Утренняя заря возводит посреди небесной лазури ступени, золотом выстилает путь меж персиковых облаков — Солнце вот-вот воссядет на свой трон. Луна смиренно уступает место, уходит ждать своего часа.

По пустым улочкам города стелется молочной дымкой туман. Он текучей водой разливается по каменным дорожкам, невысокими волнами разбивается о стены зданий, не смея просочиться внутрь. Мгла густеет, словно пытаясь удержать последние мгновения ночи и общего мирного сна, но утренние лучи неумолимо пробиваются сквозь его завесу, очерчивают каждый дорожный камень, заглядывают в окна домов, разгоняя царящий внутри сумрак.

Тишина.

Заря жидкой медью разливается по светлеющему небу, но не слышно шума. В час тигра* не доносится из переулков шорох перебираемого мусора на задних дворах жилых домов и заведений, не слоняются группки детей в до дыр изношенных одеждах. Это время утра, когда тигры наиболее свирепы и рыщут в поиске добычи. Время, когда бедняки ищут способы пропитания, дабы, свернувшись в калачик под одной из стен домов, не умереть от прилипшего к позвоночнику пустого желудка.

* 寅時 — yínshí — время с 3:00 до 5:00.  

Так было в родном переулке, совершенно неприметном, затерявшемся среди пышных улиц столицы великого королевства Сяньлэ. Это именно то утро, к которому Му Цин привык с детства. Утро, когда снова нужно искать способы протянуть ещё один долгий день.

Призракам же не нужно спать, не нужно есть, но они всё равно продолжают делать это изо дня в день. Желание продолжать жить привычной жизнью не вырвать с корнем из груди. Попробуешь, и снова прорастёт. 

Зеркальный город не место для попрошаек в грязных и порванных одеждах. Побирательство — не лучшее ремесло, кое можно выбрать при проживании своей «второй» жизни. Дворец генерала Сюаньчжэня оказывает поддержку новоприбывшим, предлагает им разные виды занятости. Хочешь — можешь выбрать ремесло себе по вкусу, а хочешь — можешь вести праздную жизнь до тех пор, пока будет хватать средств. Главное — не нарушать порядка и спокойствия в городе. 

Главное — не тратить впустую свой второй шанс.

Вдалеке слепящей яркостью появляется блеск величия Солнца. Птицы шустро летают над головой в попытке угнаться за насекомыми — тени редко мелькают на коже. Их витиеватое пение смешивается с шуршанием листвы, разносится по округе ветром, залетает в окна домов, дабы оповестить о начале нового дня, разорвать путы сна.

Му Цин глубоко вдыхает утренний влажный воздух. Пустые улицы, только-только занимающийся рассвет — воспоминания безжалостно захватывают разум, сковывают по рукам и ногам, вешая на них тяжёлые путы и с усмешкой наблюдая за тщетными попытками идти вперёд под их грузом.

Влажный прохладный воздух заставляет поёжиться. Сквозняк щекочет позвоночник, ледяными волнами прокатывается по взмокшей от множества переживаний и волнений коже, и как не старайся посильнее закутаться в лёгкие одежды — они совсем не в силах сохранить тепло тела в столь раннее утро. 

Му Цин спешит на кухню. Его Высочество скоро проснётся — к этому моменту завтрак уже должен быть приготовлен и отнесён в его покои. Дымка тумана лёгким покрывалом укрывает гору Тайцаншань, храня остатки холодной ночи. Солнечные блики, пробиваясь сквозь дрёму гор, играют во влажной от росы траве.

— Дядюшка Лю, уже готово? — спрашивает, стоит только открыть дверь кухни, на которой вовсю кипит жизнь.

— Му Цин, ну-ка покрутись! — с улыбкой восклицает повар и отряхивает руки, поднимая в воздух белое мучное облако.

— Дядюшка… — выдыхает Му Цин, поправляя нити на поясной кисточке, чтобы те висели ровно.

— Нечего кривиться, ты столько лет уже работаешь с нами бок о бок, уже родным нам стал. И вот, теперь стоишь перед нами в ученических одеждах! — громко разглагольствует дядюшка Лю, привлекая внимание других работников кухни.

