Пока Джокер который раз на своём веку выводил Нормандию из дока, Шепард задумчиво рассматривала звёзды через панорамные окна кабины пилотов. Космос, пустой и равнодушный, молча глядел на неё в ответ.

— Прямо как в старые добрые времена, да, коммандер?

Шепард сдержанно улыбнулась и промолчала, но вовсе не из страха потревожить густую сеть шрамов, опутавших всё её тело. Эти фразы — про «старые добрые времена» — не вызывали у неё ровным счётом никаких эмоций, несмотря на то, что она сама довольно часто произносила их вслух.

Время, как и космос, как и любой корабль — не может само по себе быть старым или молодым, добрым или злым; таковым его делают люди, турианцы, азари, кварианцы, кроганы — словом, живые существа.

В её же случае это были те, чьих имен больше не значилось в списке экипажа.

…И всё-таки Шепард ошибалась; видимо, из уст Джокера это выражение прозвучало немного иначе. Что-то предательски кольнуло в горле, тоскливо заныло сердце. Списывать это на своё недавнее «перерождение» было бы нечестно, поэтому она снова отвернулась к окну.

Искрящаяся далёкими мирами бездна больше не дарила иллюзию надежды, как это было целых два с лишним года назад. Два с лишним года назад всё было по-другому — хотя для самой Шепард это было вчера. От прежней, настоящей Нормандии не осталось и следа: последнее воспоминание о ней было немым, как сгустившаяся за бортом темнота. Что и говорить, от самой Шепард не осталось и следа — она больше не была уверена в том, кто она такая.

Она больше ни в чём не была уверена.

…Пока Джокер впервые выводил Нормандию SR-2 с орбиты, Шепард задумчиво рассматривала звёзды через панорамные окна кабины пилотов.

А космос, пустой и равнодушный, молча глядел на неё в ответ.