не каждый так и норовил блеснуть перед девочкой знаниями.

К исходу третьего дня молодой савори́н начал говорить сам с собой: сперва тихо, будто отвечал на чьи-то вопросы, а затем резко перешёл на крик, требуя замолчать и схватившись за голову. В тот вечер многие из обитателей монастыря наблюдали за истерикой несчастного, держась на безопасном расстоянии за колоннами и в глубоких тенях клуатра, пока не подоспел мастер-травник. Эльф не без чужой помощи обездвижил савори́на, чтобы влить в ему рот зелье, и, как только беспокойный гость потерял сознание, наблюдавшие за его страданиями монахи будто очнулись, поспешив разбежаться по «важным» делам.

На четвертый день всё в последний раз повторилось: следуя своему распорядку, парень снова занял сад, но сразу после обеда своды монастыря содрогнулись под его истошными криками. Ра́шми, испытывая нездоровое любопытство, хотел было последовать за сорвавшимися монахами, но Вэ́йдэ успела схватить ученого за руку, жалобно умоляя его остаться с ней. И он не смог отказать ребёнку, а потому не видел, как молодой савори́н от боли метался в агонии, как рвал на себе одежду, как открывались странные раны, как кровью окрашивалась трава в саду. Не знал Ра́шми и того, что за настойчивостью девочки стояла не столько забота, сколько просьба эльфа. Травник еще в день прибытия второго гостя поймал спешащую в свою комнату Вэ́йдэ и, давя на жалость и прикрываясь тревогой за душевное состояние наставника, убедил монастырскую воспитанницу удержать савори́на в ключевой момент, потому что понимал: любознательность сироты, подталкивающая его к самым неудобным вопросам в неудобный момент, подвергнет всех обитателей монастыря смертельной опасности, а он так привязался к этим людям. В конце концов, раз учёному так интересно, приоткрыть правду можно и другим способом.