— Цин-гэ*, тебе очень идёт! — восхищённо лепечет мальчишка. Он работает при храме всего пару месяцев, но за это время Му Цин успел стать для него дорогим старшим братом и примером. Мальчик восхищался его трудолюбием и упорством, поэтому бегал хвостиком за своим гэгэ, надеясь, что сможет чем-то помочь.

* 哥哥 — gēge — с кит. старший брат. Обращение к парню, который старше.

— Спасибо, — тихо произносит Му Цин и проводит рукой по мягким, несмотря на плохие уход и питание, детским волосам.

— Сяо* Тан прав, — кивает дядюшка Ван, подходя к ним с заставленным блюдами подносом. — Ещё вчера вечером ты принёс нам воду, как обычный слуга, а сегодня уже в таких изящных одеждах собираешься идти вместе с другими учениками на занятия! Его Высочество действительно великодушен!

* 小 — xiǎo — с кит. маленький. Используется в качестве одного из вариантов уменьшительно-ласкательных аффиксов при обращении старшего к младшему.

«Но я всё ещё остаюсь слугой», — проносится в мыслях и так и остаётся неозвученным.. 

— Только не забудь нас, когда станешь совершенствующимся, — засмеялся дядюшка Лю, не в силах налюбоваться изменениями в пареньке перед ним.

Невзирая на ежедневный тяжёлый труд и привычные одежды со множеством почти незаметных лат, Му Цин умеет держать спину ровно. Тёмные пряди падают на лоб и худые щёки, подчёркивая яркие, сверкающие звёздами глаза. Тонкой, почти нездорово худощавой, фигурой, бледной кожей лица, непоколебимо ровной осанкой, спокойным и беспристрастным выражением лица Му Цин, несмотря на свой юный возраст, походит на учёного мужа, который по ошибке надел одежды бедняка.

В чистых белоснежных одеждах ученика храма Хуанцзи его кожа кажется ещё бледнее, а глаза сияют ещё ярче, но выглядит Му Цин до того изящно и утончённо, что складывается впечатление, что этот юноша, трудящийся в качестве слуги, им всем просто-напросто привиделся. Такой человек точно должен идти по тропе самосовершенствования, а не выполнять всякую грязную работу с раннего утра и до позднего вечера, молча, с опущенной вниз головой снося насмешливые взгляды и издёвки.

— Как я могу, — слабо изогнул уголок губ Му Цин и забрал поднос из рук дядюшки Вана. — Можете не беспокоиться, мы с вами часто будем видеться.

Вот-вот наступит час кролика*. Храм Хуанцзи начнёт свой новый день, проснутся наставники и ученики, дабы продолжить постигать дао, совершенствовать свои дух и тело. Вот-вот Му Цин сможет стать частью того, за чем раньше мог лишь украдкой наблюдать.

* 卯時 — mǎoshí — время с 5:00 до 7:00. Время, когда Нефритовый Кролик, что обитает вместе с Чанъэ в Лунном дворце, готовит растительные эликсиры для помощи людям. Кролик также ассоциируется с утренним пробуждением, мягкостью, временем, когда нельзя лениться.

Поставив поднос с завтраком на стол, Му Цин распахивает окна в спальне наследного принца, впуская прохладу раннего утра. Ворвавшийся внутрь порыв ветра ударяет его в лицо, приводит в беспорядок пряди волос у лица. Он хлёсткой пощёчиной приводит в чувства, напоминает, что, может, Му Цин и смог взобраться выше, приоткрыть дверь в лучшее будущее, но он всё ещё слуга. Глупо надеяться, что ученики храма смогут воспринимать его, как равного себе.

Му Цин поправляет волосы и проводит руками по гладкой белоснежной ткани рукавов. Ощущение мягкости одежд под мозолистыми пальцами щемяще отзывается в груди.

Он смотрит на мирно спящего на широкой и мягкой постели Се Ляня. Благодаря нему Му Цин смог надеть ученические одеяния храма, о коих в тайне мечтал, получить возможность покупать лекарства и еду матери, не стоя перед выбором, ведь денег раньше хватало только на что-то одно.

Се Лянь оказал ему неоценимую помощь, но чувство долга, плотно обвившись вокруг тела, тянет глубоко под водную толщу, чтобы весь воздух из лёгких кривыми пузырями вышел, чтобы похоронить глубоко на дне под тяжёлым песком, да так, чтоб не нашли. Быть так сильно обязанным кому-то терзает, душит, давит.

