— Ну и сколько можно ждать этого генерала Сюаньчжэня? — возмущается Фэн Синь, прожигая хмурым взглядом ни в чём не повинный чайник, который учтиво принесла служанка. — Такое впечатление, что он пешком сюда от самых городских ворот добирается.
— Мне тоже это не нравится, но даже в этой ситуации есть свои плюсы. Хороший чай, угощения на любой вкус и, конечно, прекрасные дамы, — улыбается Пэй Мин и указывает рукой в сторону дверей, за которыми недавно скрылась одна из служанок. — Да и не стоит нам разбрасываться неаккуратными словами. Кто знает, может, стены в этом дворце действительно имеют уши и подобные высказывания выйдут нам боком.
— Как будто я сказал что-то и впрямь возмутительное. Он что, нежная девица, чтобы обижаться на любое слово? — фыркнул Фэн Синь и по привычке устало провёл рукой по волосам на затылке.
— Я, может, и не нежная девица, однако, не кажется ли господам небожителям, что вот так открыто кого-то обсуждать в его же дворце противоречит правилам приличия? — доносится язвительный голос из дверей, и оба бога войны тут же поворачивают головы, поднявшись с мягкого дивана.
Стоит увидеть лицо говорившего, как Фэн Синь мнгновенно застывает на месте не в силах и вдоха сделать.
Бледная кожа, на которой больше не увидишь следов лёгкого, но такого очаровательного румянца, как в юности — сердце уже давно не гоняет горячую кровь по телу. Как всегда слегка поджатые тонкие губы тоже лишились цвета. Обсидиановые глаза прожигают в душе дыру, заставляют дыхание замереть, а сердце сорваться на бешеный ритм до звона в ушах.
— М-му… Му Цин?.. — поражённо выдыхает, еле сумев пошевелить губами.
— Мне казалось, что служащие дворца оказали вам достойный приём в моё отсутствие, — продолжает генерал, медленно приближаясь к дивану.
— Му Цин… — с губ снова и снова слетает имя человека, о встрече с которым Фэн Синь уже и не смел думать.
Он скользит взглядом по лицу, задерживается на каждом участке кожи, жадно хватается за каждую знакомую, выгравированную на костях и запечатлённую в сердце*, черту. Но это больше не тот Му Цин.
*刻骨铭心 — kègǔ míngxīn — идиома — букв. выгравировать на костях и запечатлеть в сердце, обр. в знач.: запечатлеть глубоко в душе; навечно запомнить; незабываемый; век не забыть.
— Твои волосы… — тихо, почти шёпотом.
Серебро. Вместо чёрного шёлка теперь холодный блеск серебра.
— Первое, о чём ты хочешь поговорить спустя восемьсот лет — это мои волосы? — губы изгибаются в ядовитой усмешке.
Сердце предательски падает куда-то вниз.
Фэн Синь хочет начать спор. Такой же громкий и яростный, как и сотни лет назад. Но все слова застряют во вмиг пересохшем горле.
Хочет ударить, чтобы, как и раньше, стереть с чужого лица эту кривую улыбку. Но не может и пальцем пошевелить, словно по телу распространился парализующий яд.
Хочет схватить за грудки и хорошенько встряхнуть, спросить, где Му Цин был всё это время, почему так упорно скрывался. Фэн Синь ведь места себе не находил на Небесах, гадая в одиночестве о судьбе тех, с кем когда-то был неразлучен. Он не мог найти след Се Ляня, не мог найти доказательства того, что, может быть, Му Цин ещё не отправился к кругам перерождения. Вопреки своему упорству не став небожителем, он не мог исчезнуть бесследно.
Тёмные тучи затянули собой небо, холодные крупные капли разбиваются на побледневшей коже. Одежды давно промокли насквозь, волосы прилипли ко лбу и щекам.