— Ваше Высочество, — зовёт Му Цин, подойдя к кровати, — занятия скоро начнутся. Вам пора вставать.

Расчёсывать мягкие, пахнущие дорогими маслами, волосы Се Ляня было даже приятно, хоть и весьма утомительно. Принц во сне много крутится, и на утро просыпается с ужасно спутанными волосами, которые Му Цин аккуратно и очень тщательно распутывает с помощью деревянного гребня.

— Доброе утро, — кивает Фэн Синь, выйдя из своей комнаты, и сонным взглядом обводит светлую спальню. — Ваше Высочество, ты такой бодрый, а ведь я заснул даже раньше тебя.

— Скорей иди умываться, занятия скоро начнуться, а нам ещё нужно успеть позавтракать, — подгоняет Се Лянь с улыбкой.

Фэн Синь обречённо кивает — ему необходимо присутствовать на занятиях вместе с Его Высочеством, хоть он и не следует пути самосовершенствования, — и Му Цин проводит его долгим взглядом до двери.

Солнце блестит в длинных волосах, поощряюще гладит по голове талантливого юношу, любимца Небес и народа. Оно мягко касается кожи Се Ляня, заглядывает в медовые глаза, отчего принц тут же щурится, не прекращая громко и увлечённо рассказывать о прочтённом им накануне вечером в одном из одолженных ему Советником трактатах. Гребень, сжатый в уже онемевших от долгого распутывания узлов пальцах, тихо скользит вниз, больше не встречая сопротивления.

— Вы снова поздно легли? — интересуется Му Цин и, отложив гребень в сторону, приступает к простой и удобной для тренировок причёске.

— Я просто зачитался, — улыбается Се Лянь и поворачивает голову в сторону вошедшего в комнату Фэн Синя, уже собираясь поделиться с ними двумя планами на сегодняшний день, как его перебивает Му Цин:

— Ваше Высочество, не крутитесь, пожалуйста! — шикает, смотря на распустившуюся причёску и беззвучно упавшую на мятые простыни заколку, которую он не успел как следует закрепить.

— Ой, прости, — неловко закусывает губу Се Лянь и спешит снова сесть ровно.

— Ты ещё смеешь состраивать такое выражение лица? — взрывается Фэн Синь, смотря на потянувшегося за заколкой Му Цина, и откидывает назад с лица мокрую после умывания чёлку. — Его Высочество извинился перед тобой!

— Я ни слова не сказал, чего ты прицепился ко мне? — шипит Му Цин, подняв глаза на Фэн Синя.

— Не нужно снова ссориться, — тихо просит Се Лянь, но его слова тонут в громких возмущениях:

— Тебе и не нужны слова. У тебя на лице всё написано!

— И с каких пор ты умеешь так искусно читать людей по их лицам? — парирует Му Цин и сжимает в руке уже успевшую нагреться от кожи заколку из серебра, что выглядит просто на первый взгляд, однако если получше присмотреться, то можно сполна оценить мастерство ювелира, вырезавшего на одном из концов ветвь вишни.

— Слышал, ученики храма любят напоминать тебе кое о чём, — проигнорировав, вспоминает Фэн Синь и не замечает, как каждая мышца в теле Му Цина натянулась подобно тонкой струне, что вот-вот готова лопнуть от любого прикосновения. — «Кто знает меру, тот не столкнётся с неудачей. Кто знает предел, тот не повидает опасности. Только так можно сохранить долговечный покой». Чем больше с тобой общаюсь, тем лучше вижу, что делают они это вовсе не зря.

В ушах стоит гул. Ничего не слышно. Му Цин продолжает сжимать заколку и тёплый ещё недавно металл кажется теперь совсем ледяным — захочешь выпустить её из рук и придётся отрывать вместе с кусочками тонкой кожи и кровоточащего мяса. 

— Фэн Синь! — строго осаждает Се Лянь и недовольно хмурится. — Разве можно так говорить? Му Цин ничего плохого не имел ввиду, я действительно много кручусь и мешаю ему выполнять работу. Тебе следует извиниться перед ним!

— Ваше Высочество, это ведь уже не первый раз! — не отступается Фэн Синь и указывает в сторону Му Цина. — Разве можно позволять ему такую вольность по отношению к тебе? Он всего лишь слуга, который уже забыл, что ты для него сделал!

«Я прекрасно помню, кто я», — горько усмехается про себя Му Цин. — «Даже лучше тебя помню».

Незачем указывать ему, где его место. Это знание не выжечь, не перекрыть ничем. Это клеймо, которое не оставит до самого конца.

За спиной раздаётся громкое чихание, разбивающее хрупким стеклом зависшую в воздухе тишину. Эхо невидимым глазу перезвоном проносится по улицам, заставив дрогнуть остатки прозрачной дымки тумана, что уже почти исчез под напором восходящего солнца. Кружащиеся над головой птицы встревоженно взмахивают крыльями и разлетаются по сторонам, прерывая охоту на насекомых. Их недовольное чириканье наполняет воздух, словно маленькие упрёки за потревоженный утренний покой.

Фу Яо оборачивается с ясно читаемым недовольством на лице, и тут же замирает со скрутившимся где-то глубоко в груди узлом.

Лёгкий изгиб искусанных, а оттого выразительных, словно сладким соком вишни намазанных, губ, яркий — ярче слепящего солнца на безоблачном небе в разгар жаркого дня — блеск глаз, скребущая изнутри теплота во взгляде, бархатистый шорох тихого смеха, словно лёгкое дуновение ветра среди ярких колосьев риса, приносящий покой.

Он так давно не слышал смеха Фэн Синя. Такого спокойного, искреннего и беззаботного. Он проникает внутрь, сладкой, вязкой патокой разливается по телу — дотронешься и прилипнет так, что не отмоешь. Му Цин давно с головой в неё повяз, она окружила его со всех сторон, не позволяя выбраться, пресекая попытки избавиться. Смех будоражит в нём самые сокровенные, трепетные, глубоко-глубоко спрятанные, но так бережно хранимые воспоминания.

— Долго смотрел на солнце, — объясняется Фэн Синь с такой красивой улыбкой и вытирает выступившую влагу у глаз.

Хочется прямо сейчас принять свой истинный облик, подойти впритык, до боли, до уродливых, кровью налитых синяков сжать пальцами чужие плечи и спросить: «Почему?». Почему не улыбался ему чаще? Почему не смеялся так легко, когда он, Му Цин, был ещё рядом, всегда под боком? Может, тогда бы он не бросил попытки объясниться после того провала. Да, закатывая глаза, недовольно фыркая и со скрипом зубов наступая на собственную гордость, но не бросил бы. Может, не поверил бы, что его ненавидят, не хотят больше слушать и видеть. Знал бы, что стоит яркому всполоху эмоций улечься, и Фэн Синь выслушает его, попробует понять.

Му Цин знает, каким человеком является. Он сам выбрал быть таким ещё когда был ребёнком. Тогда, блуждая между худыми телами — кто-то присел, дабы немного отдохнуть и после продолжить искать способы выжить в голодные времена, а кто-то уже так никогда и не поднимется — в поисках хоть чего-то, что мало-мальски может сгодиться в качестве еды, Му Цин осознал, что доблесть, доброта и бескорыстие не в силах прокормить человека.

Наблюдая, как одни выкидывают свежую, сытную и аппетитно пахнущую еду, что ещё несколько минут была на их столе, собакам на заднем дворе, а другие в это время думают, как бы забрать эти измазанные в пыли объедки у животных, Му Цин понял, что в этом мире всё зависит от положения человека в обществе.

Никто не будет смотреть, насколько доброе твоё сердце и насколько чиста душа. Если ты бедняк, если ты не полезен обществу, если ты ничего из себя не представляешь, то просто тихо испустишь дух на улице, сидя по уши в грязи.

Однажды Наставник задал вопрос: «Двое путников шли по пустыне, умирая от жажды. У них остался лишь один стакан воды. Кто его выпьет — выживет, другой же умрёт. Будь ты божеством, кому отдал бы стакан?»

На который Му Цин дал самый разумный, по его мнению, ответ: «Могу ли я узнать, кем были эти двое? Каков их характер, достоинства и пороки? Лишь выяснив всё до конца, я могу принимать решение».

На протяжении всей жизни Му Цин делал всё, чтобы иметь возможность претендовать на чашу воды. Быть тем, кого не вычеркнут в тот же миг, как только бросят мимолётный взгляд в его сторону.