С алтаря свисают тяжёлые края практически чёрной шёлковой ленты. Ещё меньше года назад она надёжно держала волосы своего владельца в высоком хвосте, переливалась лазурью на солнце. Теперь же — лежит перед тремя поминальными табличками. У одной дерево от времени уже заметно потемнело и потрескалось, двум другим не больше пары лет. Фэн Синь смотрит на ту, что посередине, всматривается в каждую черту иероглифов, надеется, что ошибся, что разучился читать.
Му Цин.
Это поминальная табличка Му Цина и рядом с ней лежит его лента.
Капли катятся по лицу, стекают по волосам, одежде. Фэн Синя сюда привела женщина — одна из тех, кто смог пережить и войну, и буйства озлобленных духов на руинах столицы, и бесчинства солдат Юнъани.
Их защитил Му Цин. Так она сказала.
Он ценой собственной жизни подарил возможность жить дальше множеству бедняков, что не смогли покинуть родные переулки, поселившись в немногочисленных выстоявших все ненастья домишках — им больше некуда было идти, да и сил на это тоже не было.
В благодарность они позаботились о его семейном алтаре, что чудом уцелел после падения государства, чтобы Му Цин смог найти покой.
— Мы так и будем стоять в тишине до тех пор, пока солнце не поднимется на высоту трёх шестов* или господа небожители всё же расскажут, с какой целью приложили столько усилий для проникновения на мою территорию? — Му Цин многозначительно оглядывает богов войны, которые всё ещё не приняли свои истинные облики, с головы до ног.
*日上三竿 — rìshàngsāngān — солнце уже на высоте трёх шестов, обр. в знач.: солнце уже высоко, позднее утро.
— Просим прощения у генерала Сюаньчжэня, — избавившись от фальшивого облика, коротко кивает Пэй Мин и выходит вперёд, почти загородив собой Фэн Синя. — Дело в том, что нам поручили разобраться с Духом Оружейника, и по предоставленной нам информации он скрылся где-то в Зеркальном городе.
— Что ж, не хочу вас разочаровывать, но сюда ему вход закрыт, — голос его — горный источник — чистый, ледяной.
— Но как вы тогда объясните то, что его видели в этих краях?
— Его привлекает большое количество призраков и в особенности призрачных огней, поэтому Дух Оружейника действительно время от времени появляется на окраинах города, однако это совершенно не касается Небес, поэтому я прошу вас не вмешиваться.
— Му Цин, — хрипит Фэн Синь, выйдя вперёд. Он всматривается в тёмные глаза, ищет в них знакомый блеск злости, раздражения, насмешки, любого другого, но хотя бы малейшего отголоска знакомого прошлого. Но все попытки разбиваются о холодную безразличность. Всё же восемьсот лет слишком большой срок.
— Чего ты хочешь этим добиться, Фэн Синь? — резко, хлёстко, словно рассекающий воздух удар кнута.
— Давай поговорим, — предлагает он, прочистив горло, и делает осторожный шаг навстречу.
— Разве нам есть о чём? — тихий смешок, еле заметное движение бровью.
— Мы не виделись целых восемь столетий, а ты спрашиваешь, есть ли нам о чём говорить?! — повышает тон Фэн Синь, делая широкий шаг.
Пэй Мин хватает его за локоть и тянет назад. Фэн Синь дёргается в попытке вырвать руку из крепкой хватки северного бога войны, который лезет не в своё дело.
Столько раз за эти столетия Фэн Синь вспоминал тот день, когда он видел Му Цина последний раз, тот день, когда он пришёл объясниться, помочь по хозяйству королевской семье и телохранителю наследного принца, которые в жизни метлы в руках не держали, принести мешки с рисом, а вместо этого получил лишь громкие упрёки и обвинения. Фэн Синь слишком хорошо помнит стук падающих из разорванного мешка на пол зёрнышек риса, надтреснутый, хриплый голос Му Цина, который впервые извинялся и признавал собственную неправоту. Тогда в его груди бушевало пламя, жаром злости расползаясь по всему телу.
Взгляд скользил по грубо вырезанному на дереве имени.
Му Цин.