За жизнь Му Цин сделал много неправильных выборов, о которых сожалеет. Иногда, когда нет больше сил держаться, ему хочется забиться под старый стол, как делал это в детстве, сидеть там в окружении хлипких, но в моменты внутреннего отчаяния таких надёжных, деревянных стенок, и ждать маминых тёплых рук, которые достанут из-под стола и прижмут к своей груди. Будут долго-долго гладить по спине, перебирать мягкие волосы между пальцев.

Фэн Синь любил играть с его волосами, ведь для Му Цина волосы всегда были чем-то слишком личным, почти интимным. Фэн Синь ловил тёмную прядь мозолистыми от постоянных тренировок пальцами, смотрел, как в волосах отражался тёплый огонёк свечи, что колыхался на сквозняке, подносил к лицу, вдыхал аромат мыльного корня, невесомо касался обветренными губами, улыбался, давя тихий смех, когда видел покрасневшие уши и шею Му Цина. В те моменты так хотелось развернуться, прижаться всем своим телом к Фэн Синю, спрятать лицо в чужой груди и знать, что он в безопасности.

Му Цин во многом малодушен. Внутри него сидит тот самый ребёнок, и он боится показаться слабым настолько, что готов показывать себя отвратительным человеком. Даже если это значит видеть в чужих янтарных глазах разочарование и ненависть, даже если он в то же время до израненного, истекающего тёплой, вязкой кровью сердца боится, что это может случиться на самом деле.

Но каждый из них сделал свой выбор ещё сотни наполненных тяжёлыми мыслями и горькими сожалениями лет назад.

Фыркнув собственным мыслям, Му Цин отворачивается и идёт дальше по пустой улочке.

— Куда мы идём? — снова нарушает тишину Фэн Синь, оглядываясь по сторонам.

— Мы уже почти пришли, а генерал Наньян только решил поинтересоваться, куда мы идём? — усмехается Фу Яо и сворачивает в узкий переулок между двумя дворами.

— Я просто вышел прогуляться, а куда — было не важно, — пожимает плечами.

— А сейчас что-то поменялось?

— Просто интересно. Всё-таки это теперь дом Му… — Фэн Синь запинается и неловко прокашливается. — … Генерала Сюаньчжэня.

Руки дёргаются, и Фу Яо тут же заводит их за спину, стараясь принять как можно более расслабленный и равнодушный вид.

Раньше, когда он был живым, из-за тонкой бледной кожи любой, даже самый слабый румянец, окрашивал щёки в алый цвет, что всегда становилось предметом для издёвок со стороны, если не успеть отвернуться и спрятать лицо за волосами. Но Фэн Синь никогда не шутил, лишь стыдливо отводил взгляд, отчего было видно его покрасневшие кончики ушей.

— А вы близки, — хмыкает Фу Яо и ловко спрыгивает вниз с каменной тропинки в траву.

— Были когда-то, — поджимает губы Фэн Синь и, перемахнув через невысокий заборчик, оказывается рядом со служащим.

— И что изменилось? — интересуется Фу Яо, стараясь придать своему тону лёгкости, будто его совсем не волнует, что может сказать Фэн Синь, когда его, Му Цина, нет рядом.

— Я всё испортил, — тихо отвечает тот и резко, как и раньше, когда был переполнен эмоциями, проводит ладонью по волосам. — Так зачем мы тут?

— Один из отрядов патруля донёс, что барьер истончился где-то в этом районе, поэтому нужно проверить и укрепить, если будет такая возможность, — отвечает Фу Яо, будучи рад, что можно сменить тему.

— И ты пошёл один?

— А что в этом такого?

— Просто опасно ведь, — еле заметно пожимает плечами Фэн Синь, осматриваясь вокруг, но не замечая ничего примечательного. Со всех сторон их окружают только редкие деревья. — Как раз такими местами Дух Оружейника и пользуется для проникновения в город, разве не рискованно ходить на подобные задания в одиночку?

— Немного, но ведь генерал Наньян увязался за мной, так чего тут опасного? — закатывает глаза Фу Яо.

Будучи небожителем, одним из четырёх богов войны, покровителей сторон света, Фэн Синь должен осадить зарвавшегося служащего, напомнить, что, может, они и из разных миров, но не стоит забываться. Но Фэн Синь на очевидную насмешку в свою сторону даже бровью не ведёт, продолжая неотрывно смотреть на профиль Фу Яо.