Фэн Синь был уверен, что и не будет особо горевать, если вдруг этот предатель расстанется с жизнью. Потому что где-то глубоко внутри знал — такого быть просто не может. Му Цин на самом деле искусно владел саблей, на равных сражался с Се Лянем, был достойным партнёром для спарринга, да и к тому же вернулся на Небеса в качестве служащего.
Му Цин умер спустя пару дней после того, как похоронил единственного родного человека — свою мать.
Ради неё он просил разрешения уйти после месяцев скитаний, в течении которых заботился о чужих родителях.
По лицу Фэн Синя стекают дождевые капли. Яростное пламя погасло, оставив под кожей глубокие ожоги.
— Вот именно, Фэн Синь, целых восемь столетий. Нас давно уже ничего не связывает друг с другом!
Пэй Мин заставляет его сделать ещё несколько шагов назад и предостерегающе качает головой, взглядом говорит не продолжать спор.
— Я признаю, что был не прав! — проигнорировав Пэй Мина, восклицает Фэн Синь, и его сердце сжимается из-за страха. — Прости меня…
Он боится, что Му Цин назовёт всё чушью, не захочет слушать и прикажет убираться. Ведь именно так Фэн Синь и поступил в ту ночь, а у Му Цина слишком хорошая память, чтобы забыть всё вплоть до каждого сказанного слова.
— Да! Я виноват, я признаю это и прошу прощения! — продолжал попытки объясниться Му Цин после того, как в него снова кинули мешком с рисом.
На что Фэн Синь разразился громкой бранью:
— Это всё чушь собачья! Прекрати! Никто не собирается слушать твои оправдания, пошёл прочь, убирайся!
Спустя всего несколько мгновений, проведённых в тишине, которые ощущаются для Фэн Синя долгими минутами, Му Цин криво усмехается:
— Весьма забавная ситуация выходит, ты так не считаешь?
Помнит. Не мог не помнить.
— Прошу прощения, но вынужден прервать ваш разговор, — вмешивается Пэй Мин со свойственной ему лёгкой улыбкой на губах и обращает внимание на Му Цина, продолжая при этом удерживать Фэн Синя на месте. — Понимаю, вам не очень хочется иметь с нами дело, но мы вынуждены надеяться на сотрудничество. Дух Оружейника лишает спокойствия все три мира, и нам необходимо решить эту проблему, но без вашего согласия не смеем вести дел на территории Зеркального города и близ неё.
Му Цин долго смотрит них, и по его взгляду никак нельзя было понять, о чём тот думает. В тёмных глазах отражаются тёплые огоньки от свечей — слабо тлеющие угли.
Когда-то Фэн Синь знал Му Цина, как свою ладонь*. Думал, что знал. Он мог узнать Му Цина из тысячи по одному движению, по одной фразе, по мельком увиденной тени. Фэн Синь думал, что полностью изучил Му Цина, но на самом деле ничего не знал о его душе.
*了如指掌 — liǎo rú zhǐ zhǎng — букв. знать, как свою ладонь, аналог нашим «знать, как свои пять пальцев», «знать, как облупленного».
Тонкие бледные пальцы, по которым совершенно нельзя было сказать, что те способны удержать такое тяжёлое оружие, как чжаньмадао, касаются виска — брови на мгновение сходятся у переносицы, в глубине глаз мелькает беспокойство, которое исчезает столь стремительно, что это остаётся никем незамеченным, даже не отводящим взгляда от Му Цина Фэн Синем.
— Я выделю вам нескольких служащих в помощь, а сейчас прошу меня простить, вынужден вас покинуть, — возвращается к учтивому, но всё ещё до мурашек по телу холодному голосу. — После ужина вас проведут в покои.
Двери со стуком закрываются, скрывая за собой ровную спину, обтянутую в чёрные одежды, и серебристые волосы, на которых тусклым теплом отражался огонь свечей.
Фэн Синь не помнит, как смог дойти до комнаты. После встречи с Му Цином в его ушах стоит гул. Или это стук сердца — не разобрать.
Сначала он следовал за отцом и учителями, после — за Се Лянем, потом — за Цзян Лань, а теперь — за желаниями собственных верующих. Это его предназначение, его судьба. С детства Фэн Синя воспитывали для того, чтобы он был тенью Его Высочества. У тени нет собственных желаний, воли. Она следует за хозяином, куда бы тот ни направился, и даже в ночи не отходит ни на шаг, сливается с окружающей пустотой, но она всегда рядом.
Его Высочество наследный принц был добр, он не требовал, чтобы Фэн Синь отбросил все свои желания, свою личность. Но, может, Се Лянь и называл его своим другом, но Фэн Синь всё ещё в первую очередь был личным телохранителем Его Высочества. Он не мог избавиться от потребности следовать за кем-то, это вырезано у него на сердце, выгравировано высоко в небе меж звёзд в карту судьбы.
Му Цин не был тем, за кем Фэн Синь мог бы следовать. С того самого момента, как худой, тихий юноша стал личным помощником Се Ляня, они шли вровень. Как бы Фэн Синь не злился, какими бы словами не бранился на слугу, что со временем осмелел и стал забывать, кем является, они всё равно шли плечом к плечу.
Фэн Синь благодарен отцу и учителям, верен Его Высочеству и Сяньлэ, признателен Цзян Лан, внимателен к желаниям верующих, а Му Цин… Он раздражал его до крепко сжатых кулаков, злил до зубного скрипа. Когда-то Фэн Синь верил, что ненавидит Му Цина за его отвратительный характер, за привычку считать себя лучше других, за предательство .
«Ты тоже предатель, забыл?» — шепчет сердце.
Оно ведь всё помнит. Всю вину, которую сам Фэн Синь пытался похоронить глубоко в себе, обвиняя Му Цина во всех бедах.
«Ты бросил его, когда он был уязвим, когда он просил тебя о понимании, доверии», — продолжает сердце.
Фэн Синь до цветных пятен зажмуривает глаза, до красных следов от ногтей сжимает кулаки. Он хочет забыть, спрятать так глубоко, чтобы вовек не найти. Но собственные ошибки раскалённым железом медленно растекаются по телу, пышущими жаром углями обжигают, заставляют помнить.
Он ненавидит Му Цина, не понимает его. Что тогда, что сейчас.
Генерал Наньян редко бывает на Небесах, месяцами пропадая на заданиях, выполняя даже самые незначительные молитвы, справиться с которыми служащим его дворца не представило бы труда. Фэн Синь забывается в нескончаемом потоке обязанностей небожителя. Работа позволяет забыть об одиночестве, какое-то время не думать, не возвращаться мысленно раз за разом туда, где, может, и не было всё идеально, но он точно знал своё место. Небесные чертоги им не являются.
Небеса никогда не были тем, к чему Фэн Синь бы стремился. Они были целью Се Ляня и Му Цина, но не его.
Кажется, у жизни весьма своеобразное чувство юмора.
Се Лянь низвергнут дважды. Му Цин так и не столкнулся с Небесной Карой. Фэн Синь же является одним из сильнейших богов войны, покровителем юга.
Слабый огонёк догорающей свечи потухает — в комнате мерцают слабые отголоски уличных бумажных фонарей. Фэн Синь запускает пальцы в волосы и больно тянет их; золотая шёлковая лента бесшумно падает на пол.
///
С покрытых копотью и следами от огня стен павильона Призрачных огней уродливыми лоскутами свисают обгоревшие обои, обнажая чёрную обугленную древесину. Подсвечники, чей блеск скрыт под слоем копоти, валяются среди обломков утвари и мелкого декора на покрытом сажей и пеплом ковре рядом с почерневшей мебелью.
Ветер кружит по комнате хлопья ещё чуть тёплого пепла, после забирая их с собой на улицу через окна, у которых чудом уцелела рама — рисовая бумага вспыхнула в огне сразу же, точно крылья мотылька, вместе с обоями.