— Что? — не выдерживает.

— Не знаю, потому ли, что ты долго служишь тут и перенял его привычки в поведении, или по какой другой причине, но ты очень похож на него, — спустя несколько секунд молчания всё же отвечает Фэн Синь.

Фу Яо понимает, от кого это «его» он перенял привычки, отчего в ушах тут же начинает неприятно гудеть. Хочется скривиться, развернуться и пойти дальше вдоль барьера, не оглядываясь.

— «Него»? — всё же спрашивает.

— Не бери в голову. Так, мысли вслух, — отмахивается Фэн Синь и переводит взгляд куда-то себе под ноги.

«Ну уж нет, раз начал, то заканчивай», — думает Фу Яо с недовольством, но вовремя прикусывает язык.

— Откуда ты?

— Из Сяньлэ, — решает в этом не врать, дабы случайно не попасться на лжи, если вдруг Фэн Синь решит, что это может быть увлекательной темой для разговора. — Я умер во время войны, ещё до падения столицы. И я хорошо помню вас. Вы были одним из приближенных Его Высочества вместе с моим генералом.

— Мне жаль, что тебе пришлось так рано погибнуть, — искренне произносит Фэн Синь, сжимая кулаки.

Столько лет прошло, а те события всё ещё слишком ярки, и болючие раны всё так же кровоточат при одном только упоминании. Он был генералом с первых дней войны, видел множество кровопролитных битв, изуродованных тел и искалеченных жизней. Многих он, как старший по званию, мог спасти своим приказом. Забранные войной жизни душащей ответственностью лежат на них всех.

Фу Яо слабо усмехается и качает головой:

— Лучше быть осколками яшмы, чем целой черепицей*.

* 宁为玉碎，不为瓦全 — níng wéi yùsuì, bù wéi wǎquán — идиома — лучше умереть стоя, чем жить на коленях; почётная смерть лучше позорной жизни; лучше с честью погибнуть, чем жить, предав свои идеи; лучше погибнуть героем, чем влачить жизнь труса (также может быть нефрит вместо яшмы).  

Он невесело кривит губы и смеётся про себя.

— Я знаю ещё одного человека, которому подходит это выражение, — печально улыбается Фэн Синь и протяжно выдыхает воздух из лёгких.

Му Цин тоже его знает.

Это выражение подходит Се Ляню. Не ему.

Это Его Высочество наследный принц готов подниматься, сколько бы раз не падал, сколько бы раз его не ломали. Это он не мог закрыть глаза на происходящее в родном королевстве даже будучи небожителем. Это он носил воду на протяжении стольких дней и ночей, полностью изматывая себя.

Се Лянь честный, благородный человек с горячим, открытым сердцем. Поэтому Фэн Синь, даже если бы не был назначен на пост личного телохранителя Его Высочества, всё равно следовал бы за ним, как и жители столицы, как и тысячи солдат на поле боя.

Се Лянь — свет. Любимое дитя Солнца, самое достойное из них.

Солнце временами закрывают тучи, в ночи его сменяет Луна, а зимой оно становится менее тёплым. Для света в порядке вещей иногда скрываться за тенью.

Столетия назад Се Ляня накрыла тьма, заставила спрятаться, дабы набраться сил, обдумать всё; чтобы после сиять ещё ярче. И когда это произойдёт, Му Цин уверен, что его свет неизменно привлечёт Фэн Синя.

Му Цин хорошо понимает, почему так происходит, и не завидует Се Ляню. Просто нечему. Они разные люди с разными жизненными путями. Нет смысла жалеть о том, что Му Цин родился не в богатой семье, и тем более не в королевской, а в бедном переулке.

Му Цин просто совсем не верит, что кто-то сможет выбрать его.