— Ты в порядке? — спрашивает Му Цин, стоит ему только переступить порог и увидеть посреди комнаты Яо Юйлань.
— Да, — тяжело выдыхает та, обернувшись через плечо, и крепко сжимает лежащую в её руке рукоять меча. — Но… мы потеряли девять призрачных огней.
— Где сейчас остальные? — Проходит вглубь помещения, оценивая масштабы повреждений.
— Шэнь Цзин с остальными успели спрятать их в соседнем павильоне, пока Дух Оружейника был ещё тут, — Юйлань отворачивается и медленно скользит взглядом по почти полностью сгоревшим занавескам и диванным подушкам, от которых огонь оставил лишь тлеющие остатки.
— Спасибо за то, что защитила остальных, — тихо благодарит Му Цин, положив руку на плечо девушки.
— Но те девятеро… — всхлипывает Яо Юйлань, тут же закрывая рукой лицо.
— Мы обязательно отомстим, избавившись от того, кто поглотил их, — обещает Му Цин, чуть крепче сжимая пальцы на чужом подрагивающем плече. — Всех спасти невозможно, ты сделала всё, что могла.
По комнате, отражаясь от голых стен, раздаётся ещё один приглушённый всхлип. Юйлань отворачивается в попытке скрыть лицо. Всё её тело мелко дрожит от сдерживаемых рыданий.
— Я оставлю тебя, — Му Цин ещё раз коротко сжимает плечо девушки и убирает руку, — но помни, что ты уберегла намного больше жизней, чем потеряла, и за это мы все безмерно благодарны тебе.
Луна скрылась за дворцом — ей невыносимо больно смотреть на то, как один из её детей за одну ночь лишил жизни сразу девятерых своих собратьев. К сожалению, она может лишь со скорбью наблюдать за жестокостью, что творится на Земле. Одни демоны поглощают других ради роста собственной силы. Такое происходит в обычные дни. Такое происходит раз в сто лет на горе Тунлу. И до того момента, как Медная Печь не будет запечатана для битвы в ёё недрах, Луна каждую ночь будет скрыта за плотными облаками.
Скоро гора Тунлу вновь должна звать к себе нечисть для рождения нового Непревзойдённого Князя Демонов. Му Цин хорошо понимает обеспокоенность Небес активностью Духа Оружейника, ведь он за непродолжительный период времени после обретения телесной формы достиг ранга «свирепый» благодаря не только поглощениям себе подобных, но и массовым убийствам простых людей.
Почти дойдя до места, где Шэнь Цзин укрылся с призрачными огнями и другими служащими, Му Цин обернулся и долго смотрел на павильон, где ещё недавно был пожар. Фонари попадали с крыши, копоть осела на стенах и когда-то белоснежной рисовой бумаге в оконных рамах на верхних этажах, куда пламя не успело добраться.
Скоро небо окрасится рассветными лучами, последствия пожара при свете дня станут ярким свидетельством совершённого греха и ещё одной причиной, по которой Му Цин обязан собственноручно уничтожить прах Духа Оружейника.
— Ничего больше не произошло?
— Генерал! — облегчённо выдыхают служащие, стоит им только увидеть Му Цина.
— Всё тихо, — докладывает Шэнь Цзин, добравшись до входа в павильон через толпу призраков. — Юйлань-цзэ сделала всё, чтобы мы смогли без происшествий привести призрачные огни сюда. Как она там, к слову? С ней всё в порядке?
— Цела, — коротко отвечает Му Цин, и Шэнь Цзин понимает всё без лишних слов.
Столько сотен лет минуло с тех пор, как он вступил на службу к генералу Сюаньчжэню. Когда-то он так же совершенно потерянный и разбитый пришёл с другими призраками к воротам Зеркального города дабы попробовать начать всё сначала. Яо Юйлань — лёгкость бабочки, сталь острого клинка — встретила их нежной улыбкой, так похожей на улыбку его младшей сестры. Боль сковала грудь цепями, в обездвиженное тело медленно вводила длинные шипы, словно надеясь насквозь проткнуть.
Мёртвые не чувствуют боли. Мёртвые не скорбят.
Шэнь Цзиню казалось это абсурдом. Перед глазами стоял образ младшей сестры, её тёплой улыбки, звонкого смеха, яркого блеска глаз, голубого, словно небесная гладь, шёлка одежд и лент в волосах. В воспоминаниях его милая мэймэй* всё ещё такая живая , но Шэнь Цзин слишком хорошо помнит холод её мёртвого тела на своих руках…
*妹妹 — mèimei — с кит. младшая сестра.
— Я могу?.. — неуверенно спрашивает он и бросает короткий взгляд на двери.
— Конечно, — кивает Му Цин с почти незаметной ободряющей улыбкой на губах, — иди.
Шэнь Цзин делает несколько неуверенных шагов, после чего срывается на бег и тут же пропадает из виду. Му Цин проводит его взглядом с таким неправильно щемящим в груди чувством.
— Му Цин, — шёпот прямо в волосы, — если тебя что-то беспокоит, то можешь рассказать.
Игла замирает в руке. Он до боли в глазах жмурится, слабо качает головой. Страшно. Чертовски страшно потерять, собственноручно разрушить такое хрупкое тепло.
Чужая грудь плотно прижимается со спины, что, кажется, можно почувствовать сердцебиение, сильные руки крепко, но совсем без боли обвивают талию. Горячее дыхание опаляет плечо.
— Я… — всё так же шепчет, боясь спугнуть, Фэн Синь. — Я знаю, что часто говорил грубые вещи и, наверное, не имею права просить твоего доверия. Знаю, что не понимаю многого, как ты или Его Высочество, но постараюсь, если ты поделишься со мной, Му Цин.
Так хочется верить. До дрожи в теле, боли в сердце. Хочется открыться, впустить в душу.
Но слишком страшно.
После таких крепких объятий, греющих слов, тёплых губ, что с нежностью зовут по имени, безумно страшно вновь увидеть в чужих глазах недоверие, злость, ненависть…
— Всё в порядке, Фэн Синь, — хрипло отвечает Му Цин и возвращается к зашиванию дыр на одеждах наследного принца.
Фэн Синь громко выдыхает ему прямо в шею, щекоча кожу, и Му Цин сильно закусывает губу, чтобы не издать ни звука.
Они сидят на циновке в крохотной комнатке при тусклом свете свечи, доверчиво греют друг друга теплом собственных тел, ловят каждый стук сердец, бьющихся в унисон, не зная, что скоро хрупкая чаша разобьётся вдребезги, а пролитую воду уже не соберёшь*.
*覆水难收 — fù shuǐ nán shōu — пролитую воду уже не соберёшь, пролитую воду трудно собрать, обр. в знач.: сделанного не воротишь, потерянного не воротить.
///
Солнце через приоткрытые окна золотит бежевые стены, блестит на красноватом дереве мебели, касается пшеничной кожи. Фэн Синь в своём истинном облике жмурит глаза от яркого света и прикрывается от лучей рукой.
— Вас будут сопровождать трое моих служащих: Яо Юйлань, Шэнь Цзин и Фу Яо. Всех их вы уже видели, поэтому, надеюсь, никаких возражений нет, — скорее утверждает, чем спрашивает Му Цин, медленно переведя взгляд с одного бога войны на другого.
— Ну что вы, какие могут быть возражения, — улыбается Пэй Мин, после чего наклоняется к столику и берёт пиалу с ароматным чаем. —Мы благодарим вас за содействие… И за радушный приём.
— Ну что вы, указать на дверь я вам всегда успею, — хмыкает Сюаньчжэнь и поднимается с дивана. — Можете пойти осмотреть город, как закончите трапезу.
— Му Цин, — окликает Фэ Синь и, подорвавшись с места, хватает его через стол за руку. — Давай поговорим. Прошу тебя.