— Он умер, защищая простых людей, — продолжает Фэн Синь, смотря, как листва с тихим шелестом колышется на ветру. — Те люди сделали для него поминальную табличку, отнесли её на его семейный алтарь. Мы… мы были близки, а я даже ни разу не поприветствовал его маму, которой он так дорожил, не говоря уже об алтаре. Я так жалею, что был тогда таким глупым, что даже не попытался узнать его лучше. Знал ведь, что он такой человек, что сам не расскажет, — протяжно, судорожно выдыхает до конца воздух из лёгких, чувствуя лёгкое удушение, но оно не может сравниться с грузом сожалений, который Фэн Синь несёт в душе по сей день. — Я опоздал. Нашёл его уже после смерти. Я много наговорил ему перед этим, а потом, спустя месяцы, было уже поздно извиняться, — горькая усмешка в изломе губ. — Поминальная табличка меня бы вряд ли услышала. 

Фигура Фу Яо замирает, словно он — мраморное изваяние. Руки безвольно висят вдоль тела, пальцы едва заметно дрожат, выдавая с головой внутреннее напряжение со смятением. Глаза широко распахнуты, в них бурным горным ручьём плещется недоумение; губы слегка приоткрыты и незаметно подрагивают, словно он пытается найти ответные слова, но всё тщетно.

Услышанное кажется настолько невероятным, что Фу Яо просто не успевает полностью его осознать. 

Так Фэн Синь искал его после того, как Му Цин ушёл? 

Он стоит посреди рощицы, которая миг стала очень далёкой. В голове царит полная неразбериха, мысли налетают друг на друга, громко сталкиваются, не находя выхода.

Фэн Синь был за руинами его дома у семейного алтаря?

Этот миг — момент абсолютного замешательства, когда реальность кажется зыбкой и непонятной.

«Просто не отталкивай меня, дай мне шанс попытаться всё исправить».

Сказал Фэн Синь ночью, и Му Цин надеется, что он серьёзно. Что перед тем, как говорить такие громкие слова, поселившие в чужом сердце слабый огонёк надежды, Фэн Синь сам был в них точно уверен.

«В этот раз я буду на твоей стороне».

Сказал Фэн Синь, и Му Цин отчаянно хочет верить в это.

Вокруг него так много людей: Яо Юйлань, Шэнь Цзин, другие служащие дворца, жители города, но Му Цин по-прежнему одинок. Он не может никому открыться, боится. 

Фэн Синь был и остаётся единственным человеком, которому Му Цин начал добровольно открываться, которому хотел верить и доверять.

Они ведь знают друг друга лучше, чем кто-либо. Несмотря на всю злость и обиду, они пронесли тот самый трепет по отношению друг к другу, в котором даже самому себе страшно признаться.

Нахмуренные брови, плотно сжатая челюсть, прямой, яркий взгляд, в котором горит воля и сила, поза, в которой явно читается армейская выправка, привычка проводить пятернёй по волосам на затылке… Каждое до боли знакомое движение Му Цин не упускал из виду.

Догадаться о том, что один из заявившихся в Зеркальный город небожителей — Фэн Синь, не составило труда. Всё тело кричало о том, кто же стоит перед ним. Разум твердил о сохранении холодной рассудительности, напоминал о той боли, что довелось испытать. Но мёртвое сердце рвалось вперёд, навстречу. Время залечило, аккуратно заштопало его раны, но не смогло, просто не было в силах, уничтожить тот глубокий след, что оставил Фэн Синь. Его не перекрыть ничем, не вырвать с истекающим багрянцем мясом, оставив в сердце глубокую изнывающую дыру.

Перед глазами стоит образ Фэн Синя, просящего дать ему второй шанс, попытаться всё исправить. Грудь сдавливает изнутри, по телу течёт отравляющий тело яд из ожиданий и страха снова обмануться, снова ступить на острие ножа и до белой кости рассечь плоть.

— Мне жаль, что так вышло, — хрипло отвечает Фу Яо, отвернувшись. Му Цин рад, что перед Фэн Синем стоит не он, а фальшивая маска младшего служащего. — Я не понимаю, зачем генерал рассказал мне об этом, но можете не волноваться, я не собираюсь трепаться о сказанном вами.

— Спасибо, — так же тихо отвечает Фэн Синь спустя время, и Фу Яо рад, что не может видеть его лица.

Трава мнётся под подошвами обуви, мелкие веточки и редкие сухие листья тихо хрустят, вдали раздаётся шум выходящих во дворы жителей, что готовы начать новый день. Двое в гнетущем, давящем на грудь молчании идут вглубь рощи, что с каждым новым шагом обрастает всё бóльшим количеством деревьев.

В каждом закате таится обещание, в каждом рассвете — надежда.