Место, которого коснулись пальцы, горит огнём. Кажется, что стоит Фэн Синю убрать руку, и они увидят ожог на бледной коже, что будет покрываться уродливыми волдырями. Му Цин переводит многозначительный взгляд на руку, и Фэн Синь тут же отпускает его, пролепетав что-то похожее на извинения.
— Иди за мной, — сдаётся Му Цин.
Приятный запах сандала, закручиваясь лёгким дымком над потухающей палочкой благовония в тёплых солнечных лучах, смешивается с запахом множества книг и свитков, проникает в лёгкие, успокаивает, помогает привести хаотичные мысли в порядок.
— Говори, что хотел, — вырывает из лёгкой задумчивости холодный тон Му Цина.
— Как ты жил всё это время? — вырывается первая сформированная мысль, над которой Фэн Синь даже не успевает подумать, о чём сразу же жалеет. — Му Цин, я…
— Волосы; как поживаю… — растягивая слова, перечисляет с совсем невесёлой улыбкой на губах. — Это правда всё, до чего ты смог додуматься за восемьсот лет? Времени поразмыслить, кажется, было вдоволь, но, видимо, для тебя и этого мало. Может, назначим встречу ещё через лет так пятьсот и тогда скажешь, что хотел?
— Тебе обязательно вести себя так? — огрызается Фэн Синь и сжимает кулаки. — Я ещё не договорил, а ты уже как всегда накинулся со своими язвительными комментариями!
— А мне всё же кажется, что ты сказал всё, что хотел, — шипит Му Цин, теряя маску холодного безразличия. — Ты всё сказал ещё тогда.
У Фэн Синя перехватывает дыхание, словно от мощного удара в грудь. Вся злость, что начала разгораться и была готова выплеснуться наружу через грубые, резкие слова и, возможно, с помощью кулаков, тут же потухает, точно кто щедро окатил ледяной водой.
— Это всё чушь собачья! Прекрати! Никто не собирается слушать твои оправдания, пошёл прочь, убирайся!
Во взгляде двух тёмных омутов с яркой вспышкой что-то гаснет — только вылупившаяся из кокона бабочка сгорает в слишком жарком, ярком луче. Тот, кому хотелось верить, довериться, легко, словно совсем играючи, пуская солнечных зайчиков через стёклышко подпалил хрупкие крылья.
— Хорошо… Я уйду.
Тогда Фэн Синю хотелось, чтобы Му Цин поскорее пропал из его жизни. Он ведь предатель. Забыл о том, что для него сделали, кто был рядом с ним, променял всё на первую же возможность вернуться на Небеса. А как стал младшим служащим, так не упустил возможности показать, что теперь стоит выше Его Высочества, забыв своё место. Ещё и после всего содеянного посмел принести мешки с рисом, пытаться оправдаться.
Но вся ненависть исчезла, её смыло ледяными каплями там, перед алтарём, где стояла поминальная табличка Му Цина.
Но почему он поступил именно так? Почему нельзя было иначе?
— Видимо, я прав, — холодно замечает Му Цин и с тихим вздохом отворачивается к окну. — Уходи, не заставляй Генерала Мингуана тебя ждать.
— Но…
— Нет, Фэн Синь, — обрывает. — Я не собираюсь вести с тобой светские беседы, как будто ничего не было. Лучше бы тебе понять, что на самом деле хочешь сказать без этих притворств, либо не искать больше со мной встреч.
Шорох одежд, блеск солнечных лучей в серебряных волосах. Фэн Синь неосознанно поворачивается следом за проходящим мимо Му Цином, ловит почти незаметный в пропитанном сандаловыми благовониями воздухе запах. Такой близкий сердцу, но в то же время такой далёкий, недоступный.
Му Цин пахнет так же, как и столетия назад, когда они вместе жили на горе Тайцаншань, когда приходилось делить один шатёр после сражений у стен столицы, когда грели друг друга объятиями на одной циновке в заброшенных, продуваемых сквозняками лачугах.
Двери тихо закрываются за спиной, снова оставляя его одного.